оварищескими встречами! - Так я и думал, - бормочет лесничий. - Не одно, так другое, вечно эти беспорядки... - Дайте мне сейчас же честное слово, что вы никому не проговоритесь. - Само собой, господин ротмистр, честное благородное слово! Да разве я посмею? Они пожимают друг другу руки. Ротмистр уже недоволен, что проболтался, да еще Книбушу. Хотя в сущности он ничего не сказал такого, чего бы тот уже не знал. Или почти ничего. Лесничий ведь тоже в заговоре! Но между ними устанавливается неловкое молчание. Хорошо, что в коридоре показывается молодой человек, с тросточкой, в фасонистой кепке, денди да и только, такому франту от души пожелаешь отбыть три года военной службы. Он постукивает по козырьку своей кепки и говорит: - Извиняюсь! Где здесь отрекаются от религии? - Что? - чуть не кричит ротмистр. - От религии где отрекаются, говорят - это здесь. - Хорошо, но почему вы собираетесь отрекаться от религии? - Ротмистр возмущен, что у мальчишки, еще недавно делавшего в штаны, может быть такое желание. - А курить здесь запрещено! - С чем вас и поздравляю, хозяин, - снисходительно бросает юноша и, вихляя задом, идет по коридору. Он исчезает за дверью, нагло не выпуская изо рта сигарету. - Ну и невежи пошли! - возмущается ротмистр. - Отрекаются от религии! Курят! Что у них только на уме! Ротмистр раздражался все больше и больше, он метал гневные взгляды на объявление на стене: куда это годится, если оно повешено только для него, для ротмистра, а таким фертам на запрет наплевать. - Эй, послушайте! - крикнул он служителю, который опять как тень промелькнул в коридоре. - Когда же тут у вас начнется? - Я же вам сказал, что придется немножко обождать, - обиженно ответил служитель. - Но было назначено в половине одиннадцатого, а сейчас уже скоро одиннадцать! - Я же вам сказал, что вас вызовут. - Нельзя заставлять людей ждать здесь часами! - все больше сердился ротмистр. - Мне каждая минута дорога... - Да я ведь не знаю, - нерешительно сказал служитель и поправил форменную фуражку. - Мне ничего точно не сказано, возможно... Покажите-ка вашу повестку. - Меня вовсе и не вызывали! - воскликнул оскорбленный ротмистр. - Я только так, за компанию с ним пришел. - Ах так, - сказал служитель, рассердившись в свою очередь. - Вас вовсе и не вызывали, а вы на меня кричите. Ступайте домой, если вам некогда ждать! Куда лучше будет! - И, покачав головой, он торопливо пошел по коридору. Оба посмотрели ему вслед. - Знаете что, - вдруг сказал ротмистр и очень ласково взял лесничего за локоть. - В сущности он прав. Чего мне здесь торчать? Ведь он говорит, что, возможно, мы еще долго прождем. - Но, господин ротмистр! - воскликнул старик и в свою очередь просительно взял хозяина за локоть. - Не покинете же вы меня в беде! Я так обрадовался, когда встретил вас, господин ротмистр, вы же собирались меня отвоевать! - Ну да, собирался, Книбуш! - сказал ротмистр со всей сердечностью, какую обычно порождает нечистая совесть. - Дело ведь не во мне! Я ведь сейчас же пошел с вами и очень охотно! - Ах, господин ротмистр, подождите еще немножко! - клянчил лесничий. - Может быть, сейчас начнется, так бы это хорошо было... - Но, Книбуш! - с упреком воскликнул ротмистр. - Вы ведь знаете, чем я рискую! Я ведь здесь во Франкфурте не ради собственного удовольствия! Я должен успеть приобрести машину, сами знаете... - Но, господин ротмистр!.. - Нет, Книбуш, будьте же мужчиной, - решительно заявил ротмистр и высвободил руку из руки лесничего, который все еще умоляюще держал его за локоть. - Мужчина, бывший унтер-офицер - а испугался каких-то брехунов штафирок. Говорю вам, Книбуш, если даже вас вызовут сейчас, сию минуту, я все же уйду! Вам полезно еще разок взглянуть опасности в лицо! Вы что-то слишком нюни распускаете! С этими словами ротмистр кивнул Книбушу коротко, но милостиво и пошел по коридору к выходу. Он свернул на лестницу и исчез. А Книбуш опустился на скамью для подсудимых, обхватил голову руками и в отчаянии подумал: "Все они, все господа таковы! Наобещают с три короба, да все на ветер. Я ведь ему ясно сказал, что мне грозит, может быть, даже в тюрьму угожу! Нет, он все-таки не может подождать, машину купить понадобилось! Будто нельзя купить ее сегодня вечером или завтра утром! И ради таких людей каждый день рискуешь собственной шкурой, того и гляди пулю всадят! Ну, да я ему это припомню!" - Что, ушел твой долговязый скандалист? - раздался чей-то наглый голос. И когда Книбуш, весь затрясшись, поднял голову, перед ним стоял низенький, противный с виду человек в круглых очках, с глазами как у совы, с толстыми губами. Зато одет он был шикарно: спортивная меховая куртка, гольфы, чулки в клетку и полуботинки на толстой подошве. - Что тебе здесь в суде понадобилось, Мейер? - с удивлением спросил лесничий. И, оглядывая с головы до ног бывшего управляющего, с завистью сказал: - Господи, Мейер, как это ты