Аласдер Грей. Поближе к машинисту
OCR: Phiper
Эта образованная, благожелательная пожилая дама была в прошлом школьной
учительницей, что проявляется в ее решительных манерах и неусыпном интересе
к окружающему. На вокзальном табло она читает, что поезд "Водолей" из
Дон-лона в Глагоз отправляется в 11.15 от платформы G, и это вызывает у нее
беспокойство. Она знает, что память у нее сдает, и все же уверена, что
раньше платформы обозначались цифрами, а не буквами, -- отчего же перемена?
Идя по платформе, она видит, что окна у вагонов очень маленькие, с
закругленными углами. Когда она последний раз ехала в поезде, окна шли вдоль
всего вагона широкой, почти непрерывной полосой. Она помнит еще и вагоны,
разделенные на купе с сиденьями лицом друг к другу, как в дилижансе, и
дверьми справа и слева; в каждой двери имелось окно, которое можно было
опустить или поднять и закрепить в нужном положении, продевая блестящие
латунные штифты в отверстия широкого кожаного ремня. У этих старых дверей
были блестящие латунные поворачивающиеся ручки. Она останавливается и
смотрит на дверь головного вагона современного поезда. Тут нет ни окна, ни
ручки -- только посередине квадратная пластмассовая кнопка с надписью
НАЖАТЬ. Она нажимает. Дверь едет вверх, как штора. Она проходит в вагон, и
дверь за ней захлопывается.
Она видит перед собой проход между рядами обращенных к ней сидений с
высокими спинками, по три в каждом ряду. За спинками шести передних сидений
не видно, что делается дальше. С одной стороны у окна сидит крепкий старик и
читает газету Британской ортодоксальной коммунистической партии. Учительница
одобрительно кивает: не будучи сама коммунисткой, она уважает радикальные
политические взгляды. Около старика -- женщина с выражением заботы на лице,
похожая на домохозяйку, подле нее -- непоседливый ребенок в голубом
хлопчатобумажном костюмчике. Учительница, гордая своей способностью
распознавать людей с одного взгляда, заключает, что перед ней три поколения
семьи, принадлежащей к слою квалифицированных рабочих. У противоположного
окна, выпрямив спины и глядя прямо перед собой, сидит чета среднего возраста
и из среднего класса. Поначалу кажется, что им нет друг до друга никакого
дела, но с еще одним одобрительным кивком учительница замечает, что левая
рука мужчины накрыла правую руку женщины, лежащую на подлокотнике. Заняв
свободное место рядом с четой, учительница произносит, не обращаясь ни к
кому в отдельности:
-- Нынешние поезда потому, наверно, выглядят как самолеты, что они
двигаются почти так же быстро! Жаль -- я, надо сказать, терпеть не могу
самолетов, -- но, по крайней мере, наше купе находится недалеко от того, что
в эпоху пара мы называли двигателем. Мне спокойнее, когда я сижу поближе к
машинисту.
-- Моему отцу так тоже спокойнее, хоть он ни за что не признается.
Правда, папа? -- отзывается домохозяйка, на что старик ворчит:
-- Помолчи, Мириам.
-- И мне тоже, мой друг, -- шепчет своему мужу дама с прямой спиной, и
он шепчет в ответ:
-- Я знаю, мой друг. Помолчи, будь добра.
Учительница мгновенно обозначает супругов как мистера и миссис Друг.
Довольная тем, что ей удалось завязать разговор еще до отправления, она
говорит:
-- В большинстве аварий поезд получает удар сзади -- правда ведь?
Поэтому в статистическом смысле безопасней располагаться ближе к двигателю.
-- Глупости! -- пищит ребенок.
-- Не смей грубить, Патси! -- прикрикивает мать, но учительница
произносит с энтузиазмом:
-- Вы знаете, ведь я педагог! Сейчас на пенсии. Но я умею обращаться со
своенравными детьми. Патси, почему ты думаешь, что я говорю глупости?
-- Потому что, когда случается авария, перед одного поезда
наталкивается на перед или зад другого, значит, безопасней всего сидеть в
середине.
Старик негромко хмыкает, другие взрослые улыбаются. После короткой
паузы учительница открывает кошелек, достает оттуда монету и говорит:
-- Патси, вот тебе новенькая блестящая серебристая пятифунтовая монета.
Возьми, потому что я действительно сказала глупость и очень мило было с
твоей стороны меня поправить.
Ребенок хватает монету. Взрослые смотрят на учительницу, и разговор
готов принять новое направление, но его прерывает неожиданный звук.
