Давай поставим опыт. Я докажу тебе, что ты хочешь жить. - Я знаю, что я хочу жить, - он снова посмотрел на неподражаемо реальную улицу, где неподражаемо реальная женщина снова вела на поводке неподражаемо реальную овчарку. Но они ведь проходили тут раньше? Или это и есть потеря ориентации? - Я докажу. Я сейчас возьму тебя за горло и начну сжимать. Когда ты захочешь меня остановить, ты скажешь. - Это смешно. Дэвид быстро встал и сдавил его горло. - Стоп, - сказал Дон, но Дэвид не ослабил хватку. Рядом за столиками люди продолжали неподражаемо реально есть и пить, ничего не замечая. - Стоп, - попытался сказать Дон еще раз, но уже не смог. Лицо Дэвида склонилось над ним; потом это был уже не Дэвид, а гигантский олень, или сова, или что-то среднее между ними. Поблизости кто-то громко чихнул. *** - Привет, Питер. Так ты решил зайти? Кларк Маллиген вышел из своей будки. - Спасибо, что привели его, миссис Берне. Ко мне сейчас мало кто ходит. Да что с тобой, Питер? Питер открыл рот и закрыл его опять. - Скажи ему спасибо, Питер, - сухо сказала мать. - Это, должно быть, фильм так подействовал. Я его сто раз смотрел, и все равно забирает. Вот и все, Пит. Это фильм. - Фильм? Нет.., мы шли по лестнице, - он поднял руку и увидел в ней нож. - Именно. Твоя мама сказала, что ты захотел посмотреть, как это выглядит отсюда. Но поскольку вы единственные зрители, ничего плохого в этом нет. - Питер, где ты взял этот нож? - спросила мать. - Брось его немедленно! - Нет. Мне нужно.., ох. Мне нужно... - Питер отступил от матери и оглядел маленькую операторскую будку. Пальто на крюке; календарь; пустая бутылка. Здесь было так холодно, как будто Маллиген показывал кино на улице. - Успокойся, Пит. Смотри, вот так ставится катушка, и когда краешек показывается вот здесь, я нажимаю вот на эту кнопку... - Что было в конце? - хрипло спросил Питер. - Я не могу вспомнить... - О, они все умерли. Так ведь все кончается, правда? Когда они сражаются, это выглядит героически, но они все равно обычные маленькие люди. И все они умрут, вот увидишь. Если хочешь, можешь посмотреть конец у меня. Как вы, миссис Берне? - Ему лучше, - сказала Кристина. - У него случился какой-то припадок. Питер, отдай мне нож. Питер спрятал нож за спину. - О, скоро он увидит, миссис Берне, - сказал Маллиген, включая второй проектор. - Что увижу? Почему у вас так холодно? - Отопление испортилась. Что увидишь? Ну сперва убьют двоих, а потом.., смотри сам. Питер заглянул в отверстие и увидел экран, светящийся над пустым залом... Рядом громко чихнул невидимый Рики Готорн, и стены операторской будто закачались. Он увидел что-то расплывчатое, с уродливой головой какого-то животного. Потом это снова был Кларк Маллиген. - Пленка сбилась, извини. Теперь все будет нормально, - сказал он, но его голос дрожал. - Отдай мне нож, Питер, - потребовала мать. - Это все фокусы. Грязные фокусы. - Питер, не груби! Кларк Маллиген склонился над ним с выражением жалости на лице, и Питер, вспомнив вестерны, всадил нож в его выпяченный живот. Мать закричала, уже начиная распадаться, как все вокруг. Питер ухватил нож обеими руками и рванул вверх, плача от ужаса и отвращения; Маллиген повалился на проекторы, сбивая их со штативов. Глава 19 - Ох, Сирс, - выдохнул Рики. Его горло болело. - Ох, мои бедные друзья... Они только что были живы и их хрупкий мир, казалось, снова был цел; горечь новой и уже безвозвратной потери пронизала все его существо и слезы обожгли ему глаза. - Смотрите, Рики, - это был голос Дона. Рики с трудом повернул голову и быстро встал, увидев то, что лежало рядом с ним на полу. - Это сделал Питер. Юноша стоял в шести футах от них, глядя на лежащее перед ним тело женщины. Дон сидел на полу, потирая шею. Рики посмотрел ему в глаза, увидел в них страх и боль, и потом оба они взглянули на тело Анны Мостин. Какое-то время она все еще выглядела той миловидной молодой женщиной с черными волосами и лисьим личиком, какой они увидели ее в первый раз на Уит-роу. Ее рука сжимала костяную рукоятку ножа, торчащего у нее из груди; из раны, пульсируя, выливалась темная кровь. Из окна на распростертое тело падали редкие хлопья снега. Глаза Анны Мостин открылись, и Рики подался