се же сначала отрекомендоваться. - Мне посоветовала к вам обратиться миссис Смис - знаете, у которой закусочная. Мы с ней старые знакомые. Я служу у Лорье, совсем близко отсюда. Моя фамилия Крэмб. Должна вам сказать, что я побывала уже у очень многих докторов. - Она сняла перчатки. - Это из-за моих рук. Он посмотрел на ее руки, ладони которых были покрыты красноватой сыпью, похожей на псориаз. Но это был не псориаз, - края были не извилистые, а ровные. Неожиданно заинтересованный, Эндрью взял увеличительное стекло и стал внимательнее рассматривать ее ладонь. А женщина продолжала говорить серьезным, убеждающим тоном: - И сказать вам не могу, как это мне мешает в моей работе. Я бы бог знает что дала, чтобы от этого избавиться. Каких только мазей я уже не перепробовала! Но ни одна ничуть мне не помогла. - Нет, и не могла помочь. - Он отложил лупу, испытывая удовольствие врача, который ставит трудный, но несомненный для него диагноз. - Это несколько необычное состояние кожи, мисс Крэмб. И бесполезно лечить его мазями. Причина тут - в вашей крови, и единственное средство от этого избавиться - соблюдать диету. - И никаких лекарств не надо? - Ее серьезное лицо выразило сомнение. - Ни один врач мне еще этого не говорил. - А я вам это говорю. - Он засмеялся и, вырвав листок из блокнота, записал ей подробно, какую диету ей следует соблюдать, какие блюда ей абсолютно запрещены. Она приняла бумажку как-то нерешительно. - Что ж... я, конечно, попробую, доктор. Я все, что угодно, готова испробовать. Она добросовестно расплатилась с ним, постояла, словно все еще мучимая сомнением, потом вышла. И Эндрью немедленно забыл о ней. Десять дней спустя она пришла снова, на этот раз с парадного хода, и вошла в кабинет с таким выражением плохо скрытого восторга, что Эндрью едва удержался от улыбки. - Хотите посмотреть мои руки, доктор? - Да. - Теперь он-таки улыбнулся. - Надеюсь, вы не жалеете, что соблюдали диету? - Жалею! - Она протянула к нему руки в страстном порыве благодарности. - Взгляните! Я совсем вылечилась. Ни единого пятнышка. Вы не знаете, как это для меня важно... я и выразить вам этого не могу... Какой вы ученый! - Полноте, полноте, - возразил Эндрью легким тоном. - Человеку моей профессии полагается знать эти вещи. Идите себе домой и не беспокойтесь больше. Только не ешьте той пищи, которую я вам запретил, и никогда у вас на руках больше не будет сыпи. Она поднялась. - А теперь позвольте вам уплатить, доктор. - Вы мне уже уплатили, - возразил он, испытывая легкое эстетическое удовольствие от созерцания собственного благородства. Он очень охотно принял бы от нее еще три с половиной или даже семь шиллингов, но искушение завершить это торжество своего искусства красивым жестом было непобедимо. - Но, доктор... - Она неохотно позволила ему проводить себя до дверей, здесь остановилась и сказала на прощанье, все с той же серьезностью: - Может быть, я смогу чем-нибудь другим отблагодарить вас. Эндрью поглядел в поднятое к нему лунообразное лицо, и у него на миг мелькнула непристойная мысль. Но он только кивнул головой, закрыл за женщиной дверь и опять забыл о ней. Он был утомлен, уже отчасти сожалел, что отказался от денег, и во всяком случае меньше всего склонен был предполагать, что какая-то продавщица может быть ему полезна. Но он не знал мисс Крэмб. Кроме того, он совершенно упустил из виду одну возможность, о которой говорит Эзоп, а ему, как плохому философу, следовало бы это помнить. IV "Молодежь" у Лорье называла Марту Крэмб "Хавбек" (Футбольный термин. Так называются игроки, стоящие непосредственно за первым рядом.). Грубоватая, некрасивая, неженственная до того, что казалась каким-то бесполым существом, она как будто совсем не подходила для роли старшей продавщицы этого единственного в своем роде магазина, бойко торговавшего нарядными платьями, роскошным бельем и мехами настолько дорогими, что цены их исчислялись сотнями фунтов. Но Марта была замечательной продавщицей, чрезвычайно уважаемой покупателями. Фирма Лорье, гордая своей славой, ввела у себя в магазине особую систему: каждая "старшая" создавала себе свой собственный круг "клиенток", небольшую группу постоянных заказчиц, которых она одна обслуживала, изучив их вкусы, "одевала", "откладывала" для них часть поступающих новых моделей. Между "старшей" и ее клиентками создавалась уже некоторая близость, часто на протяжении многих лет, и для этой роли Марта со своей честностью и серьезностью подходила как нельзя лучше. Она была дочерью нотариуса в Кеттеринге. Многие служившие у Лорье барышни были дочерьми людей интеллигентных профессий из провинции или лондонских предместий. Считалось честью быть принятой на службу в магазин Лорье, носить форму этого предприятия - темнозеленое платье. Потогонная система и скверные бытовые условия, в которые поставлены иногда продавщицы других