Я был уверен в этом, так же как и в том, что после похорон Энн и Ричард вернутся домой. "Слишком поздно, -- я старательно посылал жене ругательства на расстояние в восемьдесят миль, -- ты вернешься, но будет слишком..." И замер. Что за звук донесся из гостиной? Стиснув зубы, я напряженно прислушался: ничего. Вздохнув, я так и застыл, уставившись невидящими глазами на скатерть, почему-то опасаясь поднять голову. -- Ты там? -- бормотал я. -- Скажи, ты там? Ее там не было. Кажется, я всхлипнул. Мне было очень страшно. Я чувствовал себя ребенком, боящимся темноты, маленьким мальчиком, напуганным страшными сказками о привидениях. У меня словно больше не было опыта прожитых лет. Я пил пиво, в надежде избавиться от того нового и неведомого, что без спроса вторглось в мою жизнь. Но получилось наоборот. Алкоголь снизил порог сопротивляемости сознания. Никогда не пейте, если хотите снять напряжение. Алкоголь легко открывает ворота, которые сознание держит до поры до времени на запоре. И наружу вырываются томящиеся в заточении пленники. -- Я тебя ненавижу, -- пьяно бормотал я. -- Что ты за жена, если могла так жестоко поступить? Ты же знала, что она здесь и я ей для чего-то нужен. Ты... -- Я вздрогнул, услышав громкий смех, донесшийся из соседнего дома. Кажется, я даже узнал голос Элси. -- Мы все в глубине души чудовища, -- продолжал я, -- но самые отвратительные из всех -- чудища женского пола. Они самые хитрые, лживые, они ловко прячут свою сущность под фальшивой маской любви и преданности, потому что не могут жить без обмана. Неожиданно для самого себя я решил отправиться на вечеринку к Элси. Но уже в следующий момент эта идея не показалась мне такой уж привлекательной. -- Энн, почему ты... Я не договорил, взял бутылку и вылил пиво в мойку. Проследив, как исчезла коричневая пенистая жидкость, я швырнул бутылку на пол. Один!.. -- Я один в этом доме. -- Со всего размаху я треснул кулаком по столу. -- Ну почему ты бросила меня одного? Стоять посреди кухни мне в конце концов надоело, и я медленно потащился к двери. Шатало меня довольно сильно. Я несколько раз натыкался на стулья, потом налетел на косяк и остановился. Именно здесь утром стояла Энн, с ужасом вглядываясь мне в лицо. -- Можно подумать, я кого-то просил, -- продолжал бурчать я, нетвердым шагом двигаясь в сторону гостиной. -- Ладно, где ты там? Покажись, черт бы тебя побрал! Мою гневную пьяную речь прервал громкий звонок. К телефону я летел как на крыльях. -- Энн? -- Том, где ты был? Я звонила весь вечер. Я с облегчением закрыл глаза. Напряжение постепенно отпускало. -- Не мог сидеть дома. Ходил в кино. -- У тебя странный голос. -- Со мной все в порядке, дорогая, я очень рад, что ты позвонила. -- Том, не знаю, как сказать, я очень виновата, но столько всего сразу навалилось... -- Милая, не надо ничего объяснять. Я все понимаю. Только скажи, что не таишь на меня зла. -- Дорогой, -- воскликнула Энн, -- о чем ты говоришь? Я вела себя глупо! -- Нет, не вини себя. Поверь, если ты не чувствуешь ко мне ненависти, все в полном порядке. -- Дорогой, у тебя очень расстроенный голос. -- Это во мне говорят две кварты пива, -- рассмеялся я. -- Я утешался. -- Прости меня, Том. -- Когда похороны? -- Завтра во второй половине дня. -- А как отец? -- Неплохо. Жаль, что тебя нет со мной, Том. -- Мне тоже. Хочешь, я приеду автобусом? -- Не стоит, милый, завтра вечером мы будем дома. Отдыхай... и расслабься. Последние слова почему-то заставили меня насторожиться. Не знаю как, но я понял: она что-то скрывает. Мы еще произносили какие-то слова, обменивались заверениями в любви, а я пытался разобраться: что же меня встревожило? Почему мне так тяжело? К тому моменту, как мы пожелали друг другу спокойной ночи, и Энн повесила трубку, я уже чувствовал себя так же плохо, как и до ее звонка. Что, черт возьми, это было? Я замер, сжимая в руке телефонную трубку, из которой доносились резкие короткие гудки. И понял. Она считает, что я схожу с ума. С этим невозможно было согласиться. Да, мне самому такая мысль приходила в голову, причем неоднократно. Но в глубине души я в это не верил. А Энн верила, поэтому и разговаривала со мной нежно и ласково, как с больным ребенком. Руки сами собой сжались в кулаки. -- Всегда разговаривайте очень вежливо с пускающим пену психом, чтобы он не обиделся и не пришиб вас! -- вызывающе выкрикнул я в темноту. Ответа не последовало. Я рухнул на диван и с размаху стукнул себя кулаками но коленкам. Ох, больно! И тогда это снова началось во мне. Наверное, больше часа я сидел, откинувшись на спинку дивана и уставившись в потолок. Ждал. И опять в голове застучало. Только на этот раз я не сопротивлялся. Совершенно спокойный и сразу протрезвевший, я решил посмотреть, что же будет дальше. Я даже хотел помочь, не знаю, правда, чему. Поэтому погасил лампу, лег и