вперед, думая, что она хочет что-то сказать, но она, очевидно, уже их не узнавала. Из раны хлынул поток крови, забрызгав троих мужчин. И тут они увидели, как за угасающей жизнью Анны продолжает жить другая, нечеловеческая жизнь - не олень, не сова, но нечто, не имеющее привычных форм. Только на миг за раскрытым ртом Анны им почудился другой рот, за ее бьющимся в судорогах телом - другое тело. Потом все исчезло, и на полу осталась только мертвая женщина. В следующую секунду ее лицо мертвенно побелело, кожа сморщилась - вся она как бы вдавливалась внутрь, как клочок бумаги на огне. На их глазах она сжалась до половины своего размера, потом до четверти - в ней уже не оставалось ничего человеческого, это был просто кусок изувеченной плоти, гонимый неведомым ветром. Сама комната, казалось, тяжело, по-человечески, вздохнула. Зеленый цвет погас, и остаток тела Анны Мостин испарился. Рики, стоящий возле этого места на коленях, увидел, что падающие хлопья снега тоже втягиваются в невидимую воронку. В тринадцати кварталах от них взорвался дом на Монтгомери-стрит. Милли Шиэн услышала треск и, высунувшись в окно, увидела, что фасад дома Евы Галли сминается, как картон, и, распадаясь на кирпичи, втягивается внутрь и исчезает в огне, уже бушующем в сердце здания. - Рысь, - выдохнул Рики. Дон оторвал глаза от того места на полу, где исчезла Анна Мостин, и увидел на подоконнике воробья. Птица наклонила голову и посмотрела на них. Дон и Рики двинулись к ней, и она вылетела в окно. - Это все? - спросил Питер, все еще глядя на пол. - Все кончилось. Мы это сделали. - Да, Питер, - ответил Рики. - Все кончилось. Дон стоял у окна, вглядываясь в темноту, где бушевала метель. Потом подошел к двум остальным и обнял их. Глава 20 - Как вы себя чувствуете? - спросил Дон. - Он спрашивает! - Рики приподнялся на подушках в своей палате в Бингемтонской больнице. - Пневмония - это вам не шутка. Советую поберечься. - Попытаюсь. Вы чуть не умерли. Хорошо, что как раз расчистили шоссе, и "скорая" смогла проехать. Еще немного, и мне пришлось бы везти вашу жену во Францию. - Не говори об этом Стелле. Она так хочет во Францию, что готова ехать даже с таким юнцом, как ты. - Сколько вас еще здесь продержат? - Две недели. Стелла так запугала всех сестер, что они заботятся обо мне по первому классу. Спасибо за цветы. - Мне вас не хватает, - сказал Дон. - И Питеру тоже. - Да, - просто ответил Рики. - Как странно. Я чувствую близость к вам с Питером больше, чем к кому бы то ни было со бремени Альмы Моубли. - Я уже говорил тебе об этом. Клуб Чепухи умер - да здравствует Клуб Чепухи! Сирс однажды сказал, что хотел бы быть не таким старым. Сейчас я его понимаю. Я хотел бы видеть, как вырастет Питер, хотел бы помогать ему. Но я перепоручу это тебе. - Мы сделает все, что сможем. - Знаешь, я в той комнате совсем раскис. - Я тоже. - Слава Богу, что Питер не растерялся. - Да. Но рысь все еще нужно застрелить. - Обязательно, иначе она вернется опять. Мстить нашим детям. Мне не хочется так говорить, но боюсь, что это ваша работа. - Похоже, что так. Ведь именно вы в конечном счете прикончили Грегори и Фенни. А Питер убил их благодетельницу. Надо же и мне что-то сделать. - Незавидная работенка. Кстати, нож у тебя? - Я подобрал его с пола. - Это хорошо. Знаешь, в той ужасной комнате я понял, почему твой дядя покончил с собой. Мы с Сирсом долго ломали над этим голову. - Да. Я тоже это понял. - Бедный Эдвард. Он вошел в спальню, ожидая в худшем случае застать свою актрису в постели с Фредди Робинсоном. А вместо этого она - как это сказать? - Сбросила маску. Рики выглядел усталым, и Дон встал, чтобы уйти. Он положил на столик перед кроватью пакет с апельсинами и несколько детективов. - Дон. - Что? - Не надо нянчить меня. Лучше застрели рысь. Глава 21 Через три недели, когда Рики наконец выписали из больницы, снегопад прекратился, и Милберн начал понемногу возвращаться к жизни. Магазины заполнились покупателями; в одном из них Рода Флэглер подошла к Битси Андервуд, покраснев, как ребенок, и принялась извиняться. "Ах, эти жуткие дни, - вздохнула Битси. - Я бы могла тебя убить, если бы ты первой ухватила эту тыкву". Открылись школы; бизнесмены и банкиры