каким-то чудом исчезло. Ну, а мы с вами находимся здесь, в этом округе. Вокруг нас построен высокий забор. Вообразим себе такое положение. Никто не может перелезть через забор, а все плоды земли уничтожены, не осталось ничего, кроме этих диких растений, этих трав. Что же нам - конец? Я вас спрашиваю: неужто нам погибнуть? Снова Том Кинг что-то проворчал, и на миг в комнате стало тихо. А затем Джо опять принялся излагать свою идею. - Первое время нам пришлось бы трудновато. Признаю это. Я вынужден это признать. От этого никуда не уйдешь. Пришлось бы туго. Не мало толстых животов потеряли бы свой жир. Но беда нас бы не одолела. Ничего подобного! Том Кинг добродушно рассмеялся, и по всему дому разнесся дрожащий, нервный смешок Эдварда Кинга. Джо Уэллинг торопливо продолжал: - Понимаете, мы стали бы выводить новые овощи и фрукты и вскоре наверстали бы все потерянное. Заметьте, я не говорю, что новые сорта были бы точно такие же. О, нет! Возможно, они были бы лучше, а возможно - и хуже старых. Правда, интересно? Тут есть над чем пораскинуть мозгами, а? В комнате затихло, а потом Эдвард Кинг опять рассмеялся своим неприятным смехом. - Как жаль, что здесь нет Сары! - воскликнул Джо Уэллинг. - Давайте пойдем к вам. Мне очень хочется рассказать и ей. В комнате заскрипели стулья. И тогда Джордж Уиллард отступил в свою комнату. Высунувшись из окна, он увидел, как Джо Уэллинг идет по улице с обоими Кингами. Тому приходилось делать огромные шаги, чтобы не отстать от маленького человечка. Шагая рядом с Джо, он наклонялся в его сторону и слушал, удивленный и увлеченный. А Джо Уэллинг снова говорил с воодушевлением: - Взять, например молочай! - восклицал он. - Чего только нельзя сделать из молочая, правда? Даже не верится. Мне хочется, чтобы вы тоже об этом подумали, Подумайте оба! Можно вывести новое царство овощей. Ведь это же интересно? Это же идея! Посмотрим, что скажет Сара; увидите, она подхватит эту мысль. Она всегда интересуется моими идеями. Сообразительней Сары нет человека. Ведь правда? Да вы же сами знаете! ПРИКЛЮЧЕНИЕ Перевод Е.Танка Элис Хайндмен, женщина, которой исполнилось двадцать семь лет, когда Джордж Уиллард был еще всего-навсего мальчишкой, провела весь свой век в Уайнсбурге. Она работала продавщицей в мануфактурной лавке Уинни и жила с матерью, вторично вышедшей замуж. Отчим Элис, обойщик карет, любил вылить. Странная у него была жизнь. О ней стоит как-нибудь рассказать особо. В двадцать семь лет Элис при высоком росте выглядела хрупкой. Голова молодой женщины была несколько велика для ее тела. Плечи у нее были слегка сутулые, волосы каштановые, глаза карие. Она казалась очень спокойной, но под тихой внешностью бродили какие-то скрытые силы, В шестнадцать лет, еще до поступления на работу в магазин, у Элис был роман с одним молодым человеком. Этот молодой человек, Нед Карри, был старше Элис. Как и Джордж Уиллард, он сотрудничал в газете ╚Уайнсбургский орел╩ и долгое время приходил к Элис почти каждый вечер. Они прогуливались под деревьями по улицам городка и рассуждали о том, как устроят свою жизнь. В то время Элис была очень хорошенькой девушкой, и Нед Кэрри обнимал и целовал ее. Тогда им овладевало волнение, и он говорил о вещах, о которых говорить вовсе не собирался. Элис, которой владело стремление внести нечто прекрасное в свою серенькую жизнь, тоже приходила в волнение. Она тоже начинала говорить. Внешнюю оболочку ее жизни, ее природную робость и сдержанность - все унесла буря, и она предалась любовным переживаниям. Поздней осенью, в том году, когда ей исполнилось шестнадцать, Нед Карри уехал в Кливленд, где он надеялся получить должность в газете и выйти в люди. Элис хотела ехать вместе с ним. Дрожащий голосом она высказала ему свою мысль. - Я бы работала, и ты тоже мог бы работать, - говорила она. - Я не хочу вводить тебя в лишние расходы и мешать тебе продвигаться. Можешь не жениться на мне сейчас. Мы проживем и без того и будем вместе. Если даже мы поселимся в одной квартире, никто ничего не скажет. В большом городе нас не знают, и люди не обратят на нас внимания, Нед Карри был смущен и глубоко тронут решимостью и преданностью своей милой. Он намеревался сделать девушку своей любовницей, но теперь передумал. Им овладело желание помогать ей, заботиться о ней. - Ты сама не знаешь, что говоришь, - резко ответил он. - Будь уверена, что я не допущу ничего подобного. Как только получу хорошую службу, я вернусь А пока ты должна оставаться здесь. Это единственное, что мы можем сделать. Вечером, перед тем как уехать из Уайнсбурга и начать новую жизнь в большом городе, Нед Карри пришел за Элис. Они гуляли по улицам, а затем взяли наемный экипаж и поехали кататься за город. Взошла луна, и оба от волнения не могли говорить. Охваченный, печалью, молодой человек забыл о