магазинов, совершенно отсутствовали у Лорье, где девушек прекрасно кормили, предоставляли удобное помещение и следили за их поведением. Мистер Уинч, единственный мужчина в магазине, особенно следил за тем, чтобы девушек никуда одних не отпускали. Он весьма уважал Марту и часто имел с ней продолжительные совещания. Это был розовый, женоподобный старичок, сорок лет прослуживший в магазинах дамского платья. Его большой палец стал совсем плоским от постоянного щупания материй, спина была всегда согнута в почтительном поклоне. При всей своей женоподобности, мистер Уинч для всякого посетителя представлял собой единственную пару брюк в безбрежном и пенистом море женственности. Он не одобрял тех мужей, которые приходили сюда с женами смотреть манекены. Он знал в лицо членов королевской фамилии. Он представлял собой почти такую же крупную величину, как самый магазин Лорье. Исцеление мисс Крэмб вызвало тихую сенсацию среди персонала Лорье. И непосредственным результатом было то, что просто из любопытства несколько младших продавщиц явилось к Эндрью с незначительными жалобами. Они, хихикая, поясняли одна другой, что им хотелось посмотреть, "каков из себя этот доктор нашей Хавбек". Но постепенно все больше и больше служащих Лорье стало приходить в приемную на Чесборо-террас. Все девушки были застрахованы. По закону они обязаны были лечиться у страхового врача, но, с отличавшим всю фирму Лорье высокомерием, они не подчинялись этому правилу. К концу мая нередко можно было увидеть в приемной Эндрью с полдюжины "барышень" от Лорье - молодых, с накрашенными губами, в высшей степени элегантных, копирующих своих заказчиц. Доходы Эндрью значительно повысились. Кристин говорила смеясь: - Что ты делаешь с этим хором красоток, мой друг? Уж не ошиблись ли они дверью и не приняли ли твою приемную за театр? Но пылкая признательность мисс Крэмб (о, восторг исцеления!) только еще начинала проявляться. До тех пор полуофициально врачом фирмы Лорье считался доктор Мак-Лин, солидный, пожилой. Его вызывали во всех экстренных случаях - например, когда мисс Твиг из костюмного отдела сильно обожглась горячим утюгом. Но доктор Мак-Лин собирался уйти на покой, а его компаньон, которому он передавал практику, доктор Бентон, не был ни пожилым, ни солидным. Надо сказать, что не раз склонность доктора Бентона шнырять глазами по ножкам и слишком нежная заботливость его по отношению к хорошеньким младшим продавщицам заставляла мистера Уинча хмуриться и багроветь. Мисс Крэмб и мистер Уинч обсудили этот вопрос на одном из своих маленьких совещаний, и мистер Уинч, заложив руки за спину, важно кивал головой, когда мисс Крэмб напирала на то, что Бентон для них человек неподходящий и что на Чесборо-террас имеется другой врач, строгий и скромный, который достигает блестящих результатов, не принося жертв Таис. Пока ничего еще не было решено, мистер Уинч спешить не любил, но когда он поплыл к дверям, чтобы встретить герцогиню, в глазах его был знаменательный блеск. На первой неделе июня Эндрью, которому уже давно было стыдно за свое прежнее пренебрежение к услугам мисс Крэмб, был потрясен новой неожиданной услугой с ее стороны. Он получил письмо, написанное языком изысканным и вместе деловым (как он потом убедился, обыкновенный бесцеремонный вызов по телефону был совсем не в духе автора этого письма), с просьбой прийти во вторник, то есть на следующее утро, если возможно, к одиннадцати часам, на Парк-гарденс, No 9, к мисс Винифред Эверет. Закрыв пораньше амбулаторию, он в большом волнении отправился туда. В первый раз его звали к больному за пределами убогого квартала, которым до сих пор была ограничена его практика. Парк-гарденс представлял собой красивую группу домов не совсем современного стиля, но больших и солидных, с прекрасным видом на Гайд-парк. Эндрью позвонил у дома No 9, в напряженном ожидании, неизвестно почему убежденный, что, наконец, пришла удача. Ему открыл пожилой слуга. Комната, куда его ввели, была просторна, убрана старинной мебелью, книгами и цветами и напомнила ему гостиную миссис Воон. Как только он вошел, он понял, что предчувствие его не обмануло. Когда появилась мисс Эверет, он повернулся к ней и поймал ее взгляд, спокойный, ясный, с одобрительным выражением устремленный на него. Это была женщина лет пятидесяти, хорошо сложенная, темноволосая, с желтовато-смуглой кожей, одетая со строгой простотой и державшая себя в высшей степени самоуверенно. Она сразу заговорила с ним ровным, размеренным голосом: - Я лишилась своего постоянного врача, для меня это несчастье, так как я ему очень доверяла. Моя мисс Крэмб рекомендовала мне вас. Она женщина честная и преданная, я на нее полагаюсь. Я смотрела в справочнике - у вас высокая квалификация. Она помолчала, совершенно откровенно разглядывая его и точно взвешивая. У нее был вид женщины, которая хорошо питается, окружена