Генри Фильдинг. Исторический календарь за 1736 год
----------------------------------------------------------------------------
Перевод Ю. Кагарлицкого
Генри Фильдинг. Избранные произведения в двух томах. Т. 1. М., ГИХЛ, 1954
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Ни в ком лесть не встретит более сурового и неумолимого противника, чем
во мне, и поэтому, когда только удавалось, я публиковал свои драматические
произведения без такого рода украшений, как эпистолярные предисловия,
называемые посвящениями. Однако мой книгопродавец* решительно возражает
против подобного обычая, считая его в высшей степени нехристианским.
"Покровитель для книги - нечто вроде крестного отца, - говорит он, - и
хороший автор должен так же заботливо подбирать покровителя своим
произведениям, как хороший родитель - крестного своим детям". Мой
книгопродавец усматривает между двумя этими званиями очень много общего,
ибо, имея дело с драматическими писателями, он приобрел по умеренным ценам в
полную собственность сто тысяч сравнений, и никто на свете, наверно, не
превзойдет его в умении применять их, устанавливая сходство между предметами
абсолютно несходными. "Что способно оказать книге большую услугу и сильнее
возбудить любопытство читателя, - говорит он, - чем слова: "Посвящается его
светлости герцогу такому-то", или: "Графу такому-то, пэру Англии", в
объявлении о ее выходе в свет? Можно сказать, - продолжает он, - что в
данном случае покровитель дает книге свое имя. Если же он присоединяет к
этому еще и подарок, как же не назвать его крестным отцом? И чем автор,
употребив подарок на собственную пользу, будет отличаться от родителя?" Он
говорит еще, что книгопродавец исполняет при наших сочинениях роль няньки,
но его доводов я не буду здесь приводить, так как уже довольно сказано в
подтверждение полнейшего сходства между детьми и книгами и о том, как лучше
всего позаботиться о тех и других. Это, я думаю, дает мне достаточно
оснований оставить нижеследующее произведение на произвол судьбы, поскольку
иные весьма благоразумные родители именно так поступают со своими детьми.
Надеюсь, вы простите меня за то, что я печатаю это посвящение без
вашего ведома: я не знаю, как получить ваше согласие на публикацию оного, и
не жду от вас никакого подарка. Сам обычай просить такого рода разрешение
объясняется, я думаю, именно последним обстоятельством: глупо ведь
добиваться от человека, чтобы он позволил польстить себе; дать такое
позволение может только дурак или нахал или дурак и нахал одновременно.
Поэтому, когда автор интересуется, позволят ли ему напечатать посвящение, он
попросту желает узнать, заплатят ему или нет; именно в этом смысле, мне
кажется, понимают указанный обычай как авторы, так и покровители.
Кроме того, извинением мне служит чистосердечный прием, который
встретили у вас эти сцены. С незапамятных времен известно, что самая
скромная похвала по адресу автора дает ему право на посвящение, которое
теперь рассматривается уже лишь как бескорыстная попытка вернуть комплимент,
а в этом отношении ни у кого еще не было больших обязательств, чем у меня,
ибо, присутствуя на всех представлениях моей пьесы и неизменно выражая свое
восхищение и горячее одобрение, вы оказали мне величайшую честь. Не менее
обязан я вам и за панегирики, которые можно было услышать повсюду, моему...
Но стоп! Боюсь, я пошел по стопам иных хитроумных писателей, которые,
адресуя по внешности похвалы своему покровителю, изливают их на себя самих.
Я помолчу поэтому о себе, тем более что у меня множество оснований избрать
вас покровителем этих сцен. Вот в чем они состоят.
Во-первых, в намерении, с которым написана моя пьеса. Конечно, всякое
драматическое произведение рассчитано на публику, однако данное, я уверен,
более всех прочих принадлежит вам. Оно имеет целью не только развлечь вас,
но также сообщить вам некоторые сведения о теперешнем положении в
театральном мире, которые, будь на то ваша воля, могут оказать публике
неоценимую услугу. Театр, по-моему, весьма далек ныне от желанного
процветания. Я с горечью услышал о ряде шагов, предпринятых в недавнее
время, а равно и других, с обоснованной тревогой ожидаемых, которые
представляют огромную опасность для самих устоев британского театра; и будь
даже мистер*** достойнейшим человеком и моим добрым другом, я все же не мог
бы отрешиться от мысли, что в его поступках обнаруживается самоуправство, а
практикуемая им система покупать актеров по непомерным ценам приведет к
дурным последствиям. Его издержки вынуждена возмещать публика, и,
следовательно, высокие входные цены, вызывающие столько нареканий, никогда
не будут снижены. Правда, при теперешнем своем благосостоянии и процветании
торговли публика платит их без труда, но в худшие времена (от которых нельзя
зарекаться) она почувствует всю их тяжесть, последствия чего ясны сами
собой. Пусть даже какой-нибудь великий гений создаст произведение
исключительных достоинств, способное доставить огромное наслаждение
зрителям, хотя и не отвечающее его собственному вкусу и личным запросам, -
если он закупит всех ведущих актеров, подобный спектакль, несмотря на весь
свой блеск, будет плохо посещаться и не принесет публике никакой пользы.
Чтобы не занимать больше внимание читателя несообразностями, проистекающими
из этого arguinentum argentarium {Подкуп, взятка; буквально: денежный довод
(лат.).}, многие из коих самоочевидны, я ограничусь замечанием, что
коррупция, поражающая общество, в пагубном действии своем подобна болезням
человеческого организма, которые обычно приводят к совершенному его
разрушению или перерождению. Вот почему всякий, кто насаждает коррупцию в
обществе, совершает то же самое и заслуживает того же отношения, что и
человек, который, задавшись целью распространить заразу, отравляет источник,
откуда, как ему известно, черпают воду все.
Наконец, в оправдание своей вольности, я сошлюсь на настоятельную
необходимость с помощью могущественного покровителя защититься от наветов
некоего анонима, поместившего в "Газеттере" от семнадцатого числа сего
месяца диалог, в котором пытается создать впечатление, будто "Исторический
календарь" ставит себе целью в сообществе с Мельником из Менсфильда *,
свергнуть п-во *. Подобное утверждение, появись оно в "Крафтсмене",
"Коммон-Сенсе" * или в какой-нибудь другой из тех газет, которых никто не
читает, можно было бы оставить без ответа, но поскольку оно содержится в
таком распространенном издании, как "Газеттер", выставленная в окнах чуть не
всех почтовых контор Англии, столь злостная клевета относительно моих
намерений обязывает меня, думается, к самой серьезной защите.
Я вынужден поэтому отметить, что человечество либо слепо, либо в высшей
степени нечестно, если мне приходится публично уведомлять его, что
"Календарь" - правительственный памфлет, имеющий целью внушить людям высокое
мнение о их правительстве и таким способом обеспечить автору тепленькое
местечко, которое ему не раз обещали, буде он примет сторону министерства.
Что может быть яснее первой строфы моей оды:
Такого дня во все года
Мы не видали никогда.
До дня такого, может быть,
И нашим детям не дожить {*}.
{* Слово "день" в первой и второй строке можно при желании заменить
словом "человек". (Прим. автора.)}
В ней содержится ясный намек, что мы живем во времена, каких
человечеству не довелось еще знать и не суждено узнать в будущем, и что мы
обязаны этим нашему правительству. Можно ли объяснить сцену, в которой
выведены политики, чем либо еще, как не желанием осмеять нелепое и
несообразное с действительностью представление о деятельности наших
министров и о них самих, которое составили себе иные из нас, не имеющие
чести лично быть с ними знакомыми. Более того, я вложил в уста действующих
лиц этой сцены такие выражения, которые, боюсь, слишком грубы даже для
завсегдатаев пивной. Надеюсь, "Газеттер" не усмотрит здесь никакого намека,
а также не сделает столь лестного для любого правительства предположения,
будто подобные личности способны самоуверенно стремиться к руководству
великой или вообще какой бы то ни было нацией, а народ сможет жить в
довольстве при подобном управлении.
