- принципы справедливости  и
доброты, на которых  основывался Майренбург,  таили  в  себе  некий  распад,
прогрессирующее разложение, коим питались личинки злобы и извращенности. Мне
не хотелось вообще выходить из комнаты. Я даже спать не мог до такой степени
был  я  напуган.  Когда  же  пришло  время  покинуть  "Замученного  Попа"  и
отправиться к Даносу, я буквально  дрожал от страха, выходя из  гостиницы на
площадь, где  нас с  Сент-Одраном  ждала карета.  Сержант Шустер помахал нам
рукою; он-то думал, что мы увидимся с ним за ужином.
     Глядя  на верного  Шустера, с которым  я даже и  попрощаться не мог как
следует, я искренне презирал себя.
     С  терпеливым  сочувствием  Сент-Одран  помог мне  забраться  в карету,
которая быстро,  - и как-то даже уж слишком быстро, - доставила нас с ним на
Малое Поле.

        ГЛАВА 9
     <i>В которой нам удается бежать...  и все то, от чего мы бежали, предстает
перед нами вновь.</i>

     Я  впал в состояние полубреда. Сент-Одран едва ли не на  себе  подтащил
меня к тому месту, где на сером талом снегу надувался наш шар. Бегство наше,
однако, не удалось сохранить в  тайне, слухи уже поползли по городу. Шар наш
еще  не наполнился и на половину, а толпы  зрителей  запрудили уже городскую
стену над воротами Мирошни. Даже места на  всех не хватило: у подножия стены
люди забирались  на  крыши своих  повозок,  на спины  мулов  и  козла карет.
Уличные торговцы  бойко распродавали товар. Повсюду дымились жаровни, мерцая
красными угольками. Их тепло  согревало  толпу, а на  углях пеклись каштаны.
Кого только там  ни было:  продавцы  сладостей  и  имбирного  пива,  уличные
зазывалы (стандартные их ритмические куплеты были изменены в  соответствие с
оглашаемым ими событием, сиречь-подъемом воздушного шара в воздух), цыганки,
торгующие  амулетами  и печеными  яблоками.  И вся  эта  толпа собралась  за
какой-то час -  время, потребное для того, чтобы соединить оболочку  шара  с
резервуарами водорода!
     Beau-monde  расположился  под  неким  подобием  навеса  в  красно-белую
полосу, и, как это бывает всего, великосветские дамы и господа непринужденно
болтали, как бы даже и не  замечая того, ради чего, собственно, и собрались.
Смятение Сент-Одрана, его взмахи руками,  настойчивый шепот, как ни странно,
немного развеяли мрачное мое настроение. При всем при том, ситуация явно его
забавляла.
     - Какое еще бегство было обставлено с таким шиком?
     Как-то сразу  нервозность моя прошла,  сменившись, однако,  болезненною
настороженностью.  Я  всерьез опасался,  что  на нас  с  Сент-Одраном  могут
напасть. Небо такое  синие и холодное,  казалось монолитной  пластиною льда.
Постоянный,  но  лишь  умеренной  силы ветер дул с  юга. Купол  нашего  шара
медленно обретал форму; мы подключили уже последнюю бутыль с водородом.
     Где-то играла  шарманка,  один и  тот  же банальный  мотивчик, снова  и
снова. Даже в механической обезьяне, которую шарманщик упорно пытался выдать
за живую, было и то больше жизни,  чем в заунывной этой мелодии. Краснолицые
торговки  сгибались под  весом корзин  со снедью.  Солдаты  из  милиционного
войска присматривали  за порядком, стоя на  страже с мушкетами  на плечо. От
золотых  галунов  их  и пуговиц рябило в глазах.  Разодеты они  были пышнее,
наверное, чем  янычары турецкого  султана. Чего  стоили одни  только шлемы -
невообразимо громадные с изысканною гравировкою или рельефом, выдержанными в
классической манере, и с пышным ало-желтым плюмажем.
     Был  здесь и  милиционный  майор Вохтмат.  Пpищурив глаза,  он  сверлил
взглядом  громадный колышущийся  в  воздухе шар зеленого  и голубого шелка и
длинный  шланг, по которому газ, наполняющий оболочку,  поступал из  бутыли.
(При  этом  шланг дергался и  шипел,  точно кобра.) По  Малому полю, правда,
держась на почтительном отдалении, бродили зеваки и разглядывали наш корабль
со  всех  сторон:  половина, наверное,  майренбуржской знати  и ученые  люди
города.
     Гондола шара представляла собой гордую птицу с суровым  взглядом, пусть
даже  и  несколько пообтрепавшуюся.  Почти  все  наши  ларцы  лежали  теперь
спрятанными  под  двойным   дном  гондолы.  Устройство   сие   первоначально
предназначалось для перевозки  прогулочной лодки,  потребной королю Людовику
для костюмированных пикников, каковые устраивал он для придворных вельмож  в
пасторальном  своем  энтузиазме,  когда вельможи  сии  и титулованные  дамы,
одевшись  пастушками  и  пастушками  (как  заявляли  они,  в  честь  Руссо),
веселились на лоне природы, в рощах и гротах новомодной версальской Аркадии.
В  гондоле было  достаточно места для  того,  чтобы спать;  и  мы с  шевалье
запаслись провизией на неделю вперед.
     Так   что  теперь,  положив  достаточное  расстояние  между   собою   и
Майренбургом,  мы  будем просто  парить  в  свободном полете, пока не отыщем
место, пригодное и подходящее для посадки.
