ужели не стала бы, дорогая?" - и задумывается. Потом кашляет тревожным кашлем и говорит: "Это ужасная тайна, душенька!", но грозный взгляд миссис Снегсби приводит его в полное замешательство. - Правильно, - соглашается миссис Снегсби, качая головой, - это действительно ужасная тайна. - Крошечка, - жалобно умоляет мистер Снегсби, - ради бога, не говори со мной так сурово и не смотри на меня как сыщик! Прошу тебя и умоляю, - не надо. Господи, уж не думаешь ли ты, что я способен подвергнуть кого-нибудь... самовозгоранию, дорогая? - Почем я знаю? - отвечает миссис Снегсби. Наскоро обдумав свое несчастное положение, мистер Снегсби приходит к выводу, что на этот вопрос он и сам бы ответил "почем я знаю". Ведь он не может категорически отрицать своей причастности к происшествию. Он принял столь близкое участие, - какое именно, он не имеет понятия, - в одной таинственной истории, связанной с этим домом, и, быть может, сам того не подозревая, замешан и во вчерашнем событии. В истоме он отирает лоб носовым платком и вздыхает. - Жизнь моя, - говорит несчастный торговец канцелярскими принадлежностями, - ты, надеюсь, не откажешься объяснить мне, почему, отличаясь вообще столь щепетильно примерным поведением, ты зашла в винный погребок до первого завтрака? - А зачем пришел сюда ты? - спрашивает миссис Снегсби. - Дорогая моя, только затем, чтоб узнать подробности рокового несчастья, случившегося с почтенным человеком, который... который самовозгорелся. - Мистер Снегсби делает паузу, чтобы подавить стон. - А еще затем, чтобы потом рассказать тебе обо всем, душенька, в то время как ты будешь пить чай с французской булочкой. - Рассказать? Как бы не так! Словно вы рассказываете мне все, мистер Снегсби! - Все... моя кро... - Я буду рада, - говорит миссис Снегсби, наблюдая с суровой и зловещей усмешкой за его возрастающим смущением, - если вы вместе со мною пойдете домой. Я считаю, мистер Снегсби, что дома сидеть вам не так опасно, как в иных прочих местах. - Право, не понимаю, душенька, почему ты так думаешь, но я готов уйти. Мистер Снегсби беспомощно окидывает взором трактир, желает доброго утра мистерам Уивлу и Гаппи, заверяет их в своей радости по случаю того, что они не получили повреждений, и следует за миссис Снегсби, уходящей из "Солнечного герба". К вечеру возникшие у него подозрения насчет непостижимой доли его участия в катастрофе, которая служит предметом людских толков во всем околотке, почти превратились в уверенность, так он подавлен упорством, с каким миссис Снегсби сверлит его пристальным взглядом. Душевные муки его столь велики, что в нем возникает смутное желание отдать себя в руки правосудия и потребовать оправдания, если он не виновен, или кары по всей строгости закона, если виновен. После завтрака мистер Уивл и мистер Гаппи направляются в Линкольнс-Инн, чтобы погулять по площади и очиститься от затянувшей их мозги темной паутины, - насколько возможно их очистить в течение небольшой прогулки. - Сейчас самое время, Тони, - начинает мистер Гаппи, после того как они в задумчивости прошлись по всем четырем сторонам площади, - сейчас самое время нам с тобой перекинуться словечком-другим насчет одного пункта, о котором нам нужно договориться безотлагательно. - Вот что я тебе скажу, Уильям Гаппи! - отзывается мистер Уивл, глядя на своего спутника глазами, налитыми кровью. - Если этот пункт имеет отношение к заговору, лучше тебе и не говорить о нем. Этого с меня хватит, и больше я об этом слышать не хочу. А не то смотри, как бы ##ты сам@@ не загорелся или не взорвался с треском! Возможность эта столь не по вкусу мистеру Гаппи, что голос у него дрожит, когда он назидательным тоном внушает приятелю: "Тони, я полагаю, что все пережитое нами прошлой ночью послужит тебе уроком, и теперь ты до самой смерти не будешь переходить на личности". На это мистер Уивл отзывается следующими словами: "Я полагаю, Уильям, что это послужит уроком тебе, и теперь ты до самой смерти не будешь устраивать заговоров". Мистер Гаппи спрашивает: "Кто это устраивает заговоры?" Мистер Джоблинг отвечает: "Кто? Да ты, конечно!" Мистер Гаппи ему на это: "Нет, не устраиваю". А мистер Джоблинг ему на это: "Нет, устраиваешь!" Мистер Гаппи ему: "Кто это сказал?" Мистер Джоблинг ему: "Я сказал!" Мистер Гаппи: "Ах, вот как?" Мистер Джоблинг: "Именно так!" И, разгорячившись, оба некоторое время шагают молча, чтобы остыть. - Тони! - говорит, наконец, мистер Гаппи. - Если бы ты выслушал своего друга, вместо того чтобы набрасываться на него, ты бы не попал впросак. Но ты вспыльчив и неделикатен. Ты, Тони, обладая всем, что способно очаровать взор... - К черту взор! - восклицает мистер Уивл, перебивая его. - Выкладывай все, что тебе не терпится сказать. Мистер Гаппи снова принимается за свое, но, видя приятеля в угрюмом и прозаическом расположении духа, выражает тончайшие