Люди О'Дауда отстреливались с четко отработанной согласованностью -- это было прекрасно вымуштрованное боевое под-разделение. Я протянул эспонтон с белым флагом украинцу с квадратным лицом, который принимал исповедь О'Дауда. -- Оставляю его вам, распоряжайтесь по собственному усмотрению. Глаза О'Дауда были закрыты. Его огромная рыжая бородища топорщилась вокруг побледневшего вдруг лица, а он продолжал бормотать громкие лозунги, которые, как он надеялся, откроют пред ним Врата Небесные или хотя бы позволят спокойно выждать у этих ворот, пока Господь с Люцифером не придут к соглашению относительно бессмертной его души. Клостергейм поступил подло, жестоко. Он, похоже, готов причинить боль всякому живому существу, наделенному тем, в чем отказано ему. Либусса была права, когда говорила, что именно неспособность противиться желанию убить и лишила его господина. Преследуя Клостергейма, мы бросились наверх. По узеньким ступеням служебной лестницы, потом, по какой-то винтовой лесенке и, наконец, по приставной из полированных деревянных планок, нацеленной в открытое небо. Беглец, как вполне очевидно, поднялся на крышу, но его нигде не было видно. Люди О'Дауда стояли у карнизов с горючей смесью наготове. Присутствовали и те двое, что побежали за Клостергеймом. Вид у них был весьма обескураженный. Мы обследовали все скаты и трубы. Клостергейм пропал. Мы заглянули даже через перила на краю крыши, высотой по колено: его не было и на карнизах внизу. Тело его не лежало на мостовой. Отсюда, с крыши, толпа казалась куском протухшего червивого мяса. Я невольно отшатнулся. -- Я останусь здесь,-- распорядилась Либусса,-- а ты еще раз проверь подвал. Я вернулся в зал таверны -- по пути я еще раз тщательно осмотрел лестницу, но Клостергейма так и не обнаружил. Я даже начал склоняться к мысли, что он действительно обладает магической силой, которою так похвалялся. О'Дауд был на последнем уже издыхании и пожелал, чтобы я подошел к нему. Я поднес ухо к самым его губам, чтобы расслышать то, что он хотел мне сказать. -- Умоляю вас, сударь, не говорите никому, как я умер... -- Я не вижу бесчестия в вашей смерти, сударь. Бесчестие падет только на Клостергейма. Глаза О'Дауда закрылись. Неровное дыхание его замерло на губах. Только теперь я заметил, что зал наполняется дымом -- он проникал через щели под дверью и в ставнях. -- Они подожгли нас, как подожгли лавку! -- прокричал украинец и, уронив руку мертвого своего хозяина, вновь схватился за мушкет.-- Боже правый, они жгут нефть! -- Судя по запаху, ничем иным это и быть не могло. В то же мгновение я услышал, как Либусса завет меня с галереи: -- Фон Бек! Наверх! Быстро! Уверенный в том, что она нашла Клостергейма, я бросился к ней, перепрыгивая через три ступени, но она увлекла меня наверх -- обратно на крышу, в прохладный воздух. -- Все вниз,-- прокричала она солдатам О'Дауда.-- Быстрее, ребята, вы там нужны. Они оставили свои посты и -- один за другим -- скрылись в люке, ведущем на чердак. Вид у Либуссы был какой-то странный, как будто удовлетворенный. Я высказал сомнения насчет того, стоит ли оставлять крышу незащищенной. Она одарила меня таким взглядом, словно я был жертвой мартовской луны. -- Нам больше нет нужды оставаться здесь.-- Она указала рукою в небо.-- Смотри, болван! Я поднял голову. Какая-то громадная тень пересекала Осенние Звезды. Но не птица и даже не ведьма на помеле. То был воздушный корабль Сент-Одрана, с его аккуратными парусами и лопастями для гребли, громадным шелковым куполом и гондолой в форме летящего грифона. Теперь от него исходили специфические приглушенные звуки -- треск, похожий на выстрелы из ружья, притом что никто оттуда не стрелял. Я видел искры и очень боялся, что горючий газ вспыхнет и весь корабль -- ревущим шаром огня -- рухнет на землю. Корабль дернулся, покачнулся и опустился ниже. Похоже, в управлении шаром Сент-Одрану теперь помогала не только удача, ему неизменно сопутствующая. Он кричал нам в громадную медную трубу: -- Стойте на месте! Стойте на месте! Мы сбросим вам лестницу! Здание содрогнулось под нами -- толпа внизу вновь рванулась на штурм. Мушкетный огонь стал теперь сбивчивым и беспорядочным. Я надеялся, что защитникам таверны удастся выбраться отсюда прежде, чем толпа ворвется внутрь. Интересно, решатся они бросить тело своего погибшего предводителя и спастись, отступив по сточным канавам? Меня так и подмывало вернуться вниз и приказать им немедленно уходить отсюда, я даже было уже повернулся к люку, но тут -- словно бы ниоткуда-- раздался голос, чужой и знакомый одновременно. Голос этот тихонько взывал к бушующей толпе. В песне той не было слов, но мелодия убаюкала их. Постепенно толпа начала успокаиваться, словно море после бури. Голос пел, умиротворяя сей грязный поток, пока тот полностью не иссяк. Потом толпа принялась раскачиваться из стороны в