     Еще  раз  помахав толпе  зрителей,  мы  с  Сент-Одраном  направились  к
гондоле.  Шевалье   еще   раньше  объявил   о  намерении   нашем   совершить
испытательный  подъем  "на  привязи" на  высоту в пять сотен  футов  с целью
опробовать  полученный  газ  и продемонстрировать публике и заинтересованным
лицам  все преимущества водорода  перед нагретым  воздухом. Толпа  на  стене
зашумела, подбодряя нас криком и  рукоплесканиями. Шар наш дергался и рвался
вверх. Он был  заполнен уже  почти что  на весь  объем. Позолоченный  грифон
приподнялся  на  фут  над  землею,  но балласт, якоря и веревки еще  держали
воздушный   корабль,  не  давая   ему  устремиться  в  небо.  Тут  же  рядом
располагалась лебедка, -  мы  позаимствовали ее в доках,  у одного владельца
баржи,  -  предназначенная для того,  чтобы по  окончанию  демонстрационного
испытания притянуть нас обратно к земле. (Веревку на этой лебедке Сент-Одран
собственноручно перетирал  накануне, под покровом ночной тьмы в течение двух
часов.) Партнер мой  открыл небольшую дверцу, мы с  ним  вошли в гондолу,  а
когда я закрыл дверцу  за нами, шевалье  заговорщицки мне  подмигнул. Грифон
покачнулся. Купол шара, подхваченный ветром, загудел, точно дряблый барабан.
Мы  с  Сент-Одраном  втянули на борт первый из якорей,  что держали гондолу.
Толпа разразилась одобрительным  криком. Гондола вновь покачнулась. Когда мы
убирали  второй якорь, на Малое  Поле выехала карета,  запряженная четверкою
серых  в яблоко  лошадей, -  карета, как  мне подумалось,  самого принца.  Я
рассудил,  что  принц  пожелал  выразить более  пристальный  интерес  или же
поучаствовать  лично  в предприятии,  в которое  он вложил  столько средств.
Может  быть,  это  он  и снабдил на  горючим  газом?  Карета  остановилась в
каких-нибудь  нескольких  футах  от  шара,  -   лошади  фыркали,  беспокойно
переминаясь  под  сенью  громадного  нашего корабля, -  и из нее вышли двое:
худощавые, изящного телосложения мужчины, оба при шляпах и в модных дорожных
плащах черного цвета. Я не узнал ни того, ни  другого. А  потом один  из них
сделал знак, отпуская карету.
     Признаюсь, меня это несколько удивило. Странная пара (я  не  сомневался
уже:  принц  и  брат его,  инкогнито) неспешно  направилась к нашей гондоле,
причем  с  таким  видом,  словно  мы с  шевалье только  их  и  ждали.  Мы  с
Сент-Одраном в  недоумении  переглянулись и озадаченно пожали  плечами.  Нас
что, собираются благословить?  Пожаловать титулы? Или здесь  намечается  еще
какой-нибудь ритуал?
     Толпа вновь  разразилась ликующим криком. Я узнал, что горожане  узнали
своих правителей. Мы с шевалье были  теперь абсолютно беспомощны. Сент-Одран
шепнул мне на ухо:
     - Пусть они все тут осмотрят. Пусть требуют все, что угодно. А потом мы
их предупредим, как это опасно: совершать подъем на непроверенном газе. Тот,
что  повыше, помог  спутнику своему подняться  в  гондолу. Он покачнулся, но
удержал равновесие, схватившись рукою в перчатке за край корзины, после чего
отвесил мне легкий поклон, каким обычно приветствуют человека знакомого.
     Высокий тоже забрался в гондолу, обнаружив при этом некоторую одышку.
     Когда он повернулся ко мне, я сумел наконец разглядеть его лицо.
     - Можете продолжать, капитан фон Бек. Мы готовы к подъему.
     - Весьма вам  благодарен, сударь. -  Я  вновь  принялся тащить якорь на
борт, в  то время  как  внизу  пареньки,  нанятые  Сент-Одраном,  продолжали
отвязывать  многочисленные  веревки, что  удерживали наш воздушный  корабль.
Сердце мое бешено колотилось в груди,  в голове все плыло, ибо  таинственный
гость наш оказался вовсе не  принцем  майренбугским! То был  Клостергейм,  и
явился он для того, - в этом я даже не сомневался, - дабы проследить за тем,
чтобы сделка наша состоялась. Он стоял, привалившись спиною к борту гондолы,
одною  рукою держась за натянувшуюся веревку, которою корзина  соединялась с
шаром, и лицо его, как всегда, было абсолютно бесстрастным. Лицо же спутника
его оставалось  сокрытым.  Для  фон Бреснворта  он  был слишком  высок,  для
Монсорбье,  пожалуй, несколько  низковат.  Хотя в последнем  я был  и не так
чтобы очень уверен.
     - Что происходит, герр Клостергейм? - прошипел Сент-Одран себе под нос.
-  Вы  разве не знаете, сударь, что это всего лишь экспериментальный подъем,
предпринимаемый нами с единственной целью:  испытать  подъемную силу  нового
нашего газа?
     Спутник Клостергейма присоединился к нему. Теперь я разглядел, что лицо
его скрывала маска  типа  домино. Они стояли  бок о бок, - как две громадные
хищные птицы, -  закутанные  в  черные  свои  плащи, и наблюдали, как  мы  с
шевалье готовим корабль к подъему. Мы освободили уже все якоря и веревки, за
исключением одной, присоединенной к  лебедке. Сердце мое упало. Выбора у нас
не  было. Нам оставалось лишь продолжать  начатое,  хотя стало уже очевидно,
что  Клостергейм и  загадочный его  спутник  (быть  может, наемный  убийца?)
полетят с нами, куда бы мы ни отправились.
     Все пути к отступлению были отрезаны. Теперь назад уже не повернешь.
     Мы величественно поднялись  над Малым Полем, над Майренбургом, над всем
белым  миром, засыпанным снегом. Толпа  внизу  заходилась криками ликования.
Дыхание наше грозило уже обратиться в лед прямо на губах. Вот зрители  стали
как  куклы, вот уже  как букашки,  крики  их  и рукоплескания превратились в
далекий, едва различимый гул. Я очень остро осознавал свое жалкое малодушие.