чувства своей души лишь тем, что говорит обиженным тоном: - Тони, когда я утверждаю, что нам с тобой надо безотлагательно договориться насчет одного пункта, то это не имеет ничего общего с заговором, даже невинным. Как тебе известно, в тех случаях, когда предстоит судебное разбирательство, необходимо заранее определить, какие именно факты должны быть установлены свидетельскими показаниями. Как по-твоему, желательно или не желательно, чтобы мы дали себе отчет, о каких именно фактах нас будут допрашивать на дознании о смерти этого несчастного старого мо... джентльмена? (Мистер Гаппи хотел было сказать "мошенника", но решил, что в данном случае слово "джентльмен" приличнее.) - О каких фактах? Да о тех фактах, какие были. - Я говорю о тех фактах, которые потребуется установить на дознании. А именно, - мистер Гаппи пересчитывает их по пальцам: - нас спросят, что мы знали о его привычках; когда мы видели его в последний раз; в каком состоянии он был тогда; что именно мы нашли и как мы это нашли. - Да, - говорит мистер Уивл, - об этих фактах спросят. - Так вот, мы первые нашли его мертвым, потому что он, будучи человеком со странностями, условился встретиться с тобой в полночь, чтобы ты помог ему разобрать какую-то бумагу, а это ты часто делал и раньше, так как сам он был неграмотный. Я весь вечер сидел у тебя, ты позвал меня вниз... ну, и так далее. Дознание будут вести только об обстоятельствах смерти покойного, значит, не следует говорить о том, что не относится к перечисленным мною фактам; надеюсь, ты с этим согласен? - Да! - отвечает мистер Уивл. - Пожалуй, да. - И ты не скажешь теперь, что это заговор? - говорит мистер Гаппи обиженным тоном. - Нет, - отвечает его приятель, - и если дело только в этом, а не в чем-то похуже, я отказываюсь от своих возражений. - А теперь, Тони, - говорит мистер Гаппи, снова взяв его под руку и медленно увлекая вперед, - мне хотелось бы знать, как другу, подумал ли ты о многочисленных преимуществах, которые получишь, если останешься жить в этом доме? - Что ты хочешь этим сказать? - спрашивает Тони, остановившись. - Подумал ли ты о многочисленных преимуществах, которые получишь, если останешься жить в этом доме? - повторяет мистер Гаппи, снова увлекая его вперед. - В каком доме? В том доме? Тони указывает в сторону лавки Крука. Мистер Гаппи кивает. - Ну, знаешь, я там ни одной ночи больше не проведу ни за какие блага, что бы ты мне ни предложил, - говорит мистер Уивл, испуганно озираясь. - Ты так полагаешь, Тони? - Полагаю! Неужели по моему виду можно подумать, что я только полагаю? Я в этом уверен! Я это знаю, - заявляет мистер Уивл, вздрогнув отнюдь не притворно. - Значит возможность или вероятность, - ибо дело надо рассматривать с этой точки зрения, - возможность или вероятность спокойно пользоваться имуществом, принадлежавшим одинокому старику, у которого, по-видимому, не было родственников, и вдобавок уверенность в том, что тебе удастся разузнать, что именно у него хранилось. - все это, по-твоему, не имеет никакого значения - до того тебя расстроила прошлая ночь, - так я тебя понимаю, Тони? - говорит мистер Гаппи, кусая себе большой палец с тем бОльшим ожесточением, чем больше он досадует. - Никакого значения! И как только у тебя хватает нахальства предлагать мне жить в этом доме! - негодующе восклицает мистер Уивл. - Ступай-ка сам там поживи! - Зачем, говорить обо мне, Тони? - увещевает его мистер Гаппи. - Я никогда в этом доме не жил и не могу в нем поселиться теперь, а ты там снял комнату. - Добро пожаловать в эту комнату, - подхватывает его приятель и - тьфу! - будь как дома! - Значит, ты твердо решил бросить эту затею, - говорит мистер Гаппи, - так я тебя понимаю, Тони? - Да, - подтверждает Тони с самой убедительной искренностью. - За всю свою жизнь ты не сказал ничего более правильного. Именно так! Пока они разговаривают, на площадь въезжает наемная карета, на козлах которой, бросаясь в глаза прохожим, торчит высоченный цилиндр. В карете, а значит бросаясь в глаза если не прохожим, то уж, во всяком случае, обоим приятелям, - ведь карета останавливается рядом с ними, чуть на них не наехав, - в карете восседают почтенный мистер Смоллуид и миссис Смоллуид вместе со своей внучкой Джуди. Вся эта компания явно куда-то торопится, и вид у нее возбужденный, а когда высоченный цилиндр (украшающий мистера Смоллуида-внука) спускается с козел, мистер Смоллуид-дед, высунув голову из окна кареты, кричит мистеру Гаппи: - Как поживаете, сэр? Как поживаете? - Удивляюсь, зачем это Смолл и его семейство явились сюда в такую рань? - говорит мистер Гаппи, кивая приятелю. - Дорогой сэр, - кричит дедушка Смоллуид, - окажите мне милость! Может, вы будете так любезны оба, вы и ваш друг, перенести меня в ресторан, тут в переулке, пока Барт с сестрой перенесут бабушку? Окажите услугу старику, сэр! Мистер