---------------------------------------------------------------
© Roald Dal "Taste", 1951
© Перевод c английского А. Тарасова (Anatar1@aol.com)
© Courtesy of Demon's Eye VerlagsGmbH, Berlin 2001
Origin: http://members.aol.com/anatar1/
---------------------------------------------------------------
В тот вечер за ужином в доме моего друга Майка Скофилда в Лондоне нас
было шестеро: Майк, его жена и его дочь, моя жена и я, а также гость по
имени Ричард Пратт.
Ричард Пратт, знаменитый гурман, был председателем небольшого общества
под названием "Эпикурейцы". Каждый месяц он в частном порядке рассылал
членам общества брошюру о различных винах и блюдах и занимался также тем,
что устраивал банкеты, на которых подавались изысканные деликатесы и редкие
вина. Чтобы не утратить своих вкусовых способностей, он не курил, и когда
говорил о винах, имел странную, почти эксцентричную манеру описывать каждое
из них как живое существо.
"Интеллигентное вино", -- говорил он, к примеру, -- "немного робкое и
сдержанное, но очень интеллигентное". Или: "Симпатичное вино, ласковое и
веселое, быть может, немного фривольное, но тем не менее симпатичное".
Майк уже два раза приглашал меня с Праттом к себе в дом, и в обоих
случаях Скофилды не побоялись ни трудностей, ни расходов, чтобы предложить
знаменитому гурману отменнейшее меню. А на этот раз они явно хотели
превзойти сами себя. Когда мы вошли в столовую, я сразу увидел, что стол был
накрыт для торжественной трапезы. Высокие тонкие свечи, желтые розы, блеск
серебра кругом, по три винных бокала у каждого прибора и к тому же легкий
запах жаркого из кухни -- от всего этого мой рот быстро наполнился густой
слюной.
Мы расселись, и на ум мне вдруг пришло, что Майк во время каждого из
предыдущих вечеров спрашивал, не согласится ли Ричард Пратт на вкус
определить год и точное место происхождения красного французского вина,
подаваемого к столу. Когда Пратт ответил, что это, пожалуй, не составит для
него особого труда, если только, конечно, вино хорошего года, Майк выразил
свои сомнения и предложил ему пари. Пратт принял его предложение и оба раза
выиграл ящик вина, о котором шла речь.
Я был уверен, что эта маленькая игра повторится и нынешним вечером, ибо
Майк охотно шел на прогрыш, если мог доказать этим, что его вино было
достаточно хорошего качества, чтобы быть отданным на суд знатока. А что
касалось Пратта, то он находил большое, правда, плохо скрываемое
удовольствие в том, чтобы лишний раз выставить напоказ свои способности.
Подали первое блюдо: хрустящие, прожаренные в масле шпроты. К ним было
предложено мозельское. Майк встал и собственноручно наполнил бокалы. Когда
он снова сел, я заметил, что он наблюдает за Праттом. Он поставил бутылку
передо мной так, чтобы я мог прочесть этикетку.
"Гейерслей Олигсберг, 1945" значилось на ней. Он наклонился ко мне и
прошептал, что Гейерслей -- это маленькая деревушка на берегу Мозеля, почти
неизвестная за пределами Германии. Это вино, добавил он, большая редкость,
поскольку продукция местного виноградника столь незначительна, что у
человека из других мест нет почти никакой надежды заполучить бутылку-другую
в свои руки. Он сам ездил в Гейерслей прошлым летом и только с большим
трудом ему удалось приобрести там пару десятков бутылок.
-- Сомневаюсь, что у кого-нибудь, кроме меня, в Англии есть это вино,
-- сказал он, посматривая на Ричарда Пратта. -- Что в мозельском хорошо, --
продолжил он более громким голосом, -- так это то, что его без боязни можно
пить перед красным вином. Многие пьют вместо него рейнвейн, но делают это
только потому, что слабо разбираются в винных тонкостях. Рейнвейн подминает
под себя любое красное вино деликатного характера, вы об этом не знали? Это
просто варварство подавать рейнское перед красным. Но мозельское -- ах! --
мозельское тут в самый раз.
Майк Скофилд, обходительный человек средних лет, был биржевым маклером.
