сейчас в наряд. Идите без оружия! Скиньте сапоги, захватите с собой ремни или веревки. Солдаты молча повиновались. Когда они спустились с башни, Мекчеи снова остановил их. - Мы идем к водохранилищу. У входа сидят, стоят или лежат трое солдат. Нападите на них сзади и свяжите. Отведите в темницу, передайте тюремщику - пусть он упрячет их под замок. Только тише - ни крика, ни звука! Вокруг водохранилища было темно. Одинокий фонарь освещал лишь верхушку сломанной сваи. От этого места солдаты пробирались дальше уже на четвереньках. Цыган часто крестился. Несколько минут спустя возле водохранилища послышались шум, лязг, звук падения и брань. Мекчеи оказался тут как тут. Всех троих солдат подмяли. Двери люка водохранилища были раскрыты. Мекчеи нагнулся. Внизу было тихо и темно. Мекчеи обернулся назад. - Здесь? - тихо спросил он цыгана. - Своими глазами видел, как он спускался сюда. - Лейтенант Хегедюш? Ты не ошибаешься? - Он, он самый! - Беги к господину коменданту. Найдешь его на Новой башне. Скажи, что я прошу его прийти. По дороге передай господину старшему лейтенанту Гергею, чтобы немедленно прислал сюда пять солдат. Цыган помчался. Обнажив саблю, Мекчеи присел на ступеньке лестницы, которая вела в водохранилище. Снизу послышались голоса. Мекчеи встал и откинул створку люка, которая загораживала лестницу. Приближались пять солдат. Чуть ли не одновременно с ними явились Добо и оруженосец Криштоф. Криштоф нес фонарь, освещая дорогу Добо. Мекчеи дал знак, чтобы шли быстрее. Голоса в водохранилище становились все громче. - Сюда, сюда! - раздался в глубине глухой голос. Добо скомандовал солдатам взять ружья на изготовку и держать их у края бассейна дулом вниз. - Криштоф, - сказал он, - приведи от лейтенанта Гергея еще двадцать человек. Он взял у юноши фонарь и поставил его возле сваи, но так, чтобы свет его не падал в водохранилище. Из глубины послышалось бряцанье оружия и топот. - Сюда, сюда! - раздалось еще громче. Громкий всплеск... Вслед за тем еще всплеск... Крики: "Эй ва! Медед!.." Еще и еще всплески... Стукнула створка двери, прикрывавшей лестницу. Кто-то вынырнул из люка. Добо схватил фонарь и поднял его. Фонарь осветил свинцово-серое лицо лейтенанта Хегедюша. Мекчеи схватил Хегедюша за шиворот. - Держите его! - крикнул Добо. Сильные руки вцепились в лейтенанта, вытащили его из водохранилища. - Отберите оружие! А внизу все слышались всплески и смятенные крики: - Хватит, довольно! Добо посветил фонарем. Внизу, в большом черном водохранилище, барахталось множество вооруженных турок в чалмах. А из боковой расщелины, напирая друг на друга, лезли еще и еще турки. - Огонь! - крикнул Добо. Пятеро стрелков выстрелили в люк. Своды водохранилища ухнули, как будто выстрелили из зарбзена. В ответ раздались истошные крики. - Оставайтесь здесь, Мекчеи, - сказал Добо. - Здесь подземный ход. Я и не знал о нем. Прикажи его облазить. Обшарь и сам. Пройдите до самого конца. Если он выводит за пределы крепости, мы завалим его и даже замуруем. Пусть один караульный всегда сторожит здесь, внизу у стены. Он обернулся к солдатам и, указав на Хегедюша и его сообщников, приказал: - Заковать! Каждого бросить в отдельный каземат. И Добо вернулся на башню. Из глубины водохранилища кто-то кричал по-венгерски: - Люди! Спасите! Мекчеи опустил в отверстие люка фонарь. Среди утонувших барахтался турок в кожаной шапке и вопил. - Киньте ему веревку! - приказал Мекчеи. - Может быть, он тоже из крепости. Неподалеку валялась веревка, на которой обычно вытягивали ведра с водой. Ее спустили вместе с ведром. Тонувший уцепился за ведро. Три солдата вытащили его из люка. Поднявшись, турок широко разевал рот, точно выброшенный на берег сом. Мекчеи поднес фонарь к его лицу. Это был длинноусый акынджи. И с усов и с одежды его стекала вода. - Ты венгр? - спросил Мекчеи. Акынджи, рухнув на колени, сказал с мольбой: - Пощади, господин! Он обратился к Мекчеи на "ты" - уже по одному этому легко было понять, что он турок. Мекчеи чуть не столкнул его в люк, но передумал Решил, что он пригодится в качестве свидетеля. - Отберите у него оружие! - приказал он солдатам. - Посадите вместе с крестьянами, приносившими письма. 