азал? -- Ты сказал, что был на мельнице, чтобы заявить протест по поводу лопнувшего во вторник мешка, и по тону, которым разговаривал мельник, смог заключить, что незамужняя двоюродная бабушка Мэри, пользовавшаяся в юности довольно сомнительной репутацией, подцепила грибок на ногтях. Долгое молчание. Потом все начинают говорить разом. Наконец сквозь какофонию прорывается женский голос: -- Нет! Нет! Уотерхауз смотрит в ту сторону: это Мэри. -- Я так поняла, что он вошел в пивную, где хотел предложить себя в качестве крысоморильщика, и что у собаки моей соседки -- водобоязнь. -- Он был в исповедальне... священник... грудная жаба... -- кричит кто то из за ее спины. Потом все снова говорят разом: -- Пристань... молочная сестра Мэри... проказа... жаловал на шумное сборище! Сильная рука обнимает Уотерхауза за плечи и разворачивает от спорящих. Обернуться и посмотреть, кто его держит, Лоуренс не может, потому что позвонки снова сместились. Надо думать, это Род благородно взял под свое крыло недотепу янки. Род вынимает из кармана носовой платок, прикладывает Уотерхаузу к лицу и убирает руку. Платок остается висеть на губе, которая формой сейчас напоминает аэростат заграждения. Этим доброта Рода не ограничивается. Он приносит Уотерхаузу выпить и находит ему стул. -- Слыхал про навахо? -- спрашивает Род. -- А? -- Ваша морская пехота использует в качестве радистов индейцев навахо -- они говорят по рации на своем языке и нипы ни хера не понимают. -- А. Да, -- говорит Уотерхауз. -- Уинни Черчиллю глянулась эта идейка. Решил, что вооруженным силам Его Величества тоже такое нужно. Навахо у нас нет. Но... -- У вас есть йглмцы, -- понимает Уотерхауз. -- Действуют две программы, -- говорит Род. -- На флоте используют внешних йглмцев. В армии и ВВС -- внутренних. -- И как? -- Более или менее. Йглмский язык очень емкий. Ничего общего с английским или кельтским. Ближайшие родственные языки -- йнд, на котором говорит одно племя мадагаскарских пигмеев, и алеутский. Но ведь чем емче, тем лучше, верно? -- Несомненно, -- соглашается Уотерхауз. -- Меньше избыточность, труднее взломать шифр. -- Проблема в том, что язык этот если не совсем мертвый, то уж точно лежит на смертном одре. Понятно? Уотерхауз кивает. -- Поэтому каждый слышит немного по своему. Как сейчас. Они услышали твой внешнейглмский акцент и заподозрили оскорбление. Я то отлично все понял: во вторник ты был на мясном рынке и слышал, будто Мэри быстро идет на поправку и вскоре совсем станет на ноги. -- Я хотел сказать, что она прекрасно выглядит! -- возмущается Уотерхауз. -- А! -- говорит Род. -- Тогда тебе надо было сказать: «Гкснн бхлдх сйрд м!» -- Но я это и сказал! -- Ты спутал среднегортанный с переднегортанным, -- разъясняет Род. -- Только честно, -- просит Уотерхауз, -- можно ли их различить по трескучей рации? -- Нет, -- признается Род. -- По рации мы говорим только самое основное: «Двигай туда и захвати этот дот, не то я тебе яйца оторву», и все такое. Вскоре оркестр заканчивает играть. Народ расходится. -- Послушай, -- просит Уотерхауз. -- Может, передашь Мэри, что я на самом деле хотел сказать? -- Не нужно, -- убежденно говорит Род. -- Мэри прекрасно разбирается в людях. Мы, йглмцы, очень сильны в невербальном общении. Уотерхауз с трудом сдерживает ответ «Немудрено», за который, вероятно, снова схлопотал бы по морде. Род пожимает ему руку и уходит. Уотерхауз, блокированный ботинками, ковыляет вслед. I.N.R.I Гото Денго шесть недель лежит на тростниковой койке. Белую москитную сетку над ним колышет ветерок из окна. Во время тайфуна сестры закрывают окно перламутровыми ставнями, но обычно оно распахнуто и днем, и ночью. За окном -- склон, превращенный трудами поколений в исполинскую лестницу. Когда встает солнце, рисовые всходы на террасах флюоресцируют; зеленый свет заливает комнату, как отблески пламени. Скрюченные людишки в яркой одежде пересаживают рисовые ростки и возятся с оросительной системой. Стены в палате белые, оштукатуренные, трещинки ветвятся на них, как кровеносные сосуды в глазу. Единственное украшение -- резное деревянное распятие, выполненное в маниакальных подробностях, глазные яблоки у Христа -- гладкие, без зрачка и радужки, как у римских статуй. Он кособоко обвис на кресте, руки раскинуты, связки, вероятно, порваны, ноги, перебитые древком римского копья, не в силах поддерживать тело. Каждая ладонь пробита корявым ржавым гвоздем; на ноги хватило одного. Через некоторое время Гото Денго замечает, что скульптор расположил все три гвоздя в вершинах идеального правильного треугольника. Они с Иисусом много часов и дней, не отрываясь, пялятся друг на друга сквозь белый марлевый полог; когда ветер колышет ткань, кажется, что Иисус корчится. Над распятием укреплен