Страсть к сравнениям, которую обнаруживают эти джентльмены, сопоставляя
любой отрицательный персонаж со своими покровителями, заставляет меня
вспомнить одну историю, которую я где-то вычитал. Шли по улице два
джентльмена, и один из них, заметив вывеску с изображением осла, сказал:
"Гляди, Боб, какой-то нахал повесил твой портрет вместо вывески". Его
приятель, абсолютно лишенный чувства юмора и к тому же, по несчастью, на
редкость близорукий, пришел в неописуемую ярость: он вызвал хозяина
заведения и стал грозить ему судом за то, что тот выставил его изображение
напоказ. Бедный хозяин, как нетрудно догадаться, был просто ошарашен и
начисто все отрицал. Тогда ловкий франт, внушивший приятелю мысль о
неприятном сходстве, обращается за поддержкой к собравшейся толпе; публика,
быстро смекнув в чем дело, подтверждает, что изображение на вывеске - точная
копия джентльмена. Наконец, один добрый человек, почувствовав жалость к
бедняге, оказавшемуся мишенью насмешек уличной толпы, шепнул ему на ухо: "Я
вижу, сэр, у вас плохое зрение, а ваш друг - прохвост и дурачит вас. На
вывеске изображен осел, и ваш портрет появится здесь не раньше, чем вы сами
его нарисуете".
Прошу читателя извинить меня за то, что я отвлек его внимание историей,
совершенно здесь неуместной, - разве что в смысле вышеупомянутом.
Продолжаю свою защиту и перехожу к сцене патриотов, с помощью которой я
рассчитывал - поскольку высмеивать патриотизм дело верное и прибыльное -
составить себе целое состояние. Пусть любой из адвокатов правительства
укажет мне во всем ворохе им написанного хотя бы одно место, где
лжепатриотизм (ибо, я полагаю, у них недостанет нахальства говорить о
подлинном патриотизме) был бы подвергнут большему шельмованию, выставлен в
более неприглядном свете, чем в означенной сцене. Надеюсь, не останется
незамеченным и то, что политики изображены тупоумными болванами,
заслуживающими скорее жалости, чем презрения, в то время как патриоты
показаны в виде сборища хитрых, своекорыстных людишек, которые за жалкую,
ничтожную подачку готовы продать свободу и благосостояние своих сограждан.
Вот в ком опасность, вот скала, о которую наша конституция может
когда-нибудь разбиться. Народные вольности попирались дерзостью и силой, их
пытались отнять искусные политики при помощи хитроумных и ловких ухищрений.
Но и то и другое имело место лишь в редких случаях, ибо такого рода гении
появляются не каждое столетие. Если же всюду проникнет коррупция, а те, кто
призван стоять на страже, быть оплотом нашей свободы, увидят свой
действительный или мнимый интерес в предательстве по отношению к ней, - не
понадобится больших способностей, чтобы погубить ее. Напротив, если у самого
низкого, ничтожного, грязного субъекта в грядущих веках достанет наглости
внушить окружающим, будто у него сила, и запугать выше стоящих, он не хуже
самого Макиавелли * сумеет искоренить вольности самого храброго народа.
Но, я знаю, меня спросят, кто такой Квидам, насмеявшийся над патриотами
и совративший их подачками. Да кто же, кроме дьявола, способен сыграть
подобную роль? Разве в ином свете изображен он в священном писании и в
сочинениях лучших наших богословов? Улавливая грешные души, он всегда
предпочитал золото любой другой наживке. А смеяться над беднягами, им же
соблазненными, - какая еще черта характера лучше выдает дьявола? Кто
изображен в образе Квидама, совершенно понятно, и сделать здесь неверное
сопоставление - это все равно, что спутать Томаса с Джоном или старого Ника
со старым Бобом *.
Сказанного, думается, довольно, дабы всякий беспристрастный человек
убедился, что на меня возвели злой поклеп и что на самом деле я
правительственный писатель, чем весьма горд. Теперь мне предстоит
опровергнуть весьма распространенное мнение, будто некое лицо иногда
выступает в "Газеттере" как автор, нередко в роли редактора и является
постоянным ее покровителем. Чтобы показать, насколько нелепо подобное
утверждение, достаточно отметить, что даже те, кто не признает за означенным
лицом особого ума или малейшего литературного вкуса, все же согласны в том,
что оно обладает средними способностями и некоторой долей здравого смысла.
Но в таком случае считать его покровителем или сотрудником газеты, которая
ведется без единого проблеска ума, без малейшей претензии на вкус и вразрез
со здравым смыслом, просто невозможно.
Если меня спросят, как же в таком случае осуществляется это издание,
мне придется ответить вместе с моими политиками: "Не знаю". Здесь, думаю,
дело не обходится без помощи недавно упомянутого старого джентльмена, - ведь
он один способен оказывать ей поддержку и покровительство, и уж, наверно,
никому другому не могли прийти в голову иные из тех коварных замыслов, в
коих эта газета открыто признавалась. Если она не прекратит немедленно
своего существования, я в ближайшем времени постараюсь уничтожить ее,
основав газету в защиту правительства от хитрых, коварных и злокозненных
инсинуаций, появляющихся на страницах этого издания. Да простится мне это
отступление: я вынужден защититься от наветов, грозящих мне разорением, и
если я не сумел осуществить свое намерение достаточно полно, то все же не
теряю надежды получить от вас возмещение за убытки, которые понес, пытаясь
вас развлечь. Величайшая снисходительность, с которой вы на протяжении
последних двух лет относились к моим пьесам, идущим в Маленьком театре, так
ободрила меня, что я осмеливаюсь ныне предложить подписку в пользу театра.
Это позволило бы украсить его, расширить и улучшить состав труппы. Если вы
сочтете возможным принять в ней участие, я со своей стороны сделаю все от
меня зависящее, чтобы развлекать вас дешевле и лучше, чем это, по всему
судя, станет делать кто-либо другой. Раз природа наделила меня известной
способностью осмеивать порок и плутовство, я буду упражнять ее усердно и
бесстрашно, пока существует свобода печати и сцены, - иначе говоря, пока
сохраняется у нас хоть какая-нибудь свобода. Я по-прежнему искреннейший друг
и покорнейший слуга публики.
Mедли - автор пьесы.
Суpвит - театральный критик.
Лорд Даппер.
Граунд-Айви.
Xен - аукционист.
Незаконный сын Аполлона.
Пистоль - актер.
Квидам.
Политики.
Патриоты.
Бантер.
Дангл.
Миссис Скрин.
Миссис Бартер.
Суфлер, дамы, актеры и другие.
Помещение театра. Входят несколько актеров.
1-й актер. С добрым утром, мистер Эмфазис. Раненько же вы сегодня
пришли на репетицию.
Эмфазис. Ах, знаете, Джек, у меня от мяса с пивом такая тяжесть в
желудке, что просто на месте не усидишь. Пришлось выйти спозаранку.
1-й актер. Хоть бы мне какую тяжесть в желудке почувствовать! Если в
ближайшее время наши дела не поправятся, мои зубы совсем разучатся жевать.
2-й актер. Да, времена тяжелые. То ли было, когда мы ставили
"Пасквина"!
1-й актер. И не говори! Славные были денечки! Говядины и пунша вволю!
Ах, друзья, скоро ли опять такое время настанет?!
2-й актер. Кто его знает, на что он способен, этот новый автор! Моя
роль, правда, мне очень по душе.
1-й актер. Что ж, ведь публика любит, чтобы в спектакле было всего
понемногу. Такая пьеса ей как раз подойдет. Жаль только, сатиры здесь
маловато, да и не слишком она понятная!
2-й актер. По-моему, вполне понятная.
1-й актер. Хм! Пожалуй... Значит остроты ей не хватает. Думается и я,
черт возьми, мог бы написать вещичку, которая имела бы успех.
2-й актер. А какой, скажи на милость, ты выбрал бы сюжет?
1-й актер. Да никакого, сэр. Зато сатиры хоть отбавляй. Я повторял бы
на каждой странице, что придворные - обманщики и не платят долгов, адвокаты
- плуты, врачи - тупицы, солдаты - трусы, а министры...
2-й актер. А эти, эти-то кто, сэр?
1-й актер. Их стоит только назвать, публика сразу заулюлюкает.
2-й актер. Черт возьми, сэр! В одних этих словах столько остроумия, что
хватит на целую пьесу.
1-й актер. Только-то?! Да я почерпнул его более чем из дюжины! *
Входят Суpвит и лорд Даппер.
2-й актер. А это кто такие?
1-й актер. Верно, какие-нибудь джентльмены пришли послушать репетицию.
Даппер. Скажите, пожалуйста, джентльмены: вы сегодня репетируете
"Исторический календарь"?
1-й актер. Ждем автора с минуты на минуту, сэр.
Суpвит. Этот "Исторический календарь" - трагедия или комедия?
1-й актер. Право, сэр, не могу сказать.
Суpвит. Значит, вы не участвуете в ней?
1-й актер. Нет, сэр, у меня несколько ролей в этой пьесе, но... Да вот
и автор. Он сам вам все объяснит.
Суpвит. Что-то не верится, сэр.