Больше  я не ощущал себя богом, возносящимся над толпою, как это было  в мой
первый  подъем. Великое безмолвие небес окутало собою все. А  потом шар  наш
дернулся, гондола опасно накренилась, словно бы что-то  внезапно толкнуло ее
в  бок.  Раздался  какой-то  вибрирующий  музыкальный  звук.  Это   веревка,
удерживающая корабль, натянулась струной, развернувшись на максимальную свою
длину.
     Напряженная  поза   Сент-Одрана  заставляла  предположить,  что  он   с
превеликою   радостью   в  какой-нибудь   подходящий   момент  столкнул   бы
Клостергейма  за  борт. Он даже шагнул по  направлению  к  незваному  нашему
гостю, как вдруг гондола вновь резко качнулась, и все мы попадали на пол.
     Веревка, как и было задумано - оборвалась. Мы плыли в свободном полете.
     Я,  однако,  не  испытал  никакого   приятного  возбуждения,  поскольку
прекрасно осознавал, что теперь нам с Сент-Одраном придется давать еще более
замысловатое театральное представление, чем мы  рассчитывали  поначалу. Мы с
шевалье вскочили,  бросились к борту  гондолы, разыгрывая пантомиму испуга и
самой что  ни на  есть искренней  досады  - этакий бенефис для пребывающих в
блаженном  неведении зрителей там, внизу.  Мы  громко  вопили,  демонстрируя
панику. Гондола раскачивалась из стороны в сторону, - по мне так, слишком уж
сильно, - и я снова упал на пол. Клостергейм, держась за веревки и бархатные
кисти (предназначенный, видимо,  для этой цели,  а  вовсе не для украшения),
перебрался на нос гондолы.
     - Летим, - сказал он, глядя на меня сверху вниз.
     Повернув голову  в  его сторону, я  воззрился  на серьезное  это  лицо,
похожее  больше на череп, обтянутый  кожей.  Его  губы  беззвучно двигались,
словно бы  силясь  облечь  в  слова не  поддающиеся провозглашению мысли. Но
больше он  ничего не сказал. Его  спутник тоже  хранил молчание. Он, кстати,
прекрасно  удерживал равновесие.  И при этом стоял он почти неподвижно. Нет,
сказал я себе, это не Монсорбье.
     Сент-Одран,  похоже, забыл на  какое-то время о наших двоих неожиданных
пассажирах. Он хохотал, что твоя обезьяна, швыряя за борт мешки  с балластом
с  каким-то даже чрезмерным усердием. Ветер  трепал его  воротник и  длинные
волосы, разметавшиеся в  беспорядке вокруг его вытянутого аристократического
лица. Теперь ему, кажется, ни до чего уже не  было дела: ни до Клостергейма,
ни до его  молчаливого  спутника, -  шевалье  как будто  и не  осознавал  их
присутствия.
     - Фон Бек, дорогой мой! Наш план удался!
     Потом,  вспомнив, что мы не одни, он  подтянул свой  камзол  и, держась
рукою за  край  гондолы,  отвесил  гостям нашим быстрый,  несбалансированный
поклон.
     -  К вашим услугам, джентльмены. - Тут взгляд его остановился на мне. -
Вставайте, дружище. Что это с вами? Вам плохо?
     Мне действительно было плохо. Я поднялся на  ноги,  - не сразу, а после
третьей - четвертой не слишком  удачной попытки, - и глубоко вдохнул воздух.
Ледяная струя его точно бритва вошла мне в легкие. Откинув крышку корзины, я
достал старый  матросский  плащ, которым снабдил меня Шустер, и  закутался с
головы до  ног. Все тело мое сотрясалось в ознобе, а вот Сент-Одран, похоже,
вообще не чувствовал холода. Он кричал, обращаясь к бледному солнцу.  Кричал
в серебристое с золотым мерцание безграничных небес. Больше не было ничего -
только   солнце,  и  небо,  и  белые  контуры   облаков  вдалеке,  и  туман,
разливающийся вокруг нас словно молочное озеро.
     Податливый мягкий пейзаж  утонул в  облаках. Белая дымка - вот все, что
осталось от  изменчивого ландшафта, от зыбкого прошлого. Сент-Одран испустил
ликующий  вопль,  вознесшийся  к куполу нашего  корабля.  Сияющий  шелк  его
вспыхивал  бликами радуги  всякий  раз,  когда  лучи  солнца  касались  его.
Стараниями  шевалье, -  опьяненный восторгом, он  скинул едва ли не весь наш
балласт,  - мы поднялись слишком высоко,  и наконец Сент-Одран это понял, но
не прежде, чем воздух вокруг стал ощутимо разряженнее, а сам шевалье посинел
так, что не заметить сего обстоятельства было бы просто уже невозможно.
     Он  бросился к  клапану, встроенному в оболочку шара,  и отвернул кран,
выпуская газ. Корабль немного снизился.
     - Вижу Африку! - Сент-Одран  сам заулыбался своей же шутке.  - Вот там,
смотрите!
     Посмотрел только Клостергейм.
     В дуновении ветра  ощущалось  странное какое-то упорство. Он ни слабел,
но  и  не нарастал,  не кружился, скажем, вихрем, не был  ни  порывистым, ни
вялым.  Никогда прежде не доводилось мне  встретить такой постоянный,  такой
ровный ветер. Ни на море, ни  на суше.  Его  словно бы нагнетала  какая - то
машина. Я поглядел на компас. Что-то сбивало его, ибо стрелка никак не могла
успокоиться и металась туда-сюда.  Свет упал на стекло - яркий блик едва  ли
не ослепил меня. Когда я вновь развернулся лицом  в кабину, фигуры шевалье и
двоих наших нежданных-негаданных пассажиров предстали мне  размытыми тенями.