развернутый свиток, на нем надпись: «I.N.R.I.». Гото Денго мучительно пытается разгадать аббревиатуру, но в голову лезет какая то ерунда. Занавеска расходится. Над койкой стоит идеальная девушка в строгом черно белом одеянии, осиянная зеленым светом рисовых всходов. Она снимает с Гото Денго больничный халат и начинает тереть его губкой. Гото Денго указывает на распятие и задает вопрос. Может быть, девушка немного знает японский. Если она и слышит, то не подает виду. Наверное, глухая, или дурочка, или то и другое вместе -- христиане обожают убогих. Сосредоточив взгляд на его теле, она трет нежно, но неумолимо один квадратный сантиметр за другим. Сознание по прежнему временами шутит с ним шутки; когда Гото Денго смотрит на собственный голый торс, все на мгновение переворачивается: ему чудится, будто он смотрит на пригвожденного Христа. Ребра выпирают, кожа -- сплошные рубцы и болячки. Он явно больше ни на что не годен; почему его не отправили в Японию? Почему просто не убили? «Вы говорите по английски?» -- спрашивает Гото Денго. Большие карие глаза стремительно расширяются. Девушка несравненно хороша -- красивее всех, кого он видел в своей жизни. Наверное, Гото ей омерзителен -- препарат под микроскопом в прозекторской. Наверное, выйдя из палаты, она будет долго мыться, а потом постарается каким нибудь занятием изгнать воспоминание о его теле из своего чистого, целомудренного ума. Он проваливается в забытье и видит себя глазами москита, лезущего сквозь марлю: искалеченное, распластанное на деревяшке тело, словно прихлопнутый комар. Узнать в нем японца можно лишь по белой полоске ткани на лбу, но вместо оранжевого солнца на ней надпись: «I.N.R.I.». Рядом с кроватью сидит мужчина в черной рясе, перебирает красные коралловые четки с маленьким распятием. У него большая голова и выпуклый лоб, как у тех странных людей, которые копошатся на рисовых полях, однако высокие залысины и каштановые с проседью волосы -- явно европейские, и внимательные глаза -- тоже. -- Iesus Nasarenus Rex Iudaeorum, -- говорит он. -- Это латынь. Иисус Назорей Царь Иудейский. -- Иудейский? Я думал, Иисус был христианин, -- говорит Гото Денго. Человек в черной рясе смотрит на него, не отвечая. Гото Денго делает новый заход: -- Я не знал, что евреи говорят на латыни. Однажды в комнату ввозят кресло каталку; Гото Денго таращится в тупом изумлении. Он слыхал про такие: на них за высокими стенами, вдали от посторонних глаз, возят из комнаты в комнату постыдно неполноценных людей. И вдруг хрупкие девушки хватают его и сажают в кресло! Они что то говорят про свежий воздух; в следующий миг Гото Денго выкатывают из палаты и везут по коридору! Его привязали, чтобы не вывалился; он смущенно ерзает, пытаясь спрятать лицо. Девушки выкатывают кресло на большую веранду с видом на гору. От листьев поднимается пар, кричат птицы. На стене за спиной -- огромная картина: привязанный к столбу голый I.N.R.I. исполосован сотнями параллельных кровавых следов. Рядом центурион с бичом. Глаза у центуриона странно японские. На веранде еще три японца в инвалидных креслах. Один невнятно разговаривает сам с собой и все время теребит болячку на руке, так что кровь капает на подстеленное полотенце. У другого обгорели руки и лицо, он смотрит на мир через единственную дырку в черном коллоидном рубце. Третьего накрепко прибинтовали к креслу, потому что он все время бьется, как рыба на песке, и бессвязно вскрикивает. Гото Денго смотрит на перила веранды, прикидывая, хватит ли сил подъехать к ним и перекинуться через парапет. Почему ему не дали умереть с честью? Команда подводной лодки обходилась с ним и другими эвакуированными непонятно: почтительно и в то же время гадливо. Когда он стал изгоем? Явно задолго до эвакуации с Новой Гвинеи. Лейтенант, спасший его от охотников за головами, обходился с ним как с предателем. Но он и раньше был не таким, как все. Почему его не съели акулы? Может, его мясо пахло иначе? Он должен был погибнуть вместе с товарищами в море Бисмарка. Его спасло отчасти везение, отчасти умение плавать. Почему он умеет плавать? Отчасти потому, что отец учил его не верить в демонов. Он громко смеется. Другие японцы оборачиваются. Его учили не верить в демонов, теперь он сам -- демон. В следующий приход чернорясый громко смеется над Гото Денго. -- Я не пытаюсь вас обратить, -- уверяет он. -- Пожалуйста не говорите об этом старшим. Заниматься прозелитизмом строго запрещено, и нас жестоко накажут. -- Вы пытаетесь обратить меня не словами, а тем, что держите здесь, -- говорит Гото Денго. Ему не хватает английского. Чернорясого зовут отец Фердинанд. Он иезуит или что то вроде того; владение английским дает ему неограниченную свободу маневра. -- Каким образом мы обращаем вас в свою