Входит Медли.
Медли. Ваш покорный слуга, милорд. Мог ли я надеяться на подобную
честь? Целую ваши руки, мистер Сурвит, очень рад видеть вас здесь.
Сурвит. Скоро вы, наверное, перестанете этому радоваться.
Даппер. Мы пришли поглядеть репетицию вашей пьесы, сэр. Скажите, когда
она начнется?
Медли. Сию минуту, милорд. Прошу приготовиться, джентльмены. - Пусть
суфлер принесет несколько экземпляров пьесы для этих господ.
Сурвит. Вы знаете, мистер Медли, я человек прямой... Заранее прошу
извинить меня!..
Медли. Дорогой сэр, вы ничем так меня не обяжете...
Сурвит. Тогда признаюсь, сэр, меня немного смутило название вашей
пьесы. Вам, конечно, хорошо известны законы театра, сэр, и я ума не приложу,
как сумеете вы уместить события целого года в двадцать четыре часа.
Медли. Мне нетрудно ответить на ваше замечание, сэр. Прежде всего моя
пьеса не принадлежит ни к одному из принятых жанров, а следовательно - не
подчиняется никаким правилам. Но если бы даже дело обстояло иначе, я и тогда
мог бы сослаться на авторов, пренебрегающих правилами. К тому же, сэр, если
все, что произошло за год, я успеваю показать в какие-нибудь полчаса, - моя
ли здесь вина, или тех, кто так мало сумел сделать за это время? Мне не
пристало, по обычаи газетных писак, за недостатком новостей заполнять свои
календарь всякой ерундой, и потому, если я говорю мало или ничего не говорю,
вам следует благодарить тех, кто мало делает или вообще сидит сложа руки.
Входит суфлер с книгами,
А вот и моя пьеса.
Суpвит. Как, уже напечатана, мистер Медли?
Медли. Да, сэр, так оно верней. Если ждать, пока пьесу освищут, она,
пожалуй, и вовсе не попадет в печать. Публика отличается непостоянством,
поэтому пьесу лучше всего печатать сразу, едва она закончена. Тогда, если
пьеса провалится у тебя хоть книжка останется.
Суpвит. А скажите, пожалуйста, в чем состоит ваш замысел? Какова у вас
интрига?
Медли. В моей пьесе несколько интриг, сэр; одни довольно замысловатые,
другие попроще.
Суpвит. И конечно, сэр, все они служат развитию основного замысла?
Медли. Разумеется, сэр.
Суpвит. Скажите, сэр, а в чем он заключается?
Медли. Развлечь публику и обеспечить сборы.
Суpвит. Э-э! Вы меня не поняли! Я спрашиваю, в чем состоит мораль вашей
пьесы, ее, так сказать...
Медли. Понял, понял, сэр. Моя цель - невзирая на лица, высмеять
порочные и глупые обычаи нашего времени, без лести или злопыхательства, без
непристойностей, банальности и шутовства. Я хочу высмеять глупость,
свойственную всем нам, таким манером, чтобы люди избавились от нее, прежде
чем поймут, что смеются над собой.
Суpвит. Но что придает единство вашей пьесе? Как свяжете вы сцены
политиков со сценами, посвященными театру?
Медли. Очень просто: когда мои политики обращают свое занятие в фарс,
они прямым путем ведут меня в театр, а здесь, позвольте заметить, тоже есть
свои политики и, как при любом христианском дворе, гнездятся ложь, лесть,
лицемерие, вероломство, интриги и плутовство.
Входит актер.
Актер. Не пора ли начинать репетицию, сэр?
Медли. Да, да, конечно. Написана ли музыка к прологу?
Суpвит. Музыка к прологу?!
Медли. Да, сэр. Я хочу быть во всем оригинальным. По-моему, чем
пользоваться чужим умом, лучше уж оставаться при собственной глупости. Темы
для прологов давно исчерпаны, мистер Сурвит. Цель пролога заключается как
будто в том, чтобы добиться рукоплесканий, запугав публику славой автора,
или вымолить их, льстя ей. Изготовленный по такому рецепту пролог подойдет
для любой пьесы. А мой пролог, сэр, годится лишь для моей и как раз ей под
стать. Раз моя пьеса излагает события, происшедшие за год, что же должно
служить ей прологом, как не новогодняя ода?
Суpвит. Новогодняя ода?
Медли. Да, сэр, новогодняя ода. Начинайте же, начинайте!
Входит суфлер.
Суфлер. Для пролога все готово, сэр.
Суpвит. Дорогой Медли, может быть вы прочтете его мне? А то, пожалуй,
его так пропоют, что я ни слова не раз: беру.
Медли. С величайшим наслаждением, сэр.
Такого дня, за все года,
Отцы не знали никогда.
До дня такого, может быть,
И нашим детям не дожить.
О дне таком
Ты песню пой
И веселись
Весь день-деньской!
Вот это день!
И чудная ночь!
Коль светить солнцу лень,
Выйдет месяц помочь.
За ночь устанет
Луна сиять,
И солнце встанет
Из туч опять.
О дне таком
Ты песню пой
И веселись
Весь день-деньской!"
А теперь спойте ее.
Входят певцы и поют оду.
Здесь заключена, сэр, самая соль и квинтэссенция всех од, которые мне
довелось прочесть за последние несколько лет.
Сурвит. А я думал, сэр, что вы не посягаете на чужое остроумие.
Mедли. Я этого и не делаю. Черта с два найдешь сколько-нибудь остроумия
хоть в одной из них!
Сурвит. Признаюсь, вы меня побили, сэр!
Медли. Что вы, что вы, сэр! Но вернемся к пьесе. Суфлер, политики уже
за столом?
Суpвит. Полноте! Вы ни словом не обмолвились о Франции, об Испании, об
императоре!
Mедли. Об этом на будущий год, сэр. К тому времени мы, быть может,
получше узнаем их намерения. А пока наши сведения столь туманны, что вряд ли
можно на них положиться. Однако вернемся к пьесе, сэр. Сейчас вам покажут,
как совещаются дамы.
Суpвит. Опять на Корсике?
Медли. Нет, на этот раз место действия - Лондон. Видите ли, сэр,
выводить на сцену английских политиков, - я имею в виду мужчин, - было бы,
пожалуй, не совсем уместно, потому что в политике мы еще не стяжали себе
славы. Но, к чести моих соотечественниц, нужно сказать, что наши политики
женского пола не знают себе равных. Откройте занавес и покажите нам этих
дам!
Суфлер. Их еще нет, сэр. Одна занимается наверху с учителем танцев, и я
никак не могу добиться, чтоб она сошла вниз...
Медли. Я приведу их, будьте покойны! (Уходит.)
Суpвит. Ну, милорд, каково ваше мнение о том, что нам здесь показали?
Даппер. Откровенно говоря, сэр, я не следил за действием; впрочем, на
мой взгляд, все это страшная чушь.
Суpвит. Я того же мнения, и, надеюсь, ваша светлость не станет поощрять
подобное. От таких особ, как ваша светлость, мы должны учиться благородству.
Если люди, обладающие вашим изысканным и утонченным вкусом, станут
поддерживать более достойные развлечения, публика скоро сочтет зазорным
смеяться над тем, над чем она смеется теперь.
Даппер. Право, это прескверный театр.
Суpвит. Он, правда, меньше других, зато в нем лучше Слышно.
Даппер. Наплевать, что слышно. Здесь ничего не видно, - я хочу сказать:
не во что посмотреться, нет ни одного зеркала. Поэтому я предпочитаю
Линкольн-Инн-фильдс любому лондонскому театру.
Суpвит. Совершенно справедливо, милорд. Но мне хотелось бы, чтоб ваша
светлость удостоила мои слова вниманием. Нравственные устои народа, как это
было неоднократно и убедительно доказано, целиком зависят от публичных
развлечений, и было бы крайне ценно, если бы ваша светлость и другие
представители знати оказывали поддержку произведениям более возвышенным.
Даппер. Я никогда не откажу в похвале представлению, на которое ходит
хорошая публика, мистер Сурвит. Большего от театра и не требуется. Ведь сюда
ходят не пьесу смотреть, а встречаться со знакомыми. Поэтому хорошая пьеса
всегда найдет во мне ценителя.
Суpвит. Ваша светлость будет ей лучшим судьей...
Даппер. Вы мне льстите, мистер Сурвит. Но поскольку первую половину
представления я провожу в зеленой комнате, беседуя с актрисами, а вторую - в
ложах, беседуя со светскими дамами, мне случается порой увидеть что-нибудь
на сцене, и судить о пьесе я могу, пожалуй, не хуже других.
