Эрленд Лу. Лучшая страна в мире, или Факты о Финляндии
---------------------------------------------------------------
Перевод: Инна Стреблова
Азбука Класика
Санкт Петербург, 2004
---------------------------------------------------------------
Аннотация
Вашему вниманию предлагается роман хорошо известного и любимого в
России норвежского писателя Эрленда Лу "Лучшая страна в мире, или Факты о
Финляндии".
Его герой - молодой журналист, подвизающийся на вольных хлебах. Получив
неожиданный заказ написать увлекательный путеводитель по Финляндии, он не
смущается того, что об этой стране ему ничего не известно, - ведь можно
найти двадцатилетней давности "National Geographic" и послушать Сибелиуса.
Но муки творчества - ничто по сравнению с вторгающимися в его жизнь
неожиданностями, таинственной незнакомкой, байдарочным рейдом в логово
"скинхедов" и всеочищающим пожаром...
"Своим новым романом Лу опять подтверждает, что находится в авнгарде
современной прозы" (Ларс Янссен);
"После чтения "Лучшей страны в мире" вы никогда больше не сможете
рассматривать рекламно туристические брошюры с прежним безразличием" (Франц
Ауфхиммель);
"Это самый достойный, умный, человечный роман, каким только норвежская
литература могла встретить новое тысячелетие" (Observer Norske Argus).
Опять я вижу во сне воду. Вода везде - на мне, во мне и вокруг, она
течет, разливается, сочится отовсюду. Я слышал, что сон про воду - к
переменам, и каждый раз, как приснится вода, думаю: "Вот черт! Опять
перемены! Будет ли этому когда нибудь конец?"
И машину мою уже третий год подряд во время весенней уборки столичных
улиц оттаскивают на штрафную площадку. Вот уже третий год подряд мой красный
"ситроен" конца восьмидесятых годов оказывается в конце улицы Сейльдускгатен
в тот момент, когда работники коммунальной службы начинают поливать и
подметать улицу к 17 мая , чтобы горожанам и гостям города было ходить по
ней приятно во время праздника и в последующие дни.
Как мне кажется, я ставлю машину на парковку по всем правилам. Так было
сейчас, и в прошлом году, и в позапрошлом. В нынешнем году, по моему,
особенно хорошо. Она стоит аккуратно и никому не мешает. Я даже считаю, что
припарковался просто отлично, такую парковку можно назвать идеальной. В
последний раз, когда я пользовался машиной, то есть почти неделю тому назад,
я тихонько заехал на эту улицу, отыскал свободное местечко и аккуратно
припарковался. Я еще немного посидел, чтобы дослушать передачу английского
радио, великодушно ретранслированную для нас Норвежским государственным
радиовещанием, про одного исследователя, которого суд приговорил к наказанию
за недостаточно гуманное обращение с лабораторными мышами, за это у него
отобрали мышей, и в результате пошло насмарку несколько лет работы,
посвященной вопросу о восстановлении поврежденной ткани головного мозга.
Дослушав, как там разделались с исследователем, с мышами и с британской
судебной системой и дождавшись конца передачи, я сначала убедился, что
колеса стоят впритык к поребрику, и лишь после этого выключил мотор и вышел
из машины. Помню, я еще порадовался, что так удачно ее поставил. Детский сад
напротив был расположен ровно на таком расстоянии, чтобы детишки не могли
добросить сюда камнем, в конце квартала висел запретительный знак, так что
практически улица кончалась тупиком, там стояли багажные тачки, на которых
развозят газеты подписчикам, но до перекрестка было достаточно далеко, и не
было оснований опасаться, что развозчики, являющиеся чуть свет с толстыми
связками ключей, поцарапают машину, пока владелец спит сладким
предрассветным сном, не ведая, как там поживает брошенный без присмотра
автомобиль.
И вот мне понадобилась машина. Прихожу, а машины нет. Возмутительное
зрелище! На том месте, где должна была стоять моя машина, стоит чужая, и
первое, что мне приходит в голову вот уже третий год подряд, - это мысль,
что мою машину украли, кто то ее угнал, взломал замок, соединил проводочки и
укатил. "Обыкновенная бытовая кража", - подумал я. Какой нибудь
наркозависимой личности взбрело вдруг отправиться на другой конец города,
куда нибудь, где можно разжиться наркотиком, и вот, проходя мимо моего
автомобиля, в его дурной голове мелькнуло, что гораздо удобнее ехать на
машине, чем тащиться пешком, на машине оно будет быстрее, чем на своих
двоих. Мысль, собственно, правильная. Ну он и выбил стекло, а дальнейшее
легко дорисовать уже по желанию и настроению. Суть в том, что машины на
месте нет. Сейчас она стоит где то еще - не припаркованная как следует,
батареи сели, потому что хулиган угонщик или компания хулиганов бросили ее с
зажженными фарами - стоит скорее всего на восточной окраине города или на
западной. Нынче что тут, что там одинаково пользуются психотропными
средствами! Так что поди угадай, где стоит мой автомобиль.
Пропажа машины случилась для меня очень некстати. Я как раз собирался в
финское посольство на переговоры по поводу заказа, платного заказа, а мне
позарез нужно заработать, мне, как и всякому человеку, требуется заработок,
нужны деньги, так что надо поспеть в финское посольство, а я даже не знаю
толком, где оно находится, а план города остался в машине, он был в машине,
когда я ее припарковывал, я даже заглянул в него рассеянно, дослушивая
передачу про исследователя, который плохо обращался с мышами. Мне помнится,
что рассеянным взглядом я все же отметил тогда сходство очертаний Фрогнер
парка с какой нибудь африканской страной, границы которой проведены по
линейке потому что они когда то давным давно в один злосчастный день были
произвольно установлены под перебранку несогласных между собой людей, и,
несмотря на то что радио разорялось на всю катушку, я все таки обратил
внимание, что улица, на которой находится финское посольство, начиналась от
одного из углов парка, но вот какого - хоть убей, не помню. А время
поджимает, впрочем, как всегда. Хотя почему же! Бывало и так, что я
рассчитывал время с запасом, ну не то чтобы с запасом - но во всяком случае
не в обрез. Подумать только - лишнее время, которое можно потратить на себя!
Так сказать, между битвами . Но сейчас ситуация такая, что времени
оставалось только только. И взывать к небесам о помощи не имеет смысла, ведь
машины на месте нет, а без машины нечего и мечтать о том, что чтобы успеть
вовремя на встречу с финнами. И кто же их знает, как они на это отреагируют.
Я, например, не имею об этом ни малейшего представления. Про финнов вроде бы
говорят, что они славятся широтой натуры, финны - люди душевные и простые.
Говорят то говорят, да мало ли что говорят, а на поверку все оказывается в
точности наоборот, да и личные качества у каждого бывают такие разные.
Некоторые финны наверняка не придают большого значения опозданиям и
расхлябанности, для них это пустяки, они только махнут рукой, у них совсем
другое в голове, зато другие финны отнесутся к этому даже очень и очень
серьезно и будут страшно сердиться; чего доброго, совсем потеряют
самообладание и начнут махать кулаками, будут рвать и метать, хотя таких то
уж вряд ли стали бы держать в Министерстве иностранных дел, утешаю я себя,
их, наверное, вообще никуда не берут на работу, по крайней мере такого типа
финны, уж наверное, не посадят в свое посольство, а то, подумать только, на
что бы это было похоже, ведь это же значило бы поставить под угрозу
отношения между Норвегией и Финляндией - такие славные, добрососедские, но в
то же время, поди, такие хрупкие, которые, насколько я знаю, всегда
складывались к обоюдному удовольствию, и все, разумеется, хотят, чтобы оно и
дальше шло в таком добрососедском духе, все по накатанному в духе
взаимопомощи взаимопонимания, так сказать - ты мне почеши спинку, и я тебе
почешу, и чтобы если спорить, так только тихо и вежливыми голосами, и чтобы
товарные потоки и услуги свободно перетекали из страны в страну, а
перетекает много чего, и все течет и течет, как вода, а вода - это перемены.
Неужели нам, людям, никогда не видать покоя?
Осталось десять минут. Через десять минут меня ждут в финском
посольстве. Что же мне делать? Взять такси - как то вроде слишком
экстравагантно. Знать бы, во сколько это обойдется. Может быть, в сотню,
может быть, в сотню с чем то. А у меня в настоящий момент неважно с
деньгами; то есть, по правде говоря, я почти без денег; пожалуй, как раз и
хватит прокатиться разок на такси. Дорога предстоит неблизкая, посольство
находится совсем в другом районе, без преувеличения - на противоположном
конце города, мне надо попасть с западного края на восточный. Вообще то Осло
не такой уж большой город, некоторые даже считают его просто маленьким,
особенно учитывая тот факт, что это столица целой страны, то бишь Норвегии,
но, как никак, в Осло живет - дайте сообразить - что то около полумиллиона
человек, ну плюс минус сколько то еще, а это немало, по моему так вовсе
немало. В Осло много домов. И улиц. Город растет вширь. Иногда порядочное
расстояние набирается. Бывают такие концы, что поневоле заметишь разницу, к
примеру между востоком и западом, она не такая уж пустяковая, чтобы от нее
отмахнуться. И чтобы добраться из одного места в другое, требуется время, в
особенности если без машины; у меня то машина есть, но она пропала;
очевидно, украдена, подумал я опять, так что практически я человек без
машины, а сам вот уже сколько времени тут прохлаждаюсь и зря теряю
драгоценное время, размышляя, как мне поступить. Давно пора брать такси.
Будь я пошустрей, я бы сразу прыгнул в трамвай, как только обнаружилось, что
машина исчезла, а на меня точно столбняк напал, огорчился и ни туда, ни
сюда, - действительно, словно остолбенел. Ну а кто бы на моем месте не
почувствовал себя так же? Это же машина! К машине привязываешься, с годами
она становится словно бы членом семьи, а для меня, бессемейного, - другом. Я
подзываю такси и сажусь. Обычно я редко пользуюсь такси. Когда надо, я
предпочитаю пешочком. "К посольству Финляндии", - говорю я шоферу. Ему
пришлось доставать дорожный атлас, такой же, какой лежит или лежал у меня в
машине, отличный атлас, уличная сеть Осло представлена на нем очень
подробно, включая несколько пригородов. Шофер ищет на плане посольство. Он
переворачивает карту вверх ногами, вертит шеей. Наконец объявляет: "Улица
Томаса Хефти" - и трогается с места. "Жми на газ!" - говорю я как бы
шутливо, но в то же время так, чтобы шофер понял - на самом деле я вполне
серьезно. Он элегантно повез меня по тем улицам, по каким надо, которые
знают только таксисты, посрамляя мою предубежденность, и одновременно
рассказывая про Томаса Хефти: что Томас Хефти был настоящий мастер на все
руки, что в свое время он много сделал для развития беспроволочного
телеграфа, к тому же был политиком и членом Международного олимпийского
комитета, и много чего еще, о чем я раньше никогда не знал и не слышал, для
меня новость и эти факты, и то, что таксист рассказывает мне о чем то
другом, кроме повышения цен на бензин, еще он рассказывал, например, о том,
что из больницы Уллевол сбежала сомалийка с резистентной формой туберкулеза.
А ты понимаешь, что это значит, приятель? Это значит, что если ты с ней
повстречаешься, то все, тебе крышка! Ложись и помирай! Мы им разрешаем
проживание в стране, выбрасываем на них деньги, в то время как наши старики
валяются в коридорах, это же как наводнение, оно все затопляет, и в воздухе
носятся перемены, все меняется, а вода поднимается все выше, и все течет, и
надо как то выплывать.
Я только чуть чуть опоздал на собеседование, и финны приняли это очень
спокойно. Оказывается, их двое; мне предстоит говорить с двумя финнами.
Неужели не хватило бы и одного? - мысленно спрашиваю я себя. Но, может быть,
тут как раз нужны двое; вероятно, они специализируются в разных сферах и
каждый будет говорить о своей области. Они хотят выпустить брошюру. О
Финляндии. Для норвежцев. В этом состоит задача. Финское посольство
обеспокоено тем, что число норвежцев, посещающих Финляндию, слишком
невелико, и было бы не так уж сложно увеличить его в несколько раз, ведь в
Финляндии, как известно, есть многое, что могло бы заинтересовать туристов,
даже очень и очень многое; для начал, говорит один, хотя бы вот это, и с
ходу высыпает целую кучу озер, и лесов, и развлечений, которые там имеются,
- например, катание на байдарках, а если ты, скажем, предпочитаешь городские
удовольствия, то пожалуйста, в Финляндии есть и города с ночными клубами и
ресторанами, они посмотрели друг на друга, и второй добавил: и шоппинг. Еще
сауна, то сеть баня, у нас она называется сауна. Но сауна то и у нас сауна,
потому что "сауна" - финское слово, так что можно представить себе, какое
важное место занимает в жизни финнов баня! Бань там миллионы, я так и вижу,
как они хлещут водку и шлепают себя березовыми вениками, это большое
удовольствие, так что очень жаль, что так мало норвежцев - разумеется, и
людей других национальностей тоже, но надо же с кого то начать - открывают
для себя те радости и развлечения, которые есть в Финляндии, и что они так
редко проводят там свой отпуск.
Толковая брошюра способна творить чудеса, говорят мне финны, за этим то
они и обратились ко мне. Я уже заслужил известность тем, что пишу хорошие
брошюры; не хочу себя хвалить, пускай уж лучше за меня скажут другие; но я и
правда умею делать брошюры, действительно умею. Я серьезно подхожу к этому
делу. Беда в том, что я ничего не знаю о Финляндии. Но мне срочно нужны
деньги, нужна работа, это важно в смысле самоощущения, оно бывает гораздо
лучше, когда у меня есть работа, чем когда у меня ее нет, а между тем прошло
уже довольно таки много времени с тех пор, как я сделал последнюю брошюру, я
долго жил на этот заработок и даже позволил себе кое какие
экстравагантности, но деньги кончились, и вот я здесь, потому что пора
делать новую брошюру, сейчас самое время для брошюрописания, так что я решил
лучше не распространяться о том, что ничего не знаю про Финляндию, а,
напротив, стараюсь показать, что мне кое что известно. Я упоминаю о зимней
войне 1939 года. О бедняжке Эдит Седергран : "Моя дверь открыта для смерти,
открыта она всегда". Упоминаю про Зимний дворец. Нет, Зимний дворец - не то.
Зимний - в Санкт Петербурге. Его брали штурмом в 1917 м большевики,
коммунисты, очень они озлобились. Я считаю, их можно было понять, им было с
чего озлобиться. Царь стоял на вершине крайне несправедливой системы. Там
тебе и крепостное право, и всюду, куда ни ткни, сплошное безобразие, вот они
и перевернули все с ног на голову. Или с головы на ноги? Неважно! Как бы там
ни было, а Зимний дворец штурмовали неспроста. Иначе было нельзя, и
Эйзенштейн снял об этом фильм. Я видел эту картину в каком то клубе
любителей кино еще давно, много лет назад. Старик Эйзенштейн, конечно,
слегка приукрасил действительность. Ну так и что в этом такого? Ведь это же
кино, это неправда, какое это имеет значение, кого это волнует? Ну, что еще
есть в Финляндии? В Финляндии есть Лахти, где катаются на лыжах. Там есть
супруги Кирвисниеми . Как же ее звали? Раньше у нее была другая фамилия, до
того, как она вышла замуж. А его? Кажись, Харри? Еще там есть тысяча озер, и
Ян, великий Сибелиус, и дизайн; дизайн, пожалуй, стоит на первом месте; и
"Нокия". Как же! "Нокия" - это же самая прибыльная компания Европы! Да у
меня у самого есть телефон фирмы "Нокия", чертовски надежный, с красной
подсветкой, если кому то понадобится - мне то он не нужен, не люблю
инфракрасных излучателей, вообще не люблю инфракрасное, наводит на мысли о
болезнях, о раке, о смерти; смерть - это перемена, как вода, и смерть течет
как вода; смерть - на первом месте среди изменений, не нравится мне это, и
катись оно ко всем чертям!
И еще у финнов есть "Калевала". Черт побери, конечно же "Калевала"!
Древний эпос, кажется, или как там его. Я видел по телевизору. Там такие
бородатые чудики все что то хлопочут, что то поют и приносят женщин и самих
себя в жертву Богу и просто так. Еще и финнов водятся северные олени и
множество удвоенных гласных, и у них есть спирт.
Вон сколько всего я знаю о Финляндии!
Ну а левостороннее движение у вас уже отменили? - спрашиваю я, и тут
оба финна так на меня воззрились, что я сразу понял - у финнов ездят по
правой стороне. Я извиняюсь за свою оплошность: ну, разумеется, какое же там
левостороннее движение! Сам не знаю, почему я об этом спросил. Наверное,
потому, что вспомнил о своей машине и расстроился, оттого что она исчезла,
вот мысли и путаются. "А ты вообще то бывал в Финляндии?" - спрашивают
финны. "У нас сложилось такое впечатление, что ты бывал там не раз, -
говорят они мне. - Ведь кажется, у тебя в Финляндии живет кто то из
родственников, и ты к нему ездишь". Все правильно, говорю я. У меня там
живет бабушка по материнской линии, она финка, но она не водит машину, а я в
детстве часто приезжал к ней погостить на Рождество. Так я им говорю, только
это вранье. И я наматываю все больше вранья. Должно быть, я наврал тогда,
когда разговаривал с одним из финнов по телефону, я набивал себе цену и, как
видно, перестарался - наговорил лишнего, а он запомнил. Ну и память у
финнов! Прямо таки слоновья память. Я объясняю, что, мол, ошибся насчет
левостороннего движения, но это меня просто память подвела, потому что я,
понимаете ли, часто бывал еще и в Англии; в детстве, знаете ли; то есть я
опять вру, я никогда не бывал в Англии ни в детстве, ни потом, зато в Англии
уж точно ездят по левой стороне, и, как мне кажется, говорю я, в этом нет
ничего хорошего, это же непорядок ездить по левой стороне, где ж это видано;
непонятно, как они все не перебились в авариях, а я столько раз ездил в
детстве в Англию и в Финляндию, что в памяти все перепуталось, я не отличаю,
где что было, вы же знаете, как это бывает у детей - дети все воспринимают
непосредственно, без рассуждения, ребенку нет разницы, что Англия, что
Финляндия, все смешивается в кашу, - говорю я. Знаешь, нам бы хотелось,
чтобы во время работы над брошюрой ты отделял одно от другого, говорят
финны. Да конечно же, - соглашаюсь я. Это не проблема. Я же профессионал по
части брошюр, пишу текст и делаю иллюстрации, я разносторонний специалист,
занимаюсь вербальной и визуальной частью, в университет я в свое время
специализировался по "визуальной коммуникации", - между прочим, сдал с
хорошим баллом, на 2,1, а на устном экзамене поднялся даже до 1,9 или около
того, на рецензента это произвело большое впечатление; кстати, он, кажется,
был из Бергена; замечательный город, между прочим; по моему, у Бергена есть
что то общее с Хельсинки, эти два города похожи как две капли воды; забавная
все таки система баллов в университете: чем ниже балл, тем выше оценка;
казалось бы, правильнее было бы сделать наоборот, так было бы гораздо
логичнее. В Финляндии, наверное, оно не так, как у нас, правда? Ну вот, я
так и думал. Знаете, когда я пишу, то ухожу в работу с головой, встаю рано -
и за письменный стол, и целиком погружаюсь в работу, даже трубку не снимаю.
"Вот как? Не отвечаешь на телефонные звонки? - говорит один из финнов. - А
как же тогда нам с тобой связываться, чтобы узнать, как продвигается
работа?" Ну иногда, бывает, снимаю, если думаю, что тут что то важное.
Вообще то, наверное, даже чаще снимаю, чем мне кажется. И это тоже вранье.
Но радио я точно не слушаю, все время работаю, интенсивно работаю,
выкладываюсь целиком, тружусь днем и ночью; впрочем, в основном все таки
днем, но бывает, что и ночью тоже работаю, то есть сутки напролет на
финишном этапе, такое случалось, а как же, но самое лучшее - это, конечно,
работать днем, как все люди, а ночью спать. "А вы знаете, что произошло этой
ночью? - спрашиваю я вдруг финнов, потому что всегда надо самому завладевать
разговором и направлять его в нужную сторону, так учат на курсах для
соискателей. Финны только помотали головами. - Слушайте, сейчас расскажу, -
говорю я им. - А случилось сегодня ночью то, что мою машину украли, и,
наверное, по мне заметно, что у меня немного стрессовое состояние,
обыкновенно стрессовое состояние для меня не характерно, вообще то я
спокоен, тверд как скала; по крайней мере был таким, кажется, пока мне не
начала сниться вода". У меня большой опыт по части признания недостатков,
лучше не дожидаться упреков, а предупреждать их заранее, по опыту знаю - это
улучшает взаимопонимание, поэтому я и рассказал, в чем дело. Финны мне
посочувствовали. Хороший народ эти финны, душевный, надо не забыть и
отметить это в брошюре. Напишу, что финны - хороший народ, гостеприимный и
терпимый, и если ты пришел к ним со своей проблемой, они помогут ее решить.
Может быть, тут я и хватил через край, хотя, с другой стороны, моя задача -
уговорить норвежцев ездить в Финляндию, так что не страшно немного
переборщить, жанр таков, что это даже как бы напрашивается, надо следовать
законам жанра, брошюра и должна быть брошюрой, брошюра рекламирует, тут, как
и вообще всюду, действует закон спроса и предложения. Другое дело, если бы
финны считали, что к ним ездит слишком много норвежцев, тогда они наняли бы
меня для того, чтобы я отбил у норвежцев охоту ездить в Финляндию, тогда мне
пришлось бы упирать на недостатки, ну всякое такое, как, например,
преступность или там инсульты и низкая рождаемость, близость к русским
атомным станциям, алкоголизм, хотя алкоголизм как будто стал снижаться...
Куда то меня не туда занесло, это все из за стресса; умение проходить
собеседование с работодателями никогда не входило в число моих главных
талантов, а тут еще и машина пропала. Я согласен, что плохо, когда люди
воруют машины. но виновато общество, различия все усиливаются и усиливаются.
Пускай для многих условия и улучшаются, но другие оказываются за чертой, и
таких становится все больше, эти начинают баловаться дрянью, бездельничают,
а там, глядишь, и машины пропадают со стоянки; в Финляндии, поди, то же
самое, спрашиваю я осторожно, небось и у вас там автомобили подворовывают?
Финны не отвечают, вместо ответа они интересуются, умею ли я говорить по
фински. Я мысленно ойкнул: неужели я тут что то упустил, вдруг в их условия
входит обязательное знание языка; что то не припоминаю, шла ли об этом речь
в телефонном разговоре, вполне возможно, что шла; ну что мне на это
ответить? Ну как вам сказать, в основном неплохо понимаю, то есть опять
соврал; господи, я совсем запутаюсь в том, что наплел; нехорошо получается;
я говорю: немного понимаю. А сам можешь объясниться? - спрашивают они.
Объясниться не объясниться! Заладили мне тоже! Ну, говорю, это же все таки
финно угорский язык, он не похож на норвежский, да и вообще ни на что не
похож; нет, знаете ли, объясняться не могу, бухнул я; не знаю я финского, ни
словечка не понимаю. Но бабушка моя, которая в моих лживых выдумках по
прежнему живет и здравствует в Финляндии, в основном разговаривает со мной
по норвежски, потому что ее муж, то есть мой дедушка, был норвежцем, и моя
матушка, всю жизнь прожившая в Норвегии, говорит только по норвежски, и даже
по английски не умеет говорить, моей матушке в смысле способности к языкам
медведь на ухо наступил, но в остальном она хорошая мать, ведь для того,
чтобы быть хорошей матерью, не обязательно говорить по фински, не так ли? Не
думаю ли я в связи с работой над брошюрой съездить в Финляндию? Конечно же,
я об этом подумываю! Сказал - и тут же пожалел о своих словах. Съездить! Не
люблю я поездки, поездки - это перемены, это вода, вода течет. И вот
пожалуйста, сам напросился, пообещал съездить в Финляндию ради какой то
дрянной брошюрки; значит, я изменюсь, это неизбежно, из поездки нельзя
возвратиться совсем не изменившимся, мне это не нравится, но приходится
соглашаться, я чувствую, что от моего "да" зависит окончательное решение.
"Ну разумеется, мне же надо будет провести кое какую подготовительную
работу", - отвечаю я на этот вопрос. Поживу там у своей бабушки, и кто
знает, может быть, мне это даже кое в чем поможет, создаст нужный настрой,
бабушка уже очень старенькая, но Финляндию знает великолепно, в особенности
финскую кухню, мне же обязательно придется написать хоть немного о финской
кухне; между прочим, кухня у вас замечательная, я люблю финскую кухню, после
Финляндии всегда прибавляю пару килограммов, но это вранье, потому что вот
уже двадцать лет мой вес не меняется и в Финляндии я никогда не бывал, но
бабушка все время занята стряпней, все время что то такое готовит, много ей
пришлось готовить, моей бабушке, мне ее очень не хватает; в Финляндии вроде
бы любят студень. Что, Финляндия им по прежнему славится? Ну неважно, все
равно она мне подбросит что нибудь интересное. Мне финны говорят, чтобы я не
забыл сохранять квитанции, если поеду в Финляндию. Ясное дело! - киваю я. Я
всегда аккуратно обращаюсь с квитанциями. Наклеиваю их в особую папочку,
которую всегда ношу при себе; опять вранье. "Вот только сейчас не захватил с
собой, - продолжаю. - Потому что не собирался ничего покупать, думал, что
только съезжу в посольство - и сразу домой, никуда не заезжая, то есть так я
думал, когда выходил из дому, но тут оказалось, что у меня украли машину;
когда я пришел, то ее не было на месте, хотя я е там аккуратно поставил, я
всегда очень аккуратно паркуюсь, так что волей неволей пришлось брать такси,
от таксиста я получил квитанцию (показываю квитанцию), и, наверное, будет
еще одна за обратный путь, если не пойду пешком, - иными словами, у меня
будет две квитанции, в худшем случае - две; надо было, оказывается, взять с
собой папку, теперь уже я ученый, в другой раз не забуду ее захватить, без
папки я теперь никуда, даже если просто отправлюсь погулять в парке, заранее
ведь никогда не угадаешь, что может случиться". В конце концов меня прошиб
таки пот, куда от этого денешься. А на мне надето специальное спортивное
белье, которое якобы впитывает влагу и передает ее на следующий слой, но у
меня темный свитер, на нем пятна не будут заметны, разве что испарина на
лбу, подумал я, ну и влажные ладони; надо помнить, что не стоит скреплять
договор, если он состоится, крепким рукопожатием; пожалуй, лучше
остановиться на дружеском похлопывании по спине, обняться по старинке, у
финнов это должно быть в ходу; помнится, в них есть капля славянской крови,
а славянские народы совсем иначе относятся к физическому прикосновению, я
сам видел по телевизору - там и президенты, и священники, и простые люди с
улицы не боятся физического контакта; надо будет это взять на заметку и
упомянуть в брошюре. Хорошо, сказали наконец финны, и мы переходим к
контракту. Меня купили. Они купили эту идею и готовы поручить мне всю
брошюру целиком, бог весть по какой причине, - может быть, потому, что мало
кого знают из брошюрной братии, но какая мне разница, это уже не играет
роли; главное, я получаю заказ и мы подписываем контракт. Мне дается на это
четыре недели. Больше четырех недель и не требуется, четыре недели - это
очень большой срок, луна успеет обернуться вокруг земли, начнется и
закончится менструальный цикл, появятся на свет брошюры. Я пожимаю руки
обоим финнам. Подумаешь, ладони потные! Контракт подписали, мне уже дали мой
экземпляр. На нем стоит моя подпись и рядом финская, такая заковыристая
фамилия, что и не прочитать, но мне и неважно. У меня снова появилась
работа. Я в безопасности, у меня есть контракт, и я обожаю работать по
контракту.
И вот я уже на улице. Все уладилось. У меня новый заказ на брошюру. В
какой то момент дело выглядело скверно, однако в конце концов все
образовалось, как это бывает почти всегда. Я расплачусь по счетам, а может
быть, даже позволю себе что нибудь сверх необходимого, что нибудь
экстраординарное, какую нибудь игрушку, например CD, или какую нибудь штучку
для машины - скажем, подушечку с набором для оказания первой помощи, - или
пару пластиковых собачек, которые во время езды будут кивать на заднем
стекле; ладно, потом посмотрим. Да! Машина! О ней то я чуть не забыл, а
между тем она пропала, ее украли, вспоминаю я снова и сажусь на скамейку.
Суматошное выдалось утро, невеселое утро, с одним радостным просветом в
финском посольстве, после опять сошлись тучи; ничего не поделаешь - такова
жизнь, сплошная карусель, каждый день должен вместить целую кучу
противоположных чувств. И тут мимо идет девушка из службы городских
автомобильных стоянок; я смотрю на нее, замечаю, что у нее хорошая обувь,
наверняка ей много приходится ходить, так что хорошая обувь ей необходима;
наверное. она может списывать ее стоимость при подаче декларации, подумал я,
и тут, глядя на нее, вдруг догадываюсь, что машину мою, вероятнее всего, не
украли, а оттащили на штрафную стоянку. Как в прошлом году и в позапрошлом.