Гондола опять покачнулась, и  смазанные  очертания вновь  обрели  четкость и
плотность: все словно  бы вдруг встало в фокус, и  гости наши, закутанные  в
свои черные плащи, обратились вновь в твердые телесные силуэты, застывшие на
фоне  позолоченного борта  гондолы.  Сент-Одран волком лютым  глядел на  эту
мрачную пару. Он шепнул мне:
     - Клостергейм объяснился уже?
     Я  мотнул  головой.  Гондола  теперь  раскачивалась  в постоянном ритме
степенный  маятник  неких  исполинских часов.  - Вы  ничего  не желаете  нам
сообщить, герр Клостергейм? - язвительно осведомился шевалье.
     Клостергейм задумался. Если даже он и уловил  скрытый смысл вопроса, то
ничем этого не показал.
     - Пока нет.
     - Часом, не вы ли, сударь, снабдили нас газом?
     Мой  мрачный  бессмертный  качнул  головою  и  вперил  взгляд  в  небо.
Сент-Одран пожал плечами, достал из  коробки карту и, аккуратно расправив ее
на  полу, принялся  вычислять расстояние, которое мы успели  уже покрыть. Мы
летели со скоростью около двадцати миль в  час;  стрелка манометра неизменно
удерживалась  на  отметке  19,7. Нас относило  на  юг. И уже скоро,  сообщил
Сент-Одран, мы должны пролететь над Италией, потом над странами Средиземного
моря,  ну  а  дальше  уже,  -  тут  шевалье одарил  меня  диким восторженным
взглядом,  - мы окажемся над  африканским континентом.  Он, очевидно,  решил
вообще  игнорировать наших  непрошеных  пассажиров.  Мы  с  ним  говорили  в
полголоса  между  собою,  строя  догадки  насчет  причин,  что  побудили  их
присоединиться к нам на борту корабля. Я даже  высказал предположение,  что,
может быть, это они и убили ландграфиню и пытаются - с нашей помощью убежать
от  майора  Вохтмата. при  этом  решился я произвести  небольшой опыт, чтобы
проверить свою догадку.
     - Клостергейм, - обратился я к нему, - а вы знаете, что  фон  Бреснворт
убил свою тетку?
     Он осторожно ответил, кривя свои бледные губы:
     - Нет, я не  знал. Но теперь я понимаю, почему он так  рвался уехать из
города, когда я его видел  в  последний раз. И, разумеется, Монсорбье  также
отбыл вместе со всеми. Не  по этой ли самой причине столько солдат заявилось
в мои катакомбы? Да, я полагаю, так оно и есть.
     - Вы знаете Монсорбье? - Кажется, у меня возникали новые затруднения.
     - Его братство имело какие-то деловые сношения с Бреснвортом. Речь даже
шла о сотрудничестве. Однако методы их и  цели  оказались слишком несхожими.
Монсорбье останавливался у фон Бреснворта.
     Отсутствие  республиканца в  назначенном месте  теперь объяснилось.  Он
знал, что меня захватили люди барона, и, полагая меня  уже мертвым, не  стал
утруждать  себя  и  подниматься чуть свет, дабы явиться в договоренный час к
Причалу  Руна.  Однако,  - если только мои  первоначальные  представления  о
характере Монсорбье не были перевернуты с ног на голову, - он  просто не мог
принимать  участия  ни в похищении нашем,  ни  в  убийстве ландграфини. Быть
может, разочаровавшись в фон Бреснворте как в союзнике  (и, кстати, союзнике
в чем?), он вернулся во Францию?
     - А в какой именно  области намеревались они сотрудничать? - спросил  я
Клостергейма, натягивая теплые  рукавицы.  При этом я про себя  отметил, что
сам он  не одел  даже перчаток, хотя  его руки, не отпускавшие веревку, явно
замерзли не меньше моих.
     - Они  лишь  обсуждали  возможный  союз.  - Голос  его  был как  всегда
невыразителен и монотонен.
     - Но есть же какая - то причина, для чего им вообще был  нужен подобный
союз?
     - Причина одна: предсказанное Единение. - Похоже, Клостергейм несколько
изумился  моей непонятливости. -  К каковому стремится  всякое  братство. Мы
должны объединить наши силы, поделиться  друг с другом  знаниями, преодолеть
разногласия и уничтожить соперничество. Это необходимо.
     - Ученые, оккультисты, алхимики? Церковники? Иудеи? Мусульмане? Они все
стремятся к объединению? Зачем оно им?
     - Но вы должны это  знать. - Клостергейм облизал губу,  уставился  себе
под ноги, потом вновь поднял взгляд на меня.
     В  глазах  его появилось  какое-то ищущее  выражение.  Он  поглядел  на
спутника своего, но тот промолчал. - В ходе многих веков изысканий различные
оккультные братства... и каждое - независимо от других... пришли к пониманию
того, что бывают такие редкие случаи,  когда звезды на  небе выстраиваются в
определенном порядке, и тогда невидимая  человеку  вселенная пересекается  с
видимой.  Таким образом, для посвященных адептов, -  и  не только для них, -
стало  возможным  пересекать черту,  отделяющую  одну  реальность от другой.
Подобная конфигурация звезд - явление весьма редкое.
     Раз в  тысячу лет. Раз в две тысячи. С данною согласованностью светил и
миров совпадают определенные  события,  происходящие во всех соприкасающихся
между  собою мирах, когда границы  смываются и происходит установление новых
реальностей... иной раз сие объясняется тем, что один  мир, сокрытый от всех
других при  обычных  условиях,  проступает  в  реальность соседнего  мира  и
начинает оказывать на него влияние.
     - Так вот  почему эти  алхимики  съехались  на свое  сборище, верно?  -
спросил Сент-Одран. - Я что-то такое припоминаю... барон упомянул о каком-то
астральном событии.
