на палубе огромного подводного судна, стоявшего в виду берега! Минут двадцать спустя мы поднялись на борт "Наутилуса". Люк был открыт. Укрепив шлюпку, мы вошли внутрь судна. Из салона доносились звуки органа. Я вошел туда. Капитан Немо, склонившись над клавишами, унесся в мир звуков. - Капитан! - сказал я. Он не слышал. - Капитан! - повторил я, касаясь его плеча. Он вздрогнул и обернулся. - А, это вы, господин профессор! - сказал он. - Удачна ли была охота? Обогатился ли ваш гербарий? - Вполне удачна, капитан, - отвечал я. - Но, на пашу беду, мы привели с собой целую толпу двуногих! - Каких двуногих? - Дикарей! - Дикарей? - повторил капитан Немо насмешливым тоном. - И вы удивляетесь, господин профессор, что, ступив на землю в любой части земного шара, вы встречаете дикарей? Дикари! Да где же их нет? И чем эти люди, которых вы называете дикарями, хуже других? - Но, капитан... - Что до меня, сударь, то я встречал их повсюду. - Но все же, - возразил я, - если вы не желаете видеть их на борту "Наутилуса", не следует ли принять меры предосторожности? - Не волнуйтесь, господин профессор, остерегаться их нет причины. - Но их очень много. - Сколько же вы их насчитали? - Не менее сотни. - Господин Аронакс, - сказал капитан Немо, не отнимая пальцев от клавишей, - пусть все население Новой Гвинеи соберется на берегу, и то "Наутилусу" нечего бояться их нападения. Пальцы капитана забегали по клавишам; и тут я заметил, что он ударял только по черным клавишам. Поэтому его мелодии приобретали совершенно шотландский колорит. Он забыл о моем присутствии, весь отдавшись грезам. Я не стал более беспокоить его. Я поднялся на палубу. Ночь уже наступила. Под этими широтами солнце заходит внезапно. В этих краях не знают сумерек. Очертания острова Гвебороар уже сливались с туманной далью. Но костры, зажженные на берегу, говорили, что туземцы и не собираются расходиться. Я провел на палубе в полном одиночестве долгие часы, то вспоминая о туземцах, - но уже без чувства страха, потому что уверенность капитана передалась и мне, - то, забыв о них, наслаждаясь великолепием тропической ночи. Мысленно я переносился во Францию, вслед за созвездиями Зодиака, которые через несколько часов засияют над моей родиной. Всходила луна среди созвездий зенита. И я подумал, что этот верный и галантный спутник нашей планеты вернется через двадцать четыре часа в здешние края, чтобы вздыбить океанские воды и поднять наш корабль с его кораллового ложа. Около полуночи, убедившись, что на темных водах так же спокойно, как и в прибрежных рощах, я сошел в каюту и заснул спокойно. Ночь прошла без происшествий. Папуасов, несомненно, пугало чудовище, возлежавшее на коралловой отмели, иначе через открытый люк они легко бы проникли внутрь "Наутилуса". В десять часов утра 8 января я поднялся на палубу. Занималась утренняя заря. Туман рассеивался, и вскоре показался остров: сперва очертания берегов, затем вершины гор. Туземцы по-прежнему толпились на берегу; их было больше, чем накануне, - человек пятьсот - шестьсот. Более смелые, воспользовавшись отливом, обнажившим прибрежные рифы, оказались не далее двух кабельтовых от "Наутилуса". Я видел ясно их лица. То были настоящие папуасы атлетического сложения, с высоким крутым лбом, с большим, но не приплюснутым носом и белыми зубами. Красивое племя! Курчавые волосы, выкрашенные в красный цвет, представляли резкий контраст с их кожей, черной и лоснящейся, как у нубийцев. В ушах, с разрезанными надвое и оттянутыми книзу мочками, были продеты костяные серьги. Вообще же дикари были нагие. Между ними я приметил нескольких женщин в настоящих кринолинах, сплетенных из трав; юбки едва прикрывали колена и поддерживались на бедрах поясом из водорослей. Некоторые мужчины носили на шее украшения в виде полумесяца и ожерелья из белых и красных стекляшек. Почти все они были вооружены луками, стрелами и щитами, а за плечами у них висели сетки, наполненные округлыми камнями, которые они мастерски метали пращою. Один из вождей довольно близко подошел к "Наутилусу" и внимательно рассматривал его. Должно быть, это был "мало" высшего ранга, потому что на нем была наброшена циновка ярчайшей раскраски и с зубцами по краю. Не составляло труда подстрелить туземца; но я решил, что разумнее подождать нападения с их стороны. При столкновении европейцев с дикарями нам следует защищаться, а не нападать. Во время отлива туземцы неотступно сновали вокруг судна, но ничем не проявляли своей враждебности. Я расслышал слово "assai", которое они часто повторяли, и по их жестам понял, что меня приглашают сойти на берег, но я уклонился от приглашения. Итак, шлюпка не трогалась с места к величайшему огорчению мистера Ленда, которому не терпелось пополнить запасы провизии. Канадец, не теряя времени, занялся приготовлением консервов из мяса и муки, вывезенных с острова Гвебороар. Что