Альбер Камю. Бунтующий человек Мыслители XX Века РЕДКОЛЛЕГИЯ СЕРИИ: акад. Т. И. Ойзерман (председатель), д-р филос. наук П. П. Гайденко, канд. филос. наук Л. И. Греков, д-р филос. наук А. Ф. Зотов, канд. филос. наук Э. Ю. Соловьев, канд. филос. наук А. П. Огурцов, канд. филос. наук В. П. Филатов, канд. филос. наук А. А. Яковлев. ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКА ИСКУССТВО МОСКВА ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 1990 ББК 87.3 К18 Общая редакция, составление и предисловие канд филос наук А М Руткевича Редактор канд филос наук Д М Носов Камю А. К18 Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство: Пер. с фр.--М.: Политиздат, 1990.--415 с.-- (Мыслители XX века). ISBN 5--250--01279--5 Альбер Камю (1913--1960)--французский писатель, драматург, спин из основателей французского "атеистического" экзистенциализма, лауреат Нобелевской премии по литературе В том включены основные философские произведения мыслителя "Миф о Сизифе" (разработка философии и эстетики "абсурда") "Бунтующий человек" (полемика с нигилизмом, рассматриваемым как предпосылка теории и практики тоталитаризма), "Письма к немецкому другу" и "Шведские речи" Книга адресована специалистам-гуманитариям и широким читательским кругам ББК 87.3 Составление, предисловие, примечания -- ^ М Руткевич, 1990 ╘ Перевод с франц - И Я Волевич, Ю М Денисов, А М Руткевич, Ю Н Стефанов, 1990 @ Указатели -- Ю Б Мишкене, 1990 ISBN 5--250--01279--5 БУНТУЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК 1 ФИЛОСОФИЯ А. КАМЮ 3 МИФ О СИЗИФЕ. ЭССЕ ОБ АБСУРДЕ 21 АБСУРДНОЕ РАССУЖДЕНИЕ 22 Абсурд и самоубийство 22 Абсурдные стены 26 Философское самоубийство 36 Абсурдная свобода 49 АБСУРДНЫЙ ЧЕЛОВЕК 58 Донжуанство 60 Театр 64 Завоевание 68 АБСУРДНОЕ ТВОРЧЕСТВО 73 Философия и роман 73 Кириллов 79 Творчество без расчета на будущее 84 МИФ О СИЗИФЕ 88 ПРИЛОЖЕНИЕ. НАДЕЖДА И АБСУРД В ТВОРЧЕСТВЕ ФРАНЦА КАФКИ 91 ПИСЬМА К НЕМЕЦКОМУ ДРУГУ 99 Предисловие к итальянскому изданию 100 Письмо первое 101 Письмо второе 104 Письмо третье 109 Письмо четвертое 113 БУНТУЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК 116 ВВЕДЕНИЕ 117 I БУНТУЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК 124 II МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ БУНТ 132 СЫНЫ КАИНА 135 АБСОЛЮТНОЕ ОТРИЦАНИЕ 142 Литератор 142 Мятежные денди 151 ОТКАЗ ОТ СПАСЕНИЯ 157 АБСОЛЮТНОЕ УТВЕРЖДЕНИЕ 163 Единственный 163 Ницше и нигилизм 165 БУНТУЮЩАЯ ПОЭЗИЯ 177 Лотреамон и заурядность 178 Сюрреализм и революция 182 НИГИЛИЗМ И ИСТОРИЯ 192 III ИСТОРИЧЕСКИЙ БУНТ 196 ЦАРЕУБИЙСТВО 201 Новое Евангелие 203 Казнь короля 205 Религия добродетели 208 Террор 211 БОГОУБИЙСТВА 218 ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ТЕРРОРИЗМ 230 Отказ от добродетели 231 Трое одержимых 233 Разборчивые убийцы 242 Шигалевщина 249 ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕРРОРИЗМ И ИРРАЦИОНАЛЬНЫЙ ТЕРРОР 252 Буржуазные пророчества 262 Революционные пророчества 269 Крах пророчеств 280 Последнее царство 292 Тотальность и судилища 298 Роман и бунт 318 Бунт и стиль 326 Творчество и революция 329 БУНТ И УБИЙСТВО 334 Нигилистическое убийство 336 Историческое убийство 339 МЕРА И БЕЗМЕРНОСТЬ 345 ШВЕДСКИЕ РЕЧИ 354 ДОКЛАД. СДЕЛАННЫЙ 14 ДЕКАБРЯ 1957 ГОДА 359 ФИЛОСОФИЯ А. КАМЮ Альбер Камю неоднократно повторял, что он не является философом. Профессиональным философом он, действительно, не был, хотя получил философское образование и вполне мог бы стать профессором в каком-нибудь университете (этому, однако, помешала болезнь). Вряд ли от этого выиграли бы не только миллионы читателей его романов, но и сами философы -- последние неоднократно указывали на отсутствие точных определений, понятийного анализа в работах Камю, на нередкие неточности в реконструкции воззрений мыслителей прошлого. Но любому академическому философу понятна оригинальность мышления Камю, не логическая, а интуитивная точность его рассуждении. Со времен "Опытов" Монтеня, "Рассуждения о методе" Декарта, "Максим" Ларошфуко и "Мыслей" Паскаля во Франции, не прерываясь, существовала традиция философской эссеистики, обращенной не к цеху выпускников философских факультетов, а к любому образованному читателю. Кажется, первым на принадлежность Камю к традиции французских "моралистов" указал Сартр в своей рецензии на "Миф о Сизифе" и "Постороннего". Французский моралист -- это не морализатор и даже не обязательно пишущий на темы этики мыслитель. Философия с древних времен ставила перед человеком задачу: "познай самого себя", и предметом размышлений французских моралистов был прежде всего человек -- его психология, характер, поведение в различных жизненных обстоятельствах. Философские размышления и художественные зарисовки соединялись в афористичных формулировках, требующих от читателя