Все утро голова у меня была слишком занята другими вещами, чтобы до этого
додуматься, а тут вдруг осенило: так и есть! Третий год подряд! Конечно же,
я растяпа и непростительно прозевал машину, но, с другой стороны мне очень
повезло, невероятно повезло, ведь это значит, что моя машина спокойно
дожидается меня в Уллеволе около стадиона, там, где проводятся соревнования
на первенство Норвегии и где находится, так сказать, парадная горница
страны, стоит себе на коммунальной штрафной стоянке, оборудованной
видеокамерами наблюдения, под приглядом соответствующего персонала и под
охраной, и книжечка с планами города наверняка лежит там, где я ее оставил,
на переднем сиденье, раскрытая на той самой странице, которую я тогда
рассматривал, на которой изображен район Фрогнер парка; кажется, так и вижу
ее перед глазами. Я могу поехать туда в любое время, когда захочу, забрать
свою машину; конечно, мне это влетит в копеечку, и каждый день, пока машина
там стоит, сумма будет расти, но теперь уж скоро я опять буду при деньгах. Я
сказал себе, что на этот раз я не стану препираться. В прошлый раз я так
долго спорил, что один из служащих даже вышел ко мне из стеклянной будки и
ткнул пальцем в ╖ 12 Свода правил парковки автомобилей и расценок за
стоянку, где, так сказать, черным по белому было написано, что не позднее
чем через 24 часа после того, как на стоянке была установлена табличка с
объявлением об изменении правил пользования стоянкой, водитель/владелец
транспортного средства обязан выполнить новые требования его парковки а я
уже третий раз подряд нарушаю один и тот же пункт этих правил. Обыкновенно
все происходит следующим образом: под покровом тьмы работники дорожно
транспортной службы незаметно подкрадываются к парковочным объявлениям и
налепляют на них новые таблички, а на табличках написано, например, что
завтра ночью с 00.00 до 07.00 состоится мытье улицы, и когда утром ты
забираешь свою машину, чтобы ехать на работу, ты видишь объявление и вечером
уже не поставишь ее на прежнее место, но для таких людей как я, которые не
пользуются машиной ежедневно, потому что они работают на дому (у меня,
например, дома есть все, что мне нужно для работы, - и компьютер, и принтер,
и сканер, и телефон, есть и кипятильник), так вот, для таких, как я, ╖ 12
чреват роковыми последствиями; я чувствую себя без вины наказанным - ведь
действительно, меня штрафуют за то, что я не пользуюсь машиной каждый день,
хотя сами все время стараются как то сократить езду частных автовладельцев,
проводятся специальные кампании, во время которых людей убеждают ездить на
работу на велосипеде, на автобусе или на трамвае, а меня, подающего хороший
всем пример, так как мой автомобиль по будням почти всегда отдыхает на
стоянке, почему то за это наказывают. Это какой то двойной стандарт и просто
дико, хотя, пожалуй, если подумать, не более дико, чем многое другое, мало
ли дикостей творится вокруг, и я ни чего не могу с этим поделать, разве что
выдать под настроение заметку для раздела читательских писем, которые
печатаются в "Афтенпостен" на последней полосе, например в рубрике вопросов
и ответов, там по крайней мере более или менее точно услышишь ответ какой
нибудь руководящей чиновницы из дорожно транспортного управления, вероятней
всего по телефону, дама сошлется на ╖ 12, так что тут уж взятки гладки, и в
заключение обратится к владельцам машин с просьбой, чтобы они, пока в
столице ведется весенняя уборка улиц, следили за объявлениями, появляющимися
на стоянке, газета постарается вставить в материал предполагаемую величину
денежной суммы, которую коммуна рассчитывает получить в виде штрафов за
эвакуацию брошенных машин, и тут речь гарантированно пойдет о миллионах, а
миллион - это тысяча тысяч, а несколько миллионов - это энные тысячи тысяч,
и единственный результат, которого я добьюсь, если напишу такую заметку,
будет состоять в том. что я сам напрошусь на лишние расходы, причем, как уже
сказано, в третий раз подряд за последние три года. на самом деле в надомной
работе нет никакой выгоды. Ты, правда, сам распределяешь свое время, это
действительно так, но зато ты один, один одинешенек, и машину твою раз в год
утаскивают на штрафную площадку, и тебе никак не удается получить денег по
больничному ил оплаченный отпуск и всякое такое, и всюду валяются чайные
пакетики. Но тем не менее я в общем доволен своим существованием. Я принимаю
жизнь такой, как она сложилась. В ней есть свой привычный ясный и обозримый
порядок. На смену одной брошюре приходит другая, и все они сработаны
добротно, а кто считает иначе, тот ошибается, и я доволен тем, что есть. Но
вот уже несколько недель мне стала сниться вода, и дума: черт знает что,
опять надвигаются перемены.
Я звоню в коммунальную контору и получаю подтверждение, что моя машина
увезена на штрафную площадку. Пятьсот крон за нарушение правил стоянки и
пятьсот за эвакуацию. Это, конечно, несправедливо. Мало того что у тебя без
спроса утащили куда то машину, с тебя за это еще и деньги берут. Сумасшедшая
система сумасшедшего мира; получается, что я не могу сейчас же забрать свою
машину, придется подождать, пока на мой счет не переведут аванс за новую
брошюру. Скорее всего на это уйдет еще день два. Или даже больше. Эти
нахал0ы в банке любят, прежде чем выдать нам наши кровные, подольше
помурыжить их у себя. Таким образом они накручивают на них проценты, с
одного перевода много, конечно, не накрутишь, но если приплюсовать одно к
другому - там ведь тоже все время занимаются сложением, как в начальной
школе, - то в сумме набегают хорошие деньги; на всякое такое и существуют
банки, но, впрочем, откуда мне знать, я же почти ничего не знаю про банки,
да, кстати, раз уж заговорили об этом, и про Финляндию тоже, однако у меня,
как у всякого человека, есть на этот счет свои соображения - мыслишки о
банчишках, - да и по поводу Финляндии. Но вот о финских банках - нет. Тут я
вообще пас.
Пешочком отправляюсь домой из посольства. Решил пройтись через Фрогнер
парк; между прочим, этот парк - какая то непонятная штука; может быть,
потому, что меня смущает такое скопление обнаженных фигур , промелькнуло у
меня в голове среди мыслей о предстоящей работе. Нужно будет заняться
поиском информации о Финляндии. Надо же показать товар лицом. Брошюра должна
быть информативной и привлекать внимание. Такой, чтобы ее сразу захотелось
взять и унести домой. Чтобы, прочитав ее, каждому захотелось самому побывать
в Финляндии. Господи, как много в людях простоты! Они ведь думают, что все
будет хорошо, стоит только уехать в другую страну. Если бы я делал брошюру
за свой счет, я бы посоветовал всем оставаться дома. Это и дешевле, и
результат ничуть не хуже. Но я подрядился настроить их на поездку в
Финляндию. Это противно моим убеждениям. Я, как проститутка, работаю на
Финляндию. Но ведь надо на что то жить. Нужно будет сразу начать, решаю я
мысленно, писать текст, делать снимки. Можно поехать в Нурмарке, это
наверняка сойдет. Мало кто заметит разницу. Вода - это вода, она всюду течет
одинаково, где бы ее ни сфотографировали, и деревья во всех странах
одинаковы. А тем, кто в состоянии заметить разницу, эта брошюра не
понадобится. Они ее и читать не будут.
Домой пришел без сил. За эти полдня я совершенно вымотался. Лег в
кровать и проспал почти сутки. Проснулся только на следующее утро.
Когда проснулся, случилось то, что всегда случается со мной по утрам в
холодную погоду. Я выхожу из холодной спальни в теплую кухню. В квартире у
меня центральное отопление, плата за него входит в стоимость аренды. Поэтому
во всех комнатах, кроме спальни, тепла до чертиков. У меня привычка спать в
холодном помещении. По мне, чем холоднее, тем лучше. На холоде мозги
проясняются чуть ли не до кристальной прозрачности, и с утра мысли бывают
особенно ясные. Лучше всего мне работается по утрам, но я всегда забываю
закрыть дверь между спальней и кухней. В прихожей я достаю из под двери
газету и, возвращаясь на кухню, на ходу пробегаю глазами первую страницу.
Газету я оставляю лежать на столе и голый, выпиваю стакан воды - натощак
вливаю стакан воды в голое пузо. У меня такое ощущение, что это полезно для
здоровья. Я не могу это объяснить, просто чувствую. Конечно, это также
иррационально, как почти все, что мы делаем и в чем убеждены. Затем я
принимаю душ. Душ теплый, и я полощусь долго. У меня установлен водогрей с
большущим баком. Однажды как то мне повезло сделать особо удачную брошюру;
кажется, для фирмы "Шелл", - сам знаю, согласен, что это сплошная
проституция, - но они заплатили уйму денег, и тогда я установил у себя
водогрей на пятьсот литров. Это очень много. Можно полоскаться под душем до
бесконечности. Я и полощусь. Но когда я наполощусь, газета на столе
оказывается мокрой, мокрой насквозь, хоть отжимай. Объясняется это тем, что
массы холодного воздуха, хлынувшие из спальни, сталкиваются с теплым
воздухом большой комнаты и кухни, от этого возникает узколокализованная
область резко пониженного давления как раз над кухонным столом, в течение
нескольких минут здесь сверкают молнии и гремит гром, затем проливается
дождь, он моросит мелкими, почти невидимыми каплями, но все же это настоящий
дождь - H2O, то есть вода, а вода течет и несет перемены. Я почти всегда
забываю закрыть эту дверь. И почти каждый день названиваю в "Афтенпостен" с
жалобой на мокрую газету. Они меня уже и не слушают. Говорят, что это моя
проблема, а я говорю, что неоднократно наблюдал своими глазами, как
рассыльный мочится во дворе на газеты, а потом подсовывает их подписчикам.
Из всего моего вранья эта ложь - самая нелепая, да они в нее и не верят.
Однажды сидевший на телефоне служащий газеты "Афтенпостен" так меня
разозлил, что я сам помочился на газету и отправился с ней в издательство.
"Вот, понюхайте! - заявил я там. - разве это не моча?" Мне выдали новую
газету. Он побоялся со мной связываться. Но ведь не будешь каждый день такое
проделывать. Надо приучить себя закрывать дверь в спальню. Надо бы приделать
к ней такую штуковину, которая сама закрывает двери. Однако статьи в газете
и объявления даже в мокром виде выполняют свою функцию. Я уже приспособился
листать газету со всей возможной осторожностью, чтобы не порвать страницы.
Это требует определенного навыка, но я справляюсь с такой задачей. А вот что
мне нравится во всей этой истории, так это запах, который стоит в воздухе;
похоже, без него я уже просто не могу. Пахнет как после грозового ливня.
Этот запах напоминает мне о лете и о влюбленности, такой уж я неоригинальный
человек. Я вспоминаю время, когда лето было как лето и когда я то и дело
влюблялся. Сам не заметил, когда это прошло, знаю только, что очень давно.
Неправда, что я не помню, когда это случилось в последний раз, но только в
тот раз в этом уже не было ничего светлого и легкого, как обычно бывает,
когда ты влюблен, а был тоскливый и ненужный эпизод, связанный с тяжелыми
переживаниями. Все легкое и светлое продлилось меньше одного дня, а тяжелое
и тоскливое тянулось бесконечно долго. Хватит об этом. Теперь я стараюсь
быть сам по себе. Получается неплохо. Мне хорошо наедине с собой, я доволен
и чувствую себя молодцом. Если бы только не этот навязчивый сон про воду,
мне было бы совсем хорошо, а то все время какое то физическое беспокойство;
текучее мне как то неприятно, мне больше нравится то, что не течет, что
стоит на месте, люблю конкретность твердого тела - то, что можно
рассмотреть, потрогать рукой, в чем можно разобраться и понять, что же это
такое. Абстракция не по мне: неясно, что с ней делать. Мне подавай
конкретность, она для меня живительна, тогда я распускаюсь, расцветаю пышным
цветом. Конкретность твердого тела есть, например, в спортивной площадке.
Люблю все прочное - взять хотя бы бетон. И очень тяжелое. То, что почти
невозможно сдвинуть. Я видел по телевизору как человек сидел в бункере у
подножия горы; какие то люди спустили с вершины лавину, лавина была
громадная, но бункер как стоял, так и остался стоять, его завалило снегом,
но он остался цел как ни в чем не бывало. Хорошая вещь такой бункер! А во
сне я вижу почему то не бетон и прочные бункеры, а воду, и если честно
признаться, то мне неспокойно.
Нас учат любить перемены, приветствовать их появление. Это ненормально,
и я этого не понимаю.
А теперь мое дело Финляндия! На всю катушку, отрабатывая деньги.
ничего, кроме Финляндии; по крайней мере, пока не получу посольский аванс;
тогда заберу машину и поеду куда хочу; просто куда глаза глядят, почему бы
себя не побаловать. Покатаюсь немного, а потом, конечно, опять за дело.
Сначала нужно разработать стратегический план, ясную и четкую диспозицию, а
там уж следовать этому плану, не отклоняясь ни на йоту, ну разве что за
исключением того дня, когда я заберу свою машину. Тогда я сделаю себе
выходной и покатаюсь. А сейчас я совсем на мели. Буду обходиться тем, то
осталось в кухонном шкафу; и не беда, ничего страшного; в шкафу, может быть,
полно всякой всячины. Сейчас поглядим! У меня есть чай, есть хрустящие
хлебцы, они называются "Васа спорт". Ну и что! Должны же они как нибудь
называться! Честно говоря, я купил их ради того, чтобы произвести
впечатление на кассиршу. По части спорта я так себе, а сейчас я просто
голоден. Я как бы дал ей сигнал. Есть еще масло и немного сыру и макароны.
Хватит, чтобы продержаться. Но по настоящему мне надо бы сидеть в
библиотеке. Книжки о Финляндии и о музыке. Затруднение в том, что у меня
взята целая стопка книг, которые давно пора было сдать. Я не могу
показываться в библиотеке, пока не расплатился за использование, а
расплатиться не могу, так как нет денег. Пока придется изыскивать другие
источники информации. Надо посмотреть в "Афтенпостен", вдруг там как раз
напечатано что нибудь подходящее. Газета, как всегда, мокрая, и в ней ни
строчки о Финляндии. Возмутительно! Страна, которая является одним из наших
ближайших соседей; можно сказать, братский народ, и даже не упоминается в
"Афтенпостен"! Что то же наверняка происходило в Финляндии в последние дни.
А нас интересует Борис Беккер, как он носится по всему свету со своим
хозяйством - где побывал, там кого нибудь обрюхатил. Еще пишут о
предполагаемом заговоре, нити которого ведут к русской мафии, а может быть,
и в Финляндию, - прибавляю я мысленно, хотя в газете об этом прямо не
сказано. А надо читать между строк. К этому у меня всегда был талант; в
школе никто не мог со мной тягаться. Я так анализировал романы, что учитель
слушал меня со слезами на глазах, а выйдя на пенсию, купил себе блок флейту.
В общем, о Борисе Беккере - воз и маленькая тележка, а о Финляндии ни гу гу.
Бред какой то! Зато узнал, что в Шелюсте проводится ярмарка "Мир туризма".
"Подходит для начала, чтобы войти в тему, - подумал я. - С чего то ведь надо
начинать". Я решил, не откладывая, пойти туда прямо сейчас - время не ждет.
Прогуляюсь пешком. Полезно для здоровья, и платить не надо. С мешочком, в
котором лежит сэндвич из двух кусков "Васа спорт" с прокладкой из сыра, я
отправился в путь, и тут в конце улицы Карла Юхана меня останавливает какая
то девушка и спрашивает, не могу ли я уделить ей пять минут и не соглашусь
ли я принять участие в опросе, проводимом с целью изучения потребительского
спроса. Я отнесся к этому предложению скептически, но тут она поманила меня
обещанием, что в награду за беспокойство я получу билетик экспресс лотереи,
и я согласился. Заходим в какой то дом, поднимаемся наверх, садимся.
Заправлялся ли я бензином в течение прошедшей недели? Вот, оказывается, что
ее интересует. Странный вопрос, подумал я. Кому какая радость в том, чтобы
это знать? ответ - отрицательный. Впрочем, сегодня я, может быть, как раз бы
и поехал на заправку, если бы мою машину не утащили на штрафную площадку. В
третий раз подряд каждый год увозят в одно и то же время, можете себе
представить? Девушка говорит, что очень хорошо понимает, как это обидно. А
где я заправляюсь? Там, где подешевле, говорю. Она улыбается. Именно это она
и хотела услышать, я выбрал самый правильный ответ, потому что сейчас как
раз организуется новая сеть дешевых заправок, и она показывает мне картинки
с изображением различных архитектурных и цветовых решений будущих
заправочных станций. Предлагается два варианта - один в зеленом цвете.
другой в каком то из оттенков красного. Вот два альтернативных решения, а от
меня требуется сказать, какие ассоциации вызывают эти образы. Дайте
подумать! Зеленый цвет. Ну это, конечно, цвет природы, это же весна, и
влюбленность, и молодость. Возможности. Зеленый - это цвет возможностей. И
это - Финляндия. Финляндия - зеленая, мгновенно делаю я мысленную заметку на
память, затем продолжаю развивать цепочку ассоциаций. Зеленый цвет - это ты
просыпаешься летом на рассвете и выходишь из дома, чтобы искупаться,
полотенце через плечо, вокруг пташки, и все поют, поют, и вся семья тут в
сборе - и мертвые, и живые, если только такое возможно; впрочем, отчего же
невозможно, ведь это же мои ассоциации, - и все ждут меня у озера, я
завтракаю, на завтрак - хлеб с молоком, яйцо, и купаюсь, впрочем нет - не
купаюсь. только не вода! Вода - течет. Нет, этого лучше не надо, это вы
выбросьте, говорю я. А так зеленый - замечательный цвет, лучше трудно найти,
так что зеленый - это хороший выбор. Девушка записывает. Теперь это,
красный. Он хуже. Здесь даже не просто красный цвет, а с каким то оранжевым
оттенком, он раздражает, это цвет пламени, я вижу пожар. дешевая заправка
горит, люди мечутся в панике, что то взрывается, я читаю об этом в газете,
газета - мокрая, а вода - это перемены, так что отбросьте это, отбросьте
красное. Пускай заправочная станция будет зеленой! Вы уж постарайтесь, ради
бога, чтобы ее покрасили в зеленый цвет! Я горячо пожимаю девушке руку, а
она дает мне билетик экспресс лотереи и говорит, что закончила опрос, я могу
идти.
У меня нет монетки, чтобы поскрести билетик. Передо мной дилемма.
Попросить, что ли, монетку у кого то из прохожих или поскрести чем нибудь
другим? Получается, нет денег - нет и выигрыша. Бред какой то! Уловка 22!
Просто бред! И ногти у меня слишком короткие, я их стригу несколько раз в
неделю, растут, проклятые, как на дрожжах, растут как у святого покойника,
скоро так вырастут, что в пору канонизировать, ногти у меня аккуратные,
приятно посмотреть, но непригодны для практического использования. Я иду по
улице, глядя под ноги. Люди ведь так небрежны в обращении с деньгами! Я
почти что уверен, что где нибудь наткнусь на валяющуюся монетку. Поскрести
билет можно и попозже, спешить некуда, пускай полежит у меня в кармане.
Лотерейный билет с нетронутым защитным слоем ценишь на вес золота. Это как
получить письмо из Америки, пока оно лежит нераспечатанное. Я слыхал, что в
Стокгольме на письменном столе Стриндберга лежит такое нераспечатанное
письмо. Он не успел вскрыть его перед смертью, а потом его так и оставили.
Не пойму, нравится мне это или нет. все таки это какая то мифомания.
Интересно, что написано в этом невскрытом письме? Музейщики хотят, чтобы мы
об этом думали, ночами не спали, гадая, что там может быть, но меня это как
то не волнует. Плевать я хотел, что там написано. Мне и без того есть, о чем
подумать. К примеру, о Финляндии.
А ведь за вход на туристическую ярмарку нужно заплатить деньги.
Неожиданность? Наверное, нет, но меня раздражает. Извольте выложить 80 крон.
Многовато. Но я ведь хитрый лис, поэтому я захожу в помещение через выходную
дверь и тут подбираю брошенную кем то гостевую карточку, пришпиливаю ее на
куртку и спокойно захожу с уверенным видом. И вот я на туристической
ярмарке.
Ярмарка непомерно велика. Тут сотни стендов. Они занимают несколько
этажей. Какая расточительная трата денег и времени! Кстати, это хорошая тема
для иронического и изящного читательского письма, когда (и если) я надумаю
его написать. "Для чего нам такое количество стран?" - задал бы я
риторический вопрос. Шести или семи хватило бы надолго. Одной из этих стран
обязательно должна быть Финляндия, ну и еще пять или шесть. "Люди слишком
много путешествуют", - сказал бы я в письме. Такое письмо спровоцировало бы
многих читателей на возражения; провокационное письмо - это было бы здорово.
Я заявил бы, что путешествовать вредно. Не только для окружающей среды, но и
для психики. Мы делаемся тревожными. Бесформенными и текучими, как вода. И
мы меняемся, а вместе с тем меняется общество. Все к тому идет. Уже пришло.
Я замечаю это здесь у нас. Люди носятся, носятся туда сюда, и все им мало,
нужны все новые страны, а в глазах все больше тревожного блеска, они
собирают информацию - "инфо", как это теперь называется, - подхватили что то
о Китае: путевка в Пекин туда и обратно за три тысячи крон - это недорого,
согласен, но в таком случае надо ехать не позже мая, и вот, пока ты там
слоняешься, упиваясь новыми впечатлениями, тебя вдруг невзначай возьми да
занеси нелегкая на площадь Небесного Покоя, и, пока ты там щелкаешь
фотоаппаратом, к тебе, откуда ни возьмись, подходит симпатичный член Фалун
гоя, чего доброго еще и наделенный мощной харизмой, и завербовывает тебя в
свои ряды, и ты, хлоп, и поджег себя и вот уже горишь, а сам небось забыл
купить соответствующую страховку, и СМИ уже тут как тут, и полиция, и пошло
столпотворение, начались изменения! Неужели не жалко тратить на это время?
Да и кому это вообще надо? Потом кое что о Бразилии, об Исландии, о Сулавеси
- это такой большой остров в Индонезии, и там совершенно уникальный животный
и растительный мир, потому что этот остров образовался от столкновения двух
островов, и когда животные и растения немного оправились от первого
потрясения и перезнакомились между собой, они взялись за дело соединенными
силами и ну давай спариваться при всяком удобном случае, и разыгралась такая
эволюция, что только держись, в результате образовались удивительные,
сказочные виды - такие, как, например, райские птицы, а это и впрямь нечто
удивительное, сказочное; говорят, настолько удивительное и сказочное, что
смотришь и не веришь своим глазам; поэтому непременно надо туда съездить;
надо, потому что это что то особенное и потому что оно вот вот исчезнет из
за того, что индонезийцы сжигают леса, так что ради туристов (ради нас с
тобой) необходимо убедить циничных землевладельцев и политиков, что они
владеют уникальным сокровищем, и нельзя допустить, чтобы оно уплыло и
сгорело, его надо во что бы то ни стало сохранить, и за это взялись
(подумать только) Венгрия и даже германия, ведь Германия - это вам теперь
уже не фашисты и сосиски, такое представление давным давно отошло в прошлое,
Германия давно его переросла, и вот народ ходит и разговаривает с
представителями мира туризма в нарядной форменной одежде и разбирает
брошюрки, и в моих глазах это черта, которая меня с ними примиряет - брошюры
же, как никак! Нынче стали золотые времена для нашего брата брошюрщика. Люди
полюбили информацию и нас, ее производителей. Они любят нас и любят
информацию, а я за это люблю их. Я их кормлю информацией, и они помалкивают.
У финского стенда свое лицо, он очень красив. Все в нем выдержано в
национальных финских цветах - белом и голубом, за прилавком с брошюрами
стоят белокурые женщины в национальных костюмах. Иными словами, брошюры уже
существуют. Брошюры, которые должны завлечь норвежских туристов в Финляндию.
Они есть, но они недостаточно хороши. Иначе не объяснишь. Люди в посольстве,
конечно же, располагают сведениями о том, какие брошюры имеются в продаже,
но, прочитав их, они пришли к выводу, что эти брошюры не годятся, и тогда,
взяв инициативу в свои руки, они решили создать новую брошюру. Идеальную
брошюру о Финляндии. Вот что им нужно. А это значит, что я должен собрать
все, что есть, из имеющихся брошюр о Финляндии, прочитать их и создать такую
замечательную брошюру, которая будет превосходить все ныне существующие,
сама оставаясь непревзойденной. Задача не из простых, но если кто то и может
ее решить, этим человеком, несомненно, буду я. Я набрал с собой целую кипу
брошюр. "Гостиницы Финляндии". "Прекрасные и незабываемые впечатления".
"Твой город Хельсинки". "Мир мумии троллей". "Silja Line". И еще одну
брошюру, которая просто и незамысловато называется "Финляндия". Запихиваю
всю эту информацию в мешок и направляюсь в сторону предполагаемого выхода,
но попадаю не туда. Я заблудился в дебрях стендов и стран и никак не могу
выбраться из чащобы, я встречаю людей из всех частей света и норвежцев,
повсюду норвежцы, и азиаты, и инуиты, индейцы и негры; "негры" теперь нельзя
говорить, сам знаю, я об этом читал; столько всего приходится помнить,
столько всяких "нужно" и "нельзя"; ну а как же тогда надо говорить, когда
хочешь сказать про негра, а назвать его этим словом нельзя? По моему, "негр"
звучит хорошо, в этом нет ничего плохого, я не против того, чтобы дружить с
неграми, но у меня таких друзей, у меня вообще почти нет друзей, и я сам
задаюсь вопросом, почему так получилось, блуждая по "Миру туризма" среди
сплошных путешествий, а путешествия - это возможности, ведь кто же знает
заранее, что может случиться, если ты поддашься на уговоры и отправишься в
Альпы или в Монголию? Ответ гласит - все, что угодно. Все может случиться, и
этого то мы и хотим: чтобы все пути - открыты, чтобы все могло случиться,
люди стремятся к текучему, хотят незнамо чего. Я не таков; как видно, я
создан иначе; вероятно, и во мне сидит что то, что желает воды, изменений, -
не знаю, я много чего не знаю. А тут вдруг какой то швед принимается
зазывать меня в Бранес покататься на лыжах. Чистый абсурд! Я живу в
Норвегии, в стране, которая занимает абсолютное первенство в том, что
касается условий для занятий лыжным спортом. У нас есть и леса, и высокие
горы, и снег - уж снега у нас хоть завались! - так что с какой стати я поеду
в какой то там Бранес? Швед говорит мне, что Бранес и Вермланд отвечают всем
возможным запросам, но это невольно наводит на мысль, что дела там идут
далеко не блестяще, иначе зачем бы им участвовать в этой ярмарке? Если в
Бранесе было так уж замечательно, Бранес давно уже кишел бы норвежцами,
однако во мне говорит раздражение, я выбит из колеи, в последние дни на меня
столько всего навалилось: пропала машина, потом еще эта Финляндия, о которой
я почти ничего не знаю, а тут еще я заблудился среди скопища этих стран и
народов, в многотысячной толкучке; у меня расшалились нервы, в особенности о
себе дают знать живот и горло, и коленки подрагивают и как бы слегка
подгибаются, словно во время качки; в конце концов я говорю шведу, что
приеду как нибудь в Бранес, я пожимаю ему руку и даю торжественное обещание,
что приеду туда при первой возможности; и тут он обрадовался, по настоящему
обрадовался; обрадовался и давай меня благодарить; так бывает обычно, когда
человек получает наглядное подтверждение, что он молодец и не зря старался,
по себе знаю. Надо присесть.
Сажусь на стул возле бразильского стенда. Дышу глубоко, всеми ребрами,
чтобы собраться, но добиваюсь противоположного эффекта. Мне начинает
казаться, что все на меня смотрят, все пришли только для того, чтобы
посмотреть на меня, я вся ярмарка устроена Раи меня, что я тут главный
герой, она рассказывает обо мне и о моей жизни, вокруг меня все вращается, и
всюду расставлены сотни стендов, посвященных различным аспектам моей жизни:
моей работе, моему питанию, работе моего мозга, моей одежде, моему
автомобилю и моим влюбленностям, минувшим без следа, моим снам и моему
отношению к воде и переменам, и народ валит на выставку толпой, чтобы
хорошенько усвоить все, что обо мне известно, и обо мне читают лекции, с
использованием всех разновидностей СМИ: брошюр и плакатов, - словом,
сплошное инфо обо мне. Тысячи людей идут и идут. И транспорт уже не
справляется, и городская железная дорога открывает запасные выходы на
центральном вокзале, поезда подъезжают один за другим, и никогда еще не было
такой посещаемой ярмарки, по крайней мере за все послевоенное время. А ведь
неплохо звучит! Очень даже звучит: самая посещаемая ярмарка за весь
послевоенный период! Интерес к ней огромен, газеты в полной растерянности:
кто бы мог подумать? Ярмарка, посвященная брошюрописателю! Эта мысль
невыносима, я задыхаюсь, и тут вдруг сверху падают кислородные маски, а в
среднем проходе появляется светящаяся полоса, и я, вопреки всему, что было
сказано при отправлении, забираю свой ручной багаж - забираю вместо того,
чтобы, как полагается согласно всем правилам, оставить (ведь мне нужна
собранная информация - информация о Финляндии), - и, забросив за плечи
рюкзак, плетусь к ближайшему запасному выходу и выбираюсь на улицу; я успел
в последний момент; едва я вышел, вся ярмарка взрывается у меня за спиной,
взлетает на воздух со всеми ее брошюрами, и странами, и путешествиями -
просто оттого, что слишком уж много возможностей было собрано там под одной
крышей, крыша не могла выдержать такого чудовищного давления и взрыв был
неизбежен, теперь она горит, пожар заливают водой, а мы все уже знаем, что
такое вода. Куда ни сунься, нигде нет покоя.