Входит Медли.
Медли. Дамы еще не готовы, милорд. Если ваша светлость соблаговолит
пройти со мной в зеленую комнату, вам будет там приятнее, чем здесь, на
холодной сцене.
Даппер. С удовольствием. Пойдемте, мистер Сурвит.
Сурвит. Следую за вашей светлостью.
Уходят.
Суфлер. Нечего сказать, хорош знаток! А ведь от таких вот франтов
зависят и доход и репутация честного человека. (Уходит.)
Входят Медли, лорд Даппер, Сурвит и суфлер.
Медли. Откройте занавес и покажите, как совещаются дамы. Прошу вас,
садитесь, милорд.
Занавес открывается. На сцене четыре дамы.
Сурвит. По какому поводу собрались эти дамы?
Медли. По очень важному; сейчас увидите. Пожалуйста, начинайте все
сразу.
Все дамы сразу. Вы были вчера вечером в опере, сударыня?
2-я дама. Как можно пропустить оперу, когда поет Фаринелло?
3-я дама. Ах, он очарователен!
4-я дама. Он обладает всем, чего только пожелать можно!
1-я дама. Почти всем, чего можно желать!
2-я дама. Говорят, у одной дамы в Лондоне от него ребенок.
Все. Ха, ха, ха!
1-я дама. Ах, это должно быть, восхитительно - иметь от него ребенка!
3-я дама. Сударыня, на днях я встретила у знакомых даму с тремя...
Остальные дамы. И все от Фаринелло?!
3-я дама. Все от Фаринелло! Все из воска!..
1-я дама. Боже мой! Где их делают? Завтра же утром пошлю заказать
полдюжины!
2-я дама. А я - сколько уместится в карете.
Суpвит. Какое же это имеет отношение к истории, мистер Медли? Просто
выдумка!
Медли. Право, сэр, это подлинный случай и, по-моему, самый
примечательный за весь прошлый год. Его невозможно обойти молчанием. И
позвольте сказать вам, сэр, ничего хорошего это нам не сулит. Если мы и
впредь будем нежить себя и изощряться в разврате и роскоши, то через сотню
лет станем больше похожи на этих пискливых итальянцев, чем на отважных
бриттов.
Все дамы. Не перебивайте, милостивый государь!
1-я дама. Как хорошо, должно быть, с этими малютками!
2-я дама. О, лучше быть не может!
3-я дама. Если б научить их петь, как отец!..
4-я дама. Боюсь только, муж не позволит мне держать их. Он не терпит,
чтоб я интересовалась чем-нибудь, кроме него самого!
Все дамы сразу. Какое безрассудство!
1-я дама. Если б мой муж стал возражать против них, я забрала бы
дорогих малюток и сбежала от него.
Медли. Входит щеголь Дангл.
Входит Дангл.
Дангл. Фи, сударыни, что вы здесь делаете? Почему не на аукционе?
Мистер Хен * уже целых полчаса на помосте.
1-я дама. О, милейший мистер Хен, как я перед ним провинилась! Ведь я
никогда его не пропускаю.
2-я дама. Что выставлено сегодня на продажу?
1-я дама. А не все ли равно! Там будет весь свет!
Дангл. Не знаю, удастся ли вам туда пробраться. Это почти невозможно.
Все дамы. О, я буду так огорчена, если туда не попаду!
Дангл. Так не теряйте ни минуты.
Все дамы. Ни за что на свете!
Дамы уходят.
Медли. Они ушли.
Суpвит. И слава богу!
Даппер. Честное слово, мистер Медли, последняя сцена восхитительна: в
ней столько изящества, здравого смысла и философии!
Медли. Это жизнь, милорд, сама жизнь.
Суpвит. Право, сэр, дамы должны быть вам очень признательны.
Медли. Поверьте, сэр, я отнюдь не желаю, чтобы существовали подобные
женщины, так как питаю величайшее уважение к лучшей части этого пола. Но ее
достоинства нельзя оттенить иначе, как осмеяв этих пустых, легкомысленных и
ветреных особ, которые позорят свой пол и являются несчастьем для нашего.
Суфлер. Джентльмены, вам придется посторониться. Нам надо закрыть
занавес и приготовить декорацию для аукциона.
Медли. Я думаю, вам лучше отойти к рампе, милорд. На сцене очень тесно,
а у нас еще много приготовлений.
Суpвит. Честное слово, мистер Медли, не могу не повторить вопроса одной
из ваших дам. Что вы собираетесь выставить на аукционе? Товары какого-нибудь
проторговавшегося мануфактурщика или галантерейщика?
Медли. Сэр, я собираюсь выставить такие предметы, которые никогда на
аукционах не продавались и продаваться не будут. Это лучшая сцена во всем
спектакле, мистер Сурвит; пусть вас ничто не отвлекает: стоит вам взять
понюшку табаку - и вы уже пропустили какую-нибудь шутку. Эта сцена к тому же
столь глубокомысленна, что человеку заурядному не понять ее иначе, как
сосредоточив все свои способности.
Сурвит. Надеюсь, она все же менее глубока, чем политика молчаливого
джентльмена из первого акта. Тут уж надо быть вдохновленным свыше, чтобы
хоть что-нибудь уразуметь.
Медли. Это аллегорическая сцена, сэр. Я старался сделать ее как можно
понятнее, но, как всякая аллегория, она требует большого внимания.
Суфлер. Все готово, сэр.
Медли. Тогда открывайте занавес. Входят миссис Скрин и миссис Бартер.
Сцена изображает аукционный зал. Стол аукциониста, выставка товаров. По залу
расхаживает публика, некоторые сидят у стола. Входят миссис Скрин и миссис
Бартер.
Миссис Скрин. Дорогая миссис Бартер! Миссис Бартер. Милая миссис Скрин,
как вы рано сегодня!
Миссис Скрин. Да ведь если не проберешься к помосту, ничего не
достанешь, а я собираюсь накупить целую уйму вещей. Весь аукцион скуплю,
если, конечно, удастся получить по дешевке. Вы не станете ведь набивать цену
на вещи, которые мне понравятся?
Миссис Бартер. Не в моих правилах платить дороже
Входят Бантер и Дангл.
Бантер. Могу подтвердить ваши слова, миссис Бартер.
Миссис Скрин. Ах, это вы? Уж вы-то все будете перебивать, ничего теперь
не купишь дешевле, чем в лавке.
Бантер. Нехорошо, миссис Скрин! Вы же знаете, что я ни одной покупки у
вас не перебил. Это было бы просто жестоко по отношению к даме, которая
скупает все, что идет с молотка, - как видно, затем, чтобы в один прекрасный
день самой устроить распродажу. Нет, я не стану вам мешать, запасайтесь
товаром. Будьте спокойны, я не состязаюсь с мелочными торговцами.
Миссис Бартер. Какая любезность!
Бантер. А вам нечего лезть в заступницы, сударыня! Вам на аукционе
столько же дела, сколько мэру на сессии. Вы, сударыня, сюда ходите для того
лишь, чтобы показать, что вам и в других местах делать нечего.
Миссис Бартер. Во всяком случае не для того, чтобы грубить всем на
свете!
Бантер. У вас, слава богу, на это ума не хватит.
Миссис Скрин. Оставьте его! Пускай себе злословит.
Миссис Бартер. Ну конечно, на таких ведь не обижаются. А вот скажите,
сэр, зачем ваш приятель, мистер Дангл, сюда явился?
Бантер. О, разумной женщине он принес бы немало пользы!
Дангл. Что же ей от меня за польза, скажи, пожалуйста?
Бантер. Будет сидеть дома, чтобы не слушать твои глупости.
Миссис Скрин. Уж не намерены ли вы, мистер Бантер, отвадить всякого,
кто не имеет к тому особой надобности, ходить куда ему нравится? Ведь вы не
запретите людям посещать ассамблеи или маскарады, если они не собираются
играть, танцевать или заводить интрижки? Позволите им ходить в оперу, если у
них нет слуха, в театр - если у них нет вкуса, и в церковь - если они
неверующие?
Входит Хен, раскланиваясь.
Миссис Скрин. Ах, дорогой мистер Хен, как я рада, что вы пришли! Вы
сегодня так опоздали!
Хен. Я уже на помосте, сударыня. Надеюсь, дамы остались довольны
каталогом?
Миссис Скрин. Кое-что подойдет, только бы вы не мешкали со своим
молотком.
Бантер. Мальчик, подай каталог.