вернулись к работе, разбирая бумажный хаос, накопившийся на их столах; на улицах снова появились пешеходы. Анни и Энни, официантки Хэмфри, погоревали о Льюисе и вышли замуж за тех, с кем они жили. Если у них родились мальчики, они наверняка назвали их Льюисами. Некоторые все же разорились - ведь налоги с вас берут даже когда ваш бизнес похоронен под снегом. Леота Маллиген пыталась вести дело сама, но в итоге продала кинотеатр и вышла замуж за брата Кларка, который был не таким мечтателем, но зато любил ее кухню. Рики Готорн закрыл свою контору, но один молодой юрист купил у него помещение и название, взял обратно Флоренс Куэст, и контора Рики и Сирса превратилась в контору "Готорн-Джеймс-Уиттэкер". "Жаль, что его фамилия не По", - сказал Рики, но Стелла не поняла этой шутки. Дон все это время ждал. С Рики и Стеллой они говорили о Европе, с Питером - о Корнелле, о прочитанных книгах, об отце юноши, который понемногу привыкал к жизни без Кристины. Пару раз Дон и Рики ходили на кладбище и клали цветы на множество новых могил, появившихся там после похорон Джона Джеффри. В одном ряду лежали Льюис, Сирс, Кларк Маллиген, Фредди Робинсон, Харлан Баутц, Пенни Дрэгер, Джим Харди. Кристина Берне была похоронена в другом месте, рядом с отцом. Семью Элмера Скэйлса похоронили на их участке, купленном еще дедом Элмера, где их охранял каменный ангел. - Рыси еще не видно, - сказал как-то Рики на обратном пути. Но они знали, что это будет не рысь, и что она может появиться через месяцы или даже годы. Дон читал, смотрел телевизор, ходил в гости к Рики и Стелле, обнаружил, что не может больше писать, и ждал, ждал. Однажды он проснулся среди ночи и обнаружил, что плачет. В середине марта почтовый грузовик доставил в город заказ из компании кинопроката в Нью-Йорке. Это была копия "Китайской жемчужины". Дон наладил дядин проектор, включил его и увидел, что руки его так дрожат, что он не может зажечь сигарету. Он боялся, что у Евы Галли в ее единственном фильме будет лицо Анны Моубли. Он прослушал запись: фильм был включен в серию "Классика немого экрана" и сопровождался комментарием. - Одной из величайших звезд немого кино был Ричард Бартелмесс, - сказал скучный голос комментатора, и на экране появился герой, идущий по улицам Сингапура. Его окружали голливудские японцы, одетые по-малайски и призванные изображать китайцев. Комментатор тем временем описал карьеру Бартелмесса и кратко изложил сюжет фильма - похищенная жемчужина, завещание, таинственное убийство. Бартелмесс приехал в Сингапур, чтобы разыскать подлинного убийцу и защитить своего друга от ложного обвинения. Дон выключил звук и стал смотреть; он боялся, что Еву Галли могли вырезать. На экране появился бар с проститутками; Ева Галли могла играть любую из них. Качество пленки оставляло желать лучшего, и он думал, что вообще не узнает ее. Но тут он похолодел. Из двери бара появилась невысокая большеглазая девушка, спокойно смотрящая в камеру. Он поспешно включил звук. - Самая роковая женщина Сингапура. Посмотрим, одолеет ли она нашего героя? - она подошла к Бартелмессу и потрепала его по щеке. Потом уселась к нему на колени, но Бартелмесс скинул ее на пол. - Нет, он ей не по зубам! Дон остановил фильм и прокрутил его назад до появления Евы Галли. Она вовсе не была красавицей и совсем не походила на Альму Моубли. Он заметил, что ей нравилось играть, нравилось привлекать к себе внимание. Она играла хорошо - ее красивое спокойное лицо могло изобразить тысячу характеров. Но она сделала ошибку, представ перед камерой, - бесстрастный стеклянный взгляд обнажил то, что не было заметно людям с их пристрастностью к красоте - ее пустоту, ее бесчеловечность. Дон подумал, что теперь распознает ее в любом обличье, мужском или женском. Ей не удастся укрыться в мире людей. Глава 22 В начале апреля к нему пришел Питер Берне. - Извините, что я вам мешаю. Если вы заняты, я сейчас уйду. - Прекрати, - сказал Дон. - Можешь приходить в любое время. Я всегда буду тебе рад. - Я так и думал, что вы это скажете. Рики уезжает, слышали? - Да. Я приду провожать их в аэропорт. Они очень рады этой поездке. Но если ты хочешь видеть его, я позвоню и он придет. - Нет, прошу вас, не