не специальных научных знаний или овладения философской категориальной "техникой", а умения самостоятельно мыслить, сравнивать свой опыт с наблюдениями автора. Стихией этого жанра является ясность, очевидность. Из интуитивно постигнутых фундаментальных характеристик человеческой природы выводятся житейские максимы: как должен жить и действовать индивид, обогатившийся предложенным ему пониманием удела человеческого. Философия является учительницей жизни: полезных наук много, но нет познания более важного. Философия всегда была близка художественной литературе, она начиналась в Греции с поэм Парменида и Эмпедокла, диалогов Платона, писем Эпикура и Сенеки. Эти связи не прерывались и в дальнейшем: Августин, Данте, Эразм, Вольтер, Лихтенберг, романтики и т. д., вплоть до "Трех разговоров" Соловьева и "Так говорил Заратустра" Ницше. Французский экзистенциализм является наследником именно этой традиции -- все наиболее известные французские философы-экзистенциалисты были одновременно крупными писателями, драматургами, публицистами. Герои художественных произведений становятся воплощением открытых философом основополагающих установок сознания. Иногда персонажи выступают как alter ego автора: так, в "Чуме" все основные персонажи несут черты личности самого Камю и совместными усилиями выражают его философские взгляды; Антуан Рокантен в "Тошноте" Сартра излагает в своем дневнике те идеи, которые затем будут развиты в трактате "Бытие и ничто"; абсурдный мир "Мифа о Сизифе" является той атмосферой, в которой живут герои повести "Посторонний", пьес "Недоразумение" и "Калигула". "Если хочешь стать философом -- пиши романы",-- заметил Камю еще в юные годы. Имелись превосходные образцы для подражания -- Достоевский, Жид, Мальро. Правда, Камю хорошо понимал и опасность, которая подстерегает автора философских романов: в опубликованной в 1938 г. рецензии на "Тошноту" он отмечает схематизм, известную ходульность образов. Камю удавалось избегать такого господства философской схемы над образной тканью романа, хотя в некоторых его пьесах давление предзаданной идеи ощутимо. В любом случае, знакомясь с философскими опытами Камю, стоит перечитать его художественные произведения. Философия, изложенная главным образом в романах и пьесах, предоставляет возможность для самых разнообразных трактовок, и Камю стал излюбленным объектом литературоведческих и историко-философских диссертаций -- поток их на Западе не оскудевает '. Для европейцев 40--50-х годов Камю был одним из классиков экзистенциализма, его неизменно объединяли с Сартром, несмотря на некоторые различия даже в ранних философских произведениях и очевидные разногласия по политическим и философским вопросам в 50-е годы. Независимо от устремлений самих философов-экзистенциалистов, их идеи вошли в массовое сознание как пессимистическое ("пантрагическое") учение об абсурдности человеческого существования. Свою роль сыграла мода, переложение достаточно сложных идей бойкими журналистами. К. Ясперс писал в 1951 г.: "Когда в Париже молодой человек эксцентрично одевается, позволяет себе свободу в эротических связях, не работает, проводит жизнь в кафе и произносит необычные фразы, то говорят, что он -- экзистенциалист; полвека тому назад в Берлине ведущего такую жизнь молодого человека назвали бы ницшеанцем. Но первый имеет так же мало общего с Сартром, как второй имел с Ницше. Они читали этих философов, но их не понимали, ограничившись присвоением многозначных формулировок из их захватывающих трудов, при неумении методически мыслить ' У нас в стране о Камю написано не так уж много серьезных исследований. Наиболее важными являются работы С. И. Великовского "Грани несчастного сознания" (М., 1973) и "В поисках утраченного смысла" (М., 1979), а также книга Е. П. Кушкина "Альбер Камю. Ранние годы" (Л., 1982). --6 "1. В Париже появились "экзистенциалистские кафе" с обязательным черным потолком, дабы посетителям было легче сосредоточиться на переживании "тоски", "тревоги", "абсурда" или даже "тошноты". У Камю такого сорта мода вызывала возмущение, классиком "абсурдизма" он себя не считал, а игры в "отчаяние" и "мировую скорбь" рассматривал как продукт интеллектуального убожества. "Верно, что люди моего поколения видели слишком много, чтобы мир мог сохранить для них видимость "розовой библиотеки",-- говорил Камю в 1948 г.