7 На другой день, четвертого октября, восходящее солнце озарило поднявшийся за ночь земляной вал у крепостной стены. Глубокий ров, который опоясывал крепость с севера, был местами засыпан. Напротив проломов теперь поднялись целые холмы. Снизу был навален хворост, ветви, связанные охапки виноградных лоз, а сверху - земля. Турки наверняка продолжат работу и в некоторых местах насыплют такой высокий холм, что с него и стрелять можно будет через стену, и забраться в крепость без лестниц. Добо оглядел их работу. Лицо его сохраняло спокойствие. Потом он обернулся к Гутаи, который пришел для "доклада. Добо поручил ему допросить Хегедюша и его сообщников, так как самому некогда было этим заниматься. - Мы кончили, господин капитан, - доложил Гутаи. - Парни признались, что хотели впустить турок. А Хегедюша пришлось немного пощипать. Но и тогда он кричал: "Признаюсь, признаюсь, а самому Добо скажу, что вы пытками вынудили меня признаться". Добо послал за офицерами. Пригласил в рыцарский зал четверых старших лейтенантов, одного лейтенанта, одного старшего сержанта, одного младшего сержанта и рядового. Вызвал и раздатчика хлеба - дьяка Михая. Стол был покрыт зеленым сукном. На столе стояло распятие, возле него горели две свечи. В углу зала ждал палач в красном суконном одеянии. Подле него на сковороде тлели раскаленные угли. В руке палач держал мехи. Рядом со сковородой лежали куски свинца и клещи. Добо был в черной суконной одежде и в шлеме с капитанским султаном из орлиных перьев. На столе перед ним лежал лист чистой бумаги. - Друзья! - мрачно сказал он. - Мы собрались здесь для того, чтобы расследовать дело лейтенанта Хегедюша и его сообщников. Действия этих людей свидетельствуют о том, что они изменники. Добо подал знак, чтобы ввели заключенных. Гергей встал. - Господа, - сказал он, - я не могу быть судьей в этом деле: я недруг обвиняемого. Снимите с меня обязанность судьи. Вслед за тем поднялся Мекчеи. - Я могу быть только свидетелем, - сказал он. - Никто не может быть одновременно и судьей и свидетелем. - Будьте свидетелем, - ответили сидевшие за столом. Гергей удалился. Мекчеи вышел в прихожую. Стражники ввели Хегедюша, его троих сообщников и турка. Хегедюш был бледен и не смел поднять глаза, обведенные темными кругами. Добо оставил в зале только его, остальным подсудимым велел выйти. - Слушаем вас, - сказал он. - Расскажи, как вы привели в крепость турок. Хегедюш собрался с духом и начал бессвязно оправдываться: - Я думал заманить турок в водохранилище. Сдать крепость я вовсе не хотел. Водохранилище велико. Мы обнаружили там в стене узкий проход. Я думал отличиться, уничтожив одну тысячу турок. Добо спокойно выслушал его. Офицеры тоже не задавали никаких вопросов. Когда Хегедюш замолчал, Добо приказал отвести его в сторону и по порядку стал вызывать солдат. - Мы обязаны были слушаться приказа господина лейтенанта, - сказал первый солдат, человек лет сорока, с бесцветным лицом. Вся его одежда была в грязи. - Мы обязаны подчиняться, ежели нам приказывают. - А что он приказывал? - Приказал нам стоять у водохранилища, пока он приведет несколько турок. - А он сказал, зачем приведет турок? - Чтобы мы обсудили с ними вопрос о сдаче крепости. Добо взглянул на лейтенанта. Хегедюш затряс головой. - Неправда, он лжет! - Я? - обиженно воскликнул солдат. - Разве вы, господин лейтенант, не сказали, что турок сулит все хорошее, а господин Добо ничего хорошего не обещает и даже денег не выдает, какие полагается платить во время осады? - Он лжет! - повторил Хегедюш. Ввели второго солдата. Он тоже казался испуганным. Его длинные черные волосы были облеплены грязью. Солдат остановился, растерянно тараща глаза. - Зачем вы были у водохранилища? - Ждал турка, - ответил солдат. - Господин лейтенант Хегедюш сказал, что не сегодня завтра турки возьмут крепость и мы наверняка погибнем, если не сдадим ее сами. Добо велел ввести и третьего солдата. Это был желторотый птенец в продранных на коленках, выцветших красных штанах. - Я ничего не знаю, - пролепетал он. - Меня только назначили к колодцу, а зачем - я не знаю. - Господин Хегедюш не говорил, что было бы хорошо поладить с турками? - Говорил. - Когда он сказал это в первый раз? - Вечером после большого приступа. - А что он сказал? - Он сказал, что... что... ну, он сказал, что... нас мало, а их много и что остальные крепости тоже не удалось защитить, хотя турецкие войска тогда еще шли порознь, в двух направлениях. - Говорил лейтенант Хегедюш что-нибудь о дополнительных деньгах, которые платят во время осады? - Говорил. Он говорил, что в такое время в других крепостях дают двойное жалованье. - А что он сказал про сдачу крепости? - Сказал... сказал, что турок все равно возьмет крепость, так уж лучше от него награду получить, чем всем голову сложить. - А что ответили солдаты? - Ничего. Мы просто беседовали у костра, когда турки кричали нам. - А вы отвечали им? - Нет. Только господин лейтенант переговаривался с ними ночью. - А как он говорил с ними? - Через брешь у Старых ворот. Подходил туда и трижды разговаривал. - С турком? - С турком. - И что он сказал, когда вернулся обратно? - Сказал, что турок всех отпустит, никого не тронет, никого не зарежет. А тем, кто из Кашши, даст еще вдобавок по десять золотых, и оба паши пришлют письмо с печатью, что не нарушат свое слово. - Сколько солдат это слышало? - Человек десять. - А почему вы мне не доложили? Ведь все принесли присягу не вести разговоров о сдаче крепости! Парень молчал. Добо продолжал: - Разве не ваша обязанность была