надо. Хватит и того, что я беспокою вас. - Питер, ради Бога! В чем дело? - Я видел мою мать, - сказал Питер. - Она мне все время снится. Как будто я снова в доме Льюиса и вижу, как Грегори Бэйт душит ее, и вспоминаю, каким он был потом - на полу в "Риальто". Как его куски шевелились.., не хотели умирать. - Ты говорил об этом с отцом? - Пытался. Но он не хочет слушать. Он смотрит на меня так, будто мне пять лет и я рассказываю какую-то детскую ерунду. - Не вини его, Питер. Никто, кроме нас, не поверит в это. Хорошо, что он хотя бы не считает тебя сумасшедшим. Может, он еще поверит тебе. Дело в другом. Мать любила тебя, и теперь, когда она умерла такой ужасной смертью, ее любовь осталась с тобой. Ты должен пронести ее через всю жизнь. Питер кивнул. - Я знал когда-то девушку, которая целыми днями сидела в библиотеке и говорила, что это предохраняет ее от человеческой подлости. Не знаю, как сложилась ее судьба, но знаю, что никто не может предохранить от подлости. Или от боли. Все, что нам остается - это идти вперед, пока мы не пройдем через это. - Я знаю, - сказал Питер, - но это так тяжело. - Это необходимо. И Корнелл - первый шаг к этому. У тебя будет столько дел, что ты забудешь обо всем, что здесь случилось. - Мы с вами еще увидимся? - Когда ты захочешь. А если я уеду из Милберна, я буду тебе писать. - Договорились, - сказал Питер. Глава 23 Рики присылал ему открытки из Франции; Питер продолжал приходить, и Дон видел, что потихоньку Анна Мостин и братья Бэйт выветриваются из его памяти. Питер завел новую подружку, которая тоже собиралась в Корнелл, и казался веселым. Но это был обманчивый мир. Дон продолжал ждать. Он наблюдал за всеми, кто приезжал в Милберн, но среди них никто не напоминал ему о Еве Галли. Несколько раз он набирал номер Флоренс де Пейсер и говорил: "Это Дон Вандерли. Анна Мостин мертва". В первый раз трубку просто положили; во второй женский голос спросил: "Это опять мистер Уильяме из банка? Сколько раз вам говорила, набирайте правильно номер". В третий раз оператор сообщил, что номер снят с пользования. Его деньги таяли. На счету в банке оставалось не больше трехсот долларов, и теперь, когда он снова много пил, этого могло хватить только на пару месяцев. После этого он будет вынужден устроиться на работу, а это помешает ему высматривать ту, кого он ищет. Два-три часа в день он сидел на скамейке в городском парке. Ты не знаешь ее шкалы времени, твердил он себе, не знаешь, в каком возрасте она появится. Ева Галли ждала пятьдесят лет. Это вполне может быть ребенок или кто-нибудь знакомый всем, горожанам - что ей стоит принять любое обличье? На этот раз Ночной сторож будет осторожнее. Но она должна появиться не позже, чем Рики умрет естественной смертью. В ближайшие десять лет. Сколько лет ей может быть сейчас? Восемь или девять. Самое большее, десять... Глава 24 Так он и нашел ее. Сперва он сомневался, глядя на девочку, которую как-то утром увидел на детской площадке. Она не была красивой и даже привлекательной - смуглая, нахмуренная, в ношенных вещах. Другие дети избегали ее, но это часто бывает: и, может быть, то, как она в одиночестве бродила по площадке или качалась на пустых качелях, было естественной реакцией. Но, может быть, дети просто почувствовали ее отличие от них? Он знал, что нужно спешить: его счет сократился до ста с небольшим долларов. Но если он увезет девочку и ошибется, то из него сделают маньяка. Во всякое случае, теперь он ходил на площадку с ножом, привязанным под рубашкой. Даже если он прав и эта девочка - та самая рысь Рики, то что ему делать? Она может позволить ему себя увезти и по дороге преспокойно сдать его в полицию. Но он не думал, что она это сделает - Ночной сторож явно намеревался расправиться с ним раз и навсегда, без вмешательства закона. Она не обращала на него внимания, но начала являться ему в снах - сидела рядом и смотрела на него, и он чувствовал на себе этот ее взгляд, даже когда она качалась на качелях. Он только подозревал, что она не обычный ребенок, и цеплялся за это подозрение с фанатичным отчаянием. Он начал бродить в парке - нестриженый, редко бреющийся человек с блуждающим взором. Его не гнали только потому, что узнавали, - весной