Хен (на помосте). Милостивые государи и государыни, я готов побожиться,
этот аукцион удовлетворит каждого. Из всех аукционов, какие я только имел
честь проводить, - этот единственный в своем роде. Среди выставленного
имеются уникальные ценности. Каталог раритетов, собранных неустанными
трудами прославленного знатока Питера Хамдрама, эсквайра *, и назначенных к
продаже на аукционе Христофора Хена в понедельник двадцать первого марта,
открывается номером первым. Леди и джентльмены, номер первый: в высшей
степени любопытный остаток политической честности. Кто берет, джентльмены?
Из него выйдет превосходный плащ: можете убедиться - на обе стороны
одинаков, выворачивайте сколько душе угодно. Внимание, начинаем! Пять фунтов
за этот редкий отрез. Смею вас уверить, несколько великих людей сшили себе
платье ко дню рождения из этого же куска. Век будет носиться, никогда не
сносится. Цена пять фунтов! Кто больше за этот любопытный кусок политической
честности? Пять фунтов! Больше никто? (Ударяет молотком.) Лорд Боф-Сайдс.
Номер второй: тончайшего сукна патриотизм! Кто берет? Десять фунтов за весь
патриотизм!
1-й придворный. Я не стал бы носить его, если бы мне еще приплатили
тысячу.
Xен. Сэр, уверяю вас, многие джентльмены носят его при дворе. С изнанки
он совсем не такой, как с лица.
1-й придворный. Это запрещенный товар, сэр. За него недолго угодить в
Вестминстер-холл. Я ни за что не рискну его надеть.
Xен. Вы путаете его со старым патриотизмом, а между ними нет ничего
общего, кроме покроя. Ах, сэр, большая разница в материале! Но я ведь не
предлагаю носить его в городе, сэр; он годится только для деревни. Зато
подумайте, джентльмены, как будет он вам к лицу на выборах! Начинаем! Пять
фунтов! Одна гинея?! Отложим патриотизм в сторону.
Бантер. Лучше припрячьте его: когда-нибудь он опять может войти в моду.
Xен. Номер третий: три грана скромности. Учтите, сударыни, этот товар
ныне очень редок.
Миссис Скpин. Да и к тому же совсем вышел из моды, мистер Хен.
Xен. Прошу прощения, сударыня: это настоящая французская скромность; ни
при каких обстоятельствах не меняет цвета. Полкроны за всю скромность!
Неужели среди присутствующих нет ни одной особы, которая нуждалась бы в
скромности?
1-я дама. Простите, сэр, какова она с виду? Никак не разгляжу на таком
расстоянии.
Хен. Ее не разглядишь даже вблизи, сударыня. Это превосходная пудра,
помогающая сохранить естественный цвет лица.
Миссис Скpин. Но вы, кажется, сказали, будто она настоящая французская
и не меняет цвета кожи?
Xен. Совершенно справедливо, сударыня, не меняет. Однако она очень
помогает краснеть, прикрывшись веером. Хороша также под маской на маскараде.
Как? Никому не требуется? Ладно, отложим скромность в сторону. Номер
четвертый: бутылка храбрости. Принадлежала некогда подполковнику Эзекилю
Пипкину - олдермену, торговавшему сальными свечами. Как, разве нет здесь ни
одного офицера городского ополчения? Она может пригодиться и армейскому
офицеру, в мирное время. И даже в военное, джентльмены! Уходя из армии,
всякий продает ее за наличные *.
1-й офицер. Полная она? Трещины нет?
Xен. Что вы, сэр, целехонька, хоть и побывала во многих сражениях в
Тотхил-фильдс *. Больше скажу: после смерти олдермена она принимала участие
в одной или двух кампаниях в Хайд-парке *. Ее содержимое никогда не
иссякнет, пока вы на родине, но стоит вам попасть в чужую страну, как оно
немедленно испарится.
1-й офицер. Черт возьми, храбрости мне не занимать! А впрочем, излишек
не повредит. Три шиллинга!
Xен. Три шиллинга за бутылку храбрости!
1-й щеголь. Четыре!
Бантер. Зачем она вам?
1-й щеголь. Я не для себя; меня просила одна дама.
1-й офицер. Пять шиллингов!
Хен. Пять шиллингов! Пять шиллингов за всю храбрость! Кто больше пяти
шиллингов? (Ударяет молотком.) Ваше имя, сэр?
1-й офицер. Макдональд О'Тандер.
Хен. Номера пятый и шестой: все остроумие, недавно принадлежавшее
мистеру Хью Пантомиму, сочинителю театральных увеселений, и мистеру Вильяму
Гузквилу, автору политических статей в защиту правительства. Может быть,
пустить их вместе?
Бантер. Конечно. Жаль было бы разделить их. Где они?
Xен. В соседней комнате, сэр. Желающие могут взглянуть. Тащить их сюда
невозможно: слишком тяжеловесные; там около трехсот фолиантов.
Бантер. Отложи их. На черта они кому понадобятся, разве что
какому-нибудь директору театра. За эти сочинения город уже расплатился.
Хен. Номер седьмой: очень чистая совесть, которую сперва носил судья, а
затем епископ!
Миссис Скpин. И все такая же чистая?
Хен. Да. К ней никакая грязь не пристает. Обратите внимание на размер:
ее столько, что на все хватит. Не скупитесь, джентльмены: кто ею обладает,
тот бедности не знает!
Щеголь. Один шиллинг.
Xен. Фи, сэр! Вам она просто необходима! Будь у вас хоть сколько-нибудь
совести, вы бы не назначили такую сумму. Итак, пятьдесят фунтов за совесть!
Бантер. Я б не пожалел пятидесяти фунтов, чтоб от своей собственной
избавиться.
Xен. Вижу, джентльмены, вы не желаете ее покупать. Откладываю ее. Номер
восьмой: очень значительное количество протекций при дворе! Сто фунтов за
все протекции!
Все. Мне! Мне, мистер Хен!
Xен. Сто фунтов за них где хочешь дадут, джентльмены!
Щеголь. Двести фунтов!
Хен. Двести фунтов, двести пятьдесят, триста, триста пятьдесят,
четыреста, пятьсот, шестьсот, тысяча! Тысяча фунтов, джентльмены! Кто больше
тысячи фунтов за протекции при дворе? Нет никого? (Ударяет молотком.) Мистер
Литтлвит.
Бантер. Будь я проклят, если не знаю лавку, где это обойдется дешевле.
Даппер. Черт побери! Вы-таки провели меня, мистер Медли: я не удержался
и тоже стал предлагать цены.
Медли. Верный признак того, что это прямо из жизни. Меня бы не удивило,
если бы все зрители повскакали с мест и вступили в торг.
Хен. Девятый номер: все кардинальные добродетели! Кто берет
кардинальные добродетели, джентльмены?
Джентльмен. Восемнадцать пенсов.
Хен. Восемнадцать пенсов за кардинальные добродетели! Кто больше
восемнадцати пенсов? Восемнадцать пенсов за все кардинальные добродетели!
Никто больше не дает? Все добродетели, джентльмены, идут за восемнадцать
пенсов. (Ударяет молотком.) Ваше имя, сэр?
Джентльмен. Произошла маленькая ошибка, сэр. Мне показалось, вы сказали
"кардинальские добродетели". Черт возьми, сэр! Я думал, что сделал выгодную
покупку, а у вас тут - терпимость, целомудрие и куча всякой дряни, за
которую я не отдал бы и трех фартингов.
Xен. Что ж, отложим их. Номера десятый и одиннадцатый: бездна остроумия
и немножечко здравого смысла!
Бантер. Почему вы ставите их вместе? Между ними нет ничего общего.
Xен. Хорошо, в таком случае поставим здравый смысл отдельно. Номер
десятый: немножечко здравого смысла! Уверяю вас, джентльмены, отличный
товар. Кто назначит цену?
Медли. Обратите внимание, мистер Сурвит, как он ни хорош, никто в нем
не нуждается. Красноречивое молчание, как сказал бы великий писатель.
Заметьте: никто против него не возражает, но никто, - его и не требует.
Каждый думает, что уже обладает этим качеством.
Xен. Отложим здравый смысл. Я оставлю его себе. Номер двенадцатый!
Барабанный бой.
Суpвит. Что такое? Что сейчас будет, мистер Медли?
Медли. Сейчас, сэр, перед вами разыграют одну шутку.
Входит джентльмен; он смеется. За сценой кричат "ура".
Бантер. Что такое?
Джентльмен. Вот так потеха! Животики надорвешь! Пистоль * помешался:
вообразил себя важною персоной и шагает по улицам под барабан и скрипки.
Бантер. Господи!.. Пойду взгляну на это представление. (Уходит.)