сторону, издавая единый стон. Я поверить не мог в такую разительную перемену. Должно быть, сказал я себе, я пал жертвой иллюзии. А потом о поверхность крыши ударилась веревочная лестница, и Либусса, выбросив мушкет, но оставив мешочек с порохом и картечью, начала подниматься. Теперь я разглядел князя Мирослава, выглядывающего через край борта гондолы. Русский князь широко нам улыбался. Приключение это, как видно, привело его в самый искренний восторг. Я не стал медлить, пытаясь понять, как им удалось нас разыскать, но с благодарностью поставил ногу на нижнюю перекладину лестницы и полез вверх, правда, мне немного мешал громоздкий меч у меня за поясом. Наконец я добрался до гондолы, и Сент-Одран, посмеиваясь, втащил меня внутрь. Князь Мирослав укутал Либуссу в широкий шерстяной плащ. Корабль наш дергался и раскачивался в воздухе. Мне показалось, он стал тяжелее. И сбалансирован по-другому. -- Доброе утро, Сент-Одран,-- сказал я.-- Похоже, вы воплотили в жизнь идеи по управлению кораблем. Весьма за вас рад. Как вы узнали, что мы в таверне? -- Не приписывайте мне славу великого изобретателя, сударь,-- отозвался Сент-Одран.-- Это князь Мирослав придумал, не я! И, разумеется, вы должны знать, что это рандеву устроила ваша прекрасная дама, когда вернулась отсюда к князю Мирославу в украденной ею карете! Я с удивлением посмотрел на Либуссу, но она укрыла лицо плащом. Таким образом, все ее странные поступки и мужской костюм нашли объяснение. Я только не мог понять, почему она не сказала мне правду. Почему она солгала мне... и не в первый раз? А потом решил, что она по-прежнему манипулирует всеми нами наиболее эффективным способом: приводя в смятение и обманывая. Гондола вдруг резко дернулась, и Сент-Одран удивленно проговорил: -- А это еще что такое? -- Он заглянул через борт и удивленно присвистнул.-- Боже ты мой, я и не знал, что вы с нами, любезный! Вы только держитесь как следует! Я сейчас сброшу вам лестницу. -- Кто там? -- встрепенулась Либусса, и мы с нею тоже подошли к краю гондолы.-- О нет! -- в ярости выдохнула она. Теперь мы поднялись высоко над таверной, футов на сто над крышей, но на нашей прицепной веревке висел человек, раскачиваясь и брыкаясь, как обезьяна. Я слышал его отчаянный сдавленный крик: -- Предатели! Изменники! Сент-Одран уже нагнулся, чтобы поднять веревочную лестницу, сложенную у его ног, но Либусса остановила его, схватив за плечо: -- Нет. Сент-Одран не поверил своим ушам. -- Это же Клостергейм! Ваш союзник, мадам! Что? Вы считаете, благоразумнее будет опустить шар? Но если он соскользнет, то тогда... Ну хорошо...-- Он потянулся к крану клапана, но Либусса мотнула головою: -- Нет. Сент-Одран с удивлением уставился на нее. -- Мадам, я, кажется, ясно дал вам понять, что я вам не слуга! Вы что же, хотите, чтобы я совершил убийство? -- Он открыл кран, выпуская газ из оболочки шара. Мы стали медленно опускаться обратно к крыше таверны, и теперь стало уже очевидно, что Клостергейм, проявив поистине демоническое упорство, сумел подняться по веревке еще на несколько футов. Я слышал даже его тяжелое сбивчивое дыхание, различал блеск черных глаз во впадинах бледного черепа. -- Боже правый! -- едва ли не в восхищении воскликнул Сент-Одран.-- Да он поднимется и без лестницы! Он сильней Геркулеса! Вскоре нас с Клостергеймом разделяло лишь футов двадцать веревки. Лицо его застыло серебряной маской ненависти, граничившей с вожделением. Он продолжал подниматься. Дать ему возможность -- и он непременно отомстит за себя. Он, похоже, окончательно спятил. Сент-Одран продолжал опускать шар вниз. Во взгляде его ощущалось то же громадное напряжение, что и во взоре Клостергейма, нацеленном на нас. Князь Мирослав отошел в дальний конец гондолы и занялся какой-то машиной, что тарахтела и подрагивала непрестанно. А потом шар вдруг остановился и повис, словно застыв в воздухе. Все затихло, только ветер свистел в такелаже да гудела машина князя Мирослава. Мы выглянули через борт. Далеко внизу бешено, в такт с раскачиванием и пением толпы, сотрясалось здание таверны. Вся Сальзкахенгассе пылала в огне -- казалось, мы заглянули в самый Ад. Клостергейм поднялся еще на несколько футов. Дыхание его обратилось в скрежещущий звук кости, трущейся о кость. Его призрачно-бледное лицо будто бы накалилось в жарких отсветах пламени. Я невольно поежился. Казалось -- неумолимо приближается сама Смерть, чтобы потребовать наши души, обреченные вечному проклятию. А потом Либусса выхватила из ножен шпагу и -- прежде чем Сент-Одран понял ее намерение -- единственным ловким движением перерезала веревку! Клостергейм закричал, но крик его не был воплем ужаса. В нем звучала ярость хищника, которому помешали добраться до жертвы! Он кричал, падая вниз, к жадному пламени и мерзкому хору проклятых. Мне показалось, что в какой-то момент, все еще продолжая кричать, завис в воздухе, замерев на невидимой точке опоры. В это мгновение я почти поверил в то, что он остановится в воздухе и возобновит свой подъем. Взгляды наши встретились -- глаза его полыхали ненавистью. Меня передернуло. Но его пальцы -- костлявые, цепкие -- не нашли опоры в холодной пустоте. Клостергейм падал вниз точно так же, как бывший его господин -- Люцифер, низвергнутый с Небес. С последним воплем яростного бессилия, с проклятием, застывшим на губах, он упал, корчась, в пламя, и пламя поглотило его. Либусса, удовлетворенная, улыбнулась и убрала шпагу в ножны, безучастная к ужасу Сент-Одрана. -- Он, наверное, прятался в дымоходе,-- сказала она.