сосредоточился на встрече с неведомым. В какой-то момент я понял, что моя сосредоточенность только мешает. Тогда я расслабился и закрыл глаза. Никогда еще я не осознавал яснее, что являюсь просто руслом, каналом. Через меня протекает некий поток. Ему не надо противиться. Я был зол на Энн, да и на весь белый свет. Что ж, если им нравится думать, что я ненормальный, это их личное дело. Но вскоре я почувствовал, что злость и обида, как и любое сознательное проявление воли, мешают движению потока. И еще раз приказал себе расслабиться и ни о чем не думать. Я вдруг понял, почему мне было так тяжело, когда это случилось впервые. Я бессознательно изо всех сил противился. А этого не надо было делать. Этой ночью все повторилось, только намного быстрее. Были искры мыслей и блеск эмоций, опутанные жгучей болью воспоминаний. Мелькали незнакомые лица, смутные образы и неясные видения. Чужие идеи и гениальные замыслы ярко вспыхивали и гасли, как падающие звезды на темном небосводе. Затем движение достигло наивысшей точки, но не пошло на убыль, а как бы перешло в новое качество. А я парил у вершины, охваченный озарением. Пора! Я медленно повернул голову и посмотрел в сторону окна. Сон? Нет, более отчетливую реальность невозможно даже представить. Я чувствовал ее гладкое белое тело, плотную ткань платья, мягкость спутанных волос. Я даже ощутил смутное удовлетворение, словно ее появление доказало мою правоту. И понял, что той, другой ночью не видел ее только потому, что ее влияние было ослаблено присутствием Энн. Но вскоре пронзительный взгляд черных глаз начал тревожить и в сердце появились первые ростки страха. -- Кто вы? -- еле слышно прошептал я. Ответа не последовало. Я чувствовал вокруг себя какое-то движение, словно дул легкий прохладный ветерок. Голову слегка покалывало. -- Чего вы хотите? Нет ответа. Я смотрел на нее во все глаза, стараясь запомнить даже мельчайшие детали: старое изношенное платье, жемчуг, часы на левом запястье, колечко с жемчугом на среднем пальце левой руки, замшевые туфли, чулки. Даже отметил ее соблазнительные формы. Женщина не двигалась. -- Чего вы хотите? -- повторил я. Темные глаза о чем-то молили. Я заметил, как дернулись бледные губы, словно она пыталась заговорить, но не могла. Неожиданно для самого себя я подался к ней и жалобно попросил, понимая, что она вот-вот исчезнет: -- Скажите, пожалуйста, чем я могу вам помочь? Но я уже разговаривал с темной и пустой комнатой. У окна не было никого. Осталось только одно: слабый душераздирающий звук сдерживаемого рыдания. Но и он через мгновение стих. Мне очень хотелось спросить у миссис Сентас, как выглядит Элен Дрисколл, но я никак не мог придумать, как объяснить ей причину столь странного интереса. Ведь не скажешь ей, что в нашей гостиной постоянно появляется привидение, и я хочу выяснить, не ее ли это сестра. Между тем я уже не считал женщину привидением. В воскресенье я проснулся около девяти и еще долго нежился в постели, разглядывая странный узор, нарисованный на потолке яркими солнечными лучами. Средь бела дня меня снова посетили сомнения, но на этот раз они быстро исчезли. Я был уверен, что мне ничего не пригрезилось, даже если бы не было обычной после выпивки головной боли и неприятного ощущения в желудке. Было довольно странно осознавать, что все невероятные события, происшедшие со мной, имеют свою меру объективности, что я не спятил, просто некоторые вещи человеческий разум еще не в состоянии постичь. Лежа в залитой солнцем комнате, я слышал, как кто-то рядом косит лужайку, на соседней улице мальчик запускает модель самолета, ярко светит солнце, люди идут в церковь. Вот что мы называем жизнью. А в действительности все это лишь крохотная частица бескрайнего мироздания. Я обладал этим знанием. Все сомнения исчезли. После завтрака, окончательно отказавшись от мысли поговорить с миссис Сентас, я отправился к Элизабет. Она сидела в кухне за столом и пила кофе. -- Заходи, Том. -- Улыбка очень украшала ее бледное лицо. -- Доброе утро, -- усмехнулся я в ответ. -- Твой бездельник еще спит? Она кивнула. -- А как дела у Энн? -- спросила она. -- Я ее вчера не видела. Я рассказал Лиз о несчастье и об отъезде Энн с Ричардом в Санта-Барбару. -- Ужасно, -- расстроилась она. Я чувствовал, что она хочет спросить, почему я остался дома, но не решается. -- Значит, ты один, -- сказала она, решив не лезть не в свое дело. -- Фрэнк сказал, что хотел поговорить с тобой вчера, но ты... -- Она замолчала, так и не сумев подобрать нужного слова. -- Я не заметил его, -- фальшиво удивился я, -- наверное, задумался. -- Я ему тоже так сказала, -- кивнула Элизабет. -- Хочешь кофе? -- С удовольствием. -- Я решил, что за кофе сумею что-нибудь узнать об Элен Дрисколл. Отхлебнув глоток крепкого ароматного напитка, я наконец задал интересующий меня вопрос. -- Как