шь небо да солнце, единственные свидетели их неоплаканной кончины. -- Сделались ли они невидимы или исчезли навеки, даже из удивительной памяти нашей крови, из этих крошечных искорок, доставшихся нам от предков, что таят в себе душу нашего рода? Можно ли сказать, что они не существовали и не будут существовать никогда? Но во вселенных было множество странных вещей еще до того, как предки наши выволокли свои плавники на вспененный берег... Эльрик усмехнулся, ибо память его расы уходила корнями куда глубже, нежели человеческая, по крайней мере в его собственном мире. Предки его некогда бежали через миры и вселенные, спасаясь от последствий катастрофы, которую сами же, возможно, и вызвали. Воспоминания следуют за воспоминаниями, воспоминания побеждают воспоминания; некоторые из них мы изгоняем в богатые миры собственного воображения -- но это не значит, что вещи эти не существовали, не могут или не будут когда-либо существовать -- они существуют! Существуют! Последний из мелнибонэйцев думает об истории и преданиях своего народа и рассказывает друзьям-людям некоторые из них, и однажды писец запишет его слова, порождая тем самым новые бесчисленные мифы, легенды и суеверия, и так зерно дочеловеческой памяти дойдет и до нас, из крови в кровь, из жизни в жизнь. А циклы вращаются, кружатся и пересекаются в самых непредсказуемых точках среди бесконечных вероятностей, парадоксов и совпадении, и так одно предание порождает другое, а невинная шутка дает жизнь целым эпосам. Так мы влияем на будущее, прошлое и настоящее, на все их бесчисленные возможности. Так все мы несем ответственность друг за друга, через мириады измерений времени и пространства, что составляют множественную вселенную... -- Любовь, -- произносит Фаллогард Пфатт, оторвавший наконец взор от видения, -- вот наше единственное оружие против энтропии... -- Если не будет равновесия Порядка и Хаоса... -- Уэлдрейк откусывает кусочек сыра, мимоходом гадая, какой из запуганных народов по обочинам Дороги произвел его, -- .. .мы лишимся самой возможности выбора. Это удивительный парадокс борьбы Высших Миров. Если один из них возобладает, мы утратим половину того, чем владеем. Порой мне трудно удержаться от мысли, что судьбы наши -- в руках существ не разумнее каких-нибудь бобров! -- Власть и разум никогда не питались из одного источника, -- шепчет Роза, на миг оторвавшись от собственных мыслей. -- Зачастую к власти рвутся глупцы, озадаченные, почему к ним так немилосердна госпожа Фортуна. Кто вправе винить этих болванов? Их оскорбляет непредсказуемость Природы. Возможно, боги чувствуют то же самое? Возможно, они подвергают нас ужасным испытанием, лишь потому что чувствуют наше превосходство? Может быть, они погрязли в старческом слабоумии и забыли смысл заключенного в древности перемирия? -- В одном вы правы, сударыня, -- поддержал ее Эльрик. -- Природа и впрямь раздает силу с той же бессмысленной неразборчивостью, что ум, красоту или богатство! -- Поэтому перед человечеством и стоит задача, -- выспренне говорит Уэлдрейк, выдавая свое происхождение, -- исправить допущенные Природой ошибки. Поэтому наша обязанность -- помогать тем, кого Природа создала бедными, больными или ущербными в любом ином отношении. Если мы не делаем этого, полагаю, тем самым мы уклоняемся от своего прямого долга. Разумеется, -- добавил он поспешно, -- я говорю как агностик. Поймите правильно, я чистой воды радикал. Но мне представляется, Парацельс был прав, утверждая... Но Роза, успевшая поднатореть в этом искусстве, не дала беседе погрязнуть в бесплодных абстракциях, осведомившись у старушки Пфатт, не желает ли та еще сыра. -- На сегодня сыра довольно, -- загадочно отозвалась та, но улыбка ее была вполне дружелюбной. -- Только вперед. Только вперед. Шаг за шагом идут бродяги. Шаг за шагом, шаг за шагом. Все идут, дорогая моя, надеются убежать от проклятия. Ничего не меняется. Поколение за поколением. Одна несправедливость за другой, и подпитывается третьей. Шаг за шагом идут бродяги. Только вперед. Только вперед... -- И она вновь погрузилась в молчание. -- О, такое скверно устроенное общество, сударь! -- Сын ее понимающе закивал и одобрительно взмахнул печеньем. -- Скверно! Все сплошная ложь, сударь. Удивительное надувательство, этот "вольный народ", который все время движется, но никогда не меняется! Согласитесь, ведь это и есть подлинный упадок, сударь. -- Не такая ли судьба ожидает и Англию? -- Уэлдрейк вздохнул, должно быть вспоминая одну из покинутых им отчизн. -- Судьба всех неправедных империй... О, боюсь, я узрел пред собой будущность моей родной державы! -- И такова была участь моей. -- Усмешка Эльрика открывала куда больше, чем пыталась скрыть. -- Именно потому Мелнибонэ рухнула, как изъеденная червями скорлупа, от одного толчка... -- Ладно. -- Голос