касается дикарей, то они в одиннадцать часов утра, лишь только начался прилив и верхушки коралловых рифов стали исчезать под водой, возвратились на берег. Очевидно, туземцы пришли с соседних островов, или, вернее, с Папуа. Однако не видно было ни одной пироги. Чтобы убить время, я вздумал поскрести драгой морское дно, сплошь усеянное раковинами, полипами и богатое водорослями: сквозь прозрачные воды глаз проникал в морские пучины. Кстати, нынче был последний день пребывания "Наутилуса" в здешних краях, потому что завтра, во время прилива, по словам капитана Немо, "Наутилус" выйдет в открытое море. Я позвал Конселя, и тот принес мне легкую драгу, напоминавшую устричные драги. - А как дикари? - спросил Консель. - С позволения господина профессора, эти туземцы как будто не так уж злы! - Однако они людоеды, друг мой! - Пускай, хоть и людоеды, а все же, возможно, честные люди! - отвечал Консель. - Разве сластена не может быть порядочным человеком? Одно не мешает другому. - Ладно, Консель, пусть будет по-твоему! Допустим, что эти честные людоеды честно пожирают своих пленников. Но я не желаю быть съеденным, хотя бы и честно, поэтому буду держаться настороже. Капитан Немо не собирается, видимо, принимать меры предосторожности. Ну-с, давай-ка выметывать сети! В продолжение двух часов мы старательно бороздили драгой морское дно, но ничего примечательного не выловили. Драга собирала Множество разных ракушек; тут были и "уши Мидаса", арфы, гарпы и особенно молотки, пожалуй, самые красивые, какие когда-либо доводилось видеть. Попалось также несколько голотурий, жемчужных раковин и с дюжину мелких черепах, которых мы оставили для корабельного стола. И вот, когда я менее всего ожидал удачи, мне в руки попалось настоящее чудо природы, вернее сказать, уродство природы, какое чрезвычайно редко встречается. Консель, закинув драгу, вытащил множество довольно обыкновенных ракушек. Я взглянул в сетку и, сунув в нее руку, с чисто кинхиологическим, попросту говоря, с пронзительным криком, какой когда-либо вырывался из человеческого горла, вынул оттуда раковину. - Что случилось с господином профессором? - спросил с удивлением Консель. - Не укусил ли кто господина профессора? - Не беспокойся, друг мой! Но я охотно бы поплатился пальцем за такую находку. - Находку? - Вот за эту раковину, - сказал я, показывая ему предмет своего восторга. - Да это же простая пурпурная олива, рода олив, отряда гребенчатожаберных, класса брюхоногих, типа моллюсков... - Верно, Консель! Но у раковины завиток идет не справа налево, как обычно, а слева направо! - Неужели? - воскликнул Консель. - Да, мой друг! Раковина-левша! - Раковина-левша! - повторил Консель взволнованным голосом. - Погляди-ка на ее завиток! - Ах, если господину профессору угодно мне поверить, - сказал Консель, взяв дрожащей рукой драгоценную раковину, - я никогда еще так не волновался! И было от чего взволноваться! Из наблюдений натуралистов известно, что в природе движение идет справа налево. Все светила и их спутники описывают круговые пути с востока на запад! У человека правая рука развита лучше, нежели левая, а следовательно, все инструменты, приборы, лестницы, замки, пружины часов и прочее приспособлены, чтобы действовать справа налево. Природа, свивая раковины, следует тому же закону. Завитки раковины за редкими исключениями завернуты справа налево. И если попадается раковина-левша, знатоки ценят ее на вес золота. Итак, мы с Конселем были поглощены созерцанием нашего сокровища. И я уже мечтал обогатить своей находкой Парижский музей, как вдруг камень, брошенный каким-то туземцем, разбил нашу драгоценность в руке Конселя. Я вскрикнул. Консель, схватив мое ружье, прицелился в дикаря, размахивавшего пращой в десяти метрах от нас. Я бросился к Конселю, но он уже успел выстрелить, и электрическая пуля разбила браслет из амулетов, украшавший запястье дикаря! - Консель! - кричал я. - Консель! - Да разве господину профессору не угодно было видеть, что этот каннибал первым бросился в атаку? - Раковина не стоит человеческой жизни, - сказал я. - Ах, бездельник! - вскричал Консель. - Лучше бы он размозжил мне плечо! Консель был искренен, но я остался при своем мнении. Между тем за то короткое время, что мы были заняты раковиной, положение изменилось. Десятка два пирог кружило вокруг "Наутилуса". Пироги туземцев - попросту говоря, выдолбленные древесные стволы, длинные и узкий, удивительно быстроходные и устойчивые благодаря двойному бамбуковому балансерному шесту, который держится на поверхности воды. Пироги управлялись ловкими полунагими гребцами, и я не без тревоги наблюдал, как они все ближе подплывали к нашему судну. Папуасы уже входили, видимо, в сношения с европейцами, и суда их были им знакомы. Но эта длинная стальная сигара, едва выступавшая из воды, без мачт, без труб!.. Что могли они думать? Ничего