она выглядит? -- удивилась Элизабет. А в моем мозгу отчетливо отразилось: "Зачем тебе?" Вслух этих слов она так и не произнесла. -- Я ее почти не знала. Мы переехали сюда примерно за полгода до ее отъезда, но она ни с кем не общалась, жила очень замкнуто. Что касается ее внешности... высокая, черные волосы, темные глаза. Забыв о кофе, я подался вперед. -- А у нее было черное платье? -- спросил я, стараясь не показать, насколько интересен для меня предмет беседы. Элизабет смотрела на меня с откровенным изумлением, причем к любопытству теперь добавилась изрядная доля подозрения. -- Да, -- сообщила она, -- я ее часто видела в черном платье, если не ошибаюсь, она купила его в Тихуане, на нем еще был очень странный узор, по-моему из ацтекских символов. -- И она носила это платье с ниткой жемчуга? Мне показалось, что Элизабет испуганно съежилась. Видимо, я все же походил на безумца. Но мне нужен был ответ, и я его дождался. -- Да. Глава 13 Мои руки слегка дрожали. -- Тебе, наверное, любопытно, почему я спрашиваю? -- поинтересовался я, стараясь, чтобы голос звучал безразлично. -- Ну... -- Элизабет явно не знала, как себя вести, и поглядывала на меня немного испуганно. -- Все очень просто. Я нашел в одном из шкафов маленькую фотографию и решил, что это прежняя хозяйка нашего дома. Захотелось убедиться. -- Ах вот оно что. Кажется, Элизабет мне поверила. Во всяком случае, в ее мыслях теперь не было подозрительности. Я неторопливо допил кофе, мы еще немного посплетничали о жизни нашего квартала, и я собрался уходить. И тут Элизабет снова вспомнила о своей расческе. -- Как, разве она еще у нас? -- удивился я. -- Сейчас же принесу. Выйдя на улицу, я торжествующе рассмеялся. Итак, женщина в черном -- Элен Дрисколл. Это, может быть, и не означает, что существует жизнь после смерти и мне является призрак, но, безусловно, доказывает кое-что другое. Элен Дрисколл, находясь за три тысячи миль отсюда, испытывает такое сильное желание оказаться в нашем доме, что передает это желание мне. И я действительно вижу ее в гостиной. Жаль, что Энн нет рядом. Мне безумно хотелось поделиться с ней своими открытиями, убедить, что нет причин сомневаться в моем психическом здоровье. Кстати, я вовсе не осуждал ее. В сложившихся обстоятельствах такое отношение было вполне естественным. К тому же сами обстоятельства находились за пределами ее понимания. И она вполне может мне не поверить. Но я надеялся, что поверит. Элизабет -- мой свидетель. Я никогда в жизни не видел Элен Дрисколл. Но знал, как она выглядит. Продолжая размышлять, я вошел в дом и сразу увидел искомую расческу. Она спокойно лежала в кухне на подоконнике. Решив незамедлительно вернуть ее хозяйке, я протянул руку и... -- Ой! Мой крик прозвучал довольно громко. Так вскрикивает человек, прикасаясь к чему-то живому, когда он меньше всего этого ожидает. Дело в том, что безобидная расческа будто ударила меня током. Впечатление было такое, что я притронулся к оголенному проводу, находящемуся под напряжением. Я инстинктивно отдернул руку, и расческа шлепнулась в мойку. А я остолбенело таращился на злосчастный кусок пластмассы, не понимая, что произошло. В какой-то момент меня кольнул в сердце смертельный ужас. Ощущение было слишком кратким, чтобы его объяснить, но слишком сильным, чтобы не обратить на него внимания. Я снова потянулся к расческе, но не решился дотронуться. От нее веяло смертью. Я в полном недоумении разглядывал пластмассовую вещицу, начисто забыв об Элен Дрисколл. Мои мысли были заняты уже другим. Я пытался найти объяснение новой загадке. И не мог. Вообразите: однажды утром вы выходите из дому и отправляетесь на работу. Спокойно идете по знакомой улице, в нужном месте поворачиваете за угол, и тут вам дорогу преграждает семиглавый дракон. Представьте, что вы при этом чувствуете, как лихорадочно пытаетесь поверить собственным глазам, найти разумное объяснение увиденному, подогнать его под привычные представления. И при этом никак не можете осознать, что все происходит не в сказке, не во сне, а в жизни, причем именно с вами, что не кто иной, как вы, обычным утром идете на работу и своими глазами видите то, чего не может быть. Наш мозг не может быстро и разумно реагировать на непонятные явления, поэтому первая и самая естественная реакция -- страх. Вот я и стоял, глупо и испуганно глазея на расческу, периодически протягивая к ней руку, но не решаясь дотронуться. Уже в который раз мой мозг отказывался верить в очевидное. В конце концов я вытащил из ящика кухонный нож и ткнул им злосчастную расческу. Ничего. Я повторил попытку. Эффект тот же. Наконец я решился: положил нож и осторожно взял расческу. Удар был уже не такой сильный, как в первый раз. Но теперь мне почему-то стало очень грустно, я чувствовал полную беспомощность, сердце сжала ледяная рука страха. Вокруг