Перекупщиком на бирже, если точнее. И, казалось, он, как и многие люди его
типа, испытывал неловкость, если не сказать стыд, от того, что зарабатывал
столько денег на работе, для выполнения которой требовалось так мало
образования. В глубине своего сердца он знал, что в действительности он был
немногим более простого букмекера -- исполненного достоинства, бесконечно
уважаемого всеми, но втайне все же беспардонного букмекера, -- и он знал,
что его друзья это знали. Поэтому он стремился сейчас стать человеком
культуры, совершенствовался в литературной и эстетической областях, собирал
картины, пластинки, книги и все остальное, что сюда относится. Его маленькая
речь о рейнских и мозельских винах была частью этого образования, этой
культуры, к которой он стремился.
-- Славное винишко, не правда ли? -- спросил он меня, продолжая,
однако, наблюдать за Ричардом Праттом. Я заметил, что всякий раз, когда он
опускал голову, чтобы ухватить ртом с вилки кусочек рыбы, он украдкой бросал
в сторону Пратта короткий взгляд. Я почти физически чувствовал, как он ждал
того момента, когда Пратт сделает первый глоток и с довольной, удивленной,
быть может, даже озадаченной улыбкой оторвет глаза от своего бокала. И потом
должна была развернуться дискуссия, дававшая Майку возможность сообщить о
деревне Гейерслей.
Однако Ричард Пратт не прикасался к вину. Его внимание целиком и
полностью было приковано к восемнадцатилетней дочери Майка Луизе. Он сидел,
наполовину повернувшись к ней, улыбался ей и рассказывал ей какую-то историю
о шеф-поваре одного парижского ресторана. В разговоре он все больше
подавался вперед, казалось, еще немного и он от своего усердия совсем
столкнется с ней, а бедная Луиза отклонялась от него настолько, насколько
только могла, вежливо, но не без тени отчаяния, кивала ему и старалась
избегать его взгляда, фиксируя глазами верхнюю пуговицу его смокинга.
Мы покончили с рыбой, и служанка начала обходить одного за другим,
чтобы собрать тарелки. Подойдя к Пратту она заметила, что тот еще ничего не
съел, и осталась стоять в нерешительности. Пратт поднял голову, сделал ей
знак удалиться и принялся поспешно есть. Проворными, порывистыми движениями
он забросал маленьких, поджаристо-коричневых рыбок себе в рот, поднял свой
бокал, осушил его двумя быстрыми глотками и тотчас же повернулся к Луизе
Скофилд, чтобы продолжить прерванный разговор.
Майк все видел. Я помню, что он, очень спокойный и сдержанный, сидел на
своем месте и не сводил глаз со своего гостя. Его круглое, приветливое лицо
как будто на мгновение обмякло, однако он взял себя в руки и не сказал ни
слова.
Вскоре служанка принесла второе блюдо, огромный кусок жаркого из
говядины. Она поставила его перед Майком на стол, и он встал, чтобы нарезать
его. Он резал мясо очень тонкими ломтиками и осторожно клал их на тарелку,
подносимую ему служанкой. Когда все, включая его самого, получили свою
порцию, он отложил в сторону нож, оперся руками о край стола и чуть подался
вперед.
-- Так, -- сказал он, обращаясь ко всем нам, но смотрел при этом на
одного Ричарда Пратта, -- а сейчас -- красное вино. Мне надо сначала сходить
за ним, поэтому прошу извинить меня, если я на секунду вас оставлю.
-- Сходить, Майк? -- спросил я. -- Где же оно?
-- В моем рабочем кабинете -- откупоренное, чтобы могло дышать.
-- А почему в кабинете?
-- Из-за комнатной температуры, разумеется. Оно стоит там уже двадцать
четыре часа.
-- Но почему именно в кабинете?
-- Потому что это лучшее место в доме. Ричард посоветовал мне его,
когда в последний раз был у нас в гостях.
Услышав свое имя, Пратт обернулся.
-- Ведь так? -- спросил Майк.
-- Да, -- подтвердил Пратт и солидно кивнул головой. -- Это так.
-- На зеленом ящике картотеки в моем кабинете, -- сказал Майк. -- Это и
есть то самое место, которое мы выбрали. Свободное от сквозняков местечко в
помещении с равномерной температурой. Минуточку, я сейчас.