-- Вы обратили внимание, как он испачкал сюртук? ГЛАВА 18 Знак века девятнадцатого. Либусса демонстрирует свое приобретение. Неофициальное предложение. Еще несколько Предзнаменований. Кража в ночи. Атмосфера на борту Даноса пропиталась напряжением. Госпожа моя принялась что-то тихонько нашептывать князю Мирославу, который склонился к ней. Его волосы и борода развевались на ветру, точно у какого-нибудь древнерусского боярина. Сент-Одран вообще не желал с ней разговаривать, но мнение шевалье ничуть не волновала Либуссу. Герцогиня просто не обращала на него внимания. Так что именно мне пришлось объяснять Сент-Одрану, почему убийство Клостергейма было оправданным и справедливым. Друг мой принял это объяснение пожав плечами. -- Во всем этом запутанном деле каждый, похоже, вел двойную игру, так что теперь невозможно уже догадаться, кто--друг, а кто -- враг! Он смягчился в конце концов и принялся объяснять мне с нарастающим энтузиазмом, как принц Мирослав усовершенствовал конструкцию летающего корабля, оснастив его механизмом, движущим гребной винт. Мы пошли на корму осмотреть винт во всей красе: громадных размеров четырех-лопастное приспособление, крутящееся на оси. Русский алхимик также снабдил Сент-Одрана газом собственного изобретения, не столь легко воспламеняющимся в отличие от водорода, названным им на русский манер "водородием". Механизм, что приводит в движение винт, как объяснил мне Сент-Одран, работает на энергии, высвобождаемой при воспламенении серии пороховых зарядов, установленных в крошечных цилиндрах, и хотя это устройство не слишком надежно, оно позволяет направлять корабль против достаточно сильного ветра. Это чем-то похоже на опыты с паровыми двигателями, которые проводит одна новая школа британских инженеров. Только механизм не такой громоздкий. Сама же штуковина трещала, пыхтела и время от времени содрогалась. Она представляла собою систему стержней, цилиндров и зубчатых колес, абсолютно для меня непостижимую. Русский явно гордился своим детищем и с удовольствием принялся мне объяснять принципы работы устройства. И хотя энтузиазм князя вдохновял, речь его, состоящая из одних технических терминов, звучала словно бессмысленная тарабарщина. Я испытал несказанное облегчение, когда все внимание князя вновь обратилось к герцогине Критской. -- Все готово,-- сказал он ей. -- И астрологи согласны? -- спросила Либусса. Они говорили понизив голос, едва ли не шепотом. -- Все как один. Согласие Светил свершится чуть больше чем через двадцать четыре часа. -- Значит, нам остается только продумать ритуал.-- Она сияла от возбуждения, улыбка ее обратилась в гримасу предвкушения. Но князь Мирослав проявлял явное беспокойство. -- Если можно достичь трансмутации без ритуала, мадам, я убежден, шансы наши на успех только повысятся... -- Чепуха! -- Она отвернулась от него с рассерженным видом. -- Я все же считаю, что ритуал извращает наши идеи! -- Думайте как вам угодно, сударь! Не прошло и четверти часа, как воздушный корабль вылетел за пределы Нижнего Града и воспарил над Верхним. Вскоре мы уже опускались на зеленую улочку, где располагалась скромная резиденция Мирослава. Туманная дымка, что просеивала звездный свет, на мгновение раздалась: мы спускались в лучах раннего рассвета. Я едва сознавал окружающую реальность. Мне до сих пор еще как-то не верилось в то, что мы спаслись. Ужас бойни переполнял мой разум, и в конечном итоге я впал в оцепенение. Воздушный корабль мы привязали к высокой трубе дома князя Мирослава. Мы вышли на крышу, потом -- через световой люк -- спустились на верхнюю площадку внутренней лестницы, где нас уже ждали слуги с ромовым пуншем, нагретыми кирпичами, пледами и полотенцами, словно мы прилетели не по воздуху, а потерпели кораблекрушение где-нибудь в океане. Мы прошли прямо в гостиную и расселись у разожженного камина, где так уютно трещало пламя. Скоро все приключившееся в таверне стало казаться кошмарным сном, от которого мы только что пробудились... Если бы не горящий взор и не пылающие щеки Либуссы, я бы с радостью погрузился в эту уютную домашнюю атмосферу, по крайней мере -- на пару часов, но Либусса моя напоминала запаленную пушку, только и ждущую того