немедленно доложить мне о речах господина лейтенанта? - Мы не смели. - Стало быть, вы сговорились сдать крепость туркам. Кто же согласился с этим? Парню удалось припомнить еще два имени. Затем он стал оправдываться: - Мы, ваша милость господин комендант, не сговаривались, мы только подчинялись. Говорил один господин лейтенант, он приказывал нам. В стену ударилось пушечное ядро - стена дрогнула. Латы, повешенные на шесты, зазвенели. Посыпалась на пол штукатурка. Добо взглянул на судей. - Желает кто-нибудь задать вопрос? Судьи, сидевшие за столом, замерли в молчании. Наконец судья-рядовой спросил: - А те десять солдат, что слышали лейтенанта, соглашались сдать крепость туркам? Паренек, бледнея, пожал плечами. - Раз офицер говорит, как же солдатам против идти? Больше вопросов не оказалось. - Теперь осталось только допросить турка, - сказал Добо. - Введите его. Прежде чем подойти к столу, турок трижды отвесил поклон и остановился, согнувшись и скрестив руки на груди. - Ты понимаешь во-венгерски? - Понимаю, господин. - Как тебя зовут? - спросил Добо. - Юсуф. - Юсуф, то есть по-венгерски Йожеф. Стой прямо! Турок выпрямился. Это был акынджи лет тридцати от роду. Коренастый, крепко сколоченный человек. Перебитый нос и багровый шрам на бритой голове свидетельствовали о том, что он уже не новичок в сражениях. Видно было по глазам, что он всю ночь не спал. Отвечая на вопросы, турок рассказал, что уже десять лет участвует в походах на Венгрию и что он как раз был у стены, когда Хегедюш крикнул в брешь: "Эй, турки! Кто из вас понимает по-венгерски?" - Лжет! - пробурчал Хегедюш, весь белый как полотно. - Золтаи тоже всегда переговаривался с турками. - Я? - возмутился Золтаи. - Да, ты переговаривался. Когда турки идут на приступ, ты всегда кричишь им что-нибудь. Бледнея от гнева, Золтаи вскочил с места. - Я требую, чтобы повели следствие против меня, - сказал он. - Я не могу после этого сидеть в судейском кресле. Во время схватки я, может быть, кричу и бранюсь. Но это не грех! Разве это разговоры с врагом? Добо успокоил его: - Все мы знаем твою повадку. Другие тоже бранятся в пылу битвы. Но так как ты разозлился на обвиняемого, мы освободим тебя от обязанностей судьи. Золтаи поклонился и вышел. Добо снова устремил взгляд на турка. Тот рассказал на ломаном венгерском языке, что Хегедюш беседовал у Старых ворот с одним агой, потом с самим Арслан-беем. С бея он потребовал честное слово и вдобавок сто золотых. Сказал, что впустит турецкую рать в крепость, только пусть бей ведет подкоп у ворот - там, где обычно бьют в большой медный барабан. Он (турок указал на Хегедюша) сказал, что как-то ночью лазил в водохранилище и наткнулся на подземный ход, который, правда, у самых ворот завалился. Возле завала он слышал, как наверху бьют в медный барабан и ходят солдаты. Стало быть, много копать не придется. Он сам готов ждать в проходе ровно в полночь, но должен быть уверен, что не тронут кашшайских солдат, которые стоят у Старых ворот. Договорились. В полночь Хегедюш повел их с фонарем. Пришли янычары, асабы и пиады. Три тысячи человек двинулись в подземный ход. И еще бог знает сколько тысяч ждали у крепости того часа, когда для них откроют двое ворот. Но случилось так, что в углу водохранилища фонарь Хегедюша ударился о стенку и погас. Дальше уж лейтенант повел передовой отряд в темноте. Он знал дорогу, но каменные закраины большого водохранилища очень узки. Хегедюш-то и в темноте не растерялся, а солдаты головного отряда так теснились и напирали друг на друга, что многие попадали в воду. - А не слышал ли ты, - спросил Добо, - что Дервиш-бей похитил сына одного из наших лейтенантов? - Слыхал, - ответил турок. - Вот уже две недели, как ребенка ищут по всем шатрам. Бей приказал искать его. Ребенка не то украли, не то он сам сбежал на третий день после приезда. Добо взглянул на Хегедюша. - Негодяй! - сказал он. Хегедюш упал на колени. - Пощадите! Сжальтесь надо мной! - говорил он, плача. - Я ошибся, потерял голову... - Признаешься, что хотел сдать крепость врагу? - Признаюсь. Только пощадите. У меня дети, так что понятно... Голос его прервался. Суд продолжался не больше часа. Через час лейтенант Хегедюш болтался на виселице, наспех сколоченной посреди рыночной площади крепости. А Фюгеди возглашал осажденным: - Так погибнет каждый клятвопреступник - будь то офицер или простой ратник, - каждый, кто вздумает сдать крепость туркам. Троим виновным солдатам тут же под виселицей отрезали правое ухо. Остальным семи надели на ноги цепи и послали на работу внутри крепости. А турка сбросили с высокой западной стены крепости, и он упал со сломанной шеей к своим собратьям. Народ в крепости увидел, что Добо не шутит. 