все потемнело. Смерть! Я не мог ошибиться. Уронив расческу, я смотрел на нее уже с откровенным испугом и отвращением. Должен признаться, лежащая на полу маленькая пластмассовая вещица на первый взгляд казалась вполне безобидной. Но что она в себе заключала? Меня сотрясала крупная дрожь. Я очередной раз убедился, что совсем не могу управлять своей способностью к восприятию. Это приходило всегда внезапно, когда я меньше всего ожидал чего-то подобного. Я вспомнил жестокие эксперименты, проводившиеся некоторыми психологами над собаками. Когда пес совершенно спокоен и меньше всего ожидает неприятностей, например, когда он склоняется над миской с едой, раздается громкий вибрирующий звук, очень нервирующий собаку. Если экзекуция повторяется много раз, собака теряет ориентиры, весь свой опыт и навыки и превращается в запуганное, затравленное существо. Похоже, я испытывал то же самое. Это приходило всякий раз внезапно, когда я совершенно не был готов к неожиданностям. Для моей психики такие эксперименты не проходили бесследно. Если это повторится еще несколько раз, наверное, я тоже стану жалким, затравленным созданием, забившимся в угол и со всех сторон ожидающим удара. Чтобы окончательно отделаться от мыслей о злосчастной расческе, я положил ее в конверт и отнес Элизабет. И только когда я стоял у нее в кухне, до меня дошла очевидная истина. Я держал в руках именно ее расческу, когда у меня в голове так отчетливо возникло слово "смерть". Этот день стал сущим кошмаром. Теперь я знал, что нашей соседке осталось жить совсем не долго. Оптимизма мне это знание не прибавило. Я сидел и ждал, что же еще сегодня случится. Хотя больше не произошло ничего примечательного, однако к вечеру я уже находился на грани нервного срыва. От детских криков на улице я испуганно вздрагивал. А шорох потревоженных ветром жалюзи заставлял меня так быстро вертеть головой, что в шею впивались тысячи иголок. А когда в пять часов зазвонил телефон, я, подпрыгнув на стуле, выронил чашку с кофе. Хрупкая посудина, выплеснув коричневое содержимое на ковер, разбилась. Звонила Энн. Она сказала, что похороны прошли нормально, она собирается съездить к отцу повидаться с родственниками, а около восьми поедет домой. Повесив трубку, я решил больше не связываться с кофе. Лучше перейти на пиво. Глядишь, оно поможет мне хоть немного расслабиться. Энн оказалась права, думал я, собирая осколки и тщетно пытаясь оттереть пятна кофе с ковра. Мне следует обратиться к Алану Портеру. Я так и сделаю... выберу время на следующей неделе. Но чем он мне поможет? Я знал, что не болен. Просто излишне восприимчив. Что он сможет сделать? На мой взгляд, я был чем-то вроде беспроволочного приемника, работающего одновременно на всех частотах. Сигнал мог поступить в любой момент, внезапно, не спрашивая моего согласия и не оставляя времени на подготовку. А ничто так не пугает, как внезапность. Я уже начал набирать номер телефона Алана Портера, но передумал и бросил трубку. Нет, решил я, он ничего не сделает. Он лечит больных, а я здоров. Жаркий день постепенно перешел в довольно прохладный вечер. Стемнело. Я надел теплый свитер, но так и не согрелся и решил разжечь камин. Принес несколько поленьев, положил их на решетку, добавил щепок, чтобы быстрее разгорелись, и устроился рядом на диване. Было около восьми. В темном небе пламенели обагренные заходящим солнцем облака. Я смотрел на танцующие в очаге языки пламени и думал об Элизабет. Проще всего, конечно, убедить себя, что всему виной мое больное воображение. Я попробовал. Не получилось. Имея так много доказательств своей правоты, я и в этом случае был уверен, что не ошибаюсь. Меня приводила в ужас поселившаяся во мне сила, но отрицать ее существование я не мог. Но Элизабет... бедная милая Элизабет! Было невыносимо сидеть и думать, что она скоро умрет. Теперь я точно знал, что дар пророчества -- это страшное проклятие, возможность видеть события, скрытые за завесой будущего, -- мучительная агония. Какой нечеловеческой силой воли должны были обладать великие пророки прошлого, обладая знаниями об отдаленном будущем! Но отчего она умрет? Ответ возник в тот же миг. При родах. Она была худой, с узким тазом и никогда не рожала. И еще я слышал от Энн, что в ее семье были случаи неудачных родов. Я прикусил губу и почувствовал себя совершенно несчастным. Энн однажды сказала, что Элизабет хочет только ребенка и больше ничего ей в этой жизни не надо. Это было чистейшей правдой. Только ожидание ребенка давало ей силы жить и выносить деспотизм Фрэнка. Как несправедливо! Она умрет, так и не увидев свое дитя. Я сидел в маленькой уютной гостиной, глядя на огонь сквозь пелену набежавших слез. Я плакал по Элизабет. И по себе самому. Потому что мы оба нуждались в помощи и никто на свете не мог нам помочь. Постепенно дрова прогорели. В комнате