Мысль о том, что в качестве козыря у него имелось еще одно вино,
заметно оживила его, и он, словно на крыльях, вылетел из комнаты. Через
минуту он вернулся. Сейчас он шел гораздо медленнее и осторожно нес в руке
винную корзину, в которой лежала темная бутылка. Она была повернута
этикеткой вниз, то есть прочесть ничего было нельзя.
-- А теперь, -- воскликнул он, приблизившись к столу, -- как насчет вот
этого, Ричард? Его вам никогда не угадать!
Ричард Пратт неспешно повернулся к Майку, посмотрел на него снизу вверх
и перевел потом взгляд на бутылку в маленькой плетеной корзинке. Он поднял
брови так, что они образовали надменные дуги, и выпятил вперед нижнюю губу.
В этот момент у него был необычайно самоуверенный и отталкивающий вид.
-- Ни за что не догадаетесь, -- еще раз сказал Майк. -- Как ни
старайтесь.
-- Франзузское вино? -- снисходительно спросил Пратт.
-- Естественно.
-- Какого-нибудь маленького виноградника?
-- Может, да, Ричард. А, может, и нет.
-- Но это хороший год? Один из удачных урожаев?
-- Да, это я вам гарантирую.
-- Тогда угадать, пожалуй, будет не так уж трудно, -- высказал свое
суждение Ричард Пратт. Он говорил слегка гнусавя, и на его физиономии лежало
выражение бесконечной скуки. На меня его аффектированная манера речи и
чрезмерно подчеркнутое равнодушие производили странное впечатление, которое
только усиливалось тем, что вокруг его глаз бегали какие-то злобные тени, а
вся его поза выдавала состояние крайне напряженного внимания. Мне было
немного неприятно, когда я разглядывал его.
-- Нет, эту марку действительно трудно угадать, -- заверил Пратта Майк.
-- Не хочу навязывать вам нового пари.
-- Ах, вот как. Почему же? -- Снова брови медленно поползли вверх, в
глазах застыл холодный, напряженный взгляд.
-- Потому что это чертовски трудная задача.
-- Послушайте, такое заявление отнюдь не делает мне комплимента.
-- Дорогой мой, -- сказал Майк, -- если вам это так важно, то я,
конечно, с удовольствием поспорю с вами еще раз.
-- Вряд ли с этим вином у меня будут трудности.
-- Вы хотите сказать, что согласны держать пари?
-- Ну, разумеется. Не только согласен, но и немедленно готов, --
ответил Ричард Пратт.
-- Хорошо. Тогда, значит, ставка прежняя. Ящик точно такого же вина.
-- Вам не верится, что я смогу определить марку?
-- Честно говоря и при всем уважении к вам -- нет.
Майк по-прежнему старался оставаться вежливым, в то время как его
собеседник почти не скрывал, как все это ему надоело. И все же следующий
вопрос Пратта, похоже, свидетельствовал о некотором его интересе.
-- Однако не поднять ли нам ставку?
-- Нет, Ричард. Ящика достаточно.
-- А на пятьдесят ящиков вы бы поспорили?
-- Это было бы безрассудством.
Майк, прямой как свеча, стоял позади своего стула во главе стола и
острожно держал бутылку в ее нелепой лубяной корзине. Крылья его носа были
подернуты сейчас легкой бледностью, а губы плотно сжаты.
Пратт небрежно откинулся назад и поднял на него взгляд -- брови дугой,
веки приопущены, еле заметная улыбка в уголках рта. И снова я увидел или мне
показалось, что я увидел, как что-то удивительно тревожное промелькнуло на
его лице -- зловещее, напряженное внимание где-то между глазами, а в самих
глазах, точно в их центре, во мраке зрачков, колючая искорка лукавства.
-- Значит, вы не хотите повысить ставку?
-- Что до меня, дружище, так мне совершенно все равно, -- заявил Майк.
-- Я готов держать с вами пари на все, что хотите, на все!
Три женщины и я сидели, не говоря ни слова, и наблюдали за обоими.
Миссис Скофилд начала терять терпение; ее губы скривились, и у меня было
впечатление, что она вот-вот встрянет между спорящими. Ломтики жаркого
лежали перед нами на тарелках и слегка дымились.
-- Вы в самом деле готовы поспорить со мной на все, что я захочу?
-- Я же сказал. Если вам не страшен риск, то я готов держать пари на
любую предложенную вами ставку.
-- Даже на десять тысяч фунтов?
-- Разумеется. На все, что хотите.