хорошего, потому что некоторое время они держались от нас на почтительном расстоянии. Но, обманутые неподвижностью судна, папуасы постепенно осмелели и теперь выжидали случай свести с нами знакомство. Но именно это знакомство и надо было отвратить. Наши ружья, стрелявшие бесшумно, не могли испугать туземцев, уважающих только громобойные орудия. Гроза без раскатов грома менее страшит людей, хотя опасен не гром, а молния. Пироги подошли довольно близко к "Наутилусу", и на борт посыпалась туча стрел. - Черт возьми! Настоящий град! - сказал Консель. - И, как знать, не отравленный ли град! - Надо предупредить капитана Немо, - крикнул я, спускаясь в люк. Я пошел прямо в салон. Там никого не было. Я решил постучать в каюту капитана. - Войдите, - ответили мне из-за двери. Я вошел в каюту. Капитан Немо был занят какими-то вычислениями, испещренными знаками Х и сложными алгебраическими формулами. - Я потревожил вас? - спросил я из вежливости. - Совершенно верно, господин Аронакс, - ответил мне капитан, - но, очевидно, у вас на это есть серьезная причина? - Чрезвычайно серьезная! Пироги туземцев окружили "Наутилус", и через несколько минут нам, вероятно, придется отражать нападение дикарей. - А-а! - сказал спокойно капитан Немо. - Они приплыли в пирогах? - Да, капитан! - Ну, что ж! Надо закрыть люк. - Безусловно! И я пришел вам сказать... - Ничего нет проще, - сказал капитан Немо. И, нажав кнопку электрического звонка, он отдал по проводам соответствующее приказание в кубрик команды. - Вот и все, господин профессор, - сказал он минутой позже. - Шлюпка водворена на место, люк закрыт. Надеюсь, вы не боитесь, что эти господа пробьют обшивку, повредить которую не могли снаряды вашего фрегата? - Не в этом дело, капитан! Есть другая опасность. - Какая же, сударь! - Завтра в этот же час потребуется открыть люк, чтобы накачать свежего воздуха в резервуары "Наутилуса". - Совершенно верно, сударь! Наше судно дышит на манер китообразных. - Ну, а в это время папуасы займут палубу! Как тогда мы избавимся от них? - Значит, вы уверены, сударь, что они взберутся на борт? - Уверен! - Ну, что ж, сударь, пускай взбираются. Я не вижу причины мешать им. В сущности папуасы - бедняги! Я не хочу, чтобы мое посещение острова Гвебороар стоило жизни хотя бы одному из этих несчастных!. Все было сказано, и я хотел уйти. Но капитан Немо удержал меня и усадил около себя. Он с интересом расспрашивал меня о наших экскурсиях на остров, о нашей охоте и, казалось, никак не мог понять звериной жадности канадца к мясной пище. Затем разговор перешел на другие темы; и хотя капитан Немо не стал откровеннее, все же он показался мне более любезным. Речь зашла и о положении "Наутилуса", севшего на мель в тех же водах, где чуть не погибли корветы Дюмон д'Юрвиля. - Этот д'Юрвиль был одним из ваших великих коряков, - сказал капитан, - и одним из просвещеннейших мореплавателей! Это французский капитан Кук. Злосчастный ученый! Преодолеть сплошные льды Южного полюса, коралловые рифы Океании, увернуться от каннибалов тихоокеанских островов - и погибнуть нелепо при крушении пригородного поезда! Если этот энергичный человек имел время подумать в последние минуты своей жизни, представляете себе, что он должен был пережить! Произнося эти слова, капитан Немо явно волновался, и его взволнованность делала ему честь. Затем, с картой в руках, мы проследили пути всех экспедиций французского мореплавателя, всех его кругосветных путешествий, вплоть до его попыток проникнуть к Южному полюсу, окончившихся открытием земель Адели и Луи Филиппа. Наконец, мы просмотрели его гидрографические описания и карты важнейших островов Океании. - То, что сделал ваш д'Юрвиль на поверхности морей, - сказал капитан Немо, - я повторил в океанских глубинах, но мои исследования, притом более точные, не потребовали стольких усилий. "Астролябия" и "Зеле", вечно боровшиеся с морскими бурями, не могут идти в сравнение с "Наутилусом", настоящим подводным домом, с рабочим покойным кабинетом! - Но все же, капитан, - сказал я, - между корветами Дюмон д'Юрвиля и "Наутилусом" есть некоторое сходство. - А именно, сударь? - "Наутилус", как и корветы, тут же сел на мель! - "Наутилус" не садился на мель, сударь, - холодно ответил капитан Немо. - "Наутилус" так устроен, что можешь невозбранно отдыхать на лоне морей. И мне не придется, подобно д'Юрвилю, чтобы снять с мели свои корветы, прибегать к мучительным усилиям; "Астролябия" и "Зеле" едва не погибли в этом проливе, а мой "Наутилус" не подвергается ни малейшей опасности. Завтра в положенное время морской прилив бережно поднимет судно, и оно выйдет в открытое море. - Капитан, - ответил я, - не сомневаюсь, что... - Завтра, - сказал в заключение капитан Немо, - завтра, в два часа сорок минут пополуночи, "Наутилус" всплывет и без малейшего повреждения выйдет из Торресова пролива. С