стало совсем темно. Пришлось сходить за другими. Я встал на колени перед камином и потянулся за кочергой. -- А-а! Вопль, вырвавшийся из моего горла, был больше похож на рев смертельно раненного животного. Кочерга выпала из рук и послушно замерла на ковре. -- Нет! -- всхлипывал я. -- Нет, нет, нет. От боли, страха и ярости я боялся сойти с ума. Мне хотелось съежиться, заползти в маленькую раковинку и спрятаться в ней от жестокости мира, в котором на каждом шагу нас подстерегают силки и капканы. Все, на что я смотрел, было злом, все, к чему прикасался, -- кошмаром. Я свернулся клубочком на полу, прижав колени к груди, и еще долго лежал, дрожа и всхлипывая, чувствуя подступившую тошноту. Я лежал, хрипло дыша и кашляя, и ждал, что меня вот-вот стошнит. В тот момент даже эта ужасная процедура, казалось, должна принести облегчение. Но и этого не произошло. Время замерло, и я вместе с ним, испуганный, одинокий, беспомощный, больной. Не знаю, сколько прошло минут или часов, прежде чем я смог встать. Нетвердо держась на ногах, я с трудом сделал несколько неуверенных шагов и рухнул на диван. Огонь в камине давно погас, и я зажег все лампы, до которых смог дотянуться с дивана. Я нашел глазами лежащую на ковре кочергу. Совершенно ничем не примечательная черная железяка. Машина или человек загнули один ее конец под прямым углом, а другой был снабжен декоративной витой ручкой. Простой функциональный предмет, весьма полезный в домашнем хозяйстве. А для меня эта железка стала воплощением кошмара. Не думаю, что смогу когда-нибудь еще без опаски взять ее в руки. Когда приехала Энн, я был в кухне. Я там сидел уже два часа, опасаясь выйти в гостиную, хотя я предварительно зажег все имеющиеся там лампы. Я сидел, пил пиво, бездумно уставившись на страницу воскресных комиксов. Увидев появившуюся на пороге Энн, я непроизвольно всхлипнул. Должно быть, выглядел я ужасно. И, к сожалению, она заметила выражение моего лица до того, как я сумел овладеть собой и украсить физиономию приветливой улыбкой. А когда я обнял ее, она, разумеется, не могла не почувствовать так и не унявшуюся противную дрожь. -- Здравствуй, дорогой, -- шепнула она. -- Здравствуй! Не представляешь, как я рад тебя видеть. А где Ричард? -- Спит на заднем сиденье. Я не стала его поднимать, сам понимаешь, в моем положении. -- Конечно. -- Я нервно улыбнулся. -- Сейчас я за ним схожу. Раскрасневшийся Ричард крепко спал в машине. Из-под одеяла виднелась только головка с румяными щечками. На секунду я замер, охваченный чувством безмерной любви к малышу, потом наклонился и осторожно поцеловал теплую щечку. Он зашевелился и вытащил из-под одеяла ручонку. -- Боже, как я люблю тебя, мое солнышко, -- прошептал я и взял его на руки. Когда я вошел в дом, Энн стояла в гостиной с кочергой в руке. -- Что тут было? -- немного натянуто поинтересовалась она. -- Я разжигал огонь, -- скороговоркой выпалил я, -- уронил кочергу и забыл поднять. А те пятна -- это я случайно пролил кофе. -- Да? -- Она положила кочергу на место. В ее голосе звучало недоверие. В ее мыслях оно тоже занимало не последнее место. Она уселась на диван и указала мне на место рядом с собой. Я весь напрягся, отчетливо осознавая, что она чувствует, и понимая что я ничего не смогу ей рассказать -- ни об Элизабет, ни об Элен Дрисколл. Я сел рядом и, хотя ощущал стену между нами, был по-детски счастлив, что она вернулась. Ее любовь и преданность давали мне силы жить. -- Расскажи мне о... -- Я всеми силами старался избежать разговоров о своей особе. -- Все было довольно обычно, -- вздохнула Энн. Только сейчас я заметил, какие у нее красные, опухшие глаза. Обругав себя за эгоизм, я нежно поцеловал заплаканное лицо. -- Очень было тяжело? -- Да, хорошего мало, -- прошептала Энн и отвела глаза, -- особенно когда после кладбища собрались все родственники. Не понимаю, почему некоторым людям бывает так весело на похоронах. Наверное, радуются, что их черед еще не настал. -- Может быть... А как папа? -- В общем, неплохо. Он собирается немного пожить с дядей Джоном. Думаю, будут ездить на рыбалку, как всегда. -- Ему это пойдет на пользу. Последовало довольно долгое молчание. У меня не было ни малейшего желания его нарушать. Тем более, что я знал: рано или поздно разговор вернется к моим проблемам. -- Том! -- наконец не выдержала Энн. Я отлично знал, что творится у нее в душе. Больше всего она боялась обидеть меня, причинить боль неосторожным словом, однако считала своим святым долгом довести разговор до конца. И еще я понимал, что обязан ей помочь. -- Ты сомневаешься в моем психическом здоровье, не так ли? -- спокойно спросил я. Энн нервно вздрогнула, чувствуя себя очень неуютно. -- Как тебе сказать, я бы, пожалуй, не стала выражаться так грубо. -- А что может изменить формальная вежливость? -- обозлился я. -- Слушай, давай