Голос Майка звучал сейчас очень уверенно. Он хорошо знал, что ему по
карману была любая сумма, названная Праттом.
-- То есть, вы говорите, что мне можно определить ставку? --
удостоверился Пратт еще раз.
-- Да, именно это я сказал.
Возникла пауза. Пратт медленно обвел глазами собравшихся, сначала меня,
потом одну за одной всех трех женщин. Он как будто хотел напомнить нам, что
мы были свидетелями сделки.
-- Майк! -- подняла голос миссис Скофилд. -- Майк, давай прекратим эту
чепуху и доедим наше жаркое. Оно совсем остынет.
-- Это не чепуха, -- спокойно сказал Пратт. -- Мы заключаем здесь
маленькое пари.
Я заметил, что на заднем плане стояла служанка с овощным блюдом в
руках, явно не зная, подавать ей дальше или нет.
-- Что ж, хорошо, -- произнес Пратт, -- тогда, значит, я назову ставку.
-- Валяйте, -- беспечно сказал Майк. -- Мне абсолютно все равно, на что
мы спорим -- очередь за вами.
Пратт кивнул, и снова уголки его рта тронула слабая улыбка. Не сводя с
Майка глаз, он медленно произнес:
-- Я заключаю с вами пари на руку вашей дочери.
Луиза Скофилд подскочила.
-- Стоп! -- вскричала она. -- Нет! Это не смешно! Это уже совсем не
смешно! Что это такое, папа?
-- Успокойся, дитя мое, -- сказал ее мать. -- Они просто шутят.
-- Я не шучу, -- пояснил Ричард Пратт.
-- Бред какой-то.
По Майку было заметно, что он пребывал в некоторой растерянности.
-- Вы же сказали, что поспорите на все, что я захочу.
-- Я имел в виду деньги.
-- Сказать вы этого не сказали.
-- Но дал понять.
-- Тогда жаль, что вы не соизволили выразиться точнее. Как бы там ни
было, если вы хотите отказаться от своего предложения, то я не имею ничего
против.
-- Дружище, речь здесь совсем не о том, хочу я отказаться от своего
предложения или нет. Пари все равно нельзя заключить, поскольку вы не можете
предложить мне равноценной ставки. У вас же нет дочери, которую вы могли бы
отдать мне в случае, если проиграете. И даже если бы она у вас была, то я бы
определенно не смог на ней жениться.
-- Это меня радует, дорогой, -- вставила миссис Скофилд.
-- Я отвечу любой ставкой, -- объявил Пратт. -- Своим домом, например.
Подойдет ли вам мой дом?
-- Какой? -- спросил Майк, в шутку, конечно.
-- Загородный.
-- А почему бы и не другой впридачу?
-- Ну, хорошо, тогда, значит, оба моих дома.
Тут я увидел, что Майк колеблется. Он сделал шаг вперед и аккуратно
поставил корзину с вином на стол. Он отодвинул в сторону солонку, перечницу,
потом взял в руку нож, задумчиво посмотрел на клинок и снова положил его на
место. Его дочь тоже заметила, что он не может решиться.
-- Папа! -- вскричала она. -- Что это за глупости? Я не позволю так
спорить на меня.
-- Ты совершенно права, доченька, -- пришла ей на помощь мать. --
Немедленно прекрати, Майк. Садись и ешь.
Майк не обратил на нее внимания. Он посмотрел через весь стол на свою
дочь и улыбнулся ей -- легкой, отеческой, успокаивающей улыбкой. Но в его
глазах светился небольшой огонек триумфа.
-- Знаешь, -- сказал он, не переставая улыбаться, -- знаешь, Луиза,
нам, пожалуй, стоит подумать над предложением мистера Пратта.
-- Все, замолчи, папа! Хватит с меня! Такого идиотизма я еще не видела!
-- Успокойся, моя ласточка. Послушай сперва, что я скажу.
-- Я не хочу ничего слушать.
-- Луиза, прошу тебя! Ситуация такова: Ричард предложил нам пари с
серьезной ставкой. И настаивает на ней он, а не я. И если он проиграет, то в
твои руки перейдет значительное состояние. Нет, подожди секунду, дитя мое,
не перебивай меня. Сейчас самое главное: он никак не может выиграть.
-- Но, похоже, он верит в это.