Розы прерывает их излияния. -- Давайте за дело. Она предлагает план, как им ночью добраться до Дунтроллина, проскользнуть под покровом тьмы под платформу, а затем -- по лестнице вверх. Там их поведет, как охотничий пес, Фаллогард Пфатт, чьи способности помогут отыскать трех сестер. -- Но нужно еще обсудить детали, -- добавляет она. -- Я могла упустить какие-то частности. -- Совершенно верно, сударыня, кое-что вы упустили. -- Ясновидящий любезно поясняет свою мысль. Щели в кожаных пологах, скрывающих колеса, наверняка охраняют. Воинственные жители Дунтроллина, скорее всего, будут готовы оказать отпор вторжению. Сам он никогда прежде не видел сестер, а значит, на дар его полагаться нельзя. Более того, нет никакой уверенности, что сестры будут рады встрече. И как им потом выбраться из Страны Цыган? Перелезть через мусорные завалы почти невозможно, стражники всегда начеку. Да и в любом случае Пфаттам об этом нечего и думать, поскольку они здесь, подобно многим несчастным душам, в вечной власти пленившего их психического тяготения и обречены вечно странствовать по Дороге и найти рано или поздно успокоение под ней. -- Так что нас держат здесь не только черные стрелы и стены из отбросов. Страна Цыган правит этим миром. Они обладают необъяснимой темной силой. Они заключили какую-то сделку. Им удалось поставить себе на службу сам Хаос -- или часть его. Вот почему, как я думаю, они не смеют остановиться. Все упирается в их беспрестанное движение. -- Тогда мы должны остановить Страну Цыган, -- просто отозвалась Роза. -- Это невозможно, сударыня. -- Фаллогард Пфатт в отчаянии покачал головой. -- Она существует, чтобы двигаться. Она движется, чтобы существовать. Поэтому Дорога никогда не меняет направление, а лишь надстраивается, даже когда погрузилась в пучину земля -- как в том заливе, который нам вскоре предстоит пересечь. Они не могут изменить Дорогу. Я задавал им вопрос, когда мы только прибыли сюда. Они сказали, это слишком дорого, общество не может себе этого позволить. Но это неправда. Они не в силах изменить свой курс, как не может сменить орбиту планета, что кружится вокруг солнца. А любая попытка бежать отсюда подобна попытке камешка избегнуть притяжения земли. Нам сказали, пусть это нас не беспокоит. Что волноваться надо лишь о том, чтобы остаться на платформе, а не под ней. -- Так это просто тюрьма, -- восклицает Уэлдрейк, продолжая угощаться сыром, -- а вовсе не свободная страна! Отвратительное надругательство над естественным ходом жизни! Мертвый порядок, который только на смерти и держится. Неправедный -- и держится на несправедливости. Жестокий -- и держится на жестокости. Зато все мы видели, как троллонцы не нарадуются своей культурности, доброте и хорошим манерам, а у них под ногами бредут мертвецы, единственная опора их глупости и самообмана! Что за пародия на истинный прогресс! Матушка Пфатт повернула сморщенную, точно печеное яблоко, головку к Уэлдрейку и добродушно хмыкнула, без всякой издевки: -- То же самое сказал им мой брат. Каждый раз говорил им. Но он умер там, внизу. Я была с ним. Я почувствовала, когда он умер. -- О! -- Поэт, казалось, оплакивал эту смерть вместе с ней. -- Проклятая насмешка над свободой и справедливостью! Какая бесчестная ложь! Ибо когда хоть одна душа в этом мире страдает, как страдают сотни тысяч или даже миллионы, все они виновны. -- Да, эти троллонцы -- славные ребята, -- саркастически отозвался Фаллогард Пфатт. -- Такие добродетельные и милосердные. Похваляются своей мудростью и терпимостью... -- Нет. -- Уэлдрейк встряхивает огненно-рыжей гривой. -- Они могут считать, что им повезло, но дело не в доброте и не в мудрости! Иначе в конце концов такие люди соглашаются на все, что угодно, лишь бы сохранить удобства и привилегии, поддерживают своих правителей, избирая их с истинным демократическим и республиканским рвением. Так все устроено, сударь. И они даже не думают, насколько все это несправедливо. Лицемеры до кончиков ногтей! Будь на то моя воля, я бы немедленно остановил всю эту пародию на прогресс! -- Остановить Страну Цыган! -- Фаллогард Пфатт издевательски расхохотался, а затем добавил с подчеркнутой серьезностью: -- Будьте осторожны, мой дорогой. Здесь вы в кругу друзей, но в ином обществе такие мысли почитают за ересь! Так что молчите, сударь! Молчите! -- Молчать! К этому не устает призывать любая Тирания! Тирания рычит: "Молчите!" -- даже своим рыдающим жертвам, даже когда слышит, как стонут и молят о пощаде раздавленные ее железной пятой миллионы. Это падаль, которой черви придают подобие Жизни, труп, трепещущий под весом личинок, гнилой остов идеальной Свободы... Вольная Страна Цыган -- это чудовищная ложь! Движение, сударь, это еще не Свобода! -- выдохнул разъяренный Уэлдрейк. Краем глаза Эльрик видел, что Роза поднялась и