щенный таким необычным почитанием, сделал ему знак встать и с некоторой досадой взял у восторженного юноши письмо. Прежде всего он взглянул на печать. - Это от моего старого товарища, барона де Мержи, - сказал он. - А вы, молодой человек, удивительно на него похожи, - уж верно, вы его сын. - Господин адмирал! Если бы не преклонный возраст, мой отец не преминул бы лично засвидетельствовать вам свое почтение. - Господа! - прочтя письмо, обратился к окружающим Колиньи. - Позвольте вам представить сына барона де Мержи - он проехал более двухсот миль только для того, чтобы примкнуть к нам. Как видно, для похода во Фландрию у нас не будет нужды в добровольцах. Господа! Надеюсь, вы полюбите этого молодого человека. К его отцу вы все питаете глубочайшее уважение. При этих словах человек двадцать бросились обнимать Мержи и предлагать ему свои услуги. - Вы уже побывали на войне, друг мой Бернар? - спросил адмирал. - Аркебузную пальбу слышали? Мержи, покраснев, ответил, что еще не имел счастья сражаться за веру. - Вы должны радоваться, молодой человек, что вам не пришлось проливать кровь своих сограждан, - строго сказал Колиньи. - Слава богу, - добавил он со вздохом, - гражданская война кончилась, верующим стало легче, так что вы счастливее нас: вы обнажите шпагу только против врагов короля и отчизны. Положив молодому человеку руку на плечо, он продолжал: - Вы свой род не посрамите, в этом я убежден. Прежде всего я исполню желание вашего отца: вы будете состоять в моей свите. Когда же мы столкнемся с испанцами, постарайтесь захватить их знамя - вас произведут в корнеты, и вы перейдете в мой полк. - Клянусь, - с решительным видом воскликнул Мержи, - что после первой же схватки я буду корнетом, или мой отец лишится сына! - Добро, храбрый мой мальчик! Ты говоришь, как когда-то говорил твой отец. Адмирал подозвал своего интенданта. - Вот мой интендант, Самюэль. Если тебе понадобятся деньги на экипировку, обратись к нему. Интендант изогнулся в поклоне, но Мержи поблагодарил и отказался. - Мой отец и мой брат ничего для меня не жалеют, - объявил он. - Ваш брат?.. Капитан Жорж Мержи, тот самый, который еще в первую войну отрекся от нашей веры? Мержи понурил голову; губы его шевелились беззвучно. - Он храбрый солдат, - продолжал адмирал, - но что такое смелость, если у человека нет страха божьего? Молодой человек! У вас в семье есть пример, достойный подражания, и есть пример, недостойный подражания. - Мне послужит образцом доблесть моего брата... а не его измена. - Ну, Бернар, приходите ко мне почаще и считайте меня своим другом. Здесь, в Париже, легко сбиться с пути истинного, но я надеюсь скоро отправить вас туда, где перед вами откроется возможность покрыть себя славой. Мержи почтительно наклонил голову и замешался в толпу приближенных. - Господа! - возобновив разговор, прерванный появлением Мержи, сказал Колиньи. - Ко мне отовсюду приходят добрые вести. Руанские убийцы наказаны... [64] - А тулузские - нет, - перебил его старый пастор с мрачным лицом фанатика. - Вы ошибаетесь. Я только что получил об этом известие. Кроме того в Тулузе учреждена смешанная комиссия [Согласно мирному договору, заключенному после третьей гражданской войны, при некоторых судебных палатах были учреждены комиссии; половина тех, кто входил в эти комиссии исповедовала кальвинистскую веру. В обязанности комиссии входило разбирать дела, возникавшие между католиками и протестантами.]. Его величество каждый день предъявляет нам все новые и новые доказательства, что правосудие - одно для всех. Старый пастор недоверчиво покачал головой. Какой-то седобородый старик в черном бархатном одеянии воскликнул: - Да, его правосудие для всех одно! Карл и его достойная мамаша были бы рады свалить одним ударом Шатильонов, Монморанси и Гизов! - Выражайтесь почтительнее о короле, господин де Бонисан, - строго заметил Колиньи. - Пора, пора забыть старые счеты! Нам не к лицу подавать повод для разговоров о том, что католики ревностнее нас соблюдают заповедь Христову - прощать обиды. - Клянусь прахом моего отца, это им легче сделать, чем нам, - пробормотал Бонисан. - Двадцать три моих замученных родственника не так-то скоро изгладятся из моей памяти. Он все еще говорил горькие слова, как вдруг в галерее появился дряхлый старик с отталкивающей наружностью, в сером изношенном плаще и, пробившись вперед, передал Колиньи запечатанную бумагу. - Кто вы такой? - не ломая печати, спросил Колиньи. - Один из ваших друзей, - хриплым голосом ответил старик и тут же вышел. - Я видел, как этот человек утром выходил из дворца Гизов, - сказал кто-то из дворян. - Это колдун, - сказал другой. - Отравитель, - сказал третий. - Герцог Гиз подослал его отравить господина адмирала. - Отравить? - пожав плечами, спросил адмирал. - Отравить через посредство