-- Выслушай же меня. Твой отец знает, о чем говорит. Специалист,
пробующий французское красное вино -- если это только не вино какого-нибудь
очень известного сорта как, например, лафит или латур, -- не в состоянии
дать точных сведений о месте его происхождения. Он, конечно, может сказать
тебе, в какой местности Бордо изготовлено это вино: в Сент-Эмильоне,
Помероле, Граве или Медоке. Но в каждой местности имеется много коммун, а в
каждой коммуне есть много, много маленьких виноградников. И различить их по
одному только вкусу и запаху просто невозможно. Даже если я скажу, что вино,
которое я сейчас принес, родом из маленького виноградника, находящегося
посреди множества других маленьких виноградников, Ричарду ни за что не
отгадать названия. Ни за что на свете.
-- Ты не можешь знать этого наверняка, -- возразила Луиза.
-- О, еще как могу, дорогая, еще как. Не хочу хвалить сам себя, но что
касается вин, то тут я довольно хорошо подкован. И потом не забывай, дитя
мое, что я твой отец. Неужели ты думаешь, что я вовлеку тебя во что-нибудь,
чего ты сама не хочешь? Я просто пытаюсь раздобыть для тебя немного деньжат.
-- Майк! -- резко воскликнула его жена. -- Прекрати, Майк, прошу тебя!
Он опять не обратил на нее никакого внимания.
-- Если этому пари суждено будет состояться, -- сказал он своей дочери,
-- то через десять минут ты станешь владелицей двух больших домов.
-- Но мне не нужны никакие два дома, папа.
-- Тогда продай их. Тут же продай их ему обратно. Я это для тебя
устрою. И тогда, представь себе только, моя ласточка, тогда ты будешь
богата! Независима на всю жизнь!
-- Папа, мне это не нравится. Это легкомыслие какое-то.
-- Я тоже так считаю, -- энергично заявила мать и закивала при этом
головой, как курица, стучащая клювом. -- Как тебе не стыдно предлагать
такое, Майкл! И к тому же собственной дочери!
Майк даже не удостоил ее взглядом.
-- Соглашайся! -- настаивал он, в упор глядя на дочь. -- Не тяни,
соглашайся! Я гарантирую тебе, что ты не проиграешь.
-- Но мне все это не нравится, папа.
-- Давай же, хорошая моя, соглашайся!
Майк вовсю напирал на свою дочь. Он нагнулся к ней через стол,
неотступно буравил ее своими строгими, светлыми глазами, и Луизе было
нелегко сопротивляться ему.
-- А что, если я проиграю?
-- Пойми же наконец, что ты не можешь проиграть. Ручаюсь тебе.
-- Ах, папа...
-- У тебя будет целое состояние. Ну, давай. Ты согласна, Луиза? Да?
Последнее колебание. Потом она беспомощно повела плечами.
-- Ну, хорошо. Но только, если ты клянешься, что я ни в коем случае не
проиграю.
-- Отлично! -- воскликнул Майк. -- Тогда все в порядке. Наше пари в
силе.
-- Да, -- подтвердил Ричард Пратт и посмотрел на девушку. -- Пари
состоялось.
Тотчас же Майк схватил бутылку с вином, налил чуть-чуть в свой фужер и
возбужденно стал перебегать от одного к другому, наполняя бокалы. Мы все
наблюдали теперь за Ричардом Праттом, с напряжением всматривались в его
лицо, когда он медленно протянул правую руку к бокалу. Этому человеку было
около пятидесяти, и у него было не очень приятное лицо. Казалось, оно
состояло только из одного рта, одного рта и губ -- мясистых, влажных губ
профессионального гурмана. Нижняя губа слегка отвисала вниз, мягкая,
выдающаяся вперед губа дегустатора, которая, похоже, только и ждала момента,
чтобы прикоснуться к краю бокала или к какому-нибудь лакомству. Как замочная
скважина, подумал я, разглядывая его; его рот похож на огромную замочную
скважину.
Он медленно поднес бокал к носу. Кончик носа опустился в бокал и,
принюхиваясь, стал кружить над поверхностью вина. Пратт слегка взболтал его,
чтобы дать подняться букету. Глаза он закрыл. Он весь сосредоточился.
Верхняя часть его тела, голова, шея и грудь, казалось, превратилась в
большую, чувствительную нюхательную машину, которая ловила, фильтровала и
анализировала послание, передаваемое сопящим носом.