вышла из комнаты: должно быть, бурные дебаты прискучили ей. -- Колесо Времени со скрежетом вращает миллионы зубцов, которые цепляют другие миллионы, и так до бесконечности... или почти до бесконечности. -- Фаллогард Пфатт опасливо покосился на свою матушку, которая вновь смежила очи. -- Смертные -- лишь его пленники и служители. Такова истина, и никуда от этого не денешься. -- Человеку доступно отражать истину или пытаться смягчить ее, -- заметил на это Эльрик. -- А иногда можно даже попытаться что-то изменить... Уэлдрейк отхлебывает из наполненного до краев бокала. -- В моем мире, сударь, истина считалась неизменной и никто не посмел бы утверждать, будто реальность такова, какой нам кажется в этот момент. Мне тяжело слушать такие суждения. Более того, сударь, признаюсь, они тревожат меня. Не то чтобы я был не в силах оценить всей их прелести, равно как и того оптимизма, что вы, на свой манер, выражаете. Просто меня учили доверять своим чувствам и верить, что мироздание в основе своей прекрасно и неизменно, опирается на непреложные естественные законы и в чем-то подобно машине, бесконечно сложной и хитроумной, но все же разумно устроенной. Такова, сударь, Природа, которую я восхвалял и которой поклонялся, подобно тому, как иные поклоняются божеству. То же, что предлагаете вы, кажется мне шагом назад. Эти понятия близки устарелым идеям алхимиков. И дискуссия продолжалась, покуда спорщики не устали от звука собственных голосов и постель не показалась им желанным убежищем. Лампа в руке Эльрика отбрасывала огромные тени на стены лестницы. Ему вспомнилось почему-то, как внезапно покинула их сегодня Роза. Неприятно было думать, что что-то могло обидеть ее. Хотя обычно подобные соображения едва ли пришли бы на ум альбиносу, но к этой женщине он питал истинное уважение и восхищался не только ее умом и красотой. От нее неуловимо веяло покоем, подобным тому, что Эльрику довелось испытать лишь в Танелорне. Трудно поверить, чтобы столь целостная натура всю себя посвятила грубой мести! В крохотной комнатке, что он выбрал для себя, -- размерами не больше шкафа, -- где едва умещалась кровать, мелнибонэец стал готовиться ко сну. Все пока что шло к лучшему. Пфатты согласились помочь им в их поисках -- насколько хватит сил. Тем временем альбиносу требовался отдых. Он смертельно устал и смертельно тосковал по миру, что был утрачен им навсегда. По миру, который он разрушил своими руками. Альбинос спит, и его бледное тело мечется на ложе; с алых чувственных губ срывается стон, и вдруг красные глаза широко распахиваются, с тревогой всматриваясь в непроглядную тьму. -- Эльрик, -- зовет его голос, полный древней ярости и боли, -- .сын мой. Отыскал ли ты мою душу? Мне плохо здесь. Здесь холодно. И одиноко. Скоро, хочу я того или нет, мне придется войти в твое тело. Я соединюсь с тобой, и мы навеки будем связаны воедино... Эльрик просыпается с воплем, что заполняет беспредельную пустоту вокруг, и собственный крик отдается у него в ушах, и в унисон ему доносится другой вопль, так что оба они кричат в один голос, и он ищет лицо отца, но это не отец... Это старуха -- мудрая и любящая, знающая и добрая -- вопит, словно обезумевшая, будто в тисках самой страшной пытки, кричит: "НЕТ!"... кричит: "СТОЙТЕ!":.. кричит: "ОНИ ПАДАЮТ... О, АСТАРТА, ОНИ ПАДАЮТ!" Кричит старая Пфатт. Матушке Пфатт явилось видение столь невыносимой отчетливости, что даже криком она не в силах облегчить боль. И она замолкает. И Эльрик смолкает тоже. И весь мир смолкает, если не считать рокота громадных колес, мерного топота ног, без остановки идущих по дороге... "СТОЙТЕ!" -- кричит принц-альбинос, сам не зная, что делает. Ему досталась лишь крохотная частичка видения старой Пфатт... Теперь за дверью слышен самый обычный шум. Он слышит, как Фаллогард Пфатт зовет мать, слышит, как рыдает навзрыд Черион Пфатт, и понимает, что стряслось нечто непоправимое... С лампой в руке, накинув на себя первое, что попалось под руку, Эльрик выскакивает на лестницу. Дверь открыта, и в комнате он видит матушку Пфатт, всклокоченную, с пеной на губах, застывшую неподвижно, точно объятую ужасом. -- Они падают! -- стонет она. -- О, как они падают!.. Этого не должно было случиться. Бедняги! Бедняги! Черион Пфатт обнимает бабушку, укачивает ее, точно младенца, испуганного ночным кошмаром: "Не надо, бабуля, не надо! Не надо, бабуля!" Но по лицу ее видно, что ужасающее видение явилось и ей. И рядом дядюшка, тоже вне себя -- раскрасневшийся, взъерошенный, зажимает ладонями уши, точно не желает слышать их криков. -- Не может быть! Не может быть! Она похитила нашего мальчика! -- Нет, нет, -- качает головой Черион. -- Он сам с ней пошел. Поэтому ты и не почувствовал опасности. Он не думал, что случится что-то плохое! -- Так она подстроила все это? -- стенает Фаллогард