     -   Будущее  нашего   мира  может  быть  предопределено,   -  продолжал
Клостергейм, едва  ли  не  в возбуждении,  - по крайней  мере, на  ближайшее
тысячелетие вперед. Станут ли преобладать машины?
     Или мы будем жить в мире, где Человек придет наконец в  соответствие со
своею природой?
     - Как я  понимаю,  вы сами  склоняетесь к точке  зрения  старомодной? -
поинтересовался я.
     - Я в данном вопросе нейтрален.
     - Насколько  я знаю,  алхимики  в большинстве своем -  ярые  противники
механической  философии  Ньютона,  Аркрайта  и  Тома   Пейна,  -  высказался
Сент-Одран.  -  Но тогда мне тем более  непонятно, зачем было кому-то из них
снабжать нас... - он указал рукой вверх, - ...вот этим газом!
     Клостергейм отвернулся.
     -  Говорят,  что  период  этот  является  временем  накопления силы,  -
рассуждал   я  вслух.   -   Многие   вещи  решаются  в  периоды  астрального
соответствия:  какая, к примеру, тенденция станет преобладать  в  дальнейшем
развитии  мира. Не это ли  вы обещали мне, Клостергейм,  когда сулили мне во
владение целое Царство?
     - И вы еще можете получить  его. - Он оставался  невозмутимым. - Я  дал
вам слово. И намерен исполнить данное  мной  обещание,  даже  если  сами  вы
замышляете не исполнить своего.
     -  Стало быть, человечество стоит теперь  перед  выбором  между Верой и
Разумом?  -  Я  не  скрывал  своего презрения. -  Между  летающею  машиной и
волшебным ковром-самолетом?
     - Вы полагаете, фон Бек, что говорите сейчас с позиции здравого смысла,
но что вы скажете, если в мире возобладают силы сверхъестественные? Что если
Антихрист придет? Господь с Сатаной прекратят ли  тогда свой извечный спор и
пойдут ли войной на него?  Поднимет ли  Человек меч свой против Небес и Ада,
дабы своими стараниями сотворить реальность Апокалипсиса?
     - Ваши речи  абсурдны, Клостергейм. Мир  движется  к  Просвещению.  Век
суеверия прошел, как и эпоха религиозных войн. Будущее принадлежит Ньютону и
последователям его.
     -  Сия  битва  уже  начинается,  - голос  его был тверд. -  Войска  уже
строятся. Могучие силы ведут работу свою повсеместно.
     Вы, как никто, должны это знать! Вы же были свидетелем этой работы.
     - Все, что  я  знаю,  я знаю лишь с ваших слов.  Ведьмы и колдуны ведут
долгие споры, дабы решить, как снова заставить летать их замшелые метлы.  Но
только  как   они  себе  это  мыслят  реально:   совместно   достичь  некоей
невообразимой  силы? Даже  если  в идеях  ваших  заключена  хоть  какая - то
правда... они  же все, уже в  силу  характера своего, как правило не в ладах
друг с  другом.  Каждый... каждый  из  них притязает на  то,  что он владеет
ключами к единственно истинной мудрости. Вот в чем заключается преимущество,
и  немалое преимущество,  натурфилософов, которые  не  навязывают свою  веру
миру, - по крайней уж мере, не с таким рьяным неистовством, - но анализируют
окружающую реальность.
     Боковым зрением  я заметил, что молчаливый спутник  Клостергейма сделал
резкое движение рукою, однако, сдержав  себя, не довел жест до конца. Но сам
Клостергейм  не  попался  на удочку. Он,  кажется,  был  вообще  не способен
испытывать простой человеческий гнев. Быть может, иная, - глубинная, алчная,
- ярость сжигала его существо, подобно клокочущей  лаве в сердце вулкана. Он
спокойно признал:
     -  Так было всегда. Одна из  сторон имела определенное преимущество над
другой, и эта последняя  находилась  в невыгодном  положении по отношению  к
первой; потом обстоятельства менялись, и  преимущество получала уже  сторона
другая. И так повторялось опять и  опять. Теперь снова  возник  этот вопрос,
требующий  разрешения: какая тенденция  возобладает  в мире. А разрешит  его
настоящее Астральное Соответствие. Пусть даже лишь на какое-то время. Только
мне интересно, почему вы с таким пылом выступаете на защиту здравого смысла,
тогда как история вашего рода - я бы даже сказал, судьба вашего рода  уходит
корнями своими в сверхъестественный опыт?
     -  Может быть,  потому, что я питаю искреннее отвращение  к  небылицам,
которые  и  придают форму этим историям... да что  историям -  они формируют
целые нации! Я же,  герр Клостергейм,  рассматриваю всякий миф  как красивую
ложь и не более того.
     Ложь, которая позволяет людям  обманывать и себя,  и других велеречивой
риторикой. Легенда, если судить по  ней человеческие деяния, может выступить
оправданием   убийства   и   воровства,   насилия   и   геноцида...  всякого
преступления, покуда его совершают во имя  некоего  давно  почившего в  бозе
героя или возвеличенного до божества демона из каких-нибудь темных языческих
верований, которые - исключительно из  политических соображений -  возведены
были в сан "святых".
     Может  быть, Клостергейм, истины в мире  и меньше,  чем пышной лжи,  но
крупицы  истины  этой  дороже  мне,  чем  гора  вашей выдуманной  романтики.
Клостергейм,  похоже,  утратил  уже  интерес к  обсуждаемой теме.  Ему  явно
наскучило  слушать  мои излияния,  которые  к  тому  же, насколько я  понял,
привели  его  в  недоумение.   Взгляд   его,  устремленный  в  пространство,
сосредоточен  был  на  предметах,  видимых только  ему. Спутник  его  слегка
распахнул черный  свой плащ, обнаружив под  ним  пышное  одеяние  в турецком
стиле. Он издал какой-то неопределенный звук. Кто он  такой? - снова спросил
я себя.  Какой-нибудь  восточный  монгол,  решивший добраться до  дома самым
быстрым путем по воздуху?