веру, всего лишь приняв сюда? -- Потом, чтобы окончательно выбить у Гото Денго землю из под ног, повторяет то же самое на более или менее сносном японском. -- Не знаю. Живопись. Скульптура. -- Если вам не нравится наша живопись, закройте глаза и думайте об императоре. -- Я не могу все время держать глаза закрытыми. Отец Фердинанд фальшиво смеется. -- Почему? Большинство ваших соотечественников успешно живет с закрытыми глазами от колыбели до могилы. -- Почему бы вам не повесить что нибудь повеселее? Это больница или морг? -- La Pasyon очень важна здесь, -- говорит отец Фердинанд. -- La Pasyon? -- Страдания Христа. Они очень понятны филиппинскому народу. Особенно сейчас. У Гото Денго есть еще одна жалоба, но, чтобы ее высказать, приходится одолжить у отца Фердинанда японо английский словарь и поработать несколько дней. -- Правильно ли я понял? -- говорит отец Фердинанд. -- Вы считаете, что, окружив заботой и милосердием, мы тем самым исподволь пытаемся обратить вас в католичество? -- Вы извращаете мои слова, -- говорит Гото Денго. -- Я их выправляю, -- парирует отец Фердинанд. -- Вы пытаетесь сделать меня одним из вас. -- Одним из нас? В каком смысле? -- Презренной личностью. -- Зачем нам это? -- Потому что у вас жалкая религия. Религия побежденных. Если вы сделаете меня жалкой личностью, мне захочется принять вашу религию. -- Обходясь с вами достойно, мы пытаемся сделать вас жалкой личностью? -- В Японии с больным не обходились бы так хорошо. -- Можете не объяснять, -- говорит отец Фердинанд. -- Вы в стране, где многих женщин изнасиловали японские военные. Пора менять тему. -- Ignoti et quasi occulti -- Societas Eruditorum, -- говорит Гото Денго, читая надпись на медальоне, который висит у отца Фердинанда на груди. -- Опять латынь? Что это значит? -- Это организация, к которой я принадлежу. Она межконфессиональная. -- Что это значит? -- Любой может в нее вступить. Даже вы, когда поправитесь. -- Я поправлюсь, -- говорит Гото Денго. -- Никто не будет знать, что я болел. -- Кроме нас. Ах да, понялНикто из японцев не узнает. Да, правда. -- Но другие не поправятся. -- Тоже правда. Из всех здешних пациентов у вас самый лучший прогноз. -- Вы взяли больных японцев на свое попечение... -- Да. Этого более или менее требует наша религия. -- Теперь они жалкие личности. Вы хотите, чтобы они приняли вашу жалкую религию. -- Только в той мере, насколько им это на благо, -- говорит отец Фердинанд. -- Не потому, что они побегут и построят нам новый собор. На следующий день Гото Денго выписывают. Он не чувствует себя здоровым, однако готов на все, лишь бы выбраться из этой колеи -- день за днем играть в гляделки с Царем Иудейским. Он думает, что его нагрузят вещмешком и отправят на автобусную остановку -- добирайся, как знаешь. Тем не менее за ним приезжает автомобиль. Мало того, автомобиль подруливает к лётному полю, где Гото Денго сажают на маленький самолет. Он впервые летит по воздуху: волнение живительнее, чем полтора месяца в больнице. Самолет пролетает между двумя зелеными горами и (судя по солнцу) берет курс на юг. Только сейчас Гото Денго понимает, где был: в центре острова Лусон, к северу от Манилы. Через полчаса они над столицей; внизу река Пасиг, потом залив, сплошь забитый транспортными судами. Подступы к морю охраняет пикет кокосовых пальм. Когда смотришь сверху, кажется, что ветки корчатся на ветру, словно насаженные на шип исполинские тарантулы. Гото Денго заглядывает пилоту через плечо и видит к югу от города две пересекающиеся под острым углом взлетно посадочные полосы. Самолет начинает «козлить» от порывов ветра. Он подпрыгивает на полосе, словно передутый футбольный мяч, проносится мимо большей части ангаров и тормозит у отдельно стоящей караулки. Рядом дожидается человек на мотоцикле с коляской. Гото Денго жестами велят идти к мотоциклу; никто с ним не разговаривает. На нем армейская форма без знаков отличия. На сиденье лежат мотоциклетные очки; Гото Денго надевает их, чтобы защитить глаза от насекомых. Немного страшно, потому что у него нет ни удостоверения, ни приказов. Однако с авиа базы их выпускают без всякой проверки документов. Мотоциклист -- молодой филиппинец -- все время широко улыбается, не боясь, что насекомые застрянут в больших белых зубах. Он явно убежден, что у него лучшая работа в мире; может быть, так и есть. Он сворачивает на южную дорогу, которая, наверное, считается в здешних краях крупной магистралью, и начинает лавировать в потоке транспорта. В основном это повозки запряженные индийскими буйволами -- огромными, с внушительными серповидными рогами. Автомобилей мало, изредка попадаются армейские грузовики. Первые часа два дорога идет прямо, через плоскую сырую местность, где прежде выращивали рис. Гото