устраиваешься? Каждый раз, как тебя встретишь, ты все лучше одет, а вот мы не знаем, где денег на подметки взять! - Н-да, - усмехнулся Мейер, - голова на плечах есть! - Он хлопнул ладонью себя по макушке, так что зазвенело. - В наши дни деньги-то на полу валяются! Тебе что-нибудь нужно, Книбуш? Могу тебя выручить, дать миллиончик-другой, можно и миллиард. - Что деньги... - захныкал лесничий. - Мне помощь нужна. Сегодня мое дело слушается, я ведь рассказывал тебе про Беймера... - Ну, приятель, это я все знаю! - прервал Книбуша Мейер-губан и положил свою сверкающую перстнями руку ему на плечо. - Потому-то я и здесь. Я еще вчера на крытом рынке видел объявление: "Дело по обвинению Книбуша, лесничего в Нейлоэ, комната восемнадцать...", я и подумал, человек я свободный, почему не помочь старому приятелю... Могу рассказать, какой ты исправный служащий... - Ты порядочный человек, Мейер, - заметил растроганный лесничий. - Никогда бы не подумал, что ради меня ты пойдешь в суд. - Что здесь такого, Книбуш? - самодовольно сказал недоросток Мейер. - Но теперь мне, конечно, вышла отставка, раз у тебя в свидетелях такие важные баре, как господин ротмистр фон Праквиц. - Так ведь он же меня оставил на мели, Мейер! - пожаловался лесничий. - У него нет времени минутку подождать, потому как мое дело не сразу началось. Ему во что бы то ни стало сию же минуту машину купить понадобилось. - Сам видишь, деньги на полу валяются, Книбуш! - сказал Мейер и прищурился. - Даже у ротмистра есть деньги на покупку машины... - Есть ли у него деньги, этого я не знаю, и не думаю, чтоб были, - сказал лесничий. - Разве что они в Берлине ему денег на это дали, все может быть... - Какие такие они? - Ну, те самые - ты знаешь: помнишь того лейтенанта, когда ты лес подпалил? - А, та история! - Мейер презрительно усмехается. - Чепуха, Книбуш, за это ни один человек и бумажной марки не даст. - Не скажи, Мейер, сам увидишь, в ближайшие же дни! Но я молчу, я честное слово дал... молчу! - И молчи, Книбуш! Не говори ни слова! - поддакнул Мейер. - А все-таки с твоей стороны нехорошо, ты же знаешь, что я истый немец и националист и готов выступить против красных, чем скорей, тем лучше... - Я дал честное благородное слово, - все еще упрямится лесничий. - Не сердись, Мейер! - Да что ты, Книбуш, чего ради мне сердиться, - рассмеялся Мейер. - Я тебя даже обедать приглашаю, помнишь, как тогда: рейнвейн, шампанское, "Турецкая кровь"... Пойдем, старик! И он подхватил лесничего под руку и уже тащит его за собой. - Куда ты, Мейер! - взмолился перепуганный лесничий. - А дело мое как?.. - Идем! Идем! - настаивает Мейер. - Твое дело? Можешь смело пропустить стаканчик за твое дело, вот именно: за твое дело! - Он торжествующе посмотрел на лесничего. - Да, мокрая курица, да! Удивлен? Будь я такой же плохой товарищ, как ты, я бы тоже воды в рот набрал, пускай, дескать, посидит старый ворон, да я не таковский. Пойдем, Книбуш, вылакаем стаканчик! - Но, Мейер... - Твое дело отпало, Книбуш, лопнуло. Твое дело фьють, Книбуш! Сбежало! - Мейер, голубчик! - Лесничий чуть не плачет. - Книбуш, сегодня в девять часов утра Беймер сбежал!.. - Мейер, миленький, лучше тебя и на свете нет, один ты меня пожалел! - Крупные слезы катятся по щекам лесничего прямо в бороду. Он так рыдает, что Мейеру приходится крепко хлопнуть его по спине. - Это правда, Мейер? - Когда я собственными глазами видел, Книбуш! Хитрая лиса этот Беймер! Все умирающим прикидывался, решили везти его на суд в карете скорой помощи, вынесли на носилках из больницы - даже к носилкам не привязали, так плох был бедняга, а он шасть с носилок, санитаров свалил и в больничный сад... Крики, погоня... Я тоже погнался, да не в том направлении, думал: лучше для моего друга Книбуша будет, если его не поймают... - Мейер! - Все, конечно, было подготовлено заранее. Беймера ведь в больнице навещали не раз и не два. На противоположной стороне ждала машина - взмахнул крылышками! И улетел! - Мейер, голубчик, никогда тебе этого не забуду! Требуй с меня чего хочешь. - Ничего я не требую. Можешь мне ничего не рассказывать. Давай только пообедаем вместе. - Все тебе расскажу - другие меня в беде покинули, только ты помог. Что тебе нужно знать? - Ничего мне знать не нужно. Вот если ты со мной посоветоваться хочешь или у тебя какие опасения насчет путча, тогда валяй! Я тебе всегда помочь готов. А вообще - мне на это плевать. Но тут Мейер прекратил дружеские излияния. Теперь этот трехвершковый человечек распекает служителя. - Безобразие, что это за порядки? Держите здесь целый час старика, а сами отлично знаете, что главный свидетель обвинения тягу дал! - У нас, сударь, так скоро ничего не делается, - говорит служитель. - Официально дело еще не снято, официально нам еще ничего не известно об исчезновении одного свидетеля... - Но вы-то ведь знаете? - Знать-то мы это давно знаем! И судьи уже ушли. - Слушайте вы, чертова кукла! - говорит Мейер (лесничий потрясен, как бесцеремонно этот недоросток обращается со здешним служителем). - А ведь моему другу тоже не мешало бы уйти и на радостях вспрыснуть это дело... - Мне что! - говорит служитель. - Если бы не служба, я бы сам с вами пошел. - Ну, так пойдите после службы. - И с видом владетельного принца Мейер достает из кармана куртки комок небрежно смятых кредиток. Он вытаскивает из комка одну, сует в руку служителю, важно желает: - Хорошего аппетита. Ну, Книбуш, пойдем! И уходит вместе с Книбушем. Книбуш в восторге последовал за своим другом, за единственным человеком на этом свете, на которого он может положиться. 