Все. И я! И я!
Уходят.
Xен. Зачем же мне оставаться, раз все ушли?
Даппер. Мистер Сурвит, пойдемте и мы.
Медли. Если ваша светлость подождет, пока сменят декорации, Пистоль сам
предстанет перед вами.
Сурвит. Не переигрываете ли вы с этой шуткой?
Медли. Ручаюсь, мы и вполовину не переигрываем против того, как он
переигрывает свои роли. Впрочем, я хочу, чтобы публика оценила его по
достоинству не в качестве актера, а в качестве министра.
Сурвит. Министра?..
Медли. Ну да, сэр. Помните, я говорил вам перед репетицией, что
государства политическое и театральное удивительно схожи. И в том и в другом
существуют правительства, и, прямо скажу, неважные! Королевству, которое
имеет такое правительство, похвастаться нечем! Тут совсем как в театре: роли
раздают, вовсе не думая о том, подходят для них исполнители или нет. Это я,
конечно, о временах давно минувших. Публика освистывает и правительство и
театральную дирекцию, а те, пока денежки текут в карман, смеются себе над
нею за кулисами. Если сравнить театральные пьесы и статьи, которые пишутся
по заказу правительства, то можно подумать, что они принадлежат одним и тем
же авторам. А теперь начинайте сцену на улице! Входит Пистоль cum suis {Со
своими (лат.).}. До сих пор, мистер Сурвит, перед нами появлялись лишь
персонажи низшего порядка: щеголи, портные и им подобные, поэтому можно было
обходиться прозой. Теперь, когда мы собираемся вывести на сцену более
значительное лицо, наша муза заговорит возвышенным стилем. Дальнейшее, сэр,
предназначено для людей утонченного вкуса. Итак, входит Пистоль.
Бьют барабаны, играют скрипки. Входит Пистоль, за ним толпа.
Пистоль.
Сограждане, друзья, коллеги, братья,
Участники больших и славных дел,
Предпринятых супруги нашей ради!
Свидетель бог! Нас огорчает очень,
Что мы - с таким талантом и ролями,
Вознесшими нас до вершины власти,
До званья театрального премьера, -
Должны теперь, супругу защищая,
В бой с жалкою фигляршею вступить.
И несмотря на то, что по наследству
Мы обладаем незаконной властью,
Причина есть - она пока в секрете -
Нам к публике покорно обращаться.
Узрите же Пистоля на коленях!
Пусть публика велит своею властью
Роль Полли Пичум в пьесе Джона Гея
Отдать моей супруге знаменитой! *
Толпа свистит.
Спасибо, Лондон! Свист твой - знак согласья.
Такой же свист, взамен рукоплесканий,
Тогда был моему отцу приветом,
Когда поставил он свою "Загадку",
Когда приплыл в Египет славный Цезарь,
Под этот свист великий Джон угас... *
Неповторимый свист был вызван нами!
День ото дня, годами, и по праву,
Он отмечал повсюду нашу славу!
Медли. Ты сойдешь за величайшего из героев, каких только знает сцена!
Пистоль уходит.
Суpвит. Коротко и мило. Неужели нам его больше не покажут?
Медли. Покажут, сэр. Он просто пошел дух перевести.
Даппер. Пускай себе, а мы пойдем пока погреемся. На сцене дьявольски
холодно.
Медли. Я провожу вашу светлость. Не репетируйте без нас. Мы скоро
вернемся.
Входят Медли, Сурвит и лорд Даппер.
Медли. Теперь, милорд, я покажу вам современного Аполлона. Приготовьте
сцену и поскорее открывайте занавес.
Сурвит. Современного? Почему современного? Все вы, горе-сатирики,
упорно стараетесь убедить нас, будто наш век наихудший из всех. А ведь
человечество с самого сотворения мира почти не изменилось. Каждое новое
столетие не хуже и не лучше предыдущего.
Медли. Не спорю, мистер Сурвит, дурные наклонности искони присущи
людям. Порок и глупость - удел не одного нашего века. Но то, что я намерен
высмеять в следующей сцене, от начала до конца, ручаюсь, выдумано и
осуществлено нашими современниками. Всем философам и математикам не удалось
еще открыть ничего подобного; впрочем, люди и теперь не станут лучше.
Сурвит. Что вы имеете в виду, сударь?
Медли. Новейшее открытие, сэр, заключающееся в том, что нечего ждать
проку от человека больших способностей, знаний и добродетели; владельцу
поместья нельзя доверять; болвана можно назначить на любую должность, а за
честность, которая является одной из разновидностей глупости, людей следует
избегать и презирать, и, наконец... Но вот и он сам, сделавший это открытие!
Занавес открывается. На сцене в большом кресле сидит Аполлон,
окруженный свитой.
Выдвиньте-ка его вперед, чтобы публика могла получше его рассмотреть и
услышать. Надо вам сказать, сэр, что это незаконный сын старого Аполлона,
рожденный от прекрасной нимфы Мории, которая продавала апельсины актерам из
труппы Фесписа *, этим балаганным комедиантам. Он - любимец папаши, и старик
пристроил его к управлению театрами и драматургией.
Аполлон. Суфлер!
Суфлер. Да, сэр?!
Аполлон. Есть какие-нибудь дела?
Суфлер. Да, сэр. Надо распределить роли в этой пьесе.
Аполлон. Дай сюда. "Жизнь и смерть короля Джона", написанная Шекспиром.
Кто сыграет короля?
Суфлер. Пистоль, сэр. Он обожает корчить из себя короля.
Аполлон. Еще здесь куча английских лордов.
Суфлер. Ну, это все мелочь. Тут я сам подберу исполнителей.
Аполлон. Ладно, но только таких, которые хорошо затверживают свои роли.
"Фальконбридж..." Это что за персонаж?
Суфлер. Воин, сэр. Его отлично сыграет мой кузен.
1-й актер. Я - воина? Да я в жизни не фехтовал!
Аполлон. Не важно. Драться вам не придется. Умеете вы напускать на себя
свирепость и бахвалиться?
1-й актер. Это сколько угодно!
Аполлон. О лучшем воине у нас на театре и мечтать нечего. "Роберт
Фальконбридж..." А он что делает?
Суфлер. Право, не сумею сказать, сэр. Он вроде все больше о земле
помышляет. Персонаж не очень значительный. Любой справится. Если его
выкинуть, пьеса не пострадает.
Аполлон. Ладно, поступай с ним, - как хочешь. "Питер из Помфрета,
прорицатель". Есть у вас кто-нибудь, кто смахивал бы на прорицателя?
Суфлер. Есть один, который смахивает на дурака.
Аполлон. Подойдет. "Филипп Французский..."
Суфлер. Я уже распределил все французские роли, кроме посла.
Аполлон. Кто его сыграет? Роль небольшая. У вас, верно, найдется
человек с изящной наружностью и умеющий танцевать? Во всей Европе англичане
обладают самым тонким воспитанием, и было бы очень кстати, если б посол по
прибытии, чтоб развлечь их, разок-другой станцевал джигу.
Суфлер. У нас в театре пропасть учителей танцев, которые аккуратно
получают деньги и, можно сказать, ровно ничего не делают.
Аполлон. Поручи эту роль кому-нибудь из них. Выбери кого посмешней. У
Шекспира это, видно, комический персонаж, и он выведен на сцену, только
чтобы посмешить публику.
Суpвит. Так вы утверждаете, сэр, что Шекспир задумал своего Шатильона
как комический персонаж?
Медли. Нет, сэр, я этого не утверждаю.
Суpвит. Простите, сэр, может быть я ослышался, но мне показалось, что
он выразился именно так.
Медли. Да, сэр. Но я не отвечаю за каждое его слово.
Суpвит. И вы решились, сэр, вложить ошибочную мысль в уста бога
остроумия?
Медли. Да, но только современного. Он по праву может считаться богом
большинства известных мне нынешних остроумцев - тех, кого почитают за
остроумие, кого предпочитают за остроумие, кто живет остроумием; гениальных
джентльменов, которые освистывают пьесы, а возможно, и тех, кто их пишет.
Вот идет один из почитателей этого бога. Входите, входите! Те же и мистер
Граунд-Айви *.
Входит Граунд-Айви.
Гpаунд. Что вы здесь делаете?
Аполлон. Я распределяю роли в трагедии "Король Джон".
Гpаунд. Значит, вы распределяете роли в трагедии, которая обречена на
провал.
Аполлон. Что вы, сэр! Разве она написана не Шекспиром и разве Шекспир
не был одним из величайших гениев человечества?