     Сент-Одран вдруг заулыбался.
     -  А  не настало  ли  время,  фон Бек,  выкинуть этих двоих за  борт  и
посмотреть заодно, могут они летать с помощью хваленой своей  магии или нет?
Я  рассмеялся,  хотя  ужас,  смешанный  с  неуверенностью  вновь обуял меня.
Сент-Одран достал из походной кладовки вино и провизию. Наши одетые в черное
мрачные  пассажиры  не пожелали присоединиться к нам. Мы с шевалье, впрочем,
не стали их уговаривать  и, усевшись  на пол по-турецки, принялись за еду на
раскачивающейся в миле, наверное, над землей платформе.
     Когда мы  завершили трапезу мягким вальденштейнским flenser, Сент-Одран
вытащил из кармана свои часы. (Часов  у него было двое тщательно выверенных;
и он  пользовался обоими.) - Мы  уже скоро должны  пролететь  над  Веной,  -
заявил  он, сосредоточенно  глядя  на циферблат. - При такой скорости мы еще
засветло доберемся до Адриатики. Вот это полет!  Просто чудо,  насколько  он
точен.  Еще ни  разу  я так не  летал.  - Он  искренне восхищался  своей  же
машиной. Порывшись  в  своем ларце,  где  все инструменты его были свалены в
беспорядке,  шевалье достал деревянную планку и кусочек  древесного  угля  и
снова занялся вычислениями. При этом он то и дело  вскакивал и выглядывал за
борт гондолы.
     - Клянусь небом, фон  Бек, не вижу причины, почему бы мы с вами, изучив
надлежащим  образом течения ветра и воздушных потоков не смогли бы рассылать
воздушные  корабли во всему миру!  Я  начинаю  склоняться  к  мысли, что  на
различных высотах  существуют различные типы  воздушных течений,  точно  как
говорил тот стражник.  Таким образом, получается,  что мы теперь движемся  в
главном  южном потоке. Поднимаясь или  же опускаясь на  определенную высоту,
каждый  корабль  сумеет  тогда  войти  в  соответствующий  поток  воздуха  и
передвигаться, по необходимости, от одного течения к другому. Знаете ли, фон
Бек, мне вдруг пришло в голову, что мы с вами могли бы открыть - на законных
вполне основаниях  какую-нибудь торговую контору...  мы были бы первыми, кто
приспособил современные  воздушные  судна  для  коммерческих рейсов.  Мы  бы
вытеснили в скором времени  все морские  перевозки!  Нужно обдумать это  как
следует, дорогой мой фон Бек. Неплохая возможность получить прибыль законным
путем... и имена  наши станут еще достоянием истории! - Все  это он оглашал,
не обращая внимания  на молчаливых наших пассажиров, для которых, похоже, мы
с шевалье тоже как бы и не существовали.
     Чем  дольше  летели мы в небе, тем  грандиознее и  неуемнее становились
прожекты Сент-Одрана.  Вскоре он  пустился  в пространные описания  летающих
барж, длиною этак в полмили - предназначенных для перевозки грузов. А к тому
времени,  когда  синева небес обратилась  в пурпурное  свечение и  блики его
заплясали  в вечернем безмолвии  по  шелку шара и облакам, шевалье рассуждал
уже  о  корабле размерами  с  целый город. Хорошо еще  красота заката весьма
впечатлила его и отвлекла от дальнейших умствований.
     Я  полагал,  что  Клостергейм  тоже  должен  хоть  как-то  проникнуться
благоговением перед великолепием природы,  но  когда  я украдкою поглядел на
него, я  заметил, что он  лишь  хмурится,  вперив  невидящий  взгляд  в  это
пурпурное сияние, словно бы вспоминая то время, когда весь мир был раскрашен
в  цвет крови, - дни его, Клостергейма, славы. А потом, и весьма неожиданно,
спутник его  поднял руку, затянутую в перчатку,  молча указывая на юг. Туда,
где над горизонтом громоздилась  стена черных туч, взлохмаченных и зловещих,
- такая плотная, что казалось, там возвышается горный кряж.  Сент-Одран даже
подался  вперед со своею подзорной трубою. Он не сразу сумел  разобрать, что
же  это  такое.  Наконец  шевалье опустил телескоп, со  встревоженным  видом
схватился рукою за  подбородок и вновь склонился над картами. Огня зажечь мы
не  могли,  так  что  Сент-Одрану  приходилось  вертеть  лист  так  и  этак,
подставляя его под  бледнеющий свет. Клостергейм заглянул ему через  плечо и
тоже принялся сосредоточенно изучать карту. Шевалье  пробормотал что-то себе
под нос, развернул еще одну карту, потом еще.
     - Это не могут быть горы, - заметил я. - Хребта  такой высоты просто не
существует.
     -  Но это  именно горы, -  невозмутимо  ответствовал мне Клостергейм. -
Просто на этих картах их нет. Справьтесь лучше по другим вашим картам.
     Сент-Одран  угрюмо покосился  на  Клостергейма,  окончательно,  видимо,
убедившись в том, что пассажир наш не в себе.
     -  Пожалуйста,  помолчите,  сударь.  Мне  и  так  сложно  справиться  с
управлением, без  всякий  еще идиотов,  сообщающих  мне, что  какие-то  горы
возвышаются себе там, где должна быть Вена!
     - Вы  движетесь  от Вены в  противоположную  сторону, сударь, - не  без
некоторого  торжества  провозгласил  Клостергейм. -  Посмотрите  на  компас.