Аванс мой все еще не переведен на мой счет, я сижу и разглядываю
билетик экспресс лотереи. Можно бы поскоблить его ножиком, подумал я, но еще
не решил, хочу ли я это сделать. Мне не нужно крупного выигрыш; слишком
большая сумма, размышляю я, это одно беспокойство, перемены; лотерейный
билет, похоже, начинает меня раздражать, потому что заключает в себе
возможность, к которой я не хочу быть причастным, и все таки я не могу
заставить себя выбросить эту бумажку. Так уж меня воспитали, что нельзя
сорить деньгами, деньги и еду не принято разбрасывать, поэтому я откладываю
в сторону билет и берусь за брошюры о Финляндии. Брошюры довольно
плохонькие. По моему, авторы не слишком серьезно отнеслись к своей задаче.
Они поверхностно рассказывают о каких то частностях, упуская картину в
целом. Впечатление общих слов и избитых штампов. "Танцуйте всю дорогу в Або"
- сказано в брошюре о Silja Line, "Совершите путешествие в другой мир" или
"Побалуй себя туристской поездкой на теплоходе". А брошюра с незамысловатым
названием "Финляндия" толкует о "царстве цвета" и "свободе выбора".
Неубедительно! Разумеется, в Финляндии у тебя будет свобода выбора. Ты сам
можешь выбирать, погулять ли в лесу или пойти купаться в озере. А то как же!
И "веселым отдыхом для всей семьи" нынче никого не заманишь. Этого раньше
было достаточно, а теперь люди привередливее, им подавай точную информацию в
сочетании с объективной интонацией того или иного рассказчика, которая своей
новизной и неожиданностью позволит им забыть о том, что они читают просто
брошюру. В этом деле я такой мастер, что немногие могут со мной сравниться.
У меня есть шанс стать основоположником новой школы. Наверное, будь у меня
больше друзей и контактов, я бы и стал основоположником. так мне кажется.
Возможно, я ошибаюсь. "Веселый отдых для всей семьи"! Это трогательно в
своей наивности. Какая там семья! В наше время почти не осталось семей в
традиционном понимании. В наши дни семья состоять из двух и более
гомосексуальных личностей с приемными или рожденными в результате
искусственного оплодотворения детьми или из супругов с таким сложным
прошлым, что у их детей оказывается несколько отцов и матерей, и детки
считают, что так и надо - иначе просто не бывает. Об этом должен постоянно
помнить автор, когда он пишет брошюру, а то сядешь в такую лужу, что и не
выберешься; различия в структуре семьи определяют выбор той или иной
коммуникативной установки, да и что значит "веселый отдых" в наше время?
Может быть, это вообще потеряло какой бы то ни было смысл? все это надо
учитывать, принимаясь за такое дело, как создание идеальной брошюры о
Финляндии, брошюры - матери всех брошюр, которую люди должны не просто
пролистать в автобусе, а прочитать в кресле, чтобы потом поставить ее на
полку рядом с классиками, рядом с Гамсуном и Толстым, а то и вовсе рядом с
Сервантесом или, представьте себе, рядом с Данте. С чего же мне начать? Я
говорю себе, что надо начинать сегодня же, прямо сейчас, я должен придумать
начало, откладывать некуда, Финляндия - вот она, она развивается и растет,
как все страны и все народы, и я должен уловить это развитие, обрисовать его
так, чтобы у читателей захватило дух, чтобы они всему поверили и бросились
бы заказывать билеты для себя и всей семьи, чтобы им не терпелось поскорее
попасть в Финляндию, а начало - это всегда самое трудное, труднее всего
написать первое предложение, задать тон, заинтересовать читателя. Загадочная
Финляндия. Пожалуй, что то в этом есть или нет? Может быть, отсюда идти? От
окутанной мифом Финляндии, чья тайна на протяжении многих поколений
притягивала норвежцев, которые сознательно и бессознательно испытывали на
себе ее действие. Финляндия постоянно присутствовала в глубине наших мыслей,
хотим мы того или не хотим. Так в чем же заключается тайна Финляндии,
которая не дает нам покоя? Вот увлекательное вступление.
Начнем с музыки, так я написал, перечел написанное и увидел, что это
хорошо. итак, музыка. Загадки страны всегда можно разгадывать, разобравшись
в ее музыке. Утверждение смелое, но, к счастью, трудно поддающееся
опровержению. Надо пойти в библиотеку, и, как назло, нету денег! Мне
необходима карта Финляндии и парочка дисков Сибелиуса, может быть, еще что
нибудь, все равно я спишу это потом при подаче декларации, точно так же, как
сторожа на автомобильной стоянке списывают расходы на обувь - списал, и вся
недолга, а то как бы вы думали! но раз денег нет, то ничего и не купишь.
Перед тем как идти, позвоню ка я в Норвежское радиовещание, в редакцию
классической музыки, и попрошу их сыграть что нибудь из Сибелиуса, что
нибудь очень очень репрезентативное; они небось знают, что надо выбрать, это
же их специальность, у них все мысли только этим и заняты, как у меня
брошюрами. Сибелиус наверняка краеугольный камень для редакции классической
музыки, рассуждаю я мысленно. Сибелиуса они готовы играть без конца. Без
конца и без края.
Я надеваю темные очки и широкий шарф, чтобы в библиотеке меня не
узнали, а то поднимут шум, что я книги не сдал и штраф не заплатил;
библиотекари - очень несговорчивая публика; ни за что бы, кажется, не
подумал, но между тем это так, библиотекари бьются насмерть, пока не
прольется кровь; всю жизнь проводя среди книг, они соскучились по настоящему
и поэтому жаждут крови; я не против, но только пусть это будет не моя кровь,
а сегодня они как раз нацелятся на меня, потому что я собираюсь украсть
компакт диск, сделаю вид, будто хочу его здесь прослушать, а сам украду, но
это ведь ради доброго дела, когда нибудь я его, может быть, даже верну, как
знать. Я вот читал про одного человека, который на протяжении десяти лет
наворовал из 268 разных библиотек США более 23 000 книг. Это собрание заняло
все стены в девяти комнатах с четырехметровыми потолками, оно было оценено в
20 миллионов долларов и весило 29 тонн, так что я по сравнению с ним просто
мальчишка. не знаю, сколько там может весить один компакт диск с музыкой
Сибелиуса - двести триста граммов, наверное. На всякий случай захвачу с
собой приемник с наушниками, чтобы не пропустить передачу Норвежского
радиовещания; наверняка по каналу классической музыки скоро дадут Сибелиуса.
Сибелиус, или Ян, как я уже мысленно стал его называть, был по духу
глубоко национальным композитором, написано в энциклопедии; иными словами,
его музыка - это сама Финляндия, разумеется это одно и то же в той мере, в
какой музыка может быть страной, что, ясное дело, вполне возможно; и еще в
энциклопедии написано, что Ян создал типично финскую музыку - музыку, в
которой выразилась финская душа, а это как раз то, что хотим понять мы - я и
мои читатели, именно это мы и хотим выразить как можно скорее. Но все диски
Сибелиуса, оказывается, выданы и находятся на руках. Норвежцы без ума от
Сибелиуса, его диски идут нарасхват, и каждый норовит утащить их домой. Мне
уже и самому не терпится послушать музыку Сибелиуса. Не могу вспомнить,
слышал ли я ее раньше, но уверен, что слышал, по телевизору, но по
телевизору музыка хуже воспринимается, мешает картинка, она отвлекает, так
что впечатления путаются. Между тем я все время держу наушники включенными,
но по каналу классической музыки Норвежского радиовещания без конца передают
Брамса, и Генделя, и Вивальди, и романсы какого то типа, которого якобы
зовут Мендельсон Бартольди, мне кажется, что они его сами выдумали, так и
слышу, как они говорят между собой: "Надо и нам, радиожурналистам, иногда
позабавиться", а если он все таки существует или когда то существовал, он,
без сомнения, был гомиком, подумал я и, подумав так, выдал себя с головой -
вон какие у меня предрассудки! Ведь если рассудить здраво, то быть
гомосексуалистом не преступление, а его музыка сама нежность, но кому нужна
нежность, когда слушатели, тысячи слушателей, с нетерпением ждут Сибелиуса,
требуют Сибелиуса, потому что Сибелиус - это скандинавская музыка. Ладно,
финская, но ведь финская - это тоже скандинавская, потому что финское - это
и скандинавское, а скандинавское выражает наши скандинавские души, мы все,
как я понимаю, узнаем себя в этой музыке, для того мы и оплачиваем лицензию,
чтобы всегда, каждый день, узнавать себя, утверждаться в своей самобытности,
а если в нас хотят утвердить немецкость, так лучше уж сразу оплачивать
лицензию немецкого радиовещания, хотя я даже не знаю, как оно называется,
однако не в этом дело - дело в том, что радиослушатели не получают того, что
им нужно, а нас все равно заставляют платить за лицензию. Это пригодится для
заметки в раздел читательских писем.
И только уже поздно вечером классический канал норвежского радиовещания
передал Сибелиуса. У меня полным ходом идет работа над сердитым читательским
письмом, как вдруг радиоголос начал вещать про Финляндию и Сибелиуса. Черт
бы его побрал! Весь мой гнев обращается против высокомерного голоса,
принадлежащего, судя по всему, человеку лет сорока, заучившемуся теоретику,
который считает ниже своего достоинства выступать по радио с рассказами о
музыке, сам он в этом никогда не признается, но я то слышу, так что нечего
отрицать, на самом деле у него совсем другие амбиции - писать о музыке или,
может быть, преподавать, но профессура, как видно, не раз уплывала у него из
под носа из за того, что он не в ладах с влиятельными людьми, он ни перед
кем не желает лебезить, его сопоставления и теории не похожи на все
остальные, они выходят за рамки, он же не признает никаких рамок, и все, что
он делает, вообще ни во что не укладывается, и вот, полгода проходив с
мрачной физиономией и убедившись, что денег от этого не прибавилось, а тут и
сожительница вот вот родит ребеночка, он, видя, что они с нею совсем на
мели, наконец сдался и пошел работать на радио, куда его пристроил шурин, а
это обидно, разумеется, обидно, ведь он способен на нечто гораздо большее,
он не востребован, и вот, дотянув чуть не до полуночи, он наконец то
снизошел до того, чтобы включить Сибелиуса, и по вине этого музыкального
теоретика с его эгоизмом моя брошюра не движется с места, этот типчик, поди,
воображает себя тонкой художественной натурой, а на самом деле такой же
непробиваемый, как все, это же слышно по голосу; но вот наконец начинается
музыка, которую я так ждал. Я сажусь за компьютер, все готово к тому
моменту, когда текст брошюры польется неудержимым потоком. Польется? Хлынет?
Ну не обязательно же как вода, есть много другого текучего, например лава
или пиво, и все равно надо, чтобы текст вылился на бумагу, другого более
подходящего слова не найдешь, мне оно не нравится, но приходится
пользоваться этим, текст должен излиться, но не так, как вода, а иначе, это
должно быть другое; я закрываю глаза, отчетливо сознавая, что составляю одно
целое с клавиатурой; я поступил предусмотрительно, еще в школе выбрав в
качестве дополнительного предмета машинопись, наверное, уже в то время
предчувствуя, что займусь брошюрами. Я готов слушать музыку. Ну же,
начинайся!
Начало напоминает лето. Ласковое и доброе. Серый рассвет. Женщина;
разумеется, белокурая финская селянка - ведь это же Финляндия - выходит на
двор и, наклонив голову под струю воды из колонки, полощет под пение птиц
длинные распущенные волосы. На заднем плане пасутся лошади. А вон и птицы -
наверное, гуси - бродят рядом, занятые тем, чем вообще заняты всякие гуси в
любой стране, подумал я, то есть какими то своими гусиными делами. Но этот
путь никуда не ведет. Слушай, Ян, пора двигаться дальше! И вот женщина сушит
волосы на ветру; отбегая то туда, то сюда, она то здесь, то там срывает
какое нибудь растеньице и натирает соком свою гладкую кожу, она рвет цветы
и, собрав букет, уносит его в дом, ставит в вазу и принимается за стряпню.
Что она там стряпает? Кажется, студень. Ну конечно же, черт возьми, студень!
То, что всегда стряпает моя бабушка, - студень, который подается с другими
холодными блюдами - с заливным из рыбы и креветок или крабов. И это в центре
Финляндии? - невольно приходит на ум вопрос. Что то тут не сходится, Ян.
Разве что, скажем, речь идет о пресноводной рыбе и раках. Ладно, так и быть,
сказали. Это же музыка, искусство, в искусстве все возможно, вот только
процесс приготовления студня - трудоемкий процесс, он требует времени,
ингредиенты полагается долго варить, пока все не загустеет, потом остудить,
и женщина все это делает, наконец блюдо готово, студень поставлен в
кладовку, а ее волосы просохли, тогда она снова выходит во двор и
принимается заплетать косы, она не торопится, и медленно встает солнце -
идиллия, идиллия... Но чу! Характер музыки меняется. Женщина задумалась.
Тревожно задумалась. Задумалась так, словно только что вспомнила о чем то.
она тревожно глядит на восток и думает. Тут в музыке возникает новое
звучание. опасность. Неужели надвигается что то опасное? Да, это опасность,
и невозможно позвонить в службу спасения. Пройдут еще годы, прежде чем будет
сплетена страховочная сетка, которая обеспечивает в нашем обществе
безопасность всех сторон жизни, нету даже телефонов, хотя, впрочем, в
Америке несколько штук уже есть, Белл уже проделал подготовительную работу,
так что в Америке представители высшего света уже названивают друг другу, но
только не в Финляндии, тут никто не разговаривает по телефону, тут вообще
мало разговаривают, а в музыке опять между тем что то произошло, и лето
сменилось осенью, и с гор спустился туман, туман густеет. Должно быть, это о
русской угрозе, подумал я. Царь хотел захватить Финляндию, ему бы все
хватать и хватать, как будто у него и без того уже не было достаточно
владений. Женщина не соглашается, она ведь финка и воплощает в себе все
финское, это - финская музыка, я об этом читал, так сказано в энциклопедии,
и так я и вижу; зная, что музыка финская, и зная, где находится Финляндия, я
интерпретирую ее в том смысле, что тут идет речь о русской угрозе, никто не
запрещает мне понимать это так, каждый имеет право на свое восприятие, да
речь и не идет о сознательном интерпретировании, я открыт впечатлениям, и
тут все возможно, я не управляю своими мыслями, я просто регистрирую
ощущения и картины, которые всплывают в моем воображении, и сейчас ощущения
рисуют мне картину, как женщина, в которой финское начало уже усилилось до
крайней степени, задрожала и смотрит на восток, тревожно смотрит, затем она
пошла к сараю, где стоит автомобиль. Что такое? Откуда вдруг взялся
автомобиль? - думаю я. Впрочем, ничего страшного! Это же музыка, искусство,
тут все может быть, все возможно, могут сливаться различные эпохи,
анахронизмы здесь вполне естественная вещь, точного ответа и быть не может;
и кто я такой, чтобы придираться! Тут надо следовать впечатлениям, плыть по
течению. Нравится мне это или не нравится, но музыка как вода, а тут музыка
Сибелиуса, это же Ян, а Ян выше меня, Ян ведет в этой игре, а мое дело -
подчиняться его воле, так что в сарае оказывается машина, и это моя машина,
мой "ситроен". Ага, вот значит, куда он пропал! Вот куда эти негодяи загнали
мою машину! Значит, мне, может быть, и не придется платить штраф и возмещать
расходы на эвакуацию. Надо же, куда эти скоты коммунальщики утащили мой
автомобиль! В самую Финляндию! Уж это действительно на редкость
животрепещущий повод для заметки в раздел читательских писем, но заняться ею
некогда, музыка зовет, она требует, чтобы я с ней путешествовал дальше, и я
встаю из за письменного стола и скок в картинку, в финскую картинку начала
девятнадцатого века, и вот я уже там, в машине, и атлас автомобильных дорог
лежит на том самом месте, где я его оставил, но в Финляндии он бесполезен,
одно дело Осло - другое дело Финляндия, вот почему карты бесполезны; и может
быть, так и надо сказать в самом общем плане: Осло - одно, Финляндия -
совсем другое; тут мы смотрим друг на друга - женщина из финской сельской
глубинки и я, брошюрописатель из двадцатого века. "Так заводи же машину,
поехали", - говорит она по фински, нетерпеливо по фински требует, и,
оказывается, я понимаю по фински, это же совсем просто, финские падежи и
гласные стали для меня музыкой, и я запускаю мотор, включаю обогрев, и мы
трогаемся, а за стеклом повалил снег, густо густо, как бывает только в
Финляндии, как это бывает только в далеких странах, и мы едем, а за нами по
пятам гонятся русские, нехорошие и злобные русские, они не заметили роста
финского национального самосознания, мы мчимся через леса и рощи, через поля
и замерзшие озера, мы живем динамично, жизнь течет, словно молодость, и я не
знаю, нравится мне это или нет, потому что не могу контролировать этот
поток, а мне, как правило, не нравится то, чего я не могу контролировать, но
мы наконец оторвались от преследователей, и, когда музыка немного
успокоилась, я сбросил газ. А между тем снова пришла весна. С жаворонками и
ласточками, и не знаю, с кем там еще. Мы остановились на обочине и закусили
студнем, который, оказывается, ехал с нами на заднем сиденье; было вкусно,
очень вкусно, и студень удался на славу, и похоже, что ситуация становится
романтической, я чувствую, как она тянется ко мне, ей нужен я, именно я, я
вижу это по ее выражению, но в тот же миг, как я это понял, замечаю, что в
музыке что то переменилось, не то чтобы очень сильно, но в ней послышалась
отдаленная угроза, потому что она предвещала перемены; небольшое изменение
музыки, но предвещающее радикальные перемены; а это мне совсем некстати.
"Погоди, Ян! - кричу я. - Погоди! Разве не видишь, что мне подвернулся
удачный шанс, разве не видишь, что у меня кое что затевается?" Но Ян этого
не замечает, и, кроме того, ему никто не указ, он сам себе голова, и,
конечно же, тотчас набегают тучи, и становится пасмурно, и я думаю: черт бы
побрал Яна Сибелиуса и его неожиданные переходы! Черт бы побрал его
динамическое развитие! Нежность и суровость, свет и тьма, любовь и
ненависть, мир и война, пассивность и агрессия - все это якобы чертовски
динамично, но Яну мало простой динамичности, он хочет небывалой
динамичности, которая переплюнула бы любую другую динамичность. "Вот оно -
самое финское! - думаю я. - Вот мы его и нащупали". И, вдавив педаль газа до
упора, мы влетаем в заснеженный Хельсинки, нас встречают пустые улицы с
температурой минус сколько то градусов, и кто то в нас стреляет. Господи, да
перестаньте же стрелять! Я норвежец, сосед, я не могу подтвердить это
документально, потому что не захватил паспорта, но ведь паспорт теперь не
обязателен, это же Скандинавия, есть же Шенген, ну его, кстати, этот Шенген,
но я пришел к вам с миром, не охотиться за вашими женщинами, я даже и не
думал за ними охотиться, я не такой, она первая начала заигрывать, это
правда, я не виноват, однако я все таки мужчина, на меня это действует, но
все было не так, но все было не так, как вы думаете, я не такой, говорю вам,
она начала первая; но Ян прикидывается глухим, или ему просто наплевать на
то, что я говорю, вместо этого он нагнетает бешеное крещендо, и стрельба
усиливается, переднее стекло разбито вдребезги, и машина уже не слушается
руля, и все происходит как в замедленной съемке, эту сцену можно наблюдать
во всех подробностях, если найдется видеоплеер, у которого есть функция
медленного просмотра - или как там оно называется, - специально
предназначенная для того, чтобы разглядеть все подробности, и вот машина
медленно поворачивает и врезается в стену, и я вываливаюсь из нее и теряю
сознание, а потом - не могу сказать, через сколько времени, но уже сколько
то времени прошло, и это уже происходит потом, спустя некоторое время - я
очнулся, финская поселянка, по старинному заплетавшая волосы в косу, куда то
исчезла из машины, ее уже нет рядом, и вот я бегу по улицам, и всюду музыка,
а я бегу по прежнему как при замедленной съемке, ну просто таки ужасно
медленно, так что каждое мое движение можно изучить во всех подробностях,
изучать в университете, причем особенно привлекают к себе внимание щеки, они
сильно встряхиваются каждый раз, как ступня отталкивается от земли, это
явление подлежит особому изучению, от учащегося требуется предельное
внимание, а то могут вызвать и спросить, надо готовиться к экзамену, пройти
чистилище, а это вода, так что тут требуется пристальное внимание, этот
вопрос надо тщательно изучить, и через некоторое я время вижу ее. Она
спряталась в колоннаде, видно, как она дрожит, немудрено под дождем то и на
ветру, она насквозь промокла и продрогла. "Ей нужна забота", - интерпретирую
я эту картину. Я бегу к ней, и она, завидев меня, бежит навстречу. Молодец,
Ян! Наконец то ты понял, как надо рисовать картины! Продолжай в том же духе,
мы с тобой! Эта страница изображает сцену спурта, публика встает, а мы бежим
навстречу друг другу, мокрые насквозь, потому что над нами, выражаясь
красиво, разверзлись хляби небесные, и вот мы обрели друг друга, мы
встречаемся и падаем друг другу в объятия, и я только жду, когда отзвучит
музыка, тогда можно идти домой или отправиться в какой нибудь мотель, с тем
чтобы там пожинать плоды завязавшихся отношений, но кроме того, конечно же,
разговаривать, не подумайте, что мы не будем разговаривать, но Ян заранее
приготовился нанести решающий удар. Чертов финн! Разве он уступит! Вся эта
замедленная съемка была только отвлекающим маневром, для нежных сердец, ибо
внезапно моя возлюбленная поселянка начала кашлять кровью, а ведь всем
известно, что кровохарканье - дурной знак; когда кровь выходит наружу, в
этом чаще всего нет ничего хорошего, а кровь изо рта - это уж точно
нехорошо, нехорошо даже в зубном кабинете, когда она выходит, смешанная со
слюной, липкими, густыми плевками; а тут женщина кашляет кровью и глядит на
меня умоляющими глазам, а я ничего не могу поделать, я же не специалист, я -
норвежский брошюрщик, разве можно от меня требовать, чтобы я справился с
такой задачей, я при всем желании не могу ее спасти, надо было мне поступить
на медицинский, стать медиком, специалистом по кровотечениям изо рта, а
такая специальность, как "СМИ и коммуникация", на самом деле бесполезна,
когда по настоящему припрет, а уж тут так приперло, что куда дальше,
кошмарно приперло, и уже чувствуется, что музыка приближается к финалу, и
что Ян повернул все по своему, он тихой сапой протащил сюда всю
сокровенность финской души, все, что в ней есть мрачного и смертельно
гибельного, и теперь ведет дело к финалу, а я чувствую, что осужден на
вечные муки. А ведь, казалось бы, еще чуть чуть - и все кончится хорошо. А
выясняется, что все было напрасно и я проклят навек. Проклят в музыке Яна,
разумеется; это у Яна так получается. Чтоб ему, этому Яну! Так бы и
расквасил ему физиономию! А еще лучше - редакции классической музыки
Норвежского радиовещания. Что же это такое - без предупреждения, и кулаком в
глаз! Надо же предупреждать людей, как никак, я плачу за лицензию, полагаясь
на то, что сотрудники, которые выпускают эту программу, знают, что они
делают, и, когда я делаю заявку, чтобы они мне сыграли Сибелиуса, они должны
понимать, что меня надо защитить от меня самого, ведь совершенно очевидно,
что я совершенно не представлял себе, на что напрашиваюсь. Это не та
приятная музыка, которую можно послушать вполуха и потом снова заняться
своими немудрящими делишками, ничего подобного, эта музыка опасна, и Ян
опасен, Ян - водян, я не сомневаюсь, что он с пеленок любил воду, и его
музыка - это вода, его музыка - изменение, и не просто изменение, а
переворот, она все переворачивает с ног на голову, она бросает вызов,
срывает покровы и оставляет после себя другой мир, отличный от того, который
мы знали, и возможно, что финнам все это нравится, что они из каких то
извращенных побуждений желают, чтобы происходило как можно больше изменений,
но я, например, подобно многим другим, этого не хочу.
Всех, кто будет читать эту брошюру, я намерен настоятельно предостеречь
от Яна Сибелиуса и его музыки. Ян - это безумие и вода. Ездить в Финляндию -
пожалуйста, но постарайтесь держаться как можно дальше от Сибелиуса.
Настало утро и я вернулся в Норвегию. Измотанный до предела, я сижу и
листаю "Афтенпостен"; газета, как всегда, намокла, хоть отжимай, и я никак
не могу заставить себя собраться с мыслями. А все Сибелиус! Засел так, что
не отвязаться. Вдобавок мне опять приснился сон. На этот раз, слава богу,
обошлось без воды, но все равно он меня растревожил. Я был на каком то
празднике; возможно, это была свадьба; и там присутствовали два брата, по
виду - арабы; они считали меня своим родственником, а сами были, вероятно,
учеными, потому что утверждали, будто бы разработали метод, с помощью
которого можно чисто генетическим путем установить родство; их новый метод
отличался эффективностью, но, как вскоре выяснилось, был сопряжен с
чрезвычайно неприятной процедурой. Для этого им потребовались волосы, взятые
из области в районе ягодиц, по возможности близко к ягодицам; после того как
я несколько раз ответил отказом на эту просьбу, они скрутили меня и стали
выдирать волосы. Помню, что это было весьма болезненно. Затем они засунули
эти волоски в маленькую, то ли стеклянную, то ли пластиковую емкость, какую
именно - я не успел разглядеть, да это, в конце концов, и неважно, а потом
носились с этой штукой, демонстрировали ее каждому встречному и поперечному
и казались очень довольными, а мне было больно и стыдно и ужасно неприятно.
Через несколько минут они прибежали обратно и бросились меня обнимать. Они
называли меня братом. Выяснилось, что мы с ними братья, тест подтвердил это
с неопровержимой точностью, мы с ними были братьями, и в этом не было
никакого сомнения. Я проснулся с очень неприятным чувством, долго не вылезал
из душа и, конечно, как всегда, забыл закрыть дверь между спальней и кухней,
в результате газета опять мокрая, но это дело настолько привычное, что,
казалось бы, о чем тут шуметь. Так откуда же это неприятное чувство? Неужели
мысль о том, что я могу быть братом арабов, так меня раздражает? Вот над чем
я сейчас размышляю. Неужели все было бы иначе, если бы они были норвежцами
или финнами? Не знаю. Я полагал, что подвержен ксенофобии не больше других.
В какой то степени она есть и во мне. Мне случалось голосовать за такие
партии, у которых борьба за человеколюбивое отношение к иностранцам отнюдь
не значилась в числе первоочередных задач. Что правда, то правда. Однако же
я не имел в виду ничего плохого, просто надо смотреть на вещи практически,
особенно если ты занят в брошюрной области, иначе никак нельзя. Ведь я, что
ни говори, представляю собой предприятие. Как у предприятия у меня есть свой
номер, есть ревизор и все прочее. Я - малое предприятие. А в таких
обстоятельствах самое лучшее - голосовать за те партии, которые отстаивают
интересы малых предприятий или интересы экономики в целом. Ну а если в общем
потоке одного или двух эмигрантов затянет в воронку, тут уж ничего не
поделаешь. Я вообще считаю, что люди должны жить в той стране, где они
родились, и той же точки зрения придерживаюсь относительно норвежцев; вся
эта езда - в Китай, в Финляндию - сплошное безобразие, гораздо лучше, когда
люди остаются дома; между прочим, так их гораздо легче найти, потому что
известно, где искать, но в мире так много конфликтов, я каждый день об этом
читаю в мокрой газете, а кое где дела настолько плохи, что люди не могут не
уезжать, они бегут оттуда сломя голову, когда становится совсем невмоготу, и
кто то из них приезжает к нам, как те арабы из моего сна, и, если бы их не
пустили через границу, они никогда не появились бы в моем сне, чтобы
выдирать у меня волоски из задницы, но, вероятно, у них были очень
уважительные причины для того, чтобы бежать к нам. Я чувствую, что такую
возможность тоже надо иметь в виду. А волосы со временем отрастут. Но я на
их месте, все таки, как уже сказано, оставался бы дома.