Гаппи бросает взгляд на приятеля, повторяя вопросительным тоном: "Ресторан в переулке?" Потом догадывается, что речь идет о "Солнечном гербе", и вместе с мистером Уивлом готовится переправить туда почтенную кладь. - Вот тебе плата за проезд! - обращается старец к своему вознице, свирепо усмехаясь и грозя ему бессильным кулаком. - Попробуй попросить еще хоть пенни, - я тебе не уплачу, но отплачу по закону. Милые молодые люди, пожалуйста, несите меня поосторожней! Позвольте вас обнять. Постараюсь вас особенно не душить. Ох, боже мой! Ох ты, господи! Ох, кости вы мои! Хорошо, что "Солнечный герб" недалеко, - а то ведь не успели они пройти и полдороги, как мистер Уивл принимает вид человека, пораженного апоплексическим ударом. Состояние его, впрочем, не ухудшается - он только покряхтывает, дыша с трудом, но выполняет свою долю участия в переноске, - так что благодушный пожилой джентльмен, наконец, прибывает в зал "Солнечного герба", как он того и желал. - Ох, боже мой, - охает мистер Смоллуид, озираясь и еле переводя дух в своем кресле. - Ох ты, господи! Ох, кости как ноют! Ох, спина болит! Ох, старость не радость! Да сядь же ты, наконец, плясунья, прыгунья, болтунья, крикунья, попугаиха! Сядь! Его маленькая речь обращена к миссис Смоллуид и вызвана своеобразным поведением несчастной старухи, которая имеет привычку, как только ее поставят на ноги, семенить мелкими шажками по комнате в каком-то ведьмовском танце и, что-то бурча, "делать стойку" перед неодушевленными предметами. Это объясняется не только слабоумием - бедная старуха, по-видимому, страдает еще и каким-то нервным расстройством; и сейчас она так бойко тараторила и плясала перед креслом с решетчатой спинкой, парным с тем, в котором сидит мистер Смоллуид, что угомонилась только тогда, когда внуки усадили ее в это кресло; а повелитель ее тем временем с красноречивым пылом обзывал супругу "упрямой галкой" и столько раз повторял эти ласковые слова, что остается только удивляться. - Дорогой сэр, - продолжает дедушка Смоллуид, обращаясь к мистеру Гаппи, - тут случилась беда. Кто-нибудь из вас слышал о ней? - Как не слыхать, сэр! Да ведь это мы первые его нашли! - Вы его нашли? Вы оба нашли его? Барт, его нашли они! Друзья, нашедшие "его", оторопело взирают на Смоллуидов, которые отвечают им тем же. - Дорогие друзья, - визжит дедушка Смоллуид, протягивая руки, - премного вам благодарен за то, что вы приняли на себя скорбный труд найти прах родного брата миссис Смоллуид. - Как? - переспрашивает мистер Гаппи. - Брата миссис Смоллуид, любезный мой друг, - ее единственного родственника. Мы не были с ним в родственных отношениях, о чем теперь следует пожалеть, но ведь он сам не хотел поддерживать с нами родственные отношения. Он не любил нас. Он был чудак... большой чудак. Если он не оставил завещания (а он, конечно, не оставил), я выхлопочу приказ о назначении меня душеприказчиком. Я приехал сюда присмотреть за имуществом - его надо опечатать, его надо стеречь. Я приехал сюда, - повторяет дедушка Смоллуид, загребая воздух всеми своими десятью пальцами сразу, - присмотреть за имуществом. - Мне кажется, Смолл, - говорит безутешный мистер Гаппи, - ты должен был нам сказать, что Крук приходится тебе дядей. - А вы оба сами ни слова не говорили о нем, вот я и подумал, что вам будет приятней, если я тоже буду помалкивать, - отвечает этот хитрец, таинственно поблескивая глазами. - Да я и не очень-то им гордился. - Вас это вовсе и не касалось, дядя он нам или нет, - говорит Джуди. И тоже таинственно поблескивает глазами. - Он меня ни разу в жизни не видел, - добавляет Смолл, - так с какой стати мне было знакомить его с вами! - Да, с нами он никогда не встречался, о чем теперь следует пожалеть, - перебивает его дедушка Смоллуид, - но я приехал присмотреть за имуществом, - просмотреть бумаги и присмотреть за имуществом. Наследство по праву принадлежит нам, и мы его получим. Это дело я поручил своему поверенному. Мистер Талкингхорн, что живет на Линкольновых полях, здесь по соседству, был так любезен, что согласился взяться за это в качестве моего поверенного, а уж он такой человек, что "сквозь Землю видит", будьте покойны. Крук был единственным братом миссис Смоллуид; у нее не было родственников, кроме Крука, а у Крука не было родственников, кроме нее. Я говорю о твоем брате, зловредная ты тараканиха... семьдесят шесть лет от роду было старику. Миссис Смоллуид тотчас же принимается трясти головой и пищать: - Семьдесят шесть фунтов семь шиллингов и семь пенсов! Семьдесят шесть тысяч мешков с деньгами! Семьдесят шесть сотен тысяч миллионов пачек банкнотов! - Подайте мне кто-нибудь кувшин! - орет ее разъяренный супруг, беспомощно оглядываясь кругом и не находя под рукой метательного снаряда. - Одолжите кто-нибудь плевательницу! Данте мне что-нибудь твердое и острое, чем в нее