этими словами, сказанными крайне резким тоном, капитан Немо встал и слегка кивнул головой, что означало: разговор окончен! Я вышел из каюты и направился к себе. Я застал там Конселя, желавшего знать, каковы результаты моего свидания с капитаном. - Друг мой, - сказал я, - капитан высмеял меня, стоило мне заикнуться, что якобы туземцы Папуа угрожают "Наутилусу". Ну, что ж! Будем полагаться на капитана и пожелаем себе покойной ночи! - Господину профессору не понадобятся мои услуги? - Нет, друг мой! А что делает Нед Ленд? - С позволения господина профессора, - отвечал Консель, - Нед Ленд готовит паштет из кенгуру. Паштет, говорит, будет просто чудо! Оставшись один, я лег в постель, но спал дурно. До меня доносились неистовые крики дикарей, ворвавшихся на палубу. Так прошла ночь. Экипаж "Наутилуса" по-прежнему бездействовал. Присутствие на судне каннибалов беспокоило команду столько же, сколько беспокоят солдат в блиндированном форту муравьи, ползающие по блиндажу. Я встал в шесть часов утра. Люк был закрыт. Стало быть, запас кислорода не возобновлялся со вчерашнего дня. Но все же аварийные резервуары, своевременно приведенные в действие, выпустив несколько кубических метров кислорода, освежали воздух. До полудня я работал в каюте, не видав даже мельком капитана Немо. На борту не заметно было каких-либо приготовлений к отплытию. Подождав еще некоторое время, я вышел в салон. Часы показывали половину третьего. Через десять минут морской прилив должен был достигнуть своей высшей точки, и, если капитан Немо не ошибся в расчетах, "Наутилус" снимется с мели. Иначе придется ему долгие месяцы почивать на своем коралловом ложе! Но тут корпус корабля начал вздрагивать, предвещая скорое освобождение! Я услыхал, как заскрипела его обшивка, касаясь известковых отложений шероховатого кораллового дна. В два часа тридцать пять минут в салон вошел капитан Немо. - Отплываем, - сказал он. - А-а!.. - молвил я. - Я приказал открыть люк. - А папуасы? - Папуасы? - повторил капитан Немо, чуть пожав плечами. - А они невзначай не проникнут внутрь судна? - Каким путем? - Через открытый люк. - Господин Аронакс, - спокойно ответил капитан Немо, - не всегда можно войти через люк "Наутилуса", даже если он открыт. Я посмотрел на капитана. - Не понимаете? - спросил он. - Ни слова! - Прошу вас следовать за мной, и вы все поймете. Мы подошли к среднему трапу, Нед Ленд и Консель были уже там и с величайшим любопытством наблюдали, как несколько матросов открывали люк при диких криках и воплях, раздававшихся с палубы. Крышка люка откинулась наружу... В отверстии показалось десятка два страшных физиономий. Но не успел первый же туземец взяться за поручни трапа, как был отброшен назад неведомой силой. Дикарь с диким воем пустился бежать без оглядки, выкидывая отчаянные сальто-мортале. Десяток его сородичей кинулись было к трапу, но их постигла та же участь. Консель ликовал. Нед Ленд, движимый своими дикими инстинктами, тоже кинулся к трапу. Но и канадца в свою очередь отбросило назад, стоило ему схватиться за поручни! - Тысяча чертей! - вопил он. - В меня ударила молния! И тут я понял все. Металлические поручни представляли собою кабель тока высокого напряжения. Всякий, кто прикасался к ним, получал электрический удар, - и удар мог быть смертельным, если б капитан Немо включил в этот проводник электричества ток всех своих батарей! Короче говоря, между нападающими и нами была как бы спущена электрическая завеса, через которую никто не мог безнаказанно проникнуть. Перепуганные насмерть папуасы обратились в бегство. А мы, сдерживая улыбку, успокаивали и растирали Неда Ленда, изрыгавшего ругательства. В этот момент девятый вал вынес на своем гребне наше судно, и наконец-то "Наутилус" восстал со своего кораллового ложа! Было два часа сорок минут - время, назначенное капитаном Немо. Заработали винты, и водорез с величественной медлительностью начал рассекать океанские воды. Скорость вращения винта все увеличивалась, и подводный корабль, всплыв на поверхность океана, вышел целым и невредимым из опасных вод Торресова пролива. 23. НЕОБЪЯСНИМАЯ СОНЛИВОСТЬ На следующий день, 10 января, "Наутилус" вышел в открытый океан. Он шел со скоростью тридцати пяти миль в час. Винт вращался с такой быстротой, что я не мог сосчитать количество его оборотов в минуту. Но моему восхищению не было предела, стоило лишь вспомнить, что электричество, эта чудесная сила, не только приводит в движение, обогревает и освещает судно, но и служит защитой от нападения извне, превращая его в некий ковчег завета, неприкосновенный для непосвященного. И невольно мои мысли перенеслись на творца, создавшего такое диво! Мы держали курс прямо на запад и 11 января обогнули мыс Уэссел, расположенный под 135o долготы и 10o северной широты и образующий собою восточную оконечность залива Карпентария. Коралловые рифы