хорошим уходом, которая никому не позволит пальцем себя коснуться, пока не осмотрит как следует его руки. Она продолжала с нарочитой сдержанностью: - Пожалуй, вы мне подойдете. В это время года я всегда проделываю курс впрыскиваний. У меня сенная лихорадка. Вам, я полагаю, известно все об этой болезни? - Да, - ответил он. - Что вам впрыскивали? Она назвала известный препарат. - Мой прежний врач посоветовал мне это средство. Я очень верю в него. - Ах, вот что он вам впрыскивал! Задетый ее тоном, он чуть не сказал ей, что верное средство ее хваленого доктора ничего не стоит, что оно стало популярным благодаря ловкому рекламированию его фирмой, изготовляющей его, а помогает оно при сенной лихорадке только потому, что в Англии летом редко бывает в воздухе много той цветочной пыльцы, которая вызывает эту болезнь. Но он сделал над собой усилие и промолчал. В нем происходила борьба между тем, во что он верил, и тем, чего он желал. Он подумал, подстрекая сам себя: "Дурак я буду, если я упущу этот случай после стольких месяцев неудач", а вслух сказал: - Полагаю, что смогу не хуже всякого другого делать вам эти впрыскивания. - Прекрасно. А теперь относительно гонорара. Я никогда не платила доктору Синклеру больше гинеи за визит. Могу я считать, что вы согласны на эти условия? Гинею за визит - втрое больше, чем он когда-либо получал! А еще важнее было то, что это - первый шаг к практике в высшем кругу, которой он жаждал столько месяцев. Снова подавил он в себе протестующий голос совести. Что же из того, если впрыскивания бесполезны? Это ее предложение, не его. Он устал от неудач, ему надоело тянуть лямку, получая по три с половиной шиллинга за визит. Он хочет пробить себе дорогу, добиться успеха. И добьется во что бы то ни стало. Он пришел к ней опять на следующий день ровно в одиннадцать. Она свойственным ей строгим тоном предупредила его, чтоб он не опаздывал. Она не хотела менять часа своей обычной утренней прогулки. Он сделал ей первое впрыскивание. И стал приходить два раза в неделю, продолжая лечение. Он был пунктуален, так же аккуратен, как она, и никогда не переходил границ, ею намеченных. Было почти забавно наблюдать, как она постепенно оттаивала. Она была чудачка, эта Винифред Эверет, и особа весьма решительная. Несмотря на свое богатство (отец ее был крупным заводовладельцем в Шеффильде, и все состояние, полученное ею в наследство, было вложено в надежные ценные бумаги), она старалась извлечь максимальную пользу из каждого пенни. То была не скупость, а скорее своеобразная форма эгоизма. Она поставила себя в центре своего мирка, чрезвычайно заботилась о своем все еще красивом и белом теле, интересовалась всеми видами ухода и лечения, какие, по ее мнению, могли ей быть полезны. Она желала непременно иметь все самое лучшее. Она была умеренна в пище, но ела только самое изысканное и дорогое. Когда при шестом визите она снизошла до того, что предложила Эндрью стакан хереса, он заметил, что это Амонтильядо 1819 года. Одевалась она у Лорье. Нигде, ни у кого Эндрью не видал такого постельного белья, как у нее. А при всем том она принципиально никогда не тратила лишнего фартинга. Никак нельзя было себе представить, чтобы мисс Эверет бросила полкроны шоферу такси, не посмотрев сперва внимательно на счетчик. Эндрью такая женщина должна была бы внушать отвращение, а между тем он ничего подобного не испытывал. Она возвела свое себялюбие чуть не на степень философии. И она обладала большим здравым смыслом. Она удивительно напоминала Эндрью женщину с картины Терборха, одного из старых голландских мастеров, которую они с Кристин видели когда-то. То же пышное тело, нежноматовый цвет лица, тот же рот, надменный и чувственный. Когда мисс Эверет заметила, что Эндрью - по ее собственному выражению - серьезно решил ей понравиться, она стала менее сдержанна. Для нее было неписанным законом, что визит врача должен продолжаться двадцать минут, иначе она считала бы, что получила недостаточно за свои деньги. Но к концу месяца Эндрью уже просиживал у нее по получасу. Они беседовали. Он говорил с нею о своем стремлении выдвинуться. Она это одобряла. Круг ее интересов был ограничен. Но круг ее родственников - неограничен, и говорила она главным образом о них. Она не раз упоминала о своей племяннице, Кэтрин Сэттон, которая жила в Дербишире, но часто приезжала в Лондон, так как ее муж, капитан Сэттон, был членом парламента от Бернуэлла. - Доктор Синклер лечил и их тоже, - заметила она как-то раз осторожно, - не вижу, почему бы вам не стать их домашним врачом. Когда он пришел в последний раз, она угостила его опять стаканом Амонтильядо и сказала очень любезно: - Я терпеть не могу получать счета. Позвольте мне сейчас расплатиться с вами. - Она подала ему сложенный чек на двенадцать гиней. - Само собой разумеется, я скоро приглашу вас опять. Я зимой обычно делаю