запустить! Ведьма, кошка, собака, трещотка зловредная! И, дойдя до белого каления от собственного красноречия, мистер Смоллуид, за неимением лучшего, хватает Джуди и что есть силы толкает эту юную деву на бабушку, а сам как мешок в изнеможении валится назад в кресло. - Встряхните меня кто-нибудь, будьте так добры, - слышится голос из чуть шевелящейся кучи тряпья, в которую он превратился. - Я приехал присмотреть за имуществом. Встряхните меня и позовите полисменов, тех, что стоят на посту у соседнего дома, - я им объясню все, что нужно, насчет имущества. Мой поверенный сейчас явится сюда, чтобы подтвердить мои права на имущество. Каторга или виселица всякому, кто покусятся на имущество! - И пока верные долгу внуки усаживают его и, как всегда, возвращают к жизни встряхиванием и пинками, он, задыхаясь, повторяет, как эхо: "И... имущество! Имущество!.. Имущество!" Мистер Уивл и мистер Гаппи переглядываются: первый - с таким видом, словно он умыл руки и больше не желает вмешиваться в это дело, второй с растерянным лицом, словно у него еще остались какие-то надежды. Но права Смоллуидов оспаривать бесполезно. Приходит клерк мистера Талкингхорна, на время покинувший свое служебное место - деревянный диван в передней хозяина, - и заявляет полиции, что мистер Талкингхорн под свою ответственность удостоверяет родственные отношения Смоллуидов к покойному, обещая представить бумаги н свидетельства к надлежащему сроку и в надлежащем порядке. Мистеру Смоллуиду тотчас же разрешают утвердить его права путем родственного визита в соседний дом и втаскивают его наверх в опустевшую комнату мисс Флайт, где он сидит в кресле, смахивая на отвратительную хищную птицу, - новый экземпляр в птичьей коллекции хозяйки. Слух о приезде нежданного наследника быстро распространяется по переулку и тоже приносит прибыль "Солнечному гербу", а обывателей держит в возбуждении. Миссис Панпер и миссис Перкинс полагают, что если завещания действительно не существует, то это несправедливо по отношению к "молодому человеку", и находят, что ему следует подарить что-нибудь ценное из наследства. Юный Пайпер и юный Перкинс, как члены неукротимого детского кружка - грозы прохожих на Канцлерской улице, - целый день превращаются в прах и пепел, играя в "самовозгорание" за водопроводной колонкой или под воротами, и над их останками раздаются дикие вопли и гиканье. Маленький Суиллс и мисс М. Мелвилсон ведут дружескую беседу со своими покровителями, чувствуя, что столь необычайные события должны уничтожить преграду между профессионалами и непрофессионалами. Мистер Богсби объявляет, что "Популярная песня "Король Смерть" - соло и хор, - исполняемая всей труппой", будет всю эту неделю гвоздем Гармонической программы; причем в афише сказано, что "Джеймс Джордж Богсби, невзирая на огромные дополнительные расходы, ставит этот номер, побуждаемый общими пожеланиями многочисленных уважаемых лиц, высказанными в баре, а также стремлением выразить скорбь по поводу недавно случившегося печального события, вызвавшего столь большую сенсацию". Одно обстоятельство, связанное с покойным, особенно сильно волнует переулок, а именно: общество считает, что следует заказать гроб нормального размера, несмотря на то, что положить в него нужно так мало. В середине дня, после того как гробовщик сообщил в баре "Солнечного герба" о полученном им заказе на "шестифутовик", общество чувствует себя вполне удовлетворенным и провозглашает, что поступок мистера Смоллуида делает ему великую честь. За пределами переулка и даже на значительном от него расстоянии также наблюдается большое возбуждение: ученые и философы приезжают взглянуть на место происшествия; на углу улицы из карет высаживаются доктора, приехавшие с той же целью, и слышатся такие ученые рассуждения о воспламеняющихся газах и фосфористом водороде, какие переулку и во сне не снились. Некоторые из этих авторитетов (конечно, мудрейшие) с возмущением заявляют, что покойник не смел умирать той смертью, какую ему приписывают, а другие авторитеты напоминают им об одном исследовании этого рода смерти, перепечатанном в шестом томе "Философских трудов", и об одном небезызвестном учебнике английской судебной медицины, а также о случае с графиней Корнелией Бауди, имевшем место в Италии (и подробно описанном некиим Бьянкини, веронским пребендарием, автором ряда ученых трудов, в свое время слывшим человеком неглупым), а также - о свидетельствах господ Фодере и Мера, двух зловредных французов, упорно стремившихся изучить этот предмет, и, наконец, - о подтверждающем возможность подобных фактов свидетельстве господина Ле Ка, некогда довольно известного французского врача, который был столь невежлив, что жил в доме, где случилось происшествие подобного рода, и даже написал о нем статью; тем не менее первые из упомянутых авторитетов стоят на своем, и упрямство, с каким мистер