момента, когда канонир - разрешит ей поразить цель. Ей не сиделось на месте. Устроившись в уголке, она разложила карты и диаграммы на рабочем столе князя Мирослава. Она то и дело задавала ему какие-то невразумительные вопросы и получала не менее таинственные ответы. Разговор шел на профессиональном жаргоне алхимиков и философов. Они вели какие-то математические расчеты, говорили об утробах и колыбелях и о соединении элементов, при этом упоминались философский камень, мужской элемент -- сера и женский -- ртуть, магические формулы и заклинания, тинктуры и эликсиры, горнила и тигли, и свадьба как завершение -- венец всему. Мне доводилось уже присутствовать при подобных беседах, но я никогда их не понимал. Для меня это всегда звучало как смешение различных противоречивых дисциплин -- когда бреши в ясной логике заполняются витиеватой абстракцией. Я дремал, сидя в кресле рядом с Сент-Одраном, и, периодически просыпаясь, рассказывал шевалье о том, что приключилось с нами, начиная с того момента, как мы расстались с ним у Обелиска. Я умолчал, правда, о встрече своей с Люцифером и об обстоятельствах, при которых приобрел я меч. Но сам клинок вызвал у моего друга неподдельное восхищение. -- Этот орел, он почти как настоящий, фон Бек! Действительно можно поверить, что бедная птица и вправду кричит, требуя освобождения.-- Он рассмеялся.-- Но я бы не рискнул ее выпустить, а как вы, фон Бек? Такая в одно мгновение клюет печень! -- Может быть, Парацельс для того ее и использовал-- когда отваживал кредиторов. Мы с шевалье всесторонне обсудили эту догадку, наслаждаясь мирной беседой, но тут Либусса поднялась из-за стола и, пройдя через комнату, положила руку мне на плечо. -- Нам пора отдыхать, сударь,-- объявила она.-- Мне хотелось бы, чтобы завтра был день нашей свадьбы. -- Свадьбы?! -- Я был несказанно удивлен. Никогда еще герцогиня не говорила со мной так прямо. К тому же я как-то привык, что о подобных вещах объявляют не так вот с ходу, а по прошествии месяцев, может быть, лет.-- К чему эта спешка? Или это необходимо? -- Сударь, я не ношу в своем чреве ноши, но все знамения предвещают благоприятный исход. По всем признакам, ничто не должно помешать нам слиться воедино. Я, кажется, отупел от такой несказанной радости. -- Теперь у меня есть повод, мадам, заказать себе новое одеяние! Вы уже выбрали священника? Она улыбнулась. -- Да... и хор тоже. -- Церковь? -- Все устроено. Сент-Одран изо всех сил старался отнестись к нашей беседе с надлежащей благовоспитанностью, однако было заметно, что все это ему очень не нравится. Может быть, он ревновал, опасаясь, что женитьба моя положит конец нашей дружбе? Или, может, Сент-Одран и сам был влюблен в герцогиню? Или ему не понравилось то, с каким хладнокровием убила она Клостергейма? -- И вот эта вещь сольется с нами в нашем священном супружестве.-- Либусса подняла с пола мешок, который она забрала из таверны: тяжелый мешок, заполненный порохом и картечью. Она развязала его и достала старый шлем, побитый временем chapelle-de-fer из железа и меди -- незамысловатую полусферу с плоской каемкой по окружности. Она водрузила его на буфет. Сент-Одран молча наблюдал за ней, не делая никаких замечаний. Как я понял, Либусса считала, что завладела вожделенным Граалем. Она спустилась обратно в подвал, притворившись, что услышала шум новой атаки, и схватила первый же старый шлем, который попался ей на глаза.-- Оказалось, что это вполне терпимо--прикасаться к нему, -- заметила Либусса. Мне не без труда удалось сохранить серьезное выражение на лице, и я лишь кивнул, надеясь, что мой вялый отклик удовлетворит ее. Однако странности ее и заблуждения, граничащие с помутнением рассудка, не изменили моего к ней отношения. Я любил ее. И она выразила желание стать моей женой! Если во время свадебной церемонии мне придется нахлобучить на голову старый шлем или даже носить его вечно, я был готов сделать это, лишь бы доставить ей удовольствие! -- Что это, мадам? -- невинно спросил Сент-Одран.-- Какая-нибудь реликвия вашего семейства -- память о славных битвах? -- Скорее, реликвия рода фон Беков,-- отозвалась она. -- Он похож на те шлемы, которые были у валлийских лучников при Айинкорте,-- заметил Сент-Одран.-- Ему, должно быть, как минимум две сотни лет.-- Шевалье притворялся беспечным.-- С ним что, связана какая-то древняя церемония? -- Да, сударь, тут подразумевается некая церемония.