10. СУПРУЖЕСКАЯ ССОРА ИЗ-ЗА МАШИНЫ - Почему ты не отправишь машину? - спросила фрау Эва мужа по дороге из конторы на виллу. Машина стояла во дворе, около шофер курил сигарету. Ротмистр минутку колебался, признаться жене в покупке было не так-то легко. Разговоров потом не оберешься. - Я оставлю машину... пока на несколько дней, - прибавил он с улыбкой, увидев, как испугалась жена. - Послезавтра многое решается - для нас тоже. - Фингер, - сказал ротмистр шоферу. - Подвезите нас к вилле. Я еще не решил, куда поставить на эти дни машину - ну, да как-нибудь устроим. Пока вы будете жить у нас, лакей укажет вам где. - Отлично, господин ротмистр, - ответил шофер Фингер и распахнул перед женой хозяина дверцу. Фрау фон Праквиц со смешанным чувством неприязни, страха и раздражения посмотрела на блестящее, покрытое лаком, обитое мягкой кожей чудище. - Я не понимаю... - пробормотала она и села в машину. Она не откинулась на спинку, нет, она сидела прямая и напряженная, хотя казалось так заманчиво прислониться к подушкам, утонуть в них. Машина загудела и, мягко покачиваясь, как колыбель, поехала между службами. Из-за отправки арестантов, из-за выступления жандармов весь народ был на ногах, и потому все увидели машину, улыбающегося ротмистра, неподвижно сидевшую фрау фон Праквиц, морщинку, залегшую у нее меж бровей. У фрау Эвы было мучительное чувство, словно из всех окон замка тоже глядят им в спину. "Не следовало мне садиться в эту проклятую машину! - с огорчением подумала она. - Ахим опять сделал глупость. А теперь родители подумают, что и я к ней причастна". Больше месяца разлуки, общение со Штудманом оказали свое действие: фрау фон Праквиц тоже изменилась. Прежде при всяком необдуманном поступке мужа она думала: "Как бы мне это скрыть?" Теперь она думала: "Только бы никто не счел, что и я к этому причастна!" - Нравится тебе машина, Эва? - улыбаясь, спросил ротмистр. - Не будешь ли ты так любезен объяснить, Ахим, - сказала она запальчиво, - что это означает? Неужели эта машина?.. Ротмистр постучал пальцем шоферу в спину: - Теперь прямо - да, светлый дом, направо спереди... - Затем к жене: - После скажу!.. Это - "хорх", чувствуешь, какой мягкий ход? Она берет только двадцать литров горючего на сто километров, нет на тридцать... я, знаешь, позабыл, да это и не важно... Машина дала гудок и остановилась перед виллой. - Надо будет сделать сюда въезд, - сказал погруженный в свои мысли ротмистр. - Что? - подскочила фрау Эва. - Ведь всего на несколько дней! Ты ведь взял машину на несколько дней. Из дому выбежала Виолета. - Ах, папа, папа! Ты приехал? - Она обняла отца, он не успел даже вылезти из автомобиля. - Это ты купил машину? Красота! Как она называется? Какую можно развить скорость? А управлять научился? Мама, пусти меня посидеть... - Видишь! - с упреком сказал ротмистр жене. - Вот это называется радость! Виолета, будь добра, проводи господина Фингера к Губерту. Пусть временно займет комнату для приезжих в мезонине. Автомобиль может пока здесь постоять. Пожалуйста, Эва. - Ну, Ахим, - сказала фрау Эва, она была действительно взволнована. - Объясни мне теперь, сделай милость, что все это значит... Она села и сердито посмотрела на мужа. Чем большую вину чувствовал за собой ротмистр, тем он был любезнее. Он, не выносивший от окружающих раздраженного или хотя бы резкого слова, сейчас был сама кротость, несмотря на дурное настроение жены. Но это-то и внушало фрау Эве опасения. - Что это значит? - спросил он, улыбаясь. - Кстати, мы еще и не поздоровались как следует, Эва. В конторе с тебя не сводил глаз гувернер. - Господин фон Штудман! Да, он охотно на меня смотрит и никогда не бывает невежлив. И он не кричит... - В глазах фрау Эвы вспыхнули опасные огоньки. Ротмистр счел за лучшее в данную минуту не настаивать на нежной встрече воссоединившихся супругов. - Я тоже не кричу, - сказал он, улыбаясь. - Я уже больше месяца не кричу. И вообще я замечательно отдохнул... - А почему ты вдруг взял и вернулся? - Видишь ли, Эва, - сказал ротмистр, - я ведь не знал, что помешаю тебе. Мне пришло в голову, что первого октября как-никак важный день; я подумал, а может быть, я вам здесь понадоблюсь?.. Это звучало очень любезно и очень скромно, но