Брет Гарт. Компаньон Теннесси
-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Н.Волжина.
Авт.сб. "Трое бродяг из Тринидада". М., "Детская литература", 1989.
-----------------------------------------------------------------------
Вряд ли кому-нибудь из нас было известно его настоящее имя. Впрочем,
это обстоятельство не причиняло нам ни малейших неудобств в общении с ним,
так как в 1854 году почти всех обитателей Сэнди-Бара окрестили заново.
Прозвища давались или по какой-нибудь особенности в одежде, как это было с
"Нанковым Джеком", или в насмешку над каким-нибудь чудачеством, как с
"Содовым Биллом", который валил в хлеб свой насущный несуразное количество
соды, или же из-за простой обмолвки, чему служит доказательством "Железный
Пират", - тихий, безобидный человек, обязанный своей мрачной кличкой тому,
что он неправильно произносил термин "железный пирит". Кто знает, может
быть, так закладывались основы примитивной геральдики? Впрочем, я склонен
объяснять пристрастие к прозвищам тем фактом, что в то время настоящее имя
человека можно было узнать только с его собственных слов, никем и ничем не
подтвержденных.
- Так тебя, говоришь, зовут Клиффорд? - с бесконечным презрением
обратился Бостон к одному скромному новичку. - Такими Клиффордами в
преисподней хоть пруд пруди! - И тут же представил нам несчастного,
которого действительно звали Клиффорд, под именем "Болтуна Чарли". Эта
кличка, рожденная минутным вдохновением нечестивца Бостона, так и пристала
к Клиффорду на всю жизнь.
Но вернемся к Компаньону Теннесси, которого мы только и знали под этим
именем, выражавшим его отношение к другому лицу. То, что он существует сам
по себе как личность, и довольно яркая, стало нам ясно гораздо позже. В
1853 году он отправился из Покер-Флета в Сан-Франциско подыскать себе
жену, но дальше Стоктона не уехал. Там его пленила одна молодая особа,
прислуживавшая за столиками в ресторане, куда он ходил обедать. Однажды
утром он сказал ей что-то такое, что заставило ее улыбнуться отнюдь не
сурово, не без некоторого кокетства опрокинуть блюдо с гренками прямо на
его серьезную, простоватую физиономию, обращенную к ней, и скрыться на
кухне. Он проследовал туда же и через несколько минут вернулся, увенчанный
опять-таки гренками и лаврами победы. Неделю спустя судья сочетал их
браком, и молодожены приехали в Покер-Флет. Я сознаю, что этот эпизод
можно было бы разукрасить, но предпочитаю изложить его так, как он
излагался с Сэнди-Баре - на заявках и в салунах, где всякая
сентиментальность умеряется сильно развитым чувством юмора.
О супружеском счастье этой пары мало что известно, ибо сам Теннесси,
который жил тогда у своего компаньона, вскоре обратился к новобрачной с
какими-то словами, на которые она, как говорят, улыбнулась отнюдь не
сурово и целомудренно скрылась, на этот раз в Мэрисвилл, куда за ней
последовал и Теннесси и где они зажили вдвоем без помощи судьи. Компаньон
Теннесси отнесся к потере жены, как относился ко всему в жизни, - просто и
серьезно. Но когда Теннесси в один прекрасный день вернулся из Мэрисвилла
без жены своего компаньона - она улыбнулась еще кому-то и скрылась с ним,
- Компаньон Теннесси, ко всеобщему изумлению, первый пожал ему руку и
дружески приветствовал его. Люди, собравшиеся в каньоне поглазеть на
поединок, естественно, вознегодовали. Их негодование могло бы перейти в
едкие насмешки, но взгляд Компаньона Теннесси ясно говорил, что он не
способен оценить юмор. В самом деле, это был человек серьезный, склонный
всегда становиться на путь практических мероприятий, что в случае
каких-либо недоразумений с ним грозило неприятностями.
Между тем в Сэнди-Баре о Теннесси сложилось неблагоприятное мнение. Все
знали, что он нечисто играет, подозревали его и в воровстве. Все это в
равной степени набрасывало тень и на Компаньона Теннесси: продолжение их
дружбы после вышеизложенных событий можно было объяснить только
сообщничеством в преступлениях. Наконец виновность Теннесси стала
совершенно явной. Однажды он нагнал на дороге человека, который шел в
поселок Рыжая Собака. Впоследствии этот человек рассказывал, что Теннесси
развлекал его в пути разными анекдотами и воспоминаниями и вдруг ни с того
ни с сего закончил беседу следующими словами:
- А теперь, молодой человек, потрудитесь отдать мне ваш револьвер, нож
и деньги. Чего доброго, попадете в беду с таким арсеналом, а на деньги
ваши в Рыжей Собаке могут позариться какие-нибудь мошенники. Сдается, вы
говорили, что проживаете в Сан-Франциско? Постараюсь вас навестить там.