Нед Роулс напечатал в "Горожанине" очерк о нем. Он был гражданином Милберна и, должно быть, обдумывал будущий роман. Людям нравится, когда в их городе заводится свой чудак, к тому же, все знали, что он дружит с Готорнами. Дон закрыл счет и снял с него оставшиеся деньги; он не мог спать, даже напившись, и знал, что возвращается к состоянию, испытанному им после смерти Дэвида. Каждое утро он привязывал нож к своему телу и шел в парк. Он зал, что если он чего-нибудь не сделает, то однажды утром не сможет встать с постели: нерешительность просто парализует его. И в этот раз он не сможет выйти из этого состояния, описав его. На другой день он подозвал к себе одного из играющих детей - застенчивого маленького мальчика. - Как зовут ту девочку? - спросил он. Мальчик помигал, переминаясь на месте, и ответил: - Анджи. - Анджи что? - Не знаю. - А почему никто с ней не играет? Мальчик сощурился на него, потом, видимо, решив, что ему можно доверять, приложил ладошку ко рту и шепотом сообщил: - Потому что она плохая. Он отошел, а девочка в это время качалась на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз. Анджи. Под жарким полуденным солнцем он внезапно похолодел. Той ночью Дон свалился с кровати, держась за голову, которая, казалось, раскалывалась на тысячу кусков, как разбитое блюдо. Он пошел в кухню выпить воды и увидел там - ему показалось, что увидел, - Сирса Джеймса, раскладывающего за столом пасьянс. Галлюцинация недовольно посмотрела на него, сказала: "Пора тебе убираться отсюда", - и вернулась к своему занятию. Он вернулся в спальню и начал запихивать в чемодан вещи, уложив на дно завернутый в рубашку дядин нож. В семь утра, не в силах оставаться дома, он пошел в парк, сел на скамейку и стал ждать. Девочка появилась в девять. На ней было то же розовое платье, которое он много раз видел, и она шла тихо, как всегда одна. В первый раз они встретились один на один. Он кашлянул, и она повернулась к нему. Он понял наконец, что пока он неделями высиживал здесь, боясь за свой рассудок, она терпеливо играла с ним. Даже сомнение (а оно до сих пор не покидайте его) было частью этой игры. Она ослабляла его, мучила его, как когда-то мучила Джона Джеффри, пока тот не прыгнул с моста в замерзшую реку. - Эй, - позвал он. Девочка села на качели и посмотрела на него. - Эй. - Чего тебе? - Поди сюда. Она встала и пошла к нему. Он боялся, ничего не мог с собой поделать. Девочка остановилась в двух шагах от него. - Как тебя зовут? - Анджи. - Анджи что? - Анджи Мессина. - Где ты живешь? - Тут. В городе. - Где? Она неопределенно указала куда-то на восток, в направлении Лощины. - Ты живешь с родителями? - Мои родители умерли. - Тогда с кем? - С людьми. - Ты слышала когда-нибудь о женщине по имени Флоренс де Пейсер? Она покачала головой: может, да, а может, и нет. Он посмотрел вверх, на солнце, не в силах говорить дальше. - Чего ты хочешь? - спросила девочка. - Хочу, чтобы ты поехала со мной. - Куда? - Так, Прокатиться. - Ладно. Дрожа, он встал со скамейки. Вот и все. Так просто. Так просто. Никто их не заметил. Что самое плохое ты сделал в жизни? Украл одинокую девочку и гнал машину без сна, без отдыха.., и прижимал нож к ее груди? Что самое плохое? Не поступок, но помышление: фильм ужасов, безостановочно крутящийся у него в голове. ЭПИЛОГ ЛОВУШКА ДЛЯ МОТЫЛЬКА - Положи нож, - раздался голос его брата. - Ты слышишь меня, Дон? Положи нож. Иначе это добром не кончится. Дон открыл глаза и увидел, что сидит в открытом ресторане, выходящем на улицу. Дэвид сидел напротив, все еще красивый и излучающий уверенность, но вместо костюма на нем был какой-то полотняный мешок: лацканы серые от пыли, в швах проросли бледные побеги. Мох густо покрывал рукава. Перед ним стояли отбивная и бокал вина; в одной руке он держал вилку, а в другой - дядин нож с костяной рукояткой. Дон расстегнул пуговицу на его рубашке и направил туда лезвие ножа. - Я устал от твоих шуток. Ты не мой брат и я не в Нью-Йорке. Я в комнате мотеля во Флориде. - И ты не выспался, - сказал брат. - Ты выглядишь ужасно, - Дэвид облокотился на стол и сдвинул большие солнечные очки на лоб. - Но, возможно, ты и прав. Тебя ведь это не удивляет, не так ли? Дон