А так вполне возможно, что происходящие в мире процессы развиваются в
сторону единения, стремятся сойтись в одной точке, когда все языки сольются
в один, все цвета кожи превратятся в один общий цвет, все континенты станут
на одно лицо; все модели автомобилей, все больше и больше сближаясь,
превратятся в одну единственную модель; примеры такого развития встречаются
на каждом шагу: раньше можно было заметить разницу между семейными
автомобилями, например марки "опель" и "рено", тогда как сегодня различие
стало едва заметным, а еще через несколько лет оно, пожалуй, совсем
исчезнет; вероятно, остается только свыкнуться с мыслью, но мне она
неприятна, я то как раз надеюсь, что мне на моем веку еще повезет избежать
чрезмерной текучести и воды, я хочу стабильности и надежности, чтобы как
можно меньше было таких вещей, в отношении которых надо занимать ту или иную
позицию, но мировые процессы работают против меня, время работает против
меня, ведь изменения происходят повсюду, с каждым днем новые, крупные и
мелкие, взять хотя бы Кубу, по телевизору я видел, что раньше Куба
находилась где то в середине Тихого океана, но со временем она приплыла на
свое нынешнее место между Южной и Северной Америкой, туда же подтянулись и
другие острова и образовали Центральную Америку, все плывет, и плавание
продолжается, просто никто об этом не говорит, а Куба теперь направилась
сюда, в нашу сторону, с этим надо заранее смириться, надо приучить себя к
мысли, что через сколько то лет кубинцы постучатся к нам в дверь, так что
лучше заранее к этому приготовиться, потому что, сколько ни говори тогда,
что мы пришли сюда первыми, это уже будет бесполезно; кто их знает, кубинцев
этих, может быть, они любят воду; им, может быть, нравится, когда все течет,
и текучее в конце концов одержит верх, я это понимаю, хотя все во мне против
этого восстает и хотя я абсолютно уверен, что в этом мало хорошего.
Быть человеком, думаю я, во многих отношениях означает быть текучим.
Родиться - значит отправиться в плавание. Текучесть начинается с рождения и
кончается смертью. Мы контролируем текущий поток лишь в незначительной
степени. Нравится тебе это или не нравится, думаю я, все равно все течет, ты
стараешься бороться с течением, и все равно оно тебя уносит, и входить в
один и тот же поток можно бесчисленное множество раз, и он несет тебя, как
бы ты с ним ни сражался, а когда плывешь по реке, надо носить
водонепроницаемый костюм и такую обувь, которая защищала бы ноги, потому что
течение может быть сильным, и, свалившись за борт, ты рискуешь увязнуть
одной ногой в донном иле, поэтому нужно носить обувь, а лучше всего, если ты
соберешься и будешь плыть поджав под себя ноги, в позе зародыша, это
уменьшает или вообще снимает всякий риск застрять среди камней.
Не я один настроен против того, чтобы все плыло по воле волн. Так,
например, я слышал, что австрийцы скептически относятся к изменениям. Они
хотят, чтобы все оставалось как есть. В этом пункте мы, то есть я и
австрийцы, единодушны. Когда у них проходят выборы и меняется правительство
и выясняется наконец, что новое правительство не слишком отличается от
предыдущего, австрийцы с облегчением переводят дух и думают про себя: "Уф,
все почти как раньше, новое правительство мало чем отличается от прежнего, и
можно продолжать жить по старому, - так думают австрийцы, - все остается в
наезженной колее, нам не придется перестраиваться, вырабатывать какое то
отношение к новым явлениям, можно опять перепечатывать старые учебники
истории, в которых говорится, что во время войны Австрия была оккупирована
немцами, и нашим детям не придется вырабатывать новое отношение к тому
факту, что мы дружно аплодировали, когда Гитлер вступил в Вену, это для всех
очень удобно, потому что мы, австрийцы, не любим оглядываться па прошлое, мы
перестали оглядываться, а тех, кто оглядывается, мы за это сурово
наказываем, потому что каждый выбирает свою стратегию выживания, и у нас вот
такая стратегия" - так, насколько я слышал, думают австрийцы. А в результате
у большинства австрийцев беспокойный, бегающий взгляд. Люди, которые
побывали в Вене, говорят, что там трудно ходить по улицам. На них царит
атмосфера наивности. И куда ни глянь - всюду бегающие глаза. Глаза
австрийцев - бегающие, взгляд - плавающий. Зато, кроме них, ничего текуче
плавучего. Все остальное не плывет. Остальное - скала, а скала не плавает,
она может только тонуть. И тонет таки. Австрия тонет. Так что же, с
позволения спросить, лучше - тонуть или уплывать? Я подумал, а не купить ли
мне пистолет.
Почему - я и сам не очень понимаю. Наверное, потому, что с ним как то
спокойнее. Спокойнее, когда держишь пистолет, но только в ящике. Не в
кармане. А в ящике. Для самозащиты, конечно. Я безобиден, как агнец, но
иногда вдруг начинаю бояться. Боюсь, сам не знаю чего. То есть у меня бывают
страхи. Когда боишься, сам не зная чего. Я не трушу, а просто нервничаю,
нервишки пошаливают, вот и все. Всякое ведь случается. Например, бандиты
залезут в квартиру. Я боюсь, что в квартиру залезут бандиты. Подумав об
этом, я долго не могу отвязаться от этих мыслей, представляя себе, что тогда
случится и как это будет ужасно. Представляю себе - полоумный
тридцатипятилетний мужик или двое полоумных мужиков, я невольно содрогаюсь
от одной только мысли, а где двое, там и трое - чем больше, тем хуже,
конечно, но за каким то пределом количество перейдет в качество, и тогда это
уже будет смешно; но в основном я представляю себе одного, он позвонил, и я,
по своей обычной доверчивости, отпираю ему и начинаю выяснять, кто такой
этот странный тип и зачем он явился, - наверное, соображаю я, он
интересуется Финляндией, услыхал, что я пишу о ней брошюру, но, едва я
приоткрыл дверь, он тотчас же ногой на порог, чтобы я не закрыл дверь, и
вламывается в квартиру, я, как могу, оказываю сопротивление, но неудачно,
куда уж мне, я ничего такого не умею, а у него за плечами жестокая школа
преступного мира, он всей жизнью подготовлен к подобным ситуациям и знает,
что надо делать, для него справиться с таким, как я, - это пара пустяков:
надо просто нажать на звонок и лезть напролом, и вот он уже вломился и
запирает дверь, и никто ничего не видел, в этом вся трагедия, никто не
видел, как он вломился, а круг моих друзей так мал, так далек, что нечего и
ждать, чтобы кто то нечаянно ко мне заглянул, сегодня некого ждать, никто не
придет и не постучится ко мне в ближайшие несколько дней - да что там дней!
- в ближайшие несколько недель, вот до чего мы дожили, вся сеть социальных
связей распалась, прежде она и городе была такой плотной, такой плотной,
почти как в деревне, а теперь она распалась, здесь ее нет, в моем случае она
не существует, я оказался в одиночестве, это произошло как то незаметно, и
вот теперь я совсем одинок, даже соседи почти ничего обо мне не знают, да им
и дела нет, им совершенно неинтересно, как я поживаю - хорошо или плохо, им
и дела нет, им это все равно, точно так же, как мне - мне тоже все равно,
все ли у них хорошо или, наоборот, плохо, я, конечно, желаю им, чтобы все у
них было хорошо, но я же не пойду проверять, как там и что, а относительно
жилички с третьего этажа, той, что с собакой, я не уверен даже в своем
доброжелательном отношении. У нее есть близкий приятель среди адвокатов,
поэтому она обожает раздувать скандалы, которые могут обернуться судебным
иском и тяжбой, и как там еще называются эти дела. Она всегда готова, словно
бойскаут, но только не прийти на помощь, а напакостить; достаточно допустить
малейшую оплошность: например, ты не запер дверь или ворота, которые
положено запирать, потому что у тебя руки были заняты, ну, скажем, ты
накупил овощей, ведь овощи - это очень полезно, взять хотя бы брокколи - это
же просто фантастика, в особенности для курильщика - жуй себе брокколи и
кури, пока не увидишь костлявую с косой, так я где то читал, - так вот,
достаточно один раз не запереть за собой входную дверь - подчеркиваю, в виде
редкого исключения, потому что этого почти никогда не случается, а тут
впервые случилась такая оплошность, ведь, как уже говорилось, ты нес полную
охапку брокколи, как соседка уже тут как тут - первая углядела, взяла на
заметку - может быть, кто ее знает, записала в особую книжицу и давай
названивать своему приятелю, а через несколько дней вынимаешь из почтового
ящика письмецо от адвокатской конторы, от той самой громадной конторы, про
которую я только сегодня читал в газете на мокрой бумаге как о самой большой
в Норвегии, с оборотом в четверть миллиарда, где работают множество
адвокатов, так вот обнаружилось, что они там сделали финт налево, чтобы
поменьше платить налогов, и пошли против закона и права, а право - это вам
не шуточки, они и дофинтились и запутались, где лево - где право, а я готов
спорить, что ее добрый знакомый как раз оттуда, и эта тетка, которая только
и думает, как бы ей кому то напакостить, она как раз его то и знает, у них
такая дружба, ну такая дружба, думаю, с самого детства; и вот теперь они
угрожают иском не только за незакрытую дверь, но еще и за то, что слишком
громко играла музыка с такого то по такой то час такого то и такого то
числа, и за то, что не надо было присваивать себе почтовый ящик, который
раньше принадлежал жилищному товариществу, тем более что этот ящик - самый
большой, самый удобный, всем ящикам ящик, и потом следует еще
десять-двенадцать проступков и нарушений, и теперь за все вместе настал час
расплаты. И эта тетка наверняка видела, как грабитель входил в парадное и
направился вверх по лестнице, но подумала, что наверху живет тип, к которому
ходят сомнительные знакомые, и пора их прищучить, их вообще надо вышвырнуть
из дома, решила она, на улицу, зимой на мороз, - погодите, мол у меня,
голубчики, вот доживем до января, тут то мы вас и выселим без
предупреждения, чтобы вы замерзли до смерти; и вот, в то время как она висит
на телефоне, обсуждая эти и другие делишки со своим дружком адвокатом,
грабитель залезает в мою квартиру, и я ничего не могу поделать. Он
привязывает меня к чему нибудь несдвигаемому, например к радиатору, а сам
располагается в квартире, поедает мои запасы - пиццу из морозильника,
смотрит по телевизору футбол и зовет сюда своих дружков уголовников, они
устраивают в моей квартире базу для торговли запрещенными веществами и
предметами, квартира превратилась в притон, воровскую малину, и все это
происходит у меня на глазах, пока воры морят меня голодом и я теряю
последние силы, а стоит мне только закричать и позвать на помощь, он будет
резать мне пальцы - по пальцу за каждый крик, а его дружки угрожают мне
оружием, и я теряю силы и под конец совсем схожу на нет, растекаюсь,
растворяюсь в хаосе, я проиграл - вор одержал верх.
А вот если бы у меня был пистолет, тогда другое дело. Совсем другое.
Тогда я бы с легким сердцем позволил ему залезть в квартиру, я бы изобразил
отчаяние: "Ах нет! Оставь меня, возьми моего братца! Он больше и жирнее и т.
д." Так, охая и причитая, я бы пятился, пока не окажусь у письменного стола
и не доберусь до ящика, я бы открыл этот ящик под тем предлогом, будто хочу
достать из него деньги, - у меня, мол, там всегда хранится большая сумма,
так как банкам я не доверяю, ни норвежским, ни финским, ввернул бы я кстати,
а сам раз - и выхватил бы пистолет, вор не успел бы и глазом моргнуть, как я
уже взвел курок и нацелил ствол ему прямо в лоб, я поставил бы его на
колени, на карачки, к стенке, и тут роли бы переменились, теперь уже я могу
привязать его к чему то несдвигаемому, к радиатору, и могу позвонить в
полицию, полиция приезжает, грабитель арестован, а мне вручают памятную
награду, так, мелочь какую нибудь, наверняка у них есть там разные штучки,
чтобы вручать людям за образцовое поведение, - кашпо с логотипом полиции или
ленточку с цветами правоохранительных органов в петлицу, все равно что,
какой нибудь пустячок, ну, скажем, шариковую ручку, полицейскую ручку, а
если до прихода полиции он вздумает сопротивляться, я просто выстрелю в него
из пистолета, всажу ему пулю в колено, потому что это не смертельно, а я,
разумеется, не хочу его убивать, только припугнуть, а пуля в колено, как я
считаю, послужит ему хорошим уроком, впредь он несколько раз подумает,
прежде чем полезет в чужую квартиру. Тут раздается звук выстрела, и до меня
доходит, почему я вдруг подумал о пистолете. Я подумал о пистолете, потому
что у нас во дворе находится стрелковый клуб. Перед ним часто стоит машина с
наклейкой на заднем стекле, па которой изображен значок стрелкового клуба.
Машина, вероятно, принадлежит заведующему, думалось мне, когда я проходил
мимо нее, а во дворе непрестанно слышатся выстрелы, непрестанно идет
стрельба почти каждый день, я уже не обращаю на это внимания, даже не
замечаю, но мое подсознание улавливает стрельбу, заставляя вспоминать о
пистолете, стрельба доносится приглушенно (должно быть, у них там хорошая
звукоизоляция), ведь, наверное, на этот счет - - насчет того, как полагается
обставлять стрельбу, -существуют определенные правила, всякие там циркуляры
и предписания? Ладно, валяйте! - говорят им люди из коммунального
управления, те самые, которые утащили мою машину на штрафную площадку; ну,
может быть, не те самые, но, как и те, сидящие в том же здании, в ратуше
кажется, ведь там они вроде бы все сидят. Они то все и решают и
распоряжаются. Их много. Одни отдают распоряжения насчет автомобилей и
парковок, другие насчет пистолетов, потом в обеденный перерыв все
встречаются в столовой, обсуждают служебные дела, рассказывают друг дружке
про своих детей и внуков, хвастаются, какие те у них замечательные, вот и на
эти выходные опять ждем их в гости, то то будет радость!
Но довольно о пистолете!
Пора за брошюру! Надо наращивать темп. Прошло уже несколько дней от
отпущенного мне месяца, а я, если говорить честно, по настоящему управился
только с Сибелиусом. Но ведь Финляндия это не один Сибелиус. Там еще полно
всякой всячины! Больше всего я должен остерегаться штампов. Паши
представления о Финляндии изобилуют штампами, поэтому нужно внимательно
следить, чтобы нечаянно не проскочил какой нибудь штамп. Надо отбросить
поверхностный подход и углубиться в материал. Погрузиться в самую глубину к
неведомым рыбам, про которых одни только специалисты могут рассказать, как
их зовут и с чем едят. По поверхности любой дурак может прогуляться. С
каждой страной есть свои заморочки, причем заморочки зависят от того, с
какой стороны на них посмотреть. Если рассматривать Финляндию с норвежской
стороны, ее главная заморочка будет заключаться в том, что Норвежское
телевидение как то лет десять тому назад закупило сразу целый пакет финской
телепродукции. Тяжелой, тяжелой продукции. С персонажами молчунами, которые
там, где им не хватало слов, вместо разговоров брались за топор, а нехватка
слов их часто подводила. Эти произведения были настолько мрачными, что
наложили неизгладимый отпечаток на образ Финляндии, который сформировался у
норвежцев после их просмотра. Вдобавок у норвежцев Финляндия ассоциируется с
алкоголизмом, самоубийствами и психическими расстройствами. В нашей памяти
отложилось, что картины и национальной галерее Финляндии изображают сцены
отцеубийства, или осенний редкий легок, пли лодку с гробиком умершего
ребенка, которого отец и мать везут хоронить на кладбище, а еще изображения
обнаженной натуры, множество унизительных для человека изображений
обнаженной натуры, - вот что мы вспоминаем, думая о Финляндии; разумеется,
это несправедливый и искаженный образ, в Финляндии на самом деле есть много
совсем другого, много солнца и радости, много улыбок. "Финляндия - это
улыбки", - думаю я. Брошюра о Финляндии совершенно необходима, это же ясно
как день! Года два или три тому назад одна финка в состоянии помешательства
выскочила из стрелкового клуба и начала стрелять куда попало. Я прочел об
этом в "Афтенпостен", конечно же мокрой, как всегда. Из того, что происходит
в Финляндии, до нас вечно доходят именно такого рода новости. О том, как кто
то свихнулся, о том, как кто то замерз на улице, таких новостей сколько
угодно, потому что мы любим про это читать; А лучше всего, если какой нибудь
финн сопьется и за короткое время сведет себя в могилу, уж это событие
непременно попадет в норвежские газеты. "Финн напился до смерти" - так и
было написано каких то три четыре недели тому назад. Какой то несчастный
мужик поспорил с приятелем, кто выпьет больше стопок водки, и один из них
допился до алкогольного отравления, отчего и умер. Другой выиграл спор, но
зато потерял друга. По сути дела, печальное событие, но, поскольку оно
случилось в Финляндии, вроде бы и забавно, читатель оторвется от газеты,
чтобы с усмешкой пересказать, сожительнице только что прочитанную новость.
"Ничего удивительного, ответит сожительница. - Это же сумасшедший народ.
Одни купаются в проруби, другие напиваются до смерти". В брошюре следует
избегать упоминания о подобных эпизодах. Иначе это вызовет негативную
реакцию. Люди подумают: "На что нам сдалась эта Финляндия? Мы и не
собирались туда, а уж теперь, когда узнали, что там по улицам бегают женщины
с пистолетами и с неустойчивой психикой, а мужики соревнуются, кто кого
перепьет, мы уж точно туда не поедем". Так что я должен мыслить позитивно. А
мыслить позитивно - дело нелегкое. Гораздо легче мыслить негативно. Хоть о
Финляндии, хоть вообще о мире и человеке. Потому что если говорить правду,
то все течет и расплывается. Все тронулось и потекло бесконтрольным потоком.
Контроль мы потеряли уже давно, если вообще когда нибудь им владели, но это
спорный вопрос, во всяком случае в последние несколько столетий мы ничего не
контролировали, и, как мне кажется, это началось еще задолго до
Средневековья, впрочем, я не историк и легко могу ошибиться на этот счет,
потому что много ли я знаю о Средних веках. Как, кстати, и о других веках.
Да почти что ничего! Далее не знаю, почему я так сказал. И заодно можно
спросить, что я имел в виду, говоря, что "мы" потеряли контроль? Кто такие
эти "мы"? Это слишком неопределенно, сказали бы в университетских кругах.
Нельзя употреблять слова как придется. Если сказал "мы", то надо дать этому
"мы" определение, очертить границы значения, это я усвоил в университете.
Дав точную дефиницию каждому слову, которым мы пользуемся, мы будем знать,
что говорим об одном и том же, а если не дать дефиниции, то может получиться
так, что мы будем думать, что имеем в виду одно и то же, а на самом деле это
будет не так, а за этим потянутся неприятные последствия - возникнут
недоразумения вплоть до смертоубийства. Вот почему необходимы точные
дефиниции. Каждому слову надо дать точную дефиницию. А это дело хлопотное и
тягомотное до чрезвычайности. В студенческие годы я, помнится, до поздней
ночи трудился над дефинициями. Другие бегали в киношку, сидели в пивной, а
один из ребят с нашего потока даже нашел время на то, чтобы создать серию
рисунков, которую он назвал "Фрекен Фиттесафт". А я пыхтел над дефинициями.
И вот, несмотря на это, оказывается, способен бросаться непонятно какими
"мы", которые можно толковать в любом смысле. Нехорошо получается, и вообще
нехорошие вещи происходят сплошь и рядом, и, сколько бы ты ни спрашивал
себя, отчего так происходит, единственное, что можно с уверенностью сказать,
- это то, что все течет, все дефиниции поплыли, и все течет, как вода. В
конечном итоге вода побеждает.
Кстати, о воде; про воду я, пожалуй, не буду упоминать в брошюре,
потому что вода, как известно, означает перемены, вода - это когда все
течет, а я ненавижу изменения. Мне хочется верить, что в этом я не одинок,
что многие норвежцы чувствуют то же самое, все мы тут - норвежцы, и мы не
любим новизны, в особенности той, что приходит к нам из других стран, ну
разве что за исключением США, поэтому самое лучшее - написать брошюру так,
чтобы создалось впечатление, что в Финляндии никакой поды нет вообще. Нету
воды, и все тут! Я набрасываю эти мысли и долго разглядываю то, что лежит
передо мной на письменном столе; я и сам вижу, что они не больно хороши, и
вижу, что получается не совсем убедительно. А что если позвонить в финское
посольство и спросить, как они смотрят на то, чтобы выкинуть все, что
касается воды? Заманчиво, решил я, но невозможно. Ведь им это наверняка не
понравится, финны меня не поймут, у них голова устроит иначе, совсем не так,
как у нас, норвежцев, их мышление распиналось в другом направлении, финны
обожают воду, в их головах прочно сидит любовь к воде, а что засело в этих
финских головушках, того уж оттуда никакими силами не вышибешь, а если так,
они, чего доброго, засомневаются, тот ли я человек, которому следовало
доверить эту работу; уж лучше остановиться, пока на них не нахлынули
сомнения, ничего не поделаешь, придется мне написать и про воду. В той или
иной форме. Похоже, от этого никуда не денешься. Вот если бы я писал брошюру
про Бельгию или про Словакию, я, напорное, как нибудь вывернулся бы и обошел
стороной все, что имеет отношение к воде, уж я бы сторонкой обогнул водяной
перекресток по кривой, как Пер Гюнт; чтоб его, этого Пера Гюнта. Ну разве
что Дунай пришлось бы упомянуть в связи со Словакией, ведь он, Дунай этот
самый, могучая река, протекающая через - дайте ка вспомнить - через девять,
кажется, стран и четыре столицы, про Дунай учат в школе, Дунай - это, так
сказать, всем рекам река; в нашей части света только Волга больше Дуная,
поэтому его обязательно нужно упомянуть в брошюре, у Дуная есть своя аура -
аура истории, я сам видел его в Братиславе, я там побывал, хотя и против
своего желания, мы тогда путешествовали вдвоем с той, с которой я в то время
был вместе; дома ей было скучно, она хотела все время путешествовать, такая
была любознательная, что ей больше нравилось знакомиться с другими народами
и странами, чем сидеть дома и познавать самое себя; тогда то мы и на Дунай
посмотрели, там ужасно быстрое течение, никто не упоминает, что он таком
быстрым, хотя, когда смотришь, кажется, что он течет тихо тихо; в целом это,
может быть, и так, но в Братиславе он бежит быстро быстро, до того быстро,
что, обтекая стоящие на причале баржи, вода даже бурлит бурунчиками; кроме
того, Дунай, что нужно отметить и первую очередь, - речка широкая и
величавая. Если говорить о Центральной Европе, то перво наперво нужно
упомянуть Дунай. Точно так же, наверное, говоря о Финляндии, в какой то
момент нельзя не упомянуть воду. Я это ясно вижу, хотя надеялся, что как
нибудь без этого обойдусь. Но если я позвоню в посольство и спрошу там у
них: ничего, мол, если я в брошюре опущу упоминания о воде? - они меня
просто не поймут. Они же финны и вспоминают о воде несколько раз в день. Они
не похожи на нас, норвежцев; мы, в отличие от них, считаем, что вода слишком
неуправляема, вода для нас - дело темное, мы любим упрятывать воду в трубы
или возводить на ее пути дамбы. А Финляндия это вода. Финляндия - страна
тысячи озер. Обыкновенно считается, что тысяча - это очень много, но для
Финляндии тысяча - ничтожное число. В Финляндии насчитывается 187888 озер,
пишу я в брошюре. А финнов 5132000 человек. Таким образом, на одно озеро
приходится 27,3 финна. Так что озера там - сущий ширпотреб. Финны могут
бултыхаться в воде хоть каждый день - пожалуйста, никто не мешает, они и
бултыхаются. Финны любят отдыхать у воды, посидеть у костра, за разговорами
и выпивкой, и самая радость для них, если к ним па огонек нечаянно забредут
норвежцы, эту фразу я добавляю, так сказать, уже от собственных щедрот, надо
ведь хоть чем то уравновесить эту водную стихию, желательно чем нибудь
приятным, тут и появились у меня финны, радующиеся случайно забредшему к ним
норвежцу, чтобы читатель не слишком останавливался на первой части фразы, в
которой уж больно много йоды, а то он задержится и скажет себе: "Эге! Что то
тут уж очень попахивает неконтролируемым течением и изменениями!" Так что
пускай лучше читатель обратит внимание на вторую часть, где говорится о
приветливом и гостеприимном народе, который хорошо относится к норвежцам,
тут он прочтет и подумает: "Ура! Это звучит заманчиво, это как раз то, что
нужно мне и моей семье!" Самое главное выбрать правильные слова. Как
брошюрист я обладаю огромной властью. Частица той власти, которой обладают
СМИ, принадлежит и мне. В состав СМИ входит много всяких вещей, и одна из
них - брошюры, таким образом, и мне перепадает просочившаяся сверху малая
толика власти. У СМИ власти хватит на всех, кто работает в этой области.
Власти у них предостаточно, иной раз даже с избытком. Я работаю, в общем,
как и все сотрудники СМИ. Я произвожу отбор, принимаю решение за других
людей. Я навожу порядок в хаосе обрывочной порой информационной мешанины и
выдаю сухой остаток в виде связного рассказа, приятного и доступного для
восприятия. В данный момент я работаю над рассказом о Финляндии, и тут,
главное, не слишком подчеркивать, как много там воды; здесь у нас вода у
большинства вызывает неприятное ощущение, потому что воду ведь нельзя
остановить: не изменяясь сама, она несет с собой изменения, как время, -
вода и время. Да ну их ко всем чертям, в конце концов! А упомянуть все таки
придется, по крайней мере воду уж точно; говорить о времени в связи с
Финляндией не обязательно, а вот о воде придется упомянуть - так, между
прочим. Я и упомянул невзначай, сказано - и ладно, через минуту можно
забыть. Главное, чтобы именно здесь избежать упоминания о фильме "Водный
мир". Другой, легкомысленный и неосмотрительный брошюрист позволил бы себе
на моем месте блеснуть остроумием за счет Финляндии и назвал бы Финляндию
водным миром Скандинавии, и это послужило бы толчком к возникновению
неконтролируемой цепочки ассоциаций огромной разрушительной силы, образов
Судного дня, Всемирного потопа, когда вся земля залита водой и нигде не
осталось уже ни клочка суши, кроме, может быть, одного мифического островка,
который находится неведомо где, и это место знает только один мальчик - или,
кажется, это была девочка, - и после этого, вы думаете, норвежцы потянутся в
Финляндию? Да ни за что! Так что пускай эти финны из посольства радуются,
что остановили свой выбор на мне, а не на том, другом брошюрщике, этому
молодчику только дан позубоскалить, а сам дальше своего носа не видит. А
Кевин Костнер в снаряжении от фирмы "Одд Нердрум" плавает по морям в поисках
суши, а кругом все вода и вода, и ощущение клаустрофобии, безобразного
хаоса, и ничего не остается, как отбросить все старое и знакомое и открыться
навстречу новизне, в которой нет смысла; все надежное кануло в небытие, и
впереди ничего, кроме смерти от утопления. И это, по вашему, хороший отдых?
Это вы предлагаете в качестве полноценного отпуска изнуренному работой
норвежцу, который хочет набраться сил после того, как целый год трудился без
передышки, потому что надо зарабатывать деньги, надо ведь и кредит
выплачивать и налоги, надо покупать еду и платить за детский сад, деньги
нужны на посудомоечную машину и на камбалу, норвежцу подавай камбалу и
газету по утрам, хоть мокрую как тряпка, а все равно надо газету, так что
брошюрка должна быть что надо, не то, что называется arty farty, - я,
правда, не очень понимаю, что значит arty farty, хотя часто слышал такое
выражение: думаю, что это значит "претенциозный", "необычный", не для
широкой публики, а для тех, кто считает себя чем то особенным; только в
Норвегии этим не стоит хвастаться, потому что, если ты считаешь себя чем то
особенным, ты уже представляешь собой опасность, ты растекаешься, не
укладываешься ни в какую форму, и тогда люди надевают непромокаемую одежду,
чаще всего марки "Хелли Хансен", но иногда и что нибудь другое, ставшее
более или менее привычным в последние годы.
Что то я, кажется, отклонился от четкого плана. Работа над брошюрой
продвигается не самым лучшим образом. Я работаю по принципу свободного
полета фантазии. Пишу то, что приходит в голову. Вообще то я могу работать
гораздо профессиональнее, но сейчас что то мешает мне развернуться. Никак не
пойму, что тут не так. Может быть, все дело в машине. В том, что она не на
месте. Я не люблю, когда мои вещи не там, где им полагается быть. А моя
машина как раз стоит не там, где должна бы стоять. Моя машина находится в
Согне на штрафной площадке. Улица Согневейен, 90. Проверено по телефонному
справочнику. Я люблю, чтобы мои вещи стояли там, где им положено стоять,
тогда я чувствую, что все на своих местах, а не где попало, беспорядок похож
на поток, в котором все смешалось. Как видно, нужно забрать машину. Пока
машина не будет на месте, мне не упорядочить сном мысли, а пока мысли в
беспорядке, может произойти все, что угодно, потому что все ассоциации
окалываются для меня как бы равноценными. Вот сейчас мне, например, вдруг
запало в голову, что надо вставить в брошюру что то про пташек. Сейчас же.