не будем играть словами. Я понимаю тебя и считаю твое отношение совершенно естественным. Мне ужасно хотелось рассказать ей об Элен Дрисколл, но что-то мешало. Я был недопустимо резок с ней, но никак не мог остановиться. -- Чего ты от меня хочешь? -- Я уже почти кричал. -- Могу порадовать: я не сумасшедший. В этом нет ни малейшего сомнения. Имей в виду, я отлично знаю, что отрицание самого факта болезни -- первый признак психического заболевания. Но тем не менее я здоров. Насколько я понимаю, у меня внезапно появился дар, но я не знаю, что с ним делать. Тут я предусмотрительно замолчал, понимая, что еще немного, и я выложу ей все о последних событиях. А время для этого еще не пришло. -- Не знаю, что сказать, -- грустно улыбнулась Энн. -- Когда я приехала, ты выглядел так странно... -- Я просто устал, слишком много работал, да и переживал, все ли в порядке с вами. -- Нет, -- нахмурилась Энн, -- я же чувствую: тут что-то другое. И еще эта кочерга посреди комнаты. Не знаю, почему ты ее не поднял, но уверена, не потому, что не захотел. -- Я просто забыл про эту чертову железку, -- тут же отреагировал я. Что ж, хорошим лжецом я никогда не был и, видимо, уже не стану. -- Послушай, Том, -- неуверенно заговорила Энн, -- ты должен пообещать мне одну вещь. Напиши своим родственникам и узнай, не было ли у вас в родне... неуравновешенных людей. Кажется, я не смог скрыть обиду. А Энн разозлилась: -- Том, ты должен понять. Я ношу нашего ребенка, и мне нужна уверенность в будущем. Сколько можно выносить постоянное напряжение и неизвестность! Я ужасно устала. К тому же ты сам рассказывал о фокусах, которые так любил показывать твой отец. Моему удивлению не было предела. Безмозглый осел! Как же я сам об этом не подумал! Они ведь действительно существовали, знаменитые отцовские фокусы. Неужели она права и тут есть какая-то связь? Я вспомнил, как это было. Отец давал нам толстую телефонную книгу, предлагал выбрать оттуда любое имя, адрес и номер телефона и уходил из гостиной. Мы делали то, что он просил, и захлопывали книгу. Отец возвращался и всегда точно находил нужную строчку. Но при этом он был так весел и небрежен, что мы воспринимали происходящее как простой фокус. Так я впервые подумал о наследственности. -- Хорошо, я напишу, может быть, мой дед был медиумом, а прабабка -- ведьмой. -- Том! -- возмутилась Энн. -- Это не шутки! Потом я долго умывался, а Энн мыла в кухне посуду. Казалось, мы оба оттягивали момент, когда снова останемся вдвоем. Войдя в спальню, Энн спросила: -- Ты отдал Элизабет ее расческу? -- Да, -- ответил я, только вынужден был отвернуться, чтобы Энн не увидела моего лица. -- Вот и хорошо. Глава 14 Энн попросила меня сходить к Элси и забрать наши формы для кексов. Элси довольно часто забывала возвращать чужие вещи. Я послушно направился к двери, не забыв при этом переступить через кочергу, которая так и валялась посреди комнаты. На улице я увидел лежащую на траве возле своего дома Элизабет. Над ней склонились люди в белых халатах. Мне было ее жаль, но остановиться я не мог: я шел за формами для кексов. В дом Элси я постучал с заднего крыльца. Кстати, на двери оказалась табличка: "Дом Элси". Раньше я ее не замечал. На Элси был желтый, плотно облегающий тело халатик. Почему-то влажный. Когда она наклонилась за формами, халат приподнялся, обнажив полные ноги. Элси обернулась и зазывно заулыбалась: "Иди сюда, Томми". Она протянула мне форму, но та ударила меня током. А Элси начала гладить мои волосы, целовать щеки, глаза, губы и все шептала: "Томми, Томми, Томми". Желтый халат распахнулся. Как выяснилось, белья на ней не было. Я рванулся прочь и выскочил на крыльцо. Но не мог освободиться из когтистых лап соседки. Она осыпала поцелуями мое лицо, шею... А на нашем крыльце стояла Энн и молча наблюдала безобразную сцену. Я отчаянно пытался вырваться, но ее хватке мог бы позавидовать бульдог. Элси тоже заметила Энн и, продолжая цепляться за меня, закричала, чтобы я немедленно ее отпустил. Я кинулся к Энн, стал объяснять, что не виноват, но она меня прогнала. Тогда я вернулся и от души влепил Элси пощечину. Она шлепнулась на пол и завопила, что убьет меня. Я выскочил на улицу и побежал в сторону бульвара. По дороге заметил Дороти и рявкнул, чтобы она убиралась из нашего квартала, но она послала меня к черту. И я продолжал бежать. Увидел, как Фрэнк помогает своей рыжеволосой подружке выйти из машины. Потом они, обнявшись, пошли к дому мимо стонущей на траве Элизабет. А я бежал дальше. Дома проносились мимо. На бульваре я увидел железнодорожные пути. "Забавно, -- подумал я, -- никогда не замечал здесь железной дороги", -- и побежал вдоль нее. Впереди я увидел множество огней. Они меня заинтересовали, и я побежал быстрее. По дороге я сообразил, что где-то потерял формы для кексов, значит, Энн будет