Из-под обшивки подголовников раздается мелодичный сигнал, после чего
тихий, ровный, дружелюбный голос произносит:
-- Добрый день, добрые люди! Я -- капитан Роджерс, ваш машинист, рад
вас приветствовать на поезде "Водолей 1999", который проследует из Донлона в
Глагоз с остановками Бирчестер, Шлу, Спиттенфитни и Глайк. Поезд отправится
в конце настоящего объявления, прибудет в Бирчестер ровно через сорок одну
минуту. Чай, кофе и сандвичи будут предложены вам в двадцать три получаса, и
соответственно последним сведениям с фондовой биржи чай будет стоить фунт
шестьдесят пенсов, кофе -- фунт девяносто девять пенсов. Сандвичи продаются
по цене прошлой недели, которая предположительно останется неизменной в
продолжение всего пути. Буфет уже открыт. Британская железнодорожная
компания желает вам приятной поездки. Благодарю за внимание.
В левое окно учительница видит проплывающую мимо опору вокзального
навеса, затем пейзаж из черепичных крыш и светлых домов-башен, который
вскоре затуманивается и исчезает совсем.
Другие пассажиры возмущаются ценой чая. Учительница говорит:
-- Но, по крайней мере, они нас предупредили. А что такое двадцать три
получаса? Явный симптом старческого слабоумия у пенсионерки, но вот никак не
могу освоиться с этим новым обозначением времени.
-- Одиннадцать тридцать, по-моему, -- отвечает домохозяйка неуверенно.
-- Утра?
-- По-моему, да.
-- Не будь дурочкой, Мириам, -- резко вмешивается старик. -- Двадцать
три получаса -- это двадцать три с половиной минус двенадцать, то есть
одиннадцать с половиной, и получаем одиннадцать тридцать вечера.
-- Нет, нет, нет! -- возбужденно кричит ребенок. -- Наш учитель
говорит, что из-за компьютеров теперь нельзя делить сутки пополам.
Компьютеры не умеют считать по полсуток, поэтому двадцать три получаса --
это двадцать три и еще полчаса.
-- Патси! -- негромко, но грозно произносит старик. -- Если ты скажешь
хоть
слово в ближайшие десять минут, я тебе вышибу ровно половину зубов.
Учительница огорченно вздыхает. Помолчав, она говорит:
-- А как бы хорошо, если бы нам оставили наш полдень и по двенадцати
часов до и после него. Но даже вокзальные часы теперь другие. Вместо
круглого циферблата, где по краю видны все часы и минуты -- и прошлое, и
будущее, -- мы получили квадратное табло, на котором нет ничего, кроме
текущей минуты. Ноль восемь часов двадцать минут, потом хлоп -- ноль восемь
часов двадцать одна минута. Меня словно зажимают в тиски. Зажимают и в то же
время пихают вперед. И я уверена, что компьютеры можно научить считать по
двенадцати. Некоторые из них, я слышала, очень даже смышленые. Нет, ненавижу
этот легонький щелчок, когда минута превращается в следующую.
-- И я ненавижу, мой друг, -- шепчет миссис Друг.
-- Я тоже, мой друг. Помолчи, будь добра, -- отзывается муж.
-- Время и деньги! -- говорит учительница, вновь вздыхая. -- Столько
всего исчезло разом: маленькие фартинги с птичками, толстые коричневые
трехпенсовики, серебряные шестипенсовики, старые полупенсовики. Ты знаешь,
Патси, что полупенсовики раньше были диаметром в целый дюйм, как нынешние
двухпенсо-вики?
-- А что такое дюйм? -- спрашивает ребенок.
--Два целых запятая пять три девять восемь сантиметра. А старые пенсы
были прелестными увесистыми медяками по двести сорок штук на фунт, мы таких
больше не увидим, там была изображена сама Британия в просторе морском, да
еще маленький военный корабль и Эддистонский маяк. А знаешь, ведь эта
Британия действительно жила на свете. Это мало кому известно. Ее скопировали
с... ну, с подружки "веселого монарха", только не Нелл Гвин ("Веселый
монарх" -- прозвище британского короля Карла II; Нелл Гвин -- его
фаворитка.). Очень много нашей истории умещалось на старых пенсах! Они сами
были историей! Даже в шестидесятые еще встречались монеты с молодой
королевой Викторией, а уж старая королева попадалась так часто, что на нее и
внимания не обращали. Ты только подумай! Каждый раз, расплачиваясь за
покупки, мы брали в руки монеты, которые, может быть, бренчали в карманах у
Чарльза Диккенса, доктора-отравителя Причарда (Эдвард Уильям Причард-- врач
из Глазго, осужденный в 1865 г. за убийство жены и тещи) и Изамбарда
Кингдома Брюнеля (английский инженер, проектировщик мостов и железных
дорог).
-- Вам, может быть, интересно будет знать, мадам, -- замечает мистер
Друг, -- что если вычесть из веса пенса, существовавшего до перехода на
десятичную систем>, вес нынешнего пенса, то этого количества меди хватит,
чтобы изготовить электрические цепи для девятисот семидесяти трех карманных
телевизоров.
-- Но БЫЛО ЛИ ЭТО СДЕЛАНО? -- кричит старик с такой яростью, что все
удивленно на него смотрят.