-- Они знают, что есть тюрьмы и казни на рассвете, что невинность часто убиваема, а ложь торжествует. Но это -- не отчаяние! Это -- ясность. Подлинное отчаяние означает слепоту. Оно примиряется с ненавистью, насилием и убийством. С отчаянием такого рода я никогда не соглашался". Конечно, Камю не призывал проводить время в кафе с черным потолком, но и мода на "абсурдизм" родилась не без его участия. Ему самому пришлось пройти достаточно сложный путь для преодоления нигилистических последствий экзистенциализма. Рассмотрению этой эволюции следует предпослать краткие сведения о биографии Камю, месте и времени его жизни. Альбер Камю родился в 1913 году в небольшом городке Мондови во французском Алжире -- с 30-х годов прошлого века происходило заселение алжирского побережья французскими переселенцами, а также выходцами из Испании, Италии, Греции. Ко времени рождения Камю в Алжире жило уже более миллиона pied-noires -- "черноногих", как называли этих переселенцев в метрополии. Большинство из них вернется во Францию уже после смерти Камю и завершения национально-освободительной борьбы арабского населения. Конечно, привилегии у европейского населения Алжира и Туниса имелись, но всех их в "колонизаторы" не запишешь. Камю родился в семье сельскохозяйственных рабочих; в самом начале первой мировой войны его отец, Люсьен Камю, погиб в битве на Марне. Как и многие другие "черноногие", мать была испанского происхождения, на что, кстати, неоднократно ссылался Камю, испытывавший постоянный интерес к Испании. Потеряв кормильца, семья -- мать и двое сыновей -- перебираются в город Алжир, столицу одноименного департамента. Мать устраивается работать прачкой, обстирывает господ, денег едва хватает для того, чтобы поднять на ноги сыновей. Старший брат Альбера, как то было обычным в рабочих семьях, рано начинает зарабатывать себе на хлеб. Младшему сыну было суждено выйти из своего круга, стать властителем дум, кумиром интеллектуалов. Для этого требовалось образование. Во Франции и сегодня полное среднее образование существенно отличается от неполного, а в начале века разница была [1] Jaspers К. Was ist Existenzialismus? // Aneigung lind Polemik. Miinchen, 1968. S. 497. --7 еще более глубокой, большая часть учеников получала лишь начальное образование, поскольку лицей требовал довольно высокой платы. Окончив в 1924 г. начальную школу в Белькуре, одном из беднейших районов Алжира, Камю должен был бы пополнить ряды рабочих после кратковременного обучения ремеслу. Судьба распорядилась иначе: учитель начальной школы, Луи Жермен, обратил внимание на одаренного подростка и добился для него стипендии. Французский лицей, подобно нашей дореволюционной гимназии, давал хорошую гуманитарную подготовку и право без экзамена поступать в университет. Учился Камю прекрасно, проблемы у него возникали, скорее, социальнопсихологические. На нищего стипендиата, выходца из Белькура, смотрели покровительственно и преподаватели, и соученики -- потомки местной денежной аристократии. Стремление к справедливости, социальному равенству было у Камю в зрелые годы не умственной конструкцией, а результатом жизненного опыта. В лицее Камю вторично повезло с преподавателем: учителем класса философии был Жан Гренье, в будущем близкий друг Камю. Он способствовал пробуждению интереса к метафизике, литературе, театру. Материальную нужду, как вспоминал Камю, значительно легче переносить там, где ее восполняет красота природы, полнота телесной жизни. Средиземноморской природе посвящены самые прекрасные страницы прозы Камю. Эта земля, сохранившая следы античности, давшая миру самых пламенных апологетов и отцов церкви -- Тертуллиана и Августина, постоянно присутствовала в сознании Камю как солнечный аполлоновский мир, унаследовавший от эллинов ясность мысли и чувства. Несчастным, обделенным Камю себя не считал хотя бы потому, что ему было даровано Средиземное море, пляжи, спорт. С последним, правда, связано событие, которое частью отравило и эти радости земные. После футбольного матча он простудился, воспаление легких перешло в туберкулез. Эта болезнь воспрепятствовала многим планам Камю. По окончании лицея он поступает на философско-исторический факультет местного университета. Несмотря на постоянные заботы о хлебе насущном (кем только Камю не работал в студенческие годы!), он успешно осваивает классические философские тексты, знакомится с современной философией. Ницше, Кьеркегор, Шестов, Ясперс входят в круг его чтения одновременно с Достоевским, Прустом, Жидом, Монтерланом, Мальро. Завершая обучение в университете, он пишет дипломную работу "Христианская метафизика и неоплатонизм". Эта тема -- соотношение христианской и языческой мысли -- будет в дальнейшем составлять одну из важнейших сторон философствования Камю. Сформировавшееся ко времени написания этой учебной работы (примерно соответствующей по объему и содержанию нашей кандидатской диссертации) понимание христианства сохраняется и в "Бунтующем человеке" -- в этом главном философском произ --8 ведении Камю есть отдельные страницы, воспроизводящие текст дипломной работы, которая чрезвычайно важна как этап формирования его мировоззрения. Христианству в нем места не нашлось. Религиозного воспитания Камю не получил, веры у него