Денго замечает слева водное пространство, но не знает, часть это океана или большое озеро. -- Лагуна де Бай, -- говорит мотоциклист, проследив его взгляд. -- Очень красиво. Потом они сворачивают от лагуны на дорогу, что поднимается к плантациям сахарного тростника. Внезапно Гото Денго замечает вулкан: черный от растительности конус окутан туманом, словно москитной сеткой. Воздух такой плотный, что невозможно оценить размер и расстояние -- то ли это шлаковый конус у самой дороги, то ли огромный стратовулкан в пятидесяти милях дальше. Бананы, кокосовые пальмы, масличные и финиковые пальмы, поначалу редкие, преображают местность в своего рода влажную саванну. Мотоциклист заходит в придорожную лавчонку купить бензин. Гото Денго вытаскивает растрясенное тело из коляски и садится за столик под зонтиком. Достает из кармана чистый носовой платок, который нашел там сегодня утром, вытирает со лба пыль и капельки пота, потом заказывает питье. Ему приносят стакан ледяной воды, миску неочищенного местного сахара и тарелку лаймов каламанси размером с фасолину. Он выжимает лаймы в воду, размешивает сахар и жадно пьет. Мотоциклист подсаживается за столик и убалтывает хозяина на стакан бесплатной воды. С его лица не сходит проказливая улыбка, как будто у них с Гото Денго какой то общий секрет. Он подносит к плечу воображаемое ружье. -- Ты солдат? Гото Денго задумывается. -- Нет. Я недостоин зваться солдатом. Мотоциклист изумляется. -- Не солдат? Я думал, ты солдат. А кто ты? Гото Денго хочет ответить, что он поэт. Но и это для него слишком высокое звание. -- Я -- горняк, -- говорит он наконец. -- Копаю землю. -- А а а... -- тянет мотоциклист, как будто понял. -- Хочешь? Он вынимает из кармана две сигареты. Уловка настолько изящная, что Гото Денго смеется. -- Эй! -- говорит он хозяину. -- Сигареты! Водитель ухмыляется и прячет свои сигареты назад в карман. Хозяин подходит и протягивает Гото Денго пачку «Лаки Страйк» и коробок спичек. -- Сколько? -- Гото Денго вынимает конверт с деньгами, которые утром нашел у себя в кармане. Вытаскивает купюры: на каждой по английски написано «ЯПОНСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО» и достоинство в песо. Посредине изображение обелиска, памятнику Хосе П. Рисалю перед гостиницей «Манила». Хозяин морщится. -- Серебро есть? -- Серебро? Металл? -- Да, -- говорит мотоциклист. -- Тут им расплачиваются? Водитель кивает. -- А это не годится? -- Гото Денго протягивает новенькие, хрустящие банкноты. Хозяин берет конверт, отсчитывает несколько самых крупных купюр, сует их в карман и уходит. Гото Денго срывает наклейку, постукивает пачкой по столу и распечатывает ее. Кроме сигарет, в ней карточка. Видна только верхняя часть: карандашный профиль мужчины в офицерской фуражке. Гото Денго медленно вытягивает карточку и видит сначала орла на фуражке, потом лётные очки, огромную трубку, лацкан с четырьмя звездами и, наконец, надпись печатными буквами «Я ВЕРНУСЬ». Мотоциклист старательно разыгрывает беспечность. Гото Денго показывает ему карточку и поднимает брови. -- Глупости, -- говорит мотоциклист. -- Япония очень сильная. Японцы будут здесь всегда. Макартур умеет только продавать сигареты. В спичечном коробке лежит такой же портрет Макартура с теми же словами на обороте. Покурив, они едут дальше. Теперь уже повсюду -- слепленные черные конусы вулканов, дорога ныряет то вверх, то вниз. Деревья подступают ближе и ближе, и вот они уже едут через своего рода культурные джунгли: ананасы внизу, кусты кофе и какао посередине, бананы и кокосовые пальмы наверху. Одна деревушка сменяется другой -- покосившиеся лачуги жмутся к приземистой и крепкой, на случай землетрясения, большой белой церкви. У обочин свалены в кучу кокосовые орехи; они рассыпаются на дорогу, их приходится объезжать. Наконец мотоцикл сворачивает с основной дороги на проселочную, вьющуюся среди деревьев. Колеи разъезжены шинами грузовиков, слишком широких для проселка; земля усыпана недавно сбитыми ветками. Им попадается брошенная деревня. Двери болтаются на петлях, по лачугам шастают бродячие псы. Над грудой зеленых кокосовых орехов роятся черные мухи. Еще через милю культурный лес сменяется диким. Дорогу преграждает КПП. Водитель больше не улыбается. Гото Денго называет часовому свою фамилию. Он не знает цели приезда, поэтому ничего больше сказать не может. Наверное, здесь концлагерь, куда его заключат. Присмотревшись, он видит натянутую между деревьями колючую проволоку и второе ограждение внутри первого. Видно, где вырыты бункеры и устроены доты; можно определить сектора обстрела. С верхушек самых высоких деревьев свешиваются веревки, чтобы снайперы могли при необходимости привязать себя к веткам. Все по науке, но на войне такого совершенства