8 Материнская любовь, ты сильней всего на свете! Ты воплощенное солнечное сияние, священный огонь, изошедший из сердца господня, могучая нежность, которой и смерть не страшна! Ты оставила надежный кров, мягкое ложе, все свои сокровища, чтобы сквозь тысячу смертей достигнуть своих любимых. Ты спустилась в глубь земли и слабой рукой пытаешься пробить стену, на которую тщетно бросается с воплями сотня тысяч вооруженных диких зверей. Для тебя не существует невозможного: если речь идет о тех, кого ты любишь, ты готова принять все страдания и умереть вместе с любимым. Тебе дивлюсь я, женщина, сердце женщины! Две ночи и два дня шли они под ветхими сводами, в холоде и сырости, пробиваясь через завалы подземелья. Иногда завал тянулся лишь на несколько шагов, и они преодолевали его за час. Но кое-где им приходилось разбирать камни, и это было дело непривычное для слабой женской руки и для хрупкого пятнадцатилетнего юноши. Вечером третьего октября, когда лагерь погрузился в сон, они двинулись в путь, взяв с собой все свои припасы. По их расчетам они были от крепости в каких-нибудь ста шагах и надеялись, что назад больше не придется возвращаться. Они работали, работали без устали всю ночь напролет. Под землей они не ведали, когда светало, когда всходило солнце. Слышали только топот коней, везущих землю и хворост, и грохот крепостных пушек и мортир. Там, под землей, они думали: "Ночной приступ!" - и работали еще усерднее, чтобы скорей пробраться в крепость. А наверху забрезжил рассвет, занялась, разгорелась заря, и наконец из-за боршодских гор взошло солнце. Слуги барышника, увидев, что шатер покинут, заглянули в него. Отодвинутый жернов, зияющая яма привели их в недоумение. Так как конные солдаты заняты были неподалеку сбором валежника, то купец сам поспешил к одному дэли-аге и, дрожа от радости, доложил: - Господин, я передам крепость в руки турецкого воинства! Ночью я обнаружил подземный ход! Вся орава акынджи, генюллю и гуребов кинула хворост и лошадей на произвол судьбы. Трубы и дудки заиграли сбор. Солдаты разных отрядов, смешавшись вместе, бренча оружием, шумной толпой теснились у входа в подземелье. Их повел купец с факелом в руке. А двое наших путников, промокшие, усталые, разгребая камни, ползком продвигались вперед. В одном месте дорога снова пошла под уклон. Камни там были сухие. Здесь подземелье стало расширяться, и они попали в большой сырой треугольный подземный зал. - Мы, очевидно, под аркой крепостной стены, - рассудил Миклош. - Нет, мы уже за стеной, внутри крепости. Тут была, наверно, когда-то конюшня или зернохранилище, - заметила Эва. По двум углам зала камни осыпались. Так куда же пробираться дальше? Одна осыпь напоминала седло. Здесь в стене оказалась дыра, в которую можно было только просунуть кулак. Сбоку второй осыпи чернела узкая щель. - Стало быть, дорога отсюда расходится на две стороны, - сказал Миклош. - Теперь вопрос в том, какой ход разбирать. Он поднялся на груду обвалившихся камней и приставил свечу к видневшейся щели. Пламя заколыхалось. То же самое Миклош сделал у левой щели. Там огонек свечи остался неподвижным. Миклош прикрепил свечу к своей шапке и уцепился за самый верхний камень. Эва помогала. Камень, грохоча, перекатился через остальные. - Ну, теперь еще разок! - сказал Миклош. Они вновь напряглись, но камень не поддавался. - Надо сперва выбрать с боков маленькие камешки. Миклош взял лопату и потыкал ею вокруг камня. Потом снова уцепился за него. Камень зашатался. Миклош, глубоко вздохнув, отер лицо. - Устал. - Отдохнем, - ответила Эва, запыхавшись. Они присели на камень. Миклош прислонился к стене и в тот же миг уснул. Эва была тоже сонная, смертельно усталая. Платье ее загрязнилось, вымокло до колен, руки были в кровавых ссадинах. Волосы растрепались оттого, что ей все время приходилось нагибаться. Она заткнула их за ворот доломана, но часть их рассыпалась по плечам. Эва взяла свечу и заглянула в обе дыры. Увидела два хода. Значит, можно пройти по любому из них. Надо только разобрать лаз. - Отдохнем чуть-чуть, - сказала она и прилепила свечу к камню. - Спать я не буду, просто отдохну. Но лишь только она прислонилась к стенке, как с той стороны, откуда они пришли, послышался глухой топот. Сдвинув брови, Эва прислушалась: где топают? Наверху или здесь, в подземелье? В глубине подземного хода протянулась красноватая ниточка света. - Миклош! - пронзительно крикнула Эва, тряся юношу за плечо. - Идут! Юноша поднял отяжелевшие веки. - Идут! - с отчаянием повторила Эва и схватилась за саблю. Но уцелели только ножны. Сабля осталась у какой-то осыпи, где они сдвигали камни. Ятаганы и ножи, которые они взяли с собой, все сломалось во время работы. Больше у них ничего не осталось. Свет приближался, становился все ярче. Собрав последние силы, Эва ухватилась за камень. Миклош тоже. Камень шевельнулся, но не поддался. Замирая от ужаса, увидели они, как вышли из темноты купец с факелом в руке, а вслед за ним усатый дородный ага со сверкающими кончарами за поясом. В следующий