Крук ушел из этого мира столь окольным путем, кажется им чем-то совершенно непозволительным и оскорбительным для них лично. Чем меньше переулок разбирается во всех этих спорах, тем больше все это нравится переулку, и с тем большим удовольствием он угощается яствами, которые можно получить в "Солнечном гербе". Вскоре появляется художник, сотрудник иллюстрированной газеты, с листами бумаги, - на которых передний план и фигуры уже нарисованы и годятся для чего угодно, Начиная с кораблекрушения на корнуэльском берегу и вплоть до парада в Гайд-парке * или митинга в Манчестере *, - и, расположившись в спальне миссис Перкинс, - комнате, которая навеки останется достопримечательностью, - мгновенно делает набросок с дома мистера Крука чуть ли не в натуральную величину, точнее, превращает этот дом в громадное здание - ни дать ни взять Тэмпл. А получив приглашение заглянуть в роковую комнату при лавке, он создает из нее помещение длиной в три четверти мили, а высотой в пятьдесят ярдов, чем переулок особенно восторгается. Все это время оба джентльмена, о которых говорилось выше, рыщут из дома в дом и присутствуют на философских диспутах, - словом, ходят всюду и слушают всех и каждого, однако успевают то и дело нырять в зал "Солнечного герба" и писать там маленькими хищными перьями на листках тонкой бумаги. И вот, наконец, появляется коронер и производит дознание, совершенно так же, как и в прошлый раз, если не считать того, что, особенно интересуясь этим случаем, как из ряда вон выходящим, он частным образом сообщает джентльменам присяжным, что "соседний дом, джентльмены, по-видимому, приносит несчастье; это - обреченный дом, но подобные вещи иной раз случаются, и это одна из тех загадок, которые мы разгадать не можем". Затем на сцену появляется "шестифутовик" и вызывает всеобщее восхищение. Мистер Гаппи принимает лишь очень незначительное участие в происходящих событиях, если не считать того, что дает показания, ибо, как и всем посторонним, ему велят "проходить, не задерживаясь", и он может только слоняться около таинственного дома, с острой горечью наблюдать, как мистер Смоллуид запирает дверь на замок, и обижаться на то, что в дом его не пускают. Но, прежде чем все заканчивается - то есть на следующий вечер после катастрофы, - мистер Гаппи находит нужным сообщить кое-что леди Дедлок. С замирающим сердцем и каким-то унизительным ощущением виновности, порожденным страхом и бодрствованием в "Солнечном гербе", молодой человек, некий Гаппи, подходит в семь часов вечера к подъезду особняка Дедлоков и просит доложить о себе ее милости. Меркурий отвечает, что миледи собирается ехать на званый обед; неужели он не видит кареты у подъезда? Да, он видит карету у подъезда; но тем не менее он желает видеть и миледи. Меркурий, как он вскоре скажет одному своему коллеге, тоже ливрейному лакею, охотно бы "вытолкал вон молодого человека", если бы не получил приказания принять его, когда бы он ни пришел. Поэтому он скрепя сердце решается провести молодого человека в библиотеку. Здесь он оставляет молодого человека в просторной, неярко освещенной комнате, а сам идет доложить о нем. Мистер Гаппи озирается по сторонам в полумраке, и всюду ему мерещится не то кучка угля, не то головешка, покрытая белой золой. Вскоре он слышит шорох. Уж ее... Нет, это не призрак, а прекрасная плоть в блистательном одеянии. - Прошу прощения у вашей милости, - говорит, запинаясь, мистер Гаппи в величайшем унынии, - я пришел не вовремя... - Я уже говорила вам, что вы можете прийти в любое время. Миледи садится в кресло и смотрит ему прямо в лицо, как и в прошлый раз. - Благодарю покорно, ваша милость. Ваша милость очень любезны. - Можете сесть. Тон у нее не особенно любезный. - Не знаю, ваша милость, стоит ли мне садиться и задерживать вас, ведь я... я не достал тех писем, о которых говорил, когда имел честь явиться к вашей милости. - Вы пришли только затем, чтобы сказать об этом? - Только затем, чтобы сказать об этом, ваша милость. Мистер Гаппи и так уже угнетен, разочарован, обескуражен, и в довершение всего блеск и красота миледи действуют на него ошеломляюще. Ей отлично известно, как влияют на людей ее качества, - она слишком хорошо это изучила, чтобы не заметить хоть ничтожной доли того впечатления, которое они производят на всех. Она смотрит на мистера Гаппи пристальным и холодным взглядом, а он не только не может угадать, о чем она сейчас думает, но с каждой минутой чувствует себя все более и более далеким от нее. Она не хочет начинать разговор, это ясно; значит, начать должен он. - Короче говоря, миледи, - приступает к делу мистер Гаппи тоном униженно кающегося вора, - то лицо, от которого я должен был получить эти письма, скоропостижно скончалось и... - Он умолкает. Леди Дедлок невозмутимо доканчивает его фразу: - И письма погибли вместе с этим лицом? Мистер