Пфатт. -- Неужели -- столько смертей... -- Верни ее! -- рявкает матушка Пфатт. Взор ее по-прежнему устремлен в никуда. -- Быстрее верни ее. Отыщи ее -- и спасешь сына. -- Они отправились в Дунтроллин за сестрами, -- поясняет Черион. -- И нашли их -- но там был другой человек... они стали сражаться... Не знаю. Я ничего не могу разобрать в этой круговерти. Дядя Фаллогард, надо их остановить! -- она корчится от боли, царапает ногтями лицо. -- Дядя! О, какой ужас! Фаллогарда Пфатта тоже начинает трясти, и Эльрик с Уэлдрейком ни от кого не могут добиться, что, в конце концов, происходит. -- Ветер веет над вселенной, -- провозглашает Пфатт. -- Черный ветер веет над вселенной! О, это работа Хаоса. Кто бы мог поверить? -- Нет, -- качает головой его мать. -- Она не служит Хаосу. И не она воззвала к этим силам. Но... -- Остановите их! -- кричит Черион. И Фаллогард Пфатт вздымает руки в отчаянии: -- Слишком поздно. Мы -- свидетели их гибели! -- Еще нет, -- восклицает старуха. -- Пока нет. Может, мы успеем... Но он так силен... Эльрик не тратил времени на раздумья. Роза в опасности! Альбинос поспешно вернулся к себе, оделся, прицепил к поясу меч. Вместе с ним Уэлдрейк выбежал из дома и понесся по дощатым улочкам Троллона, то и дело ошибаясь в темноте, пока не отыскал наконец ведущую вниз лестницу. Мелнибонэец, за все время своих странствий так и не выучившийся осторожности, уже извлек из ножен Приносящий Бурю, и черный клинок вспыхнул облаком мрака, и руны зазмеились на лезвии -- и вот он уже убивал каждого, кто осмеливался встать у него на пути. Уэлдрейк при виде лиц мертвецов содрогнулся невольно, не зная, что безопаснее -- держаться поближе или как можно дальше от альбиноса; а за ним вслед поспешал Фаллогард Пфатт, волоча за собой племянницу и старуху-мать. Эльрик знал только, что Розе грозит опасность. Терпение наконец покинуло его, и он почти с облегчением позволил адскому клинку взять свою дань крови и душ и, ощущая, как переполняет его жизненная сила, бежал вперед, выкрикивая непроизносимые имена неведомых богов. Он рассек путы, удерживавшие лошадей, рубанул по цепям, что сковывали несчастных рабов, и вскочил в седло. Огромный черный боевой скакун торжествующе заржал, приветствуя освободителя, вздыбился и устремился на волю. Откуда-то издалека доносился теперь новый звук -- крики ,ужаса и боли, -- и матушка Пфатт зарыдала громче: -- Поздно! Слишком поздно! Уэлдрейк ухватил лошадь за повод, но та отскочила прочь, не даваясь неумелому всаднику. Не решившись попробовать еще раз, маленький поэт устремился за Эльриком на своих двоих. Тем временем Фаллогард Пфатт на руках снес мать по лестнице -- и она разразилась таким отчаянным воплем, что у него заложило в ушах. Тащившая кресло-каталку племянница обливалась слезами. Вперед, в ночь -- Эльрик несся, точно тень возмездия, мимо скрипящих колес гигантских платформ -- навстречу ледяному ветру, несущему дождь -- в безумную ночь, в которой волчьими глазами светились огни дальних селений и лампы идущих пешком. Дорога слегка пружинила под ногами -- а значит, они подошли к мосту над заливом. Ветер донес до Уэлдрейка обрывки песни. Он хотел пуститься бегом, но вместо того лишь ускорил шаг, делая глубокий вдох, как его когда-то учили. Повсюду слышался смех, разговоры, и на мгновение ему показалось, что это лишь сон, ибо происходящее обладало всей нелепостью и непоследовательностью сна. Но впереди доносились теперь и другие голоса -- вопли и проклятия, там, где Эльрик проталкивался сквозь толпу, не желая обнажать рунный меч против безоружных. А за спиной у него старуха Пфатт подозрительно притихла, зато рыдания ее внучки делались все громче. Каким-то образом Уэлдрейку с Пфаттами удалось не отстать от Эльрика и даже приблизиться к нему. Протискиваясь через толпу, старуха кричала: "Стойте! Остановитесь!" -- и цыгане, слыша столь чудовищный призыв, в ужасе отступали прочь, давая им дорогу. Повсюду царило смятение. Маленький поэт гадал, не стали ли все они жертвами кошмара, привидевшегося безумной. Ни одно колесо не прекратило вращаться, ни один пеший не остановился -- все было точь-в-точь как всегда на огромной дороге. Выбравшись на относительно свободный участок, Эльрик пришпорил коня, удивляясь, почему за ними никто не гонится. Осторожный Уэлдрейк предпочел дождаться, пока альбинос вложит в ножны меч, и лишь затем приблизился к нему. -- Что происходит, Эльрик? -- Я только знаю, что Роза в опасности. Может быть, кое-что еще. Нам нужно срочно найти Дунтроллин. Глупо было с ее стороны так рисковать. Я думал, она умнее. Подумать только, что она первая всегда призывала нас к осторожности! Под порывами ветра трещали и хлопали флаги Страны Цыган. -- Скоро рассвет, -- заметил Уэлдрейк. Он обернулся взглянуть на Пфаттов: у всех у них на лице лежала печать