миг к нашим путникам протянулись руки и схватили их. Ага понимающим взглядом окинул начатую работу и тут же принял решение. - Щенок, бери факел! - приказал он Миклошу. - Ты знаешь здесь дорогу. Миклош не понял этих слов и видел только, что ему суют в руки факел. Солдаты вмиг разобрали тяжелые камни. Проход оказался свободным. По нему могли идти даже двое в ряд. Подземелье наполнилось вооруженными людьми. - Ты поведешь, - сказал Миклошу ага, - а женщина останется здесь. И посмей только повести не по верному пути, я швырну женщину нашим солдатам. Эва закрыла глаза. Какой-то янычар переводил слова аги. Ага оглянулся и приказал: - Пусть ее стережет кто-нибудь из дэли. И он подтолкнул Миклоша, чтобы тот пошел впереди. Возле Эвы встал дэли. Остальные устремились дальше. Но так как ага не сказал точно, кому стеречь пленницу, то дэли передал ее другому. - Стереги ты! Второй дэли постоял немного, потом ему, видно, пришло в голову, что воины, проникшие в крепость первыми, до самой своей смерти будут большими господами, и он предложил стеречь Эву мюсселлему. - Не буду я стеречь! - отмахнулся тот и пошел дальше. - Ладно, ступай, я постерегу, - предложил старый асаб в хорьковой шапке и, обнажив кончар, встал возле пленницы. Эва полумертвая прислонилась к стене. Мимо нее проходили пропахшие потом и порохом, перемазанные грязью солдаты. В руках у всех были обнаженные сабли; у всех глаза горели от сладостной надежды ворваться в крепость в числе первых. Иногда проходил факельщик, освещая дорогу целому отряду. Другие брели в темноте ощупью. Бряцало, звенело оружие. Прошел солдат, неся на плече свернутое багровое знамя. И вдруг раздался глухой грохот, точно гром небесный грянул в глубине земли. Позади завалился весь проход, по которому пробрались турки. Гул длился несколько минут. Камни обвалились и с глухим грохотом падали на землю. С той стороны, где произошел обвал, больше никто уже не мог прийти. Оттуда доносились только стоны и хрип. С другого конца прохода слышался удаляющийся звук шагов и бряцанье оружия. Асаб, стерегший Эву, заговорил по-венгерски: - Не бойтесь! - Он взял ее за руку. - Кто вы такая? Эва не в силах была вымолвить ни слова. - Венгерка? Она кивнула головой. - Пойдемте, - сказал асаб. - Дорога здесь разветвляется. Если мне удастся разобрать вход во вторую щель, мы свободны. Но если и здесь обвалится... Эва почувствовала, как снова к ней вернулись силы. - Кто вы, ваша милость? - спросила она, придя в себя. - Меня зовут Варшани, и я желаю вам только добра. Он вынул из-за пояса кремень, кресало и высек огонь. Трут вскоре загорелся. В спертом воздухе подземелья потянуло пахучим дымком. Варшани поднес тлеющий трут к фитилю восковой свечи и подул. Фитиль вспыхнул пламенем. - Сестрица, возьмите свечу. Он подошел к левой осыпи и двумя-тремя рывками разворошил камни. Варшани был невелик ростом, но очень силен. Большие камни кубической формы один за другим падали то по одну, то по другую сторону щели. Вскоре образовалось отверстие, в которое мог пролезть человек. Варшани взял у Эвы свечу и полез первым, загораживая ладонью пламя. Он так торопился, что Эва едва поспевала за ним. Проход тут был чище, но все еще спускался куда-то вниз. Вдруг Варшани обернулся. - Вы, может быть, лазутчица? Может, король прислал какую весть? - Да, - согласилась Эва точно во сне. - Придут королевские войска? - Не знаю. - Ну, не беда! Мне бы знать только, где мы находимся. Однако надо поторапливаться, чтобы опередить турок. Проход поднимался теперь кверху. По бокам в стенах чернели ниши. На потемневших камнях блестящей росой осела сырость. - Быстрей, быстрей! - торопил Варшани. - Скорее всего, мы выйдем к водохранилищу. Дорогу им преградила груда белой извести. Послышался резкий запах. Варшани почесал в затылке. - Тьфу, черт бы побрал этот проклятый мир! - Что такое? - Ничего! Я полезу вперед. Держите свечку. Он пополз на животе. Перелез через известковый бугор. Эва подала ему свечу. Варшани, стоя по другую сторону бугра, держал свечу и что-то бормотал. Протянув руку Эве, он помог ей переползти через груду извести и встать на ноги. Они оказались в просторной и даже во мгле белевшей яме. Сверху слышался похоронный псалом: "In paradisum deducant, te angel" [ангелы приведут тебя в рай (лат.)] - и просачивался дневной свет. Яма была наполнена разбросанными в беспорядке белыми гробами. Гробы стояли в известковом растворе; по краям их бахромой свисала высохшая известь. Сбоку, рядом с гробами, из известкового пруда криво торчал усатый мертвец с костлявым лицом. Он был в одной рубахе. Лившийся сверху свет освещал его лицо и затянутую на шее веревку. Варшани уставился на мертвеца, потом оглянулся. Эва в беспамятстве лежала позади него на земле. Тем временем Миклош вел турецкие войска. Сперва он весь похолодел от страха, а потом решил: только бы выбраться из этого