том, как он решил вести себя с девушкой. Она вышли из экипажа в том месте, где большой луг сбегал к берегу Уайн-крик, и там при тусклом свете луны стали любовниками. Когда в полночь они возвращались в город, оба были счастливы. Будущее, казалось им, не могло таить в себе ничего такого, что способно было бы стереть очарование и красоту свершившегося. - Теперь нам нужно крепко держаться друг за друга, что бы ни случилось, - сказал Нед Карри, покидая девушку у дверей ее отца. ва. Молодому журналисту не удалось получить службу в Кливленде, и он отправился на Запад, в Чикаго. Некоторое время он страдал от одиночества и писал Элис почти ежедневно. Потом его захватила жизнь большого города, появились друзья, новые интересы. В Чикаго он снимал комнату со столом в доме, где было несколько женщин. Одна из них привлекла его внимание, и он забыл про Элис в Уайнсбурге. Не прошло и года, как он перестал писать письма. Лишь изредка, когда он чувствовал себя одиноким или, войдя в один из городских парков, вдруг замечал луну, льющую свет на траву, как тогда на лугу у ручья, он думал об Элис. А в Уайнсбурге девочка, познавшая любовь, выросла и превратилась в женщину. Когда ей было двадцать два года, внезапно скончался ее отец, державший шорную мастерскую. Он был старым солдатом, и через несколько месяцев его вдове назначили пенсию. Первые полученные ею деньги она употребила на покупку ткацкого станка и стала ковровщицей, Элис же получила место в лавке Уинни. В течение многих лет она отказывалась верить, что Нед Карри так и не вернется к ней. Элис радовалась, что занята, потому что работа в лавке делала ожидание не таким долгим и скучным. Она начала откладывать деньги, надеясь скопить две-три сотни долларов, чтобы последовать за своим любовником в большой город и попытаться снова завоевать его привязанность. Элис не осуждала Неда Карри за то, что случилось тогда в поле при лунном свете, но чувствовала, что никогда не сможет выйти замуж за другого. Ей казалась чудовищной мысль отдать другому то, что могло, как она все еще считала, принадлежать только Неду. Когда молодые люди пытались привлечь ее внимание, она отказывалась встречаться с ними. ╚Я его жена и останусь его женой, вернется он или нет╩, - тайно шептала она, И, несмотря на все свое стремление к самостоятельности, она не в силах была понять все более укореняющуюся в наши дни идею, что женщина принадлежит самой себе и должна преследовать в жизни свои собственные цели. Элис работала в мануфактурной лавке с восьми утра до шести вечера, а три раза в неделю снова приходила вечером в лавку, чтобы дежурить от семи до девяти. Мало-помалу она становилась все более замкнутой и начала предаваться чудачествам, обычным для одиноких людей. Когда по вечерам она возвращалась в свою комнату, то опускалась на колени, чтобы помолиться, но вперемежку с молитвами шептала о том, что ей хотелось бы сказать своему возлюбленному. Она привязалась к вещам и не выносила, чтобы кто-нибудь прикасался к ним в комнате, где мебель была ее собственностью. Страсть откладывать деньги, сперва имевшая цель, сохранилась и после того, как была оставлена мысль о поездке в большой город на поиски Неда Кэрри. Это превратилось в стойкую привычку, и даже когда Элис нужно было купить себе что-нибудь из одежды, она не покупала. Иногда, сидя в дождливые дни в лавке, она вынимала свою банковскую книжку и, оставив ее раскрытой на столе, проводила часы в мечтах о невозможном - о том, как она накопит достаточно денег, чтобы на проценты могли прожить и она и ее муж. ╚Нед всегда любил путешествовать, - думала она, -Я дам ему такую возможность. Когда-нибудь, когда мы будем женаты и я начну откладывать и свои и его деньги, мы разбогатеем. Тогда мы сможем объездить вдвоем весь мир!╩ А в мануфактурной лавке недели сливались в месяцы и месяцы - в годы, пока Элис ждала и мечтала о возвращении своего милого. Ее хозяин, седой старик с фальшивыми зубами и жидкими отвислыми усами, закрывавшими рот, был неразговорчив, а в дождливые дни или зимой, когда ветер бесновался на Мейн-стрит, в лавку подолгу не заходил ни один покупатель, Элис раскладывала и перекладывала товары. Она стояла перед витриной, глядя на опустевшую улицу, и думала о тех вечерах, когда гуляла с Недом Карри, и о том, что он ей говорил. ╚Теперь нам нужно крепко держаться друг за друга...╩. Эти слова звучали и отдавались эхом в голове Элис - теперь уже взрослой, женщины. Слезы подступали к глазам. Порой, когда хозяин уходил, оставив ее одну, Элис опускала голову на прилавок и плакала; ╚Ах, Нед, я жду!