такого всепоглощающего ужаса, что они казались слепы и глухи к происходящему вокруг. Они молили, кричали, взывали, рыдали и вопили. Заслышав этот плач отчаяния и боли, цыгане спешили отойти как можно дальше, так что вскоре вокруг не осталось почти никого. Но Страна "Цыган все так же невозмутимо движется вперед, равномерно и неспешно вращаются колеса, толкаемые миллионами рабов... вперед, вперед, вокруг света... Но что-то странное там, впереди... что-то странное и тревожное -- матушка Пфатт уже видит это, Черион слышит, а Фаллогард Пфатт всей душой жаждет предотвратить! И лишь когда за спиной у них встает рассвет, и небо расцветает розовым, голубым и белым, и выплывает из ночной мглы дорога, Эльрик понимает, почему кричит старая Пфатт, а Черион зажимает руками уши, и почему искажено от боли лицо Фаллогарда! Лучи света стремятся вперед, освещая деревянные платформы, бредущую толпу, дым и гаснущие лампы, все обычные мелочи быта... но впереди... впереди лежит то, что явилось ясновидцам... Широкая дорога через бухту, поразительное творение кочевого народа, словно рассечена гигантским мечом! И две части ре медленно вздымаются и опадают на волнах, содрогаясь от чудовищного удара. Неимоверных размеров мост из человеческих костей, шкур животных и всевозможных отбросов трепещет, подобно срубленной ветке, поднимаясь и опускаясь почти неощутимо, под натиском неукротимых волн. Высоко над головой в белопенных брызгах вспыхивают крохотные радуги. Один за другим, с ошеломляющей неотвратимостью, деревянные поселения Страны Цыган подползают к краю и устремляются в бездну. Останавливаться недопустимо. Они не способны остановиться. Они могут только гибнуть. Теперь и Эльрик кричит во весь голос, устремляя коня вперед. Он кричит в ярости, перед лицом безмерной глупости людей, что готовы принять смерть ради соблюдения принципов и традиций, давно утративших смысл. Они гибнут, потому что скорее пойдут на поводу у привычки, чем согласятся что-либо изменить. Видя, как, одна за другой, приближаются к пропасти и рушатся вниз платформы, Эльрик вспоминает Мелнибонэ и свой народ, который также предпочел смерть переменам. И оплакивает Страну Цыган, свою родину и себя самого. Они не остановятся. Они не могут остановиться. Повсюду смятение. Суматоха. В селениях паника. Но они не остановятся. Эльрик скачет сквозь туман, призывая их одуматься и повернуть назад. Он достигает края пропасти, его лошадь храпит и пятится в ужасе. Страна Цыган падает не в океан, но в недра гигантского пульсирующего огненного цветка с желто-алыми лепестками. Альбинос узнает в нем творение Хаоса! Повернув своего черного скакуна, он галопом несется прочь, слыша отчаянные вопли матушки Пфатт: -- Нет! Нет! Роза! Где Роза? Спешившись, Эльрик хватает Фаллогарда Пфатта за дрожащие узкие плечи. -- Где она' Ты знаешь? Который из них Дунтроллин? Но Фаллогард Пфатт лишь бессмысленно трясет головой и шевелит губами. Мелнибонэец кричит в отчаянии: -- Роза! -- Она не должна была этого делать! -- восклицает Черион. -- Так нельзя! Даже Эльрик не мог принять происходящего, хотя и невысоко ценил жизнь смертных, и теперь сам готов был воззвать к Хаосу, чтобы остановить бессмысленное разрушение. Но именно Хаос сотворил все это, а потому альбинос знал, что глас его не будет услышан. Он не мог поверить, чтобы у Розы нашлись столь могущественные союзники; ему казалось невозможным, чтобы она стала вольной причиной этого кошмара -- там, впереди, ненасытная бездна тысячами пожирала людей, их отчаянные крики стеной стояли в воздухе... а над всем этим сверкали в белопенных брызгах крохотные радуги. Внезапно сзади до него донесся знакомый голос, и, обернувшись, он увидел Коропита Пфатта, со всех ног устремившегося к ним. Одежда его была в лохмотьях, из мелких порезов сочилась кровь. -- Что она натворила! -- возопил Уэлдрейк. -- Эта женщина -- чудовище! Но Коропит, задыхаясь, ткнул рукой куда-то назад, и там они увидели, всю в поту и в крови, обессиленную Розу; с мечом в одной руке и кинжалом в другой, она брела им навстречу, и слезы, подобно алмазам, сверкали у нее на щеках. Уэлдрейк подскочил к ней первым. -- Зачем вы сделали это? Ничто не может оправдать такого убийства! Она взглянула на него устало и недоуменно, силясь проникнуть в смысл его слов. Затем повернулась к поэту спиной, вкладывая оружие в ножны. -- Вы несправедливы ко мне, сударь. Это работа Хаоса. Лишь ему под силу сотворить такое. У принца Гайнора был союзник. Я недооценила его. Похоже, ему безразлично, кого, как и скольких он убьет в своей тщетной погоне за смертью... -- Так это Гайнор? -- Уэлдрейк потянулся взять ее за плечо, но она отстранилась. -- Где он сейчас? -- Там, куда, как он думает, я не смогу последовать за ним. Но я все равно его отыщу. -- В тоне Розы была усталая решимость. Эльрик