не бывает, только в учебке. Постепенно до него доходит, что цель укреплений -- не удержать людей внутри, а не допустить их снаружи. Происходит телефонный разговор, барьер поднимают и машут: проезжайте. Примерно через милю они видят расчищенный кусок джунглей; на платформах из свежесрубленных стволов поставлены палатки. В тени дожидается лейтенант. -- Здравствуйте, лейтенант Гото. Я -- лейтенант Мори. -- Вы недавно прибыли в Южную Сырьевую Зону, лейтенант Мори? -- Да. Как вы догадались? -- Вы стоите под кокосовой пальмой. Лейтенант Мори поднимает голову и видит прямо над собой несколько коричневых волосатых ядер. -- Ах, вот как! -- Он отходит от дерева. -- Вы разговаривали с мотоциклистом по пути сюда? -- Мы перекинулись парой слов. -- О чем вы говорили? -- Сигареты. Серебро. -- Серебро? -- Лейтенант очень заинтересован, и Гото Денго вынужден повторить весь разговор. -- Вы говорили ему, что были горняком? -- Да, что то в таком роде. Лейтенант Мори отступает на шаг и кивает стоящему в сторонке рядовому. Тот отрывает приклад от земли, берет ружье наперевес и поворачивается к мотоциклисту. За шесть шагов он успевает набрать разгон и с гортанным криком вонзает штык в тощий живот филиппинца. Тот отрывается от земли и, ахнув, падает навзничь. Солдат, расставив ноги, встает над ним и еще несколько раз с влажным скрипом вгоняет штык в грудь. Наконец тот застывает неподвижно, кровь хлещет из него во все стороны. -- Ваша неосторожность не будет поставлена вам в вину, -- бодро говорит лейтенант Мори, -- поскольку вы не знали, в чем состоит ваше новое задание. -- Простите? -- Горное дело. Вы будете заниматься горным делом, Гото сан. -- Лейтенант замирает по стойке «смирно» и низко кланяется. -- Позвольте мне первым вас поздравить. У вас очень важное задание. Гото Денго возвращает поклон, не зная точно, как низко надо кланяться. -- Так я не... -- Он судорожно ищет слова. Пария? Изгой? Приговоренный к смерти? -- Я не жалкая личность? -- Вы здесь очень уважаемая личность, Гото сан. Прошу следовать за мной. -- Лейтенант Мори указывает на одну из палаток. Идя прочь, Гото Денго слышит, как молодой мотоциклист бормочет какие то слова. -- Что он сказал? -- спрашивает лейтенант Мори. -- Он сказал: «Отче, в руки твои предаю дух мой». Это религиозное, -- объясняет Гото Денго. КАЛИФОРНИЯ Такое впечатление, что половина персонала в Международном аэропорту Сан Франциско -- филиппинцы, Что безусловно, смягчает шок от возвращения в Америку. Таможенники -- стопроцентные англосаксы, -- как всегда, выбирают Рэнди для тщательного досмотра. Люди, путешествующие в одиночку и налегке, вызывают у американских представителей власти сильнейшую идиосинкразию. Они вовсе не считают тебя наркокурьером, просто ты подпадаешь под тип наиболее кретинически оптимистичного наркокурьера и прямо таки требуешь тебя обыскать. Досадуя, что ты их на это толкнул, они решают преподать наглядный урок: следующий раз, приятель, лети с женой и четырьмя детьми или с четырьмя огромными саквояжами на колесиках. И вообще думай головой! Не важно, что Рэнди прилетел из страны, где таблички «СМЕРТЬ НАРКОТОРГОВЦАМ» натыканы по всему аэропорту, как здесь «ОСТОРОЖНО МОКРЫЙ ПОЛ». Самый кафкианский момент -- когда таможенница спрашивает его о роде занятий, и надо придумать ответ, не похожий на судорожную ложь наркоторговца, чей живот распирают начиненные героином презервативы. «Я работаю на частного телекоммуникационного провайдера» по идее звучит достаточно невинно. «А, вроде телефонной компании?» -- недоверчиво переспрашивает таможенница. «Телефонный рынок не настолько для нас доступен, -- говорит Рэнди, -- поэтому мы поставляем другие коммуникационные услуги. По большей части информацию». «И для этого требуются частые разъезды ?» -- спрашивает таможенница, листая последние, сплошь в пестрых штампах, странички его паспорта. Она выразительно смотрит на старшего таможенника. Тот подходит и встает рядом. Рэнди не по себе, в точности как начинающему наркокурьеру; он перебарывает желание вытереть потные ладони о штаны, после чего его бы наверняка прогнали через магнитный туннель контрольного компьютерного устройства, накормили тройной дозой слабительного и заставили три часа тужиться над горшком для вещдоков. -- Да, -- говорит Рэнди. Старший таможенник (настолько между прочим и ненавязчиво, что Рэнди с трудом подавляет хриплый смешок) начинает листать кошмарный журнал по телекоммуникации, который Рэнди сунул в сумку перед вылетом из Манилы. Слово ИНТЕРНЕТ встречается на обложке как минимум пять раз. Рэнди смотрит прямо в глаза таможеннице и говорит: «Интернет». На ее лице проступает абсолютно фальшивое понимание. Она стреляет глазами в шефа. Тот, не отрываясь от статьи про высокоскоростные маршрутизаторы