Гаппи ответил бы отрицательно, если бы мог... но он не в силах скрыть правду. - Полагаю, - что так, ваша милость. Если бы он теперь мог заметить в ее лице хоть малейший признак облегчения! Но нет, этого он не заметил бы, даже если бы ее присутствие духа не смутило его окончательно и если бы сам он смотрел ей в лицо, а не отводил глаза. Он что-то бормочет срывающимся голосом, неуклюже извиняясь за свою неудачу. - Это все, что вы имеете мне сказать? - спрашивает леди Дедлок, выслушав его, или, точнее, выслушав то, что можно было разобрать в его лепете. Мистер Гаппи отвечает, что все. - Подумайте хорошенько, уверены ли вы в том, что ничего больше не желаете мне сказать, потому что вы говорите со мною в последний раз. Мистер Гаппи в этом совершенно уверен. Да он и правда ничего больше не хочет сказать ей сейчас. - Довольно. Я обойдусь без ваших извинений. Прощайте. И, позвонив Меркурию, она приказывает ему проводить молодого человека, некоего Гаппи. Но в доме в эту минуту случайно оказался пожилой человек, некий Талкингхорн. И этот пожилой человек, подойдя тихими шагами к библиотеке, в эту самую минуту кладет руку на ручку двери... входит... и чуть не сталкивается с молодым человеком, когда тот выходит из комнаты. Одним лишь взглядом обмениваются пожилой человек и миледи, и на одно лишь мгновение всегда опущенная завеса взлетает вверх. Вспыхивает подозрение, страстное и острое. Еще мгновение, и завеса опускается снова. - Прошу прощения, леди Дедлок... тысячу раз прошу прощения. Никак не ожидал застать вас здесь в такой час. Я думал, в комнате никого нет. Прошу прощения. - Не уходите! - останавливает она его небрежным тоном. - Пожалуйста, останьтесь здесь. Я уезжаю на обед. Я уже кончила свой разговор с этим молодым человеком. Расстроенный молодой человек выходит, кланяясь и подобострастно выражая надежду, что мистер Талкингхорн чувствует себя хорошо. - Так, так, - говорит юрист, посматривая на него из-под сдвинутых бровей, хотя кому-кому, а мистеру Талкингхорну достаточно лишь бросить взгляд на мистера Гаппи. - От Кенджа и Карбоя, кажется? - От Кенджа и Карбоя, мистер Талкингхорн. Моя фамилия Гаппи, сэр. - Именно. Да, благодарю вас, мистер Гаппи, я чувствую себя прекрасно. - Рад слышать, сэр. Желаю вам чувствовать себя как можно лучше, сэр, во славу нашей профессии. - Благодарю вас, мистер Гаппи. Мистер Гаппи выскальзывает вон крадущимися шагами. Мистер Талкингхорн, чей старомодный поношенный черный костюм по контрасту еще сильнее подчеркивает великолепие леди Дедлок, предлагает ей руку и провожает ее вниз по лестнице до кареты. Возвращается он, потирая себе подбородок, и в течение всего этого вечера потирает его очень часто. ГЛАВА XXXIV  Поворот винта - Что это такое? - спрашивает себя мистер Джордж. - Холостой заряд или пуля... осечка или выстрел? Предмет этих недоумений - распечатанное письмо, - явно приводит кавалериста в полное замешательство. Он разглядывает письмо, держа его в вытянутой руке, потом подносит близко к глазам; берет его то одной рукой, то другой; перечитывает, наклоняя голову то вправо, то влево, то хмуря, то поднимая брови, и все-таки не может ответить на свой вопрос. Широкой ладонью он разглаживает письмо на столе, потом, задумавшись, ходит взад и вперед по галерее, то и дело останавливаясь, чтобы снова взглянуть на него свежим взглядом. Но даже это не помогает. "Что же это такое, - раздумывает мистер Джордж, - холостой заряд или пуля?" Неподалеку от него Фил Сквод при помощи кисти и горшка с белилами занимается побелкой мишеней, негромко насвистывая в темпе быстрого марша и на манер полковых музыкантов песню о том, что он "должен вернуться к покинутой деве и скоро вернется к ней" *. - Фил! Кавалерист подзывает его кивком. Фил идет к нему, как всегда: сначала бочком отходит в сторону, словно хочет куда-то удалиться, потом бросается на своего командира, как в штыковую атаку. Брызги белил отчетливо выделяются на его грязном лице, и он чешет свою единственную бровь ручкой малярной кисти. - Внимание, Фил! Слушай-ка, что я тебе прочитаю. - Слушаю, командир, слушаю. - "Сэр! Позвольте мне напомнить Вам (хотя, как Вам известно, по закону я не обязан Вам напоминать), что вексель сроком на два месяца, выданный Вами под поручительство мистера Мэтью Бегнета на сумму девяносто семь фунтов четыре шиллинга и девять пенсов, подлежит к уплате завтра, а посему благоволите завтра же внести означенную сумму по предъявлении упомянутого векселя. С почтением Джошуа Смоллуид". Что ты на это скажешь, Фил? - Беда, хозяин. - Почему? - А потому, - отвечает Фил, задумчиво разглаживая поперечную морщину на лбу ручкой малярной кисти, - что, когда с тебя требуют деньги, это всегда значит, что быть беде. - Слушай, Фил, - говорит кавалерист, присаживаясь на стол. - Ведь я, можно сказать, уже выплатил половину своего долга в виде процентов