письма? - Вспомните о перчатках королевы Наваррской! ["Она умерла, - пишет д'Обинье (Всеобщая история, т. II, гл. II), - от яда, который через надушенные перчатки проник к ней в мозг, а изготовил яд флорентинец мессир Рене, которого после этого все возненавидели, даже враги государыни".] - вскричал Бонисан. - Я не верю ни в отравленные перчатки, ни в отравленное письмо, но зато я верю, что герцог Гиз не способен на низкий поступок! Колиньи хотел было разломать печать, но тут к нему подбежал Бонисан и выхватил письмо. - Не распечатывайте! - крикнул он. - Иначе вы вдохнете смертельный яд! Все сгрудились вокруг адмирала, а тот силился отделаться от Бонисана. - Я вижу, как от письма поднимается черный дым! - крикнул чей-то голос. - Бросьте его! Бросьте его! - закричали все. - Да отстаньте вы от меня, вы с ума сошли! - отбиваясь, твердил адмирал. Во время этой кутерьмы бумага упала на пол. - Самюэль, друг мой! - крикнул Бонисан. - Докажите, что вы преданный слуга. Вскройте пакет и вручите его вашему господину не прежде, чем вы удостоверитесь, что в нем нет ничего подозрительного. Интенданту это поручение не пришлось по душе. Зато Мержи поднял письмо, не рассуждая, и разломал печать. В то же мгновение вокруг него образовалось свободное пространство - все расступились, словно в ожидании, что посреди комнаты вот-вот взорвется мина. Но из пакета ядовитый пар не вырвался, никто даже не чихнул. В страшном конверте оказался лишь довольно грязный лист бумаги, на котором было написано всего несколько строчек. Как скоро опасность миновала, те же самые люди, которые первыми поспешили отойти в сторону, сейчас опять-таки первыми поспешили выдвинуться вперед. - Что это за наглость? - высвободившись наконец из объятий Бонисана, в запальчивости крикнул Колиньи. - Как вы смели распечатать письмо, адресованное мне? - Господин адмирал! Если бы в пакете оказался тонкий яд, вдыхание которого смертельно, то лучше, чтобы жертвой его пал юноша вроде меня, а не вы, ибо ваша драгоценная жизнь нужна для защиты нашей веры. При этих словах вокруг Мержи послышался восторженный шепот. Колиньи ласково пожал ему руку, молча поглядел на него добрыми глазами и сказал: - Раз ты отважился распечатать письмо, так уж заодно и прочти. Мержи начал читать: - "Небо на западе объято кровавым заревом. Звезды исчезли, в воздухе были видны пламенные мечи. Нужно быть слепым, чтобы не видеть, что эти знамения предвозвещают. Гаспар! Препояшься мечом, надень шпоры, а не то малое время спустя твоим мясом будут питаться лисы". - Он пишет лисы вместо Гизы, - догадался Бонисан. Адмирал презрительно повел плечами. Окружающие хранили молчание, но видно было, что все находятся под впечатлением пророчества. - Сколько народу в Париже занимается всякой чепухой! - холодно сказал Колиньи. - Кто-то верно заметил, что в Париже тысяч десять шалопаев живут тем, что предсказывают будущее. - Как бы то ни было, этим предостережением пренебрегать не должно, - заговорил пехотный капитан. - Герцог Гиз открыто заявил, что не уснет спокойно, пока не всадит вам шпагу в живот. - Убийце ровно ничего не стоит к вам проникнуть, - добавил Бонисан. - Я бы на вашем месте, прежде чем идти в Лувр, всегда надевал панцирь. - Пустое, мой верный товарищ! - возразил адмирал. - Убийцы на таких старых солдат, как мы с вами, не нападают. Они нас больше боятся, чем мы их. Потом он заговорил о фландрском походе и о делах вероисповедания. Некоторые передали ему прошения на имя короля. Адмирал всех просителей принимал радушно, для каждого находил ласковые слова. В десять часов он велел подать шляпу и перчатки - пора было в Лувр. Иные простились с ним, но большинство составило его свиту и в то же время охрану. ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ВОЖАК (Продолжение) Завидев брата, капитан издали крикнул ему: - Ну что, видел ты Гаспара Первого? Как он тебя принял? - Так ласково, что я никогда этого не забуду. - Очень рад. - Ах, Жорж! Что это за человек! - Что за человек? Приблизительно такой же, как все прочие: чуточку больше честолюбия и чуточку больше терпения, нежели у моего лакея, разница только в происхождении. Ему очень повезло; что он сын Шатильона. - Значит, по-твоему, происхождение обучило его военному искусству? Значит, благодаря происхождению он стал первым полководцем нашего времени? - Конечно, нет, однако его достоинства не мешали ему быть многократно битым. Ну да ладно, оставим этот разговор. Сегодня ты повидался с адмиралом, - очень хорошо. Всем сестрам нужно дать по серьгам. Молодец, что отправился на поклон прежде других к Шатильону. А теперь... Хочешь поехать завтра на охоту? Там я представлю тебя одному человеку, с которым тоже не мешает повидаться: я разумею Карла, французского короля. - Я буду принимать участие в королевской охоте? - Непременно! Ты