себе прививку против насморка. Она даже проводила его до двери на лестницу и здесь постояла с минуту. Ее холодное лицо осветилось наиболее близким подобием улыбки, какое он когда-либо видел на этом лице. Но оно быстро исчезло, и, сурово глядя на него, она сказала: - Хотите послушать совета женщины, которая годится вам в матери? Оденьтесь у хорошего портного. Сходите к портному капитана Сэттона, Роджерсу, на Кондуит-стрит. Вы мне говорили, что вы очень хотите выдвинуться. Но в этом костюме вы ничего не добьетесь. Он шел от нее и всю дорогу мысленно ругал ее с прежней своей необузданностью. Лицо его пылало от обиды. Старая сука! И чего она сует нос, куда ее не просят, какое ей дело до него! Какое право она имела учить его, как одеваться! Или она думает, что он будет играть при ней роль комнатной собачки? Вот где наихудший компромисс - в рабском подчинении условности. Его педдингтонские пациенты платили ему только три с половиной шиллинга, но зато они не предлагали ему превратиться в портновский манекен. Впредь он ограничится только этим кругом пациентов и никому не будет продавать свою совесть. Но это настроение прошло как-то само собой. Правда, Эндрью никогда ни капельки не интересовался состоянием своего туалета. Дешевый костюм из магазина готового платья всегда отлично служил ему, покрывал и защищал от холода, несмотря на свою неэлегантность. Кристин тоже, хотя и была всегда одета мило и опрятно, никогда не огорчалась из-за отсутствия нарядов. Она лучше всего чувствовала себя в шерстяной юбке и связанном ею самой джемпере. Эндрью украдкой оглядел себя, свои неописуемые шерстяные брюки мешком, внизу забрызганные грязью. "Черт возьми, - подумал он с раздражением, - а ведь она совершенно права. Как я могу в таком виде завербовать пациентов высшего класса? И отчего Кристин мне до сих пор ничего не говорила? Это ее дело, а не старухи Винифред. Как фамилия того портного, которого она мне назвала? Да, Роджерс на Кондуит-стрит. Я, пожалуй, действительно обращусь к нему". Пока он дошел до дома, к нему уже вернулось хорошее настроение. Он помахал чеком перед носом Кристин: - Видала, моя милая? А помнишь, как я прибежал к тебе из приемной с первым жалким заработком в три шиллинга? Ба! Нет, вот это - деньги, настоящий гонорар, какой и полагается доктору медицины! Двенадцать гиней за любезные разговоры с дурой Винни и безвредные впрыскивания ей "Иптона Гликкерта". - Что это за "Иптон"? - спросила с улыбкой Кристин. Потом вдруг с недоумением посмотрела на него. - Да ведь это, кажется, тот препарат, который ты так высмеивал? Эндрью переменился в лице, насупился в сильном замешательстве. Кристин сказала именно то, что ему не хотелось услышать. И он вдруг рассердился, но не на себя, а на нее: - Ах, пропади все пропадом! Никогда на тебя не угодишь, Крис! - Он повернулся и вышел, хлопнув дверью. Весь этот день он дулся. Но на другой день опять повеселел. И отправился к Роджерсу на Кондуит-стрит. V Он был, как школьник, горд собой, когда две недели спустя явился вниз к Кристин в одном из своих двух новых костюмов. Костюм был темносерый двубортный и, по указанию Роджерса, дополнялся воротничком с уголками и темным галстуком в тон. Без всякого сомнения, портной с Кондуит-стрит был мастер своего дела, а ссылка на капитана Сэттона побудила его одеть Эндрью с особой тщательностью. Как раз в это утро Кристин выглядела хуже обычного. У нее немного болело горло, и она закутала шею и голову старым шарфом. Она разливала кофе, когда Эндрью предстал перед ней в столь ослепительном виде. Она была так потрясена, что некоторое время не могла произнести ни слова. - Ох, Эндрью! - ахнула она. - Замечательно! Ты куда-нибудь идешь? - Иду? Конечно, иду, на работу, к больным. - Он был так доволен собой, что держал себя почти вызывающе. - Ну, как, нравится? - Да, - ответила Кристин, но не так быстро, как ему хотелось. - Очень... страшно шикарно, но... - она усмехнулась, - но это точно не ты. - Ты, кажется, предпочла бы, чтобы я всегда имел вид бродяги. Она промолчала, но рука ее, державшая чашку, вдруг сжалась так, что под кожей забелели суставы. "Ага, - подумал Эндрью, - задело за живое!" Он окончил завтрак и пошел к себе в кабинет. Через пять минут и она пришла туда, все в том же шарфе на шее. Глаза у нее были нерешительные, умоляющие. - Милый, - сказала она, - пожалуйста, не перетолковывай моих слов. Мне ужасно приятно видеть тебя в новом костюме. Я хочу, чтобы у тебя было все, все самое лучшее. Ты извини, что я так выразилась давеча в столовой, но понимаешь, я привыкла считать тебя... ох, это ужасно трудно объяснить... я всегда считала тебя человеком, который... - пожалуйста, не пойми меня опять превратно - которому решительно все равно, какой у него вид и что думают люди о его внешности. Помнишь, мы видели с тобой голову работы Эпштейна. Что ж, разве ей нужна полировка