Сент-Одран  насупился,  сверля  Клостергейма   недружелюбным  взглядом.  Мы,
безусловно, летели на север,  хотя еще менее получала назад держались твердо
курса  на юг. Но ведь не могли же мы не заметить такой  радикальной перемены
ветра!
     -  Клостергейм. - Шотландец мой посуровел. - Скажите-ка  мне, любезный,
вы что-то сделали с компасом? Если так, то вы поступили  весьма необдуманно,
проявив просто дьявольский идиотизм, ибо от этого может зависеть, выживем мы
или нет!
     - Ничего я не делал, Сент-Одран.
     Кроваво  - алые  облака  обступили воздушный  корабль со всех сторон  и
неслись мимо нас, словно полки отступающей армии.
     На нас надвигались черные  горы. Теперь уже стало ясно,  что это именно
горы.
     Зазубренные вершины, слишком острые для силуэта туч-с каждым мгновением
они  подступали все ближе  и  ближе. За  ними сияли  звезды, но  я  не сумел
распознать  созвездий.  Может  быть,  из-за  влажности  воздуха,  искажающей
видимость, звезды  казались огромными, каждая размером едва  ли не с Луну...
Сент-Одран бросился к крану клапана. Он собирался спустить корабль на землю!
Его  даже не волновало,  с  какой  скоростью мы опускаемся... лишь бы только
опускаться.  Но тут второй наш пассажир -  молчун в турецком наряде  сбросил
свой черный плащ,  обнаружив простеганное одеяние, рассчитанное  на холодную
погоду. В  правой  руке его вдруг появился  большой кавалерийский  пистолет;
левой отвел он ударник затвора.
     Голос его был мне знаком:
     - Если кремень ударит о сталь, джентльмены, уже будет неважно,  куда  я
направлю  свой выстрел.  Соблаговолите  оставить  клапан в  покое,  шевалье!
Отойдите от крана, сударь!
     - Боже!  -  Сент-Одран  узнал  нашего таинственного  пассажира. -  Вы -
молодой герцог, верно?
     - Прошу прощения,  - вмешательство  Клостергейма  явилось, как  всегда,
бестактным и неуместным. - Разве я не представил вам герцога Критского?
     Но я не слушал его. Я смотрел в эти ясные, язвительные глаза  за темною
маской-домино - глаза, привыкшие повелевать.
     - Это не герцог Критский! - В этом я был абсолютно уверен.
     Сент-Одран с  Клостергеймом в  недоумении  уставились на меня,  а  лицо
мрачной фигуры, что угрожала нам пистолетом, озарилось улыбкой.
     Теперь я понял, в чем заключался источник всех этих слухов относительно
странных  пристрастий герцога: наряжаться в  женское платье и  в  таком виде
бродить по городу. Я также понял, почему упорные мои поиски герцогини всякий
раз  заводили меня в тупик - она  славно бы растворялась в  воздухе, подобно
дыму. (А герцог  при этом  всегда почти был  где-то  рядом.)  Я задохнулся в
восторге, близком к экстазу.
     - Самозванец? - приподнял бровь Сент-Одран.
     Я покачал головой. Все тело мое сотрясалось восхитительной дрожью.
     - Добрый  вечер, миледи, - проговорил я,  низко поклонившись  герцогине
Критской.

        ГЛАВА 10
     <i>Провалы, успехи и откровения.  Описание Миттельмарха.  Город в  Осенних
Звездах.</i>

     Настал  серый  вечер;  мы летели  среди  молчаливых вершин невообразимо
громадного горного  кряжа. Герцогиня  Критская,  твердо  держа правой  рукой
пистолет,  левой  откинула капюшон и сняла маску. Я  жадно смотрел  на  нее,
пытаясь узреть на прекрасном лице ее некий знак, некий намек на то, что я ей
все-таки не безразличен.
     -  Либусса. -  Мы не были  с нею  любовниками,  но  именно благодаря ей
оказался  я в  этой  странной стране, не обозначенной ни  на одной из  карт,
стране, наделенной телесною твердостью и  в то же время проникнутой духом. -
Либусса.  Больше  уже  не  смеясь,  она  признала   меня  быстрым  движением
сосредоточенных глаз.
     - Мадам, - пылая гневом, пробормотал Сент-Одран, -  нет никакой нужды в
этой мелодраматической позе!
     Либусса осторожно  опустила  свой пистолет  с боевого взвода и положила
его на пол у своих ног. - Теперь  уже нет, я согласна. Ибо вы выполнили свою
часть сделки. -  она  вдруг потянулась и  сладко  зевнула, словно  бы только
пробудилась от сна.  -  Мы вели с вами переговоры через Ойхенгейма, и  это я
вас снабдила столь необходимым вам газом!
     Сент-Одран был сражен, едва  ли не оскорблен. С неодобрением  и испугом
смотрел  он  на  громоздящиеся вокруг нас вершины гор,  а потом  его  плотно
сжатые губы слегка приоткрылись.
     Лицо  его  выражало теперь несказанное изумление. Взгляд его  впился  в
западный горизонт. Проследив за направлением его взгляда, я разглядел полосу
розоватого свечения  по ту сторону самых дальних утесов. Полоса эта с каждым
мгновением становилась  все шире.  Клостергейм и моя  герцогиня не выразили,
однако, ни  малейшего удивления. Солнце село каких-нибудь полчаса назад... и
вот  оно  восходило снова!  Я бросил затравленный  взгляд на компас и тут же
вспомнил, что  стрелка показывает вообще в  противоположную сторону  от той,
куда должна  бы  показывать. Обстоятельство  это,  понятно,  вовсе  меня  не
утешило.  Я  повернулся  к  востоку. Розовое  сияние стало уже  золотистым и
бледно желтым. Мне не требовалось больше уже никаких доказательств того, что
мы действительно  очутились  в волшебном  царстве, существование которого  я
недавно еще отвергал с  таким пылом. Снедаемый любопытством, я вновь обозрел
устрашающие  эти скалы.  Далеко  внизу серебрились  узкие  ленты рек;  среди
черного камня утесов то  и дело возникали зеленые  пятна-долины.  Интересно,
там жили обычные  люди, или край этот был населен только злобными троллями и
прочею всякою нечистью. Если раньше я ничему подобному не верил, то теперь я
готов был поверить во что угодно!