увидишь прекрасных дам и прекрасных лошадей. Сбор в Мадридском замке [65], мы должны быть там рано утром. Я дам тебе моего серого в яблоках коня; ручаюсь, что пришпоривать его не придется, - он от собак не отстанет. Слуга передал Бернару письмо, которое только что доставил королевский паж. Бернар распечатал его, и оба брата пришли в изумление, найдя в пакете приказ о производстве Бернара в корнеты. Приказ был составлен по всей форме и скреплен королевской печатью. - Вот так раз! - воскликнул Жорж. - Неожиданная милость! Но ведь Карл Девятый понятия не имеет о твоем существовании, - как же, черт побери, он послал тебе приказ о производстве в корнеты? - Мне думается, я этим обязан адмиралу, - молвил Бернар. И тут он рассказал брату о таинственном письме, которое он так бесстрашно вскрыл. Капитан от души посмеялся над концом приключения и вволю поиздевался над братом. ГЛАВА ВОСЬМАЯ. РАЗГОВОР МЕЖДУ ЧИТАТЕЛЕМ И АВТОРОМ - Господин автор! Сейчас вам самое время взяться за писание портретов! И каких портретов! Сейчас вы поведете нас в Мадридский замок, в самую гущу королевского двора. И какого двора! Сейчас вы нам покажете этот франко-итальянский двор. Познакомьте нас с несколькими яркими характерами. Чего-чего мы только сейчас не узнаем! Как должен быть интересен день, проведенный среди стольких великих людей! - Помилуйте, господин читатель, о чем вы меня просите? Я был бы очень рад обладать такого рода талантом, который позволил бы мне написать историю Франции, тогда бы я не стал сочинять. Скажите, однако ж, почему вы хотите, чтобы я познакомил вас с лицами, которые в моем романе не должны играть никакой роли? - Вот то, что вы не отвели им никакой роли, - это с вашей стороны непростительная ошибка. Как же так? Вы переносите меня в тысячу пятьсот семьдесят второй год и предполагаете обойтись без портретов стольких выдающихся людей! Полноте! Какие тут могут быть колебания? Пишите. Я диктую вам первую фразу: Дверь в гостиную отворилась, и вошел... - Простите, господин читатель, но в Мадридском замке не было гостиной; гостиные... - А, ну хорошо! Обширная зала была полна народу... и так далее. В толпе можно было заметить... - Кого же вам хотелось бы там заметить? - Дьявольщина! Primo [Во-первых (лат.).], Карла Девятого!.. - Secundo? [Во-вторых? (лат.)] - Погодите. Сперва опишите его костюм, а потом опишите его наружность и, наконец, нравственный его облик. Теперь это проторенная дорога всех романистов. - Костюм? Он был одет по-охотничьи, с большим рогом на перевязи. - Вы чересчур немногословны. - Что же касается его наружности... Постойте... Ах ты господи, да посмотрите его бюст в Ангулемском музее [66]! Он во второй зале, значится под номером девяносто восьмым. - Но, господин автор, я провинциал. Вы хотите, чтобы я нарочно поехал в Париж, только чтобы посмотреть бюст Карла Девятого? - Ну, хорошо. Представьте себе молодого человека, довольно статного, с головой, немного ушедшей в плечи; он вытягивает шею и неловко выставляет вперед лоб; нос у него великоват; губы тонкие, рот широкий, верхняя губа оттопыривается; лицо бледное; большие зеленые глаза никогда не смотрят на человека, с которым он разговаривает. И все же в глазах его не прочтешь: ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ или что-нибудь в этом роде. Нет, нет! Выражение лица у него не столько жестокое и свирепое, сколько глупое и беспокойное. Вы получите о нем довольно точное представление, если вообразите какого-нибудь молодого англичанина, который входит в огромную гостиную, когда все уже сидят. Он проходит мимо вереницы разряженных дам - те молчат. Зацепившись за платье одной из них, толкнув стул, на котором сидит другая, он с великим трудом пробирается к хозяйке дома и только тут замечает, что, выходя из кареты, подкатившей к подъезду, он нечаянно задел рукавом колесо и выпачкался. Я убежден, что вам часто приходилось видеть такие испуганные лица. Может быть, даже вы сами подолгу репетировали перед зеркалом, пока, наконец, светская жизнь не выработала в вас полнейшей самоуверенности и вы уже перестали бояться за свое появление в обществе. - Ну, а Екатерина Медичи? - Екатерина Медичи? А, черт, вот о ней-то я и позабыл! Думаю, что больше я ни разу не напишу ее имени. Это толстая женщина, еще свежая и, по имеющимся у меня сведениям, хорошо сохранившаяся для своих лет, с большим носом и плотно сжатыми губами, как у человека, испытывающего первые приступы морской болезни. Глаза у нее полузакрыты; она ежеминутно зевает; голос у нее монотонный, она совершенно одинаково произносит: "Как бы мне избавиться от ненавистной беарнезки [67]?" и "Мадлен! Дайте сладкого молока моей неаполитанской собачке". - Так! И все же вложите ей в уста какие-нибудь значительные слова. Она только что отравила Жанну Д'Альбре, - по крайней мере, был