покачал головой. Глаза брата были ее глазами, хотя она и скопировала их удивительно точно. - Я знаю, что я прав. - Насчет девочки в парке? Конечно. Конечно, ты был прав. Ты ведь долго искал ее, так? -Да. - Но ведь через несколько часов бедная сиротка Анджи опять будет в парке. Лет в десять-двенадцать она будет как раз для Питера Бернса, как тебе кажется? Ну, правда, бедный Рики покончит с собой гораздо раньше. - Покончит с собой? - Это ведь так легко устроить, дорогой брат. - Не зови меня братом, - сказал Дон. - О, но мы же братья, - Дэвид улыбнулся. В комнате мотеля с постели встал неряшливо одетый негр, снимая с шеи саксофон. - А теперь послушай меня. Узнал? - Доктор Заячья лапка. - Собственной персоной. Лицо его было тяжелым, властным, и на нем был не клоунский наряд, как воображал Дон, а поношенный коричневый костюм со светлыми, почти розовыми заплатами. Его костюм тоже походил на пыльный мешок - от долгой жизни в дороге. И глаза его были пусты, как у девочки, - только белки их пожелтели, как клавиши старого рояля. - Я о тебе не думал. - Какая разница? Там есть много такого, о чем ты и подумать не можешь, - доверительный голос музыканта вторил тембру саксофона. - Пара легких побед не означают, что ты выиграл войну. Я много видел таких людей. Ты привез меня сюда, Дон, но куда ты денешь себя? Куда ты денешься от того, что не можешь даже вообразить? - Я могу стоять с тобой лицом к лицу, - сказал Дон. - Слышишь, старый шут? Доктор Заячья лапка рассмеялся - глухо и мерно, как камешек, прыгающий по волнам, и Дон вдруг очутился в апартаментах Альмы Моубли среди знакомых ему вещей, и перед ним на кушетке сидела сама Альма. - Ну в этом нет ничего нового, - проговорила она, все еще смеясь. - Мы с тобой много раз были лицом к лицу. И в долгих позициях тоже. - Убирайся, - сказал он. Превращения начали действовать на него: в желудке горело, в голове отдавались глухие удары. - Я думала, ты привык, - сказала она своим переливчатым голосом. - Ты ведь знаешь о нас больше, чем любой другой на этой планете. Если тебе не нравятся наши характеры, то уважай хотя бы наши таланты. - Я уважаю их не больше, чем трюки фокусника из ночного клуба. - Тогда я научу тебя уважать их, - она склонилась вперед, и теперь это был уже Дэвид с разбитым черепом, залитым кровью, с вывороченной, переломанной челюстью. - Дон? Ради Бога, Дон.., помоги мне, - Дэвид сполз на бухарский ковер, пачкая его кровью. - Сделай же что-нибудь. Дон.., ради Бога. Дон не мог этого выдержать. Он знал, что, если он нагнется к телу брата, они убьют его и с криком "Нет!" бросился к двери. Дверь распахнулась в темную комнату, полную людей, что-то наподобие ночного клуба ("Я сказал "ночной клуб", и она ухватилась за это", - подумал он), где белые и черные люди сидели за столиками лицом к эстраде. На краю эстрады сидел доктор Заячья лапка и кивал ему. Саксофон опять висел у него на груди и он перебирал пальцами кнопки, пока говорил. - Видишь, малыш, тебе придется уважать нас. Мы можем взять твой мозг и превратить его в кукурузную кашу, - он спрыгнул с эстрады и пошел к Дону. - Скоро, - из его широкого рта теперь исходил нежный голос Альмы, - скоро ты уже не будешь знать, где ты и что ты делаешь, все внутри тебя смешается, и ты не сможешь уже отличать правду от лжи, - он поднял саксофон и опять заговорил голосом доктора. - Видишь эту трубу? В нее я моту говорить девчонкам, что я люблю их, и это, быть может, ложь. Еще я могу говорить в нее, что я голоден, и это, быть может, правда. Но я моту сказать еще что-нибудь замечательное, и кто знает, правда это или ложь? Остается догадываться. Сложное дело. - Здесь слишком жарко, - сказал Дон. Ноги его дрожали, в голове продолжали отдаваться удары. Другие музыканты на эстраде готовились к выступлению; он боялся, что если они заиграют, музыка разорвет его в клочья. - Может, пойдем? - Как хочешь, - сказал доктор Заячья лапка, и его желтые белки заблестели. Тут ударил барабан, потом вступили литавры, звон меди наполнил воздух, и оркестр разом грянул что-то, поразившее его, как удар... И он шел по пляжу с Дэвидом, оба босые, и он не хотел смотреть на Дэвида в его жутком могильном костюме, поэтому он смотрел на море, и