Безотлагательно. Я должен написать что то о пташках. Мы, норвежцы, очень
любим пташек, - вертится у меня в голове. Это просится и брошюру как
непреложный факт, неопровержимый, точно скала. Все норвежцы, живущие в
собственных домах, подкармливают птичек, насыпают им семечки и другие
лакомства. То же самое делают многие из тех, кто живет в квартирах. Они
вывешивают на деревьях за окном пластиковые сеточки с шариками птичьего
угощения, я и сам так делаю, я первый готов подтвердить, что тоже так делаю.
Это же маленькое чудо! Я каждый раз заново испытываю это ощущение. Вот я
живу в центре Осло, в самом грязном и шумном месте, какое только можно найти
в Норвегии, в ближайшей лавочке я покупаю порцию птичьей еды, во всех
норвежских продовольственных магазинах продаются разнообразные сорта птичьей
еды... Птичьей еды? Еды? Нет, не еды. Это называется как то иначе. Вот так
всегда - все время думаешь, как это надо сформулировать, меняешь
формулировки; для нас, работающих в сфере информации, это составляет часть
каждодневного труда, слово - большая сила, и слава богу, что так, добавлю я
от себя, - итак, правильно будет: "В продовольственных магазинах продаются
разнообразные сорта птичьего корма". Я прихожу домой и вывешиваю на крючке
за окном птичий корм, и скоро на подоконнике собирается целая стая птичек.
Птички клюют корм и радуются, и я тогда чувствую, что очень нужен этим
птичкам, что они любят меня, "любить" - это высокое слово, я прекрасно это
понимаю, с ним нужно обращаться бережно, иначе от частого употребления
наступит инфляция смысла, по, несмотря на то что я это знаю, очень хорошо
знаю, я все же употреблю это слово, говоря о птичках. Они меня любят, я их
люблю. И так чувствуют все норвежцы. Без исключения. И если кто то
утверждает иное, значит, он просто выпендривается или еще не открыл в себе
этого чувства. В жизни каждого норвежца наступает момент, когда он отдает
должное птичкам. И с этой минуты он на всю жизнь становится другом малых
птах. У пташек столько стабильности, они дают столько тем для разговоров и
размышлений. Например, какие прилетели сегодня и какие прилетели вчера, это
о перелетных птицах, а есть и зимующие, и какие именно птицы воротились с
южных зимовий, это мы знаем и понимаем, а представьте себе, если бы птички
могли говорить, восклицаем мы, размечтавшись. Тогда они поделились бы с нами
своими приключениями во время долгой зимовки в чужих странах, где нибудь на
юге, в Испании, или, может быть, в Африке. Удобно устроившие!) в тамошних
степях и лесах, они нее же, как я это представляю себе, ждут не дождутся,
когда дома, в Норвегии, - а уж коли речь зашла о Финляндии, то в Финляндии,
- наступит весна и можно будет лететь обратно. Они, конечно, не умеют
разговаривать, это была дурацкая мысль, потому что, если бы умели, мы тотчас
же отвернулись бы от них. Вся прелесть как раз и том и состоит, что они
бессловесны, оттого то они так милы нам, что мы можем приписывать им все,
что угодно, можем, что называется, одушевлять птичек, приписывать им такие
свойства, которыми они в действительности не обладают, но которые мы
вкладываем и них, потому что нам так нравится, ведь это позволяет верить в
то, что и мы, и птички - часть единого замысла, великого замысла: вот,
дескать, сидит птичка, а вот я, ведь мы и в самом деле так думаем, мы с ней
сидим в одной лодке, мы оба - часть единого плана, и это придает нам
уверенности, мы кормим птичек, потому что это дает нам уверенность, и надо
будет написать в брошюре, что в Финляндии тоже есть птички, это привлечет
туда норвежцев, так что птички - это деньги, причем во многих отношениях,
ведь нам нравится верить, что существует некий великий замысел, и эта вера -
стойкая и почти совершенная иллюзия, мечта, сделанная из такого прочного
материала, что ее ничто не может уничтожить, тогда как на самом деле
никакого плана не было и нет, нет никакого замысла, ни даже мыслишки, ни
одна из малых птиц не упадет на землю без Его воли, ни одна не забыта у Бога
, а я могу вам рассказать, что почти что все сто процентов малых тип, падают
на землю, падают и никто об этом не вспомнит, они падают одиноко и одиноко
лежат на земле, потому что нет никакого замысла, никакого плана, нет никаких
символов, нет ничего, что было бы образом чего то другого, в
действительности все один к одному, и все непрерывно течет, и вода
прибывает, вода поднимается, а суша все убывает и убывает, полярные льды
тают, как уже таяли прежде; господи, все это ведь не впервые, это
круговращение, круговорот, и не вечный, как сказали бы многие, не вечный
круговорот, но круговорот, которому однажды наступит конец, и никакого тебе
плана, а всего лишь круговорот, которому наступит конец, и будет только
вода, насколько видит глаз.
В Финляндии малых птичек больше, чем где бы то ни было в Скандинавии,
пишу я в брошюре. Например, дрозд, и чижик, и скворец - этих птиц видимо
невидимо. В Финляндии. Видимо невидимо.
В отделе, ведающем личными счетами вкладчиков, мне сказали, что деньги
мне переведены. Это аванс от посольских финнов. Мне пришлось самому
позвонить в банк по этому вопросу. По моему, это недостаток банковской
системы. Ответственный за состояние* счетов должен бы сам мне позвонить, без
всяких просьб с моей стороны. Совершенно очевидно, что так было бы гораздо
правильнее. Они же специально поставлены, чтобы следить за движением денег
на клиентских счетах, и, значит, как только увидели, что на мои счет
поступили деньги, должны были радостно снять трубку и, сияя от счастья,
набрать мой номер, потому что им до дрожи не терпится как можно скорее
сообщить мне об этом событии; ну возьми же скорее трубку, приятель, думают
они, тебе на счет ведь пришли деньги, деньги - это то, что скрепляет, что
составляет самую основу общества, то, что заставляет вертеться колесики, то,
благодаря чему мы можем не заниматься охотой и собирательством, а посвятить
себя абстрактным вещам, только деньги и делают это возможным, и вот на твой
счет поступило кое какое количество этого добра, так что же ты, сними,
наконец, трубку! Казалось бы, так это должно бы происходить, но происходит
иначе. Разрыв между должным и действительным поразительно велик. О
возведении мостов между должным и действительным нечего и думать. Слишком
велик будет пролет. Современная технология этого не осилит. Тут нужны
квантовые скачки или смена парадигм. Кто то, вероятно еще не родившийся,
должен измыслить такую мысль, какая еще никому не приходила на ум, и только
тогда должное обернется действительным.
Однако же у меня появились деньги, и я наконец то могу отправиться
выручать свою машину с коммунальной площадки для брошенных автомобилей.
Итак, в путь, на Согневейен, 90! Я решил идти пешком. Я мог бы взять такси
или поехать на трамвае, но выбрал пеший способ передвижения. Эта привычка
крепко сидит но мне с детства. Мы, норвежцы, ВСЕГДА предпочитаем ходить
пешком, потому что, как говорится, тогда и обед покажется вкуснее, хотя,
возможно, это и неправда, но мне на это чихать. Итак, я иду пешком. В душе
я, надо сказать, немного трушу. Ведь в этот поход я отправляюсь уже в третий
раз. В третий раз за три года. Три года подряд я припарковывал свою машину
по всем правилам искусства, и три года подряд является кто то и увозит ее на
штрафплощадку. Третий год подряд мне предстоит тратить потом и кровью
заработанные деньги на выкуп машины. Прохожие оглядываются на меня. Не
скажу, что они насмехаются, но некоторые явно сдерживают улыбку. Три года
подряд, думают эти люди. Три года. Подряд три года. Я пересекаю южную
оконечность парка на горе Святого Ганса и вижу много детворы, они играют
возле пруда и смотрят на уточек. В ребятишках я ощущаю больше понимания и
сочувствия, чем во взрослых. Они скорее способны понять человека, у которого
третий год подряд увозят машину. Я объясняю это тем, что дети допускают
мысль, что такое могло бы случиться и с ними. Особенно один мальчуган,
который сидит на асфальтовой дорожке и колотит по ней желтым пластиковым
утенком. Я чувствую, что этот понимает меня и с пониманием колотит утенком
по асфальту. Я читаю в его душе, словно в открытом кип гг. Он думает: три
года подряд - сущая ерунда, забудь это, выброси из головы и займись
Финляндией, а я буду колотить утенком по асфальту до победного конца, я
расколошмачу его, я буду до тех пор колотить им об асфальт, изо всей мочи,
до тех пор буду колошматить, пока не добьюсь своего, до победного конца, а
три года подряд - это не страшно, не думай об этом.
На Уллеволсвейен я поравнялся с домом, где живут кронпринц с Метте
Маритой. Я поднимаю голову и бросаю взгляд на верхние окна в надежде увидеть
кого нибудь из них; кронпринц наверняка бывал в Финляндии, подумал я;
конечно же, он побывал там с визитом, иначе и быть не может, побывал с
государственным визитом; вероятно, ездил с отцом, с королем, и такой визит
не мог не произвести глубокое впечатление, государственный визит не может не
производить глубокое впечатление, так ведь, потому что государе темп или
визит - это всегда торжественное и праздничное событие, и, в то время как
все остальные посетители Финляндии отправляются в обыкновенные кафешки и
пьют обыкновенное пиво и не видят целостную картину - картину Финляндии в
целом, кронпринцу наверняка была устроена встреча в лучших финских
традициях, в самых финских салонах, я так и вижу, как это было, кронпринцу
показали здания, которые некогда служили летней резиденцией русских царей и
царской семьи, и его угощали самыми финскими кушаньями на финских тарелках,
сохранившихся от царских времен, и он получил кучу финской информации, ему
преподнесли целостную картину - картину Финляндии в целом, и преподносили
подарки, самые финские из всех подарков, какие только можно себе
представить, и, в то время как обыкновенные посетители Финляндии видят
обыкновенные финские озера, кронпринцу показали самые финские озера
Финляндии, самые финские сауны, он встречался с самыми финскими людьми, с
теми, кого извлекают на свет именно в связи с королевскими государственными
визитами, кто отличился выдающейся финскостью, прославился финскими
подвигами или как то иначе проявил свою финскость, вот с какими людьми
встречался кронпринц, мне же, если бы я, предположим, поехал в Финляндию, не
видать их как своих ушей, сколько бы я там ни прожил; впрочем, если честно,
я надеюсь, что как нибудь обойдусь без поездки, потому что не люблю
путешествий; путешествие - это течение, оно как вода; хотя об этом я,
кажется, уже говорил. Тут меня осенило, какой великолепный источник
информации кронпринц, он мог бы сыграть ключевую роль во всем задуманном
проекте, но кронпринц недоступен, так близок и одновременно так далек от
меня, словно находится в другом времени и пространстве, он мог бы поведать
мне все о Финляндии, живо и увлекательно изложить все, что относится к той
прекрасной стране, о которой мне надо сделать брошюру, но о которой я, к
сожалению, как ни прискорбно в этом признаться, ничегошеньки не знаю.
В данный момент я в Согне. На улице Согневейен. Вот средняя школа
согнского района. Сплошной Согн. А впереди расстилается пустырь, на котором
расположена коммунальная автомобильная площадка. Я нарочно шел кружным
путем, чтобы оттянуть свой приход, но, сколько ни кружи, в концов
оказываешься там, куда шел, рано или поздно ты все равно приходишь к цели, и
вот я пришел. Передо мной стоит домишко, больше похожий на ларек, торговый
павильон, увеличенный павильон, туда то мне и надо войти. Внутри сидят
сторожа и сторожат машины, чтобы ты не мог просто пойти и забрать свою
машину, чтобы никто не уехал, не заплатив. Ты заходишь в павильон,
рассчитываешься и получаешь жетон, который затем вставляешь в автомат рядом
со шлагбаумом, тогда шлагбаум поднимается и ты можешь ехать, скатертью
дорога. Езжай куда хочешь, и никому нет до тебя дела. Рассчитался, и ступай
на все четыре стороны, больше можешь не возвращаться, если, конечно, ты
способен запомнить парковочные правила, в особенности роковой ╖ 12, а если
нет, если будешь забывать его, как я, тогда получится как со мной - будешь
каждый год выручать свою машину со штрафной площадки. В домишке за
перегородкой со стеклянным верхом сидят двое дежурных. Одного я узнал, мы
встречались в прошлом году. Это мужчина в расцвете лет, как сказал бы он
сам; на мой взгляд - брюзгливый старикашка; я не забыл, как он издевался
надо мной в прошлый раз, когда я пытался договориться с ним по хорошему. Я
решил, что не пойду к его окошечку. Пойду ко второму. Там сидит девушка. Ну
какая она мне девушка! Правильнее будет сказать - сидит молодая дама. Но я
редко употребляю слово "дама", оно тянет за собой целый шлейф всякой
всячины. Молодая женщина, вот кто она такая. В том окошке сидит молодая
женщина. Она моложе меня. У нее приятное лицо, и она не помнит меня по
прошлому году, в прошлом году ее здесь не было, во всяком случае не было в
тот день, когда я приходил за своим автомобилем, после того как его
эвакуировали сюда второй год подряд; а это существенная разница: одно дело -
твою машину эвакуируют два года подряд, и другое дело - три года подряд. Два
- это два. Это не система. Это лишь па одну единицу больше, чем один. На
этом не построишь статистику. Л вот три - уже совсем другое число! Это
начало чего то продолжительного. Три - это уже близко к тому, чтобы стать
привычным. Два - это случайность, но три - это уже не так случайно, три уже
говорит что то о характере личности, оно намекает на то, что можно назвать
изъяном, каким то особым состоянием, хроническим состоянием, которое скорее
всего не поддается лечению; вот именно, ведь в слове "хронический" уже
заложено это значение - раз хронический, значит, неизлечимый, об этом не
стоило и распространяться; "неизлечимый" было ненужным добавлением, как
говорится, масло масляное, это называется плеоназм, я еще со школы запомнил,
как это называется; "всадник верхом на коне" - вот школьный пример
плеоназма, после "хронического состояния" надо было ставить точку,
"хроническое" - и точка. Я болен. Я - больной человек. И разница между двумя
и тремя гораздо больше, чем между тремя и четырьмя. Несравнимо больше. А я
уже пересек эту магическую черту, стену между двумя и тремя. Отныне все
может случиться. То же самое повторится и в следующем году. Этому суждено
повторяться. И любые попытки помешать этому бесполезны.
Я вхожу в дом или павильон, это уж как посмотреть, однако, по моему, он
выглядит скорее как павильон, хотя задуман был как дом; ступеньки у входа
павильонные и занавески павильонные, и в любом другом месте это считалось бы
павильоном, например на ипподроме это несомненно называлось бы павильоном,
где можно получить совет, на какую лошадь надо ставить, или купить колбасы
или еще что нибудь из того, что необходимо посетителю скачек, хотя бы
курево; и в торговом центре сельской местности это тоже считалось бы
павильоном - павильоном, где продаются гамбургеры, и по сто шестьдесят
граммов, и по двести тридцать граммов, а также жареный картофель, который,
между прочим, привозят из Бельгии; кстати, если бы я писал брошюру о
Бельгии, то мог бы даже не вспоминать про воду, зачем поминать то, о чем
лучше молчать; образ Бельгии не связан для нас с водой, хотя там есть
портовые города, а как же иначе - портовые города есть в Бельгии, но это не
главное, о чем мы думаем, когда говорим о Бельгии, так что можно спокойно
обойтись без упоминания о воде; но эта брошюра не про Бельгию, а про
Финляндию, и это меня раздражает; раздражает, надо сказать, все сильнее,
меня раздражает, что надо писать именно о Финляндии, точно и без нее мало на
свете воды, а тут еще и Финляндия, где почти двести тысяч озер и в них
сплошная вода, а вода - это измены и перемены, и если посмотреть в будущее,
то она не оставит на земле ни единого камня, а я смотрю именно с точки
зрения будущего, потому что все относится к будущему; нет ничего, что
относилось бы только к настоящему; в будущем то все и произойдет, желаемое и
не желаемое нами, и пропади оно пропадом, все нежелаемое!
Перед окошечком, в котором сидит молодая женщина, стоит человек и
расплачивается, выкупая свою машину, а перед вторым окошечком, где сидит
старым брюзга, нет никою. Дилемма! "Ближайший в очереди, прошу сюда!"
произносит вредный старикашка. Это он мне. Ближе всех - я. Я для него
ближайший, все мы друг другу - ближние, а сейчас ближний я, кроме меня, нет
никого. Одним словом, получается двоякий смысл. Тонкий старичок! Как видно,
я его недооценивал. Но я стою, как стоял, и упорно не подхожу к его
окошечку; ему приходится повторять свое приглашение - пожалуйста, мол,
подходите! "Я подожду, - говорю я старикашке. - Я с ней хочу говорить", -
объясняю я, кивая в сторону молодой женщины, с которой хочу говорить, потому
что старикашка мне не понравился и у меня нет желания с ним общаться.
"Слушай, а ты ведь, кажется, был у нас в прошлом году, верно?" - спрашивает
он меня. Прикидываюсь удивленным. Вот этого то я и боялся все время. "Это ты
мне?" - удивляюсь я, указывая на себя большим пальцем, большим пальцем очень
удобно тыкать в свою сторону, поскольку это единственный палец, который от
природы повернут назад, к себе, в то время как остальные пальцы указывают
вперед, на окружающий мир, на все то, чего мы не понимаем и в чем никогда не
научимся разбираться. Он утвердительно кивает и говорит, что узнал меня. Я
выражаю сомнение. "Не припомню, чтобы я тут бывал", - сказал я и, значит,
опять соврал. Надо как то последить за собой, а то больно много я вру.
Обыкновенно я сначала хорошенько подумаю, прежде чем соврать, потому что
врать неприятно, а тут вот не подумал, бывают такие ситуации, когда поневоле
приходится врать, и здесь как раз сложилась такая ситуация, но гооврить, что
я не приходил сюда в прошлом году, значит, врать, - одним словом, сплошное
вранье от начала и до конца. "А разве в прошлом году твою машину не забирали
к нам на площадку? - задает он новый вопрос и прибавляет: - В прошлом году
много машин забрали. Рекордный был год. Прямо урожайный для тех, кто тут
работает, и для коммуны. Они нам несколько раз дарили торты; хорошие люди
сидят у нас в управлении, очень хорошие. Так, значит, твою не забирали?" Я
мотаю головой, сажусь на скамейку и беру первый попавшийся еженедельник.
Отделался. Старикан встает, выходит из за перегородки, отправляется на
крыльцо и закуривает сигарету. Конечно же, он - курящий. Именно такие и
бывают курильщиками, думаю я. Одна треть взрослого населения Норвегии курит
ежедневно, и он принадлежит к этой трети, а другие, вроде меня, стоят в
очереди, но я ясно показал ему, что не пойду к нему стричься, я выбрал
другого мастера, так что он может выйти на перекур. Я читал об этом. О
курении. О никотине. Существует целый ряд способов введения в организм
никотина, курение всего лишь один из них, зато наиболее эффективный. Как
только вы втянули в себя никотин, он тотчас же попадает в нужную точку
мозга, тютелька в тютельку куда следует, и вызывает там желаемый эффект, гам
для него самое раздолье, никотин оказывает на курильщика успокаивающее и
одновременно взбадривающее действие. Расслабляет и поднимает тонус. Двойной
эффект почти что противоположного характера. То, что они получают, - это же
просто фантастика, думаю я, а он стоит на крылечке и покуривает, раз за
разом подносит сигарету ко рту и затягивается. Но вот освободилось второе
окошечко. Предыдущий клиент рассчитался - заплатил, что было положено,
получил свою квитанцию и жетончик, вроде тех, которые дают в кемпинге, чтобы
ты мог принять душ, и направился к выходу, нельзя сказать чтобы очень уж
довольный, но все таки самая неприятная часть процедуры для него уже позади,
и теперь он хочет как можно скорее добраться до своей машины и уехать, чтобы
думать уже о другом, забыв пережитое унижение и свою досаду на то, что за
здорово живешь только что выбросил несколько тысяч крон; надо поскорее
вернуть выброшенные деньги, написано на его лице; похоже, он -
предприниматель, такой же как и я, а значит, он - хозяин своего времени, со
всеми вытекающими отсюда преимуществами и неудобствами, так что поработает
несколько дней побольше и покроет убыток - вот что он, по моему, думает.
Молодая женщина смотрит на меня. По видимому, она слышала, что я отказался
от услуг ее коллеги, и теперь ей интересно узнать почему. В мире идеальном я
бы так прямо ей и сказал, что не хочу иметь дела с ее коллегой, потому что
от него несет табаком и потому что он вредный, сварливый и старый, а хочу
иметь дело с ней, потому что от нее хорошо пахнет, потому что она приветлива
и молода, и очаровал бы ее такими словами, она попросила бы меня подождать
конца рабочего дня, и ждать пришлось бы недолго, и вот мы бы нашли друг
друга, а она бы еще в придачу подарила бы мне жетончик или два, чтобы
выручить меня заодно и на следующий раз, и все это положило бы начало
красивой дружбе. Но это все мечты. Мир далек от идеала. У меня комплексы, у
нее комплексы, и все человеческие отношения - это вода, компромиссы,
перемены, надо подлаживаться друг к другу - ты мне, я тебе, а я ненавижу
подлаживаться, ненавижу, когда ты мне - я тебе, и отношения меня страшно
тяготят, потому что они ведут к изменениям, они вынуждают тебя изменяться, а
когда ты изменяешься, она разочаровывается в тебе, ей не нравится, что ты
стал не такой, как раньше, а если ты не меняешься, ей тоже не нравится, что
ты не растешь и не меняешься, а стоишь на месте, так что в любом случае ты
проигрываешь; разумеется, в промежутке порой выпадают прекрасные ситуации,
но ведь только в промежутке и порой, то есть в промежутках этого промежутка,
то есть в общем и целом это все таки изменения и компромиссы, и ну их ко
всем чертям! Я сам замечаю, что преувеличиваю, ну и пропади оно все
пропадом. Включая преувеличения.
Она спрашивает номер моей машины, я отвечаю деловым тоном. У нее
несколько рассеянное выражение лица; может быть, задумалась о чем то
постороннем. Интересно о чем? - мысленно спрашиваю себя. О чем она
задумалась? Я предпочел бы, чтобы она думала о том же, о чем и я, то есть о
моей машине; в конце концов, это ее кормит; но ведь для нее это просто
работа, моя машина для нее просто машина, одна из многих, ничем не
выделяется из общей массы; наверняка ей за день приходится набирать на
клавиатуре десятки автомобильных номеров, может быть и сотни, странно было
бы требовать от нее, чтобы моя машина интересовала ее больше других. Однако
она все же набирает номер моей машины и глядит на экран. Какое никакое, но
все таки начало. Уже что то. Я вижу, ты уже третий год сюда приезжаешь,
говорит она. Говорит без злорадного торжества. Просто констатирует факт.
Третий год подряд, - добавляет она. И я вдруг окалываюсь точно раздетый и не
знаю, куда мне деваться. Мир так брутален! Никакие кружные пути, никакие
предосторожности - ничто не спасает, правда все равно выйдет наружу, вот она
и обнаружилась. Да, вот уже третий год. Третий год, как это ни грустно.
Подряд. Возможно, у меня какое то повреждение мозга, говорю я. Какая нибудь
из тончайших нервных связей получила повреждение, когда и подростком играл в
футбол; самое шикарное было отбивать мяч головой, to head, как это
называется у англичан, Англия же родина футбола, и мы позаимствовали из
;английского порядочно выражений, по английски оно казалось, шикарнее, вот я
и делал "хед", бил головой довольно таки часто, и до сих пор горько в этом
раскаиваюсь, потому что какая то из нейронных связей явно тогда пострадала,
там возникла компрессия - давление 16, как где то сказано, - и я ненавижу
это выражение - "давление 16", - это такая глупость, черт бы ее побрал, но
нейронная связь, соединяющая подкорку с корой головного мозга, блокирована,
или даже вовсе разрушена, вероятно, этим и объясняется, почему я боюсь, что
кто то залезет в мою квартиру, почему боюсь перемен, провались они ко всем
чертям, а если удар был особенно силен и ведь это случалось таки, и не раз,
- то, возможно, я утратил способность испытывать эмоции, вот чего я боюсь
больше всего: что я стал эмоционально тупым, что я сам сделал себя одиноким,
что я навсегда останусь одиноким, потому что это ужасно - быть одиноким;
один, все время один- этого я боюсь, но говорю себе, что я с этим смирился,
но это неправда, это ложь, еще одна ложь, пропади она пропадом, ложь, и
пропади оно пропадом одиночество, раз уж я об этом заговорил.
Она поняла, что наступила мне на больную мозоль. Догадалась по моему
выражению и стала говорить, что это такой пустяк, о котором и думать не
стоит. С очень многими людьми случается так, что их машина из года в год
оказывается на штрафной площадке. И очень многие люди появляются тут каждый
год. Для нас они уже как свои. Все мы, кто здесь работает, и вы, у кого сюда
забирают машины, словно одна большая семья, говорит она мне. Мы без вас не
можем. Как ты думаешь, что бы мы делали тут без вас? Мы бы не окупали себя.
В бухгалтерских книгах остались бы одни красные цифры, мы бы голодали,
потеряли бы работу. Мы рады каждой машине, которую можем заполучить, говорит
она, а ты вот уже в третий раз у нас побывал и теперь будешь в списке тех,
кому мы на Рождество посылаем поздравительные открытки, это происходит
автоматически, компьютер сам все делает, он за этим следит, и, когда
наступит Рождество, ты получишь от нас поздравительную открытку, а Рождество
уже на подходе, в каком то смысле оно всегда на подходе, готовиться к
Рождеству начинают все раньше, прежде начинали в ноябре, а теперь уже и в
октябре начинают, правда ведь? - спрашивает она. Приятный у нее характер. Я
редко встречаю людей с приятным характером. Да я и вообще редко сталкиваюсь
с новыми людьми, потому что работа над брошюрами занимает почти все мое
время, и все же среди тех, кого я встречаю, мало попадается людей с таким
приятным характером. Зато много попадается с неприятным. А это совсем другое
дело. Прямо противоположное. Но она задала мне вопрос, и надо ответить на
него поскорее, а то будет поздно; это же норма поведения, и надо ее
придерживаться, в особенности с незнакомыми людьми, так как первое
впечатление имеет очень важное значение, а с людьми, которых не знаешь, но с
которыми хочешь познакомиться, это особенно важно; нельзя, чтобы у них с
самого начала создалось о тебе впечатление как о странном субъекте.
Странность - это ничего, но только не при первом знакомстве, так я думаю.
Странности - это уже потом, постепенно. Это мое собственное открытие, такое
вот правило буравчика. Но постойте, она ведь меня о чем то спросила, о чем
же она спрашивала? О Рождестве. Вопрос был о Рождестве, она спрашивала,
согласен ли я с тем, что к Рождеству начинают готовиться все раньше и
раньше. Ну что я на это скажу? Сам то я Рождество не праздную. Я боюсь
Рождества, больше чем всех остальных праздников. Рождество давит на
человека, потому что для всех, у кого что то не ладится, оно еще больше
подчеркивает - что то у тебя неладно, Рождество проводит границу между томи,
у кого все хорошо, и теми, у кого нехорошо, между теми, кто имеет, и теми,
кто не имеет. Рождественские праздники - это вода, и течет она быстро,
сметая все на своем пути. Пропади они пропадом, рождественские праздники,
думаю я. Как подумал, так и сказал. В виде исключения не удовольствовался
тем, чтобы подумать, а высказался вслух: "Пропади оно пропадом, это
Рождество!" А она - ну та, что сидела за перегородкой, - вдруг посмотрела на
меня; по настоящему это она в первый раз на меня посмотрела, хотя, конечно,
и раньше видела меня, но так, как сейчас, она посмотрела на меня в первый
раз. Она отняла пальцы от клавиатуры и потянула себя за один палец так
сильно, что послышался хруст, и говорит: "Я понимаю, что ты имеешь в виду.
Пропади они пропадом, эти рождественские праздники!"