такой слух, - должно же это на ней как-то отразиться. - Нисколько. Если бы отразилось, то чего бы тогда стоила ее пресловутая выдержка? Да и потом, мне точно известно, что в тот день она говорила только о погоде. - А Генрих Четвертый? А Маргарита Наваррская [68]? Покажите нам Генриха, смелого, любезного, а самое главное, доброго. Пусть Маргарита сует в руку пажу любовную записку, а Генрих в это время пожимает ручку какой-нибудь фрейлине Екатерины. - Если говорить о Генрихе Четвертом, то никто бы не угадал в этом юном ветренике героя и будущего короля Франции. У него назад тому две недели умерла мать, а он уже успел о ней позабыть. Ведет бесконечный разговор с доезжачим касательно следов оленя, которого они собираются загнать. Я вас избавлю от этой беседы - надеюсь, вы не охотник? - А Маргарита? - Ей нездоровилось, и она не выходила из своей комнаты. - Нашли отговорку! А герцог Анжуйский [69]? А принц Конде? А герцог Гиз? А Таван, Ретц [70], Ларошфуко, Телиньи [71]? А Торе, а Мерю [72] и многие другие? - Как видно, вы их знаете лучше меня. Я буду рассказывать о своем друге Мержи. - Пожалуй, я не найду в вашем романе того, что мне бы хотелось найти. - Боюсь, что не найдете. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ПЕРЧАТКА Cayose un escarpin de la derecha Mano, que de la izquierda importa poco, A la senora Blanca, у amor loco A dos hidalgos disparo la flecha. Lope de Vega. El guante de dona Blanca У сеньоры Бланки с правой руки, А может быть, и с левой - это безразлично, - Упала перчатка, и Амур-безумец Двоих идальго поразил стрелой. Лопе де Вега. Перчатка доньи Бланки (испан.). [73] Двор находился в Мадридском замке. Королева-мать, окруженная своими фрейлинами, ждала у себя в комнате, что король, прежде чем сесть на коня, придет к ней позавтракать. А король между тем, сопутствуемый владетельными князьями, медленно проходил по галерее, где собрались мужчины, которым надлежало ехать с ним на охоту. Он рассеянно слушал придворных и многим из них отвечал резко. Когда король проходил мимо двух братьев, капитан преклонил колено и представил ему нового корнета. Бернар низко поклонился и поблагодарил его величество за незаслуженную честь. - А, так это о вас говорил мне отец адмирал? Вы брат капитана Жоржа? - Да, государь. - Вы католик или гугенот? - Я протестант, государь. - Я спрашиваю только из любопытства. Пусть меня черт возьмет, если я придаю хоть какое-нибудь значение тому, какую веру исповедуют преданные мне люди. Произнеся эти памятные слова, король проследовал к королеве. Несколько минут спустя, как видно, для того, чтобы мужчинам было не скучно, в галерее появился рой женщин. Я расскажу только об одной красавице, состоявшей при дворе, столь обильном красавицами: я разумею ту, которая будет играть большую роль в моей повести, то есть графиню де Тюржи. На ней был костюм амазонки, свободный и в то же время изящный, маски она еще не надела. Ее черные как смоль волосы казались еще чернее от ослепительной белизны лица, везде одинаково бледного. Брови дугой, почти сросшиеся, сообщали ее лицу суровое выражение, но от этого весь ее облик ничего не терял в своем очаровании. Сначала в ее больших синих глазах можно было прочесть лишь высокомерие и пренебрежение, но, едва разговор оживлялся, зрачки у нее увеличивались и расширялись, как у кошки, в них загорался огонь, и тогда даже самому завзятому хлыщу трудно было не подпасть хотя бы на время под ее обаяние. - Графиня де Тюржи! Как она сегодня хороша! - шептали придворные, и каждый из них пробирался вперед, чтобы полюбоваться на нее. Бернар, стоявший у графини де Тюржи на дороге, был поражен ее красотой, и оцепенение его длилось до тех пор, пока широкие шелковые рукава ее платья не задели его камзола, - только тут он вспомнил, что надо посторониться. Она, быть может, не без удовольствия, заметила волнение Бернара и соблаговолила заглянуть своими красивыми глазами в его глаза, а он мгновенно потупился, и щеки его покрылись живым румянцем. Графиня улыбнулась и, проходя мимо, уронила перчатку, но герой наш от растерянности стоял как вкопанный и не догадывался поднять ее. Тогда белокурый молодой человек (это был не кто иной, как Коменж), стоявший позади Бернара, оттолкнул его и, схватив перчатку, почтительно ее поцеловал, а затем отдал г-же де Тюржи. Графиня, не поблагодарив его, повернулась лицом к Бернару и некоторое время смотрела на него с убийственным презрением, потом, найдя глазами капитана Жоржа, нарочно громко сказала: - Капитан! Вы не знаете, что это за ротозей? Сколько можно судить по его учтивости, он, наверное, гугенот. Дружный смех привел несчастного Бернара в крайнее замешательство. - Это мой брат, сударыня, - не таким громким голосом ответил ей Жорж. - Он только три дня в Париже. Клянусь честью, Лануа до того, как вы