ругаться. Потом вспомнил, что она меня вообще выгнала. И рванулся дальше. Впереди что-то происходило: свет прожекторов, снующие повсюду люди, звуки сирен. Затем я увидел ужасную сцену. Крушение поезда. А я стою среди обломков. Рядом лежит на боку локомотив. Причем колеса еще вращаются, а из трубы со свистом вырывается пар. Я не мог пошевелиться, просто стоял и смотрел по сторонам. Везде лежали тела. Деловитые санитары сновали взад-вперед с носилками. Подъезжали все новые машины "Скорой помощи". На куче щебня лежала голова. Меня попросили отойти в сторону, и полицейский провел еще группу врачей к пострадавшим. Насколько я понял, поезд сошел с рельсов. Я еще раз оглядел сцену крушения. Теперь я видел, что произошло. Локомотив налетел на посторонний предмет, который лежал на рельсах, и накренился, потащив за собой вагоны. Он еще какое-то время волок их за собой по покрытой гравием насыпи, потом перевернулся и остановился, а более легкие вагоны продолжали по инерции двигаться, сминая друг друга, калеча людскую плоть. Нет, боже мой, нет!.. Я сел. Темнота прохладной ладонью поглаживала мое разгоряченное лицо. Рядом крепко спала Энн... До сих пор не знаю, зачем я это сделал, но только я встал и потащился в кухню. Там я зажег свет, нашел карандаш, блокнот, уселся за стол и записал все детали моего сна скупыми, короткими фразами. Поезд сошел с рельсов. Протащил вагоны по насыпи. Перевернулся. Люди выпадали из окон. Мне потребовалось пять минут и полтора листа бумаги, чтобы изложить все детали. Затем я отложил карандаш и пошел спать. Меня почему-то не удивило, что этой ночью я не имел удовольствия видеть Элен Дрисколл. Но вместе с тем меня очень занимал вопрос, с чего это я вдруг решил среди ночи встать и заняться эпистолярным творчеством. Так и не найдя ответа, я уснул. На следующее утро будильник зазвонил, как обычно, в шесть сорок. Я открыл глаза и сморщился. Голова болела так, что трудно было даже моргать. Все внутренности во мне переплелись, а в отдельных местах, по-моему, даже завязались узлами. Я пошевелился и жалобно застонал. Энн нажала на кнопку будильника и встревоженно подняла голову: -- Что с тобой? -- Не очень хорошо себя чувствую, -- выдавил я. Боль волнами накатывала на мою несчастную голову. Я лежал, боясь пошевелиться. Даже когда Энн села рядом, потревожив матрас, это болезненно отдалось в моей несчастной головушке. -- В чем дело? -- Голова болит. И живот. -- Опять то же самое, -- констатировала Энн, -- хочешь, я вызову врача? -- Не надо. Пройдет. Просто позвони на завод и... -- Договорить я не сумел, скорчившись от судорожной боли в животе. Я заворочался, пытаясь найти положение, в котором боль была бы не такой сильной. Кажется, отпустило. -- Я полежу немного. -- Лежи, я позвоню на завод. -- Энн направилась к двери, но по дороге остановилась. -- Думаю, будет лишним предлагать тебе завтрак... -- Да, не стоит. Энн снова присела рядом и ласково погладила меня по голове. Но даже легкое прикосновение ее нежных пальцев причиняло мучительную боль. Наверное, я скривился, потому что она, словно обжегшись, отдернула руку. -- Дать тебе аспирин? -- М-м... -- согласился я, отлично понимая, что таблетка нужна мне меньше всего. -- Том, ты... -- Энн замялась, подбирая нужное слово. -- Нет, -- уже не имело смысла скрывать, что ее мысли -- не секрет для меня, -- сегодня ночью я ее не видел. Энн еще немного молча посидела рядом, потом принесла мне аспирин и тихонько закрыла за собой дверь. Я тщетно пытался заснуть. Только сон не шел ко мне, будто прятался нарочно. Поэтому я просто лежал и прислушивался, как Энн и Ричард возятся в соседней комнате. Ричарду очень хотелось поиграть со мной, но Энн решительно пресекла его попытку проникнуть в спальню. А я принялся настойчиво уговаривать себя, что уже пора принимать меры. Энн права. Возможно, наш друг Алан Портер сумеет помочь. Конечно, у моего нового дара есть определенные преимущества. Только недостатков значительно больше. Через десять минут в комнату зашла Энн. Ее лицо было абсолютно белым. Такими глазами она смотрела на меня в то утро, когда умерла ее мать. В руках она держала листок с моими ночными каракулями. -- Ты услышала это по радио? -- глухо пробормотал я. Не в силах открыть рот, Энн молча кивнула. -- О господи... Когда это случилось? -- Ночью. -- Голос наконец вернулся к Энн. -- А когда ты это написал? -- Ночью, -- ответил я. -- Мне все это приснилось, а потом, сам не знаю почему, я встал и... Теперь ты мне веришь? Энн несколько минут молча разглядывала листок с моими записями, потом вышла и принесла позаимствованную у Элси утреннюю газету. Следующие полчаса мы провели сравнивая мои записи с газетной статьей. "Поезд сошел с рельсов", -- написал я. "По свидетельству кочегара Максвелла Тейлора, -- было сказано в газете, -- на рельсах оказалось препятствие, в