╩ - шептала она снова и снова и всякий раз сильнее становился подкрадывавшийся к ней страх, что Нед никогда уже не приедет. Весной, когда дожди прошли, а длинные и жаркие летние дни еще не наступили, окрестности Уайнсбурга восхитительны. Городок лежит среди открытых полей, на за ними виднеются красивые рощи. А в лесистых местах много укромных, тихих уголков, куда по воскресным дням отправляются посидеть влюбленные. Сквозь деревья они глядят на поля и видят фермеров, работающих возле своих сараев, или людей, едущих по дорогам, В городе звонят колокола, иногда проходит поезд, который издали кажется игрушечным. В первые годы после отъезда Неда Карри Элас не ходила по воскресеньям в лес с другими молодыми людьми, но однажды - это было через два или три года после разлуки - одиночество одолело ее, и она, надев свое лучшее платье, отправилась в путь. Найдя укрытое местечко, откуда видны были и город и широкие просторы полей, Элис присела. На нее вдруг нахлынул страх перед надвигающейся старостью и своим неумением жить. Она больше не могла сидеть спокойно и встала. И пока она так стояла, глядя на окружающую местность, что-то - быть может, мысль о никогда не прекращающемся потоке жизни, воплощенном в смене времен года, - заставило ее ум сосредоточиться на минувших годах. Содрогаясь от ужаса, она поняла, что для нее миновала красота и свежесть юности. Впервые она почувствовала себя обманутой. Она не осуждала Неда Кэрри и не знала, кого и за что винить. Ей стало очень грустно. Упав на колени, она пыталась молиться, но вместо молитв с уст ее срывались слова возмущения. - Никогда не будет для меня радости. Никогда не найти мне счастья! Зачем я сама себя обманываю? - воскликнула она, и странное чувство облегчения пришло вместе с этой первой смелой попыткой взглянуть прямо в лицо страху, который стал неотъемлем от ее жизни. В том году, когда Элис Хайндмен исполнилось двадцать пять, два события нарушили скучное и однообразное течение ее дней. Ее мать вышла за Буша Милтона, обойщика карет, сама же Элис стала прихожанкой методистской церкви. Элис примкнула к церкви оттого что начала страшиться своего одиночества, Второе замужество матери только подчеркнуло ее отчужденность. - Я становлюсь старой и чудаковатой. Если Нед приедет, он не захочет меня. В большом городе, где он живет, люди всегда остаются молодыми. Там столько интересного, что у них и времени нет состариться, - сказала она себе с печальной улыбкой и с этих пор деятельно начала искать знакомств с людьми. Каждый четверг, после закрытия лавки, она отправлялась на молитвенное собрание, происходившее в подвальном помещении церкви, а по воскресным вечерам участвовала в собраниях организации, называвшейся ╚Лига Эпуорта╩. Когда Уил Харли, мужчина средних лет, служивший в аптекарском магазине и тоже принадлежавший к этой, церкви, вызвался проводить Элис домой, она не возражала. ╚Конечно, я не допущу, чтобы у него вошло в привычку встречаться со мной, но если изредка он придет повидать меня, в этом нет никакой беды╩,- сказала она себе, все еще исполненная решимости соблюдать верность Неду Карри. Сама не понимая, что с ней происходит, Элис пыталась сперва слабо, а потом с крепнущей решимостью, найти новый подход к жизни. Молча шла она рядом с аптекарским приказчиком, но время от времени, в темноте, осторожно проводила рукой по складкам его пальто. Когда он попрощался с ней у дверей дома ее матери, она вошла не сразу, но постояла минутку у дверей. Ей хотелось окликнуть аптекарского приказчика попросить его посидеть с ней в темноте на крыльце перед домом, но она испугалась, что он ее не поймет, ╚Не он мне нужен, - говорила она себе. Мне просто не хочется быть всегда одной. Если я не буду прилагать усилий, те совсем отвыкну бывать среди людей╩. x x x На двадцать седьмом году жизни, ранней осенью, Элис овладело страстное беспокойство. Она больше не могла выносить общество аптекарского приказчика и прогнала его, когда он пришел как-то вечером, чтобы погулять с ней. Мысль ее теперь не знала покоя, и когда, усталая от долгих часов стояния за прилавком, она возвращалась домой и забиралась в постель, то не могла уснуть. Широко открытыми глазами вглядывалась она в темноту. Как у ребенка, проснувшегося после долгого сна, ее внимание перебегало с предмета на предмет. Но в глубине сознания таилось нечто такое, чего нельзя было обмануть фантазиями, - нечто, требовавшее от жизни определенного ответа. Элис обняла руками подушку и крепко прижала ее к груди. Потом поднялась с кровати и уложила одеяло так, что в темноте оно было похоже на человеческое тело, накрытое простыней. И, став на колени возле кровати, она ласкала его, вновь и вновь повторяя все те же слова, как припев: - Почему в моей жизни ничего не случается? Почему я брошена здесь одна? - бормотала она. И хотя иногда она вспоминала о Неде Кэрри, но уже не зависела от него всецело. Ее томление становилось все более смутным. Она не хотела ласк ни Неда Карри, ни других мужчин. Но она жаждала быть любимой, жаждала какого-нибудь ответа на призыв, все