потому-то и не понравилось жене. - Без предупреждения... - удивилась фрау Эва. - Как это ты вдруг ни с того ни с сего вспомнил про первое октября? - Ах, знаешь, - сказал он немного раздраженно, - я ведь никогда не был охотником до писем, а потом там вышла маленькая неприятность... Барон фон Берген, помнишь, тот, что подвел Штудмана, ну, так вот, меня он тоже нагрел. Не намного, на несколько марок. Но он с ними сбежал, и советник медицины страшно разволновался... - И тут ты вспомнил про первое октября, понимаю, - сухо заметила фрау фон Праквиц. Ротмистр сделал гневный жест. Она быстро встала, взяла его за лацканы пиджака и слегка встряхнула. - Ахим, Ахим! - вздохнула она. - Ну чего ты вечно сам себе лжешь! Ведь уже сколько лет я все жду: вот он чему-то научится, вот он изменится - и вечно, вечно все то же самое! - Как себе лгу? - спросил он недовольно. - Пожалуйста, Эва, оставь в покое мой пиджак. Он только что отутюжен. - Прости... Как ты себе лжешь? Так вот, Ахим, тебя оттуда просто выставили, из-за какой-нибудь глупости или необдуманного поступка. Ты не хочешь мне в этом признаться, а в поезде тебе пришло в голову, что первого октября надо платить аренду - поэтому ты теперь и себе и мне очки втираешь... - Если, по-твоему, это так, - сказал он с обидой, - хорошо, пожалуйста, меня оттуда выставили, и теперь я здесь. Или мое присутствие здесь нежелательно? - Но, Ахим, если это не так, скажи хоть слово. И как ты себе представляешь свою помощь? Ты достанешь деньги? У тебя есть планы? Ты же знаешь, папа поставил условием, чтобы ты уехал на более или менее продолжительное время, а ты возвращаешься без всякого предупреждения - мы даже не могли подготовить родителей... - О чувствах моего тестя я, признаться, не подумал. Я просто думал, что ты обрадуешься... - Но, Ахим! - воскликнула она в отчаянии. - Не будь ребенком! Чему тут радоваться? Мы ведь не молодожены, не могу я сиять, как только увижу тебя? - Это верно, сиять ты не сияешь! - Мы ведь здесь боремся за аренду. Только аренда может нам обеспечить тот скромный бюджет, к которому мы привыкли! Что мы без нее будем делать? Я ничему не училась и ничего не умею, а ты... - Я, конечно, тоже ничего не умею! - с упреком сказал ротмистр. - Какая муха тебя укусила, Эва? Ты совсем другой стала! Хорошо, я поспешил вернуться, может быть, это было необдуманно. Согласен, но разве это повод говорить мне, что я ничему не учился и ничего не умею? - Ты забываешь машину, что стоит у подъезда! - воскликнула она. - Ты знаешь, Ахим, мы никак не вылезем из безденежья, а у подъезда стоит новенькая машина, цена которой десять тысяч марок золотом, не меньше. - Семнадцать, Эва, семнадцать тысяч! - Хорошо, пусть семнадцать тысяч. Мы уже так зарвались, что теперь нам, можно сказать, все равно, стоит она десять тысяч или семнадцать тысяч. Ни десяти, ни семнадцати мы заплатить не можем. Ну, так как же обстоит дело с машиной, Ахим? - С машиной все в порядке, Эва, - заявил ротмистр. Перед лицом крайней опасности спокойствие вернулось к нему. Ему не хотелось новой сцены. Он не желал больше слушать неприятные разговоры, он вправе делать то, что делает. Муж, которому жена в течение двадцати лет во всем потакала, никогда не поймет, почему она вдруг больше не хочет того, что хочет он. Жена, которая двадцать лет молчала, улыбалась, прощала, терпела, в его глазах бунтовщица, если она потеряет терпение и на двадцать первом году заговорит, начнет жаловаться, обвинять, требовать объяснений. Она мятежница, против Которой дозволена любая военная хитрость. Двадцать лет терпения дают ей только право терпеть и на двадцать первом году. А потом ротмистр не видел никаких трудностей. Его неуравновешенный характер, его безграничный оптимизм рисовали ему все в самом розовом свете. Незачем даже неправильно изображать покупку автомобиля, чтобы оправдаться перед женой, надо просто сказать, как могла осуществиться покупка. Ведь женщины в таких вещах ничего не смыслят. - С машиной все в порядке, Эва, - сказал он поэтому. - Я, собственно, не имею еще права говорить, но тебе я могу сказать, что купил ее в известной мере по предписанию свыше. - По предписанию свыше? Что это значит? - Ну, по поручению, для другого лица. Короче говоря: для военного ведомства. Фрау фон Праквиц задумчиво посмотрела на мужа. Никогда не обманывавший ее трезвый взгляд на вещи, обычно не изменяющий женщине, говорил ей, что тут что-то не так. - Для военного ведомства? - спросила она в раздумье. - Почему же военное ведомство не само покупает автомобили? - Дорогая моя, - заявил ротмистр с чувством собственного превосходства, - военное ведомство связано сейчас тысячью разных вещей. Берлинской говорильней, которая не разрешает никаких кредитов. Версальским договором. Сыщиками. Сотнями шпионов. К сожалению, оно должно делать тайно то, что считает необходимым. Фрау фон Праквиц в упор посмотрела на мужа. - Значит, за