Вот это встреча так встреча! Мы оба считаем, что в рождественских
праздниках нет ничего хорошего! Я и не помню такого, чтобы я когда нибудь
высказался насчет Рождества и со мною бы согласились. Мне этого очень не
хватало. Может быть, этого мне не хватало больше всего. Чтобы кто то был
согласен со мной в таком серьезном вопросе, как, например, Рождество. Не по
поводу какой то ерунды, а по поводу Рождества, самого Рождества, которого
одни ждут с такой сердечной радостью, мечтая, чтобы оно поскорее наступило,
а другие ждут с таким искренним ужасом, мечтая, чтобы оно подольше не
наступало. Я киваю. Надо сообразить, как теперь продолжать разговор. Контакт
уже установлен. Мы согласны по очень важному вопросу, но в данной ситуации
моя задача была забрать свою машину, заплатить за нее и возвращаться к себе,
к Финляндии, к моей Финляндии. В том то и вся штука, думаю я, что в этой
ситуации человек, по настоящему приспособленный к жизни, сделал бы
правильный ход. Настоящие хозяева жизни, то есть люди, которые знают, что
жизнь дается нам один раз, и ведут себя соответственно, не спасовали бы на
моем месте; такой человек наплевал бы на то, что цель, заданная этой
ситуацией, заключается в том, чтобы забрать свою машину; такой человек
продолжил бы разговор, пустил бы в ход все свое обаяние, заставил бы ее
улыбнуться, смутил бы ее спокойствие каким нибудь интересным замечанием,
блеснул бы остроумием - боже мой, как бы тут пригодилось остроумие, - но нет
у меня остроумия и никогда не было на людях, вот когда я один, тогда
пожалуйста - сколько угодно, но в условиях социального общения ни в коем
разе. Ну и к черту остроумие! Я беспомощен среди несправедливо устроенного
мира. Настоящие хозяева жизни живут в справедливом мире. Неприспособленные,
вроде меня, - в несправедливом. Полный раздрай! Поток разбушевался, как
никогда, того гляди, захлебнешься; чтобы не захлебнуться, надо владеть
техническими приемами, а не то конец. А между тем время вышло; после ее
слов, что пропади оно пропадом, это Рождество, нельзя было так долго
молчать; момент, когда можно было подхватить брошенный мяч и сделать
ответный бросок, упущен, время ушло, я опоздал, она теперь думает, что на
меня никак не подействовало то, что она была согласна со мной насчет
Рождества, она думает, что у меня совсем не работает нейронная связь между
подкоркой и корой головного мозга и, следовательно, я не способен
чувствовать и выражать эмоции или, попросту говоря, что я набитый дурак.
Поезд ушел. Только что он был здесь, но я так и не сел, я его, как всегда,
упустил, и неправду говорят, что поезда ходят все время, это неправда. В
действительности поезда ходят ужасно редко, их почти не бывает, а если вдруг
попадется поезд, ты его упускаешь, и только волны ходят. Ходят волны. А я
опять один стою на платформе, как всегда; один со своими брошюрами,
бесчисленными брошюрами, которые надо делать и делать, потому что людям
требуется информация, они хотят быть информированными, информированность для
них самое главное, потому что они думают, будто бы информация поможет им
разобраться в существующей неразберихе, хотя это совершенно не соответствует
истине, а я создаю информацию, и в данном случае это будет информация о
Финляндии, пропади она пропадом, эта Финляндия.
Я расплачиваюсь за машину, пятьсот крон отдаю в качестве штрафа за
нарушение правил парковки, тысячу пятьсот за эвакуацию машины, по сто крон
за каждые сутки, которые она здесь простояла, а таких суток должно было
набежать немало, так и оказалось. В сумме получилось больше трех тысяч крон.
Выброшенные деньги. Мои кровные денежки. Остается только надеяться, что
коммуна истратит их на что то полезное. Это единственное утешение. Будь моя
воля, я бы, не отходя от кассы, пометил эти денежки, чтобы знали, на что их
направить. На что нибудь хорошее. На полезное дело. Но я уверен, что все они
утекут в большую воронку, их смоет водой, какой нибудь нечестный
коммунальный служащий совершит растрату и часть из них украдет. В нас живет
наивная вера, что всех преступников и мошенников, нарушивших закон,
обязательно поймает полиция. Мы верим, что справедливость восторжествует и
длинная рука закона схватит нарушителя, что грешника еще при жизни постигнет
наказание. Но это не так. Большинство грешников всю жизнь остаются
безнаказанными. Я получаю жетон, получаю квитанцию, это мой последний шанс
что нибудь ей сказать. У меня такое впечатление, что она только и ждет,
чтобы я что нибудь сказал, но о чем мне говорить, что тут скажешь? Наверное,
надо сказать что то совсем совсем незначительное, и этого будет достаточно,
я знаю по чужому опыту, что так иногда бывает, но я не в силах заговорить об
этих незначительных вещах, потому что я закомплексованный человек, и я уже
получил свой жетон, и ситуация требует, чтобы я сказал "спасибо" и ушел, а я
во многом такой человек, который всегда делает то, чего требует данная
ситуации, и редко что нибудь такое, чего она не требует, но что могло бы
повернуть мою жизнь и направить ее по другому пути, и я бы себя не узнал;
новый путь, я думаю о новых путях, и думаю в стихах, что вот однажды я
проснусь и, новой волной подхвачен, помчусь, и все это очень странно и очень
на меня не похоже. Вот уж действительно, меньше всего я мечтаю о новых
путях, сказал бы я, если бы меня кто нибудь спросил. Новый путь - это вода.
Однако эта мысль откуда то появилась и не уходила. Итак, я подумал о новых
путях, а теперь пора уходить. "Большущее тебе спасибо!" - произношу я. Она
кивает и отвечает: "Тебе спасибо! - а потом прибавляет: - Езди
поосторожней!" Она сказала, чтобы я ездил поосторожней; я вышел, и вот я за
порогом. Спускаюсь с крыльца на двор. В руке жетон и квитанция. Ну вот, все
дела сделаны, и можно идти, но ведь она мне сказала, чтобы я ездил
поосторожней. Интересно, она всем это говорит? - спрашиваю я себя. Весьма
вероятно, что да. А вдруг все таки нет? Если нет, то, значит, между нами
возник контакт, контакт установлен, а я упустил поезд. Это значит, что я вел
себя как болван, стоял и смотрел, как поезд уходит, смотрел на открытую
дверь и чуть было уже не поставил ногу на ступеньку, но затем отдернул ногу
и упустил поезд. Какой же я чертов болван! Я - болван. Одинокий болван.
Но вот стоит моя машина, и атлас дорог лежит на том самом месте, где я
его оставил, на пассажирском сиденье, раскрытый на странице с Фрогнер
парком, похожим по очертаниям на африканскую страну с произвольно
проведенными границами. Я сую жетон в щель автомата, шлагбаум поднимается, и
я еду домой. Я собирался куда нибудь прокатиться, хорошенько прокатиться на
машине, я - хороший водитель, и мне хорошо думается во время езды, и я
собирался поехать куда нибудь подальше, покататься подольше и как следует
подумать о Финляндии, но то, что случилось в павильоне при штрафной
автомобильной стоянке, отбило у меня всякую охоту кататься. Я отправляюсь
домой и ставлю машину на то самое место, где она стояла перед тем, как ее
оттуда забрали, потому что это надежное место и улица уже вымыта и
подметена, и машина может спокойно стоять там еще год, так как улица вымыта
и подметена, а семнадцатое мая пускай себе приходит со всеми парадами,
национальными костюмами и эмоциями, меня это не касается, я все равно не
буду участвовать, теперь мое дело - Финляндия, надо отрабатывать деньги, так
я думаю. Финляндия - демократическая страна, пишу я. Современная
демократическая страна. Это всегда хорошо звучит. Людей так и тянет посетить
демократическую страну, которая покрыта сплошной сетью мобильной телефонной
связи. Так я и пишу: Финляндия - современная демократическая страна, где
мобильная связь обеспечена на всей территории. В Финляндию можно ехать со
своим мобильником и спокойно продолжать посылать оттуда текстовые сообщения,
разговаривать по телефону и все такое прочее. Эта информация в первую
очередь рассчитана на семьи, в которых есть подростки, отмечаю я про себя.
Когда подростки услышат, что в Финляндии здорово действует мобильная связь,
что она, можно сказать, родина мобильного телефона, они начнут приставать к
родителям, чтобы те взяли их с собой. Подростки могут ехать на заднем
сиденье и рассылать текстовые сообщения своим друзьям, которые остались в
Норвегии или отправились отдыхать в другие современные демократические
страны, они могут поддерживать процесс коммуникации с помощью кратких
текстовых сообщений - способом, который энергично осваивается только
молодежью да кучкой фольклористов, это свой особый мир, тут главное -
постоянно поддерживать коммуникацию, не прерывая ее даже на лето, и
Финляндия - это идеальная страна для того, кто во время путешествия хочет
посылать текстовые сообщения, пишу я дальше. А если уж тебя интересует эта
область, можно посетить Нокию. Нокия - это город, так мне кажется и так я
пишу. Нокия - это город, во всяком случае это населенный пункт с чрезвычайно
высоким, прямо таки кипучим, уровнем деловой активности; в то время как
другие производители мобильных телефонов переживают спад, Нокия отлично
держится на плаву, она лидирует, она абсолютный лидер в гонке, кроме
мобильных телефонов там изготавливают автомобильные покрышки и резиновые
сапоги и, наверное, еще всякие другие вещи, и все эти вещи можно купить,
пишу я в брошюре, и это еще одна приманка для подростков - вещи, которые
можно купить. Нокия стоит того, чтобы ее посетить, пишу я и иду спать. Я лег
и хочу уснуть, но никак не засыпаю, потому что не могу прогнать мысли о том,
как молодая женщина из павильона на штрафной площадке просила меня ездить
осторожно. Я не сплю и думаю, как же я ехал из Согна домой. Был ли я на этот
раз чуть осторожнее, чем обычно? Я всегда езжу осторожно, но сегодня, как
мне кажется, я ехал еще осторожнее, чем всегда; между прочим, я пропустил
всех, пережидая на развязке около Бислета , я стоял и не трогался, хотя была
моя очередь, и почему же я так поступил? Потому что она меня попросила,
потому что я воспринял ее слова как заботу, как страх за меня, если я
пострадаю по собственной неосторожности? Кто то попросил меня быть
осторожным, а я не припомню, чтобы раньше кто нибудь обращался ко мне с
такими просьбами; с противоположными, правда, тоже никто не обращался, чего
не было - того не было, никто не высказывал пожелания, чтобы я ездил
неосторожно, но то, что она так сказала, было все таки очень приятно и мило,
и я действительно ехал на этот раз с особенной осторожностью, а теперь пот
никак не могу отмахнуться от этой мысли. Я истаю и одеваюсь, хотя уже
наступила ночь. Обыкновенно я никогда не вставал и не одевался среди ночи.
Что это я? Такого со мной не бывало. Это текучий поступок, но я все равно
это делаю. Что то не получается у меня этой ночью быть таким, как всегда. И
вот я лежу среди леса, в лесочке возле компостного поля в Согне. Внизу видна
коммунальная штрафная площадка для автомобилей. Мне хорошо видно всех, кто
приходит и уходит, площадка работает круглые сутки и прекрасно освещена,
поэтому видно все, что там делается. Я лежу в спальном мешке, дышу
компостным запахом, ветер дует со стороны компостного поля, донося густой
запах перегноя, садового мусора в различных стадиях гниения; пахнет хорошо,
и я едва смею подумать о том, что же я делаю. Это иррационально. Это
противно многому из того, что входит в мои каждодневные привычки, но сейчас
ночь, а не день, и в эту ночь я стал немножко другим, потому что кто то
попросил меня ездить осторожно. Я сам себе не смею признаваться, но,
кажется, дело обстоит таким образом, что я нарочно припарковал машину с
нарушением правил. Я долго кружил, пока не нашел улицу, которую
коммунальщики собираются мыть, там я оставил машину, а сам торопливо удрал.
Осталось недолго ждать, когда ее привезут, думаю я. Наверное, ее уже забрали
со стоянки, потому что она стояла очень неудобно и мешала уборочным машинам.
Наверное, они только покачали головами, глядя на то, как я удирал, они
кричали мне вслед, но я точно оглох и сделал вид, что не слышу, а сам
припустил от них, как мальчишка. А вот и моя машина, приехала на платформе,
которая забирает брошенные автомобили. Я вижу, как шофер заезжает на стоянку
и сгружает ее, затем он идет в дом и сообщает дежурным номер; не ей, я
проверял; я вижу тех, кто сидит в доме; она, наверное, придет утром, думаю
я; я надеюсь, что она придет; у них, вероятно, есть твердый график, и тот,
кто работал с утра, не работает вечером или ночью; значит, она придет утром,
говорю я себе, и тогда я спущусь вниз и выкуплю свою машину, и буду вести
себя понапористей, чем в прошлый раз. Я сам не совсем понимаю, чего
добиваюсь, но какая то цель у меня есть; я должен, по крайней мере,
выяснить, серьезно ли она говорила, когда просила меня быть поосторожнее,
или сказала это просто так, как все мы чуть не каждый день говорим разные
вещи не от сердца, а только потому, что так принято говорить, чтобы
поддержать процесс коммуникации, его ведь необходимо поддерживать во что бы
то ни стало, любой ценой, ведь, если он остановится, все растечется и
поплывет, и наша жизнь будет размыта водой, вода источит ее, пока она не
станет плоской, как лепешка, сойдет на нет, остановится в нулевом времени.
Компост, подумал я. Весной многие начинают думать о компосте. Я в самой
гуще этого запаха, так что не могу о нем не думать. Люди свозят сюда свой
садовый мусор, а увозят землю, хороший перегной, получившийся из
прошлогоднего мусора, это круговорот и круговращение, не вечное, отнюдь не
вечное, однако существует все же круговорот, который будет продолжаться и в
обозримом будущем. Растения в саду обрезают и все срезанное свозят сюда,
здесь это превращается в землю, которая снова попадает в сад, и на ней опять
что то вырастает, чтобы вновь превратиться в землю. Так сказать, из земли -
в землю. Весна - самое сырое время года и самое неясное, ведь кто знает, что
появится на поверхности, когда сойдет снег, превратившись в воду, - всякое
может появиться. Весна все изменяет, а сегодня я очутился в самом центре;
вокруг меня ночь и весна, и вот я в самом центре. Я прихватил собой фонарь,
который прикрепляется на голове, это позволяет писать, иначе время будет
тянуться тоскливо и долго, пока ты, забравшись в спальный мешок, ждешь,
когда, наконец, определенный человек придет на работу. Я набрасываю кое
какие заметки о Финляндии. О финских лесах. Мне вдруг вспомнилось, что в
Финляндии много лесов. Там мало перепадов высоты и много леса. Вечное
стремление природы привести все к плоскому состоянию осуществилось здесь в
более полной степени, чем во многих других странах, записываю я для памяти.
Плоская равнина и леса, - следовательно, идеальная страна для тех
отдыхающих, которые любят равнинность и лес. Если, например, вы не раз
проводили отпуск в Дании, а кто же туда не ездил - все норвежцы ездили, в
особенности те, у кого маленькие дети, потому что в Дании к детям особенное
отношение и вообще там хорошо; так вот, если вы не раз там бывали и поняли,
что вам нравится равнина и недостает только леса, тогда Финляндия для вас
идеальное альтернативное решение, записываю я. Все, кого тянет в равнинные
леса, спокойно могут выбрать Финляндию, продолжаю я дальше, они не будут
разочарованы. В Финляндии произрастают все основные породы хвойных деревьев
- ель, например, и благородная ель, лиственница и сосна, а кроме того, там
есть дрозд, и чижик, и скворец, о которых я упоминал выше в другом
контексте, записываю я с удовольствием, потому что, как мне кажется, умело
вставляя в разных местах брошюры пассажи о пташках, я воздействую на
сознательном или подсознательном уровне на скрытого в душе читателя любителя
птичек, они будут мелькать, как мгновенные вспышки: мелькнули птички - и
нету, вновь мелькнули и опять нет, даже не успеешь заметить, откуда что
взялось, но почему то вдруг поймаешь себя на том, что ты преисполнен любви к
птичкам; а все дело в технологии рекламы и маркетинга в их самом циничном
проявлении, думаю я, сидя в своем спальном мешке, и это уже граничит со
злонамеренным использованием возможностей, присущих средствам массовой
информации, но раз уж я владею этими возможностями, то почему бы мне не
воспользоваться ими на всю катушку, как пользуются все остальные; и этот
прием мелькающих коротких вставок про птичек, который я применяю, ничем не
отличается от того, который был применен в клипе группы "Пинк Флойд" "The
Wall" , где повторяется вставной кадр с изображением устрашающей головы,
напоминающей череп: всего один кадр, мелькающий со скоростью одной двадцать
четвертой доли секунды, потому что кинолента, как мне рассказывали в
университете, крутится со скоростью двадцать четыре кадра в секунду -
кстати, в видеофильмах в секунду проходят двадцать пять кадров, - но черт с
ним, с видео, я сейчас говорю о кино; лента кадр за кадром прокручивается
через проекционный аппарат при помощи хитрой штуки, которая называется
мальтийским крестом: он подает один кадр, затем стоп, подает следующий - и
стоп, так что на самом деле в промежутках между кадрами мы видим полную
темноту, но наш мозг этого не замечает, а ведь говорят, что наш мозг -
точнейший инструмент, но, очевидно, это неправда, раз его может обмануть
мальтийский крест, тогда как мозг сам заполняет светом и цветом мелькающие
промежутки тьмы, а на одном из кадров в пинкфлойдовском клипе "The Wall"
показана отвратительная голова, подобно тому как один или два кадра в моей
брошюре показывают птичек, твое сознание не успевает их регистрировать, но
мозг воспринимает и передает импульс в ту область коры, которая любит птичек
с тех пор, как люди и птички впервые подружились друг с другом и эта дружба
стала для них необходимым условием выживания; глупенькое, но все же
счастливое время - время, когда все еще не потекло, как теперь, когда многое
прочно стояло на месте, когда вода не подступала так близко, идеальное
время; возможно, лучшее из всех времен, записываю я.
Денежная единица Финляндии - марка, записываю я затем. И учтите, что
финская и немецкая марка - это не одно и то же, делаю я следующую заметку,
это пригодится вам, когда перед отъездом вы будете менять деньги.
Позаботьтесь о том, чтобы запастись в дорогу финскими, а не немецкими
марками, потому что немецкие - это не то, что вам потребуется в Финляндии.
Тут невольно возникает желание раскритиковать финнов за ту бедность
воображения, с которой они слизали с немцев название своих денег, но не
стоит, отмечаю я по этому поводу, не нам кидать камешки в их огород, ведь
наши кроны тоже не чисто норвежское изобретение; есть много стран, где также
пользуются кронами, причем их гораздо больше, чем стран, где пользуются
марками, и в этом отношении нам нечем особенно похвастаться перед финнами;
только будьте внимательны, когда станете менять деньги, иначе, приехав в
Финляндию с немецкими марками, вы будете вынуждены еще раз менять деньги и,
таким образом, вы дважды заплатите за обмен и в этом будете виноваты только
вы сами, так что не говорите потом, что вас не предупредили, отмечаю я для
себя, греясь в спальном мешке; между тем начинает понемногу светать;
вероятно, думаю я про себя, в павильоне на автомобильной площадке скоро
начнется пересменка; но нет, до пересменки еще осталось несколько часов,
сейчас около пяти, мне необходимо помочиться, поэтому я отправляюсь на
компостное поле и справляю нужду на новоприбывшую кучу садового мусора; моча
ускорит процесс созревания компоста, думаю я, моча - это хорошо, розы любят
мочу, вспоминаю я чьи то слова, красавицы розы, которые мы дарим людям в
знак доброго расположения, становятся еще красивее, напитавшись мочой:
интересная мысль, думаю я, и бреду от нечего делать вверх по склону,
посмотрим, куда ведет тропинка, петляющая среди деревьев; тропинка вывела к
больничному комплексу из солидных, молчаливых здании, в облике которых есть
что то мирное и душевное, что то такое, отчего я вспоминаю о душевных
болезнях, о психических нарушениях, о депрессиях, и маниях, и обо всем, что
с ними связано; тут я поравнялся со зданием, в котором проводятся
терапевтические занятия танцами и живописью. А что, думаю я, неплохо бы
попробовать; моей психике не помешало бы прибавить немного раскованности,
хотя я и не болен психически и голова у меня в полном порядке, но есть
некоторая излишняя скованность, какая то растренированность в эмоциональном
отношении; то есть в том, что касается брошюр, моя голова в отличной форме,
а вот в других делах я слабоват. Чувства как мускулы, думаю я дальше. Их
нужно тренировать; для того чтобы быть в форме, нужна ежедневная тренировка.
А я запустил эту сторону мозговой деятельности. Честно говоря, я уже давно
перестал тренировать эти центры, и они уснули: обленились, залегли, как
медведь в берлогу, и погрузились в спячку, они выживают за счет внутренних
резервов, но в последний раз подпитка была скудноватой и непродолжительной,
да и было это давно, поэтому они попрятались, как делают раненые звери, а
теперь уснули и думают, что неплохо бы подлечиться танцами и живописью.
Свободное движение в зале под музыку, потом порисовать; может быть, прямо
пальцами, я не исключаю, что именно такой живописью занимаются в этом
здании: закупают оптом краски и мажут себе от души, так я себе это
представляю, а может быть, проводят скромные и непритязательные выставки, на
которых присутствующих угощают кофе с вафлями и уютной атмосфере, без
установки на выдающиеся достижения, потому что вся беда как раз в установке
на достижения, на обязательный успех, в том, что я должен добиваться
успехов, какие никому и не снились, стать первым и лучшим в своей области,
что все мы должны становиться самыми лучшими, стремиться к успехам и
достижениям, а после того, как мы долгое время показывали наилучшие
результаты, нас настигает усталость, такая усталость, что хочется ничего
делать, а только спать, но мы не позволяем себе спать, потому что как можно
позволить себе спать, когда надо гнаться за достижениями, а какие могут быть
достижения, если ты спишь; мы понимаем - одно с другим не сочетается;
значит, надо меньше спать и больше работать, и вот, не позволяя себе поспать
и постоянно гоняясь за новыми достижениями, мы приходим к тому, что
появляются первые протечки, вода просачивается по каплям, потом ручейками и,
наконец, нас заливает потоп, и тут уж ничего не поделаешь и воду не
остановишь, она все прибывает, и не успеешь оглянуться, как уже все мы
круглые сутки занимаемся лечебными танцами и живописью, и пропади они
пропадом, все достижения. В восемь часов она пришла на работу. Она приехала
на автобусе, прошла пешком короткое расстояние от остановки и вошла в домик
меня так и подмывает сказать "в домик среди прерии", хотя я знаю, что это
глупость и совершенно не отвечает действительности. Через несколько минут
после того, как она вошла в домик среди прерий - последнее, как уже сказано,
надо понимать в чисто условном смысле, - оттуда вышел ночной дежурный, сел в
машину и уехал домой, как мне думается, чтобы лечь спать. Нередко бывает
так, что все происходит естественным чередом, так что мое умозаключение о
том, что он поехал домой отсыпаться, вряд ли можно считать слишком
поспешным. Бедняга проработал всю ночь и оттого устал. Поэтому он ляжет
спать, когда другие просыпаются. В то время как жена и дети встали и пойдут
на работу и в школу, он будет спать. Несправедливо, можно заметить по этому
поводу, но мир вообще несправедливо устроен, и надо к этому привыкать. Кто
то должен работать по ночам. А кому то это даже нравится. Мир ночью иной,
чем днем, я и сам был в эту ночь немного не тот, что обычно, а теперь
настало утро, и, казалось бы, я должен опять быть самим собой, однако я не
могу с уверенностью утверждать, что так оно и есть. Настало утро, и мне
следовало бы проснуться в своей постели, достать "Афтенпостен", забыв после
этого затворить дверь между спальней и кухней, принять душ и, как всегда,
вернуться к промокшей газете, но вместо этого я сижу под деревьями между
коммунальной площадкой для брошенных автомобилей и согнским компостным
полем. Я скатываю спальный мешок, приглаживаю волосы, расправляю, как могу,
помятую одежду и спускаюсь вниз, где захожу в домик - среди прерий, хочется
мне добавить, хотя никаких прерий в нашей части света нет. Она сразу узнала
меня. Сегодня я у нее - первый клиент, первый клиент в этот день, если
только это называется словом "клиент", наверняка это называется иначе -
может быть, пользователь, но, как бы там ни было, сегодня я первый
посетитель, и она меня узнала. "Опять ты?" - спрашивает она. Разумеется, это
я. Такое вот невезение - мою машину снова забрали к вам, говорю я. Меня
угораздило поставить ее на такой улице, где еще не была сделана уборка, ну и
попался. Опять. В четвертый раз. За три года. Подряд. Как ни обидно и как ни
грустно, но такова правда. Она снова просит меня напомнить номер машины, я
его называю, и она под мою диктовку набирает его на клавиатуре, поглядывая
при этом на меня и на спальный мешок, который я держу под мышкой. Извини,
что я спрашиваю, говорит она наконец, я понимаю, что меня это не касается,
но, похоже, ты ночевал сегодня в лесу. Ты ночевал в лесу? Вопрос был задан
так прямо, что увильнуть невозможно. Надо отвечать. Я то думал, что
инициатива в разговоре будет в моих руках, я захвачу инициативу и потихоньку
полегоньку выведаю у нее, почему она просила ездить осторожно - относилось
ли это лично ко мне, или она говорит это всем, кто приходит сюда за своим
автомобилем, ведь, может быть, это тоже входит в ее служебные обязанности,
ее, может быть, на курсах так научили - просить каждого, чтобы он ездил
осторожно, потому что люди тогда сами захотят, чтобы их машины почаще
забирали сюда, как, например, я: пускай, мол, забирают снова и снова, каждый
год подряд; однако получилось, что она взяла инициативу в свои руки, и мое
дело теперь отвечать; не умею я завладевать разговором и направлять его по
своему, думаю я, я только подхватываю то, что мне подбрасывают другие; вот и
сейчас она ведет в разговоре, а я опять проигрываю с самого начала; хотя
погоди ка, говорю я себе, не спеши, тебя явно занесло не в ту сторону, это
не женская логика, соображаю я, это логика мужская мужчины мыслят в
категориях победы и поражения, а женщины мыслят гораздо реалистичнее и
конкретнее, более по детски, продолжаю я размышлять, что то подобное я
слышал или читал, не помню где, но такая информация отложилась у меня в
голове вместе с другой информацией, на конкуренцию настроены мужчины,
мужчины отгораживаются от эмоций, жизненные установки мужчин направлены на
действия, а не на чувства, мужчине требуется побольше действовать и как
можно меньше чикаться с чувствами, все экономическое устройство общества
основано на этом принципе - побольше действовать, сделать то, сделать
другое, а не на том, чтобы вчувствоваться в то, что при этом происходит; на
этом мы зарабатываем сердечно сосудистые заболевания и, сделав дело,
пропадаем, зато женщины живут подольше, потому что они проживали еще и
чувствами то, что они делали, и делали все не с таким предельным
напряжением; сперва умирают мужчины, потом женщины, а дольше всех не умирают
дети, средняя продолжительность жизни у детей выше, чем у женщин, про это я
нигде не читал, но утверждаю, потому что сам знаю, что это так, - у детей
продолжительность жизни самая большая. Свой вопрос она задала, подумал я,
без всякого злого умысла, просто спросила и спросила; удивилась, заметив,
что у меня такой вид, будто я ночевал в лесу, ну и спросила, из любопытства,
кроме любопытства за этим ничего не стоит, не собирается лее она меня
подцепить, на что я ей сдался? Так получилось, что я ночевал сегодня в лесу,
говорю я. Все так сложилось, что пришлось заночевать в лесу, точнее, с южной
стороны согнского компостного поля, я решил забрать свою машину сразу, как
рассветет, не люблю ездить в потемках, сказал я и, значит, солгал, вот и
опять я начинаю запутываться во лжи, ведь не поэтому же я на самом деле
отправился со спальным мешком ночевать в лесу, я поступил так совсем по
другой причине, если уж говорить начистоту, я ясно чувствую, как мои
нейронные связи заработали на полную мощность, они стараются дать ход
сигналам между корой больших полушарий и подкоркой, они пытаются
регистрировать носящиеся в воздухе эмоции, и кое что получается, однако в
целом система растренирована, она настроена на брошюры, на одиночество, на
Финляндию и одиночество, я - вода, я - лед, в голове у меня великое
оледенение, и я больше всего боюсь и больше всего желаю, чтобы лед растаял и
вода потекла, потому что человеческие отношения - это самое текучее, что
есть на свете, это бурлящий и пенящийся поток, одиночество же никуда не
течет, оно только есть, и оно надежно, потому что одинокий точно знает, что
у пего есть и что будет, а отношения текучи, и вот я, отлично понимая все
это, все же стою здесь и пытаюсь высказать этой женщине нечто
противоречивое, растекающееся; я избрал одиночество и, казалось бы, неплохо
устроился, и, однако, я здесь, я сам нарочно сделал так, чтобы мою машину
оттащили на площадку, хотя не прошло и суток с тех пор, как я ее отсюда
забрал, и что то тут не сходится, хотя если разобраться, то что вообще
сходится, а мне ведь это снилось, вот уже несколько недель подряд мне
снилась вода, так неужели мне никогда не видать покоя? Долой вранье, думаю
я. Твой коллега был вредный старикашка, от него разило табаком, и я не
захотел у него обслуживаться, думаю я, а ты была нежная и приветливая, и от
тебя хорошо пахло, и мне захотелось подойти к твоему окошечку; и вопреки
здравому смыслу я сделал так, чтобы мою машину снова забрали, чтобы я снова
мог прийти сюда, и в ожидании твоего прихода я пропел ночь и лесу - так мне
хотелось знать, так хочется знать, что ты имела в виду, когда попросила меня
ездить осторожно, - это я тоже думаю, - ты, может быть, и не помнишь о том,
что сказала, говорю я, но ведь ты так сама мне сказала, вчера, когда я
забирал свою машину, ты сказала, чтобы я ездил осторожнее. В каком смысле ты
сказала, чтобы я ездил осторожнее, спрашиваю я наконец. Все остальное я
только подумал, а последнюю фразу произнес вслух. Мне ужасно хотелось бы
сказать и все остальное, но я говорю вслух только последнее. Вслух я
произношу только одно - в каком смысле она просила меня ездить поосторожней.