Надо сказать, что у Теннесси было недюжинное чувство юмора, которое не
покидало его даже тогда, когда он занимался серьезными делами.
Это был его последний подвиг. Рыжая Собака и Сэнди-Бар объединились
против грабителя. На Теннесси устроили облаву, как на медведя-гризли.
Видя, что сети опутывают его все туже и туже, он сделал отчаянную попытку
прорваться сквозь поселок, разрядив револьвер в толпу перед салуном
"Аркадия", и скрылся в Медвежьем каньоне. Но в конце каньона путь ему
преградил человек на серой лошади. С минуту они молча смотрели друг на
друга. Оба были бесстрашны, хладнокровны, уверены в себе; оба прекрасные
образчики цивилизации, которых в семнадцатом веке назвали бы героическими
личностями, а в девятнадцатом - попросту головорезами.
- Покажи свою игру - чья будет взятка, - спокойно сказал Теннесси.
- Два козыря и туз, - не менее спокойно ответил незнакомец, показывая
два револьвера и охотничий нож.
- Моя карта бита, - сказал Теннесси. Отпустив эту игрецкую шуточку, он
швырнул в сторону бесполезный револьвер, и под конвоем своего поимщика
отправился обратно.
Был жаркий вечер. Прохладный ветерок, поднимавшийся обычно с заходом
солнца из-за гор, поросших густым чапаралем, на этот раз миновал
Сэнди-Бар. В узком каньоне стоял душный запах смолы; с отмелей, заваленных
сплавным лесом, тянуло гнилью. Лихорадочная суматоха и жаркие страсти,
бушевавшие в тот день в поселке, еще не стихли. Вдоль речного берега, не
отражаясь в мутной воде, сновали огоньки. За темными стволами сосен ярко
светилось окно чердака над почтовой конторой, и сквозь незанавешенное
стекло зевакам, собравшимся внизу, были видны те, кто решал участь
Теннесси. А вверху, надо всем этим, вырисовываясь на темном небосводе,
поднималась Сьерра, далекая и равнодушная, увенчанная еще более далекими и
равнодушными звездами.
Суд над Теннесси велся настолько беспристрастно, насколько это
соответствовало стремлению судьи и присяжных хоть как-нибудь оправдать в
приговоре недостаточную юридическую обоснованность ареста и обвинительного
заключения. Закон Сэнди-Бара разил неумолимо, но не мстил. Азарт и ярость,
порожденные охотой на преступника, улеглись; заполучив Теннесси в свои
руки, эти люди готовы были терпеливо выслушать любую речь в его защиту,
заранее уверенные, что она будет недостаточно убедительна. Не сомневаясь в
виновности подсудимого, они охотно давали ему право использовать в своих
интересах любое колебание мнений. Уверенность в том, что преступник
заслуживает петли, позволяла предоставить ему такие возможности
защищаться, каких этот отчаянный смельчак, по-видимому, и не требовал.
Судья, вероятно, был озабочен больше, чем подсудимый, который, не
выказывая ни малейшего интереса к ходу дела, испытывал мрачное
удовольствие при мысли о том, какую ответственность он налагает на других.
"Я в вашей игре не участвую", - таков был его неизменный, но беззлобный
ответ на все вопросы. Судья - он же и поимщик Теннесси - на минуту
почувствовал смутное сожаление, что не застрелил его на месте в то утро,
однако поборол в себе эту человеческую слабость, как недостойную слуги
закона. Тем не менее, когда послышался стук в дверь и выяснилось, что в
пользу подсудимого хочет выступить Компаньон Теннесси, его сразу впустили.