автомобиль заплатило военное ведомство? - спросила она. Ротмистр охотно бы сказал "да", но он знал, что по условию второго октября предстоит уплатить пять тысяч марок золотом. Все же он попытался кое-как выпутаться: - Заплатить не заплатило. Но деньги будут мне возмещены. - Вот как? - сказала она. - А поскольку военное ведомство вынуждено держать свои действия в тайне, оно, вероятно, никаких письменных обязательств не дает? Хуже всего было то, что ротмистру все очень быстро надоедало, даже его собственная ложь. Все это так скучно, так обстоятельно. - Я получил служебный приказ, - сказал он сердито. - Я еще, слава богу, не забыл, что я офицер, и, не рассуждая, выполняю то, что мне говорит старший по чину. - Да ведь ты же не офицер, Ахим! - в отчаянии воскликнула она. - Ты частное лицо, и если ты как частное лицо покупаешь машину, то ручаешься за нее всем своим частным достоянием! - Слушай, Эва, - сказал ротмистр, решившись положить конец этим расспросам. - Я, собственно, не имею права говорить, но я тебе все скажу. Первого октября, послезавтра, теперешнее правительство будет свергнуто рейхсвером и другими военными объединениями. Все подготовлено. Я получил служебное предписание первого октября в шесть часов утра быть в Остаде с автомобилем, с этим вот автомобилем! - Ой, как чудесно бы! - сказала она. - Другое правительство! Не это болото, в котором все больше увязаешь. Просто замечательно! - Минуту она сидела молча, потом: - Но... - Нет, Эва, пожалуйста, - решительно сказал он. - Никаких "но", ты знаешь, что поставлено на карту. Вопрос исчерпан. - А господин фон Штудман? - спросила она вдруг. - Он ведь тоже офицер! Он разве ничего не знает? - Мне это неизвестно, - сухо сказал ротмистр. - Я не знаю, по какому принципу подбирались люди. "Конечно, он ничего не знает", - подумала она. - А папа? Один из самых богатых людей в округе. Неужели и его не пригласили? - О твоем папаше, к сожалению, говорилось очень неодобрительно, - со злобой заметил ротмистр. - Он опять собирается всех перехитрить - хочет дождаться, чем все кончится, а потом уж присоединиться. "Папа осторожен", - раздумывала фрау фон Праквиц. И вдруг ее испугала новая мысль: - А если путч не удастся? Что тогда? Кто заплатит за машину? - Обязательно удастся! - Но, возможно, и не удастся, - настаивала она. - Ведь не удался же Капповский путч. Семнадцать тысяч марок золотом! - Но он обязательно удастся! - Что ни говори, а это возможно! Тогда мы разорены! - В таком случае пришлось бы возвратить машину! - А если она будет конфискована? Или пострадает от выстрелов? Семнадцать тысяч марок! - Когда я в кои-то веки купил автомобиль, ты только и знаешь, что твердишь о семнадцати тысячах марок, - с обидой сказал ротмистр. - А когда твой дорогой папаша требует с нас неслыханные суммы, которые нас разоряют, ты говоришь: мы обязаны уплатить. - Но, Ахим! Платить за аренду мы должны обязательно, а иметь машину совсем не обязательно! - Я получил приказание по службе! - Он заупрямился, как осел. "Ничего не понимаю", - раздумывала она. - Ты ведь прямо из санатория. Не думал ни о чем, кроме своей охоты на кроликов. И вдруг ни с того ни с сего заговорил о путче и о покупке автомобиля... Она задумчиво посмотрела на него. Внутреннее чутье все снова предостерегало ее: что-то здесь не вяжется. Ротмистр покраснел от ее взгляда. Он быстро нагнулся, взял из портсигара сигарету, зажигая ее, сказал: - Прости, но ты совершенно не в курсе. Дело подготовлялось заранее, я знал о нем еще до отъезда. - Ахим, не говори этого! - попросила она. - Ты бы обязательно мне рассказал! - Я обещал молчать. - Не верю! - воскликнула она. - Вся эта история для тебя самого полная неожиданность. Не поссорься ты с тайным советником Шреком, ты бы сидел еще там и стрелял кроликов, и о путче, покупке машины и обо всем этом вообще не было бы разговора. - Я не хотел бы еще раз услышать, что ты мне не веришь, выходит, что я лгун, - сказал он с угрозой. - Кроме того, я могу доказать свои слова. Спроси у лесничего, он тебе скажет, что в Нейлоэ очень многие мужчины только ждут приказания. Спроси Виолету, она подтвердит, что в лесу твоего отца есть тайный склад оружия. - Виолета тоже знает? - воскликнула она, смертельно оскорбленная. - И это называется у вас доверием, это - семья! Я здесь мучаюсь, унижаюсь перед папой, высчитываю каждый грош и хлопочу, я все выношу, покрываю ваши глупости - а у вас от меня тайны? У меня за спиной вы устраиваете заговоры, делаете долги, рискуете всем, ставите на карту наше существование, и я не должна ничего знать? - Эва, прошу тебя! - воскликнул он, испугавшись действия своих слов. Он протянул ей руку. Она посмотрела на него, сверкая глазами. - Нет, мой друг! - в гневе воскликнула она. - Это уж слишком! Книбуш - старый болтун; Виолета, несовершеннолетняя, незрелая девочка, с тобой в заговоре - а в отношении меня ты ссылаешься