заметил, что Коропит Пфатт, вместо того чтобы винить ее в происходящем, дружески гладит женщину по руке. -- Мы найдем его, сударыня. -- С этими словами мальчик повел ее прочь. Но Фаллогард Пфатт встал у них на пути. -- Дунтроллин погиб? Роза пожала плечами: -- Вероятно. -- А сестры? -- спросил Уэлдрейк. -- Гайнор их нашел? Но он опоздал. Без предупреждения мальчик с женщиной бросились вниз, в пылающую, пульсирующую пасть, такую алчную до душ, устремлявшихся в нее тысячами. Вниз, в самое сердце Хаоса! Матушка Пфатт закричала вновь. То был единственный вопль, полный отчаяния и нечеловеческой муки. Теперь она кричала не от горя всеобщего разрушения. Теперь скорбь была ее собственной. Подбежав к обрыву, Эльрик еще успел заметить две кружащиеся в воздухе фигурки, вскоре исчезнувшие в пламени. Потрясенный их мужеством и отчаянием, превосходившим, казалось, его собственное, он отступил, онемев от изумления... ...и не успел остановить Фаллогарда Пфатта, который с диким возгласом, подтолкнув мать к краю пропасти и сам замешкавшись лишь на миг, ринулся вслед за сыном. Черион рухнула в бездну молча, цепляясь за полу дядиного плаща. И еще три тела устремились в трепещущие недра Хаоса. Объятый страхом, подобного которому он не ведал прежде, потрясенный и измученный, Эльрик обнажил Приносящего Бурю. Уэлдрейк встал рядом с ним. -- Ее больше нет, мой друг. Никого больше нет. Вам не с кем сражаться. Эльрик медленно кивнул. Он вытянул клинок перед собой, затем прижал его к вздымающейся груди, другой рукой касаясь кончика лезвия, где вспыхивали и гасли таинственные руны. -- У меня нет выбора, -- прошептал он. -- Любая опасность лучше той судьбы, что уготовил мне отец... И, выкрикнув имя своего покровителя, Владыки Хаоса, взмахнув мечом, он бросился вниз с безумной песней на бескровных устах... Последним, что заметил Уэлдрейк, был полный непостижимой уверенности взгляд алых глаз колдуна-императора, стремительно уносившегося прочь, а пылающую бездну Преисподней... Часть вторая Эсберн Снар, северный оборотень О тролле по сей день слагают песни На море Северном, под полною луной. И моряки клянутся: в день воскресный Им слышно, как он ссорится с женой. А на холме -- о, краше нету места! -- Всем виден им воздвигнутый собор, Где первым к алтарю привел невесту Злодея обманувший Эсберн Снорр. Уэлдрейк "Норвежские песни" Глава первая О сделках со сверхъестественными силами и об их последствиях Эльрик падал сквозь столетия страданий, тысячелетия человеческой боли и отчаяния; он падал, сжимая меч, полыхавший, точно путеводная звезда, падал в самое сердце Хаоса, -в смешение красок и видений, в какофонию звуков, сквозь образы лиц, городов и миров, искаженных безумием, распадающихся и возникающих вновь; ибо здесь, в царстве Хаоса властвовал закон вечных изменений. Он был один. Внезапно все вокруг застыло. Он ощутил твердь под ногами -- хотя то был всего лишь обломок гранита, парящий в полыхающей бесконечности, где сливались, перетекая друг в друга, вселенные, и каждая была лишь полоской света в спектре, единственной гранью иной реальности. Он словно оказался внутри необычайного кристалла, столь чудовищного в своем отчаянном совершенстве и непостоянстве, что взор смертного отказывался вместить увиденное, и делался слеп ко всему, что его окружало, кроме слепящего, мерцающего света, оттенков которого он не в силах был бы назвать, чьи ароматы казались ему смутно знакомыми, а голоса обещали ужас и утешение и не были голосами смертных. Принц-альбинос зарыдал, покоренный и беспомощный, силы оставили его, меч обратился в бесполезный кусок железа, впустую оттягивавший руку: И тогда ласкающий, насмешливый голос донесся из-за пламенной завесы: -- Как ты отважен, о сладчайший из моих рабов! Бесстрашный воитель Непостоянства, где же душа твоего отца? -- Сие мне неведомо, владыка Ариох. -- Эльрик почувствовал, как сердце его заледенело, обращаясь в песчинку, готовое остановиться навсегда. Еще мгновение -- и его прошлое и будущее обратятся в пыль, не оставив даже воспоминания... Но Ариох уже понял, что он не солгал ему. И холод отступил. Альбинос вздохнул с облегчением. Никогда еще его покровитель не был столь нетерпелив. Что же стряслось в Высших Мирах, что так взволновало их властителей? -- О смертный, ты мне всех дороже, мой славный лакомый кусочек... Эльрику было не привыкать к сменам настроения своего хозяина, но они не переставали страшить и зачаровывать его. Душа его жаждала любой ценой заслужить похвалу Владыки Преисподней. Он был готов отдаться на вечную милость Ариоха, сколь бы непредсказуема та ни была, претерпеть любые пытки, коим тот соизволит его подвергнуть, -- такова была власть небожителя над своим рабом. Он обольщал и зачаровывал, опекал и пленял, в руках его была безграничная власть над бессмертной душой. И