Майк, как я заметил, удобно откинулся назад и напустил на себя
безучастный вид, хотя внимательно за всем наблюдал. Миссис Скофилд, вся
застыв, сидела за другим концом стола и неодобрительно смотрела прямо перед
собой. Луиза чуть повернула стул так, что сидела теперь лицом к гурману и,
как и ее отец, не сводила с него глаз.
Нюхательная проба продолжалась не менее минуты; потом Пратт, не
открывая глаз и не двигая головой, опустил бокал и опрокинул в рот почти
половину его содержимого. Он сидел со ртом, полным вина, и ловил первое
вкусовое впечатление. После этого он, сглотнув, отправил немного вина в
горло, и я увидел, как при этом двинулся его кадык. Однако большую
часть он оставил во рту. И теперь, не сглатывая еще раз, он втянул в себя
губами немного воздуха, который смешался в полости рта с ароматом вина и
проник в легкие. Через какое-то время он выпустил воздух через нос и начал
перекатывать и "пережевывать" вино под языком. Он буквально разжевывал его
зубами, точно кусок хлеба.
Это был церемониальный, впечатляющий номер, и, я должен сказать, гурман
делал свое дело хорошо.
-- Гм, -- произнес он, поставив бокал на стол и облизав губы своим
розовым языком. -- Гм, да... Весьма интересное винишко, мягкое и приятное, с
почти женственным привкусом.
Во рту у него собралось много слюны, и когда он говорил, ее светлые
капельки время от времени летели на стол.
-- А теперь можем начать элиминацию, -- сказал он. -- Прошу извинить
меня, если при этом я буду действовать с крайней тщательностью, ведь в конце
концов на карту поставлено немало. В нормальном случае я, может, и рискнул
бы, быстро перебрал бы все варианты и остановился бы на наиболее подходящем
винограднике. Но на этот раз, на этот раз мне нужно быть очень осторожным,
не так ли?
Он посмотрел на Майка и улыбнулся толстогубой, влажногубой улыбкой.
Майк сидел с каменным лицом.
-- Итак, во-первых, из какого района в Бордо это вино? Это нетрудно
угадать. Оно слишком легко по своей субстанции, чтобы могло быть
сент-эмильонским или гравским. Скорее всего, это Медок. Да, вне всякого
сомнения, Медок... Теперь второй вопрос: из какой коммуны Медока это вино?
Если мы будем элиминировать, то определить это тоже будет несложно. Марго?
Нет, определенно не Марго. Оно не обладает пылким букетом "Марго". Пойак?
Нет, и не Пойак. Для этого оно слишком нежное, слишком мягкое и томное. Вино
из Пойака имеет вкус, который по своему характеру почти величествен. И в
"Пойаке" я всегда чувствую этот своеобразный аромат, удивительно землистый,
плотный аромат, который лоза впитывает в себя из грунта той местности.
Нет-нет. Это... это очень нежное вино, сдержанное и стыдливое, нерешительно,
но грациозно раскрывающееся на второй стадии пробы. Оно, пожалуй, немного
плутовато на второй стадии, а также немного шаловливо, поскольку дразнит
язык остатком, крошечным остатком танина. А в послевкусии оно бесподобно --
умиротворяюще и женственно, с той известной радужной щедростью, которую
можно найти только в винах коммуны Сент-Жюльен. Несомнено, это
"Сент-Жюльен".
Ричард Пратт откинулся на своем стуле и, держа руки на уровне груди,
аккуратно свел друг с другом кончики пальцев. Он вел себя до смешного
самонадеянно, но, видимо, делал это умышленно -- хотел потешиться над
хозяином дома. Я в немалом напряжении ждал, что же будет дальше. Луиза
достала сигарету. Пратт услышал шипение загоревшейся спички и резко
повернулся, охваченный неожиданным негодованием.
-- Я попросил бы вас! -- вскричал он. -- Пожалуйста, прекратите! Это
отвратительная привычка -- курить за столом.
Она посмотрела на него, все еще держа горящую спичку в руке; взгляд ее
больших, спокойных глаз задержался на несколько секунд на его лице и потом
медленно, презрительно удалился. Она опустила голову и задула спичку, однако
оставила незажженную сигарету между пальцами.
-- Извините, моя дорогая, -- сказал Пратт, -- но я терпеть не могу,
когда за столом курят.