на обещание молчать. Я ничего не должна знать, я не заслужила доверия, которое ты оказываешь им обоим... - Эва, прошу тебя! - молил он. - Дай мне сказать тебе... - Нет, - вскипела она. - Ничего мне не говори! Очень тебе благодарна за признания задним числом! Всю нашу совместную жизнь так было. Я устала! Больше не хочу! Пойми же, - гневно воскликнула она и топнула ногой. - Не хочу! Я уже все это сто раз слышала, просьбы о прощении, клятвы взять себя в руки, ласковые слова - нет, спасибо! Она направилась к двери. - Эва, - сказал он и бросился за ней. - Я не понимаю, чего ты волнуешься. - Он боролся с собой. Затем, после тяжелой внутренней борьбы: - Хорошо, я сейчас же отошлю машину обратно во Франкфурт. - Отошлешь машину! - презрительно крикнула она. - Что мне машина! - Но ты сама же только что сказала. Будь же последовательна, Эва. - Ты даже не понял, о чем речь! Речь не о машине, речь о доверии! О доверии, которого ты вот уже двадцать лет требуешь от меня, считая, что иначе и быть не может, а сам ко мне не имеешь... - Послушай, Эва, - перебил он ее, - скажи мне, пожалуйста, точно, чего ты от меня хочешь. Я тебе уже говорил, что готов сейчас же отправить машину обратно во Франкфурт, несмотря на служебный приказ... Собственно... Я, право, не знаю, как мне потом оправдаться... Он опять запутался, опять стал слаб. Она смотрела на него холодными, злыми глазами. И вдруг в одно мгновение, в это самое мгновение, она увидела мужа, с которым прожила бок о бок почти четверть века, в его подлинном свете: слабый, без сдерживающих центров, не владеет собой, безрассудный, безвольный, поддающийся любому воздействию, болтун... "Не всегда он был таким!" - говорило ей сердце. Да, прежде он был другим, но тогда и время было другое. Он был баловнем судьбы, жизнь ему улыбалась, никаких трудностей он не знал, так легко было проявлять только хорошие стороны своего характера! Даже во время войны: у него были начальники, которые указывали ему что делать, служебная дисциплина. Военная форма со всем, что с ней связано, вот что держало его тогда в струне. Как только он ее снял, так сразу и распустился. Теперь она видела, что у него за душой ничего нет, ничего, абсолютно ничего, что дало бы ему силы бороться, - ни веры, ни цели. Без твердого руля в такое путаное время он сейчас же запутался. Но пока все это с молниеносной быстротой мелькало у нее в голове, пока она смотрела в это давно знакомое лицо, лицо, в которое смотрела чаще, чем в любое другое, в душе у нее зазвучал голос, тихий, торжественный, осуждающий: "Твое создание! Твое дитя! Твоя это вина!" Все жены, которые целиком отдаются своим мужьям, снимают с них все заботы, все прощают, все сносят, рано или поздно переживают такую минуту: их создание обращается против них. Творение обращается против творца, нежное попустительство и доброта становятся виной. Она слышала, что он говорит, но едва ли слышала его слова. Она видела, как размыкаются и смыкаются губы, она видела, как появляются и исчезают складки, морщины на лице; когда-то оно было гладким, тогда, когда она впервые заглянула в него; подле нее, с ней, при ней, при ее участии стало оно тем лицом, каким было сейчас. Голос его громче зазвучал у нее над ухом; она опять понимала, что он говорит. - Ты все твердишь о доверии, - заметил он с упреком. - Я, право, проявил очень много доверия. Я оставил тебя здесь одну больше чем на месяц, я доверил тебе все именье. Арендатор-то в конце концов я... Она вдруг улыбнулась. - Да, да, арендатор ты, Ахим! - сказала она с легкой насмешкой. - Ты господин и повелитель и оставил меня, бедняжку, слабую женщину, совсем одну... Не будем больше говорить об этом. Если хочешь, пусть и машина здесь остается, надо все обсудить. Я хотела бы еще подробно поговорить обо всех этих делах с господином фон Штудманом; может быть, у папы что-нибудь выведать... Опять неправильно! Всегда она делает не то, что нужно! Как только она становится мягче, он становится жестче. - Я ни в коем случае не хочу, чтобы Штудман узнал об этих делах, - сказал он сердито. - Если к нему не обращались, значит на то есть свои причины. А что касается папаши... - Хорошо, - согласилась она, - оставим папу в покое. Но господин фон Штудман должен знать. Только он один в курсе наших денежных дел, он один может сказать, в состоянии ли мы заплатить за машину... - Неужели ты не понимаешь, Эва? - гневно воскликнул он. - Я не желаю, чтобы Штудман критиковал мои поступки. Он мне не нянька! - Спросить его необходимо, - настаивала она. - Если путч потерпит неудачу... - Слушай! - гневно воскликнул ротмистр. - Я запрещаю говорить Штудману хоть слово об этом деле! Запрещаю! - Какое право ты имеешь запрещать мне? С какой стати должна я поступать так, как ты считаешь правильным, когда ты все, все решительно делаешь не так, как надо? Обязательно потолкую с господином Штудманом... - Когда дело касается твоего