громче и громче звучавший в ее душе. В одну дождливую ночь Элис пережила приключение. Оно испугало ее и наполнило смятением. Она вернулась из лавки в девять часов и нашла дом пустым. Буш Милтон ушел в город, а мать - к соседке. Элис поднялась в свою комнату и разделась в темноте. Минуту постояла она у окна, слушая, как дождь стучит по стеклу, и вдруг странное желание завладело ею. Не дав себе ни минуты подумать, чего она, собственно, хочет, Элис пробежала по окутанному мраком дому, спустилась по лестнице и очутилась под дождем. И пока она стояла на маленьком газоне перед домом, ощущая на теле холод водяных струй, ее охватило сумасшедшее желание промчаться голой по улицам. Ей мерещилось, что дождь окажет какое-то чудесное, животворное воздействие на ее тело. Уже давно не чувствовала она себя такой юной, полной отваги. Ей хотелось прыгать и бегать, кричать, найти другое одинокое человеческое существо и обнять его. По кирпичному тротуару перед домом шел, спотыкаясь, какой-то мужчина. Элис побежала к нему. Она была во власти какого-то дикого, отчаянного порыва. ╚Не все ли равно, кто он? Он - один. И я пойду к нему╩, - подумала она. И вслед за этим, не помедлив даже, чтобы рассудить о возможных последствиях своего безумия, она окликнула прохожего. - Постойте! - крикнула она ему. - Не уходите! Кто бы вы ни были, я прошу вас- подождать! Человек остановился, прислушиваясь. Это был старик, немного глуховатый. Приложив руку рупором ко рту, он закричал: - Что вам? Что вы там говорите? Элис упала на землю и лежала, вся содрогаясь. Она так испугалась своей выходки, что даже когда старик пошел своей дорогой, не решилась встать на ноги, а поползла к дому на четвереньках. Очутившись в своей комнате, она заперлась на задвижку и подтащила к двери туалетный стол. Тело ее тряслось, как в ознобе, а руки до того дрожали, что она с трудом надела ночную сорочку. Улегшись в постель, она зарылась лицом в подушки и горько разрыдалась. ╚Что со мной такое? Я сделаю что-нибудь страшное, если не возьму себя в руки╩,- думала она и, повернувшись лицом к стенке, пыталась заставить себя мужественно признать, что многим людям суждено жить и умирать в одиночестве, даже в Уайнсбурге. ПОРЯДОЧНОСТЬ Перевод Е.Танка Если вы живали в больших городах и гуляла в зоологическом саду в летние дни, возможно, вам случалось увидеть там большую странного вида обезьяну, щурящуюся, в углу своей железной клетки, - животное с уродливой, обвислой и безволосой кожей под глазами, с широким багровым задом. Эта обезьяна поистине чудовищна. Беспредельность ее безобразия такова, что переходит даже в какую-то извращенную красоту. Дети стоят перед клеткой как зачарованные, мужчины с отвращением спешат пройти мимо, а женщины задерживаются на миг, стараясь, должно быть, припомнить, кого из знакомых мужчин слегка напоминает это создание. Будь вы в молодые годы жителем Уайнсбурга в Огайо, зверь в клетке не представлял бы для вас загадки. ╚Обезьяна похожа на Уоша Уильямса, - сказали бы вы. - Сидя в своем углу, она удивительно напоминает старика Уоша, когда летним вечером он отдыхает на травке во дворе станции, заперев на ночь свою контору╩. Уош Уильямс, телеграфист Уайнсбурга, считался самым уродливым созданием в городе: талия необъятная, шея тонкая, ноги слабые; он нечистоплотен; все на нем грязное, даже белки его глаз как будто запачканы. Но я увлекся. Не вс╦ у Уильямса было грязным. Он заботился о своих руках. Пальцы у него были толстые, но какая-то чуткость и изящество таились в его руке, когда она лежала на столе, рядом с аппаратом в телеграфной конторе. В молодости Уоша Уильямса называли лучшим телеграфистом штата Огайо, и, несмотря на унизительную для него службу в захолустной конторе Уайнсбурга, он все еще гордился своим профессиональным уменьем. Уош Уильямс не общался с обитателями города, в котором жил. ╚Мне до них дела нет╩, - говаривал он, глядя затуманенным взором на мужчин, проходивших по станционной платформе мимо телеграфией конторы По вечерам он шел по Мейн-стрит в салун Эда Гриффитса и, выпив там невероятное количество пива, шатаясь, отправлялся в свою комнату в ╚Нью Уиллард-хаус╩, чтобы улечься слать. Уош Уильямс был мужественным человеком. После одного случая он возненавидел жизнь, и возненавидел ее от всей душа, с увлечением поэта. Больше всего он ненавидел женщин. ╚Суки╩ - так называл он их всех. К мужчинам у него было несколько иное отношение - их он жалел. ╚Разве любой мужчина не предоставляет той или иной суке распоряжаться его жизнью?