На этот раз она на него не посмотрела.
-- Итак, идем дальше -- где мы остановились? -- продолжил он. -- Ах,
да. Это вино, значит, из региона Бордо, коммуна Сент-Жюльен в Медоке.
Чудесно. Однако теперь мы подходим к самой трудной части -- названию
виноградника. Ибо в Сент-Жюльене имеется великое множество виноградников и
различие между вином одного и вином другого виноградника, как справедливо и
точно заметил до этого наш радушный хозяин, зачастую довольно незначительно.
И все же...
Пратт сделал паузу и закрыл глаза.
-- Я попробую сейчас определить категорию, -- пояснил он. -- Если мне
это удастся, то победа будет наполовину в моем кармане. Секундочку... Это
вино явно не первой категории, даже не второй. Это не "великое вино". Ему не
хватает качества, не хватает... -- как бы это назвать? -- огня, силы. Но
третья категория -- это может быть. Впрочем, нет, сомневаюсь. Наш
гостеприимный хозяин сообщил нам, что это вино хорошего года и тем,
вероятно, немного польстил ему. Мне надо быть осторожным. Очень осторожным.
Он поднял бокал и отпил маленький глоток.
-- Да, -- сказал он, причмокивая губами, -- Я был прав. Это вино
четвертой категории. Теперь я уверен. Вино четвертой категории очень
хорошего года, даже, можно сказать, великого года. Поэтому-то оно в самом
начале по вкусу было похоже на вино третьей или даже второй категории.
Отлично! Замечательно! Мы все ближе к цели. Какие виноградники, относящиеся
к четвертой категории, имеются в коммуне Сент-Жюльен?
Он снова поднял бокал и поднес его к своей мягкой, выпяченной нижней
губе. Я видел, как изо рта выскочил кончик языка, розовый и острый, окунулся
в вино и ускользнул обратно -- отталкивющая картина. Не открывая глаз, Пратт
отставил бокал. На его лице лежало выражение высочайшей концентрации; только
мясистые губы двигались, скользили друг по другу, точно две влажные губки.
-- Вот оно опять! -- воскликнул он. -- Танин ближе к середине вкусовой
гаммы и это чувство, как будто язык слегка сжимается. Да-да, конечно! Теперь
я догадался! Это вино одного из небольших хозяйств в районе Бейшевеля. Я
точно помню... Местность вокруг Бейшевеля... река... маленький порт, который
занесло илом до такой степени, что в него больше не могут заходить суда по
перевозке вина. Бейшевель... Может, это даже само бейшевельское? Нет, все же
не думаю. Но где-то поблизости... Шато Тальбо? Может, это "Тальбо"? Да,
вполне возможно. Подождите!..
Он пригубил бокал. Уголками глаз я наблюдал, как Майк Скофилд все
больше и больше склонялся над столом. Его рот был приоткрыт, а маленькие
глаза в упор смотрели на Ричарда Пратта.
-- Нет. Я был неправ. Это не "Тальбо". От "Тальбо" хмелеешь немного
быстрее, чем от этого; букет на поверхности интенсивнее. Если это 34-й год,
как я предполагаю, то это вряд ли "Тальбо". Гм... Дайте-ка подумать. Не
Бейшевель, не Тальбо и все же так похоже на них, так близко по вкусу, что
виноградник, собственно, должен находиться где-то посередине. Та-ак, какой
же это может быть?
Он медлил, и мы смотрели на него, затаив дыхание. Каждый из нас, даже
жена Майка, наблюдали сейчас за ним. Я слышал, как служанка на цыпочках
подошла к буфету за моей спиной и, чтобы не нарушать тишины, очень осторожно
поставила на него блюдо с овощами.
-- А-а! -- воскликнул вдруг Пратт. -- Все ясно! Да, кажется, я
догадался.
Он выпил последний глоток вина. Затем, с еще поднятым на уровне рта
бокалом, повернулся к Майку, улыбнулся -- вкрадчивой, маслянистой улыбкой --
и сказал:
-- Если хотите знать точно, наш малыш -- это "Шато Бранейр Дюкрю".
Майк сидел, весь замерев.
-- А именно: 1934 года.
Мы все смотрели на Майка и ждали, когда он повернет бутылку в корзине и
покажет этикетку.