не было ни в юности, ни в зрелости. Идеалы евангельского христианства он рассматривал через труды своего "земляка" -- святого Августина, а также современных философов -- Кьеркегора, Шестова, Ясперса. На всю жизнь у него сохранилось уважение к древним и средневековым ересям -- к гностикам, манихеям, катарам -- и неприятие католицизма ни как народной религии, ни как богословской доктрины. Ницшеанского презрения к христианству Камю никогда не разделял; выходцу из бедноты были чужды и гневные филиппики Ницше против "подлой черни". Но провидение для него означало род фатализма (сказывалось сведение христианства к учению Августина); первородный грех, загробное воздаяние, спасение Камю считал мифами, примиряющими человека с земной несправедливостью. На студенческие годы Камю приходится его членство в коммунистической партии. Тогда в ФКП вступали немногие интеллектуалы -- ситуация изменится во время Сопротивления. Камю был одним из первых, кто прошел ныне привычный путь: сначала вступление, объясняемое стремлением к социальной справедливости, желанием присоединиться к трудящимся массам. Затем разочарование, связанное либо с теми или иными событиями за пределами Франции (самыми заметными вехами были 1956, 1968 и 1979 гг.), либо с "демократическим централизмом" в самой партии. Наконец, выход с хлопаньем дверьми, ставший одним из обязательных ритуалов. В 30-е годы ритуалов еще не было, и Камю после выхода из партии в 1937 г. продолжал вместе с коммунистами участвовать в различных мероприятиях (сбор средств для Испанской республики и т. п.). Непосредственной причиной выхода были, судя по всему, конъюнктурные и направляемые из Москвы перемены в пропаганде среди арабского населения -- арабы оказывались пешками в политической борьбе. В культурных мероприятиях для алжирских рабочих Камю принимал участие и после выхода из партии -- первые театральные опыты были связаны с труппой "Театр труда". Среди прочих он играл в таких пьесах, как "Скованный Прометей" Эсхила, "На дне" Горького, "Каменный гость" Пушкина, "Братья Карамазовы" Достоевского. Театр занимает в жизни Камю огромное место -- он был талантливым актером, постановщиком, драматургом. В конце 30-х годов с театральной труппой "Экип" он объезжает весь Алжир, играет в небольших, неприспособленных залах, почти без декораций роли в классических и современных пьесах, выполняет функции и режиссера, и работника сцены, и суфлера. Главная его роль в то время -- Ивана в собственной постановке "Братьев Карамазовых". "Я играл его, быть может плохо, но мне казалось, что понимаю я его в совершенстве",-- вспоминал Камю о ролях Ивана в "Театре труда" и в "Экип". Одной из особенностей --9 размышлений в "Мифе о Сизифе" и в "Бунтующем человеке" является актерское вхождение Камю в роль -- Прометей, Дон-Жуан, Иван Карамазов, "Завоеватель" или русский террористэсер -- они пережиты "изнутри", прочувствованы, сыграны. Размышления об актерском принятии удела человеческого в "Мифе о Сизифе" прямо связаны с личным опытом. Эти годы являются переломными для Камю. Рухнули надежды на продолжение учебы в Эколь Нормаль -- высшей школе, готовящей университетских преподавателей философии,-- к конкурсному экзамену не допускают по состоянию здоровья, из-за туберкулеза. Разваливается первый брак. Камю едва сводит концы с концами, обостряется болезнь -- близко знавшие Камю в те годы полагали, что тема самоубийства приходит в "Миф о Сизифе" из личных переживаний. Но в то же самое время он не только играет на сцене и делает наброски пьесы "Калигула". В печати появляются первые прозаические сборники -- "Изнанка и лицо", "Бракосочетания"; написан и отложен первый роман "Счастливая смерть", начата работа над философским эссе, которое получит название "Миф о Сизифе". В начале 1938 г. в мансарду к Камю приходит Паскаль Пиа, основавший газету "Республиканский Алжир", и Камю начинает осваивать еще один вид деятельности -- журналистику, где он также сумел достичь многого. Эпопея Народного фронта уже завершается во Франции, но в Алжире она не привела к какимлибо реформам. Новая газета выступает за равные права арабов, разоблачает подтасовки на выборах. Камю пишет статью за статьей о нищете и бесправии, голоде арабского населения, вызывая все большую ярость истеблишмента -- "этот Альбер Камю лезет в дела, которые его не касаются, как бы с ним не случилось несчастья". Будущая трагедия "черноногих", вынужденных покинуть родную землю, подготавливалась местной верхушкой, не желавшей слышать ни о каких уступках, равенстве в оплате труда, в медицине и образовании. V Работа в "Республиканском Алжире" прекращается вскоре после начала второй мировой войны. Камю идет добровольцем на призывной пункт, но туберкулез опять становится у него на пути. Между тем военным положением воспользовались