нового поколения, оттопыривает нижнюю губу и важно кивает. Как любой американец девяностых, он знает, что знакомство с подобными вещами -- такой же непременный атрибут мужчины, каким было для его отца умение заменить колесо. «Я слышала, это страшно интересно», -- говорит таможенница совершенно иным тоном и начинает складывать вещи Рэнди в одну кучку, чтобы он мог убрать их назад в сумку. Все замечательно. Рэнди снова добропорядочный американский гражданин, которого власти ритуально постращали. У него острое желание махнуть в ближайший оружейный магазин и оставить там примерно десять тысяч долларов. Не то чтобы он хотел кого нибудь убить, просто от общения с официальными лицами его трясет. Наверное, он чересчур много времени провел с Томом Говардом, коллекционером оружия и стрелком любителем. Сперва агрессия по отношению к тропическим лесам, теперь желание приобрести автомат. Куда он катится? Высокая бледная фигура Ави маячит за бархатной веревкой, вокруг охваченные неистовством филиппинки потрясают гладиолусами, как боевым копьями. Ави засунул руки в карманы метущего по полу пальто; голова повернута в сторону Рэнди, но взгляд застыл на точке где то посередине между ними, брови сосредоточенно сведены. Также хмурилась бабушка Рэнди, распутывая моток бечевки из ящика со всякой всячиной. У Ави такое выражение бывает, когда он делает нечто похожее с новым клубком информации. Наверное, прочел про золото. Рэнди упустил возможность классного розыгрыша: надо было положить в сумку пару свинцовых брусков и дать ее Ави -- вот бы тот офигел. Поздно. В тот миг, когда Рэнди подходит, Ави трогается с места. Несформулированный протокол предписывает, когда они должны жать друг другу руки, когда обниматься, а когда вести себя так, будто расстались пять минут назад. Недавний обмен электронной почтой, вероятно, знаменовал собой виртуальную встречу, отменив потребность в рукопожатиях и объятиях. -- Ты был прав насчет сочных диалогов, -- первые слова Ави. -- Ты слишком много времени провел с Шафто и смотришь на вещи его глазами. Неправда, будто тебе что то хотели этим сказать. Вернее, хотели, но не то, что думает Шафто. -- А какое твое объяснение? -- Как тебе нравится мысль учредить новую валюту? -- Спрашивает Ави. Рэнди часто ловил в аэропортах обрывки деловых разговоров: как прошла большая презентация, кто вероятный кандидат на вакантную руководящую должность и все такое. Он гордится, что они с Ави говорят о более возвышенных или по крайней мере более неординарных материях. Они идут через здание аэропорта. Из ресторанчика пахнет имбирем и соевым соусом; Рэнди на мгновение теряет ориентировку -- в каком он полушарии? -- Хм, я как то не очень задумался, -- говорит он. -- Это что наш следующий этап? Учреждаем новую валюту? -- Ну, очевидно, кто то должен учредить валюту, которая не будет полным говном. -- Это что, юмор? -- спрашивает Рэнди. -- Ты газеты читаешь? -- Ави хватает его за локоть и тащит к газетной стойке. Шапки некоторых газет посвящены валютному кризису в Юго Восточной Азии. -- Я знаю, что валютные колебания имеют для «Эпифита» большое значение, -- говорит Рэнди, -- но это такая нудятина, что выть хочется. -- Это не нудятина для нее . -- Ави хватает три разные газеты, напечатавшие одну и ту же фотографию, присланную телеграфным агентством: хорошенькая тайка в километровой очереди к банку держит одну единственную американскую долларовую бумажку. -- Знаю, это серьезно для части наших клиентов, -- говорит Рэнди, -- просто не думал об этом как о деловой возможности. -- А ты подумай. -- Ави вынимает несколько таких же, как у тайки, долларовых бумажек, расплачивается за газеты и поворачивается к выходу. Они попадают в туннель, ведущий к многоэтажной автомобильной парковке. -- Султан считает... -- Ты часто болтаешь с султаном? -- Больше с Прагасу. Дашь мне закончить? Мы решили основать Крипту, верно? -- Верно. -- Что такое Крипта? Ты помнишь, как первоначально формулировалось ее назначение? -- Надежное, анонимное, нерегулируемое хранилище данных. Информационный рай. -- Ага. Свалка битов. И мы предполагали для нее различные применения. -- Слушай, ведь правда! -- Рэнди вспоминает долгие ночи за кухонным столом или в гостиничном номере, когда они писали версии бизнес плана, теперь древние и забытые, как собственноручные подлинники Евангелий. -- В том числе электронные банковские услуги. Черт, мы даже предвидели, что это будет одна из главных функций. Но когда бизнес план впервые входит в соприкосновение с настоящим рынком -- с реальным миром, -- все разом проясняется. Ты можешь предвидеть пять потенциальных рынков для своего продукта, но стоит открыть дверь, как одна возможность вырывается вперед, и в интересах дела надо бросить ради нее