-- Простите, не вполне вас понял, -- говорит мистер Друг.
-- Медь! -- гневно отвечает старик. -- Медь, которая высвободилась,
когда монеты стали меньше, НЕ БЫЛА ИЗРАСХОДОВАНА на дешевые телевизоры для
масс! Она пошла на электрические цепи для противоракетной системы, которая
обошлась британскому налогоплательщику в сто восемьдесят три МИЛЛИАРДА
фунтов и устарела за два года до ввода в действие!
-- У меня нет желания вступать с вами в политические споры, сэр, --
говорит мистер Друг и вновь поворачивает голову к окну. Старик фыркает и
углубляется в свою газету.
Женщины смущены наступившим неловким молчанием. Мать посылает Патси в
буфет купить на полученную монетку шоколадный бисквит, и тогда учительница
вполголоса спрашивает ее, какого пола ее ребенок. Мать также вполголоса
объясняет, что в наши дни слишком много внимания уделяется полу и половой
жизни, что ее мать никогда не говорила с ней на эти темы и что Патси сделает
свой собственный выбор, когда вырастет. Учительница одобрительно кивает, но
замечает, что, по ее опыту, дети бывают благодарны родителям за некоторое
руководство. Мать не соглашается; говорит, что родители должны только
научить ребенка хорошо себя вести; что, по крайней мере, Патси не станет
одной из этих жутких феминисток -- или пижонистым парнем.
-- Котофеем, -- неожиданно произносит старик.
-- А что это такое, папа? -- спрашивает дочь.
-- Пижоны были в сороковые годы, -- объясняет он. -- Битники -- в
пятидесятые. Хиппи -- в шестидесятые. Рокеры -- в семидесятые. Панки -- в
восьмидесятые. А теперь они называют друг друга котофеями.
-- Правда? -- удивляется учительница. -- Как только молодые люди друг
друга не называли. Чуваки, хипари, бритоголовые, братки, сестрички,
металлисты, рэйверы -- я в какой-то момент махнула рукой и называю их
"молодежь". В криминальной хронике они всегда идут как юнцы и подростки.
-- Правильно! -- вмешивается мистер Друг и хочет что-то добавить, но
вновь вслед за мелодичной трелью раздается ровный дружелюбный голос.
-- Добрый день, добрые люди. Говорит капитан Роджерс. Мы движемся с
очень хорошей скоростью. Слева мелькают засаженные деревьями шлаковые отвалы
пригородов Донлона, справа -- соевые поля корпорации "Британский джем --
Голливог". К сожалению, только что полученная информация с фондовой биржи
вынуждает нас повысить стоимость кофе до двух фунтов сорока пенсов за
чашку... -- в этом месте возмущенные возгласы пассажиров на несколько секунд
заглушают голос машиниста. -- Цена на печенье, по прогнозам, останется
стабильной по крайней мере до Шлу. Пассажиры, интересующиеся транспортом,
знают, что сегодня -- особый день для Британской железнодорожной компании.
Ровно через полторы минуты исполняется сто пятьдесят лет с того момента, как
Изам-бард Кингдом Брюнель нанес торжественный удар по последней заклепке
Большого королевского Пеннинского подвесного моста имени принца Альберта --
первого ширококолейного коробчато-балочного подвесного железнодорожного
моста в истории строительства. В честь этого события прозвучит песня "Рельсы
старой Англии" в оркестровке и исполнении сэра Ноэла Кауарда (английский
актер, композитор и писатель). По всей Британии -- катит ли поезд по
безлюдному ущелью Килликранки, грохочет ли на Стокпортском виадуке --
пассажиры сейчас поднимаются с мест, чтобы стоя послушать "Рельсы старой
Англии" в исполнении Ноэла Кауарда.
Раздаются вступительные барабанные раскаты и сумрачно-призывные звуки
труб. Мистер Друг, миссис Друг и учительница встают, мать готова сделать то
же самое, но старик рявкает:
-- Мириам! Патси! Оставайтесь на местах.
-- Прошу прощения, сэр, -- восклицает мистер Друг, -- вы что, не
собираетесь вставать?
-- Нет, НЕ СОБИРАЮСЬ!
-- Прошу тебя, тсс, мой друг! -- шепчет миссис Друг, но ее муж не
унимается:
-- Помолчи, мой друг, никаких тсс! Вы, сэр, я вижу, один из тех
воинствующих левых экстремистов, что тоскуют по дискредитировавшей себя
большевистской железнодорожной системе. У британской сети железных дорог нет
более сурового критика, чем я. Я сожалел о ее национализации, был огорчен,
когда обрубили местные линии, был встревожен тем, как долго правительство
раздумывало, прежде чем передать ее в надежные частные руки. Но несмотря на
мрачное прошлое наши железные дороги, при создании которых соединились
ирландская рабочая сила, шотландская инженерная мысль и английская
финансовая отвага, сделали нас в свое время ведущей мировой рельсовой
державой. Неужели это для вас ничего не значит?