-- Милое невежество Сент-Одрана доставляло Либуссе явно немалое удовольствие. Она полагала, что обладает неким тайным знанием, и это приводило ее в восторг, тогда как я оставался в твердой уверенности в том, что "реликвия" эта не более чем старенький боевой шлем из заваленных всяким хламом подвалов О'Дауда. Вещь, испускавшая потусторонний свет, и вправду могла быть Святым Граалем... но никак уж не этот побитый шлем. "Это уж слишком,-- подумал я ,--даже для того пресловутого глубинного сродства с Граалем, которым, как предполагается, наделены мы, фон Беки". Ни этот шлем, ни все остальное, увиденное мною в подвале таверны, не затронули никаких струн души моей. Однако я не хотел портить Либуссе мгновения торжества, и особенно теперь, когда мое необдуманное вмешательство могло бы привести к тому, что она передумает насчет нашего грядущего бракосочетания. Я готов был потакать ей во всем, согласиться признать любую фантазию, вступить в любое сообщество, колдовской ковен, клику, секту извращенцев или тайное братство, лишь бы это доставило ей удовольствие. Я принадлежал ей весь, целиком. И теперь она тоже станет моею! Союз в вечной радости! Я начал уже потихонечку привыкать к ее изменчивому легкомыслию. Все решения она принимала спонтанно, по наитию. И меня вовсе не удивляло, что она избрала такой нетрадиционный способ, чтобы объявить о желании своем стать моею женой. Сам факт, что она заявила об этом, уже отметал всяческие размышления. Я, кажется, опьянел от восторга. -- И в какой же, вы говорите, церкви произойдет церемония, мадам? -- вежливо полюбопытствовал Сент-Одран.-- Я так понял, что вы уже выбрали. -- Таинство совершится в плавильном тигле,-- отозвалась она. -- Ага! -- Он поднял бокал, словно провозглашая тост.-- Гражданский брак, стало быть? Насколько я знаю, сейчас это модно во Франции? Пошатываясь, как пьяный, я шагнул к Либуссе. Она улыбнулась. -- Вы уверены в том, что желаете стать со мной одной плотью? -- Мадам, я не смог бы придумать ничего более желанного, даже если бы прожил целую вечность! -- Сейчас я как раз рассматриваю эту возможность.-- Она заговорщически мне подмигнула. Понял ли я ее? Я так устал -- буквально валился с ног от изнеможения. Не вложила ли герцогиня в незамысловатые слова мои некий глубинный смысл? Или, быть может, она так любила меня, что любые слова мои, даже самые незначительные, принимала за великолепное красноречие? Могло быть такое? Каким бы ни был я опьяненным, меня все равно одолевали сомнения. Когда нужно, я мог быть любезным и милым. Всегда отличался умом и сообразительностью. Одевался прилично. Был достаточно мужественным человеком. Но, на мой взгляд, только этого недостаточно. Что же было во мне такого, что явилось решающим для Либуссы? Похоже, когда дело касалось моей персоны, она мыслила исключительно в алхимических терминах: она верила, что мы с ней совместимы на уровне элементов. Моя сера -- с ее ртутью. Адам и Ева! Или ее просто тянет к противоположности? Быть может, ее привлекает мысль о соединении рода благопристойных саксонских землевладельцев с титулованным родом интеллектуалов Средиземноморья? Мне показалось, я слышу рык Зверя, но это всего лишь прокашлялся князь Мирослав, прочищая горло. -- Еще двадцать часов,-- проговорила Либусса.-- Сможете вы подождать, сударь? -- Думаю, да, мадам. Во взгляде ее читалось ликование, пока еще сдерживаемое,-- безумный, подозрительный блеск. Ее губы слегка приоткрылись в предвестии вожделения, но вожделения, подразумевающего нечто большее, чем просто радости плоти. То было устремление к вышней мудрости, заключенной в самой ее крови. Мудрости новорожденной, подобно Земле в Бытии, и древней, как пыль погибшей вселенной, породившей Осенние Звезды. Мудрости, вызывающей восторг тела и усладу для разума. К ней, к этой мудрости, устремлялось все существо Либуссы. Поэтому губы ее приоткрылись, а дыхание стало тяжелым и сбивчивым, пока она оценивающе изучала меня из глубин своих темных и жарких глаз. -- Это будет предельно совершенный брак,-- проговорила она. Сент-Одран, либо не заметив этого едва ли не физического напряжения между нами, либо же просто игнорируя то, чего одобрить никак не мог, выступил с предложением: -- Если вам нужен шафер, фон Бек, можете рассчитывать на меня. -- Спасибо, любезный друг.-- Я был искреннее ему благодарен. Либусса покачивалась, точно змея, захваченная мелодией флейты факира. Князь Мирослав шагнул вперед и прикоснулся рукой к ее руке: -- Мадам. Она моргнула. Чары не рассеялись, но отступили. Я тоже вернулся, нормальное состояние, хотя некая обескураженность все же осталась. Сент-Одран слегка насупился. -- Женитьба -- приключение для самых храбрых,-- изрек он.-- Это не для меня. У меня на такое не хватит мужества. Но я желаю вам всего наилучшего. - Он отвернулся, будто бы для того, чтобы скрыть удрученное выражение. Либусса и князь Мирослав вновь стали о чем-то шептаться, но герцогиня быстро закончила эту "тайную" конференцию, едва ли не прокричав во весь голос: -- Это должно совершиться!