местные власти, статьи Камю вычеркиваются военной цензурой. Наконец газета закрывается, а Камю остается без работы. Через знакомых Пиа он получает место технического секретаря в столичной "Пари-Суар". Камю впервые приезжает в Париж. "Странная война" скоро кончается, вместе с газетой Камю перебирается сначала в Клермон-Ферран, потом в Лион. После капитуляции остаются только газеты, прославляющие оккупантов и правительство Петэна. С ними Камю отказывается сотрудничать и уезжает в Алжир (г. Оран). Там его слишком хорошо знают--работы в газете он не получит. Какое-то время Камю учит еврейских детей, изгнанных из школ новым режимом. В феврале 1941 г. он заканчивает "Миф о Сизифе". К оглавлению --10 В 1942 г. Камю возвращается во Францию, вступает в подпольную группу "Комба", образовавшуюся в результате слияния двух групп Сопротивления с собственными печатными органами. Из последних возникает газета "Комба", во главе которой сначала становится Пиа, но, занятый другими делами в рядах Сопротивления, он фактически передает руководство газетой Камю. В подпольной прессе печатаются "Письма немецкому другу". Идеальным прикрытием для подпольной деятельности стало издательство "Галлимар", сотрудником которого Камю был всю оставшуюся жизнь и где вышли основные его произведения. Камю не любил вспоминать времена Сопротивления, да и не был высокого мнения о своем в нем участии. Хотя в "маки" он не уходил, опасность была повседневной -- в любой момент он мог быть схвачен и расстрелян, как его близкий друг сотрудник "Комба" Рене Лейно. 24 августа 1944 г. во время боев в Париже выходит первый, уже не подпольный номер "Комба" с передовицей Камю "Кровь свободы". В ней говорится о свершающейся революции: люди, годами сражавшиеся против оккупации и вишистского режима, уже не потерпят порядков Третьей республики, социальной несправедливости, эксплуатации. Битва идет "не за власть, а за справедливость, не за политику, но за мораль". Камю дает газете следующий подзаголовок: "От Сопротивления к Революции". В передовице от 24 ноября того же года Камю пишет уже о социализме. Он не одинок -- о революции, социализме говорят многие участники Сопротивления. "Комба" на время превращается в самую популярную газету, своего рода символ Сопротивления. Ее сотрудниками становятся лучшие писатели, ученые, публицисты. Раймон Арон, писавший тогда для "Комба", а затем ставший не только ведущим обозревателем "Фигаро" и "Экспресс", но и крупнейшим французским буржуазным экономистом и политологом, вспоминал, что "в ту эпоху "Комба" имела самую высокую репутацию в литературных и политических кругах столицы. Передовицы Альбера Камю имели небывалый успех: подлинный писатель комментировал события дня. Редакция состояла из интеллектуалов, вышедших из рядов Сопротивления и еще не возвратившихся к своим обычным делам... Какая диспропорция между серым веществом и имеющимся в распоряжении газетным листом!" ' Но времена всеобщего энтузиазма быстро проходят. Союз социалистов, радикалов и коммунистов под руководством де Голля -- это, очевидно, временное состояние. Политическая борьба Четвертой республики и "холодная война" раскалывают ряды участников Сопротивления. Все партии начинают выпускать свои газеты, с преодолением послевоенной разрухи появляются коммерческие издания. "Комба" была обречена. В дальнейшем Камю недолгое время работал в еженедельнике Aron R Memoires 50 ans de reflexion politique. P, 1983. P. 287 --11 "Экспресс", но от журналистики он в целом отходит. Из публикаций в "Комба" наибольший интерес представляет цикл его статей 1946 г. "Ни жертвы, ни палачи", в котором уже поднимаются многие философские и политические вопросы "Бунтующего человека". В годы войны вышли два произведения, которые принесли Камю широкую известность,-- повесть "Посторонний" и эссе "Миф о Сизифе". Славу приумножила поставленная сразу после войны пьеса "Калигула" (с Жераром Филиппом в главной роли). В 1947 г. вышел роман "Чума", за ним последовали пьесы "Осадное положение" и "Праведники". К театру Камю вернулся снова в середине и в конце 50-х годов, когда он поставил несколько собственных инсценировок, в частности "Реквием по монахине" Фолкнера и "Бесов" Достоевского. "Бунтующий человек" был последним и самым значительным философским произведением Камю, "Падение" -- его последним романом. Присуждение Нобелевской премии по литературе в 1957 г. было поводом для "Шведских речей", получивших широкий отклик во всем мире. Из публицистики 50-х годов стоит выделить "Размышления о гильотине" -- страстный призыв отменить смертную казнь. 