-- Вы еще мне будете рассказывать о железных дорогах! -- кричит старик,
перекрывая звонкий патриотический тенор Ноэла Кауарда. -- Я всю жизнь
проработал на железной дороге. Я был кочегаром со времен Центральной
железнодорожной компании до тех пор, как пар променяли на этот чертов
дизель! Вот такие, как вы, и погубили наши железные дороги -- сволочные
финансисты, юристы и отставные адмиралы из совета директоров...
-- Смешно! -- вопит мистер Друг.
Мириам умоляет отца помолчать, но гнев старика изливается мощным
потоком:
-- ...когда нас национализировали, правительство сказало: "Вот, теперь
британские железные дороги принадлежат народу", -- но кто тогда пришел в
совет директоров? Путевые обходчики? Машинисты? Начальники станций? Черта с
два! Все та же шатия -- биржевики, полковники, политиканы со всякими
заумными словечками, а они в конце концов продали нас автомобильным
магнатам, строительным компаниям и нефтяным корпорациям!
-- И слушать вас не хочу!! -- кричит мистер Друг.
-- Еще бы он стал слушать, -- хмыкает старик и опять утыкается в
газету. Песня тем временем кончилась. Те, кто стоял, садятся; мистер Друг
выглядит так, словно не знает, как поярче выразить свое негодование. Вновь
воцаряется неловкое молчание, затем учительница, шмыгнув через проход,
садится на место Патси и тихо говорит старику:
-- В этом обмене мнениями я во многом была на вашей стороне, хоть я и
встала. Я, знаете, люблю эту мелодию -- привычка есть привычка. Но название
неточное. Надо бы рельсы Британии, а не Англии.
Она возвращается на свое место, потому что с возгласами "Мама! Мама!"
появляется Патси.
Вслед за чрезвычайно возбужденным ребенком показывается высокий,
худощавый, мягко улыбающийся мужчина; он говорит:
-- Добрый день, добрые люди! Не от вас ли отбилось это маленькое
существо?
-- Патси! -- вскрикивает мать. -- Ты откуда?
-- Подходить так близко к двигателю -- это не дело, -- говорит
незнакомец.
-- Как ты гадко себя ведешь, Патси! Поблагодари дядю за то, что тебя
привел.
-- Мама, ты послушай! -- Ребенок крутится волчком, не в силах усидеть
на месте. -- Поезд едет без машиниста! Кабина пустая! Входишь -- и нет
никого!
Миссис Друг издает короткий возглас ужаса. Мать произносит строгим
голосом:
-- Милые шутки, Патси, нечего сказать, -- особенно после этой страшной
катастрофы в Америке на прошлой неделе. Ну-ка извинись сейчас же.
-- Мама, она правда была пустая!
-- Как я напугана, мой друг, -- признается миссис Друг мужу, но тот
отвечает:
-- Да не глупи, мой друг, ребенок, конечно же, заблудился и попал в
купе проводника.
Учительница говорит, что, по словам незнакомца, он обнаружил Патси
именно у двигателя; в ответ мистер Друг заявляет:
-- Ребенок совершенно не разбирается в механике! В ней сейчас и
взрослому
трудно разобраться. Я не удивлюсь, если узнаю, что современный поезд
управляется из неприметной кабинки, расположенной посреди состава.
-- И я тоже не удивлюсь! -- яростно кричит старик. -- Не удивлюсь, если
узнаю, что железнодорожная компания втихую уволила всех машинистов!
Женщины дружно испускают вздох ужаса, мистер Друг фыркает, незнакомец
улыбается и хочет заговорить, но старик не унимается:
-- В эпоху пара машинист что-нибудь да значил -- машинист, кочегар,
ребята не из хлипких! Кремень-люди, машину назубок знали, сами чистили, сами
смазывали, за любой рычаг и вентиль брались, как за руку друга! Уклон пути
подошвами чувствовали, давление на слух определяли. А теперь-то! Теперь я не
удивлюсь, если окажется, что машинист этого так называемого поезда сидит
развалясь в лондонском клубе с рюмкой коньяка, разглядывает нас на экране
компьютера, а его полупьяные высокоумные университетские мозги витают
незнамо где!
-- Сейчас я докажу, что вы ошибаетесь, -- говорит незнакомец. Все
смотрят на него.
На первый взгляд в этом мужчине, скромно улыбающемся как бы в извинение
за свой изрядный рост, нет ровно ничего необычного. Большие карманы и
аккуратные погончики его ладно сидящего сизо-серого костюма выглядели бы
одинаково естественно и в кинотеатре, и в офицерской столовой; однако в его
лице, на которое уставились шесть пар глаз, сквозит такая спокойная и
надежная уверенность, что две из трех женщин облегченно вздыхают.
-- Кто вы такой, скажите на милость? -- спрашивает старик; учительница
говорит:
-- Вы машинист -- я узнала вас по голосу.