и отделка? - Я не голова Эпштейна, - отрезал он. Кристин не отвечала ничего. В последнее время с ним трудно было ладить, и, огорченная этим недоразумением между ними, она не знала, что сказать. Все так же нерешительно она ушла из кабинета. Три недели спустя, когда племянница мисс Эверет приехала на несколько недель в Лондон, Эндрью был вознагражден за то, что мудро, исполнил совет старой дамы. Мисс Эверет под каким-то предлогом вызвала его в Парк-гарденс и с суровым одобрением оглядела с ног до головы. Она явно проверяла, достоин ли он ее рекомендации. На другой день ему позвонила по телефону миссис Сэттон, которая желала, как и тетка, предохранить себя от сенной лихорадки, - очевидно, это была фамильная болезнь. Он без всяких угрызений совести согласился впрыскивать ей бесполезный "Иптон" изобретательной фирмы Гликкерт. Он произвел на миссис Сэттон прекрасное впечатление и в том же месяце был приглашен к знакомому мисс Эверет, также жившему в Парк-гарденс. Эндрью был очень доволен собой. Он побеждал, преуспевал. В своем жадном стремлении к успеху он не замечал, что эта блестящая карьера противоречит всему тому, во что он до сих пор верил. В нем заговорило тщеславие. Он ощущал энергию и веру в себя. Он не задумывался над тем, что этой растущей, как снежный ком, практике среди "высшего круга" положила начало толстая немка-лавочница, продававшая за прилавком ветчину и говядину по соседству с вульгарным рынком Маслборо. Он не успевал думать ни о чем. Снежный ком катился все дальше, новая, еще более головокружительная удача плыла к нему в руки. Однажды в июньский день, в те мертвые часы между двумя и четырьмя, когда обычно никаких выдающихся событий не происходило, Эндрью сидел у себя в кабинете, подсчитывая заработок за месяц, как вдруг зазвонил телефон. В одну секунду он очутился подле аппарата. - Да, да, у телефона доктор Мэнсон. Донесся взволнованный, дрожащий голос: - Ах, доктор Мэнсон, как я рад, что застал вас дома. Это говорит мистер Уинч. Мистер Уинч от Лорье. У нас случилась маленькая неприятность с одной из наших покупательниц. Не можете ли вы прийти? Прийти сейчас же! - Буду у вас через четыре минуты. Эндрью повесил трубку и кинулся за шляпой. Автобус, в эту минуту громыхавший мимо дома, значительно ускорил его стремительную скачку. Через четыре с половиной минуты он был уже за вертящейся дверью магазина Лорье; его встретила испуганная мисс Крэмб и повела по глади зеленого ковра мимо высоких золоченых зеркал и полированных панелей, на фоне которых будто случайно мелькали то дамская шляпка на подставке, то кружевной шарф, то горностаевый палантин. В то время как оба они торопливо и озабоченно шли вперед, мисс Крэмб объясняла Эндрью: - Это из-за мисс Ле-Рой вас вызвали, доктор. Одной из наших заказчиц. Слава богу, она не моя заказчица, с ней всегда выходят неприятности, Да, видите ли, доктор, я говорила о вас мистеру Уинчу, и по этому он... - Благодарю, - резко оборвал ее Эндрью. Он еще в некоторых случаях бывал по-старому груб. - Но что случилось? - Она кажется... ах, доктор, с нею как будто случился припадок в примерочной. На верхней площадке широкой лестницы она сдала его с рук на руки красному, взволнованному мистеру Уинчу, который засуетился: - Сюда, доктор, сюда. Надеюсь, вы нам поможете. Ужасная неприятность... В примерочной, теплой, застланной чудесным ковром, также зеленым, но более светлого тона, на фоне зеленых с золотом стен, - толпа щебечущих между собой девушек. Тут опрокинутый золоченый стул, там брошенное полотенце, пролит стакан воды, - словом, ад кромешный. А посреди комнаты - мисс Ле-Рой, та девушка, с которой случился припадок. Она лежала на полу, неподвижно вытянувшись, руки ее конвульсивно, сжимались, ноги точно одеревенели. Время от времени из сжатого горла вырывалось какое-то жуткое карканье. Когда вошли Эндрью и мистер Уинч, одна из пожилых продавщиц разразилась слезами. - Я не виновата, - всхлипывала она, - я только сказала мисс Ле-Рой, что это тот самый рисунок, который она выбрала. - О боже, о боже, - пробормотал мистер Уинч. - Это ужасно, ужасно! Не вызвать ли карету скорой помощи? - Нет, пока не надо, - сказал Эндрью каким-то странным тоном и наклонился над мисс Ле-Рой. Это была еще очень молодая девушка, лет двадцати четырех, голубоглазая, с шелковистыми, словно выцветшими волосами, сбившимися под съехавшей набок шляпкой. Ее оцепенение и конвульсии все усиливались. С другой стороны подле нее стояла на коленях какая-то женщина с встревоженными черными глазами, очевидно, ее подруга. Она все время шептала: "Ах, Топпи, Топпи!" - Пожалуйста, освободите комнату, - сказал вдруг Эндрью. - Попрошу выйти всех, кроме, - он остановил взгляд на молодой брюнетке, - кроме этой дамы. Девушки вышли немного неохотно, так как для них припадок мисс Ле-Рой был приятным развлечением. Удалились и мисс Крэмб и