на чаек, и на пятна нефти на воде, блестевшие под лучами солнца. - Они просто ждут, - сказал Дэвид, - они могут ждать сколько угодно, пока мы не свалимся, понимаешь? Поэтому мы и не можем их победить. Можно выиграть несколько поединков, как ты в Милберне, но поверь мне - теперь они не оставят тебя в покое. И правильно сделают. Это не так уж плохо. - Нет, - прошептал Дон. И увидел на берегу, за ужасной головой Дэвида, коттедж, где они с Альмой жили когда-то, тысячу лет назад. - Так было и со мной. Я хотел все тут перевернуть. Но эти старые лисы - Сирс и Рики - знали столько всяких трюков, что в два счета затянули меня за поле. И тогда я решил, что смогу одолеть их только одним способом. - Сирс и Рики? - Конечно. Готорн, Джеймс и Вандерли. Разве не так? - Так и было, - сказал Дон, глядя на багровое солнце. - Да. И тебе лучше сделать то же, Дон. Видишь ли, они ведь живут вечно и видят нас насквозь, и когда ты думаешь, что прижал их, они выскальзывают и оказываются совсем в другом месте - совсем как те старые судейские крючки. Я сделал это, и теперь все это мое, - Дэвид обвел широким жестом дом, океан, солнце. - И мое, - рядом шла Альма в белом платье. - Как сказал тот музыкант, это сложное дело. Пятна нефти под ногами потемнели, радужные блики стали завиваться вокруг его щиколоток. - Что тебе нужно, малыш, - сказал доктор Заячья лапка, - так это выход. У тебя гудит голова и крутит живот, и ты устал, как негр на плантации. Тебе нужно отыскать дверь. - Дверь, - повторил Дон и тут же увидел перед собой высокую деревянную дверь, стоящую прямо на песке. На ней белело бумажное объявление, и он прочитал: Мотель "Вид на залив". 1. Администрация просит гостей выезжать днем или оплачивать следующую ночь. 2. Мы уважаем вашу собственность - пожалуйста, уважайте нашу. 3. Запрещается готовить в комнатах. 4. Администрация желает вам хорошего отдыха и счастливого пути. - Видишь? - сказал Дэвид. - Счастливого пути. Сделай то, что желает администрация. Открой дверь. Дон открыл дверь и шагнул за порог, на горячий асфальт автостоянки. Перед ним стояла Анджи, держащая открытой дверцу машины. Старик в очках с золотой оправой, похожий на Адольфа Эйхмана, равнодушно посмотрел ему вслед. Дон сел в машину. - Теперь поехали, - доктор Заячья лапка тяжело опустился на сиденье рядом с ним. - Ты теперь всегда найдешь эту дверь, так ведь? Ты теперь с нами. Дон вырулил со стоянки. - Куда теперь? - Куда, малыш? - негр усмехнулся. - По нашему пути. Это все, что у тебя осталось. Можем поехать куда-нибудь в деревню. Видишь? Конечно, он видел: глядя на дорогу, ведущую от Панама-Сити, он видел широкое поле, поросшее травой, и ветряную мельницу, медленно вращающую крыльями на легком ветерке. - Нет, - прошептал он. - Не надо. - Езжай, сынок. Просто езжай. Дон глотнул воздуха. Он знал, что смертельно устал, что обязательно уснет за рулем. - фу, парень, от тебя несет, как от козла. Не мешало бы тебе помыться. Как только голос музыканта замолк, о ветровое стекло ударили струи дождя. Дон включил дворники и увидел, что дождь стеной льет с внезапно потемневшего неба. Он закричал и, не соображая уже, что делает, нажал на газ. Автомобиль рванулся вперед и вылетел с дороги на открытый пляж. Его голова стукнулась о руль, и он лишь с трудом сообразил, что машина, застревая в песке, продолжает ехать по направлению к морю. На краю дороги стояла Альма Моубли в белом платье, протягивая к нему руки, словно хотела его удержать. - Чертов болван! - закричал доктор Заячья лапка, хватая его эа плечо. Дон почувствовал боль под рубашкой, сунул туда руку и вытянул нож. Он прокричал что-то нечленораздельное и ударил ножом туда, где сидел музыкант. - Чертов.., болван, - прохрипел доктор, хватая Дона за руки. Но он не отталкивал лезвие, а наоборот, направлял его к себе в сердце. За окном появилось лицо Альмы, кричащее, искаженное, как у ведьмы. Голова Дона уткнулась в шею доктора Заячья лапка, кровь заливала его. Машина уже не ехала, а летела над песком, подхваченная ветром, отшвырнувшим Дона к дверце, - смертельным ветром Ночного сторожа, швырнувшим машину прямо в залив. Машина погрузилась в воду, и тело музыканта съежилось и усохло, как когда-то тело