встречались часто, но они были разбросаны далеко друг от друга и притом с большой точностью обозначены на карте. "Наутилус" благополучно миновал буруны Моне и рифы Виктория, под 130o долготы, на десятой параллели, которой мы неуклонно держались. Тринадцатого января мы вошли в воды Тиморского моря, в виду острова того же названия, под 122o долготы. Этот остров, занимавший площадь в тысяча шестьсот двадцать пять квадратных лье, управляется раджами. Раджи именуются сыновьями крокодила, короче говоря, относят себя к существам высшей породы, на какую только может притязать человек. Их пресмыкающиеся предки в изобилии водятся в местных реках и являются предметом особого почитания. Их оберегают, балуют, ласкают, кормят, им предлагают в пищу молодых девушек, и горе чужеземцу, который занесет руку на священное животное! Но "Наутилусу" не пришлось столкнуться с этими гадами. Остров Тимор мы видели мимоходом, в полдень, когда помощник капитана делал свое очередное наблюдение. Также мельком видел я и островок Роти, входящий в ту же группу; говорят, здешние женщины славятся на малайских рынках своей красотою. Тут "Наутилус" уклонился к юго-западу от принятой ранее широты и пошел по направлению к Индийскому океану. В какие края увлекает нас фантазия капитана Немо? Возвратится ли он к берегам Азии? Приблизится ли к берегам Европы? Вряд ли! Зачем плыть туда человеку, который бежит от населенных континентов? Не ринется ли он на юг? Не обогнет ли он мыс Доброй Надежды, а затем мыс Горн? Не отважится ли направить свой путь к Южному полюсу? А может быть, возвратится в моря Тихого океана, где для подводного корабля такой простор? Ответ даст будущее. Пройдя вдоль рифов Картье, Гиберниа, Серингапатама, Скотта, этих последних усилий твердой стихии победить стихию жидкую, 14 января мы были уже за пределами каких-либо признаков земли. "Наутилус" перешел на среднюю скорость и, покорствуя воле капитана, то опускался в морские глубины, то всплывал на поверхность океана. Во время этого плавания капитан Немо сделал интересные наблюдения относительно температуры мирового океана на разных глубинах. В обычных условиях для измерения колебаний температуры в морях пользуются довольно сложными приборами, показатели которых не всегда заслуживают доверия, особенно показания термометрических зондов, стекло которых часто не выдерживает давления в глубинных слоях воды, а также и показания аппаратов, действие которых основано на неодинаковой электропроводимости некоторых металлов. Проверить полученные данные повторным опытом представляет значительные трудности. Между тем капитан Немо измерял температуру глубинных вод океана, погружаясь в морские пучины, и его термометр, приходя в соприкосновение с водными слоями различных глубин, давал точные и бесспорные показания. Итак, приводя попеременно в действие то резервуары, наполненные водой, то наклонные рули глубины, капитан Немо имел возможность исследовать температуру, начиная от поверхностных слоев воды до глубинных, погружаясь постепенно на три, четыре, пять, семь, девять и десять тысяч метров ниже уровня океана; и он пришел к выводу, что под всеми широтами температура воды на глубине тысячи метров понижается до четырех с половиною градусов [это правильно только для широкого экваториального пояса между 50o северной и южной широты; севернее и южнее температура воды на глубине 1000 метров значительно ниже]. Я следил за этими исследованиями с величайшим интересом. Капитан Немо вносил в свои опыты истинную страсть. Я часто спрашивал себя: на что ему научные исследования? Для пользы человечества? Невероятно, потому что рано или поздно его труды погибнут вместе с ним в каком-нибудь море, не обозначенном на карте! Не готовился ли он сделать меня душеприказчиком своих открытий? Не рассудил ли он положить конец моему подводному путешествию? Но конца еще не предвиделось. Как бы то ни было, капитан Немо ознакомил меня с цифровыми данными, полученными им в результате исследования плотности воды в главнейших морях земного шара. Из этих научных наблюдений я сделал отнюдь не научный вывод, касающийся меня лично. Произошло это утром 15 января. Капитан Немо, с которым мы прохаживались по палубе, спросил меня, известна ли мне плотность морской воды на различных глубинах? Я отвечал отрицательно, прибавив, что в этой области не имеется еще достаточно проверенных научных исследований. - Я сделал эти исследования, - сказал он, - и ручаюсь за их точность. - Хорошо, - отвечал я, - но на борту "Наутилуса" совсем обособленный мир, и открытия его ученых никогда не дойдут до Земли. - Вы правы, господин профессор, - сказал он после короткого молчания. - На борту обособленный мир! Он так же обособлен от Земли, как обособлены планеты, вращающиеся вместе с Землей вокруг Солнца; и наши труды так же не дойдут до Земли, как и труды ученых Сатурна или Юпитера. Но раз случай соединил наши жизни, я посвящу вас в конечные выводы моих исследований. - Я вас слушаю, капитан. - Вам, господин профессор, разумеется, известно, что морская вода обладает большей плотностью, нежели пресная, но что плотность воды не везде одинакова. В самом деле, если принять за единицу плотность пресной воды, то плотность вод Атлантического океана будет равна одной целой и двадцати восьми тысячным, вод Тихого океана - одной целой и двадцати шести тысячным, и одной целой и тридцати тысячным равняется плотность вод Средиземного моря... "А-а! - подумал я, - он заходит и в Средиземное море!" - ...