взяли на себя труд его обтесать, был нисколько не менее неуклюж, чем мой брат. Графиня слегка покраснела. - Это злая шутка - вот что я вам скажу, капитан. Об умерших дурно не говорят. Дайте руку, - меня просила с вами поговорить одна дама: она вами недовольна. Капитан почтительно взял ее руку и подвел к амбразуре дальнего окна. Уходя, она еще раз оглянулась на Бернара. По-прежнему ослепленный появлением прелестной графини, сгорая от желания любоваться ею и в то же время не смея поднять на нее глаза, Бернар почувствовал, что кто-то осторожно хлопнул его по плечу. Он обернулся и увидел барона де Водрейля; барон взял его за руку и отвел в сторону, чтобы, как он выразился, никто не помешал им поговорить с глазу на глаз. - Дорогой друг! - сказал барон. - Вы новичок и по всей вероятности, не знаете, как себя здесь вести. Мержи посмотрел на него с изумлением. - Ваш брат нанят, ему некогда давать вам советы. Если позволите, я вам его заменю. - Я не понимаю, что... - Вас глубоко оскорбили. Вид у вас был озабоченный, и я решил, что вы обдумываете план мести. - Мести? Кому? - покраснев до корней волос, спросил Мержи. - Да ведь коротышка Коменж только что вас изо всех сил толкнул! Весь двор видел, как было дело, и ждет, что вы это так не оставите. - В зале полно народу, - что же удивительного, если кто-то меня нечаянно толкнул? - Господин де Мержи! С вами я не имею чести быть близко знаком, но с вашим братом мы большие друзья, и он может подтвердить, что я по мере сил следую Христовой заповеди прощать обиды. У меня нет никакого желания стравливать вас, но в то же время я почитаю за должное обратить ваше внимание на то, что Коменж толкнул вас не неумышленно. Он толкнул вас потому, что хотел нанести вам оскорбление. Даже если б он вас не толкнул, он все равно вас унизил: подняв перчатку Тюржи, он отнял право, принадлежавшее вам. Перчатка лежала у ваших ног, ergo [Следовательно (лат.).], вам одному принадлежало право поднять ее и отдать... Да вот, посмотрите туда! Видите в самом конце галереи Коменжа? Он показывает на вас пальцем и смеется над вами. Мержи обернулся и увидел Коменжа, тот со смехом что-то рассказывал окружавшим его молодым людям, а молодые люди слушали с явным любопытством. У Мержи не было никаких доказательств, что речь идет именно о нем, однако доброжелатель сделал свое дело: Мержи почувствовал, как его душой овладевает ярый гнев. - Я найду его после охоты и думаю, что сумею... - начал он. - Никогда не откладывайте мудрых решений. Кроме того, если вы вызовете своего недруга тотчас после того, как он причинил вам обиду, то вы гораздо меньше прогневаете бога, чем если вы это сделаете после долгих размышлений. Вы вызываете человека на дуэль в запальчивости, тут большого греха нет, и если вы потом деретесь, то единственно для того, чтобы не совершить более тяжкого греха - чтобы не изменить своему слову. Впрочем, я забыл, что вы протестант. Как бы то ни было, немедленно уговоритесь с ним о времени и месте встречи, а я вас сейчас сведу. - Надеюсь, он передо мной извинится. - Об этом вы лучше и не мечтайте, дружище. Коменж еще ни разу не сказал: "Я был неправ". Впрочем, он человек порядочный и, разумеется, даст вам удовлетворение. Мержи взял себя в руки и изобразил на своем лице равнодушие. - Коль скоро Коменж меня оскорбил, - объявил Мержи, - я должен потребовать от него удовлетворения, и он мне его даст в любой форме. - Чудесно, мой милый! Мне нравится ваша храбрость: ведь вам должно быть известно, что Коменж - один из лучших наших фехтовальщиков. По чести, оружием этот господин владеет хорошо. Он учился в Риме у Брамбиллы. Жан Маленький больше не решается скрещивать с ним клинки. Говоря это, барон пристально вглядывался в слегка побледневшее лицо Мержи; между тем Бернар был больше взволнован самим оскорблением, чем устрашен его последствиями. - Я бы с удовольствием исполнил обязанности вашего секунданта, но, во-первых, я завтра причащаюсь, а во-вторых, я должен драться с де Ренси и не имею права обнажать шпагу против кого-либо еще [У записных дуэлистов существовало правило не затевать новой ссоры впредь до окончания прежней.]