     Однако солнце,  поднявшееся  из-за гор  -  ослепительно бронзовый диск,
нависающий над вершинами  - оказалось знакомым, привычным  светилом. Солнцем
нашего мира. Нам навстречу не вылетели никакие драконы и гиппокрифы,  только
ласточки  парили  под  нами в воздушных  потоках. Утро в неведомом этом мире
выдалось  на удивление теплым; стало  едва  ли  не жарко,  и  вскоре мы  все
поснимали верхние наши плащи. Сент-Одран замкнулся в себе. Он явно  никак не
мог примириться с тем,  что Либусса противостояла ему, пригрозив пистолетом;
и  в  то же время само  приключение, как вполне  очевидно, его  взволновало.
Клостергейм  же,  небрежно  облокотившись  о  край  гондолы, делал  какие-то
прозаические  замечания относительно знакомых ему  наземных ориентиров,  над
которыми мы пролетали.
     Замечания свои адресовал он герцогине, но та, похоже, уделяла речам его
мало внимания.
     Перекрестные  токи  воздуха  бросали корабль  наш то туда, то  сюда,  -
словно  бы нас направляла  рука Талоса, - и  вот мы плывем  уже  над зеленою
чашей  долин,  над лугами,  не  покрытыми снегом, над полянами ярких  цветов
позднего  лета.  Здешние  времена  годы  тоже   были  как  отражение   нашей
реальности. Там, в своем мире, мы могли  бы сейчас  пролетать над Швейцарией
или Карпатами. Нагреваемый солнцем воздух был свеж и сладок.
     Он  словно бы располагал к вялой неге целебный  бальзам, обволакивающий
мою  душу, в течение многих недель осаждаемую  только  страхами и тревогами.
Уныние мое словно рукой сняло.
     Под  нами проплывала  земля,  крошечные  домики,  маленькие  поселения,
города, опоясанные крепкими стенами. Древняя архитектура их казалась приятно
знакомой и напоминала  мне  старую германскую готику за тем исключением, что
ядра вражеских пушек, как очевидно, ни разу еще не потревожили этих замков и
башенок, устремленных ввысь, этих  спокойных  виадуков и рифленых крепостных
стен,  этих аркад из резного  гранита и известняка, выстроенных на  вершинах
холмов, что возвышались над тихими реками, чьи крутые берега, густо заросшие
лесом, услаждали взор всеми оттенками зелени.
     - Это здесь, вы говорили, прошли полчища Ада? - спросил я Клостергейма.
     - Нет, не здесь. - Тут он сделал указующий жест рукою.  - На западе. За
Ирландией. За горизонтом.
     Либусса, -  не такая  уже напряженная,  теперь  больше  похожая  на  ту
необыкновенную женщину, которую  встретил я по  дороге в Лозанну, -  любезно
мне пояснила:
     - Миттельмарх - не единое царство реальности, не какой-нибудь замкнутый
в себе мир, как вы его себе  представляете. Он как волна  перехлестывает ту,
нашу,  реальность, то проникая в  нее, то вновь  отступая. Можно  перейти из
одного  мира  в другой и  даже  этого не заметить.  Но если вы преднамеренно
ищете вход  сюда и знаете,  где и когда возникают  Точки Соприкосновения или
просто  когда  дуют  нужные ветры,  вы сумеете проникнуть  в Миттельмарх без
труда...  что  мы   и  сделали.  Мы   пересекли  черту,   разделяющую  миры,
приблизительно  между  Венгрией   и   Австрией.  Срединный  Предел  занимает
громадную  площадь  в  пространстве,  многие  тысячи  квадратных  миль...  и
все-таки можно  пройти сквозь  него  за какие-то считанные  секунды.  Или же
вдруг   оказаться  в  каком-то  другом   царстве   реальности  Миттельмарха.
Пространство и Время - явления не ограниченные, каковыми объявляет их Разум,
фон Бек. Ваша натурфилософия, основанная на анализе величин неизменных, вряд
ли может  служить непогрешимейшим и отточенным инструментом познания, на чем
вы настаиваете с таким упорством.  Подобною  логикой,  сударь, вы заключаете
мир в узкие, тесные рамки. А  мы, алхимики,  принимаем мир в его сложности и
беспредельности и  не желаем  сводить его  к меньшему.  Мы  тоже стремимся к
постижению вселенной, но иными путями.
     Мне  почему-то  казалось,  что словами своими она имеет в виду наказать
меня. Сладкая боль вдруг скрутила мне чресла. Я желал ее с такой силой,  что
мог лишь молча стоять, застыв без  движения, вцепившись обеими руками в край
борта гондолы, качающейся  под громадным  шелковым шаром.  Немного  придя  в
себя, я спросил ее нарочито небрежным тоном, который дался мне не без труда:
     -  А что  вы  надеетесь  отыскать  в  Миттельмархе,  мадам?  Почему  вы
направили наш кораблю сюда?
     - Я ищу только то, чего ищем мы все, фон Бек. И поскольку  Время теперь
спрессовано, ваш корабль несет нас к нашей цели  быстрее самых стремительных
лошадей... и потом вынесет нас назад.
     - "Чего ищем мы все"? Но чего же, мадам?
     Она  улыбнулась  и так на меня посмотрела, словно  бы подозревала,  что
неведение мое напускное.
     - Грааль. Интересы мои большей частью лежат в сфере алхимии. "Единение"
и "гармония" - вот два слова, наиболее употребительные в речи нашег