одной целой и восемнадцати тысячным для вод Ионического моря и одной целой и двадцати девяти тысячным для вод Адриатического моря. По-видимому, "Наутилус" не избегал и самых оживленных морей Европы. Я из этого заключил, что когда-нибудь - и, как знать, не скоро ли? - мы приблизимся к берегам более цивилизованных континентов. И подумал, что Нед Ленд, вполне естественно, обрадуется подобной возможности. Некоторое время мы с капитаном посвящали целые дни научным исследованиям, - определяли соленость морской воды на различных глубинах, проникновение света в толщу воды, - и во всех случаях капитан Немо выказывал удивительную изобретательность, которая равнялась только его внимательности ко мне. Затем он снова исчез, и я по-прежнему оказался в одиночестве на борту его подводного корабля. Шестнадцатого января "Наутилус", казалось, погрузился в сон в нескольких метрах под уровнем моря. Электрические машины остановились, винт бездействовал, отдав судно на произвол течения. Я решил, что экипаж занят ремонтом машин, связанным с их работой на больших скоростях. В тот день мне и моим товарищам довелось быть очевидцами любопытного явления. Створы в окнах салона раздвинулись. Электрический прожектор не был зажжен. Небо, затянутое грозовыми тучами, бросало слабый свет в верхние слои океанских вод. В окружающей нас жидкой среде царил полумрак. Я любовался водной стихией в этом сумеречном освещении, и большие рыбы проносились мимо нас, как китайские тени. И вдруг мы попали в полосу яркого света. Сначала я думал, что заработал прожектор и, попав в полосу его лучей, засветились темные воды. Но я ошибся и, вглядевшись внимательнее, понял свое заблуждение. "Наутилус" был снесен течением в светящиеся слои воды, вспыхивающей огнями, особенно ослепительными в мраке морских пучин. То было свечение мириадов микроскопических морских организмов. Интенсивность свечения еще увеличивалась, отраженная металлической обшивкой судна. Светящаяся водная масса то, подобно доменной печи, изливала как бы огненные струи, и взметались тысячи искр, то превращалась в сплошной поток как бы расплавленного свинца. Все вокруг этого полыхающего пространства уходило в тень, если это понятие тут применимо! Нет! То не был искусственный свет нашего прожектора! Тут чувствовался избыток жизненных сил! То был живой свет! И действительно, в этих водах образовалось скопление морских жгутиковых ночесветок (Noctiluca miliaris), настоящих студенистых шариков с нитеобразными щупальцами, образующих целые колонии: в тридцати кубических сантиметрах воды их насчитывают до двадцати пяти тысяч. Сияние ночесветок усиливалось трепетным мерцанием медуз, сиянием фолад и множества других фосфоресцирующих организмов, выделяющих светящееся вещество. В течение многих часов "Наутилус" плыл в светящихся водах; и нашему восхищению не было границ, когда мы увидели больших морских животных, резвившихся, как саламандры, в пламени! В этом живом свете плескались изящные и увертливые дельфины, неутомимые клоуны морей, и предвестник ураганов - меч-рыба длиной в три метра, порою задевавшая своим грозным мечом хрустальное стекло. Затем появились более мелкие рыбки, спинороги, макрели-прыгуны, щетинозубы (хирурги-носачи) и сотни других рыбок, бороздивших светоносную стихию. Было что-то чарующее в ослепительном свечении моря. Быть может, атмосферные условия усиливали напряженность этого явления? Быть может, "ад океаном разразилась гроза? Но на глубине нескольких метров под уровнем моря не чувствовалось бушевания стихий, и "Наутилус" мирно покачивался в лоне спокойных вод. Мы плыли, и все новые чудеса развертывались перед нашим изумленным взором. Консель без конца классифицировал своих зоофитов, членистоногих, моллюсков и рыб. Дни летели, и я потерял им счет. Нед, по обыкновению, старался разнообразить наш стол. Мы, как улитки, сидели в своей раковине. И я могу засвидетельствовать, что в улитку превратиться вовсе нетрудно! Наше пребывание на подводном корабле начинало нам казаться вполне естественным и даже приятным, и мы уже стали забывать, что существует иная жизнь на поверхности земного шара. Но одно происшествие неожиданно вернуло нас к сознанию действительности. Восемнадцатого января "Наутилус" проходил под 