прохода в крепость, и тогда он крикнет так громко, что... Эта мысль придала ему бодрости, и теперь он, не колеблясь, нес факел то впереди аги, то рядом с ним. Вскоре проход повел кверху. Они шли, поднимаясь все выше и выше. Наконец наткнулись на оштукатуренную стену, сложенную, как и все стены Эгера, из песчаника. Многочисленные трещины свидетельствовали о том, что построили ее давненько. - Рушьте! - приказал ага. Под ударами пик и ятаганов штукатурка быстро осыпалась. Трудно было вытащить только первые два-три камня, остальные уже легко поддались силе стальных мышц. Но все-таки на разборку стены ушло больше часа. Когда щель раздалась настолько, что в нее мог пролезть человек, ага первым заставил пройти Миклоша. Они оказались в просторном помещении, видимо служившем винным погребом. Повсюду расставлены были бочки и бочонки. Странно было только то, что само помещение больше походило на зал, чем на погреб. На стене висела оборванная большая картина, а под нею стоял круглый чан. На картине смутно виднелись два лица: одно - скорбное, окаймленное бородой, второе - печальное лицо юноши, припавшего к груди бородатого. Над головой обоих был ореол. Под обрывком картины белела стена. Наверху раздавались шаги обитателей крепости. Ага обернулся и сказал вполголоса: - Оружие на изготовку! Собирайтесь осторожно! Тихо! Тихо! Когда сорвем дверь, не смейте кричать. Если не увидим никого, подождем наших солдат, идущих сзади. Знаменосцы, немедленно взбирайтесь на стену. Два знаменосца выступили вперед. Ага продолжал: - Остальные к воротам, за мной. Пощады не давать! Прежде всего обезоружить стражу и быстро открыть ворота. Поняли? - Поняли, - глухо прозвучало в ответ. Ага сделал шаг вперед и замер около железных дверей: он увидел большой чан, наполненный порохом. Стало быть, они в пороховом погребе и во всех этих бочках не вино, а порох. Но и Миклош понял, куда они попали. Стоя возле большого чана, он обернулся. Окинул быстрым взглядом толпившуюся вооруженную ораву. Лицо его стало бледным и вдохновенным. Он поднял горящий факел и швырнул его в порох. 9 Когда гроб опустили, Варшани крикнул наверх: - Эй, люди! В ответ на зов в люке могильной ямы появились головы ошеломленных людей. Один был без шапки, другой в ржавом шлеме, прикрепленном ремнями под подбородком. Варшани снова крикнул: - Это я, Варшани! Подтяните меня! Он взял Эву на руки и, шагая по гробам, подошел к веревкам, связал две петли вместе и сел в них. Его подняли наверх. У могильной ямы не было никого, кроме двух священников и двух крестьян, спускавших веревки. Они с удивлением уставились на Эву, которая без чувств лежала на траве, куда ее положил Варшани. - Принесите воды! - сказал Варшани крестьянам. Но в тот же миг всех оглушил адский грохот и ослепило пламя: из Церковной башни вырвался огненный смерч, взвился столбом до небес, вихрем закружив в воздухе почерневшие доски, бревна, камни, куски дерева и клочья человеческих тел. Взрыв потряс крепость с такой силой, что все зашатались и упали, словно их придавила невидимая исполинская рука. На землю дождем падали камни, капли крови, оружие, бочарные клепки и щепы. После взрыва несколько минут стояла мертвая тишина. Мертвая тишина царила и в крепости и за стенами крепости, в турецком стане. Все растерянно озирались, ошеломленные, оглушенные. Небо ли рухнуло на землю, земля ли разверзлась и превратилась в пекло, извергающее пламя, готовое затопить весь мир огненным ливнем, - никто этого не знал. "Турки подстроили нам гибель!" - такова была первая и единственная мысль у всех обитателей крепости. "Крепость погибла!" - одно-единственное чувство охватило все сердца, превратило их в камень. У подножия Шандоровской башни Гергей связывал кружки, наполненные "адским зельем". Волна взрыва отбросила его к висевшим на стене щитам. Он поднял голову. В небе алел огненный смерч, а в его воронке кружилось черное мельничное колесо. Над колесом головой вниз кружился человек, рядом с ним - оторванная нога. У Гергея еле хватило присутствия духа прыгнуть под свод башни. И там он замер, оглушенный происшедшим. Но мгновение спустя все зашевелились. Люди забегали, засуетились, побросав оружие, мчались солдаты, кричали женщины, носились сорвавшиеся с привязи кони. В турецком стане уже раздавались ликующие вопли, поднимались осадные лестницы, и к крепости волнами хлынули тысячи вооруженных людей. - Всему конец! - слышалось повсюду в крепости среди стенаний и криков. Потерявшие голову женщины, схватив детей в объятия или волоча их за руки, бежали по почерневшим от дыма камням и обгорелым, тлеющим балкам. Все спасались, но никто не знал куда. Казалось, само небо вмешалось в это столпотворение: пошел черный снег. Черный снег! Он падал, да такой густой пеленой, что за десять шагов ни зги не было видно. Это был пепел. Он засыпал всю крепость, словно хотел облечь ее траурным