даже мистер Уинч. Как только они вышли, конвульсии стали еще сильнее. - Это очень серьезный случай - сказал Эндрью раздельно и ясно. - Мисс Ле-Рой выкатила на него глаза. - Дайте, пожалуйста, стул. Опрокинутый стул был поднят и поставлен посреди комнаты подругой мисс Ле-Рой. Тогда Эндрью осторожно и очень бережно, поддерживая ее подмышки, помог мисс Ле-Рой сесть на стул. Он выпрямил ей голову. - Вот так, - сказал он еще ласковее. Затем ладонью звонко ударил ее по щеке. Это был самый смелый его поступок за много месяцев, и - увы! -он оставался его единственным смелым поступком еще в течение долгого времени. Мисс Ле-Рой перестала каркать и конвульсивно дергаться, глаза ее больше не закатывались и взглянули на Эндрью с удивлением, с каким-то детским огорчением. Чтобы предупредить новый припадок, он, не дав ей опомниться, ударил ее по другой щеке. Бац! Смешной испуг выразился на лице мисс Ле-Рой. Она задрожала, - казалось, что она снова закричит, но она тихонько заплакала. И, плача, обратилась к подруге: - Дорогая, я хочу домой. Эндрью, словно извиняясь, посмотрел на брюнетку, которая в свою очередь уставилась на него с сдержанным, но необычайным интересом. - Мне очень жаль, - пробормотал он, - но это единственный способ... У нее тяжелая форма истерии. Во время конвульсий она могла себе чем-нибудь повредить, а у меня нет с собой никакого наркотического средства. И во всяком случае э т о средство подействовало. - Да... подействовало. - Пусть выплачется, - сказал Эндрью. - Слезы - хороший предохранительный клапан, через несколько минут она успокоится. - Но вы не уходите. - Потом торопливо: - Вам придется проводить ее домой. - Хорошо, - согласился Эндрью самым деловым тоном. Через пять минут Топпи Ле-Рой была уже в состоянии "привести в порядок свое лицо", - длительная операция, сопровождавшаяся последними прерывистыми всхлипываниями. - У меня не слишком гадкий вид, дорогая? - осведомилась она у подруги. На Эндрью она не обращала никакого внимания. Они вышли из примерочной, и их проход через длинную приемную произвел настоящую сенсацию. Мистер Уинч чуть не онемел от изумления и радости. Он не знал, и ему не суждено было никогда узнать, каким образом все произошло, как только что извивавшаяся в корчах больная была поставлена на ноги. Он шел за ними, лепеча почтительные слова. Когда Эндрью проходил в главный подъезд позади обеих дам, мистер Уинч стиснул ему руку своей рыхлой рукой. Такси помчало их по Бейсуотер-род в направлении Мраморной арки. Никто из троих и не пытался поддерживать разговор. Мисс Ле-Рой дулась, как балованный ребенок, которого наказали, и все еще нервничала: по временам ее руки и мускулы лица непроизвольно дергались. Теперь ее можно было лучше рассмотреть, и она оказалась очень худенькой и почти красивой, несмотря на болезненный вид. Она была прекрасно одета, но, несмотря на это, Эндрью мысленно сравнил ее с ощипанным цыпленком, периодически пронизываемым электрическим током. Он и сам нервничал, чувствуя всю неловкость положения, но решил, что в его интересах использовать этот случай до конца. Таксомотор обогнул Мраморную арку, проехал Гайд-парком и, свернув налево, подкатил к дому на Грин-стрит. Их впустили почти тотчас же. У Эндрью дух захватило, - никогда он и вообразить себе не мог такой роскоши: просторная приемная с деревянными панелями, великолепно изукрашенная нефритом горка, оригинальная единственная картина в дорогой раме, красновато-золотистые лакированные стулья, широкие кушетки, пушистые ковры блеклых тонов. Топпи Ле-Рой, упорно не замечая Эндрью, села на диван, на котором были разбросаны атласные подушки, и, стащив с головы шляпку, швырнула ее на пол. - Позвони, дорогая, мне хочется пить. Слава богу, отца нет дома. Слуга тотчас принес коктейли. Когда он вышел, подруга Топпи внимательно поглядела на Эндрью и едва заметно улыбнулась. - Я думаю, следовало вам объяснить, в чем дело, доктор. Но все произошло так быстро, что я не успела... Я - миссии Лоренс. Топпи - вот она, то есть мисс Ле-Рой, немного поскандалила из-за платья, которое она заказала специально к благотворительному балу. Она в последнее время слишком переутомилась и вообще слишком нервная девица и... словом, хотя Топпи и очень сердита на вас, мы все же страшно вам благодарны за то, что вы нас проводили... И я намерена выпить еще один коктейль. - Я тоже, - сказала Топпи капризно. - Ух, и противная же баба эта примерщица у Лорье! Я скажу папе, чтобы он позвонил и приказал ее уволить... Нет, не скажу ничего! - Она залпом выпила второй коктейль, и довольная улыбка медленно разлилась по ее лицу. - Здорово я их всех напугала, а, Франсиз? Я просто взбесилась!.. Но до чего смешное лицо было у старой мамаши Уинча! Ее худенькое тело все затряслось от смеха. Она уже без всякой враждебности встретила взгляд Эндрью. - Что же вы не смеетесь, доктор? Это было