-- При этом она одарила князя недовольным сердитым взглядом. Не возражал ли он против нашего соединения? Может быть, он был опекуном ее или наставником, у которого ей надлежало спросить разрешения? Нет, это просто немыслимо, чтобы Либусса моя у кого-то испрашивала благословения! Если бы Всевышний вдруг снизошел на землю, она бы, наверное, стала повелевать и им. В своей божественности она превосходила Его -- богиня, которая правила еще до того, как Юпитер швырнул первую молнию! Зверь заходился ревом в самом сердце Лабиринта, но его укротили. Она обуздала его, подчинила себе, и он стал ее могучей силой, высвобождаемой только в последний момент отчаяния. И я молился о том, чтобы этот момент не настал никогда. Разве то не измена -- позволить Зверю продолжать жить? Я вдруг осознал, что у меня слипаются глаза, и, поднявшись с кресла, пожелал всем спокойной ночи. Слуга проводил меня в мою спальню. Засыпая, я все еще предавался восторженным мечтаниям. Либусса обещала, что придет за мною и мы с нею отправимся на церемонию бракосочетания. Я буду одет в парчу и гирлянды из белых и алых цветов. Я сольюсь со своей судьбой и с герцогиней Критской. Разве это не трусость позволить Зверю жить? Надо было оставить его умирать. Там, где оставил его Тезей. Но пусть Зверь умрет в своем зловонии. Я никогда бы не поверил в то, что Зверю позволят жить. Она говорила, он -- только угроза, которую никогда не приведут в исполнение, но зачем же вести его, пусть даже на золоченой веревке, привязанной к золотому кольцу, что продето сквозь алую плоть его раздувающихся ноздрей, в наш земной рай? Или она хочет таким образом защитить этот рай? Может быть, это сам Иегова подрядил Змея, чтобы тот охранял Сад Эдема? Постичь этого я не мог. Я пребывал в смятении. И все же я знал: я пойду за нею, подобно Зверю, даже если нос мне проткнут рабским кольцом, ноги скуют цепями, а все естество мое будет биться, стремясь разорвать эти оковы. Как Предтеча--к Соломее, как Самсон -- к Далиле... нет безумия сильнее, ничего нет такого, что превосходило бы это стремление, чем бы ни завершилось оно: смертью или триумфом! Лежа в постели один, я предвкушал исполнение своих мечтаний. Это будет не простая свадебная церемония. Быть может, некий языческий обряд. Или же византийский. Кто станет свидетелем нашего брака, нашего вселенского единения? Все? Или это будет тайный брак? Мне было все равно. - Ах, мадам,-- бормотал я точно в бреду,-- ваша алхимия изменила меня. Ваша женственность обратила весь мир в текучую ртуть". Что будет с нами, когда трансмутация совершится? Хаос ждет нас в грядущем, абсолютный хаос... Неужели действительно нам предначертано-- сотворить заново мир! Может быть, наконец все обретет совершенство. Это все, чего мы хотим. И устремление это не назовешь недостойным, ведь правда? Разве Господь не сотворил первого человека андрогином! И только потом человек разделился надвое, и так появились мужчина и женщина. А позже явился Змей, которого еще именуют Зверем. Кто принес откровение это! Бог? Сатана? Человечество? Зверь рванулся, натянув железную узду. Безумные алые очи его пылали. Дыхание его разносилось зловонием, заражающим Землю и отравляющим Рай. Дерево умирало. Корни его загнили. Мы были единою плотью и не могли быть ничем иным. В моей комнате стало холодно. Я открыл глаза. Сквозь незанавешенное окно сияли Осенние Звезды, и их свет, казалось, бледнел с каждым мгновением. И по мере убывания света нарастал холод. Меня трясло. Надо мною со свечой в руке стоял Сент-Одран в белой ночной сорочке. Широкий полотняный рукав открывал его руку с могучей мускулатурой. Он дышал тяжело, то и дело откидывая с лица длинные пряди волос. Был он бледен и изможден. -- Фон Бек! Во имя Господа, просыпайтесь! Вы что, напились?! Либусса покинула меня. Но мы не можем с ней разъединиться. Никогда. Я закрыл глаза, чтобы уснуть. -- Фон Бек, убит человек! А вашу чертову невесту похитили! Мне было так трудно оторвать голову от подушки. Она отяжелела и перекатывалась от плеча к плечу. Помогая себе руками, мне кое-как удалось принять сидячее положение. Наверное, сказывалось утомление после вчерашних приключений. И вот теперь снова кого-то убили. Мне было все равно. Убили... ну и что? -- Либуссу похитили.-- Мой друг был резок. Я не поверил ему. Либуссу невозможно похитить. Ей ничто не может угрожать. Она слишком умна и сильна духом. Она управляет своею судьбою так, как не удавалось еще никому из смертных. Она -- Либусса Уганда Крессида Картагена и Мендоса-Шелперик, происходящая из самой древней на свете расы, дочь королей из династии Меровингов, чья родословная -- как они заявляют -- восходит к самому Иисусу Христу, который, в свою очередь, происходит по прямой линии от крови царя Соломона, Бича Духов. В ней выкристаллизовалась вся мудрость земная; чаша и меч принадлежат ей по праву. И лев, и первый адепт алхимии... То был не сон. Сент-Одран тряс меня за плечо. В бледнеющем свете звезд лицо его казалось застывшей маской ужаса. Пыль сгнившей вселенной обернулась туманом, и в нем утонула надежда... -- Она исчезла! А Мирослав убит! -- Быть не может,-- резонно заметил я. -- Сударь, уверяю вас... Мирослав сейчас там, внизу, умирает на чертовом этом ковре. Его так полоснули саблей, что едва ли не перерубили надвое. И он говорит, это сделал Монсорбье! -- Выходит, негодяй все еще жив. Ну разумеется-- последний из воинов Зверя. И самый упорный.