результате чего поезд сошел с рельсов". Прожекторы, машины "Скорой помощи", санитары. "Это был кошмар, -- говорилось в газете. -- Под лучами прожекторов санитары с носилками сновали между машинами "Скорой помощи" и многочисленными жертвами, тела которых были разбросаны на площади сто квадратных ярдов". "Голова на земле", -- нацарапал я ночью. Репортер Пол Коутс написал: "Я увидел лежащую на земле голову. Одну только голову. Подоспевший санитар накрыл ее одеялом". Энн с ужасом переводила глаза с газеты на меня. Потом мы вместе уставились на броский заголовок на первой странице: "ПРИ КРУШЕНИИ ПОЕЗДА ПОГИБЛО 47 ЧЕЛОВЕК". Слова были бесполезны. Я все-таки провалился в сон, глубокий, тяжелый, словно после наркотиков. Мое тело восстанавливало силы. Около трех я проснулся и, чувствуя себя довольно неплохо, встал. Ричард и Кэнди играли во дворе. Они нашли котенка и, восторженно повизгивая, наблюдали, как он гоняется за своим хвостом. Энн в кухне сидела за столом и чистила горошек. -- Ты выглядишь намного лучше, -- отметила она. -- Голоден? -- Нет, только кофе хочется. -- Сделав несколько глотков, я поинтересовался: -- Ты кому-нибудь рассказывала о моем сне? -- Разумеется, нет, -- возмущенно фыркнула Энн, -- и не собираюсь. -- Немного помедлив, она решительно отложила в сторону нож, оставив в покое горошек. -- Том, скажи мне, что произошло, пока я была в Санта-Барбаре, -- попросила Энн и, покосившись на меня, добавила: -- Не волнуйся, после того, что случилось сегодня, я уже не могу тебе не верить. И я рассказал ей все: об Элен Дрисколл и о расческе Элизабет, о кочерге и об Элси (правда, о сне я предусмотрительно умолчал). Повествование не было долгим. Внимательно выслушав его, Энн тяжело вздохнула и снова занялась горошком. На меня она не глядела. -- Ты веришь во все это? -- спросила она. -- А ты -- нет? -- Не спрашивай, -- вздохнула она, -- я не хочу об этом думать. Кстати, если у тебя появятся сведения о моем будущем, не говори мне, пожалуйста. -- Не скажу. -- Ты имеешь в виду, что они у тебя уже есть? -- вздрогнула Энн. -- Не волнуйся, нет. Энн снова отложила в сторону нож. Очевидно, горошку сегодня суждено долго ждать своей очереди. -- Том, что ты собираешься делать? Неужели все так и будет продолжаться? Я боялся поднять глаза на расстроенную жену. Да и ответа у меня не было. -- Я же сказал, что не допущу ничего непоправимого, -- промямлил я. Прозвучало, по-моему, неубедительно. -- Я что-нибудь сделаю. Скоро. Не знаю, что именно, но сделаю. Энн недоверчиво покачала головой, но не стала продолжать разговор. -- Отнеси Элси ее газету, -- сказала она, -- и, кстати, забери у нее наши формы для выпечки кексов. Еще не осознав, о чем речь, я машинально согласился. И оцепенел. Такие простые слова!.. Жена велела забрать у соседки формы для кексов. Элементарно. До абсурда. Но в какой ужас они меня повергли! Словно я утонул в пучине безумия, где все окружающее вызывает только панический страх. Сперва я собрался снова лечь в постель и сказать, что мне плохо, дурно, что я умираю. Пусть отправляется к Элси сама. Но, поразмыслив, решил не давать повода для подозрений и вышел из дому, хотя все мое существо противилось этому поступку. Сон становился явью. Вечер, хмурое небо, я иду к заднему крыльцу, почти не сомневаясь, что увижу на двери табличку. Элси открыла дверь. На ней был желтый халат. Правда, уже не влажный. -- Добрый вечер, -- сказал я голосом механической куклы, -- я принес твою газету. -- Давай. -- Она взяла газету и, видя, что я топчусь на месте, спросила: -- Что-нибудь еще? -- Наши формы для кексов. -- Ах да! -- Она направилась к шкафу и наклонилась, чтобы достать формы из нижнего ящика. Обнажились полные ноги. Я попятился. Элси вроде бы сделала попытку прикрыть ноги, но халат был слишком коротким и тесным. Уже почти ничего не соображая, я распахнул дверь и выскочил на улицу. Элси что-то кричала мне вслед, но я уже ничего не слышал. Я сбежал с крыльца, в два прыжка преодолел аллею и оказался за забором. Резво миновав ворота нашего гаража и оказавшись за углом дома, я притормозил и прислонился к стене, ощущая острую необходимость перевести дыхание. Я ужасно вспотел и дышал как загнанная лошадь. И отчаянно дрожал. Сон и реальность слились воедино. Я уже не мог отличить одно от другого. Если бы сейчас Элен Дрисколл вышла из дверей нашего дома, я бы испугался, но не удивился. Если бы я увидел лежащую на траве Элизабет и суетящихся вокруг врачей, я бы не счел это невероятным. Я чувствовал, что мой разум достиг вершины, вот только не знал, какой именно. Внезапно я вспомнил о формах для кекса и ужасно разволновался. Я не мог без них вернуться. Энн будет сердиться. Мне нужны были эти чертовы формы. Любые. Я отклеился от стены и побежал к дому Фрэнка и Элизабет, машинально отметив, что Элси стоит на крыльце и с из