неподражаемо! - Нет, я нахожу это не слишком забавным. - Он заговорил быстро, спеша объясниться, упрочить свое положение, убедить ее, что она больна. - У вас был скверный припадок. Вы извините, что мне пришлось поступить с вами, как я поступил. Будь у меня с собой какое-нибудь наркотическое средство, я бы дал вам его. Это было бы гораздо менее... менее неприятно для вас. И, пожалуйста, не думайте, что я считаю этот припадок просто комедией с вашей стороны. Истерия (да, это именно истерия) - такая же болезнь, как всякая другая. Напрасно люди относятся к ней несочувственно. Это известное состояние нервной системы. Вы сильно переутомлены, мисс Ле-Рой, все ваши рефлексы обострены, вы в очень нервном состоянии. - Это совершенная правда, - подхватила Франсиз Лоренс. - Ты в последнее время слишком утомилась, Топпи. - И вы бы действительно захлороформировали меня? - спросила Топпи с детским удивлением. - Вот было бы забавно! - Будь же серьезна, Топпи, - сказала миссис Лоренс. - Надо тебе взять себя в руки. - Ты точь-в-точь папа, - заметила Топпи, снова приходя в дурное настроение. Наступило молчание. Эндрью допил коктейль и поставил стакан на резную деревянную полку камина. Ему явно здесь больше делать было нечего. - Ну, мне надо возвратиться к своей работе, - сказал он важно. - Послушайтесь моего совета, мисс Ле-Рой. Съешьте что-нибудь, ложитесь в постель и - так как я больше ничем не могу вам быть полезен - вызовите завтра своего домашнего врача. Будьте здоровы. Миссис Лоренс проводила его в переднюю, но двигалась так неторопливо, что ему не удалось уйти так быстро, как он хотел. Миссис Лоренс была высока и стройна, у нее были высокие плечи и маленькая изящная головка. Несколько седоватых прядей в темных, красиво завитых волосах придавали ей своеобразное благородство. Впрочем, она была еще совсем молода, Эндрью решил, что ей никак не более двадцати семи лет. При таком высоком росте она была хорошо сложена, особенно малы и красивы были руки, и вся фигура производила впечатление гибкой и прекрасно тренированной, как у фехтовальщика. Она подала ему руку на прощанье. Ее зеленовато-карие глаза улыбались все той же легкой, дружеской, спокойной улыбкой. - Я хочу только сказать вам, что мне очень понравился ваш новый способ лечения. - Губы ее дрогнули. - Ни в коем случае не отказывайтесь от него. Я предвижу, что он будет иметь потрясающий успех. Идя по Грин-стрит к стоянке автобуса, он увидел к своему изумлению, что уже скоро пять. Он провел три часа в обществе этих женщин. Надо будет потребовать за это изрядный гонорар. Но, несмотря на такую утешительную мысль, столь симптоматичную для его нового мировоззрения, он испытывал смятение, странное недовольство собой. Использовал ли он в полной мере удачу? Миссис Лоренс он как будто бы понравился. Но об этих людях никогда ничего нельзя сказать наверное. А какой чудесный дом! Он вдруг даже зубами заскрипел от сердитого отчаяния: ведь он не только не догадался оставить свою визитную карточку, он даже забыл им представиться! И, садясь в переполненный автобус рядом со стариком-рабочим в засаленном комбинезоне, он горько клял себя за то, что упустил такой счастливый случай. VI На другое утро, в четверть двенадцатого, когда он собирался выйти из дому, чтобы сделать ряд "дешевых" визитов к больным в районе Маслбороского рынка, раздался телефонный звонок. Мурлыкающий голос слуги говорил с серьезной убедительностью: - Доктор Мэнсон, сэр! Мисс Ле-Рой желает знать, сэр, в котором часу вы ее сегодня навестите. Простите, сэр, одну минуту - миссис Лоренс сама хочет говорить с вами. Эндрью с бурно стучавшим сердцем ждал, чтобы миссис Лоренс заговорила с ним. Она дружеским тоном сказала, что они ждут его визита и что он непременно должен приехать. Отойдя от телефона, он, ликуя, твердил себе, что, значит, счастливый случай не упущен, нет, нет, он все-таки не упустил его! Он пропустил все другие визиты, даже и неотложные, он направился прямо в дом на Грин-стрит. Здесь он на этот раз встретился с самим Джозефом Ле-Роем. Тот нетерпеливо дожидался его в нефритовой комнате, - лысый, приземистый, с большим кадыком, он свирепо курил сигару с видом человека, который не может терять даром время. Одну секунду он сверлил Эндрью глазами, но эта хирургическая операция, к удовольствию последнего, кончилась очень быстро. Ле-Рой заговорил убедительно, употребляя жаргон бывшего жителя колоний: - Вот что, док (Сокращенное "доктор"), я тороплюсь. Миссис Лоренс стоило сегодня черт знает каких хлопот разыскать вас. Я так понимаю, что вы парень толковый и глупостей себе не позволите. И вы женаты, не правда ли? - Это хорошо. Так вот, примитесь-ка за мою девчонку. Добейтесь, чтобы она стала крепкой, здоровой, выгоните из нее начисто эту проклятую истерию. Ничего не жалейте. У меня есть чем заплатить. До свиданья. Джозеф Ле-Рой был родом