-- Я встал босыми ногами на холодный пол. Сент-Одран помог мне одеться. Я настоял на том, чтобы облачиться в свой лучший наряд, так еще надеялся на то, что этим утром будет моя свадьба. Белье, чулки, бриджи, жилет, туфли со шнуровкой впереди, свежий воротничок. Пока я одевался, друг мой продолжал громко взывать ко мне, тряся меня и ругаясь. -- Ради всего святого, дружище, да очнитесь же вы наконец от ваших дурацких грез. Вы что, вчера подмешали себе опия в вино? Сюртук, парик, теперь -- к зеркалу. Костюм смотрелся безукоризненно, но вот человек, в этот костюм одетый, имел вид сонный и весьма глупый, а человек у него за спиной, раздраженный медлительностью своего друга, был вне себя от ярости. -- Я должен быть в лучшем виде, Сент-Одран, сегодня ведь моя свадьба.-- Меч мой смотрелся как некий церемониальный атрибут: древний клинок с алой рукоятью в синих бархатных ножнах. Из зеркала на меня глядел прилично одетый мужчина, может быть, и не по самой последней моде, но совсем старомодным я бы его назвать не решился. Сойдет. Только вот лицо у него... слишком худое и изможденное. Фон Бек это или Клостергейм? Может быть, мы слились воедино? -- Ради Бога, фон Бек. Вам что, все равно -- жива она или нет? Я потряс головой, чтобы голова моя прояснилось. Что за тупость меня обуяла7 Какие-нибудь чары, насланные Монсорбье? Не стал ли я, в довершение всего, объектом некоего колдовства? Сент-Одран тоже оделся -- наспех и кое-как. Он даже бриджи не застегнул, когда направился следом за мною по лестнице вниз, где толпились перепуганные насмерть слуги. Князя Мирослава сразил могучий удар клинка, располосовавший его от плеча до талии. Он цеплялся руками за саблю, которой был нанесен смертоносный удар, как будто клинок был наделен своей собственной жизнью. Его розовое лицо казалось странно юным, но голубые глаза вылезли из орбит от боли. -- Это был ее знакомый,-- медленно и осторожно проговорил он, словно опасаясь, что усилие, которое прилагает он для того, чтобы заговорить, унесет последние мгновения жизни. Он слишком любил жизнь, чтобы расставаться с ней так небрежно.-- Француз. Начищенные сапоги. Трехцветная кокарда. -- Монсорбье,-- подытожил Сент-Одран.-- Есть у вас, сударь, какое-нибудь снадобье, что могло бы залечить эту рану? Голос Мирослава был ровен и тих: -- Нет.-- Он улыбнулся. Я едва совладал с порывом обнять этого добродушного медведя, но знал, что любое движение приблизит момент его смерти. И хотя князь бы обрадовался утешению от прикосновения другого человека, он удержал меня на расстоянии пронзительным взглядом. -- Это неправильно,-- сказал он.-- Нет никакой необходимости совершать жертвоприношение. Все это -- древние черные помыслы, завладевшие ею. Она призвала Зверя.-- Он помедлил, переводя дыхание.-- Должно быть, это было в крови у нее. Она гениальна. С самого начала я думал, что она устоит. Кто угодно сломается, но не она. Пожалуй, я все же выпью коньяку, Сент-Одран. Вы запомните принципы работы моего двигателя? -- Думаю, да, сударь.-- Шевалье осторожно поднес рюмку к полным губам князя. Тот с вожделением приник к ней. -- Милорд, -- я был назойлив в своем упорстве,-- что Либусса решила сделать? -- Мы, алхимики, имеем обыкновение смешивать символ с реальностью. Такова наша стезя, но иногда такая метода создает отвратительные отклонения. Она решила вернуться к древним извращенным путям, и, похоже, ничто ее не удержит. Она убеждена, что это -- единственный путь. Вы должны разубедить ее, фон Бек. Вы еще можете это сделать.-- Он вновь глубоко вдохнул воздух, цепляясь за жизнь исключительно силой воли. -- Она добровольно ушла с Монсорбье? -- По-моему, нет. Как мне кажется, давным-давно они заключили какую-то тайную сделку, но потом разорвали всякое соглашение. Для свадьбы необязателен ритуал, но обязательно ваше присутствие. Сможете вы отказаться от ритуала, фон Бек? Отказаться от нее? -- Нет. -- Ну так притворитесь хотя бы.-- Он пошатнулся, и рука его, сжимавшая шпагу, вдруг стала вялой.-- Они сейчас возвращаются в Центр. Они забрали все... чашу, тинктуру... а заклинания она знает наизусть. Но что хуже всего... они забрали мой тигель... Князь начал заваливаться набок, но мы с Сент-Одраном подхватили его обмякшее тело, не давая ему упасть. Он поблагодарил нас бледной улыбкой и испустил дух. -- Сент-Одран,-- я выпустил из рук тело князя и поднялся,-- они решили вернуться в эту таверну. Мы должны их догнать. -- Если она сама пожелала пойти,-- сурово и резко отозвался шевалье,-- значит, она приняла решение. Я вмешиваться не стану. Видите ли, фон Бек, мне вообще очень не нравятся всякие тайны и колдовские действа. Это, сударь, темные воды, в которые я никогда не войду. Пусть Монсорбье вас заменит. Он, по-моему, вознамерился стать женихом. -- Я сумею спасти ее. Князь так сказал.