-- Угадали! Так что, сами видите, я не прохлаждаюсь в лондонском клубе,
я здесь, среди вас. Я, можно сказать, один из вас. Могу я к вам подсесть на
минутку?
Машинист вынимает из кармана крохотную складную табуреточку с
матерчатым сиденьем, ставит ее в проход и садится лицом к пассажирам. Хотя
его подбородок уперся в угловатые колени, он вовсе не выглядит смешным. Его
обаяние подействовало почти на всех.
-- Я чувствую себя в полной безопасности, -- шепчет миссис Друг.
-- Не гляди таким волком, папа, как тебе не стыдно, -- упрекает отца
Мириам; мистер Друг говорит:
-- Прошу извинения, сэр, я в свое время не очень лестно отзывался о
Британской железнодорожной компании... ("Еще бы", -- добродушно вставляет
машинист), но я никогда не сомневался в том, что наши поезда самые
безопасные в мире и что нашим машинистам нет равных -- только бы профсоюзы
перестали соблазнять их несбыточными обещаниями.
-- Благодарю вас, -- говорит машинист.
-- Я замечаю, что вождение поездов за последние годы изменилось, --
громко и раздельно произносит учительница.
-- Извините меня, мадам, -- отвечает машинист, -- я охотно разъясню вам
все, что вызывает вопросы, но сначала разрешите... разрешите... -- вдруг он
смущается, краснеет, в его облике проступает что-то мальчишеское. --
Поймите, ведь не каждый день доводится видеть Джона Галифакса!
-- Кхе! -- Старик смотрит на него во все глаза.
-- Вы действительно Джон Галифакс, последний из паровозных могикан?
Который скинул целых три минуты на трассе Донлон -- Глайк во время большой
гонки между Центральной и Северо-Восточной компаниями в тридцать четвертом
году?
-- Неужто слыхали? -- изумленно бормочет старик.
-- Вы -- живая легенда в железнодорожных кругах, мистер Галифакс.
-- А как вы узнали, что я тут еду?
-- А-а! -- игриво восклицает машинист. -- Есть вещи, которые мне не
полагается раскрывать пассажирам, но шут с ними, с правилами.
Железнодорожные кассиры -- не такие дегенераты, как многие думают. Они
держат меня в курсе. Я воспользовался детской шалостью как поводом для
знакомства, вот я и здесь!
-- Понятно! -- шепчет старик, осклабясь и задумчиво кивая.
-- Ради бога, не сердитесь, но мне необходимо задать вам очень личный
вопрос,-- говорит машинист. -- Это касается последней большой гонки.
Помните, как вы неслись на "Огнедышащем драконе" вверх на "Чертову почку", и
вам оставалось всего три минуты, чтоб добраться до вершины, иначе проигрыш?
-- Как не помнить!
-- Ради чего во время этой героической езды вы выложились до предела,
отдали все телесные и душевные силы до последней капли -- неужели только
ради рекламы пресловутой Центральной железнодорожной компании?
-- Нет, не только ради этого.
-- Так ради чего же? Я уверен, что не ради денег.
-- Я сделал это ради пара, -- помолчав, говорит старик. -- Ради
британского пара.
-- Я знал, что получу именно такой ответ! -- восторженно восклицает
машинист, и тут вступает мистер Друг:
-- Простите, могу я вставить слово? Думаю, вам ясно, что мы с мистером
Галифаксом шагаем, как говорится, не в ногу. Он выступает левой, я правой;
но сейчас я вдруг понял, что мы -- неотъемлемые части единого тела. Капитан
Роджерс открыл мне на это глаза. Мистер Галифакс, я не подлиза. Предлагая
вам руку, я просто хочу выразить вам как человеку свое уважение. Мне не за
что извиняться. Тем не менее вот... моя... рука. Вы не против?..
Перегнувшись через проход, он протягивает ладонь.
-- Чего ж не поручкаться! -- говорит старый кочегар, и они обмениваются
сердечным рукопожатием. И вот уже все трое мужчин от души смеются, миссис
Друг радостно улыбается, Патси прыгает на сиденье, как мячик. Но вдруг
строгим голосом, словно унимая расшалившийся класс, учительница произносит:
-- Может быть, капитан Роджерс теперь объяснит нам, почему он покинул
свое место у двигателя?
Все пассажиры смотрят на машиниста; тот разводит руками и говорит:
-- Боюсь, мадам, что вместе с паром ушла в прошлое и вся романтика
вождения поездов. Современный двигатель (мы называем его ходовым
устройством) требует моего внимания лишь эпизодически. Наша скорость и
местоположение сейчас отслеживаются из центра управления в Сток-он-Тренте.
Это абсолютно надежная система. На нее перешла вся Европа. И Америка тоже.
-- Но в Америке на прошлой неделе произошла страшная авария...