╩ - вопрошал он. В Уайнсбурге не обращали внимания на Уоша Уильямса и на его ненависть к ближним. Только раз миссис Уайт, жена банкира, подала жалобу телеграфной компании, заявив, что отделение в Уайнсбурге грязное и там отвратительно пахнет. Но ее жалоба ни к чему не привела. Кое-кто из мужчин уважал телеграфиста. Внутренним чутьем эти люди угадывали в нем жгучее негодование против того, чем они сами не имели мужества возмущаться. И когда Уош проходил по улице, таким людям инстинктивно хотелось оказать ему уважение, снять шляпу или поклониться. К ним принадлежал и главный инспектор, надзиравший за телеграфистами железной дороги, которая проходила через Уайнсбург. Он послал Уоша в контору захолустного Уайнсбурга, чтобы избежать необходимости его уволить, и не собирался переводить его в другое место. Получив от жены банкира письменную жалобу, он разорвал ее и при этом злобно рассмеялся. И когда рвал это письмо, он почему-то подумал о собственной жене. Когда-то Уош Уильямс был женат. Еще молодым человеком он женился на уроженке Дейтона, штата Огайо. Она была высокого роста, стройная, с голубыми глазами и соломенного цвета волосами. Да и сам Уош был благообразным юношей. Он полюбил свою жену любовью такой же всепоглощающей, как и ненависть, которую позже он питал ко всем женщинам. Во всем Уайнсбурге только один человек знал историю событий, которые изуродовали и внешность и характер Уоша Уильямса. Однажды он сам рассказал эту историю Джорджу Уилларду, и произошло это вот каким образом. Как-то вечером Джордж Уиллард отправился на прогулку с Беллой Карпентер, модисткой, работавшей в мастерской миссис Кэт Мак-Хью. Молодой человек не был влюблен в свою спутницу - кстати, имевшую постоянного поклонника, который служил буфетчиком в салуне Эда Гриффитса; но, прогуливаясь под деревьями, они изредка целовались. Должно быть, ночь и их собственные мысли пробудили в них такое настроение. Возвращаясь на Мейн-стрит, они прошли мимо лужайки возле железнодорожной станции я увидели там Уоша Уильямса, который лежал на траве под деревом и, казалось, спал. На следующий вечер Джордж Уиллард вышел погулять в обществе телеграфиста. Они шагали по полотну железной дороги, а затем уселись вблизи от путей на груду гнилых шпал. Вот тогда телеграфист и рассказал юному репортеру историю своей ненависти. Уже много раз Джордж Уиллард и странный, уродливый человек, проживавший в гостинице его отца, были близки к откровенному разговору. Юноша вглядывался в безобразное, злобное лицо человека, холодно озирающего столовую гостиницы, и его пожирало любопытство. Какая-то печаль, затаившаяся в этих холодных глазах, подсказывала ему, что человек, не знавший о чем говорить с другими, жаждет побеседовать с ним. И, сидя в этот летний вечер на груде железнодорожных шпал, он был полон ожидания. Но так как телеграфист упорно молчал, по-видимому раздумав начинать рассказ, Джордж сам попытался завязать беседу. - Были вы когда-нибудь женаты, мистер Уильямс? - начал он, - Мне кажется, что да, но ваша жена умерла, не так ли? В ответ Уош Уильямс разразился отвратительной руганью. - Да, она умерла, - подтвердил он. - Мертва, как мертвы все женщины. Да, она живой мертвец, расхаживающий на глазах у мужчин и оскверняющий своим присутствием землю. - Уставившись на юношу, он побагровел, от злости. - Выбросьте из головы все ваши дурацкие принципы, - властно произнес он. - Моя жена умерла, да, разумеется. Все женщины мертвецы, говорю я вам - и моя мать, и ваша мать, и та высокая смуглая женщина, что работает в шляпной мастерской и с которой я видел вас вчера. Да, все они мертвы, все! Говорю вам, все они сгнили. Да, я был женат, это верно. Моя жена была мертвецом еще до того, как вышла за меня замуж; она грязное существо, рожденное еще более грязной женщиной. Она была послана, чтобы сделать мою жизнь невыносимой. Я, видите ли, был такой же дурак, как вы сейчас, - вот и женился на ней. Мне бы хотелось, чтобы мужчины начали хоть немного понимать, что такое женщины. Ведь они посланы, чтобы помешать мужчинам сделать мир достойным человеческого существования. Это ухищрение природы. Брр! Ползучие, извивающиеся, пресмыкающиеся существа - вот кто они, все эти женщины с нежными ручками, с голубыми глазками. Меня тошнит при виде женщины. Не могу понять, почему я не убиваю каждую женщину, которая попадается мне на глаза. Слегка испуганный, но в то же время зачарованный огнем в глазах ужасного старика, Джордж Уиллард слушал, изнывая от любопытства. Он подался вперед, стараясь в надвигавшейся темноте рассмотреть лицо рассказчика. А когда он уже не мог больше различать в сгустившемся мраке багровое оплывшее лицо и пылающие глаза, на него нашла странная фантазия, Уош Уильямс говорил тихим, ровным голосом, отчего слова его казались еще страшней. И молодому репортеру вдруг представилось в темноте, будто рядом с ним ни железнодорожных шпалах сидит красивый молодой человек с черными волосами и сверкающими черными глазами. Что-то почти прекрасное было в голосе Уоша Уильямса, урода, рассказывающего историю своей ненависти. Телеграфист станции