105o долготы и 15o широты. Надвигались грозовые тучи, на море начинался шторм. Задул крепкий норд-остовый ветер. Барометр, постепенно падавший последние дни, предвещал бурю. Я взошел на палубу в то время, как помощник капитана исследовал горизонт. Я ожидал, что он скажет свою обычную фразу. Но на этот раз он произнес другие слова, столь же непонятные. Тотчас же на палубе появился капитан Немо с зрительной трубой в руке и стал всматриваться в горизонт. Несколько минут капитан, не отводя от глаз зрительной трубы, пристально вглядывался в какую-то точку на горизонте. Затем, резко обернувшись, он обменялся со своим помощником несколькими словами на непонятном наречии. Последний, казалось, был очень взволнован, хотя и пытался сохранить спокойствие. Капитан Немо лучше владел собою и не терял своего обычного хладнокровия. По-видимому, он высказывал какие-то соображения, которые его помощник опровергал. По крайней мере я понял так по их тону и жестам. Я внимательнейшим образом всматривался в туманную даль, но ничего не приметил. Пустынны были бледные очертания горизонта. Капитан Немо ходил взад и вперед по палубе, не глядя в мою сторону; возможно, он меня и не заметил. Шаг его был тверд, но, может быть, несколько менее размерен, чем обычно. Иногда он останавливался и, сложив руки на груди, вглядывался в море. Чего искал он в этой необозримой пустыне? "Наутилус" шел в сотнях миль от ближайшего берега. Помощник капитана в свою очередь поднес к глазам зрительную трубу и напряженно всматривался вдаль; он явно нервничал, топал ногами, метался по палубе, являя собою полную противоположность своему начальнику. Впрочем, таинственная история должна была вскоре разъясниться, потому что по приказанию капитана машины заработали на большой скорости. Помощник опять обратил внимание капитана на какую-то точку на горизонте. Капитан прекратил хождение но палубе и навел трубу в указанном направлении. Он долго не отнимал трубы от глаз. А я, чрезвычайно заинтригованный происходящим, сошел в салон, взял там отличную зрительную трубку, которой всегда пользовался, и вернулся на палубу. Опершись на выступ штурвальной рубки, я приготовился обозревать горизонт. Но не успел я поднести трубку к глазам, как ее вырвали из моих рук. Я обернулся. Передо мною стоял капитан Немо. Я не узнал его. Лицо его исказилось. Глаза горели мрачным огнем, брови сдвинулись. Полуоткрытый рот обнажил зубы. Его напряженная поза, сжатые кулаки, втянутая в плечи голова - все дышало бешеной ненавистью. Он не шевельнулся. Трубка валялась на полу. Чем вызвал я его гнев? Не вообразил ли он, что я раскрыл какую-то тайну, которую не положено было знать пленнику "Наутилуса"? Нет! Не на меня был обращен его гнев! Он даже не взглянул на меня. Взор его был прикован к горизонту. Наконец, капитан Немо овладел собою. Его лицо обрело обычное холодное выражение. Он обратился к своему помощнику на незнакомом языке. Сказав ему несколько слов, капитан заговорил со мной. - Господин Аронакс, - сказал он повелительным тоном, - вы обязаны выполнить условие, которым вы связаны со мной. - В чем дело, капитан? - Вы и ваши спутники обязаны побыть взаперти, покуда я не сочту возможным освободить вас из заключения. - Здесь вы хозяин, - отвечал я, пристально глядя на него. - Но разрешите задать вам один вопрос? - Ни единого, сударь! Спорить было бесполезно. Приходилось подчиниться. Я вошел в каюту, отведенную Неду Ленду и Конселю, и объявил им волю капитана. Предоставляю вам судить, какое впечатление произвел на канадца этот приказ! Впрочем, рассуждать не было времени. Четыре матроса ожидали у двери. Нас отвели в ту же самую каюту, в которой мы были заключены в первый день нашего пребывания на "Наутилусе". Нед Ленд пытался протестовать. Но в ответ захлопнулась дверь. - Не угодно ли господину профессору объяснить, что все это означает? - спросил Консель. Я рассказал о всем случившемся. Они были так же удивлены, как и я, и терялись в догадках. Разгневанное лицо капитана не выходило у меня из головы. Мысли мои путались, и я строил самые нелепые предположения. Из раздумья меня вывел возглас Неда Ленда: - Ба! Завтрак на столе! В самом деле, стол был уставлен яствами. Распоряжение было, видимо, сделано в тот момент, когда капитан отдавал приказ развить большую скорость. - Не пожелает ли господин профессор выслушать небольшой совет? - спросил Консель. - Пожалуйста, мой друг, - отвечал я. - Господину профессору нужно позавтракать из благоразумия. Ведь неизвестно, что может случиться. - Ты прав, Консель. - Увы, - сказал Нед Ленд, - нам подали рыбные блюда! - Друг Нед, - возразил Консель, - а что бы вы сказали, если б вовсе не было завтрака! Этот довод пресек жалобы гарпунера. Сели за стол. Завтракали молча. Я ел мало, Консель "насиловал себя" из того же благоразумия, один Нед Ленд не терял времени попусту! Позавтракав, прикорнули