-- Да, мадам, -- вследствие сбоя в центральном банке данных в Детройте.
Эти крупные континентальные системы страдают излишней централизацией. Но
наше британское отделение работает достаточно автономно, чтобы исключить
подобные неприятности. Так что действительно, хоть я и не потягиваю коньяк в
лондонском клубе (кстати, я вообще не пью -- врач не велит!), я больше похож
на завсегдатая баров с Пиккадилли, чем на легендарного Джона Галифакса. Мои
главные задачи -- контролировать цены в буфете и успокаивать ссорящихся
пассажиров. А это, знаете, не всегда получается.
-- По-моему, у вас получается превосходно! -- говорит миссис Друг с
воодушевлением.
-- Верно, верно! -- поддакивает ее муж.
-- С пассажирами вы, безусловно, умеете обходиться, -- признает
учительница.
-- Я сперва вас за дурачка принял, но теперь вижу, что ошибся, --
говорит старик.
-- Спасибо, Джон, -- растроганно произносит машинист. -- При всем моем
почтении к другим пассажирам ваше мнение мне важно прежде всего.
Раздается мелодичный сигнал, после чего звучит ровный дружелюбный
голос:
-- Добрый день, добрые люди, для беспокойства нет никаких причин.
Говорит ваш машинист капитан Роджерс. Имеется сообщение для капитана
Роджерса. Ему следует пройти в ходовой отсек. Пройти в ходовой отсек.
Благодарю за внимание.
-- Заранее записано -- понимающе говорит старый кочегар.
-- Конечно, -- произносит машинист, который уже встал, сложил
табуреточку и сунул ее в карман. -- Если поступает сообщение из центра, а в
ходовом отсеке никого нет, тогда автоматически запускается это объявление.
Так что прошу извинить -- служба! Увы, мне надо идти в кабину. Скорее всего
новая биржевая сводка, черт бы ее драл, и придется опять повышать цену на
чай. Может, все же не придется. До свидания, Джон.
-- До свидания, мм...
-- Феликс. До свидания, добрые люди.
Он уходит, оставляя всех, за малым исключением, в размягченном и
общительном настроении.
-- Какой милый человек! -- восклицает миссис Друг, и Мириам с ней
соглашается. Миссис Друг продолжает:
-- Сам все знает и с другими охотно делится. Но учительница говорит:
-- Картина, которую он нарисовал, спокойствия не внушает. Поезд никем
не управляется.
-- Глупости! -- кричит мистер Друг. -- Чем только... чем только наш
поезд не управляется -- компьютерами, банками данных, кремниевыми чипами,
все это мигает у них и тикает там, в центре управления, в Стоктон-он-Тисе.
-- В Сток-он-Тренте, -- бормочет его жена.
-- Помолчи, мой друг, город не имеет значения.
-- И все-таки, -- настаивает учительница. -- Мне неуютно, когда мой
поезд управляется машинами, расположенными невесть где. А вам, мистер
Галифакс? Помолчав, старый кочегар неуверенно отвечает:
-- Тоже было бы неуютно, когда б я не видел машиниста. Он вроде парень
знающий. Не будь он за все спокоен, не стал бы, наверно, так разгуливать.
-- Мадам, -- говорит мистер Друг. -- Когда поезд ведет машина в
Сток-Ньюингтоне -- это намного, намного безопаснее. Никакой вооруженный
мерзавец не остановит наш поезд и не направит его в глухой тупик, чтобы,
взяв нас в заложники, шантажировать правительство.
На какое-то время воцаряется тишина, потом учительница решительно
произносит:
-- Вы оба совершенно правы. Я чувствую себя невероятной дурой.
Вновь мелодичный сигнал, и вновь они слышат обволакивающий голос:
-- Говорит ваш машинист капитан Роджерс. Мы движемся мимо залива Уош со
скоростью двести шестьдесят один километр в час, вентиляционная система
"квантум-кортексин" поддерживает температуру воздуха на уровне температуры
человеческой кожи. До сих пор поездка проходила совершенно гладко, но теперь
я с искренним сожалением должен объявить о предполагаемой задержке с
прибытием. Вследствие сбоя в нашем центральном банке данных "Водолей 1999"
из Донлона в Глагоз направлен по тому же пути, что и "Водолей 1999" из
Глагоза в Донлон. Столкновение должно произойти ровно через восемь минут
тринадцать секунд... -- короткий вскрик, в котором участвуют все пассажиры,
хотя никто не
слышит собственного голоса, -- в восьми с половиной километрах к югу от
Бирчестера. Но нет абсолютно никаких причин для беспокойства. Наши
специалисты в Сток-Поджесе делают все для того, чтобы перепрограммировать
главный компьютер, и, возможно, им удастся предотвратить столкновение. Между
тем у нас имеется достаточный запас времени, чтобы принять меры
предосторожности, о которых я сейчас скажу, -- прошу внимания. Под ручками
сидений вы можете нащупать небольшие металлические выступы. Это концы ваших
ремней безопасности. Выдерните ремни и пристегнитесь. Это все, что вам
надлежит сделать. Противопожарная система действует безотказно; незадолго до
столкновения окна будут закрыты стальными ставнями, чтобы предотвратить
порезы осколками. В настоящий момент по всей Англии к месту столкновения
спешат тележурналисты и машины "скорой помощи", и Британская железнодорожная
компания возьмет на себя расходы на медицинскую помощь малоимущим
пассажирам. Нет нужды говорить, как сожалею о возможных неудобствах я лично,
но мы с вами в одинаковом положении, и я взываю к духу Дюнкерка... -- старый
кочегар свирепо рычит, -- к той способности сохранять самообладание в
тяжелую минуту, что прославила нас по всему земному шару. Пассажиры,
находящиеся поблизости от ходового отсека, не должны пытаться перейти в
хвост поезда. Звук, который вы слышите, -- раздается свистящий шелест и
глухой толчок, -- произвели двери между вагонами, которые я закрыл, чтобы
предотвратить давку. Повторяю, нет никаких причин для беспокойства.