все-таки, даже теперь, в самом потаенном уголке разума Эльрика жила вера в то, что придет день -- и он сумеет навсегда избавить мир от богов... если только один из этих богов по прихоти своей в этот самый миг не задует жизнь его, точно свечу. Здесь, в родной стихии, Ариох был всесилен, и никакие союзы, им заключенные, никакие обещания не имели значения и смысла; здесь, в своем герцогстве, он не нуждался в союзниках, не соблюдал клятв и требовал лишь немедленного повиновения от всех своих слуг, смертных и бессмертных, иначе им грозила немедленная и жестокая гибель. -- Говори, сладкий. Что привело тебя в мои владения? -- Чистая случайность, владыка Ариох, как мне кажется. Я упал... -- Ax, упал! -- В тоне, каким, это было произнесено, крылась недоступная Эльрику бездна потаенных смыслов. -- Ты упал. -- В пропасть между мирами -- такую мог сотворить лишь один из Высших Владык. -- Да. Ты упал. Это был Машабек! Эльрика охватило бессмысленное облегчение, когда он понял, что ярость Повелителя Преисподней направлена не на него. Теперь он понял, что произошло; Гайнор Проклятый был слугой графа Машабека, главного соперника Ариоха... -- В Стране Цыган остались твои рабы, мой господин? -- Этот мир, похожий на Лимб, принадлежал мне. Полезная игрушка -- многие пытались взять над ним власть. Машабеку это не удалось, и он уничтожил его... -- По собственной прихоти, мой господин? -- Чтобы угодить какой-то корыстной твари, насколько я могу понять... -- То был Гайнор, мой господин. -- Гайнор? Так он теперь тоже играет в эти игры? Повисло гнетущее молчание. Покровитель Эльрика о чем-то размышлял. Прошло мгновение -- или год, -- герцог Преисподней вновь подал голос, теперь уже почти весело: -- Ну что же, мой сладкий, ступай своей дорогой. Но помни, что твоя душа принадлежит мне, как и душа твоего отца. И та, и другая -- в моей власти. И ту, и другую я должен получить, ибо таков наш древний уговор. -- Куда же мне идти, господин? -- Как куда? Конечно, в Ульшинир, где три сестры скрылись от своего пленителя. Сейчас они на пути домой. -- В Ульшинир, мой господин? -- Не бойся, ты отправишься туда со всеми удобствами и ни в чем не будешь знать нужды. Воистину, я добр к моим слугам. И даже твоего раба я, пожалуй, пошлю вслед за тобой. -- И в тот же миг владыка Высших Миров отвлекся на иные дела, ибо не в природе герцога Хаоса было надолго задерживать внимание на чем-то одном, если только то не был вопрос чрезвычайной важности. Огни погасли. Эльрик по-прежнему стоял на обломке скалы, но теперь обломок этот лежал на вершине вполне реального холма, откуда открывался вид на небольшую долину, поросшую травой и усеянную кусками песчаника. С небес сыпал мелкий, колючий снег. Воздух был свежим и бодрящим, обжигающе-холодным, и альбинос с наслаждением растер лицо и руки, словно тщась оттереть грязь, въевшуюся в кожу, после пребывания в Преисподней. Приглушенное бормотание послышалось откуда-то снизу, и, опустив глаза, Эльрик увидел у самых ног рунный меч, брошенный им в падении. Должно быть, Ариох подхватил его и перенес сюда, и мелнибонэец вновь подивился могуществу своего покровителя. Подняв клинок, он прижал его к груди, точно младенца. -- Мы с тобой по-прежнему неразлучны, верный друг... Затем он вложил меч в ножны и внимательно осмотрелся по сторонам. Над соседним холмом, кажется, курился дымок. Оттуда он и начнет поиски Ульшинира. Хорошо, что он хотя бы успел натянуть сапоги, прежде чем броситься в погоню за Розой! Здесь, на острых камнях и колючей сухой траве, они ему здорово пригодились. И холод оказался ему не страшен, после того как Эльрик через силу проглотил очередную порцию драконьего яда. Не прошло и часа, как по узкой тропинке он приблизился к каменному, крытому соломой домишке, от которого исходил запах тепла и уюта. За первым строением виднелось еще несколько похожих -- приземистых, аккуратных, точно вросших в землю. Эльрик вежливо постучал. Тяжелая дубовая дверь распахнулась, и молодая светлокожая женщина с нескрываемым любопытством уставилась на альбиноса, неуверенно улыбаясь. Краснея от смущения; она указала ему дорогу на Ульшинир. До побережья оставалось еще три часа хода. Стало теплее. Снег кончился. Пологие холмы, узкие лощины, вымощенная песчаником дорога, вьющаяся среди зеленых лугов, медь и пурпур травы и вересковых пустошей; Эльрик наслаждался прогулкой. Он был рад возможности поразмыслить спокойно о требованиях Ариоха, о том, как же удалось Гайнору отыскать таинственных сестер. О том, что ждет его в Ульшинире. И еще он гадал, удалось ли Розе остаться в живых. Он и сам поразился, насколько это волновало его. Нет, поспешил он успокоить сам себя, все дело лишь в том, что ему не терпится до конца узнать ее историю. Ульшинир оказался обычным прибрежным городком, полным крутоверхих крыш и острых