друга Штудмана, ты так упорна... - сказал он со злобой. - Ведь он же и твой друг? - Он резонер, всезнайка, общая нянька! - воскликнул взбешенный ротмистр. - Если ты скажешь ему хоть слово об этом деле, я немедленно его выгоню! - Он весь напыжился и крикнул: - Увидим, кто здесь хозяин! Долго, долго смотрела она на него, лицо у нее было спокойное, бледное. От ее взгляда он опять заколебался. - Будь же благоразумна, Эва, - попросил он. - Согласись наконец, что я прав. Ни слова в ответ. Потом она быстро повернулась и, уходя, сказала: - Хорошо, мой друг, Штудману я ничего не скажу. Я вообще больше ничего не скажу. Не успел он ей ответить, как остался один. Он недовольно посмотрел вокруг. После долгого спора он чувствовал себя каким-то опустошенным, неудовлетворенным. Он настоял на своем, но на сей раз это его не радовало. Он хотел стряхнуть это чувство: пустяки, бесконечный поток слов, споры по пустякам - из-за чего? Из-за того, что он купил машину! Если он может платить свыше двадцати тысяч марок золотом за аренду, значит, он может позволить себе и автомобиль. Даже у некоторых крестьян есть машины! В Бирнбауме есть крестьянин, так у того и машина и моторный плуг. А еще один крестьянин, так у того двадцать пять швейных машин в сарае стоят, надо же во что-нибудь вкладывать деньги! Вещи - это ценность! А он купил машину даже не ради собственного удовольствия; если бы майор Рюккерт не приказал, ему бы и в голову не пришло. Он сделал это ради правого дела! Но она не понимает, она не хочет понять. У самой в туалетном столе есть ящик, чуть ли не в метр длиной, в сорок сантиметров шириной, доверху полный чулок. И все время покупает новые чулки! На это деньги всегда есть! Он уже больше месяца не тратит на себя ни пфеннига - только на патроны для кроликов да на вино к столу - и при первой же его трате она поднимает крик! Негромко и мелодично гуднул у подъезда автомобиль, его автомобиль, его блестящий, покрытый лаком "хорх"! Обрадовавшись случаю отвлечься, ротмистр высунул голову из окна. Его дочь Виолета сидела за рулем и развлекалась, нажимая на кнопку гудка. - Брось играть, Вайо! - крикнул он. - Лошадей напугаешь. - Ну и машина, папа, - красота! Лучше тебя на свете нет! Машина определенно самая красивая во всей округе. - Зато и дорогая! - шепнул ротмистр, покосившись на верхний этаж. Вайо, смеясь, прищурилась: - Не бойся, папа. Мама вышла. Верно, опять в контору! - В контору? Та-ак! - рассердился ротмистр. - Дорогая, папа? - опять спросила Вайо. - Ужасно дорогая! Семнадцать. - Семнадцать сотен? По-моему, не много за такую первоклассную машину. - Что ты, Вайо! Семнадцать тысяч! - Зато у нас, папа, самая красивая машина на всю округу! - Правда? Я тоже говорю! Если уж покупать, так приличную вещь! - Мама, должно быть, не совсем того же мнения? - Пока еще не совсем! Но погоди, вот поедет покататься, другое запоет. - Слушай, папа... - Да? Что тебе? - Когда можно будет покататься? Сегодня можно? Ах! Оба ребенка радовались одинаково. Нянек не было, - няньки сидели в конторе. - Знаешь, папа, что я придумала. Что, если нам прокатиться по лесу? Там ведь жандармы устроили облаву на арестантов. А вдруг мы их поймаем! Наша машина такая неслышная и быстрая! А затем можно заехать в Бирнбаум. Дядя Эгон и кузены лопнут от зависти. - Не знаю, - нерешительно заметил ротмистр. - Может быть, и мама поедет? - Ну что ты, мама! Ей приятней сидеть в конторе! - Та-ак. А что шофер делает? - Обедает на кухне. Но он скоро кончит. Позвать? - Хорошо! Послушай-ка, Вайо! Отгадай, кого я сегодня в поезде встретил? - Кого? Как я могу угадать, папа? Да кто угодно из соседей мог быть в поезде. Дядю Эгона? - Ну что ты! Тогда бы я тебе и угадывать не предложил! Нет, нашего лейтенанта! - Кого? - Виолета покраснела как жар. Она опустила голову. В смятении она так сильно нажала на гудок, что автомобиль громко заревел. - Перестань безобразничать, Вайо! Понимаешь, Виолета, того самого лейтенанта, который был тогда так невежлив... - Шепотом: - Того самого, что с оружием... - Ах, того, - шепнула Виолета. Она все еще не поднимала головы, она возилась с рулем. - Я думала, ты имел в виду кого-нибудь из знакомых... - Нет, тогдашнего грубияна! Помнишь: "В присутствии дам о таких вещах не говорят!" - Ротмистр рассмеялся, но сейчас же опять стал серьезен. - Он, кажется, довольно важная птица, Вайо, что верно, то верно; несмотря на молодость, дельный малый. Дочь совсем тихо: - Да, папа... - В сущности он виноват, что я купил машину. - Тоже совсем тихо, очень таинственно: - Виолета, они задумали большое дело, и твой папа с ними заодно... Ротмистр фон Праквиц всего третий раз за день проговорился о своей тайне; вот почему это все еще доставляло ему удовольствие. - Против социалистов, папа? - Правительство будет свергнуто, дочка. (Это было сказано очень торжественно.) Послезавтра, первого октября, я для этого поеду на автомобиле