4 января 1960 г. Камю принимает приглашение своего друга и издателя М. Галлимара вернуться в Париж не поездом, а на автомобиле. Сошедшая с дороги машина врезалась в дерево, Камю погиб. Роман "Первый человек" был только начат, посмертно были изданы записные книжки и юношеский роман "Счастливая смерть". Эволюция философских воззрений Камю непосредственно связана с историческими обстоятельствами. Сам Камю говорил о как бы двух циклах своих произведений. Теме абсурда посвящены работы 30-х годов -- философское эссе "Миф о Сизифе", повесть "Посторонний" и пьеса "Калигула". Теме бунта -- эссе "Бунтующий человек", роман "Чума" и пьеса "Праведники". Как говорил Камю в интервью, данном в Стокгольме перед вручением Нобелевской премии, в первом цикле представлено отрицание, второй решает положительные задачи; оба были задуманы одновременно и воплощены последовательно. В данном случае вряд ли стоит верить Камю на слово: в ретроспективе такая картина выглядит логично, однако она слишком напоминает "антитезис" и "тезис" и имеет мало общего с реальными трудностями и противоречиями, которые приходилось преодолевать Камю на пути от абсурда и нигилизма к бунту, который утверждает универсальные человеческие ценности. Камю -- мыслитель XX века, он получил проблемы абсурда и бунта не только от долгой традиции философской и религиозной мысли,-- крушение моральных норм и ценностей в сознании миллионов европейцев, нигилизм представляют собой факты современности. Конечно, и другие культуры знавали нигилизм как следствие --12 кризиса религиозной традиции, но столь острого конфликта, такого разрушения всех устоев история не знала. Как писал А. Мальро, мы имеем дело с "первой цивилизацией, которая может завоевать всю землю, но не способна изобрести ни своих храмов, ни своих гробниц". Она создавалась человеком, который освободился от всяких цеховых и сословных ограничений в предпринимательской деятельности, что привело к неслыханным техническим и промышленным успехам. Однако уже первые десятилетия нашего века показали, насколько эфемерными были надежды тех, кто верил в автоматический прогресс индустрии, науки и культуры. Две мировых войны, кровавые революции и контрреволюции, борьба за передел мира и колониальные войны, тоталитарные режимы и концлагеря, нравственное одичание жителей мегаполисов -- все это реальность нашего века. Рост технического могущества сделал лишенного всяких сдерживающих норм человекобога еще более опасным -- сначала для других народов, а затем Ц и для самого человека-титана, действующего на обезбоженной III:, земле. Нигилизм представляет собой выведение всех следствий из "смерти Бога". Прометеевский бунт, героическое "самопреодоление", аристократизм "избранных" -- эти темы Ницше были подхвачены философами-экзистенциалистами. Они являются определяющими и в "Мифе о Сизифе" Камю, работе с характерным подзаголовком -- "Эссе об абсурде". Подобно всем философам-экзистенциалистам, Камю полагает, что важнейшие истины относительно самого себя и мира человек открывает не путем научного познания или философских спекуляций, но посредством чувства, как бы высвечивающего его существование, "бытие-в-мире"--Камю ссылается на "тревогу" Хайдеггера и "тошноту". Сартра, он пишет о скуке, "неожиданно овладевающей человеком. О том, что spleen, или "русская хакада", может понемногу овладеть кем-нибудь, известно всем и без философии. Кьеркегор был первым философом, который придал таким чувствам, как "меланхолия", страх, онтологический характер. Настроения и чувства не субъективны, они приходят и уходят не по нашей воле, раскрывают фундаментальные черты нашего существования. У Камю таким чувством, характеризующим бытие человека, оказывается чувство абсурдности -- оно неожиданно рождается из скуки, перечеркивает значимость всех остальных переживаний. Индивид выпадает из рутины повседневной жизни ("подъем, завтрак, четыре часа на фабрике или в конторе..." и т. д.), он сталкивается с вопросом: "А стоит ли вообще жизнь того, чтобы быть прожитой?" Камю вспоминает о "логическом самоубийце" и Кириллове Достоевского, но ближе ему постановка этого вопроса в "Или -- Или" Кьеркегора: "Самоубийство -- отрицательная форма бесконечной свободы. Счастлив тот, кто найдет положительную". "Миф о Сизифе" Камю представляет собой поиск такой "положительной формы" бытия в мире, в котором религиозная надежда умерла. Вопрос Камю таков: как жить без высшего смысла и без благодати? --13 Сам по себе мир не абсурден, он просто неразумен, так как является внечеловеческой реальностью, не имеющей ничего общего с нашими желаниями и нашим разумом. Это не значит, что мир непознаваем, иррационален, как "воля" у Шопенгауэра или "жизненный порыв" Бергсона. Для Камю такие представления являются также антропоморфными, дающими нам иллюзорное представление о постижимости первоосновы мира -- пусть и с помощью какой-то иррациональной интуиции. Камю достаточно высоко ставит эмпирическое познание, методы науки. Мир вполне познаваем, от одной научной теории мы переходим к