. - Благодарю вас. Если дело дойдет до дуэли, моим секундантом будет мой брат. - Капитан - знаток в этой области. Сейчас я приведу к вам Коменжа, и вы с ним объяснитесь. Мержи поклонился, а затем, отвернувшись к стене начал составлять в уме вызов и постарался придать своему лицу соответствующее выражение. Вызов надо делать изящно, - это, как и многое другое, достигается Упражнением. Наш герой первый раз вступил в дело - вот почему он испытывал легкое смущение, но его пугал не удар шпаги, он боялся сказать что-нибудь такое, что уронило бы его дворянское достоинство. Только успел он придумать решительную и вместе с тем вежливую фразу, как барон де Водрейль взял его за руку, и фраза мигом вылетела у него из головы. Коменж, держа шляпу в руке, вызывающе-учтиво поклонился ему и вкрадчивым тоном спросил: - Милостивый государь! Вы хотели со мной поговорить? Вся кровь бросилась Бернару в лицо. Он, не задумываясь, ответил Коменжу таким твердым тоном, какого он даже не ожидал от себя: - Вы наглец, и я требую от вас удовлетворения. Водрейль одобрительно кивнул головой. Коменж приосанился и, подбоченившись, что в те времена почиталось приличествующим случаю, совершенно серьезно сказал: - Вы, милостивый государь, истец, следственно, право выбора оружия, коль скоро я ответчик, предоставляется мне. - Выбирайте любое. Коменж сделал вид, что призадумался. - Эсток [Длинная обоюдоострая шпага.] - хорошее оружие, - сказал он, - но раны от него могут изуродовать человека, а в наши годы, - с улыбкой пояснил он, - не очень приятно являться к своей возлюбленной со шрамом через все лицо. Рапира оставляет маленькую дырочку, но этого совершенно достаточно. - Тут он опять улыбнулся. - Итак, я выбираю рапиру и кинжал. - Превосходно, - сказал Мержи, повернулся и пошел. - Одну минутку! - крикнул Водрейль. - Вы забыли условиться о времени и месте встречи. - Придворные дерутся на Пре-о-Клер, - сказал Коменж. - Но, быть может, у вас, милостивый государь, есть другое излюбленное место? - На Пре-о-Клер так на Пре-о-Клер. - Что же касается часа... По некоторым причинам я раньше восьми не встану... Понимаете? Дома я сегодня не ночую и раньше девяти не смогу быть на Пре. - Хорошо, давайте в девять. Отведя глаза в сторону, Бернар заметил на довольно близком от себя расстоянии графиню де Тюр-жи, - она уже рассталась с капитаном, а тот разговорился с другой дамой. Легко себе представить, что при виде прекрасной виновницы этого злого дела наш герой придал своему лицу важное и деланно беспечное выражение. - С некоторых пор вошло в моду драться в красных штанах, - сообщил Водрейль. - Если у вас таких нет, я вам вечером пришлю. Кровь на них не видна, - так гораздо опрятнее. - По мне, это ребячество, - заметил Коменж. Мержи принужденно улыбнулся. - Словом, друзья мои, - сказал барон де Водрейль, по-видимому, чувствовавший себя в своей родной стихии, - теперь нужно условиться только о секундантах и тьерсах [Свидетели часто не ограничивались ролью простых свидетелей - они дрались между собой. Тогда говорили: секундировать, тьерсировать кого-нибудь.] для вашего поединка. - Этот господин совсем недавно при дворе, - заметил Коменж. - Ему, наверное, трудно будет найти тьерса. Я готов сделать ему уступку и удовольствоваться секундантом. Мержи не без труда сложил губы в улыбку. - Это верх учтивости, - сказал барон. - Иметь дело с таким сговорчивым человеком, как господин де Коменж, - право, одно удовольствие. - Вам понадобится рапира такой же длины, как у меня, - продолжал Коменж, - а поэтому я вам рекомендую Лорана под вывеской Золотое солнце на улице Феронри - это лучший оружейник в городе. Скажите, что это я вас к нему направил, и он все для вас сделает. Произнеся эти слова, он повернулся и как ни в чем не бывало примкнул к той же кучке молодых людей. - Поздравляю вас, господин Бернар, - сказал Водрейль. - Вы хорошо бросили вызов. Мало сказать "хорошо" - отлично! Коменж не привык, чтобы с ним так разговаривали. Его боятся пуще огня, в особенности после того, как он убил великана Канильяка. Два месяца тому назад он убил Сен-Мишеля, но это к большой чести ему не служит. Сен-Мишель не принадлежал к числу опасных противников, а вот Канильяк убил не то пять, не то шесть дворян и не получил при этом ни единой царапины. Он учился в Неаполе у Борелли. Говорят, будто Лансак перед смертью поведал ему секрет удара, которым он и натворил потом столько бед. И то сказать, - как бы говоря сам с собой, продолжал барон, - Канильяк обокрал церковь в Осере и швырнул наземь святые дары. Нет ничего удивительного, что бог его наказал. Мержи все это было неинтересно слушать, но, боясь, как бы Водрейль хотя бы на краткий миг не заподозрил его в малодушии, он счел своим долгом поддержать разговор. - К счастью, я никогда не обкрадывал церквей и не притрагивался к святым дарам, - заметил он, - значит, поединок мне не столь опасен. - Позвольте дать вам еще один совет. Когда вы с Коменжем скрестите шпаги, бойтесь одной его хитрости, стоившей жизни капитану Томазо. Коменж крикнул, что острие его шпаги сломалось. Томазо, ожидая рубящего удара, поднял свою шпагу над головой, а между тем шпага у Коменжа и не думала ломаться и по самую рукоятку вошла в грудь Томазо, потому что Томазо, не ожидая колющего удара, не защитил грудь... Впрочем, вы на рапирах, - это не так опасно. - Я буду драться не на жизнь, а на смерть. - Да, вот еще что! Выбирайте кинжал с крепкой чашкой - это чрезвычайно важно для парирования. Видите, у