Анны Мостин. Он почувствовал тепло и увидел, что дождь моментально прекратился и на небе появилось жаркое солнце Флориды. Вода пробивалась под дверцу и ее брызги сливались с предсмертным танцем доктора Заячья лапка. Его окружили тысячи вопящих голосов. - Ну ублюдок, - прошептал он, выжидая превращения. Зеленый свет залил внутренности машины. "Болван", - прошипел в последний раз голос ниоткуда, и машина затряслась, разбрасывая блики света, словно она была призмой, отражающей солнечные лучи. Дон уловил, как шипение перешло в сердитое жужжание и быстро схватил ладонями самое плотное световое пятно. Тело внутри было таким маленьким, что сперва он решил, что потерял его. Потом то, что было у него в руках, ужалило его. ПУСТИ МЕНЯ! Оно ужалило снова. Ему показалось, что рука раздулась, как футбольный мяч. Он сложил ладони вместе и стал сдавливать то, что было внутри. ВЫПУСТИ МЕНЯ! Он продолжал давить, несмотря на укусы, пока крик у него в голове не превратился в пронзительный визг. Плача - частью от боли, частью от дикого ощущения триумфа, от которого ему казалось, что он сияет, как солнце, источая свет из каждой поры, - он потянулся правой рукой к ножу на сиденье. Потом он распахнул дверцу прямо в залив. Голос в его мозгу превратился в рев. Оса - или что это было? - еще дважды ужалила его в руку. Он, плача, вылез из машины и по пояс погрузился в воду. "Пора посмотреть, что будет, если застрелить рысь". Он увидел у берега глядящих на него людей. Толстяк в форме сторожа бежал к берегу. "Пора посмотреть, что будет. Пора посмотреть". Он правой рукой махнул сторожу, чтобы тот уходил, а левую опустил в воду. Пускай оса охладится. Сторож увидел нож в его руке и потянулся рукой к кобуре. - С вами все в порядке? - крикнул он. - Убирайся! - Слушай, парень... ВЫПУСТИ МЕНЯ! Сторож опустил руку и попятился: удивление на его лице смешивалось с тревогой. - Я сделаю это, - сказал Дон, выбираясь на песок, и стал на колени. - Пора застрелить рысь. Он поднял нож над распухшей левой рукой и чуть раздвинул пальцы. Когда часть бешено извивающегося насекомого показалась наружу, он вонзил в него нож. НЕТ! ТЫ НЕ СМЕЕШЬ! Он отбросил отрезанную часть осы на песок, потом разрезал пополам оставшееся. НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ!.. - Эй, мистер... - сторож уже топал к нему. - Вы себе всю руку порезали. - И правда, - сказал Дон и бросил нож туда же, где валялись куски осы. Голос в его голове стих, рассыпавшись вдребезги. Краснолицый сторож взглянул на осу и наступил на нее, вдавив в песок. - Оса, - сообщил он. - Должно быть, укусила вас? А как это случилось? Неужели вас сдул этот ветер? Я такого никогда не видел.., да... Дон обмотал раненую руку рубашкой и опять опустил ее в воду, чтобы унять боль. - Вы что, хотели отомстить этой твари? - Я.., да. Я это сделал, - Дон улыбнулся, глядя в непонимающие глаза сторожа. - И правильно, - они оба глядели на торчащие из песка неподвижные ножки осы. - Больше не оживет. - Не похоже, - Дон придавил песок ботинком, окончательно хороня то, что там было. - Прибой ее унесет, - сказал сторож и пошел к набережной, где столпились любопытные. - Вам не нужна помощь? Можно подогнать грузовик и вытащить вашу машину. - Может быть. Спасибо. - Вы куда-то спешите? - Нет, уже нет, - сказал Дон, уже зная, что он теперь сделает. - Просто в Сан-Франциско есть женщина, с которой мне надо встретиться. Они пошли к набережной. Дон оглянулся, но не увидел ничего, кроме песка. Не увидел даже места, где похоронил ее. - Прибой утащит эту сволочь на самую Кубу. Не волнуйтесь, приятель. На корм рыбам. Дон закинул нож за пояс и вдруг испытал прилив любви ко всему живому, ко всему, что рождается и умирает, и живет свой краткий век под солнцем, как эти вот люди. Он знал, что это всего-навсего приток адреналина, но все равно ощущал это могучее, почти мистическое чувство. Дорогой Сирс. Дорогой Льюис. Дорогой Дэвид. Дорогой Джон, с которым он так и не познакомился. Дорогие Рики и Стелла, и дорогой Питер. Дорогие мои братья и сестры по человечеству. - Для парня, чья машина пошла на дно, вы выглядите чертовски счастливым, - заметил сторож. - Да, - сказал Дон. - Это так. Только не спрашивайте, почему.