Потому что в голове у меня работает особая инстанция, маленький такой
контролирующий орган, который функционирует почти как орган государственной
власти, - он отслеживает и фильтрует все, что происходит там наверху, все
мысли и особенно те, которые предназначены для высказывания: думать я могу
все, что угодно, но как только у меня появляется желание высказать свою
мысль, она тотчас же отслеживается и пропускается через контролирующий
орган, если он дает добро, я высказываю эту мысль, если не дает, не
высказываю, и она остается у меня в голове, как бы ни была умна, потому что
дело не в том, умна ли она, а в том, какие вещи можно говорить и какие
нельзя, а это огромная разница, я даже спрашиваю себя, есть ли мне польза от
этого органа, думает ли он о моем благе или заботится только о видимости,
помогая мне сохранять лицо, не направлена ли вся его работа только на то,
чтобы не позволить мне потерять лицо, и что это за штука, вообще то, потеря
лица? Без сомнения, это дело серьезное; говорят, что японцы, как правило,
потеряв лицо, закалывают себя ножом. А финны? Что делают в таком случае
финны? Надо будет выяснить, делаю я мысленную заметку, завязываю, так
сказать, узелок на память, чтобы проверить потом, как поступают финны в
случае потери лица; предполагаю, что они тоже закалываются ножом или убивают
себя из пистолета, уж так повелось у них на Востоке чуть затронута репутация
или нанесено малейшее оскорбление, как они сразу стреляются или разбиваются
на самолете. Я ничего не смыслю в Востоке, для меня лучше Запад, Запад я
понимаю, но что касается Востока - тут я барахтаюсь, как щенок, брошенный в
воду, Восток - это нечто запредельное, там все размыто, и пропади пропадом
контролирующий орган, из за которого я не говорю ей то хорошее, что я думаю,
а только задал не очень то удобный вопрос насчет того, в каком смысле она
пожелала мне ездить поосторожней, я и сам сразу понял, что сказал что то не
то, получилось как то грубо и резко, а вот если бы я произнес первое,
теплое, что я подумал, это была бы совсем другая ситуация, но в жизни все
складывается так, как оно есть, а не по другому, потому что если бы было по
другому, то не было бы так, как оно есть, а все может быть только такое, как
есть, и не может быть никаким иным. Можно что то менять, но от этого все
равно ничего не изменится, а останется так, как есть. Надо было, невзирая ни
на что, высказать ей все, что я думал, надо было проскочить мимо
контролирующего органа, нужно будет научиться передавать импульсы, минуя
его, нужно научиться обходить его по кривой, как Пер, чертов Пер Гюнт, образ
которого воплощает в себе общие черты всех норвежцев - наше непостоянство,
нашу ложь; ведь, кажется, так обстоит дело, я помню, мы проходили это в
школе, Пер Гюнт чистит луковицу, чтобы найти сердцевину, ну и, конечно, не
находит, ведь в луковице не бывает сердцевины, и весь зал вздрагивает,
потому что мы узнаем себя и это нас потрясает, мы вспоминаем: "У луковицы же
нет сердцевины!" И образ завораживает; вернее, его применение, потому что мы
сразу переносим это на самих себя, мы видим, как Пер чистит луковицу в
поисках сердцевины, а сердцевины то и нет, и тогда мы начинаем думать, что,
наверное, и сам Пер тоже пустой внутри, такой вот изящный ход, а в следующий
момент мы неизбежно начинаем думать, что, может быть, мы и сами такие же -
тоже пустые внутри, вон какую штуку умудрился проделать Ибсен в промежутках
между своими распутствами, думаем мы; ну а если представить себе, что он
выбрал бы вместо луковицы яблоко, - что случилось бы, если бы вместо
луковицы у него было там яблоко, у яблока есть сердцевина, тогда Пер просто
очистил бы яблоко и съел вместо всей этой возни с луковицей, и все,
наверное, выглядело бы иначе, хотя иначе, чем оно есть, быть не может, а
тут, глядишь, и вышло бы по другому, и к черту всю эту ерунду, будто бы все
может быть только так, как есть, и ничего другого быть не может; и тут я
замечаю, что отвлекся и забрел не в ту сторону, заблудился в своих мыслях и
забыл, что нахожусь в данный момент в домике среди прерий, на коммунальной
автомобильной площадке, что стою лицом к лицу с другим человеком, с этой
женщиной, которая вчера попросила меня ездить поосторожнее, и что мне надо
было узнать, почему она так сказала.
- Ты это всем говоришь? - спрашиваю я. - Ты всех просишь ездить
поосторожней?
Она отрицательно мотает головой:
- Очень мало кого. Почти что никого.
Очень редко когда прошу.
- Но меня ты же попросила ездить поосторожней?
- Да.
Попросила меня и помнит об этом. Драматическое признание. Это звучит
драматически. Она попросила меня ездить поосторожней, и признает это, и
помнит. Она попросила ездить осторожно, и я ехал осторожнее, чем всегда. Ей
не все равно, и мне не все равно, что ей не все равно, и вследствие этого
между нами возникли определенные отношения, и вода хлынула каскадом, как
только я признался себе, что между нами возникли отношения, какие никакие,
но ведь отношения, и все пространство заполнилось вдруг водой, меня
охватывает паника, меня надо спасать, и она меня спасет, потому что она
умеет плавать и у нее есть такой продолговатый оранжевый спасательный круг,
которым пользуется береговая охрана в Калифорнии, чтобы спасать людей, а я
уже потерял сознание, и последнее, что я запомнил, - это как меня подхватили
ее сильные руки, а я такой беспомощный и весь мокрый, как мышь, как бывает
"Афтенпостен" у меры по утрам, я - слабый, мокрый и обессилевший от испуга,
а она такая уверенная, и сухая, и здравомыслящая, и она меня спасает. По
настоящему все должно было бы случиться наоборот, это я должен был быть
сухим и здравомыслящим, брошюроподобным, а она - мокрой, бестолковой и
перепуганной, но все есть как есть и не может быть иначе, поскольку что
есть, то есть, а раз есть, то не может одновременно не быть в линейном мире,
который в графическом выражении строится слева направо? Об этом и думать
нечего, поскольку это невозможно. Сейчас мы сосредоточимся на том, что
возможно, а то, что невозможно, рассмотрим лучше в другой раз. Если
отвлечься от лишнего, то сухие факты говорят, что между нами образовались
своего рода отношения, что вода подымается и я охвачен паникой, потому что с
водой у меня напряженные отношения, и отношения - это вода, вода их
размывает, с течем тем времени, и время - тоже вода, а вовсе не деньги, как
многие думают, с деньгами время не имеет ничего общего, зато с водой имеет,
а у меня нет времени затевать какие то отношения, потому что мне надо писать
о Финляндии, об этой прекрасной стране, о которой я ничегошеньки не знаю, но
которая, по моему предположению, повсеместно охвачена мобильной телефонной
связью, и я ведь одинокий человек, я сам выбрал одиночество, но если ей не
все равно и мне не все равно, что ей не все равно, значит, между нами есть
отношения - хотя для них нет ни времени, ни повода, они есть, и она спасает
меня от водной пучины, сильной своей рукой - временно, как нужно отмстить, -
потому что никого нельзя спасти раз и навсегда, можно только купить
отсрочку, под конец вода все равно останется победителем, но на этот раз она
спасает меня, кто бы она ни была.
Я лежу в доме на диване, в задней комнатке домика на краю автомобильной
площадки; должно быть, я немного поспал; может быть, свалился на пол, - не
помню, как и что случилось, но, как бы там ни было, это говорит в мою
пользу, думаю я; со мной редко случается что то такое, что говорило бы в мою
пользу, так что непонятно, с какой стати я тут лежу на чужом диване, в чужой
комнате, не в состоянии вспомнить, что такое со мной случилось, говорящее в
мою пользу. Очевидно, я потерял лицо, думаю я; если так, то хорошо, что я не
японец или не финн, иначе я бы, наверное, пустил себе пулю в лоб, как только
проснулся; даже представить невозможно, что вот я потерял лицо, не глядя
вытащил пистолет и прострелил себе голову; но я то норвежец; мы, норвежцы,
тоже не любим терять лицо, но все же не принимаем это так близко к сердцу,
как восточные народы, нам это не нравится, но мы от этого не стреляемся, мы
только замыкаемся в себе и отправляемся в одиночестве бродить по лесу,
иногда мы так бродим несколько дней, и все таки это лучше, чем застрелиться,
думаю я. Сейчас надо встать и уйти в лес, надо переходить случившееся,
избыть в ходьбе унижение, мне надо переходить потерю лица; я пытаюсь встать
и тут замечаю, что кто то укрыл шерстяным одеялом, кто то обо мне
позаботился и незаметно укрыл одеялом; я вылезаю из под одеяла и откладываю
его в сторону, начинаю вставать, но на меня нахлынула такая усталость, а тут
входит она, та самая, кто бы она ни была, и спрашивает, проснулся ли я. Да,
проснулся; я тут, должно быть, немного вздремнул, говорю я. Да, ты поспал,
говорит она. Это, наверное, оттого, что я провел ночь в лесу. Конечно
оттого, говорит она. Но я подумал, что мне пора идти, говорю я; но она,
кажется, не согласна, что мне пора; она говорит, чтобы я еще немножко
полежал, и я тоже подумал, почему бы, правда, не полежать; раз она говорит,
чтобы я еще полежал, наверное, она права; и она снова уходит, потому что там
кто то пришел забирать свою машину и ей надо набрать номер его машины и
выдать ему жетон, а я пока уж лучше полежу. В лесу то я и раньше бывал, лес
я достаточно повидал, так что лучше я полежу и повспоминаю, как я раньше
ходил в лес; иногда я подолгу бродил в лесу, ходил в дальние походы, но
лучше так, чем стреляться, подумалось мне снова, и гораздо лучше, чем
втыкать себе в живот нож и потом его поворачивать; это поворачивание ножа
вызвало у меня, как я заметил, особенно неприятное ощущение. Как будто мало
было пырнуть себя ножом! Так нет же, этим японцам - вот ненормальные! -
требуется еще, чтобы этим ножом как следует пошуровали туда и сюда.
Лежание на диване в конторе дорожно транспортного управления означает
перемену; для меня это перемена. Очень заметная перемена, можно сказать.
Нормально для меня было бы сидеть сейчас дома и писать брошюру, писать про
Финляндию; что то я совсем забыл про Финляндию, а именно Финляндия должна бы
сейчас занимать мои мысли. Прошло уже несколько часов с тех пор, как я в
последний раз вспоминал про Финляндию, а мне следовало бы сидеть дома и
тюкать по клавиатуре, а я вместо этого лежу на диване в конторе дорожно
транспортного управления и, кажется, уже опять засыпаю, я то сплю, то
просыпаюсь, точно в бреду, и вместо того, чтобы думать о Финляндии, думаю об
этой женщине, о той незнакомой женщине, которая меня уложила на диван и
прикрыла шерстяным одеялом, потому что кто же еще, как не она, меня уложил,
думаю я, вряд ли это сделал ее коллега, вредный курилка, который вчера хотел
меня обслужить, откуда иначе одеяло и все такое, за этим стоит не кто иной,
как она, а я даже не знаю ее имени; тут я немножко пофантазировал о ней,
лежа на диване, это же неизбежно, не в смысле сексуальных фантазий,
сексуальные тут совершенно ни при чем, секс ведь текуч, а я фантазирую о
том, кто она такая; у нее темные волосы, и я называю ее Мерседес, потому что
если уж суждено завязаться отношениям, то мне хотелось бы, чтобы ее звали
Мерседес и чтобы ее предки происходили из дальних стран, пожалуй даже из
Южной Америки, а ее назвали Мерседес, потому что ее отец любит машины, он и
ее приучил любить машины, поэтому она и стала работать в дорожно
транспортном управлении, на коммунальной площадке для брошенных автомобилей,
где можно видеть много разных машин, и набирать на клавиатуре автомобильные
номера, и выдавать жетоны, и ведь это - отношения, а отношения текучи, но уж
коли нельзя обойтись без текучки, то лучше, чтобы они завязывались с такой
женщиной, которую зовут Мерседес и которая как можно сильнее отличалась бы
от меня: у нее, например, должна быть большая семья, которая о ней
заботится, куча отцов, и матерей, и племянников, и дядюшек, и тетушек, и я
стану членом этой семьи, так что они не дочь потеряют, а приобретут еще
одного сына, а потом будут потрясающие совместные трапезы и сплошной
магический реализм с утра и до ночи.
Когда я снова проснулся, она сидела на стуле возле дивана. Ну вот ты и
проснулся, говорит она, как раз вовремя; я кончила работу и могу уходить,
так что тебе тоже пора идти, и вот тебе жетон. Она кладет жетон на стол, по
сама не встает, давая мне время проснуться и сообразить, что к чему. Похоже,
я проспал целый день, говорю я. Наверное, ты очень устал, говорит она. Это
потому что все течет, говорю я. А сегодня утром чаша - та самая чаша, о
которой мы всегда вспоминаем, - переполнилась, а я пытаюсь остановить поток,
а это нельзя делать безнаказанно, поэтому я устал, говорю я. Понимаю,
говорит она, но я не думаю, что она меня поняла, просто так принято
говорить, это расхожая фраза, которой мы бросаемся походя каждый день, - мы
говорим, что понимаем, тогда как в действительности ничего не поняли, а
зачастую нам все настолько неинтересно, что мы и не хотим ничего понимать, а
говорим, что понимаем, а на деле это ложь, не я один прибегаю ко лжи, все
так поступают, например когда говорят, что понимают, хотя на самом деле
ничего не понимаем, вот и она только что это сказала. Что ты понимаешь? -
спрашиваю я. Я понимаю, что ты устаешь оттого, что текучка захлестывает,
говорит она, я тоже устаю оттого, что захлестывает. А разве она
захлестывает? - спрашиваю я. В этом то весь вопрос, потому что если она не
захлестывает, то очень легко сказать, что я, дескать, понимаю, как другие
устают от текучки, но если она захлестывает, то захлестывает, и тогда
человек сам от нее устает; так как же - есть она или нет? Конечно же есть,
говорит она. Немножко течет или захлестывает? - спрашиваю я. Довольно таки
сильно захлестывает, говорит она. Чертовски сильно хлещет? - спрашиваю я.
Сейчас как раз чертовски сильно, говорит она. Так и хлещет сейчас, чертовски
хлещет, но я надеюсь, что когда нибудь этому наступит конец. Никогда этому
не будет конца, говорю я, потому что текучесть - основное состояние всех
вещей, их первооснова, потому что для природы естественным является текучий
баланс, но только не для нас, не для человека, говорю я; мы приучили себя
говорить, что нас радуют перемены, для того чтобы не захлебнуться, мы сами
себя пытаемся обмануть, говоря, что перемены нас радуют, тогда как на самом
деле они нас совсем не радуют; изменения изменениям рознь, говорит на это
она, кто бы она пи была, бывают хорошие изменения и бывают плохие, точно так
же как разлив бывает хороший и бывает плохой, задача в том, чтобы попасть в
хорошую струю, говорит она; надо только попасть в хорошую струю, повторяет
она, зачем же бояться хорошего, правда? Я не понимаю, о чем она говорит, и
меня опять одолевает усталость. Хороший разлив - - плохой разлив, какая то
там струя, о чем это? - думаю я, сидя на диване в конторе дорожно
транспортного ведомства. Поток есть поток, и он несет изменения, а в
изменениях нет ничего хорошего, это всегда плохо, рассуждаю я с глупой
категоричностыо, потому что она задела меня за живое. И почему это она,
скажите на милость, вдруг решила, что потоп когда нибудь прекратится?
Вот Бима захватил поток, говорит она. Захватил Бима? - спрашиваю я. Да,
захватил Бима, говорит она. Я вовремя удержался, чтобы не сказать "понимаю",
на самом деле я ведь не понял, я бы солгал, если бы сказал "понимаю". А кто
такой Бим? - спрашиваю я. - Он лошадь? Если он лошадь, я готов усомниться в
правильности этого высказывания. С лошадьми этого не бывает, уносит людей;
вот если Бим не лошадь, тогда, конечно, другое дело, если только он не
собака или другое какое то животное. Бим не лошадь, говорит она. Если бы он
был лошадью! Бим - это мой брат, так что можешь мне поверить, что его
захватило и понесло в потоке. Так, значит, Бима понесло? - снова спрашиваю
я. Бима уже давно уносит. Понимаю, говорю я. Это - ложь, но я чувствую, что
как раз тут маленькая ложь вполне уместна и даже необходима, таковы
условности общения, они требуют, чтобы я произнес именно это для поддержания
разговора и поддержания возникших отношений; я должен был погладить по
шерстке, вот я и сказал, что понимаю, хотя на самом деле из того, что она
говорила, ничего невозможно было понять; я знаю только то, что Бим не
лошадь, а ее брат и что его захватило и унесло потоком.
Я повез ее домой на машине. Ей давно уже пора было быть дома, но, пока
я спал на диване и пока очухивался, она из за меня пропустила свой автобус,
так что самое меньшее, что я мог сделать, - это хотя бы отвезти ее домой. Ей
надо скорее домой к Биму. Бим ждет. Вообще то, мне некогда, я все время
помню, что дома меня ждет Финляндия; Финляндия с нетерпением ждет, чтобы я
наконец вернулся и снова занялся ею, принял бы ее в свои любящие объятия,
думаю я, ведь время так и бежит, дни проносятся стремительным потоком, а
информация о Финляндии все еще не появилась на свет; надо подхлестнуть себя,
думаю я, ведь я терпеть не могу авралы, я люблю работать в хорошем ровном
темпе, выдавая по нескольку страниц в день, равномерно и добросовестно, то
есть работать методично, а авралы - это работа на и: и юс, при авральной
работе ты тонешь в пучине, провались она ко всем чертям, авральная работа.
Между тем мы уже приехали в один из городов спутников рядом с Осло, и я
остался сидеть в машине, дожидаясь, пока она сбегает наверх в квартиру
проверить, дома ли Бим. На всякий случай она попросила меня подождать,
предчувствуя, что Бим не стал ее дожидаться и отправился шататься по улицам
и теперь он может быть где угодно. Я понял, что они живут вдвоем. Бим и она.
Надо будет спросить у нее, как ее зовут; надо не забыть спросить об этом.
Они остались без родителей, так она сказала, но "остались без родителей"
можно понимать по всякому: может быть, родители куда то уехали, например на
Канарские острова, или они психически больны, или спились, по в данном
случае это означает, что они умерли, то есть оставили детей самым
бесповоротным образом, думаю я, вероятно, и самым чистым, потому что если уж
ты мертв, так, значит, мертв, тебя нигде нельзя встретить, с тобой никак
нельзя связаться, ты недоступен в самом окончательном смысле, то есть тут
вообще не о чем говорить, смерть окончательна в самом бесповоротном смысле,
она - хозяин барин, и она так соблазнительно легко протекает мимо нас,
смерть - сама текучесть, и она пугает меня больше, чем что бы то ни было,
больше, чем даже вода, потому что вода - это одновременно и жизнь и смерть,
и я боюсь и того и другого, ведь они одинаково текучи, так что ее родители
умерли, а смерть - хозяин барин, и в каком то смысле ты тоже станешь хозяин
барин, когда умрешь.
Бима нет дома. Она спускается ко мне и говорит, что Бима нет дома, и
спрашивает, не мог бы я поехать с ней поискать его. Поискать Бима? Ну что ж,
почему бы не поискать! Вот только моя брошюра! - думаю я. Я как раз взялся
за один текст, говорю я, и немного зашиваюсь с работой. Какой текст? -
спрашивает она, и я говорю, что работаю над текстом о Финляндии; я сказал
именно "текст", потому что это оставляет вопрос открытым; "текст" звучит
хорошо:
я пишу текст о Финляндии, но, ясное дело, раз Бим куда то подевался, то
надо искать Бима, а Финляндия никуда не денется, Финляндия в лес не убежит;
кстати, отмечаю я про себя, делаю заметку на память, это тоже одно из
свойств, присущих Финляндии, - Финляндия не подведет, она всегда там, где ты
ожидаешь ее найти, она никуда не убежит, а спокойно стоит на своем месте,
полагаясь на милость тектонических плит под земной корой; в сущности, в этом
она ничем не отличается от всякой другой страны, но все же пребывает в
относительном покое, она никуда не плывет, такое качество само по себе уже
делает ее достаточно притягательной для путешественников, думаю я; и в то
время как меня несет течение, и Бима, и многих других несет течение,
Финляндия не плывет. "Посетите страну, которая никуда не уплывет" - такие
слова можно бы написать на плакатах, выставленных в витринах туристических
бюро. "Посетите страну, которая пребывает в покое". А вот Бим в покое не
пребывает, и его надо разыскать, и я размышляю про себя, что никому не будет
большого вреда, если я потрачу немного времени, чтобы помочь его сестре в
поисках брата, помочь сестре, имени которой я даже не знаю. Кстати, как тебя
зовут? - спрашиваю я. И она говорит мне, как ее зовут, только берет с меня
обещание, что я больше никому не скажу, потому что она не хочет
растрезвонить об этом на весь свет, чтобы каждый встречный поперечныи знал
ее имя; по моему, это неплохо, поскольку тоже своего рода принцип; мне
нравится, когда у человека есть свои принципы; теперь я узнал, как ее зовут,
но я обещал, что никому этого не скажу, могу только сказать, что у нее
красивое имя. Мы объезжаем окрестности здешнего торгового центра, где
находится почта, парикмахерская, продовольственный магазин и киоск - словом,
все, что обычно можно найти в любом торговом центре нашей страны, но Бима
нигде не видно, и его сестра, то есть она - надо придумать, как мне ее
теперь называть, назову ка я ее просто Сестрой, вот и вся недолга, - так вот
Сестра подозревает, что он уехал па электричке в город и шатается там один
шш н компании со своими дружками, с нехорошими дружками, которые, по ее
словам - по словам Сестры, - сбивают его с толку и внушают ему всякие
глупости, а он плывет по течению, причем явно не в том направлении, Сестре
это не нравится, но она вынуждена пока скрепя сердце мириться: попробуй
помешай брату, да вообще любому человеку, делать то, что он хочет, вряд ли
из этого выйдет толк, потому что каждый движется туда, куда его тянет; а уж
куда его занесет нелегкая, к чему прибьет, никогда не известно; так что,
нравится нам это или не нравится, жизнь нас не спрашивает и все поворачивает
по своему, и, сколько ни бейся, она всегда найдет лазейку, как нас обмануть
и повернуть дело по своему, чтобы мы пошли
по той дорожке, которую она для пас выбрала; кто то называет это
судьбой, по к черту судьбу, на самом деле мы сами виноваты, думаю я; Сестра,
та во всем винит нехороших приятелей, но я считаю, что виноват сам Бим;
обстоятельства тоже, конечно, имеют какое то значение, но до известной
степени, а главное дело в самом Биме, точно так же как в моем случае дело во
мне, а в случае Сестры - дело в ней, если уж говорить о том, кто виноват и
почему наша жизнь складывается так, а не иначе; я, например, сам виноват в
том, что мою машину забрали на штрафную площадку, и я это хорошо сознаю,
хотя мне это неприятно, виновато мое легкомысленное отношение к ╖ 12 Дорожно
транспортных правил, и одиночество я сам выбрал, потому что все остальное -
хлябь текучая, одиночество же хотя по своему тоже текуче, но оно течет себе
потихоньку, пускай это ни к чему меня не приведет, пропади оно пропадом, это
одиночество, но тут я по крайней мере, как уже говорилось, хотя бы знаю, что
сам это выбрал.
Мы все ездим, ищем Бима. В библиотеке Дейкмана его не нашлось; туда он,
по словам Сестры, часто заходит; нет его и в большом торговом центре у
железной дороги; словом, нигде его нет; но мы не сдаемся; и день уже
клонится к вечеру, а мы все кружим по одним и тем же местам, и Сестра
рассказывает мне о Биме. Он был жизнерадостным мальчиком, пока они вдруг не
остались одни; родители погибли в автомобильной катастрофе по дороге в
летний домик у озера Эйереи, которое является частью системы проточных озер,
в бассейне Гломмы - самой большой реки Норвегии и бесконечно длинной, как
голодный год, и уж настолько полноводной, что мне даже думать не хочется,
сколько там воды, она течет и плещется и время от времени неожиданно выходит
из берегов, разрушая все, что только возможно, на своем пути, но это и
понятно, как никак река, а реки - это вода, а вода несет изменения, и
похоже, что это уже звучит как постоянный припев, я сочинил песню с
припевом, а припев должен повторяться через одинаковые промежутки между
куплетами, припеву положено повторяться, и с какой стати мне нарушать закон
жанра, а там, глядишь, начнется еще один куплет, и со временем, как знать,
получится песня для хора; однако брат и Сестра остались без родителей, и
тогда Сестре, которая уже несколько лет как отделилась и жила
самостоятельно, волей неволей пришлось вернуться в отчий дом, чтобы
заботиться о Биме; вообще то, она была студенткой, она и сейчас студентка,
но пошла на работу, чтобы обеспечивать себя и Бима; учение пришлось
забросить, ее специальность география; география, в моем представлении,
занимается картами, глобусами, расположением тех или иных объектов по
отношению друг к другу; я подумал и впервые понял, что география включает в
себя очень много разного, и Сестра, наверное, знает уйму таких вещей, о
которых я даже не подозреваю, и, весьма вероятно, у нее есть запас сведений
о Финляндии, отмечаю я мысленно, так что можно порасспрашивать ее при более
удобном случае, так как сейчас она рассказывает о Биме. С тех пор как они
остались без родителей, Бим так изменился, что его просто не узнать. Сестра
старалась проводить с ним как можно больше времени, но ей нужно было ходить
на работу, и Бим был подолгу предоставлен сам себе, он начал пропускать
школу и познакомился с людьми, которые внушили ему всякие глупости,
последнее она повторяет уже во второй раз, это тянется давно, говорит она. А
что значит - давно? - спрашиваю я, но она не ответила, а вместо этого
просит, чтобы, когда мы найдем Бима, я не называл бы его Бимом. Не называть
Бимом, думаю я про себя; можно, конечно, и не называть, но как лее тогда к
нему обращаться, как то ведь надо его назвать, если с ним можно говорить.
Или он уже и разговаривать не хочет? Вдруг он вообще отказывается говорить.
А он что, не разговаривает? Да нет, разговаривает, отвечает Сестра, по
откликается только на Скарпхедина. Не откликается на свое имя, на Бима, но
откликается, когда его зовут Скарпхедином, понимаешь?
Мы нашли Бима около большого торгового центра у железной дороги. Бим
любит околачиваться возле торговых центров, от мечаю я про себя, либо в
городе спутнике, либо на окраине Осло, либо он сидит в библиотеке или
находится где нибудь на пути из одной точки в другую. Это еще куда ни шло,
думаю я, не так уж и страшно. В какой то момент я испугался, что местом его
прогулок служит весь белый свет, но в действительности оказалось, что оно
ограничено лишь небольшой частью света, очень малой частью, у него лишь
несколько излюбленных точек; разыскивать его - дело, конечно, хлопотное, но
утешает то, что радиус его странствий так невелик, думаю я. Бим оказался
совсем маленьким пареньком, можно сказать мальцом, я бы назвал его мальцом,
если бы случайно обратил на него внимание, встретив на улице, но в глаза я,
конечно, не скажу ему "малец", тем более что он желает называться
Скарпхедином. Сестра вышла из машины и разговаривает с ним; я догадываюсь,
что он не желает ехать домой; рядом с ним стоит компания из четырех пяти
таких же мальцов, но ростом повыше и очень крутых, в грубых ботинках и с
дурацкими ухмылками на лицах; они хохочут над чем то, что он сказал Сестре.
Она рассердилась, выхватила у него сигарету изо рта и потянула за собой под
насмешливый хохот крутых мальцов. Бим и Сестра садятся в машину, и мы едем.
Бим сидит на переднем сиденье, Сестра - сзади. Ты хочешь, наверное,
знать, кто он такой, спрашивает через некоторое время Сестра, кивая в мою
сторону, хотя я что то не заметил, чтобы Бим мечтал со мной познакомиться;
напротив, он всем своим видом показывает нам, что его вообще ничего не
интересует, и уж тем более я. Это - мой знакомый, говорит сестра. Его зовут
Ньяль. Я смотрю на нее в зеркале и вижу она хочет, чтобы я ей подыграл.