меня шрам на левой руке? Это потому, что я однажды вышел на поединок без кинжала. Я повздорил с молодым Таларом и из-за отсутствия кинжала едва не лишился левой руки. - А он был ранен? - с отсутствующим видом спросил Мержи. - Я его убил по обету, который я дал моему покровителю, святому Маврикию. Еще не забудьте захватить полотна и корпии, это не помешает. Ведь не всегда же убивают наповал. Еще хорошо бы во время мессы положить шпагу на престол... Впрочем, вы протестант... Еще одно слово. Не думайте, что отступление наносит урон вашей чести. Напротив того, заставьте Коменжа как можно больше двигаться. У него короткое дыхание; загоняйте его, а потом, выждав удобный момент, кольните хорошенько в грудь, и из него дух вон. Барон продолжал бы и дальше давать не менее полезные советы, если бы громкие звуки рогов не возвестили, что король сел на коня. Двери покоев королевы отворились, и их величества в охотничьих костюмах направились к крыльцу. Капитан Жорж отошел от своей дамы и, подойдя к брату, хлопнул его по плечу и с веселым видом сказал: - Везет тебе, повеса! Посмотрите на этого маменькиного сынка с кошачьими усами. Стоило ему появиться - и вот уже все женщины от него без ума. Тебе известно, что прекрасная графиня четверть часа говорила со мной о тебе? Ну так не зевай! На охоте все время скачи рядом с ней и будь как можно любезнее. Дьявольщина, да что с тобой? Уж не заболел ли ты? У тебя такое вытянутое лицо, как у протестантского попа, которого сейчас поведут на костер. Да ну же, черт побери, развеселись!.. - У меня нет особого желания ехать на охоту, я предпочел бы... - Если вы не поедете на охоту, Коменж вообразит, что вы трусите, - шепнул ему барон де Водрейль. - Идем! - сказал Бернар и провел ладонью по горячему лбу. Он решил рассказать о своем приключении брату после охоты. "Какой стыд! - сказал он себе. - Вдруг госпожа де Тюржи подумала бы, что я трушу!.. Вдруг бы ей показалось, что я отказываюсь от удовольствия поохотиться, потому что мне не дает покоя мысль о предстоящей дуэли!" ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ОХОТА ...the very butcher of a silk button, a duellist, a duellist; a gentleman of the very first house, - of the first and second cause: Ah! the immortal passado! the panto riverso! Shakespeare. Romeo and Juliet Он настоящий губитель шелковых пуговиц, дуэлянт, дуэлянт, дворянин с ног до головы, знаток первых и вторых поводов к дуэли. Ах, бессмертное passado! Punto riverso! Шекспир. Ромео и Джульетта (англ.). [74] Во дворе замка суетилось великое множество дам и кавалеров, нарядно одетых, верхом на знатных конях. Звуки рогов, лай собак, громкие голоса острящих всадников - все это сливалось в шум, радующий слух охотника, но несносный для обычного человеческого слуха. Бернар машинально пошел вслед за братом во двор и случайно оказался подле прелестной графини; она, уже в маске, сидела верхом на горячей андалусской лошадке, бившей копытом о землю и в нетерпении грызшей удила. Но и на этой лошади, которая поглотила бы все внимание заурядного всадника, графиня чувствовала себя совершенно спокойно, точно сидела в кресле у себя в комнате. Капитан под предлогом натянуть мундштук у андалусской лошадки приблизился к графине. - Вот мой брат, - сказал он амазонке вполголоса, однако достаточно громко для того, чтобы его мог услышать Бернар. - Будьте с бедным мальчиком поласковей: он сам не свой с тех пор, как увидел вас в Лувре. - Я уже забыла его имя, - довольно резким тоном проговорила она. - Как его зовут? - Бернаром. Обратите внимание, сударыня, что перевязь у него точно такого же цвета, как у вас ленты. - Он умеет ездить верхом? - Вы скоро сами в этом удостоверитесь. Жорж поклонился и поспешил к придворной даме, за которой он недавно начал ухаживать. Он слегка наклонился к седельной луке, взял лошадь своей дамы за уздечку и скоро позабыл и о брате, и об его прекрасной и гордой спутнице. - Оказывается, вы знакомы с Коменжем, господин де Мержи? - спросила графиня. - Кто, я, сударыня?.. Очень мало, - запинаясь, промолвил Мержи. - Но ведь вы только что с ним разговаривали. - Это был первый наш разговор. - Кажется, я догадываюсь, что вы ему сказали. А глаза ее, смотревшие из-под маски, словно хотели заглянуть к нему в душу. Бернара эта беседа смущала невероятно, и он чрезвычайно обрадовался, когда к графине, догнав ее, обратилась какая-то дама. Тем не менее, сам не отдавая себе ясного отчета, зачем, он продолжал ехать рядом с графиней. Быть может, он хотел позлить этим Коменжа, следившего за ними издали. Охотники выехали наконец из замка. Поднятый олень скрылся в лесу. Вся охота устремилась за ним, и тут Мержи с удивлением заметил, как ловко г-жа де Тюржи правит лошадью и с каким бесстрашием преодолевает она встречающиеся на пути препятствия. Мержи ехал