остальные. -- И так получилось с электронными банковскими услугами, -- говорит Рэнди. -- Да. Во время встречи у султана, -- кивает Ави. -- До нее мы думали... ты отлично знаешь, что мы думали. И вдруг оказались за одним столом с кучей чуваков, живо заинтересованных в электронных банковских услугах. Первая подсказка. Потом вот! -- Он потрясает газетой с фотографией тайки. -- Значит, теперь мы в этом бизнесе. -- Мы -- банкиры. -- Чтобы поверить, Рэнди должен несколько раз повторить это вслух, как «Мы приложим все силы, чтобы воплотить в жизнь решения XXIII съезда КПСС». Мы -- банкиры . Мы -- банкиры . -- Банки выпускали собственную валюту. Можешь посмотреть старые банкноты в журнале Смитсоновского института. «Первый Национальный Банк Южного Жопосрауна выдаст подателю сего десять свиных ляжек» и все в таком духе. С этим пришлось завязать, потому что коммерция вышла за пределы одной деревни, и нужно стало, чтобы ты мог поехать со своими деньгами на Запад или куда еще. -- Но мы онлайн, значит, весь мир -- большая деревня, -- говорит Рэнди. -- Ага. Значит, нам надо чем то обеспечить свою валюту. Можно золотом. -- Золотом? Ты шутишь ? Это не слишком архаично? -- Было архаично, пока все необеспеченные валюты Юго восточной Азии не рухнули к чертям собачьим. -- Ави, если честно, я несколько озадачен. Ты вроде бы подводишь к тому, что моя поездка в джунгли была не простым совпадением. Но как мы можем обеспечить золотом свою валюту? Ави пожимает плечами, как будто даже не задумывался о таких мелочах. -- Это просто вопрос сделки. -- Ну ты даешь! -- Люди, которые якобы что то хотели тебе сказать, на самом деле заинтересованы в совместном бизнесе. Поездка в джунгли была проверкой их кредитоспособности. Они идут к парковке через туннель, забитый целым кланом жителей Юго Восточной Азии в причудливых головных повязках. Возможно, это весь сохранившийся генофонд некой малочисленной горской народности. Их скарб в огромных коробках, завязанных розовой синтетической лентой, покачивается на багажных тележках. -- Проверка кредитоспособности... -- Рэнди злится, когда настолько не поспевает за Ави, что вынужден повторять его фразы. -- Ты помнишь, как вы с Чарлин покупали дом и представитель банка кредитора приезжал на него взглянуть? -- Я купил его за наличные. -- Хорошо, но, как правило, прежде чем банк выдаст ипотечную закладную, их человечек приезжает осмотреться на месте. Не очень тщательно, просто убедиться, что дом и впрямь стоит там, где должен быть по документам, и все такое. -- И ради этого я ездил в джунгли? -- Да. Некоторые потенциальные, ну, скажем, участники проекта доводят до нашего сведения, что владеют золотом. -- Я не совсем понимаю, что в данном случае означает слово «владеть». -- Я тоже, -- сознается Ави. -- И ломаю себе голову. Вот, значит, почему он хмурился в аэропорту. -- Я думал, они просто хотят его продать, -- говорит Рэнди. -- Зачем? -- Чтобы обналичить. Купить недвижимость. Или пять тысяч пар обуви. Или что еще. Ави разочарованно морщится. -- Ой, Рэнди, по отношению к Маркосам это все полная фигня. Золото, которое тебе показали, -- мелочь на карманные расходы по сравнению с тем, что добыл Маркос. Люди, отправившие тебя в джунгли, -- шестерки его шестерок. -- Ладно. Считай, что получил сигнал SOS, -- говорит Рэнди. -- Мы с тобой вроде бы обмениваемся словами, но я понимаю все меньше и меньше. Ави открывает рот, чтобы ответить, однако тут срабатывает сигнализация автомобиля тотемистов. Не зная, как умилостивить машину, они толпятся вокруг и улыбаются. Ави и Рэнди прибавляют шаг и проходят мимо. Ави резко тормозит и расправляет плечи, как будто его одернули. -- Кстати о непонимании... Тебе надо связаться с этой девушкой. Ами Шафто. -- Она что, тебе звонила? -- В ходе двадцатиминутного телефонного разговора они с Киа слились в полном экстазе, -- говорит Ави. -- Охотно верю. -- Они не просто познакомились. Такое впечатление, что они знали друг друга в прошлой жизни и теперь вновь обрели после долгой разлуки. -- Ага. И что? -- Теперь Киа считает своим священным долгом выступать объединенным фронтом с Америкой Шафто. -- Все сходится, -- кивает Рэнди. -- В качестве эмоционального адвоката и защитника Ами Киа довела до моего сведения, что мы, корпорация «Эпифит», должны отнестись к Ами со всем вниманием и заботой. -- И чего Ами хочет? -- Вот это я и спросил, -- говорит Ави, -- и тут же пожалел о своем вопросе. То, что мы... что ты должен Ами, настолько очевидно, что сама просьба высказать это словами... просто... -- Груба. Нечутка. -- Жестока. Топорна. -- Совершенно прозрачная детская попытка... -- Уйти от ответственности за содеянную подлость. -- Полагаю, Киа закатила глаза. Губы ее скривились. -- Она набрала в грудь воздуха, как будто