в Остаде! - А лейтенант? - Какой лейтенант? Ах, тот лейтенант! Ну, он, конечно, тоже принимает участие. - И бои будут, папа? - Вполне возможно. По всей вероятности. Но, Виолета, ты ведь не боишься? Дочь офицера! Я проделал мировую войну, неужели же мне бояться каких-то уличных боев. - Нет, папа! - Ну то-то же! Выше голову, Виолета! Смелость города берет! Слушай, шофер, верно, уже поел. Позови его. Надо вернуться засветло. Он видел, как дочь вылезла из машины и медленно, опустив голову, в раздумье пошла к дому. "Вот она меня по-настоящему любит, - с гордостью подумал ротмистр. - Как она вздрогнула, когда услышала, что будут бои. Однако она замечательно умеет владеть собой!" Но ротмистр радовался не любви своей дочери, а только возможности мысленно попрекнуть этой любовью жену, которая ни на минуту не подумала о тех опасностях, навстречу которым он шел, она думала только о покупке автомобиля, о хозяйственных трудностях, арендной плате, доверии... А пока ротмистр, гордый любовью дочери, которая ценит его, одевается для автомобильной прогулки, Вайо, словно пришибленная, стоит в небольшой прихожей с одной думой на сердце: "Послезавтра! Мы так больше и не видались, а его могут убить. Послезавтра!" 11. ФРАУ ЭВА И ШТУДМАН СДРУЖИЛИСЬ После ссоры с мужем фрау фон Праквиц без какой-либо определенной мысли поднялась к себе в спальню. Фрау Эве казалось, что ей надо поплакать. Она посмотрела на себя в зеркало, висевшее над умывальником; уже не совсем молодая, но еще очень недурная собой женщина, чуть выпуклые глаза, как при базедовой болезни, в данный момент какие-то застывшие. У нее было такое ощущение, словно жизнь покинула ее, она зябла, сердце в груди было мертво, как камень... Но вскоре она позабыла, что стоит перед зеркалом и рассматривает себя... "За какие достоинства? - снова шептал ей внутренний голос. - Ведь было же что-то, за что я его полюбила! Что я в нем видела? И так долго!" Бесконечная вереница картин проносилась перед ней, воспоминания о том времени, когда они только что поженились. Молодой лейтенант; обер-лейтенант; зов из сада; как очаровательно безрассудно он вел себя при рождении Виолеты; первое возвращение подвыпившего мужа с товарищеской пирушки, гарнизонный праздник летом - внезапно нахлынувшее на них обоих острое влечение толкнуло их, женатых людей, в объятия друг другу тут же в парке, полном гостей, заставив позабыть о положении, о людской молве; его первые седые волосы: он начал седеть уже на тридцатом году - тайна, которая была известна только ей одной, его флирт с Армгард фон Буркгард; корзина с деликатесами от Борхарда, которую он привез ей, и вдруг ей стало ясно: раз и навсегда прошло то, из-за чего пролито столько слез. Тысяча торопливо мелькающих воспоминаний, светлых и темных, но все погружены в бледную, недобрую, серую муть. Когда любовь ушла, у женщины вдруг открываются глаза... Она видит того, кого прежде любила, таким, каким видят его остальные, такой же, как и все, самый дюжинный человек, без особых достоинств... и тогда она смотрит на этого обыденного человека безжалостными глазами жены, которая два десятка лет прожила с ним бок о бок, наперед знает каждое его слово, посвящена во все мелочи, во все его слабости - вот тут-то, да, именно тут, и встает беспощадный вопрос: "Во имя чего? За какие достоинства? Чего ради я так много терпела, улаживала, прощала, что в нем такого, ради чего я приносила все эти жертвы?" Ответа нет, образ, в который только любовь вдохнула жизнь, без любви стал безжизненным, какой-то шутовской персонаж, гримасы, капризы, грубости - невыносимая марионетка, каждая веревочка, которой она приводится в движение, нам известна. Фрау Эва услышала на лестнице шорох шагов; она вздрагивает и приходит в себя. Она слышит голоса двух мужчин, верно, Губерт с шофером спускаются из мезонина. Шофер, дорогой автомобиль! На минуту Эву охватывает желание быть дочерью своего отца - хитрой, себе на уме... "Пусть похозяйничает! - думает она. - Он хочет быть всему головой - увидит, каково управляться без меня и... Штудмана! Деньги за машину, за аренду... Скажу Штудману, пусть завтра не едет, пусть не привозит денег... И людей для уборки картофеля пусть не нанимает... Увидит, как безнадежно увязнет в первую же неделю! Я и вправду устала вечно вымаливать у него разрешение делать то, что надо... Вот теперь увлечен путчем, а это ведь тоже очередная авантюра, папа не с ними, Штудман не с ними, брат не с ними - его уговорили в последнюю минуту! Увидит..." Но это лишь нашло на нее и тут же исчезло. Она смотрит на свое лицо в зеркале, совсем близко; у рта залегла самодовольная черточка. Эта черточка ей не нравится: теперь глаза уже блестят, но и блеск этот ей тоже не нравится: таким огнем сверкает злорадство. "Нет, - решает она, - так не надо. Этого я не хочу. Если это действительно конец, как мне сейчас представляется, то и без моего участия все