на берберийском коне превосходных статей и благодаря этому не отставал от нее, но, к его великой досаде, граф де Коменж, у которого конь был такой же удалый, тоже ехал рядом с г-жой де Тюржи и, невзирая на быстроту бешеного галопа, невзирая на увлеченность охотой, то и дело обращался к амазонке, а Бернар между тем завидовал в глубине души его легкости, беспечности, а главное, его способности болтать милую чепуху, которая, видимо, забавляла графиню и этим злила Бернара. И обоих соперников, вступивших в благородное соревнование, не останавливали ни высокие изгороди, ни широкие рвы, - они уже раз двадцать рисковали сломить себе шею. Внезапно графиня, отделившись от охоты, свернула с дороги, по которой направились король и его свита, на боковую. - Куда вы? - крикнул Коменж. - Вы собьетесь со следа! Разве вы не слышите, что рога и лай - с той стороны? - Ну так и поезжайте другой дорогой. Никто вас не неволит. Коменж ничего не ответил и поворотил коня туда же, куда и она. Мержи поехал вместе с ними. Когда же они углубились в лес шагов на сто, графиня попридержала лошадь. Коменж, ехавший справа от нее, и Мержи, ехавший слева, последовали ее примеру. - У вас славный боевой конь, господин де Мержи, - сказал Коменж, - он даже не вспотел. - Это берберийский конь, брат купил его у одного испанца. Вот рубец от сабельного удара, - он был ранен под Монконтуром. - Вы были на войне? - обратившись к Мержи, спросила графиня. - Нет, сударыня. - Значит, вы не испытали на себе, что такое огнестрельная рана? - Нет, сударыня. - А сабельный удар? - Тоже нет. Мержи почудилось, что она улыбнулась. Коменж насмешливо вздернул верхнюю губу. - Ничто так не украшает молодого дворянина, как глубокая рана, - заметил он. - Ведь правда, сударыня? - В том случае, если дворянин честно ее заслужил. - Что значит "честно заслужил"? - Славу приносит только та рана, которую человек получил на поле боя. А раны, полученные на дуэли, - это совсем другое дело. Они ничего, кроме презрения, во мне не вызывают. - Я полагаю, что господин де Мержи, прежде чем сесть на коня, имел с вами разговор? - Нет, - сухо ответила графиня. Мержи подъехал к Коменжу. - Милостивый государь! - сказал он тихо. - Как скоро мы присоединимся к охоте, мы с вами можем заехать в чащу, и там я постараюсь доказать вам, что я ничего не предпринимал для того, чтобы уклониться от встречи с вами. Коменж бросил на него взгляд, в котором можно было прочесть и жалость и удовольствие. - Ну что ж! Я не имею оснований вам не верить. А ваше предложение я принять не могу: только мужичье дерется без свидетелей. Наши друзья, которых мы в это дело втянули, не простят нам, что мы их не подождали. - Как вам будет угодно, милостивый государь, - сказал Мержи и пустился догонять графиню. Графиня ехала с опущенной головой: казалось, она была занята своими мыслями. Все трое молча доехали до распутья, - тут и кончалась их дорога. - Это не рог трубит? - спросил Коменж. - По-моему, звук долетает слева, вон из того кустарника, - заметил Мержи. - Да, рог, теперь мне это ясно. Могу даже сказать, что это болонская валторна. Будь я трижды неладен, если это не валторна моего приятеля Помпиньяна. Вы не можете себе представить, господин де Мержи, какая огромная разница между болонской валторной и теми валторнами, которые выделывают наши жалкие парижские ремесленники. - Ее слышно издалека. - А какой звук! Какая густота! Собаки, едва заслышав его, забывают, что пробежали добрых десять миль. Откровенно говоря, хорошие вещи делают только в Италии да во Фландрии. Как вам нравится мой валлонский воротник? К охотничьему костюму он идет. У меня есть воротники и брыжи "Сумбур" для балов, но и этот совсем простой воротник - вы думаете, его вышивали в Париже? Какое там! Мне его привезли из Бреды. У меня есть друг во Фландрии; если хотите, он вам пришлет такой же... Ах да! - перебил он себя и рассмеялся. - Какой же я рассеянный! Бог ты мой! Совсем из головы вон! Графиня остановила лошадь. - Коменж! Охота впереди! Судя по звуку рогов, оленя уже начали травить. - По-видимому, вы правы, очаровательница. - А вы разве не хотите принять участие в травле? - Разумеется, хочу. Иначе мы лишимся славы охотников и наездников. - В таком случае не мешает поторопиться. - Да, наши лошади передохнули. Покажите же нам пример! - Я устала, я дальше не поеду. Со мной побудет господин де Мержи. Поезжайте! - Но... - Сколько раз нужно вам повторять? Пришпорьте коня. Коменж не трогался с места. Кровь прилила у него к щекам. Он бросал злобные взгляды то на Бернара, то на графиню. - Госпоже де Тюржи хочется побыть вдвоем, - насмешливо улыбнувшись, сказал он. Графиня показала рукой на кустарник, откуда долетали звуки рога, и кончиками пальцев сделала крайне выразительный жест. Но Коменж, видимо, все еще не склонен был уступать