покровом. На камнях и бревнах валялись изуродованные трупы, окровавленные, оторванные руки и ноги. Добо с непокрытой головой скакал на коне и, дергая жеребца за поводья, гнал его туда, где произошел взрыв. По дороге он подбадривал солдат, приказывая им занять свои места. - Ничего не случилось! - кричал он налево и направо. - В ризнице было только двадцать четыре лагунки пороха. Офицеры тоже вскочили на коней и, по примеру Добо, успокаивали народ: - Все на свои места! Взорвались только двадцать четыре лагунки пороха... Мекчеи в гневе колотил древком сломанной пики оглушенных и неповинующихся солдат. - Берись за оружие, песий сын! На стену! Соскочив с коня, он и сам схватил саженное копье и помчался на вершину стены. - Ребята, за мной! Храбрецы, за мной! Турок, взбиравшихся на стену, встретили дружными залпами. С внутренней площади крепости, не ожидая ничьей команды, солдаты ринулись на стены, и тут уж все пошло в ход: копья, сабли, кирки. Турки беспорядочной толпой то лезли вперед, к крепостным стенам, то откатывались назад. У подножия крепости царила такая же суматоха, как внутри нее. Большинство осажденных бросились к месту взрыва. Гергей видел со своей башни, как сквозь редеющие хлопья пепла двинулась к Церковной башне пестрая турецкая рать. - Останься здесь! - крикнул он Золтаи, а сам, обнажив саблю, побежал к Церковной башне. - Корчолаш, - крикнул он младшему сержанту, шедшему куда-то в глубь крепости, - пойдем со мной! Сержант был в пяти шагах от него, но даже не оглянулся. - Матэ Корчолаш! Будь ты трижды неладен! Корчолаш, глядя себе под ноги, спокойно плелся дальше. Гергей подскочил к нему и схватил за плечо. - Ты что, не слышишь? Корчолаш взглянул на Борнемиссу, точно пробудившись от сна. И только тогда заметил Гергей, что у него из обоих ушей течет кровь. Оглох, бедняга! Гергей оставил его и помчался дальше. По дороге он заметил котлы, в которых варилась похлебка для сменившихся с караула солдат. В восьми огромных котлах, в которых варились мелко нарезанные кусочки мяса, клокотала дымящаяся горячая жижа. Гергей остановился, взял шест для переноски котлов, продел его в ушки котла и крикнул крестьянину, раздатчику супа: - Друг, берись-ка! Остальные котлы тоже тащите на башню! И когда они взобрались с котлом на вышку, Гергей вылил кипящий суп на головы теснившихся на лестнице турок. Когда Варшани очнулся, он увидел около себя только лежавшую на земле женщину. Оба священника, даже не сняв епитрахили, взбежали по лестнице и схватились за оружие, а оба могильщика кинулись в разные стороны - надо полагать, к пушкам. Варшани поднял Эву, взвалил ее на плечо, точно мешок, и понес во дворец. Он решил, что если она лазутчица короля, то как раз там ей и место - она, должно быть, принесла письмо. И Варшани передал Эву на попечение госпожи Балог, чтобы та привела ее в чувство. Лишь после того, как отразили приступ, защитники крепости увидели, какой урон нанес взрыв. Вся правая половина Церковной башни вместе с ризницей взлетела на воздух, там зиял огромный провал. В этом месте крепостная стена, где только накануне ночью заделали пролом, обвалилась. От двух пороховых мельниц остались одни обломки. В боковой пристройке к ризнице стояло тридцать волов, предназначенных на убой. Теперь они плавали в собственной крови. Восемь солдат, стоявших в карауле у Церковной башни, были разорваны на куски. Погиб и лейтенант Пал Надь, которого вместе с тридцатью солдатами прислал из Эрдедской крепости Дердь Батори. Многие солдаты, находившиеся поблизости, были ранены. Солдату Гергею Хорвату во время взрыва камнем оторвало руку у самого плеча. Он умер в тот же день, и его опустили в могилу. Осажденные опомнились окончательно только тогда, когда увидели, что туркам не удалось ворваться в крепость. - Бог защищает Эгер! - крикнул Добо, пригладив волосы и устремив глаза к небу. - Витязи, уповайте на бога! Штурм отбили, по сути дела, кипящей похлебкой. Турки уже привыкли, что их встречают огнем, саблями, копьями, но им пришлось не по вкусу, что на голову льют горячую похлебку; они предпочитали хлебать ее ложками. И когда горячая наперченная жижа вылилась на первую лестницу, людей оттуда точно ветром сдуло. Солдаты, теснившиеся у лестниц, тоже кинулись врассыпную. Кто, корчась от боли, схватился за руку, кто за шею, кто за лицо. Прикрывая голову щитами, турки с бранью убегали из-под стен. Осажденные вздохнули свободнее. Добо вызвал мельников и плотников. - Соберите побыстрее части пороховой мельницы. Из двух мельниц сделайте одну. Чего недостает, пусть тут же вытешут плотники. А где казначей? Из ниши монастырской стены вылезла черная, закопченная фигура. Сдувая копоть с усов, стряхивая ее с бороды, человек этот предстал перед Добо. Это был старик Шукан. - Дядя Шукан, - сказал Добо, - выдайте селитру из погреба, серу и уголь. Как только мельница будет в