Присяжные помоложе, начинавшие изнывать от этой внушительной процедуры, в
глубине души, может быть, приветствовали появление в зале суда нового
лица, которое отнюдь не отличалось внушительностью. Приземистый, с
квадратным, неестественно красным от загара лицом, в мешковатой
парусиновой куртке и забрызганных красной глиной штанах, Компаньон
Теннесси при любых обстоятельствах мог показаться фигурой весьма странной,
а сейчас он был просто смешон. Когда он нагнулся поставить на пол тяжелый
ковровый саквояж, полустертые буквы и надписи на заплатах, которыми
пестрели его штаны, сразу уяснили присутствующим, что этот материал
первоначально предназначался для менее возвышенных целей. Но Компаньон
Теннесси, как ни в чем не бывало, с весьма степенным видом прошел вперед,
учтиво поздоровался со всеми за руку, вытер свое серьезное, озабоченное
лицо красным носовым платком, чуть уступавшим в яркости цвету его кожи,
оперся могучей рукой о стол и обратился к судье со следующими словами:
- Я проходил мимо, - начал он извиняющимся тоном, - дай, думаю, зайду
послушаю, как обернется дело Теннесси... моего компаньона. Вечер-то какой
душный! Что-то я не припомню такой жары в Сэнди-Баре.
Он немного помолчал и, так как никто не проявил желания предаться
вместе с ним метеорологическим воспоминаниям, снова прибег к помощи
носового платка и старательно вытер лицо.
- Вы имеете что-нибудь сказать о подсудимом? - спросил наконец судья.
- Вот, вот! - обрадовался он. - Я ведь компаньон Теннесси, я знаю его
почти четыре года, насквозь знаю, как облупленного, и в беде и в счастье с
ним был. Не по душе мне некоторые его повадки, что греха таить! Но нет в
нем ничего такого, чего бы я не знал, и все его проделки мне известны. И
когда вы спрашиваете меня напрямик, как мужчина мужчину: "Знаете ли вы
что-нибудь о своем компаньоне?" - то я говорю тоже напрямик, как мужчина
мужчине: "Неужто человек может не знать своего компаньона?"
- И это все, что вы хотели сказать? - нетерпеливо перебил его судья,
видимо опасаясь, что чувство юмора настроит суд на более гуманный лад.
- Все, - ответил Компаньон Теннесси. - Мне против него не пристало
говорить. А если рассудить, как было дело... Теннесси понадобились деньги,
до зарезу понадобились, а одолжаться у своего старого компаньона он не
хочет. Так что же Теннесси делает? Подкарауливает какого-то чужака и
разделывается с этим чужаком по-своему. А вы подкарауливаете Теннесси и
тоже разделываетесь с ним по-своему. Положение у вас равное. И вот я, как
человек рассудительный, спрашиваю вас, джентльмены, а вы тоже люди
рассудительные, - так это или не так?
- Подсудимый, - прорвал его судья, - есть у вас вопросы к этому
человеку?
- Что вы, что вы! - засуетился Компаньон Теннесси. - Я сам по себе
пришел. А суть дела вот в чем: Теннесси ни с кем не посчитался - чужаку
это дорого обошлось и нашему поселку тоже. Как же будет по-честному? Одни
скажут - так, другие - эдак. Вот у меня здесь золота на тысячу семьсот
долларов и часы - почти все мое богатство. Вот давайте и разочтемся! - И
не успели ему помешать, как он высыпал содержимое саквояжа на стол.
Одно мгновение жизнь Компаньона Теннесси висела на волоске. Двое-трое
вскочили со своих мест, несколько рук потянулось к припрятанному в
карманах оружию, и предложение "вышвырнуть оскорбителя в окно" не было
исполнено только благодаря тому, что судья предостерегающе поднял руку.
Теннесси посмеивался. А компаньон его, по-видимому не замечая общей
суматохи, опять утерся платком.
Когда порядок был восстановлен и Компаньону Теннесси наконец весьма
выразительно и красноречиво дали понять, что такое преступление не
искупить деньгами, лицо его омрачилось и стало совсем багровым; те, кто
стоял рядом с ним, заметили, как задрожала его заскорузлая рука,
опиравшаяся о стол. Он начал убирать золото обратно в саквояж, но как-то
нерешительно, точно еще не вполне поняв возвышенного чувства
справедливости, владевшего трибуналом, и теряясь от мысли, что мало
предложил. Потом он обратился к судье со словами: "Я сам по себе пришел,
мой компаньон тут ни при чем", - поклонился присяжным и шагнул к выходу,
но судья остановил его:
- Если хотите что-нибудь сказать Теннесси, говорите сейчас.
Впервые за все время глаза подсудимого встретились с глазами его
странного адвоката. Теннесси улыбнулся, показав свои белые зубы, и со
словами: "Плохая карта, дружище!" - протянул ему руку. Компаньон Теннесси
пожал ее, пробормотав: "Шел мимо, дай, думаю, загляну - послушаю, как тут
дела обернутся", - потом добавил, что "вечер душный", снова вытер лицо
платком и, не сказав больше ни слова, удалился.