другой, более совершенной. Но это всегда наша теория, гипотетическая конструкция человеческого ума. В мире нет окончательного, последнего смысла, мир не прозрачен для нашего разума, он не дает ответа на самые настоятельные наши вопросы. Количество измерений пространства и времени, структуры атома и галактики -- эти вопросы при всей своей значимости для науки не имеют никакого человеческого смысла. Мы заброшены в этот космос, в эту историю, мы конечны и смертны, и на вопрос о цели существования, о смысле всего сущего наука не дает никакого ответа. Не дала его и вся история философской мысли -- предлагаемые ею ответы являются не рациональными доказательствами, но актами веры. Камю исследует в "Мифе о Сизифе" два неправомерных вывода из констатации абсурда. Первый из них -- самоубийство, второй -- "философское самоубийство". Если для абсурда необходимы человек и мир, то исчезновение одного из этих двух полюсов означает и прекращение абсурда. Как и cogito Декарта, абсурд есть первая очевидность для ясно мыслящего ума. Самоубийство представляет собой затмение ясности, примирение с абсурдом, его ликвидацию. Такое же бегство от абсурда представляет собой "философское самоубийство" -- "скачок" через "стены абсурда". В первом случае истреблен тот, кто вопрошает, во втором -- на место ясности приходят иллюзии, желаемое принимается за действительное, миру приписываются человеческие черты -- разум, любовь, милосердие и т. п. Философские доктрины, будь они рационалистическими или иррационалистическими, равноценны религии, когда утверждают наличие последнего смысла, порядка, промысла. Очевидная бессмыслица трансформируется в замаскированную, человек примиряется со своим уделом. Абсурдных стен больше нет: индивидуальное сознание соотносится с универсальным, с Единым Парменида, миром идей Платона или с Богом у Кьеркегора, Шестова, Ясперса. Но нет и ясности мышления. Камю называет этот путь ."уклонением", сопоставляемым с "развлечением" Паскаля. Религиозную веру Камю считает замутнением ясности видения и неоправданным "скачком", примиряющим человека с бессмыслицей существования. Христианство примиряет со страданиями и смертью ("смерть, где жало твое"), не все доказательства существования трансцендентного порядка сомнительны. Унаследовав от картезианства идеал ясности и --14 отчетливости мышления, Камю отвергает онтологический аргумент -- из наличия у нас идеи Бога нам не вывести его существования. "У абсурда куда больше общего со здравым смыслом,-- писал Камю в 1943 г.--Абсурд связан с ностальгией, тоской по потерянному раю. Без нее нет и абсурда. Из наличия этой ностальгии нам не вывести самого потерянного рая" '. Требование ясности видения, честность перед самим собой, "отсутствие всяких уловок, отказ от Примирения, верность непосредственному опыту, в который нельзя ничего приносить сверх данного. В этом своеобразие позиции Камю: он проповедует ясность разумного мышления, завещанную всей европейской традицией "метафизики света", начиная с Платона и вплоть до Гуссерля, где разум уподобляется видению, истина -- свету, ложь -- тьме, божество -- источнику света или самому свету. Эта метафизика приобретала характер то рационалистической системы, то мистической доктрины, но она всегда признавала связь человеческого разума и разумного (или сверхразумного) космического света. У Камю ясностью видения наделено только конечное существо, заброшенное в чуждый ему мир. Уже потому, что Камю ставил выше всего этот свет разума, поиск смысла, а не темные стороны человеческой натуры, он и в "Мифе о Сизифе" далек от крайних форм европейского нигилизма. Но из абсурда следует и отрицание универсальных этических норм. Без ницшеанского энтузиазма Камю принимает вывод из абсурда -- "все дозволено". Единственной ценностью становится ясность видения и полнота переживания. Абсурд не нужно уничтожать самоубийством или "скачком" веры, его нужно максимально полно изжить. Комедиант, Дон Жуан, Завоеватель, Писатель реализуют себя, преодолевают себя. На человеке нет греха, . становление "невинно", и единственной шкалой для оценки существования является подлинность, аутентичность выбора. Искусство не является самоценным, это "творчество без завтрашнего дня", приносящее радость реализующему себя художнику, занятому упорным созданием тленных произведений. Актер проживает одну за другой множество жизней на сцене, достоинством "абсурдной аскезы" писателя (и художника вообще) оказывается самодисциплина, "эффективная школа терпения и ясности". Творец играет образами, создает мифы, а тем самым и самого себя, поскольку между видимостью и бытием нет четкой границы. Все рассуждения и зарисовки данного эссе резюмируются "мифом о Сизифе". Если Ницше предложил утратившему христианскую веру человечеству миф о "вечном возвращении", то Камю