-- Это ваш окончательный ответ? -- спросил Майк.
-- Думаю, что да.
-- Ну, так что же -- да или нет?
-- Да.
-- Какое, вы сказали, название?
-- "Шато Бранейр Дюкрю". Славный виноградничек. Добротное старое
хозяйство. Неплохо мне знакомо. Как это я сразу не догадался.
-- Давай, папа, -- сказала Луиза, -- поворачивай бутылку, чтобы мы
могли увидеть название. Меня ждут два моих дома.
-- Одну секунду, -- пробормотал Майк. -- Подождите немного.
Он сидел без движения, точно громом пораженный, и его лицо прямо на
глазах делалось пористым и блеклым, как будто из него медленно вытекала
жизнь.
-- Майкл! -- резко подала голос его жена с другого конца стола. -- Что
случилось?
-- Маргарет, пожалуйста, не вмешивайся не в свои дела.
Ричард Пратт смотрел на Майка, его влажный рот смеялся, а маленькие
глазки блестели. Майк не смотрел ни на кого.
-- Папа! -- вскричала его дочь со страхом в голосе. -- Папа, уж не
хочешь ли ты сказать, что он отгадал правильно?
-- Не волнуйся, доченька, -- выдавил из себя Майк. -- У тебя нет
никаких причин волноваться.
Я думаю, что в первую очередь желание Майка убежать сейчас подальше от
своей семьи побудило его сказать Ричарду Пратту:
-- У меня будет к вам деловое предложение, Ричард. Мы перейдем сейчас с
вами в соседнюю комнату и спокойно там все обсудим.
-- Мне нечего обсуждать, -- возразил Пратт. -- Я хочу видеть этикетку.
Он знал, что он выиграл; его поза, его бесстрастная надменность были
позой и надменностью победителя, и по его виду я понял, что с ним крайне
неприятно будет иметь дело, если в разрешении спора вдруг возникнут
какие-нибудь сложности.
-- Чего вы тянете? -- накинулся он на Майка. -- Давайте же,
поворачивайте бутылку.
Потом произошло следующее:
Служанка, маленькая, собранная особа в черно-белом, оказалась вдруг
рядом с Ричардом Праттом и протянула ему что-то.
-- Кажется, это принадлежит вам, сэр, -- сказала она.
Пратт обернулся и его взгляд упал на очки в роговой оправе, которые
держала служанка. Он чуть помедлил.
-- Ага... Да, может, это и мои. Не могу сказать точно.
-- Ваши, сэр, несомненно ваши.
Служанка, пожилая женщина, которой было скорее за семьдесят, чем за
шестьдесят, уже долгие годы жила в доме Скофилдов и была глубоко предана
этой семье. Она положила очки на стол.
Пратт схватил их и без слов благодарности сунул в нагрудный карман за
белый носовой платок.
Но служанка не уходила. Она оставалась стоять рядом с Ричардом Праттом,
точнее говоря, в полушаге за его спиной, и в ее поведении и в том, как она
там стояла, маленькая, неподвижная, вся выпрямившаяся, было что-то такое
необычное, что мной овладело неожиданное предчувствие. Ее старое, серое лицо
с выставленным вперед подбородком имело холодное и решительное выражение,
губы были сжаты, а руки тесно сплетены друг с другом. Смешной колпак на ее
голове и узкий белый нагрудник придавали ей вид растрепанной, белогрудой
птицы.
-- Вы оставили очки в кабинете мистера Скофилда, -- проговорила она с
подчеркнутой, неестественной вежливостью. -- На зеленом ящике картотеки,
сэр, когда были в кабинете одни до того, как начался ужин.
Прошло некоторое время, прежде чем мы осознали все значение сказанных
ею слов, и в наступившем молчании я заметил, как Майк медленно выпрямился на
своем стуле. На его лице снова проступила краска, глаза широко раскрылись,
рот сузился, и опасное белое пятно по краям носа стало разрастаться.
-- Прошу тебя, Майкл! -- взмолилась его жена. -- Успокойся, дорогой!
Ради бога, успокойся!
---------------------------------------------------------------
© Roald Dal "Taste", 1951
© Перевод c английского А. Тарасова
© Courtesy of Demon's Eye VerlagsGmbH, Berlin 2001
---------------------------------------------------------------
Last-modified: Thu, 05 Apr 2001 19:08:15 GMT