по уголкам. Но тут матовое полушарие у потолка погасло, и мы остались в полной темноте. Нед Ленд сразу же уснул. Но меня удивило: дремал и Консель! Что могло вызвать у него столь внезапную сонливость? Однако и меня самого неодолимо клонило ко сну. Я боролся со сном. Но веки тяжелели и непроизвольно смыкались. У меня начинались галлюцинации. Очевидно, в кушанья было подмешано снотворное! Неужто капитану Немо мало было посадить нас под замок, ему понадобилось еще усыпить нас? Я из последних сил пытался побороть сонливость. Но нет! Дыхание становилось все затрудненнее. Смертельный холод сковывал, как бы парализовал, мои конечности. Веки, словно налитые свинцом, сомкнулись. Я не мог открыть глаз. Тяжелый сон овладевал мною. Меня мучили кошмары. Вдруг видения прекратились. Я потерял сознание. 24. КОРАЛЛОВОЕ ЦАРСТВО Я проснулся утром со свежей головой. К моему немалому удивлению, я лежал в постели, в своей каюте. Несомненно, и мои спутники тоже были перенесены в их каюту. Стало быть, они не больше моего могли знать, что произошло минувшей ночью. Оставалось лишь уповать, что какая-нибудь случайность раскроет в будущем эту таинственную историю. Мне захотелось подышать свежим воздухом. Но могу ли я выйти, не заперта ли каюта на ключ? Я толкнул дверь. Дверь отворилась, и я узким коридором прошел к трапу. Люк, запертый накануне, был открыт. Я вышел на палубу. Нед Ленд с Конселем уже ожидали меня там. Я спросил, как они провели ночь. Но они ничего не помнили. Заснув вчера тяжелым сном, оба друга очнулись только нынче утром и, к своему удивлению, в своей каюте! "Наутилус" нем и таинственен по-прежнему. Мы шли в открытом море с умеренной скоростью. На борту не чувствовалось никакой перемены. И напрасно Нед Ленд впивался глазами в горизонт. Океан был пустынен. Канадец не заметил на горизонте ни паруса, ни полоски земли. Дул крепкий западный ветер. "Наутилус" переваливался с волны на волну. Запасшись кислородом, "Наутилус" опять нырнул под воду метров на пятнадцать. В случае необходимости судно легко могло всплыть на поверхность. Кстати сказать, в тот день, девятнадцатого января, маневр этот, против обыкновения, повторялся неоднократно. И всякий раз помощник капитана выходил на палубу и произносил традиционную фразу. Капитан Немо не показывался. Из команды я видел в тот день одного лишь невозмутимого стюарда, который, как всегда, молча и внимательно прислуживал за столом. Около двух часов пополудни в салон, где я приводил в порядок свои записи, вошел капитан Немо. Я поклонился ему. Он молча кивнул мне головой. Я снова взялся за работу, надеясь втайне, что капитан заговорит о событиях прошедшей ночи. Но он молчал. Я взглянул на капитана. У него был утомленный вид. Покрасневшие глаза выдавали, что он провел бессонную ночь. Глубокая грусть, неподдельное горе наложили свой отпечаток на это волевое лицо. Он ходил взад и вперед по комнате, садился на диван, опять вставал, брал в руки первую попавшуюся книгу, тут же бросал ее, подходил к приборам, но не делал записей, как обычно. Казалось, он не находил себе места. Наконец, он обратился ко мне. - Вы врач, господин Аронакс? - спросил он. Я был захвачен врасплох вопросом капитана и в недоумении, молча смотрел на него. - Вы врач? - повторил он. - Многие ваши коллеги получили медицинское образование: Грасиоле, Мокен-Тандон и другие. - Да, - отвечал я. - Мне приходилось работать врачом. Прежде чем стать музейным работником, я был ординатором клиники и много лет занимался медицинской практикой. - Отлично, сударь! Ответ мой, по-видимому, вполне удовлетворил капитана. Но, не зная, к чему он клонит речь, я ожидал дальнейших вопросов, рассудив, что отвечать буду в зависимости от обстоятельств. - Господин Аронакс, - сказал капитан, - один из моих матросов нуждается в помощи врача. Не могли бы вы осмотреть его? - На борту есть больной? - Да. - Я готов служить вам. - Идемте. Признаюсь, сердце у меня учащенно билось. Безотчетно болезнь матроса я ставил в связь с событиями минувшей ночи. И вся эта таинственная история занимала меня не менее самого больного. Капитан Немо провел меня на корму "Наутилуса" и отворил дверь в кабину рядом с матросским кубриком. Там лежал на койке мужчина лет сорока с энергичным лицом, чисто англосакского типа. Я подошел к постели. Это был не просто больной - это был раненый. Его голова, повязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках. Я снял повязку. Раненый глядел на меня широко раскрытыми глазами. И, пока я его разбинтовывал, не издал ни единого стона. Рана была ужасна. В черепной коробке, пробитой каким-то тупым орудием, образовалось зияющее отверстие, в которое часть мозга выходила наружу. Сгустки запекшейся крови, в результате многочисленных кровоизлияний, превращали размозженную мозговую ткань в красноватую кашицу. Тут наблюдались одновременно явления контузии и