и прочего. Отпрянув назад шага на два, Фил неописуемой гримасой на перекошенном лице дает понять, что, на его взгляд, это не может улучшить положения. - Но слушан дальше, Фил, - говорит кавалерист, опровергая движением руки преждевременные выводы Фила. - Мы договорились, что вексель будет... как это называется... переписываться. И я его переписывал множество раз. Что ты на это скажешь? - Скажу, что на этот раз переписать не удастся. - Вот как? Хм! Я тоже так думаю. - Джошуа Смоллуид, это тот, кого сюда притащили в кресле? - Он самый. - Начальник, - говорит Фил очень серьезным тоном, - по характеру он пиявка, а по хватке - винт и тиски; извивается как змея, а клешни у него как у омара. Образно выразив свои чувства и немного подождав дальнейших вопросов, мистер Сквод обычным путем возвращается к недобеленной мишени и громким свистом объявляет во всеуслышание, что он должен вернуться и скоро вернется к некоей воображаемой деве. Джордж, сложив письмо, подходит к нему. - Командир, - говорит Фил, бросив на него хитрый взгляд, - а все-таки есть способ уладить дело. - Уплатить долг, что ли? Чего бы лучше - да не могу! Фил качает головой. - Нет, начальник, нет... не такой плохой. Но способ есть; смотрите, как надо поступить! - говорит Фил, делая мастерской мазок своей кистью. - Ты хочешь сказать - "произвести побелку", то есть объявить себя несостоятельным должником? Фил кивает. - Ну и способ! А ты знаешь, что тогда будет с Бегнетами? Ты знаешь, что они разорятся, выплачивая мои долги? Так вот ты какой честный, Фил, - говорит кавалерист, разглядывая его с немалым возмущением, - хорош, нечего сказать! Стоя на одном колене перед мишенью, Фил горячо оправдывается, подчеркивая свои слова множеством аллегорических взмахов кистью и оглаживая большим пальцем края белой поверхности: оказывается, он совсем позабыл о поручительстве Бегнета, - но раз так, делать нечего, и пусть ни один волосок не упадет с головы любого члена этого достойного семейства; а пока он оправдывается, за стеной, в длинном коридоре, раздается шум шагов, и слышно, как кто-то веселым голосом спрашивает, дома ли Джордж. Бросив взгляд на хозяина, Фил поднимается, припадая на одну ногу, и отвечает: "Начальник дома, миссис Бегнет! Он здесь!" И вот появляется сама "старуха" вместе с мистером Бегнетом. "Старуха" никогда не выходит на улицу без серой суконной накидки, грубой, поношенной, но очень опрятной, и несомненно той самой, которой столь дорожит мистер Бегнет за то, что она проделала весь путь из другой части света домой, в Европу, вместе с миссис Бегнет и зонтом. А зонт - этот неизменный спутник "старухи" - тоже всегда сопровождает ее, когда она выходит из дому. Цвет у него такой, что подобного нигде в мире не увидишь, а вместо ручки - ребристый деревянный крюк, в конец которого, похожий на нос корабля или птичий клюв, вставлена металлическая пластинка, напоминающая оконце над дверью подъезда или овальное стеклышко от очков - украшение, не наделенное способностью оставаться на своем посту с тем упорством, которого можно было бы ждать от предмета, длительно связанного с британской армией. 3онт у "старухи" какой-то весь обвисший, расхлябанный, в его "корсете" явно не хватает спиц, а все потому, надо думать, что он много лет служил дома - буфетом, а в путешествиях - саквояжем. Как бы то ни было, "старуха" целиком полагается на свою испытанную накидку с ее объемистым капюшоном и потому никогда не распускает зонта, но обычно пользуется этим орудием как жезлом, когда, делая покупки, хочет указать на заинтересовавшие ее куски мяса или пучки зелени или же стремится привлечь внимание торговцев дружеским тычком. Она никогда не выступает в поход без своей корзинки для покупок, которая смахивает на колодец, сплетенный из ивовых прутьев и прикрытый двухстворчатой откидной крышкой. Итак, в сопровождении этих своих верных спутников, в простой соломенной шляпке, из-под которой весело выглядывает открытое загорелое лицо, миссис Бегнет, краснощекая и сияющая, появляется в "Галерее-Тире" Джорджа. - Ну, Джордж, старый друг, - говорит миссис Бегнет, - как вы себя чувствуете нынче утром? А утро-то какое солнечное! Дружески пожав ему руку, миссис Бегнет переводит дух после долгого пешего пути и садится отдохнуть. Приучившись отдыхать где угодно - и на верхушках обозных фур и на других столь же мало удобных местах, - она усаживается на твердую скамью, развязывает ленты своей шляпы, потом, откинув ее на затылок, складывает руки и, видимо, чувствует себя очень уютно. Между тем мистер Бегнет уже успел пожать руку своему старому товарищу и Филу, которого миссис Бегнет тоже приветствует добродушным кивком и улыбкой. - Ну, Джордж, - быстро начинает миссис Бегнет, - вот и мы с Дубом! - Она привыкла называть так своего мужа, должно быть потому, что в те времена, когда они познакомились, его