предлагает миф об утверждении самого себя -- с максимальной ясностью ума, с пониманием выпавшего удела, человек должен нести бремя жизни, не смиряясь с ним -- самоотдача и полнота "существования важнее всех вершин, абсурдный человек избирает бунт против всех богов. Camus A. Essais. Bibliotheque de la Pleiade. P., 1965. P. 1423--1424. --15 Ко времени завершения работы над "Мифом о Сизифе" у Камю уже накопились сомнения по поводу такого эстетического самоутверждения. Еще в рецензии на "Тошноту" Камю упрекал Сартра как раз за то, что бунт героя, Антуана Рокантена, свелся к "абсурдному творчеству". В пьесе "Калигула" он фиксирует противоречие между абсурдом и простыми человеческими ценностями. Император Калигула из наблюдения "люди умирают и они несчастливы" сделал вполне приемлемые с точки зрения абсурда выводы и стал "бичом божьим", "чумой". Его антагонист в пьесе, Херея, убивает императора во имя человеческого стремления к счастью, но вынужден признать, что его выбор ничуть не более обоснован, чем злодеяния тирана. У "завоевателей" нет иной шкалы ценностей, кроме полноты переживания своих титанических усилий, но "все дозволено" годится тогда не только для облагороженных авантюристов Мальро, а и для реальных завоевателей, которые, как писал Камю еще в 1940 г., "изрядно преуспели, и на многие годы над истерзанной Европой, в краях, где не стало духа, нависло угрюмое безмолвие". Вывод Камю в этом же эссе "Миндальные рощи" прямо противоположен эстетскому титанизму: "никогда больше не покоряться мечу, никогда более не признавать силу, которая не служит духу". Ницше мог яростно обличать "каналью Сократа" в то время, когда высшие ценности оторвались от жизни и были опошлены мещанским лицемерием. Но сегодня именно эти ценности нуждаются в защите, когда эпоха угрожает отрицанием всякой культуры, а "Ницше рискует обрести такую победу, какой он и сам не желал". Ницше был пророком этого "храброго нового мира", Достоевский предсказывал появление цивилизации, "требующей сдирания кожи",-- Камю был не пророком, а очевидцем такой цивилизации, сделавшей ницшеанское "все дозволено" расхожей монетой. Участие в Сопротивлении было поворотным пунктом в творчестве Камю. В "Письмах к немецкому другу" он сводит счеты с воображаемыми единомышленниками 30-х годов, объявившими, что в лишенном смысла мире допустимо сделать идола из нации, "расы господ", призванной повелевать миллионами рабов. Такое мифотворчество вполне допустимо, из абсурда можно вывести и необходимость посвятить всю жизнь лечению прокаженных, и заполнению людьми лагерных печей. Совесть можно объявить химерой, дух -- ложью, насилие превознести как героизм. Многие интеллектуалы вынуждены были переоценить значимость блестящих афоризмов Ницше. Когда Камю в подполье писал "Письма немецкому другу", эмигрант Томас Манн призывал интеллектуалов поставить крест на утонченном имморализме, сыгравшем свою роль в подготовке нигилизма "железа и крови": "Время заострило нам совесть, показав, что у мысли есть обязательства перед жизнью и действительностью, обязательства, которые очень скверно исполняются, когда дух совершает харакири ради жизни. Есть спектакли в мышлении и литературе, впечатляющие нас меньше, чем прежде, кажущиеся скорее тупыми и --16 кощунственными. Дух явно вступает сегодня в нравственную эпоху, эпоху нового нравственного и религиозного различения добра и зла" '. Теперь бунт должен быть направлен прежде всего против той мифологии, которая несет с собою "грязный ужас и кровавую пену". Интеллектуальные забавы "философии жизни", хайдеггеровская экзальтация по поводу "бытия-к-смерти" и аутентичного выбора трансформировались в политические лозунги. Защищать ценности духа с помощью нигилистической философии невозможно. Но и принять какую-либо догматически установленную систему ценностей Камю не может -- светский гуманизм, с его точки зрения, безосновен. В эссе "Загадка" Камю говорит о "верности свету", о принадлежности к "недостойным, но верным сынам Греции", находящим силы претерпеть и наш ошалевший от нигилизма век. Миром управляет не бессмыслица, а смысл, но его трудно расшифровать -- ключом к этому ускользающему смыслу является бунт. "Бунтующий человек" -- это история идеи бунта -- метафизического и политического -- против несправедливости человеческого удела. Если первым вопросом "Мифа о Сизифе" был вопрос о допустимости самоубийства, то эта работа начинается с вопроса об оправданности убийства. Люди во все времена убивали друг друга,-- это истина факта. Тот, кто убивает в порыве страсти, предстает перед судом, иногда отправляется на гильотину. Но сегодня подлинную угрозу представляют не эти преступные одиночки, а государственные чиновники, хладнокровно отправляющие на смерть миллионы людей, оправдывающие массовые убийства интересами