Уайнсбург, сидящий в темноте на железнодорожных шпалах, превратился в поэта. Ненависть вознесла его на высоту. - Я рассказываю вам свою историй оттого, что видел, как вы целовали в губы эту Беллу Карпентер, - сказал он, - То, что случилось со мной, может вскоре случиться и с вами, Я хочу предостеречь вас. Уже сейчас у вас в голове могли завестись всякие бредни, Я хочу их уничтожить! И Уош Уильямс начал рассказывать историю своей супружеской жизни с высокой голубоглазой блондинкой, которую он повстречал, когда был молодым телеграфистом в Дейтоне, штата Огайо. В его рассказе были красивые сцены, но они перемежались с другими, вызывавшими у него поток грубых ругательств. Телеграфист женился на дочери зубного врача, младшей из трех сестер. В день свадьбы он, благодаря своим способностям, был назначен на должность диспетчера с повышением оклада и направлен в телеграфную контору города Колумбус, в Огайо. Там он и обосновался с молодой женой и начал с того, что купил в рассрочку дом. Молодой телеграфист был влюблен до безумия. С каким-то религиозным пылом он сумел пройти сквозь все соблазни юных лет и остаться девственником до самой свадьбы. Он нарисовал Джорджу Уилларду картину жизни в своем домике в Колумбусе. - В огороде за домом, - сказал он,- мы посадили горох, маис и всякое такое. Приехали мы в Колумбус в начале марта, в как только настали теплые дни, я начал работать в огороде. Я переворачивал лопатой пласты чернозема, а она бегала вокруг и хохотала, делая вид, что боится червей, которых я раскапывал. В конце апреля началась посадка. Жена стояла на узенькой дорожке между грядками, держа в руке бумажный мешок. Мешок был полон семян. Маленькими горсточками она подавала мне семена, а я вдавливал их в теплую мягкую землю. На мгновение судорога оборвала голос человека, говорившего во мраке. - Я любил ее, - продолжал он. - Я не говорю, что перестал быть дураком. Я люблю ее до сих пор. А тогда, весенними сумерками, я ползал по черной земле у ее ног и пресмыкался перед ней. Я целовал ее туфли, целовал щиколотки повыше туфель. Я вздрагивал, если край ее платья касался моего лица. Когда после двух лет такой жизни я узнал, что она ухитрилась завести себе трех любовников, которые по очереди приходили в наш дом, пока я бывал на работе, я не пожелал тронуть ни их, ни ее. Я просто отослал ее к матери и ничего не сказал. Говорить-то было нечего. У меня лежало четыреста долларов в банке, я отдал их ей. Я не спрашивал у нее объяснений. Я ничего не говорил. Когда она ушла, я плакал, как глупый мальчишка. Вскоре мне удалось продать дом, я отослал ей и эти деньги. Уош Уильямс и Джордж Уиллард встали с груды шпал и пошли вдоль рельс к городу. Телеграфист торопливо закончил свой рассказ. Он говорил задыхаясь, - Ее мать послала за мной,- сказал он. - Она написала мне, прося приехать к ним в Дейтон. Я добрался туда вечером, примерно в этот час. - Голос Уоша Уильямса повысился почти до крика. - Два часа просидел я у них в гостиной. Ее мать ввела меня туда и оставила одного. Дом у них был шикарный. Они были, что называется, ╚порядочные люди╩. В комнате стояли плюшевые стулья, кушетка. Я дрожал с головы до ног. Я ненавидел тех мужчин, которые, как я думал, испортили ее. Я тосковал от одинокой жизни и мечтал, чтобы жена вернулась ко мне. И ч╦м дольше я ждал, тем больше мною овладевало мягкое, нежное чувство. Мне казалось, что вот она войдет, и стоит ей дотронуться до меня рукой, я упаду в обморок. Я жаждал простить и забыть. Уош Уильямс остановился и пристально поглядел на Джорджа Уилларда. Юноша весь дрожал, как в ознобе. Голос Уильямса снова стал мягким и тихим, - Она вошла в комнату голая, - продолжал он.- Это подстроила ее мать. Пока я там сидел, мать снимала с нее одежду, быть может уговаривала ее. Сперва я услышал голоса в коридоре, потом дверь тихо открылась. Жене было стыдно, и она стояла неподвижно, опустив глаза. Мать не вошла в комнату. Втолкнув дочку в дверь, она сама осталась в коридоре, ожидая, надеясь, что мы... ну, в общем, ждала, вы понимаете... Джордж Уиллард и телеграфист вышли на главную улицу Уайнсбурга. На тротуарах лежал яркий и веселый отблеск освещенных витрин. Люди проходили туда и сюда, смеясь и болтая. Молодой репортер чувствовал себя больным и расслабленным. В воображении он сам стал старым и уродливым. - Мне не удалось убить ее мать, - сказал Уош Уильяме, оглядывая улицу из конца в конец. - Я только раз хватил ее стулом, но тут прибежали соседи и отняли его. Понимаете, она закричала благим матом... А теперь у меня уже не будет случая убить ее. Она умерла от лихорадки через месяц после того, как все это случилось. МЫСЛИТЕЛЬ Перевод Е.