из Новой Зеландии. И несмотря на его богатство, дом на Грин-стрит и экзотическую дочку Топпи, не трудно было поверить, что прадедом его был Майкл Клири, безграмотный работник на ферме среди полей, окружающих Греймаускую гавань. Майкла Клири его товарищи, такие же маленькие люди, называли просто Лири. Джозеф Ле-Рой вступил в жизнь, конечно, под именем просто Джо Лири и мальчиком начал свою карьеру в качестве доильщика на одной из больших греймауских ферм. Но Джо, по его собственному выражению, был рожден для того, чтобы доить не одних только коров. И тридцать лет спустя в конторе на верхнем этаже первого оклендского небоскреба Джозеф Ле-Рой подписал соглашение, по которому все молочные фермы острова объединялись в один большой комбинат сгущенного молока. Это была грандиозная затея, этот комбинат "Кремоген". В те времена сгущенное молоко было - еще продуктом новым, производство его - коммерчески не организовано. И Ле-Рой первый оценил скрытые здесь возможности, руководил выпуском этого продукта на мировой рынок, рекламировал его как "богом данное питание для детей и больных". Залогом успеха служили не продукты Джо, а его безмерная наглость. Последнее снятое молоко, которое на сотнях новозеландских ферм выливали в сточную яму или скармливали свиньям, теперь продавалось во всех городах мира в красивых жестянках с пестрыми наклейками, под названиями "Кремоген", "Кремакс" и "Кремфэт", втрое дороже чистого и свежего молока. Вторым директором "Комбината Ле-Роя", представителем английских пайщиков, являлся Джек Лоренс, который, как это ни странно, был офицером гвардии до того, как стал коммерсантом. Но не только то, что Лоренс и Ле-Рой были компаньонами, сблизило миссис Лоренс и Топпи. Франсиз, которая имела свое собственное состояние и вращалась в высшем лондонском свете гораздо больше, чем Топпи (та иногда еще обнаруживала черты своих лесных - предков), питала слабость к этому забавлявшему ее "enfant gвte" (Балованный ребенок (фр.)). Когда после беседы с Ле-Роем Эндрью поднялся наверх, он застал ее у дверей комнаты Топпи. И в последующие дни во время его визитов Франсиз Лоренс всегда была тут, помогала ему справляться с требовательной и своенравной пациенткой, готова была всегда найти улучшение в здоровье Топпи, настаивала на продолжении лечения, осведомлялась, когда ожидать следующего визита. Испытывая к ней чувство признательности, Эндрью, все еще несколько неуверенный в себе, находил странным, что эта аристократка, которая самодовольно причисляла себя к отборной части человечества, которая казалась ему личностью исключительной еще до того, как ему стали попадаться ее портреты в иллюстрированных еженедельных журналах, могла питать хотя бы и такой слабый интерес к нему. Ее широкий, немного капризный рот обычно выражал враждебность по отношению к людям не ее круга, но почему-то она никогда не выказывала такой враждебности к Эндрью. У него появилось сильное желание (это было нечто большее, чем любопытство) разгадать ее характер, ее душу. Он не знал настоящей миссис Лоренс. Наблюдать ее сдержанные движения, когда она ходила по комнате, было истинным наслаждением. Она была всегда ровна и покойна; все, что делала, делала неторопливо и обдуманно; за приветливой настороженностью ее глаз скрывались тайные мысли, несмотря на грациозную беспечность речей. Вряд ли сознавая, что эта мысль внушена ею, Эндрью с некоторого времени (ничего не говоря Кристин, которая по-прежнему сводила свой хозяйственный бюджет в шиллингах и пенсах, ничуть не тяготясь этим) начал нетерпеливо задавать себе вопрос, как может врач завоевать практику в хорошем обществе, не имея элегантного автомобиля. Смешно подумать, что он ходит пешком на Грин-стрит, таща свою сумку, является в дом с запыленной обувью, вместо того чтобы приезжать в автомобиле, и ему неловко перед лакеем, встречающим его с легким высокомерием. За домом на Чесборо-террас имеется кирпичный гараж, - это значительно сократит стоимость содержания автомобиля, - и есть фирмы, специально занятые снабжением автомобилями врачей, замечательные фирмы, которые готовы любезно рассрочить платеж. Прошло три недели, и у дома No 9 на Чесборо-террас остановился новенький коричневый, сверкающий темной лакировкой автомобиль с откидным верхом. Выскочив из кабинки шофера, Эндрью взбежал по лестнице. - Кристин! - позвал он, пытаясь не выдать голосом пожиравшую его радость. - Кристин! Поди сюда, ты что-то увидишь! Он хотел ее поразить. И достиг цели. - Боже! - она стиснула его плечо. - Это наш? О! Какая прелесть! - Правда? Осторожно, дорогая, не трогай руками, на лаке останется след! - Он улыбался ей, совсем как бывало. - Хорош сюрприз, а, Крис? Достал его и зарегистрировал и все сделал, а тебе все время ни словечка! Да, это не то, что наш старый "Моррис". Садитесь, сударыня, я вам продемонстрирую его ход. Летит, как птица! Он