прозвали в полку Железным дубом за удивительную твердость и жесткость черт его лица. - Мы зашли, чтобы, как всегда, уладить дело с этим поручительством. Дайте ему подписать новый вексель, Джордж, и он подпишет как полагается. - А я сам хотел зайти к вам нынче утром, - неохотно отзывается кавалерист. - Да, так и мы думали; но решили выйти пораньше, а Вулиджа - до чего он хороший мальчик! - оставили присматривать за сестрами, и вот, как видите, пришли к вам. Дуб теперь так занят на службе и так мало двигается, что ему полезно прогуляться. Но что с вами, Джордж? - спрашивает миссис Бегнет, прервав оживленную болтовню. - Вы прямо сам не свой! - Я действительно сам не свой, - отвечает кавалерист. - Меня немножко сбили с позиции, миссис Бегнет. Ее умные острые глаза сразу же угадывают правду. - Джордж! - Она поднимает указательный палец. - Не говорите мне, что случилось что-то нехорошее с поручительством Дуба! Не говорите так, Джордж, ради наших детей! Кавалерист смотрит на нее, и лицо у него расстроенное. - Джордж, - продолжает миссис Бегнет, размахивая обеими руками для пущей выразительности и то и дело хлопая себя ладонями по коленям, - если вы допустили, чтобы с поручительством Дуба случилось что-то нехорошее, если вы его запутали, если по вашей милости наше добро пойдет с молотка, а я вижу по вашему лицу, Джордж, - читаю как по-печатному, - что не миновать нам этого самого молотка, значит вы поступили очень скверно, а нас обманули жестоко. Жестоко, Джордж, скажу я вам. Вот что! Мистер Бегнет обычно неподвижен, как насос или фонарный столб, но сейчас он кладет широкую правую ладонь на лысую голову, как бы затем, чтобы защитить ее от душа, и в великом замешательстве смотрит на миссис Бегнет. - Джордж, - говорит его "старуха", - я вам просто удивляюсь! Джордж, мне стыдно за вас! Я бы никогда не поверила, Джордж, что вы можете так поступить! Как говорится, "лежачий камень мохом обрастает", а я всегда знала, что вы не лежачий камень, значит мохом не обрастете, но у меня и в мыслях не было, что вы способны унести наш маленький пучок моха, - ведь на этот пучок Бегнету с детьми жить надо. Сами знаете, как он работает и какой он степенный. А Квебек, Мальта, Вулидж - вы же знаете, какие они; вот уж не ожидала, что у вас хватит духу, что у вас может хватить духу так нам удружить. Ох, Джордж! - И миссис Бегнет вытирает накидкой непритворные слезы. - Как вы могли? Миссис Бегнет умолкла, мистер Бегнет, сняв руку с головы, словно душ уже прекратился, безутешно взирает на побледневшего мистера Джорджа, а тот в отчаянии смотрит на серую накидку и соломенную шляпу. - Слушай, Мэт, - начинает кавалерист сдавленным голосом, обращаясь к мистеру Бегнету, но не отрывая глаз от его жены, - мне тяжело, что ты принимаешь все это так близко к сердцу, - и я полагаю, что дело уж не так плохо, как кажется. Сегодня утром я действительно получил вот это письмо, - и он читает письмо вслух, - однако надеюсь, что все еще можно уладить. Ну, а насчет камня, что ж, это правильно сказано. Я и вправду не лежу на месте, а все качусь да качусь, а когда, бывало, скатывался на чужую дорогу, так ни разу не прикатил туда ничего хорошего; это я знаю. Но никто не любит твою жену и детей больше, чем их люблю я, твой старый товарищ, бродяга, и я верю, что вы оба простите меня, если можете. Не думайте, что я от вас что-нибудь скрыл. Это письмо я получил только четверть часа назад. - Старуха, - бурчит мистер Бегнет, немного помолчав, - скажи ему мое мнение. - Ох, почему он не женился, - отзывается миссис Бегнет, смеясь сквозь слезы, - почему не женился на вдове Джо Пауча в Северной Америке? Тогда не стряслась бы с ним эта беда. - Старуха правильно сказала, - говорит мистер Бегнет. - Почему ты не женился, а? - Ну, теперь у вдовы Джо Пауча, надо думать, есть муж получше меня, - отвечает кавалерист. - Так ли, этак ли, а я теперь здесь, и не женат на ней. Что же мне делать? Вот все, что у меня за душой, - сами видите. Это не мое добро, а ваше. Скажите слово, и я распродам все до нитки. Да если б только я мог надеяться, что выручу примерно ту сумму, какая нам нужна, я бы давно уже все распродал. Не думай, Мэт, что я покину вас в беде - тебя и твою семью. Я скорей продам самого себя. Но хотел бы я знать, - говорит кавалерист, с презрением ударив себя кулаком в грудь, - кто пожелает купить такую рухлядь. - Старуха, - бурчит мистер Бегнет, - скажи ему еще раз мое мнение. - Джордж, - говорит "старуха", - если хорошенько подумать, так вас, пожалуй, и не за что очень осуждать, - вот разве только за то, что вы завели свое дело без средств. - Ну да, и это было как раз в моем духе, - соглашается кавалерист, покаянно качая головой, - именно в моем духе, я знаю. - Замолчи! - прерывает его мистер Бегнет. - Старуха... совершенно правильно... передает мои мнения... так выслушай меня до конца!