При жизни эти двое больше не встретились. Неслыханное оскорбление,
нанесенное судье Линчу [Линч Чарлз - американский плантатор-расист, живший
в XVIII веке; суд Линча - расправа над неграми и прогрессивно настроенными
белыми без суда и следствия], - попытка дать взятку этому фанатичному,
слабому, ограниченному, но неподкупному судье - окончательно устранила в
сознании этой мифической личности всякие колебания относительно судьбы
Теннесси. И на рассвете осужденный под надежным конвоем пошел ей навстречу
к вершине Марли-Хилла.
Как произошла эта встреча, с каким хладнокровием вел себя Теннесси, как
он отказался что-либо сказать, насколько исполнители приговора справились
со своей задачей - все это, с присовокуплением морали и предостережений на
будущее всем злоумышленникам, было в свое время изложено редактором
"Глашатая Рыжей Собаки", который находился в числе зрителей на вершине
Марли-Хилла, и я с удовольствием отсылаю читателя к его красноречивому
отчету. Но прелесть летного утра, сладостная гармония земли, воздуха и
неба, пробуждающиеся к жизни вольные леса и горы, ликование обновленной
природы и, самое главное, нерушимое спокойствие в вышине не попали на
страницы газеты, будучи явлениями малопоучительными для общества. И все
же, когда жалкое и безумное деяние свершилось и жизнь с ее надеждами и
возможностями покинула тело, повисшее между небом и землей, птицы пели,
цветы благоухали, солнце светило так же радостно, как всегда; и весьма
возможно, что "Глашатай Рыжей Собаки" был прав.
Компаньона Теннесси но было в толпе, окружавшей зловещее дерево. Но
когда люди стали расходиться, их внимание привлекла неподвижно стоявшая у
дороги тележка, запряженная ослом. Подойдя ближе, все узнали почтенную
Джинни и двуколку - собственность Компаньона Теннесси, на которой он
свозил с участка отработанную породу; а подальше, под каштаном, вытирая
пот с лоснящегося лица, сидел и сам хозяин этого выезда. В ответ на чей-то
вопрос он сказал, что приехал за покойным, "если не будет возражений". Он
никого не торопит - он сегодня не работает и может подождать, покуда
джентльмены не кончат своего дела.
- Если найдутся желающие присутствовать на похоронах, - добавил
Компаньон Теннесси, как всегда просто и серьезно, - пусть приходят.
Возможно, тут заговорило чувство юмора, которым, как я уже отмечал,
славился Сэнди-Бар, а возможно, и что-нибудь большее, но две трети зевак
сразу приняли приглашение.
В полдень тело Теннесси передали его компаньону. Когда тележка
подъехала к роковому дереву, мы увидели, что на ней стоит продолговатый
ящик, очевидно сколоченный из досок промывного желоба и наполовину набитый
древесной корой и хвоей. Сама двуколка была украшена ивовыми ветками и
благоухающими цветами каштана. Как только тело положили в ящик. Компаньон
Теннесси прикрыл его просмоленным брезентом, с серьезным видом взобрался
на узенькое сиденье и, поставив ноги на оглобли, стегнул ослицу. Двуколка
двинулась с той благопристойной медлительностью, которая была свойственна
Джинни даже при менее торжественных обстоятельствах. Провожающие - народ
незлобивый - отчасти из любопытства, отчасти ради шутки потянулись кто
впереди, кто сзади, кто по бокам. Но оттого ли, что мало-помалу дорога
начала суживаться, оттого ли, что в них восторжествовало чувство
благопристойности, все они постепенно выстроились парами позади этого
убогого катафалка, с виду ничем не отличаясь от обычной похоронной
процессии. Джек Фолинсби вначале пытался сделать вид, будто играет
похоронный марш на воображаемом тромбоне, но, не встретив сочувствия и
одобрения, быстро стушевался, что свидетельствовало об отсутствии в нем
дара истинного юмориста, умеющего обходиться без аудитории.
Дорога проходила Медвежьим каньоном, который ужа был укутан в траурные
сумерки и тени. Вдоль нее, вытянувшись гуськом, зарыв мохнатые ноги в
красную землю, как индейцы в мокасинах, стояли секвойи, и склоненные ветви
их неуклюже посылали гробу свое благословение. Заяц, с перепугу поднявшись
на задние лапы и дрожа всем телом, следил за процессией из придорожных
зарослей папоротника. Белки скакали по верхушкам деревьев, стараясь
получше рассмотреть, что делается внизу; сойки, расправив крылья, неслись
впереди них, точно форейторы. Наконец катафалк выехал на окраину
Сэнди-Бара и поравнялся с одинокой хижиной Компаньона Теннесси.