Танка Дом, в котором Сет Ричмонд жил вместе с матерью, был в свое время достопримечательностью Уайнсбурга, но в те годы, когда в нем обитал юный Сет, слава эта несколько потускнела. Ее затмил блеск большого кирпичного дома, выстроенного банкиром Уайтом на Баки-стрит. Дом Ричмондов стоял в небольшой лощине, в самом конце Мейн-стрнт. Фермеры, направляющиеся в Уайнсбург по пыльной южной дороге, минуют, ореховую рощу, огибают Ярмарочную площадь с высоким дощатым забором, оклеенным объявлениями, затем спускаются на рысях в лощину мимо дома Ричмондов и наконец въезжают в город. Так как обширные пространства к северу и к югу от города используются для выращивания фруктов и ягод, Сет по утрам мог видеть фургоны, везущие сборщиков - юношей, девушек и взрослых женщин - на поля, откуда они возвращались вечером, сплошь покрытые пылью. Сета бесконечно раздражала эта шумная болтливая толпа, которая перебрасывалась крепкими шутками. Он жалел, что не может, как они, громко хохотать, выкрикивать бессмысленные поддразнивающие словечки, влиться в этот бесконечный поток живой и веселой деятельности, текущий взад и вперед по дороге. Дом Ричмондов был построен из известняка, и хотя в городке поговаривали, будто он обветшал, на самом деле дом становился год от года красивее. Время уже начало слепка окрашивать камень, придавать богатый золотистый оттенок его поверхности, а по вечерам или в хмурые дни в затененных местах под карнизом выступали коричневые и черные пятна. Дом построил дед Сета, каменотес; вместе с каменоломнями на озере Эри, в восемнадцати милях к северу, дом перешел к его сыну, Кларенсу Ричмонду, отцу Сета. Кларенс Ричмонд, человек скромный, но горячий, весьма почитаемый своими соседями, был убит в уличной драке редактором газеты, выходившей в городе Толедо, штата Огайо. Драка возникла из-за того, что имя Кларенса Ричмонда было упомянуто на страницах газеты в связи с именем некоей учительницы, а так как покойный первым выстрелял в редактора, то все усилия привлечь убийцу к ответственности остались безуспешными. После смерти Кларенса выяснилось, что значительная часть унаследованных им денег была растрачена в спекуляциях или пропала, вложенная под влиянием друзей в ненадежные предприятия. Оставшись с очень скромными средствами, Вирджиния Ричмонд вела в городке уединенную жизнь, посвятив себя воспитанию сына. Глубоко потрясенная гибелью мужа, она в то же время вовсе не верила тем россказням, которые ходили после его смерти. По ее убеждению, этот впечатлительный, с ребяческой душой человек, которого все инстинктивно любили, был просто неудачником, существом слишком деликатным для повседневной жизни. - Ты услышишь всякие небылицы, но не должен верить тому, что говорится, - наставляла она сына. - Твой отец, был хороший, доброжелательный человек. Ему не следовало ввязываться в коммерческие дела. Какие бы планы я ни строила для тебя, как бы я ни мечтала о твоем будущем, главная моя забота - чтобы ты стал таким же хорошим человеком, как отец. Через несколько лет после смерти мужа Вирджиния Ричмонд, встревоженная растущими расходами, стала искать способа увеличить свой доход. Она изучила стенографию и, при содействии друзей покойного мужа, получила место стенографистки в окружном суде. Во время судебных сессий она каждое утро ездила туда поездом, а когда не было судебных заседаний, целыми днями возилась в своем саду среди розовых кустов. У нее была высокая, прямая фигура и простое лицо, осененное массой каштановых волос. В отношениях между Сетом Ричмондом и его матерью проявлялась черта, которая уже в восемнадцатилетнем возрасте окрашивала его общение с людьми. Какое-то преувеличенное, почти нездоровое уважение к юноше заставляло мать по большей части молчать в его присутствии. А если ей случалось заговорить с ним резко, то стоило Сету пристально посмотреть ей в глаза, и он видел, как в них появляется такое же смущение, какое он подмечал и в глазах других людей, когда он устремлял на них взгляд. Истина заключалась в том, что сын мыслил с поразительной ясностью, а мать - нет. Она ожидала от всех людей только самого обычного отклика на все, что происходит в жизни. Предположим, у вас есть мальчик, вы за что-то браните его, он дрожит и уставился в пол. Когда вы как следует отчитаете его, он начинает плакать и получает прощение. Когда же, поплакав, он уже лег спать, вы тихо входите к нему в комнату и целуете его... Вирджиния Ричмонд не могла понять, почему ее сын не ведет себя таким же образом. После самой суровой головомойки он не дрожал и не глядел в пол, а, напротив, пристально смотрел на нее, отчего ею тотчас овладевали мучительные сомнения. А что до того, чтобы потихоньку войти в его комнату... С тех пор, как Сету исполнилось пятнадцать лет, она просто побаивалась делать что-либо подобное. Однажды, когда ему было лет шестнадцать, Сет вместе с двумя приятелями убежал из дому. Ребята забрались через незапертую дверь в пустой товарный