шпилей, припорошенных снежком. В осеннем воздухе тянуло дымком, и это почему-то вселило в его душу покой и уверенность. В потайном кармашке на поясе у Эльрика еще оставалось несколько монет, что дал ему с собой Мунглум; оставалось лишь надеяться, что золото здесь в ходу. По крайней мере, внешне Ульшинир казался самым обычным городом, похожим на тысячи других в Молодых Королевствах, и Эльрик сказал себе, что, вероятно, мир этот не так далек от его собственного. Это также несколько утешило его. Горожане, спешившие по своим делам, взирали на альбиноса с явным недоумением, однако были вполне дружелюбны и с удовольствием показали дорогу на ближайший постоялый двор. Харчевня также напоминала тысячи других, где доводилось останавливаться страннику, и хотя не отличалась роскошью, зато оказалась уютной, теплой и чистой. Мелнибонэйцу подали густой эль, отдававший орехами, суп и пирог, и он остался доволен обедом. За ночлег он расплатился загодя, и пока хозяйка заведения отсчитывала сдачу серебром, принялся расспрашивать ее, не появлялись ли в здешних местах еще чужестранцы -- к примеру, трое сестер. -- Верно, были они здесь. Темноволосые, бледнокожие красавицы, с такими чудными глазами -- разрезом почти как у вас, сударь, только синие-синие. А уж до чего одежда роскошная и все пожитки! В Ульшинире женщины все глаза проглядели, на них любуясь. Только вчера они отплыли -- но куда, сколько мы ни гадали, неведомо. Хотя можете, сударь, представить, языками мы почесали немало. -- Женщина снисходительно улыбнулась собственной слабости. -- Легенды говорят, такой народ живет за Вязким Морем. А вы им друг будете? Или родственник? -- Просто у них есть одна вещица, что принадлежала моему отцу, -- отозвался Эльрик небрежно. -- Они случайно захватили ее с собой. Сомневаюсь даже, что они сами об этом знают... Так вы говорите, они уплыли на корабле? -- Вот из той бухты. -- Хозяйка указала в окно на берег, где серые волны лизали два длинных причала. На конце каждого из них был установлен маяк. Сейчас там не было никаких суденышек, кроме рыбачьих лодок. -- На "Онне Пиртон" они уплыли. Это каботажник из Шамфирда, заходит к нам со всякой всячиной -- иголками-булавками... Капитан Гнаррех обычно не берет пассажиров, но, мы слышали, сестры столько ему заплатили, что дураком бы он был, если бы отказался. Вот только куда они собирались плыть, нам узнать так и не удалось. -- А когда капитан Гнаррех вернется? -- Да не раньше будущего года. -- А что за земли лежат там, за горизонтом? Хозяйка покачала головой и засмеялась, словно услышала особо удачную шутку. -- Сначала острова, а потом уж что там, за морем, -- если там хоть что-то есть -- никому неведомо. Простите, сударь, но вы странные вопросы задаете... -- И вы меня простите, сударыня, за мое невежество. Беда в том, что не столь давно на меня навели легкие чары, и разум мой отчасти затуманился. -- Тогда вам следует отдыхать, сударь, а не гнаться куда-то на край света! -- А на какой остров они могли бы пожелать попасть? -- Да на любой, сударь, -- как тут угадаешь? Если хотите, отыщу вам старую карту. Где-то тут у нас валялась... Эльрик принял древний портулан с благодарностью и поспешил подняться к себе в комнату, питая странную, ни на чем не основанную надежду, что при первом же взгляде на древнюю карту чутье подскажет ему, куда могли отправиться сестры. Однако полчаса спустя чутье его молчало по-прежнему, и, смирившись, он собрался было лечь спать, как вдруг ему показалось, что снизу донесся знакомый голос. С радостным сердцем Эльрик, уж и не чаявший вновь увидеть приятеля, подбежал к лестнице и, перегнувшись через перила, увидел внизу, в зале, маленького рыжеволосого поэта, в старом своем камзоле, брюках, жилете и галстуке, потрепанных и местами слегка обгоревших. Он торжественным голосом декламировал оду, за которую надеялся получить приют на ночь или хотя бы миску похлебки. -- Золото -- волосы у Гвиневир, щеки -- кораллы, как море -- глаза. И губы... от них оторваться нельзя. Изящнее всех и прекраснее всех -- ее осияет Трагедии свет. -- Боже правый, сударь! Я думал, вы тогда погибли, год назад! Как приятно видеть вас вновь! Поможете мне с поэмой, что я написал в вашу память. Боюсь, там много неточностей. Не уверен, правда, что она вам понравится. Помнится, такой стиль был вам не слишком по вкусу. Признаюсь, меня уж слишком потянуло на героику. И к тому же ныне форму баллады многие считают уж слишком вычурной... Он принялся шарить по карманам в поисках рукописи. -- Что уж там говорить о триолете. Или, тем более, о ронделе... Принц Эльрик покинул родные края -- и вот он вернулся, на крыльях паря. Невеста встречает его во дворце, и радости слезы горят на лице... Должен признать, дорогой друг, как сие ни постыдно, но здесь я пытался потрафить вкусам толпы. Подоб