Гpаунд. Нет, сэр. Шекспир был славный малый, и кое-что из написанного
им для театра сойдет, если только я это немножко приглажу. "Короля Джона" в
теперешнем виде ставить нельзя, однако скажу вам по секрету, сэр: я мог бы
его приспособить для сцены.
Аполлон. Каким же образом?
Гpаунд. Путем переделки, сэр. Когда я заправлял театральными делами, у
меня был такой принцип: как ни хороша пьеса - без переделки не ставить. В
этой хронике, например, Фальконбридж Незаконнорожденный отличается
чрезвычайно женственным характером. Я бы этот персонаж выкинул, а все его
реплики вложил в уста Констанции, которой они куда более подходят. Да будет
вам известно, мистер Аполлон, что в подобных случаях я прежде всего
стремлюсь добиться цельности образов, изысканности выражений и возвышенности
чувств.
Суфлер. Но ведь Шекспир - такой популярный писатель, а вы, простите,
так непопулярны, что боюсь, как бы...
Гpаунд. Не сойти мне с этого места, если своими произведениями я не
приучу публику к вежливости, и притом сделаю это с такой скромностью, что
даже армия казаков растаяла бы от умиления. Я скажу ей, что нет равного мне
актера и никогда еще не было лучшего писателя. Как по-вашему, смогу я все
это сказать, соблюдая скромность?
Суфлер. Почем я знаю!
Гpаунд. А вот как: я скажу, что актеры только следуют по моим стопам, а
писателей освистывали не хуже моего. Так чего толковать о популярности!
Поверьте, господин суфлер, мне не впервой наблюдать, как театр ставит пьесу,
не считаясь с мнением зрителей.
Аполлон. Пускай свистят, пускай шикают и бранятся сколько душе угодно,
лишь бы их денежки к нам в карман текли!
Медли. Вот оно, суждение великого человека, сэр! Так мог бы сказать и
настоящий Аполлон.
Суpвит. Да, сынок достоин своего родителя, ежели думает, что этот
джентльмен вправе переделывать Шекспира!
Медли. А я уверен, сэр, что он имеет на это не меньше прав, чем любой
подданный нашего королевства.
Суpвит. Вы так полагаете?
Медли. Разумеется, сэр. Если Шекспир удовлетворяет людей со вкусом, то
его следует переделывать для тех, у кого нет вкуса. А кто еще, по-вашему,
лучше сумеет его испортить? Впрочем, раз вы такой рьяный защитник старика
Шекспира, видно переделкам скоро конец. Но послушаем, что скажет Пистоль.
Пистоль, выходя на сцену, сбивает с ног своего отца Гpаунд-Айви.
Гpаунд. Ах, чума тебя забери! Малый шагает по моим стопам в буквальном
смысле слова!
Пистоль.
Простите, сэр, но вы должны понять:
Стремясь вперед, не отступлю я вспять.
А вас и всех, кто преградит мне путь,
Сумею я с дороги отшвырнуть.
Суpвит. Надеюсь, сэр, ваш Пистоль не собирается пародировать Шекспира?
Медли. Нет, сэр. Я слишком преклоняюсь перед Шекспиром, чтобы допустить
самую мысль о пародии на него. И, не желая написать такую пародию нечаянно,
я никогда не стану его переделывать.
Даппер. Пистоль - молодой капитан!..
Медли. Вы ошибаетесь, милорд. Пистоль - просто ничтожество,
воображающее себя человеком весьма значительным, без всяких на то оснований.
Он сразу - и милорд Пистоль, и капитан Пистоль, и советник Пистоль, и
олдермен Пистоль, и щеголь Пистоль... и... Черт возьми, что я еще хотел
сказать?.. Ладно, продолжайте!
Аполлон.
Суфлер, вы здесь управитесь и сами,
А мы прочтем, что пишут в этой драме.
Аполлон и Граунд-Айви уходят.
Суpвит. С какой целью выведен у вас Пистоль, сэр?
Медли. Да так просто. Очень уж колоритная фигура. Умеет пустить пыль в
глаза. На этом кончается у меня сцена в театре.
Суpвит. А куда же девались ваши две Полли? *
Медли. Провалились, провалились, сэр! Провалились на первой же
репетиции, и я их выбросил. Откровенно говоря, я думаю, что публика и так
воздала им слишком много чести: целый месяц только и было о них разговоров.
Хотя, пожалуй, это случилось потому лишь, что в городе не нашлось другой
темы для болтовни. А теперь обратимся к патриотам. Заметьте, мистер Сурвит,
мои политики появляются в начале пьесы, а патриоты в конце. Я сделал это
затем, сэр, чтобы показать, какая между ними дистанция. Я начинаю с
политиков, потому что они всегда и повсюду будут в большей чести, чем
патриоты, и кончаю патриотами, - дабы у зрителей осталось приятное
впечатление о пьесе.
Суpвит. Но ваш танец патриотов может навести на мысль, что вы
собираетесь обратить патриотизм в шутку.
Медли. Да, собираюсь. Но разве вы не заметили, что танцем патриотов я
завершаю пьесу? А из этого нетрудно понять, что, коль скоро патриотизм
обращен в шутку, всему представлению конец. Итак, входят четверо патриотов.
Заметьте, патриотов у меня меньше, чем политиков. Таким способом я хочу
показать, что они вообще не столь многочисленны.
Суpвит. А где на этот раз происходит действие, сэр?
Медли. На Корсике, сэр, все на той же Корсике.
Четверо патриотов выходят из разных дверей, встречаются посреди сцены и
пожимают друг другу руки.
Суpвит. Эти патриоты, кажется, не разговорчивее ваших великих
политиков.
Mедли. О чем они думают, сэр, толком сказать нельзя, но из того, как
они кивают головами, можно о многом догадаться. Подождите, пока они
стаканчик-другой опрокинут, языки у них развяжутся. Но вы, конечно, мало что
от них узнаете: хоть я и не делаю своих патриотов политиками, я не делаю их
и дураками.
Сурвит. Однако ваши патриоты порядочные-таки оборванцы.
Медли. Просто они скромно и дешево одеты. Впрочем, низкое звание, не в
пример высокому, не мешает быть патриотом.
1-й патриот. Да здравствует Корсика!
2-й патриот. Свобода и собственность!
3-й патриот. Да процветает торговля!
4-й патриот. Да, да, особенно в моей лавке.
Суpвит. Зачем вы позволяете тому актеру, который стоит за кулисами,
смеяться и мешать репетиции?
Meдли. Он должен стоять там, сэр, и смеяться в кулак над патриотами.
Это очень важный персонаж, ему предстоит много дела.
Суpвит. Но надо бы как-нибудь разъяснить это зрителям, а то они
ошибутся, вроде меня, и, чего доброго, освищут его.
Медли. Хоть весь зал свисти, ему нипочем, - совершенно бесстыжий малый!
Я подобрал его специально для этой роли. Продолжайте, патриоты.
1-й патриот. Джентльмены, я считаю, что наша Корсика в скверном
положении. Мы не воюем, и поэтому я не буду утверждать, что мы находимся в
состоянии войны. Но угроза войны все время висит над нами. А ведь иной раз
предчувствие какой-нибудь напасти хуже ее самой. И чем ожидание войны лучше
самой войны? Со своей стороны скажу, прямо скажу: будь что будет, а я пью за
мир!
Медли. Этот джентльмен - патриот-пустомеля. Он пьет за свою страну и
кричит о ней, но никогда ради нее палец о палец не ударит. Второй -
осторожный патриот.
2-й патриот. Вашу руку, сэр. В том, что вы говорите, есть доля правды.
Я готов поддержать вас от всей души. Но пусть это останется между нами.
3-й патриот. Послушайте, джентльмены! Моя лавка - моя отчизна. Об
успехах второй я сужу по состоянию дел в первой. Богатеет или беднеет моя
страна, об этом я сужу по своему обороту. И я не могу согласиться с вами,
сэр, будто война нанесла бы нам ущерб. Напротив, я считаю ее единственным
условием процветания моей родины. Я веду торговлю саблями, и война обеспечит
мне хорошие барыши. Поэтому я за войну!
Медли. Это своекорыстный патриот. А сейчас заговорит последний из
патриотов, безразличный; это уже четвертая разновидность. Мне довелось в
одном обществе встретить человека, который благоразумно заснул в начале
драки и не просыпался, пока она не кончилась. Этот патриот ведет себя точно
так же.
4-й патриот (просыпаясь). Пью за мир или за войну! По мне, все едино.
Суpвит. Поскольку этот джентльмен ни за тех, ни за других, мир
отстаивают двое против одного.