хотела вправить мне мозги, но потом передумала. -- Не потому, что ты ее начальник. А потому, что ты все равно не поймешь. -- Просто это одна из тех несправедливостей, с которыми вынуждена мириться каждая взрослая женщина... -- Знающая суровую жизнь. Ага, -- говорит Рэнди. -- Ладно, скажи Киа, что ответчику передали претензии ее клиентки... -- Тебе их передали? -- Хорошо. Мне очень основательно намекнули, что у ее клиентки есть претензии, и дали понять, что ход за мной. -- И мы можем рассчитывать на временную приостановку боевых действий на то время, пока ты готовишь ответ? -- Да. -- Спасибо, Рэнди. «Рейнджровер» Ави припаркован в самом дальнем конце последнего этажа парковки. Примерно двадцать пять пустых парковочных мест создают вокруг него буферную зону безопасности. Когда Рэнди и Ави примерно на середине оборонительного рубежа, фары начинают мигать, и слышно, как набирает мощность система сигнализации. -- «Рейнджровер» засек нас доплеровским радиолокатором, -- торопливо объясняет Ави. «Рейнджровер» вещает голосом Гудвина великого и ужасного, возвышенным по уровню децибел до гласа из неопалимой купины: -- Вас заметил ЦерберПожалуйста, измените курс! -- Не могу поверить, что ты купил такую штуку, -- говорит Рэнди. -- Вы нарушили оборонительный рубеж Цербера! Отойдите назад! Отойдите назад! -- продолжает «рейнджровер». -- Вооруженная опергруппа приведена в боевую готовность! -- Это единственная криптографически надежная система звуковой сигнализации, -- говорит Ави, как будто этим все сказано. Он вынимает брелок для ключей, размером, формой и числом кнопок похожий на пульт к телевизору, вводит длинную цепочку цифр и обрывает голос на середине фразы о том, что их записывают на цифровую видеокамеру, работающую в диапазоне, близком к инфракрасному. -- Обычно он так себя не ведет, -- говорит Ави. -- Я поставил его на максимальную бдительность. -- Чего ты боишься? Что кто то угонит твою машину и страховая компания купит тебе новую? -- Да пусть бы крали. Хуже, если в автомобиль подложат бомбу или, еще хуже, поставят «жучка» и будут слушать все мои разговоры. Ави везет Рэнди вдоль Разлома Сан Андреас к себе домой, где Рэнди перед отлетом за границу оставляет машину. Жена Ави, Дебора, у гинеколога на плановом осмотре по беременности, дети либо в школе, либо гуляют с тандемом двужильных еврейских нянь. Чтобы работать няней у Ави, нужно иметь душу советского десантника афганца в теле цветущей восемнадцатилетней девушки. Дом полностью отдан детям. Столовая превращена в казарму для нянь с грубо сколоченными деревянными нарами, гостиная заставлена кроватками и пеленальными столами, а в каждом квадратном сантиметре дешевого ворсистого ковра застряли двадцать -- тридцать блесток конфетти, извлечь которые при всем желании можно только по одной, путем индивидуальной микрохирургической операции. Ави потчует Рэнди сандвичем из индюшачьей колбасы с кетчупом. Звонить в Манилу и заглаживать свою неведомую вину рано -- там еще ночь. Внизу, в подвальном кабинете Ави, факс шуршит и чирикает, как птица в кофейной банке. На столе разложена ламинированная цэрэушная карта Сьерра Леоне, едва различимая под слоем грязных тарелок, газет, раскрасок и черновых бизнес планов корпорации «Эпифит(2)». На карте в разных местах приклеены бумажки для заметок, на каждой чертежным почерком Ави выведены рапидографом широта и долгота с внушительным количеством значащих цифр и уточнениями, что там произошло, например: «5 женщин, 2 мужчин, 4 детей, зарублены мачете» и номер в базе данных Ави. По дороге сюда Рэнди периодически отключался, несвоевременный дневной свет резал глаза, но после сандвича его метаболизм начинает приноравливаться к новому режиму. Этим надо пользоваться. -- Ну, я поехал, -- говорит он, вставая. -- Какие у тебя планы? -- Сперва на юг. -- Рэнди суеверно не желает произносить название места, где прежде жил. -- Надеюсь, на день, не больше. Потом меня развезет от смены часовых поясов, и я на полсуток завалюсь где нибудь перед телевизором. Потом поеду на север, в Палус. Ави поднимает брови. -- Домой? -- Ага. -- Слушай, пока не забыл: раз уж будешь там, не поищешь мне информацию об Уитменах? -- Ты о миссионерах? -- Да. Они приехали в Палус обращать кайюсов, великолепных наездников. Намерения были самые лучшие, но они нечаянно заразили индейцев корью. Все племя вымерло. -- Это тоже входит в твой пунктик? Неумышленный геноцид? -- Аномальные случаи особенно важны, поскольку помогают очертить границы. -- Ладно, поищу. -- Можно спросить, зачем ты туда едешь? -- говорит Ави. -- Семейный визит? -- Бабушка переезжает в дом престарелых. Дети слетелись, чтобы поделить мебель и все такое. Противно, хотя никто не виноват, и сделать это надо. -- Ты будешь участвова