исправности, начнем молоть порох. Только после этого Добо пришло в голову, что надо бы помыться. Он тоже был похож на трубочиста. В дверях дворца сидел почерневший от копоти человек, одетый почти на турецкий лад. На коленях он держал большую печеную тыкву и ел, загребая ложкой ее мякоть. Увидев Добо, он встал. - Это ты, Варшани? - Я, сударь. - Какие вести принес? - Посланца короля принес в крепость. Женщину. Добо поспешно, большими шагами направился к госпоже Балог. - Где гонец? Вдова сидела у постели Пете, пришивая красную шелковую подкладку к шлему своего сына. - Гонец? - спросила она с удивлением, глядя на Добо. - Сюда принесли только женщину. - А где эта женщина? Госпожа Балог приотворила дверь в соседнюю комнату, затем снова закрыла ее. - Спит, - сказал она. - Не будем ее тревожить, бедняжка так измучена. Добо вошел. Эва лежала на белой, чистой постели. Видна была только ее голова, глубоко ушедшая в подушки, и рассыпавшиеся темные волосы. Добо, изумленный, смотрел на лицо, мертвенно бледное и страдальческое даже во сне. Лицо это было ему незнакомо. Вернувшись к госпоже Балог, он спросил: - Она не привезла какого-нибудь письма? - Нет. - Прошу вас дать мне одежду этой женщины. Кто она такая? Госпожа Балог пожала плечами, потом просительно взглянула на Добо. - Она сказала, чтобы мы не допытывались о ее имени. Боится, что вы, ваша милость, будете недовольны ее появлением у нас. - Дайте-ка мне ее одежду. Госпожа Балог принесла из прихожей грязный, вымазанный известкой костюм турецкого солдата и маленькие желтые сафьяновые сапожки со шпорами. В поясе было пятьдесят с чем-то венгерских золотых монет. Оружия не оказалось, у пояса висели только ножны сабли. - Ощупайте карманы. В одном из карманов зашуршала бумага. - Вот оно! - Добо выхватил бумагу и черными от копоти руками развернул сложенный листик пергамента. Это был чертеж крепости. Кроме чертежа, в карманах нашелся только носовой платок и пара скомканных перчаток. Ощупали все швы одежды, даже вспороли их. Распороли и сапоги. Ничего. - Нет ли чего в постели? - Нет, - ответила госпожа Балог. - Я даже сорочку свою дала бедняжке. Как она измучена... Давно, должно быть, не спала. Она пришла подземным ходом, дорогой мертвецов. Добо вызвал Варшани. - Ты сказал: посланец. - Так я понял ее. - А она сама ясно не сказала? - Да мы, сударь, не беседовали. Ведь чуть не бегом бежали по подземному ходу. - По какому подземному ходу? - А через погребальную яму. - Так что ж, и там есть подземный ход? - Теперь уже нет, сударь. - Скажи, а у турок достаточно припасов? - Иногда пригонят по десять - двадцать возов муки да по отаре овец. Бог их ведает, где раздобывают! А рис у них давно вышел. - Но они, стало быть, еще не голодают? - Пока нет. - А что ты еще знаешь о них? - Только то, что они ведут подкоп со стороны Кирайсеке. - В крепость? - Да, наверно. Лагумджи работают. - А почему ты раньше не пришел? Ты должен был бы донести о подвозке хвороста. - Не мог пробраться. Перед воротами поставили самых сильных янычар, а у меня не было янычарской одежды. Попытайся я пройти через них, сразу бы схватили. - Что ж, теперь оставайся в крепости. Ступай к господину Гергею Борнемиссе и доложи ему, с какой стороны ведут подкоп. Потом возвращайся. Жди меня возле дверей. Чертеж все еще был в руке Добо. Он вызвал Мекчеи. - Возьми этот чертеж, - сказал он ему. - На нем обозначены подземные ходы. А я и не подозревал даже, что существует на свете такой чертеж. Немедленно вызови каменщиков и вели заложить все проходы, что еще остались незаложенными. Прежде всего прикажи заделать подземный ход у погребальной ямы. Он дал еще несколько поручений обоим оруженосцам, потом попросил налить в чан два ведра воды, вымылся и, переодевшись, прикрепив даже поножи, лег на лавку, покрытую медвежьей шкурой. Он обладал способностью забыться сном в любой час дня или ночи там, где его сразит усталость. Солдаты в крепости утверждали, что капитан не спит никогда. 10 Только к вечеру удалось Добо поговорить с Эвой. К этому времени она встала и надела легкое домашнее платье. Раскопала его она, видно, среди той одежды, которую в виде военной добычи привез ее муж еще во время первой вылазки из крепости. С торгов эти платья продать не удалось, их повесили на гвоздь в одной из пустующих комнат дворца - пригодятся беднякам после осады. Добо вызвал Эву в час ужина. - Кто вы такая, ваша милость? - были первые его слова, обращенные к ней. Он сразу заметил, что перед ним не простая женщина. За спиной Добо стоял оруженосец Балаж. Госпожа Балог уже хлопотала в комнате, подала на стол красное вино к жаркому из баранины и вдобавок к двум восковым свечам зажгла еще третью. - А может быть, нам лучше поговорить с глазу на глаз? - ответила Эва устало. - Не из-за госпожи Балог, а только я не знаю, угодно ли вам будет, господин комендант, чтобы стало известно мое имя.