Медли. А если ни те, ни другие не окажутся в большинстве? Вдруг я нашел
способ примирить обе партии? Впрочем, продолжайте!
1-й патpиот. Может ли тот, кому дорога Корсика, желать войны при
теперешних обстоятельствах? Все мы жалкие бедняки! Разве это не так,
спрашиваю я вас?
Все. Да, да!
3-й патриот. Что верно то верно! Этого никто не станет отрицать.
Входит Квидам.
Квидам. Я отрицаю, сэр.
Все вскакивают.
Не волнуйтесь, джентльмены, сядьте, прошу вас. Я пришел попросту выпить с
вами стаканчик. Можно ли назвать Корсику бедной, когда есть на ней вот
это? (Кладет на стол кошелек.) Не пугайтесь, джентльмены, это честное
золото, уверяю вас. Вы все считаете себя жалкими бедняками, а я не согласен
с вами, потому что все это - ваше. (Высыпает золото на стол.) Поделите
поровну.
1-й патриот. А что мы должны за это делать?
Квидам. Говорить, что вы богаты, вот и все.
Все. И только! (Хватают деньги.)
Квидам. Ну, сэр, каково теперь ваше мнение? Скажите откровенно!
1-й патриот. Что же, скажу. Можно ошибаться по неведению. Но тот, кто
сознательно говорит неправду, - мерзавец. Признаюсь, сэр, я считал нас
бедняками, но вы убедили меня в обратном.
Все. Мы все убедились!
Квидам. Значит, вы честные ребята. Пью за ваше здоровье! И раз бутыль
опустела, к черту печаль, отбросьте заботы! А ну-ка, попляшем! Я буду вам
подыгрывать на скрипке.
Все. Идет!
1-й патриот. Начинайте, пожалуйста. Мы готовы повторять каждое ваше
движение.
Танец. Квидам, танцуя, удаляется со сцены, за ним следуют танцующие.
Медли. Вы, быть может, не поняли, что я хочу сказать при помощи этого
танца?
Суpвит. Что же?
Медли. У моих патриотов дырявые карманы, сэр. Скрипачу Квидаму это
известно, и он их нарочно заставляет плясать, пока деньги не высыплются;
тогда он подбирает их. Вот и получается, что Квидам не теряет и полушки от
своих щедрот. Напротив, он даже попивает винцо задаром, а бедный народ -
увы! - расплачивается по счету из своего кармана. Эта пантомима, сэр,
кажется мне чрезвычайно удачной. Она тонко пародирует плутов, которых
великий Лан * показывал в своих дивертисментах. И так кончается моя пьеса,
мой фарс или как вам угодно будет ее назвать. Могу ли я надеяться на
одобрение вашей светлости?
Даппер. Очень мило, очень, очень мило!
Медли. В таком случае, милорд, позвольте мне рассчитывать на вашу
поддержку, ибо в Лондоне вещи не всегда оцениваются по достоинству. Если вы
введете меня в моду, милорд, я вечно буду вам обязан. А вы, мистер Сурвит,
надеюсь, поможете мне завоевать расположение критики, избавив от ученых
статей, где доказывается, что трехактный фарс и построенная по всем правилам
пьеса в пяти действиях не одно и тоже. Наконец, я обращаюсь к вам,
незнакомые джентльмены, почтившие мою репетицию своим присутствием, и к вам,
сударыни, независимо от того, поклонницы ли вы Шекспира, или Бомонта и
Флетчера *. Я надеюсь, что вы будете судить о моей репетиции не слишком
строго.
Пускай из ваших уст узнает вся столица, Что остроумия чужого ни крупицы
Во всем, что вы смотрели, не таится.
Конец
Книгопродавец. - Книгопродавец был тогда и издателем.
Мельник из Менсфильда - герой народной баллады, включенной позднее в
собрание песен, опубликованных Томасом Перси (1729-1811). По преданию,
мельник из Менсфильда достойно принял у себя в доме короля Генриха II, не
зная, кто он такой, и был возведен им за это в рыцарское звание.
П-во - правительство. Фильдинг намеренно дает это слово не полностью,
как было принято воспроизводить неприличные слова.
"Крафтсмен" и "Коммон-Сенс" - органы оппозиционной сельской партии.
Макиавелли Никколо ди Бернардо (1469-1527) - флорентийский историк,
писатель и искусный дипломат, стремившийся к установлению сильной власти и
уничтожению феодальной раздробленности Италии; некоторыми идеями Макиавелли
воспользовались впоследствии для оправдания политической беспринципности.
...спутать... старого Ника со старым Бобом! - Старый Ник (так же
"старый джентльмен") - шутливая кличка черта. Под именами "Старый Боб",
"Боб", "Квидам" Фильдинг выводит первого министра английского правительства
Роберта Уолпола.
...я почерпнул его более чем из дюжины - намек на пьесы драматургов,
защищавших наиболее узкие, групповые интересы сельской партии. Подобные
пьесы ставил Теофиль Сиббер, когда он руководил театром Хеймаркет (1734).
Это место еще раз указывает на независимую по отношению к обеим партиям
позицию, которую занимал Г. Фильдинг.
...Король Теодор - немецкий авантюрист барон Теодор фон Нехоф. В марте
1736 года, во время восстания корсиканцев против генуэзского владычества,
предложил руководителям восстания помощь оружием, при условии, что будет
провозглашен королем Корсики; после того как все европейские правительства
отказались признать его, в ноябре того же года он покинул остров.
Мистер Xен. - Слово "hen" по-английски - курица. В образе мистера Хена
Фильдингом выведен известный в то время аукционист Кок (cock - петух).
Эсквайр. - Это слово, присоединенное к фамилии, указывало на дворянское
происхождение.
Все имена в этой сцене носят аллегорический характер: Хамдрам (Humdrum)
- зануда; лорд Боф - Сайде (Both-sides) - лорд "И вашим и нашим"; Пипкин
(Pipkin) - глиняный горшочек; Макдональд О'Тандер (O'Thunder) - Макдональд
Громовержец; Гузквил (Goosequill) - дурацкое перо; Литтлвит (Littlevvit) -
недоумок.
Уходя из армии, всякий продаст ее за наличные. - Намек на продажу
офицерских патентов в армии.
Тотхил-фильдс - улица в Лондоне (позднее - Питер-стрит).
...принимала участие в одной или двух кампаниях в Xайд-парке. -
Хайд-парк - крупнейший парк в Лондоне. В XVIII веке там обычно происходили
дуэли.
...знаю лавку, где это обойдется дешевле. - Намек на систему подкупов,
практиковавшихся правительством Роберта Уолпола.
Пистоль - кличка актера Теофиля Сиббера. Известнейшей из сыгранных им
считалась роль Пистоля (персонаж пьес Шекспира "Генрих IV", ч. II,
"Виндзорские проказницы" и "Генрих V"). Друг Фильдинга, знаменитый художник
Хогарт, изобразил его в этой роли.
Роль Полли Пичум в пьесе Джона Гея отдать моей супруге знаменитой. -
Речь идет о соперничестве из-за роли Полли Пичум в балладной опере Джона Гея
"Опера нищего" (1728) между женой Теофиля Сиббера, известной актрисой
Сусанной Марией Сиббер (1714-1766), и актрисой Катериной Клайв (1711-1785).
Когда поставил он свою "Загадку", когда приплыл в Египет славный
Цезарь. Под этот свист великий Джон угас... - Имеются в виду пьесы К.
Сиббера "Любовная загадка" (1729), "Цезарь в Египте" (1725) (переделка
трагедии Корнеля "Помпеи") и "Папская тирания в царствование короля Джона"
(1736) (переделка исторической хроники Шекспира "Король Джон"). Последняя
пьеса была настолько слабой, что актеры отказались в ней играть.
Феспис (VI в. до н. э.) - по преданию, первый трагический поэт Афин.
Граунд-Айви - под этим именем изображен Колли Сиббер. Слово Граунд-Айви
(Ground-Ivy) приблизительно означает "присасывающийся".
Две Полли - снова намек на соперничество из-за роли Полли Пичум в
"Опере нищего" Джона Гея (см. примечание к стр. 251).
Великий Лан. - Под этим именем Фильдинг неоднократно выводил в своих
произведениях Джона Рича (1692-1761), руководителя театра Ковент-Гарден,
постановщика пантомим и известного исполнителя пантомимных ролей арлекина.
Бомонт Френсис (1584-1616) и Флетчер Джон (1579-1625) - известные
английские драматурги, современники Шекспира; многие пьесы написаны ими
совместно.
Last-modified: Thu, 13 Mar 2003 11:59:27 GMT