Столкновение не может произойти раньше чем через... мм... семь минут три
секунды, и у меня хватит времени, чтобы с моим личным ключом пройти по
вагонам и удостовериться в соблюдении мер предосторожности. Я говорю вам не
"прощайте", а "до свидания". И пристегните ремни! Голос умолкает; после
щелчка раздается бодрая музыка в ритме военного марша, но не настолько
громкая, чтобы мешать пассажирам переговариваться.
-- О господи, папа, что делать? -- спрашивает Мириам, но старик только
бурчит:
-- Смотри за ребенком.
Все берутся за выступы под ручками сидений и вытягивают гибкие
металлические ленты с защелками на концах.
-- Не хочу привязываться! -- капризничает Патси.
-- А представь себе, что мы в самолете, -- говорит мать, пристегивая
ремень. -- Смотри, и дедушка это делает! Все делают! Ну вот, и теперь, -- ее
голос дрожит, она на грани истерики, -- теперь нам сам черт не страшен!
-- Мой друг, я... я в ужасе, -- признается миссис Друг. Ее муж
отзывается с нежностью в голосе:
-- Да, мой друг, попали в переплет, но ничего, как-нибудь прорвемся. --
Он смотрит на учительницу и тихо говорит: -- Мадам, я должен перед вами
извиниться. Эта железнодорожная система и бессмысленна, и безумна, и... я не
думал, что это возможно в такой стране, как наша.
-- Дошло до него наконец! -- рявкает старый кочегар.
-- Я хочу сойти с поезда, -- капризно говорит ребенок, после чего
некоторое время слышен лишь негромкий, стремительный перестук колес.
Вдруг учительница восклицает:
-- Ребенок прав! Нам надо затормозить поезд и спрыгнуть! Она теребит
защелку ремня со словами:
-- Я понимаю, скорость запрограммирована и передается по радио или как
там еще, но мотор-то, мотор, который крутит колеса, -- он ведь совсем рядом,
в ходовом отсеке, можно попробовать...
-- Можно и нужно! -- кричит кочегар, хватаясь за свой ремень. -- Только
бы мне добраться до двигателя! Освободиться сначала... Чертов ремень не
отстегивается!
-- И у меня тоже, -- говорит мистер Друг странным голосом. Ремни не
отстегиваются ни у кого. Учительница потерянно произносит:
-- Вот, значит, какие у них меры предосторожности.
Но старик не сдается. Упираясь локтями в спинку сиденья, он вновь и
вновь рвется вперед всем своим большим телом, бормоча сквозь стиснутые зубы:
-- Гады... Сволочи... Не позволю!
Ремень не лопается, но вдруг что-то трещит за обшивкой, и он подается
на дюйм, потом еще на дюйм.
Слышится звук открывающейся двери, и перед ними появляется машинист; он
мягко спрашивает:
-- Какие проблемы?
-- Вот и Феликс! -- Старый кочегар перестает дергаться. -- Пустите меня
в кабину. Надо остановить двигатель. Попытаюсь сломать его чем-нибудь
тяжелым. Хоть сам в него брошусь и других спасу!
-- Прошло время героев, Джон! -- заявляет машинист. -- Я не позволю вам
бессмысленными действиями портить имущество компании.
Его голос ясен и холоден. На нем ремень с кобурой, на которую он
положил руку. Он стоит в непринужденной позе, но в каждой линии его фигуры
чувствуется военная дисциплина. Все смотрят на него с ужасом.
-- Вы... ненормальный! -- кричит старик и вновь рвется из объятий
ремня; но машинист говорит:
-- Нет, Джон Галифакс! Ненормальный вы, и у меня есть средство вас
усмирить.
Он вынимает пистолет и стреляет. Раздается не хлопок, а глухой удар.