Даже в более веселую минуту это место не могло бы порадовать глаз.
Скучный ландшафт, убогое жилье, мерзость запустения вокруг - так вьют свои
гнездышки все калифорнийские золотоискатели, а здесь на всем лежала печать
какого-то особого уныния и заброшенности. В нескольких шагах от хижины
стояла плохонькая изгородь, за которой в недолгие дни супружеского счастья
Компаньона Теннесси был садик, теперь заросший папоротником. Подойдя
ближе, мы с изумлением увидели, что кучка земли, показавшаяся нам издали
свежевскопанной грядкой, была навалена у открытой могилы.
Двуколка остановилась у изгороди; отклонив предложения помочь ему,
Компаньон Теннесси все с тем же спокойным достоинством взвалил самодельный
гроб на плечи и сам опустил его в неглубокую могилу. Потом он прибил
гвоздями доски, заменившие гробу крышку, стал на маленький холмик рядом с
могилой, снял шляпу и неторопливо вытер платком лицо. Все поняли, что он
готовится произнести речь, и, разместившись кто на пнях, кто прямо на
каменистой земле, ждали, что будет дальше.
- Когда человек весь день бегал где вздумается, - медленно начал
Компаньон Теннесси, - то что ему надо сделать? Да вернуться домой,
конечно! А если сам он не может идти, то что должен сделать его лучший
друг? Доставить его домой! Так вот и Теннесси бегал где вздумается, а
теперь мы доставили его домой. - Он замолчал, поднял с земли кусочек
кварца, задумчиво потер его о рукав и продолжал: - Мне не впервой нести
Теннесси на спине. Сколько раз, бывало, я тащил его в хижину, когда он и
пальцем шевельнуть не мог. Сколько раз мы с Джинни поджидали его на холме
и везли домой, когда он и языком не ворочал и меня не узнавал. А вот
сегодня это в последний раз. - Он снова замолчал и снова осторожно потер
кусочек кварца о рукав. - И, знаете, нелегко это его компаньону. - Он
поднял с земли лопату с длинной ручкой. - А теперь, джентльмены,
похоронный обряд окончен. За ваше беспокойство премного вам благодарен, и
Теннесси тоже вас благодарит.
Отказавшись от нашей помощи, Компаньон Теннесси повернулся к нам спиной
и стал засыпать могилу; после минутного колебания толпа начала постепенно
расходиться. Поднявшись на холм, который закрывал Сэнди-Бар, люди
оглядывались назад и уверяли, будто отсюда видно Компаньона Теннесси и
будто он, кончив свое дело, сидит на могиле, поставив лопату между колен и
закрыв лицо красным платком. Впрочем, другие говорили, что на таком
расстоянии не отличить его лица от платка, и этот вопрос так и остался
неразрешенным.
Лихорадочное волнение того дня улеглось, но Компаньона Теннесси не
забыли. Тайное расследование отвело от него всякие подозрения в
сообщничестве с Теннесси и оставило невыясненным только вопрос о состоянии
его рассудка. Сэнди-Бар повадился захаживать к нему в хижину и одолевал
его своими неуклюжими, но дружескими услугами. Однако с того дня железное
здоровье и несокрушимая сила Компаньона Теннесси начали заметно сдавать,
и, когда пошли дожди и на каменистой могильной насыпи стали пробиваться
тонкие усики травы, он совсем слег.
Как-то ночью, в бурю, когда сосны у хижины раскачивались на ветру,
проводя своими тонкими пальцами по крыше, а снизу доносился рев и плеск
вздувшейся реки, Компаньон Теннесси поднял голову с подушки и сказал:
- Пора идти за Теннесси. Пойду запрягу Джинни. - Он хотел было встать с
койки, но человек, приставленный к нему для ухода, удержал его.
Сопротивляясь, он все еще продолжал бредить: - Ну, ну, Джинни, стой
спокойно, старушка. Темно-то как! Гляди, где тут колея, и про него тоже не
забывай. Ведь знаешь, напьется и рухнет поперек дороги. Держи вон к той
самой сосне на горе. Стоп! Ну, что я говорил? Вот он, идет сюда - сам
идет, трезвый, и лицо светится. Теннесси! Компаньон!
И тут они встретились.
Last-modified: Fri, 09 Aug 2002 06:21:03 GMT