-- Некоторая инертность еще сковывала мои движения и искажала речь. -- Давайте-ка просто выберемся отсюда, друг мой,-- предложил Сент-Одран,-- и возвратимся в наш Майренбург. По мне так уж лучше столкнуться со всеми тамошними стражами порядка, чем погрязнуть здесь в черной магии. Мирослав говорил мне, что сейчас самые благоприятные условия для пересечения границы между мирами. Он объяснил мне, как совершить подобное путешествие... -- Но вы же мой шафер, сударь,-- возразил я.-- И для вас дело чести -- сопроводить меня к свадебному алтарю! Пожав плечами, как доброволец, вызвавшийся с достоинством подняться на эшафот, Сент-Одран без лишних слов направился вверх по лестнице и выбрался на крышу, где, точно громадный маятник, качался в воздухе воздушный корабль. Вскоре мы снова плыли в небесах под сенью Осенних Звезд, над шпилями и крышами, темными и блестящими от дождя. Нам приходилось постоянно следить за движущим механизмом, раза четыре он едва не отказал, и Сент-Одрану пришлось на ходу его ремонтировать. С каждой заминкой возбуждение мое нарастало. Монсорбье, возможно, уже достиг Нижнего Града. Я пожалел о том, что у меня нет коня, но в распоряжении нашем был только воздушный корабль. Данос едва справлялся с порывами сильного ветра. Нас швыряло из стороны в сторону, то -- к широкой Фальфнерсалии, то -- ко дворцу с декоративным озерцом. Мы опустились совсем низко: лошади испуганно шарахались от нависшей над ними гондолы -- не более чем в двадцати футах под нами,-- а горожане, застыв в изумлении и тыча пальцами вверх, провожали нас взглядом. Потом мы снова поднялись. Как объяснил Сент-Одран, он еще не привык к новому газу. Худо-бедно, но воздушный винт все же работал, толкая корабль против ветра, который словно сговорился с нашими врагами и никак не желал пропустить нас к Центру. Он трепал нам одежду и волосы, больно хлестал по лицам. А потом -- совершенно неожиданно ветер стих, корабль, словно зацепившись за воздушный поток, набрал скорость, и нас вынесло к странному спиральному спуску улиц и раскачивающихся строений, которые трещали еще сильнее, пульсируя вокруг темной центральной ямы -- сердцевины Нижнего Града. Это мне почему-то напомнило скорбящих индейцев, которых видел я одним декабрьским утром неподалеку от бухты Брандевин, причитающих над телом их мертвого вождя -- телом, исклеванным стервятниками. Оно было возложено на похоронные носилки из березовых побегов. Мы начали спуск. Здания взметнулись ввысь, окружая нас. Мы зависли как раз над выгоревшими останками Сальзкахенгассе. "Настоящего друга" больше не существовало, на месте его остались только дым и обгорелые бревна. Толпа, наверное, в две тысячи человек -- все в бледных одеждах и высоких заостренных капюшонах, как на auto-de-fe,-- расположилась широким кругом лицами к центру. Их молчание было молчанием существ, отринувших человечность ради неведомой власти. Они воздвигли черный крест, футов двенадцать в высоту и пять в ширину. На кресте была распята женщина, которая должна была стать мне женой. Ее руки, ноги, прибитые гвоздями к черному дереву, кровоточили лохмотья одежд, едва прикрывающих наготу все еще гордого сильного тела, обезображенного темными кровоподтеками и порезами, из которых сочилась кровь. Палачи водрузили ей на голову венец из розового шиповника, чьи шипы вонзались в искаженный мукою лоб. А у подножия креста, точно какой-нибудь центурион, воодушевленный бездушной толпой, возложив руку на рукоять сабли, стоял Монсорбье. Другой руке, затянутой в латную рукавицу, держал он перевернутый шлем, в который -- капля за каплей -- стекала кровь Либуссы. Насколько я понял, я стал свидетелем ритуала, которого так страстно стремился не допустить князь Мирослав. В нем действительно присутствовала трагическая, изуверская извращенность. ГЛАВА 19 В которой пытаюсь я противостоять невероятному и принимаю невозможное. Задача алхимии. Свадьба всех элементов. Танец древних звезд. Кое-что относительно свойств некоторых волшебных предметов. Изъян в магической формуле. Они воздвигли черный крест посреди пепелища и распяли на нем мою невесту. Она как-то говорила мне о Христе и о необходимости повторить его путь, но мне никогда даже в голову не приходило, что именно вознамерилась она совершить. Либусса умирала-- в этом я был убежден. Небо над головою подернулось пылью, свет древних звезд побледнел, мерцание их угасало. Бледные лучи упали на тело несчастной. А потом Либусса подняла глаза к небу, и взгляды наши встретились. Меня ужаснула ее радостная улыбка. -- Гермес для моей Афродиты! -- выкрикнула она.-- Идет мой муж! Теперь и Монсорбье увидел, как мы спускаемся, и хотя