Кочегар грузно оседает, но ремень удерживает его в кресле. Миссис Друг
начинает кричать, и он стреляет в нее тоже. В воздухе повисает тусклый,
остро пахнущий дым, но остальные четверо слишком ошеломлены, чтобы кашлять.
Машинист явно огорчен устремленными на него взглядами; помахивая пистолетом,
он раздраженно говорит:
-- Я их НЕ убил! Этот пистолет стреляет анестезирующим газом, он
разработан для использования против демонстрантов в Ольстере, хочет еще
кто-нибудь? Побережете нервы. Мягкое забытье -- и, будем надеяться,
пробуждение в комфортабельной палате многолюдной больницы.
-- Нет уж, спасибо! -- отвечает учительница ледяным тоном. -- Мы
предпочитаем встретить смерть с открытыми глазами, какой бы нелепой и
бессмысленной она ни была.
Звучит мелодичная трель, и знакомый голос объявляет, что говорит
капитан Роджерс, что до столкновения осталось три с половиной минуты и что
капитан Роджерс должен немедленно пройти в купе проводника. Машинист
прощается -- в его речи появляются прежние мягкие, извиняющиеся нотки -- и
объясняет, что он вынужден их покинуть, поскольку кто-то должен пережить
крушение и дать показания во время официального расследования.
-- Пожалуйста, -- умоляет мать, -- пожалуйста, освободите Патси,
возьмите его с собой, ведь она малый ребенок... -- но Патси кричит:
-- Мама, нет, я с тобой останусь, он гадкий, гадкий, гадкий!
-- До свидания, добрые люди, -- говорит машинист и поспешно уходит.
Дверь за ним захлопывается, и мать говорит добрым, нежным, дрожащим
голосом:
-- Ты ведь помнишь "Господь -- Пастырь мой", Патси. Давай скажем
вместе. И они вполголоса читают псалом:
-- Господь -- Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня
на злачных пажитях и водит меня к водам тихим... С металлическим лязгом
опускаются ставни.
-- Кромешная тьма, -- говорит мистер Друг. -- Хоть свет бы нам
оставили. Он обнял бесчувственное тело жены, подставив плечо ей под голову,
-- так, видимо, ему спокойнее.
-- Я знаю, что это слабое утешение, -- слышится голос учительницы, --
но я рада, что этот военный оркестр перестал играть.
В темноте перестук колес становится слышней, и, чтобы его перекрыть,
мать и ребенок молятся громче, но все же не очень громко. Дойдя до конца
псалма, они начинают сызнова и вновь читают его от начала до конца.
-- Помните, -- говорит вдруг учительница, -- раньше в каждом вагоне был
"стоп-кран".
-- А как же! -- отзывается мистер Друг со смешком, похожим на стон. --
Штраф за неправомерное использование -- пять фунтов.
-- В былые времена каждый мальчик хотел, когда вырастет, водить поезда,
-- вздыхает учительница. -- А в маленьких городках начальник станции
воскресными вечерами играл в вист с директором школы, банкиром и
священником. Помню одно солнечное весеннее утро на платформе в Биттоке. Из
купе проводника вышел носильщик с корзиной и выпустил целую стаю почтовых
голубей. Еще помню сигнальные будки с геранью на подоконниках.
-- У нас была человечная дорога, -- говорит мистер Друг со вздохом. --
Почему все стало не так?
-- Потому что мы не остались верны пару! -- твердо отвечает
учительница.
-- Прежде мы жгли в топках уголь, наш британский уголь, которого нам
хватило бы на века. Теперь мы зависим от вредной и опасной дряни, от
компаний, базирующихся в Америке, Аравии и...
-- Вы ошибаетесь, -- возражает мистер Друг. -- Эти компании нигде не
базируются. У меня есть акции некоторых из них. Люди, которые ими управляют,
имеют офисы в Амстердаме и Гонконге, банковские счета в Швейцарии и дома на
разных континентах.
-- Вот почему нашим поездом правят извне! -- взволнованно восклицает
учительница. -- Ни один из НАС не может ничего сделать.
-- Кое-кто притворяется, что может.
Они слышат слабый и отдаленный гудок встречного поезда. Он нарастает,
становится таким громким, что учительнице приходится кричать изо всех сил:
-- Никто не может ничего сделать! Никто не может...
Она сжалась в ожидании взрыва, но не слышит его -- или слышит и тут же
забывает. Поезд больше не движется. Обволакивающая ее чернота так тепла, так
уютна, что на мгновение ей чудится, что она дома, в постели. Звучащий рядом
сонный лепет ребенка -- "Мама... Мама..." -- идет словно из ее собственных
уст. Голос матери удивленно отвечает:
-- Патси... Я думаю... У нас все будет хорошо.
В следующий миг учительница, как и другие пассажиры поезда, слышит
начало поистине гигантского и последнего взрыва -- начало, но не конец
Last-modified: Mon, 06 Mar 2006 05:30:47 GMT