вагон и проехали сорок миль до другого города, где происходила ярмарка. У одного из мальчиков была припасена бутылка со смесью виски и смородиновой наливки. Все трое уселись, свесив ноги из вагона, и пили на ходу, прямо из бутылки. Товарищи Сета пели, приветственно махали людям на платформах тех станций, через которые шел поезд, и обдумывали набеги на корзинки фермеров, приехавших с семьями на ярмарку. - Жить мы будем как короли, увидим и ярмарку и скачки, не потратив ни гроша! - хвастали мальчуганы. После исчезновения Сета Вирджиния Ричмонд, охваченная тревогой, долго ходила взад и вперед по квартире. И хотя уже на следующий день, благодаря розыскам, предпринятым начальником городской полиции, она узнала, какое приключение увлекло мальчиков, она никак не могла успокоиться. Всю ночь напролет она пролежала без сна, прислушиваясь к тиканью часов и внушая себе, что Сету суждено, как и его отцу, погибнуть внезапной и насильственной смертью. На этот раз она решила, что мальчик должен почувствовать всю тяжесть ее гнева, хотя она и не позволила начальнику полиции вмешаться в его похождения. Взяв бумагу и карандаш, она записала себе для памяти целый ряд острых, язвительных упреков, намереваясь обрушить их на сына. Эти упреки она запомнила, расхаживая по саду и повторяя их вслух, словно актер, разучивающий роль. Но когда по истечении недели Сет вернулся, несколько утомленный, с угольной копотью в ушах и под глазами, она снова увидела, что не способна его бранить. Войдя в дом и повесив шапку на гвоздь возле кухонной двери, он остановился, пристально глядя на мать. - Уже через час после того, как мы ушли, мне захотелось вернуться, - объяснил он. - Я колебался, что делать: знал, что ты будешь волноваться, но понимал в то же время, что, если не поеду, мне будет стыдно. В общем, вся эта поездка пошла мне на пользу. Было очень неудобно, мы спали на мокрой соломе, а потом еще пришли два пьяных негра и легли вместе с нами. Когда я украл с повозки одного фермера корзинку с провизией, у меня не выходило из головы, что его дети будут весь день ходить голодные. Все это опротивело мне, но я решил держаться до конца, пока другие ребята не захотят вернуться. - Я рада, что ты выдержал до конца, - ответила мать не без обиды в голосе, затем поцеловала Сета в лоб и сделала вид, будто занята по хозяйству. Однажды летним вечером Сет Ричмонд пошел в гостиницу ╚Нью Уиллард-хаус╩ навестить своего друга Джорджа Уилларда. Днем шел дождь, но сейчас, когда Сет проходил по Мейн-стрит, небо кое-где прояснилось и на западе горело золотистым заревом. Свернув за угол, он вошел в двери гостиницы и стал подниматься по лестнице в комнату своего друга. В конторе хозяин и два коммивояжера спорили о политике. Сет остановился и прислушался к их голосам. Мужчины были взволнованы и говорили быстро, Том Уиллард отчитывал коммивояжеров. - Я сам в партии демократов, но меня тошнит от ваших разговоров, - сказал он. - Вы не понимаете Мак-Кинли. Мак-Кинли и Марк Хана - друзья*{Уильям Мак-Кинли (1843-1901)-президент США. Марк. Алонзо Ханна (1837-1904) - промышленный деятель и сенатор. Способствовал избранию Мак-Кинли на пост президента США}. Вам этого, может быть, не понять. Если кто-нибудь скажет вам, что дружба может быть глубже, крепче и важнее, чем доллары и центы, или даже важнее, чем политика, вы будете только ржать... Владельца гостиницы перебил один из постояльцев, высокий мужчина с седыми усами, который служил в оптовой бакалейной фирме. - Вы думаете, что я, прожив столько лет в Кливленде, не знаю Марка Ханна? - спросил он, - Ваши слова - вздор. Ханна охотится за долларами, только и всего. А ваш Мак-Кинли - его орудие. Мак-Кинли, запуган им, так и знайте! Молодой человек не стал задерживаться на лестнице, чтобы услышать окончание спора. Он поднялся выше и вошел в маленький коридор. Какие-то нотки в голосах мужчин, споривших в конторе гостиницы, возбудили в нем целый ряд мыслей. Он был одинок и начинал думать, что одиночество - черта его характера, нечто навеки неотделимое от него. Повернув а другой коридор, он остановился у окна, выходившего в переулок. Позади своей лавки стоял пекарь Эбнер Грофф. Его маленькие, налитые кровью глаза оглядывали переулок. Кто-то из лавки позвал его, но пекарь сделал вид, что не слышит. В руке он сжимал пустую молочную бутылку, в глазах горела злоба. В Уайнсбурге Сета Ричмонда считали скрытным: - Он похож на отца, - говорили мужчины, когда он проходил по улицам. - Когда-нибудь вспыхнет как порох, подождите и увидите! Городская молва и инстинктивное уважение, с которым взрослые мужчины и мальчики встречали его, - уважение, какое всегда оказывают молчаливым людям, повлияли на его взгляды на жизнь и на самого себя. Как и большинство юношей, Сет таил в душе больше, чем обычно предполагают о юношах, н