Отчего же не подыграть, думаю я. Я не против Ньяля; раз она говорит Биму,
что меня зовут Ньяль, то пускай я буду Ньялем, коли ей так нужно. Вообще,
надо сказать, мы вкладываем в имена слишком большой смысл. Мы связываем с
именем определенные свойства и настроения, но это же глупость, ну ее к
чертям; что одно имя, что другое - никакой разницы; итак, теперь меня зовут
Ньяль. Бим впервые за все время посмотрел в мою сторону. Тебя зовут Ньяль? -
спрашивает он. Ну да! - говорю я. - Меня зовут Ньяль. Хорошее имя! - говорит
Бим. Спасибо! А тебя, кажется, зовут Скарпхедин? Бим оборачивается назад и,
прежде чем кивнуть, бросает быстрый взгляд на Сестру. Тоже хорошее имя,
говорю я, серьезное, оно говорит о стойкости. От моих слов Бим сразу стал
немного выше ростом, не такой уж он непонятный, как мне показалось сначала,
Бим тоже подвержен действию тех психологических механизмов, которые
управляют большинством из нас. Когда нам говорят что нибудь хорошее, мы
сразу становимся немного выше ростом, так уж мы устроены, что в общем то и
неплохо.
Мы с Сестрой сидим на балкончике в квартире, где живут Бим и Сестра, и
ужинаем простыми бутербродами с сыром, запивая их молоком. Бим отказался
ужинать с нами, обидевшись на Сестру за то, что она его приструнила, когда
он вздумал показывать палец компании ребят так называемого иммигрантского
происхождения; это случилось, когда мы проезжали мимо торгового центра,
который Бим упорно называет торговНым центром не потому, что считает это
правильным, а, как мне думается, только для того, чтобы посердить Сестру;
Сестра попадается на эту удочку и сердится на него, она поправляет Бима
каждый раз, как он произносит это слово, а Бим наслаждается тем, что сумел
ее раздразнить. Сейчас он ушел к себе в комнату и занялся компьютерными
играми. Из его комнаты доносятся приглушенные звуки яростной перестрелки.
Сестре сегодня идти в ночную смену, потому что поток арестованных машин
течет непрерывно, они прибывают на площадку даже ночью, потом за ними
приходят хозяева, это постоянным круговорот и круговращение, хотя и не
вечное, отнюдь не вечное, но покамест оно продолжается с неубывающей
скоростью, и Сестра дважды в неделю отсиживает двойную смену, чтобы
подзаработать немного деньжат, - как говорится, лишние деньжата всегда
пригодятся. Так, значит, меня теперь звать Ньяль, говорю я. Сестра
улыбается. Иначе было нельзя, говорит она, ведь Ньяль - это отец Скарпхедина
из саги о Ньяле; Бим прочел ее и с тех пор все время перечитывает; не пойму
я его, он так и глотает книжки, вот прочел сагу о Ньяле, но, кроме того, еще
кучу всяких других книг и в то же время играет в свои дурацкие стрелялки и
водится с этими балбесами, которые внушают ему всякую ерунду, говорит она
вот уже в третий раз. Какую же ерунду они внушают? - спрашиваю я, но она не
вдается в объяснения. Вместо ответа она смотрит на часы и говорит, что ей
пора собираться, но тут такое дело, что мешает одна загвоздка - забрать Бима
с собой на работу не получится, а оставить мальчика одного ей бы тоже не
хотелось. Сестра не говорит прямо, чего она хочет, но я чувствую за ее
словами невысказанную просьбу, отчаянную просьбу; я вижу, что тут есть над
чем хорошенько подумать: я же совсем не знаю эту женщину, эту Сестру, но я
сам сделал так, чтобы мою машину забрали на площадку, потому что мне не
терпелось выяснить, почему она попросила меня ездить осторожно - потому ли,
что я - это я, или потому, что она всем так говорит; ну вот я это узнал, и
это даст толчок к чему то новому. А хочу ли я, чтобы новое началось?
Барометр в голове показывает сухую погоду, никакой воды на мили вокруг, но
вода затаилась и только ждет, чтобы прорвать плотину, плотина может рухнуть
в любой момент, и в воздухе витают перемены, я это ощущаю, я это знаю по
своим снам, сны подготовили меня к этому, но все таки вода есть вода, как ни
крути; с одной стороны, я ездил искать Бима, я съел три бутерброда и выпил
стакана три молока, однако я чувствую, что пока еще могу уйти, ведь меня
ждет Финляндия, Финляндия - это же мой хлеб, и я между делом спрашиваю себя,
случалось ли кому нибудь до меня зарабатывать свой хлеб на Финляндии, ничего
о Финляндии не зная; решив, что такое маловероятно, а раз так, то, значит, я
буду первым, я стану пионером в данной области, и посольство возлагает на
мою будущую брошюру большие надежды, и нельзя разочаровывать людей, я
терпеть не могу приносить разочарование, но очень люблю произвести
впечатление - да уж, впечатление производить я люблю больше всего. Дело в
том, что этот мой текст о Финляндии, говорю я, работа спешная и довольно
таки напряженная; говорю и сам слышу, что получается как то неубедительно,
что, в сущности, я уже согласился присмотреть за Бимом. А что это за текст?
- спрашивает Сестра. Текст для брошюры. Я делаю брошюру о Финляндии, по
заказу финского посольства, пишу текст и подбираю иллюстрации, сканирую,
соединяю все в единое целое; получая заказ, я выступаю, так сказать, в
качестве тотального мультимедийного подрядчика, мои заказчики получают сразу
весь пакет услуг, им достаточно позвонить по одному номеру; кстати, надо бы
сделать это девизом моей фирмы: "Достаточно позвонить по одному номеру";
хотя, казалось бы, нетрудно позвонить и по нескольким номерам, но людям
почему то больше нравится, чтобы все по одному номеру; думают - надо же, как
просто! Тут я делаю мысленную заметку, что надо будет добавить эти слова к
моему логотипу - "Достаточно позвонить по одному номеру". Я могу тебе
помочь, говорит Сестра. Если ты посидишь до утра с Бимом, я помогу тебе с
текстом о Финляндии, получится баш на баш, и мы будем в расчете. Стоит ли
стараться ради того, чтобы быть в расчете, думаю я, и великодушно заявляю,
что я присмотрю за Бимом и без того, чтобы ты мне помогала; но я с
удовольствием тебе помогу, говорит она, я кое что знаю о Финляндии; я так и
думал; и когда такие, как она, говорят "немного", это на самом деле значит,
что много, женщины часто себя недооценивают, в то время как мужчины часто
переоценивают себя, из за этого я и попал в переплет, взявшись писать
брошюру о Финляндии, хотя никогда ничего про Финляндию не знал, и тем не
менее я вопреки всякому здравому смыслу решил, что все у меня прекрасно
получится, тогда как она, Сестра, никогда не согласилась бы взяться ни за
какую брошюру, не зная досконально всего, что только можно знать по
предложенной теме, и раз уж она говорит, что немного знает о Финляндии,
значит, она знает много, думаю я, в лице Сестры я напал на замечательный
источник информации о Финляндии, ничуть не хуже кронпринца, но кронпринц
недоступен, и я понимаю, что Сестра - это мое спасение. Ладно, ступай,
говорю я. Я тут побуду до твоего возвращения. Присмотри, чтобы Бим лег
спать, говорит она. Не позволяй ему всю ночь сидеть за компьютером или
читать, он должен выспаться, а то, если не выспится, он не пойдет завтра в
школу, а опять отправится к своим обалдуям, которые внушают ему всякие
глупости, - вот уже в четвертый раз про глупости. Не волнуйся, он ляжет
спать. Сестра ушла на работу, а я включил телевизор; там, как всегда,
развлекательная программа, а я не хочу развлекаться, развлечение тоже
текучка, тоже вода, а мне нужны твердокаменные факты, факты о Финляндии, но
ни на одном из каналов не показывают ничего подобного; наверное, потому, что
из этого не извлечешь денег, даже по Норвежскому государственному радио не
сообщают сегодня никаких фактов, относящихся к Финляндии, потому что этот
канал тоже все больше гонится за рейтингом; теперь им мало показать хорошую
передачу, ведь хорошим считается только то, что понравилось очень большому
числу зрителей, а то, что нравится многим, редко бывает по настоящему
хорошим, и это факт, это не элитарное мышление и не снобизм, а именно факт;
может быть, по Норвежскому государственному каналу классической музыки
сегодня передают Сибелиуса, но это не в счет: Сибелиус - это не факты о
Финляндии, Сибелиус - это вода, Сибелиус - это брандспойт, и передавать
музыку Сибелиуса - все равно что нагнетать воду в жилые дома и квартиры. Тут
ко мне выходит Бим, садится на другой конец дивана и спрашивает, правда ли,
что меня зовут Ньяль. Ну это как посмотреть, говорю я, не совсем правда, но
и не совсем ложь, а так -где то посреднике между черным и белым, в той серой
зоне, в которой он сам может называть себя Скарпхедином. Так почему же -
Скарпхедин? - - спрашиваю я. Чего же тут непонятного! Скарпхедин - это сила!
- говорит Бим. Но он, помнится, сгорел в доме? - спрашиваю я; я ведь тоже
читал сагу о Ньяле, как же иначе, недаром ведь я отучился столько лет в
университете, так что набрался кое каких знаний; если уж ты наметил для себя
работать в области СМИ, приходится считаться с тем, что там немалые
требования, надо заслужить право на свою долю власти, чтобы удостоиться
такой чести, и сага о Ньяле входит в число обязательных требований, так что
я отлично помню, как сгорел Скарпхедин вместе со своим отцом Ньялем и
матерью Бергторой, женой Ньяля, и многими другими людьми, они там все скопом
сгорели в доме, и всех их не стало; кто то, как помню, поджег их дом из
мести, в те времена вообще очень носились с местью, и если не получалось
отомстить иначе, то не зазорно было и дом спалить вместе с людьми, а всех,
кто выскакивал из огня, без лишних сантиментов зарубили топором. Сначала
делались какие то попытки решить дело мирным путем, это нужно отметить, но,
когда они увидали, что прийти к соглашению и примириться не получилось, им
оставалось только взяться за оружие и устроить поджог. Скарпхедин сгорел,
это правда, говорит Бим, но все равно он молодец. Бим идет в свою комнату,
возвращается с сагой о Ньяле и читает мне вслух. "Теперь надо назвать
сыновей Ньяля, - читает он. - Старшего из них звали Скарпхедин. Это был
человек рослый, сильный и искусный в бою. Плавал он, как тюлень, и не было
ему равных в беге. Он был решителен, бесстрашен и остер на язык, но обычно
сдержан. Волосы у него были русые и курчавые, глаза зоркие, лицо бледное,
черты лица острые, нос с горбинкой, челюсти, выдающиеся вперед, и несколько
некрасивый рот. Однако вид у него был очень воинственный" , - читает Бим. И
его боялись, говорит Бим. Он, правда, погиб в огне, но погиб гордо, ты
понимаешь? Бим полистал книгу и отыскал другой отрывок, который он хотел мне
прочитать. Это рассказ о том, как пришли сыновья Сигфуса, чтобы расправиться
с Ньялем и его сыновьями. Они пришли мстить за убийство, поясняет Бим, они
подожгли дом, и тут Коре говорит, чтобы Скарпхедин выходил, но Скарпхедин
говорит, чтобы сначала выходил Коре, и Коре вышел, а когда Скарпхе дин хотел
тоже выйти, балка под ним обвалилась, и крыша рухнула, и тогда Скарпхедин
решил, что ему суждено сгореть и так тому и быть. Вот послушай, говорит Бим
и читает:
"Гуннар, сын Ламби, вскочил на стену и увидел Скарпхедина. Он сказал:
- Ты, кажется, плачешь, Скарпхедин?
- Нет, - ответил тот, - но глаза и впрямь
пощипывает. А ты, кажется, смеешься?
- Конечно, - говорит Гуннар. - И я ниразу не смеялся с тех пор, как ты
убил Траина на Лесной Реке.
Скарпхедин сказал:
- Вот тебе на память об этом.
Он вынул из кошелька зуб, который выбил у Траина, и бросил его в
Гуннара. Зуб попал ему прямо в глаз, так что глаз вытек на щеку, а Гуннар
свалился со стены" .
Бим закрыл книжку и глядит па меня, давая мне время прочувствовать
услышанное. Я киваю. Да, выдающаяся была личность, говорю я. Ты согласен? -
спрашивает Бим.
Потому я и выбрал имя Скарпхедин, говорит Бим. Ведь Скарпхедин из всех
первый. А почему бы тебе не остаться при своем первоначальном имени? -
спрашиваю я. Ну кому нужно такое имя, как ты не понимаешь! Я киваю, а сам
думаю, что механизм этого процесса, который кончился тем, что Бим выбрал
себе имя Скарпхедин, трогательно прост. Его зовут Бим, и в реальной
действительности у него нет ни малейшего сходства со Скарпхедином. Если
Скарп хедин рослый и сильный, то Бим маленький и щупленький, если Скарпхедин
плавает, как тюлень, и в беге ему нет равных, то Бим плавает по щенячьи и
бегает медленно и косолапо, как щенок, если Скарпхедин решителен и смел, то
Бим нерешителен и несмел, если у Скарпхедина глаза зоркие и черты лица
острые, то у Бима глаза обыкновенные и черты лица детские, если Скарпхедин
обычно был сдержан, то Бим обычно не умеет сдерживаться, и, наконец, что
немаловажно, Скарпхедина зовут Скарпхедином, а Бима Бимом; и тут нельзя не
признать за Бимом некоторой правоты, потому что имя у нсмх) действительно
странное. Наверное, понадобилось вмешательство каких то загадочных сил,
чтобы ребенка назвали Бимом. Единственное, что их объединяет, - это,
кажется, острый язычок, что, очевидно, и послужило отправной точкой для
последующей идентификации, подумал я, с этого она началась и развилась затем
до нынешнего состояния только по той причине, что Биму хотелось быть похожим
на такого человека и потому что Биму ужасно не хотелось быть самим собой,
быть Бимом.
Бим запасся бутербродами и теперь жует перед телевизором, то и дело
переключая каналы. Сестра сказала, чтобы ты ложился спать, говорю я немного
погодя. Сейчас уже довольно таки поздно, не пора ли нам ложиться? А где ты
ляжешь? - спрашиваетон, и я отвечаю, что лягу спать в столовой на диване.
Вообще то, я не чувствую особой усталости, так как полдня провел лежа на
таком же диване, на диване в домике дорожно транспортного управления, но,
если так надо, чтобы уложить Бима, я готов снова лечь; лежа я могу
обдумывать будущий текст о Финляндии, прикидывать, как его лучше построить,
это даст мне ощущение, что я занят делом, работаю, а значит, не теряю
времени зря.
Спокойной ночи! - говорит Бим, идет в ванную и затем уходит к себе в
комнату. Спокойной ночи и хороших тебе снов! - говорю я. В наступившей
тишине я думаю о Финляндии.
Финляндия - это страна, которая в процентном исчислении выделяет самую
большую долю национального бюджета на искусство и культуру, отмечаю я
следующий пункт, потому что об этом я где то читал, это не мои домыслы, а
прочитанные где то сведения, и, раз так пишут, это должно соответствовать
действительности, поэтому я буду исходить из предположения, что это правда.
И что же этот факт говорит нам о финнах? - записываю я в виде риторического
вопроса. Риторические вопросы тут очень уместны, поскольку я должен
построить связную цепочку аргументов, которые приведут к запоминающемуся
выводу, и если подвести к нему ловко и изящно, то он навсегда запечатлеется
в памяти тех счастливцев, которые его прочтут. Так о чем же говорит тот
факт, что финны выделяют столь значительную часть общественных денег на
культуру и искусство? - повторяю я свой вопрос. Ведь что такое искусство и
культура? И нужны ли они нам? Тут надо придумать какой то хитроумный ход для
положительного ответа, чтобы читатель не мог не согласиться с тем, что
тратить большие деньги на искусство и культуру - это очень правильно, и так
подать эту мысль, чтобы всем стало ясно, что в этом отношении к искусству и
культуре выражается особая черта финнов, что эта черта свойственна финскому
характеру. Это пишется с расчетом на любителей культуры и искусства, чтобы
они, прочитав брошюру, почувствовали острое желание поехать в Финляндию. Но
я ведь еще не имею ни малейшего представления о том, что же такое искусство,
напоминаю я себе и отмечаю, что над этим надо будет подумать и также
включить в брошюру, так как всякая хорошая брошюра должна стремиться к тому,
чтобы дать точное определение того, что же такое искусство, в особенности
это относится к брошюре о Финляндии - стране, где искусство и культура
достигли небывалого расцвета и где тратятся громадные средства на
поддержание леса, а также/будем надеяться, и подлеска, на поддержку деятелей
искусства и культуры. Только передовая страна, отмечаю я дальше, только
читающая и развитая страна, знающая этих деятелей и достигшая высокого
уровня процветания, может понимать необходимость таких расходов и тратить
большие средства на поддержку искусства и культуры. Разве не предпочтет
каждый провести отпуск в развитой стране, вместо того чтобы поехать в
отсталую страну, которая тащится где то в хвосте и где люди живут по
отжившим правилам: око за око и зуб за зуб? Это надо взять на заметку. Да и
найдется ли какая нибудь другая страна, которая дала нам так много за
последние сто лет, как Финляндия? - спрашиваю я себя. Ведь Финляндия
подарила нам Нокию, она подарила нам Микку Хаккинена, который участвует в
"Формуле 1" и ездит так чертовски здорово, Финляндия подарила нам
замечательную архитектуру, знаменитую вазу и несколько фильмов, целый ряд
очень приличных фильмов, кое какие книги и Маримекко - Маримекко, черт
возьми! Наконец то вспомнил! Я же знал, что то такое еще было, но никак не
мог сообразить что! Маримекко - одежда в полосочку для детей и для взрослых,
таких ярких цветов, что, глядя на них, так и хочется воскликнуть: вот черти
полосатые! Но пускай себе кто хочет - тот кричит, ну их всех! И как же это я
чуть не дал такого маху - столько времени работаю над брошюрой о Финляндии,
а про Маримекко ни разу не вспомнил. Вот оно, что еще подарили нам финны! У
меня у самого лежит дома в шкафу такой свитер, вот завтра, как вернусь,
сразу его с утра и надену, думаю я, первым долгом достану из шкафа и надену
мой свитер в синюю и голубую полоску. Да это же цвета флага, финского флага,
осенило меня вдруг. Подумать только - у меня лежит свитер в финских
национальных цветах, а я совершенно непростительным образом забыл надеть его
сразу, в первый же день; надо было надеть его, когда я ходил в финское
посольство, тогда мне уж точно дали бы этот заказ, тут бы уж никто не
сомневался, кто самая подходящая кандидатура для этой работы, я и есть
подходящая кандидатура, раз я ее получил, но сомнения все же были, это
чувствовалось, переговоры затягивались, финны меня проверяли, расспрашивали,
значит, были у них сомнения, а я терпеть не могу сомнений, потому что
сомнения - это текучесть, а я люблю все прочное, как, например, горы, хотя и
горы иногда обрушиваются каскадом камней, как это было, например, когда
начальники талибов приказали взорвать простоявшие пять тысяч лет огромные
статуи Будды в Афганистане, им не нравится, когда делают изображения богов;
они вообще по любят изображений, им, можно сказать, правится, когда все один
к одному; они хотят, чтобы карта была того же размера, что территория; они
признают Бога, но только самого Бога, без изображений, поэтому они взрывают
горы, вызывая во мне чувство неуверенности, ведь горы не текут, как вода, а
тут получается, что все меньше остается нетекучих вещей и все больше
делается текучих, и скоро абсолютно все потечет, и, чтобы подтолкнуть этот
процесс, афганцы взрывают горы. С ума они посходили, что ли! Зато в
Финляндии мало гор, совсем немного. Понятно, что для большинства норвежцев
это недостаток. С точки зрения норвежцев, лучше, когда много гор, раз в
Финляндии нету гор, вообще не стоит о них не упоминать в брошюре, отмечаю я
на будущее; уж коли горы так важны для норвежцев, а в Финляндии гор мало,
то, поняв, что в Финляндии горы практически совсем отсутствуют, норвежцы еще
призадумаются, прежде чем ехать в отпуск в Финляндию, по если они не будут
этого знать, то могут поехать, размышляю я, потому что, как говорится, чего
не знаешь, от того и голова не болит, хотя, что до меня, я с этим не
согласен, есть много чего такого, от чего может болеть голова, хотя мы не
догадываемся о причине, однако, раз это вошло в поговорку, мы тоже ее
повторяем, она подходит к этой ситуации, и если я ничего не напишу в брошюре
про горы, меня нельзя будет обвинить в их отсутствии, и нечего на меня
пенять, еще чего не хватало, я же еще на свет не родился, когда образовалась
Финляндия, это произошло без меня, так с меня и взятки гладки, главное -
обезопасить свои тылы, чтобы в любую минуту можно было улизнуть или просто
повернуть в обратную сторону, это вообще хорошо, когда можешь повернуть
назад или хотя бы знаешь, что у тебя всегда остается такая возможность. Но
лучше всего - улизнуть.
Бим не спит. Все это время у него в комнате было тихо, но сейчас до
меня донеслись оттуда какие то звуки, и я встаю, чтобы выяснить, в чем дело.
Подойдя к двери, я постучал; я нарочно сначала стучусь, потому что
насмотрелся кинофильмов и телесериалов про то, как подростки переживают,
когда родители приводят домой своих новых любовников, и хотя мы с Сестрой
никакие не любовники, я не исключаю того, что Бим мог так решить, и эти
мысли вызвали у него ревность, удивление, обиду - мало ли как это могло
повернуться в голове подростка, подумал я и потому сначала постучал,
показывая ему, что уважаю его личную территорию и жду, когда он разрешит мне
войти, если он не против, а если он против, я не буду настаивать, а лучше
вернусь к себе па диван и продолжу работу над заметками о Финляндии, у меня
еще уйма работы, есть еще уйма вещей, на которые я не успел обратить
внимание или как то затронуть, большей частью, вероятно, таких, которых
лучше всего и не знать; стучась к Биму, я как бы говорю ему: "Привет,
дружище! Я пришел с миром!" Наконец Бим откликнулся; получив разрешение, я
открываю дверь и вижу - Бим в одних трусах сидит перед компьютером. Он
играет в мотоциклетные гонки - забава невинная и одновременно, как я об этом
читал, развивающая моторику руки и способность разрешать проблемы в других
областях жизни; я не разделяю скептического отношения к компьютерным играм,
не раз деляю и хочу ясно дать понять это Биму, чтобы он знал мою позицию.
Интересно! - говорю я. Но слово выбрано неудачно. Кто же так делает: войти в
комнату подростка и сказать "Интересно!" Подросток на это подумает: "Иди ты
со своим "интересно"!" Надо было выбрать другое слово, но что сказано-то
сказано. Я присаживаюсь на кровати и гляжу, как он играет. У него неплохо
получается. Он участвует в мотокроссе через пустынную местность, соревнуясь
с группой других мотоциклистов. Бим не захватил лидерство, но занимает
хорошее второе или третье место. Ты классно водишь, говорю я. Бим кивает и
спрашивает меня, не хочу ли я тоже попробовать, я тотчас же соглашаюсь, тут
нельзя отказываться, мое согласие - сигнал, что я принимаю его занятие и его
самого, и нет лучшего способа добиться от бунтарски настроенного подростка
привязанности к предполагаемому суррогатному отцу, чем простота и
искренность, - конечно, если они не преувеличенные. Единственное, что от
меня требуется, - это показать себя немножко бестолочью в компьютерной игре,
это, думаю я, надолго скрепит нашу дружбу с Бимом. Бим растолковывает мне,
как надо пользоваться мышью: на газ нажимаешь левой клавишей, тормозишь
правой, а правишь корпусом - одним словом, все делаешь мышью.
У меня дело пошло невероятно здорово. Иначе не скажешь. Через несколько
кругов я вырвался вперед и на бешеной скорости мчался по аризонской пустыне,
прошел уже несколько уровней, маленькая стрелочка в левом нижнем углу экрана
указывает, в каком направлении надо ехать, чтобы выйти на следующий уровень,
на дороге все время попадаются скалы и камни, кактусы и рытвины, а то и
сочетание препятствий, и надо следить, чтобы не наехать на что нибудь такое,
что выбьет тебя из седла, важен также правильный расчет, чтобы хорошо
приземлиться после прыжка, а прыжки бывают сумасшедшие, прямо таки
невероятные прыжки, однако они остаются в пределах реального и подчиняются
естественным законам физики, например закону тяготения, все выдержано в духе
реализма, но в то же время на грани фантастики, как говорится - larger than
life, то есть больше, чем в жизни, это трудно выразить по норвежски,
получается не то, поэтому я и написал эти слова по английски, чтобы как то
передать смысл. Без смысла - никуда. Оказывается, на компьютере я
необыкновенно здорово управляюсь с мотоциклом, и мне это нравится, на Бима
мои успехи явно произвели впечатление, и меня это радует, потому что я люблю
производить впечатление, мне приятно, что Бим меня оценил, он предложил
посоревноваться, и я побил его с разгромным счетом, потому что он несется
очертя голову, лихачит, он еще не видит границ разумного риска; я понимаю,
ом же не водил машину, ездил только на велосипеде, а я на чем только не
пробовал, у меня есть машина и права, в которых записано, что я могу водить
транспортные средства до трех с половиной тысяч килограммов, не забыть бы,
кстати, вовремя возобновить документ до нового года, а то я ведь люблю
водить транспортные средства весом до трех с половиной тысяч килограммов и
не хочу лишиться этой возможности, я люблю водить легкие машинки, вроде
этого гоночного мотоцикла на компьютере, я вообще люблю водить машины, и
легкие, и тяжелые, так что этим, как видно, отчасти тоже объясняется, почему
я так сильно расстроился, когда мою машину третий год подряд уволакивают на
штрафную площадку, я огорчился, что остался без машины, потому что машина
для меня вроде друга, и, может статься, я выбрал не то место в жизни, мне,
может быть, надо было гораздо больше ездить, надо было работать водителем,
мне, может быть, лучше было не брошюры писать, а стать гонщиком, ведь па
машине с мощным двигателем можно проскочить мимо воды, как бы она там ни
разливалась, а тебе хоть бы хны, проехал мимо - и все дела; еще одно
преимущество мотоспорта состоит в том, что там пет никакой информации, есть
только скорость, а скорость - это не информация, скорость - это эмоции, а не
информация, скорость воспринимается другими мозговыми центрами, не теми,
которыми воспринимается информация; когда ты мчишься по Аризоне на
виртуальном гоночном мотоцикле компьютерной игры, да и на настоящем
мотоцикле тоже, у тебя задействованы совсем другие центры, чем те, которые
включаются в работу, когда ты трудишься над брошюрой; в общем, я попал не на
свое место. Да что там свое - не свое! В жизни мы всегда что то выбираем, и
я выбрал брошюры. Хорошее состоит в том, что я получил свою долю той власти,
которой владеют СМИ, это хорошая сторона, плохая же заключается в том, что я
не могу так быстро ездить на машине, что я слишком много просиживаю за
столом, еще сколько то лет, и пойдут сердечно сосудистые заболевания,
пропади они пропадом, и пропади пропадом все болезни, потому что у болезней
есть течение, и это течение все меняет, причем без гарантии, что ты когда
нибудь выздоровеешь. Это же только представить такую штуку - заболеть и не
выздороветь! Что может быть хуже! Нет, это отвратительно, и к черту такую
гадость, думаю я, мчась по компьютерной пустыне со все увеличивающейся
скоростью и все увереннее управляя мотоциклом, пот какой я молодец, такой
молодец, что Бим даже потерял дар речи, всех соперников я оставил позади,
они безнадежно отстали и навсегда потерялись из виду, я совершаю
фантастические прыжки, приземляясь на склоне или у подножия холмов,
приземление надо заранее рассчитать, а Бим этого не делал, он просто прыгал
как придется, наудачу, а от удачи зависит жизнь, неудача означает смерть, а
Биму горячая голова не дает хорошенько рассчитать расстояние и скорость, как
делаю я, для него гонка уже несколько раз кончалась смертью, тогда как я в
общем и целом остаюсь в живых, в живых остаться лучше, чем умереть, хотя я
не имею ни малейшего представления о том, каково это - быть мертвым, зато
хорошо знаю, что оставаться в живых - это о'кей, и хотя в компьютерной игре
ты умираешь всего на три четыре секунды, в этом нет никакой радости; как
писали во время одной кампании за безопасность дорожного движения, когда я
сам был подростком: быть мертвым не достижение; действительно, быть мертвым
не радость и не удовольствие, с тех пор я крепко усвоил, как важно
оставаться живым, потому что быть мертвым - это не достижение, и заодно
напоминаю себе, что до нового года надо будет возобновить права на вождение
тяжелых машин.
Тем временем Бим заснул прямо на стуле. Измотался, бедняга, укатала его
собственная посредственность и мои успехи, вот уж действительно, нет ничего
более изматывающего, чем собственная посредственность на фоне чужого успеха,
я принимаюсь объяснять ему, что не бывает так, чтобы все выигрывали, в том
то и соль соревнования, что один его обязательно проигрывает, а другой
выигрывает; для того чтобы кто то выиграл, кто то должен проиграть, в этом,
мол, вся штука; но никто меня не слышит, Бим спит, так и хочется сказать -
спит богатырским сном, только Бим не богатырь, а тщедушный мальчуган, и этот
мальчуган сейчас спит. Я беру его на руки, перекладываю на постель и укрываю
одеялом; чем же мне теперь, думаю, заняться; времени только два часа ночи, и
до прихода Сестры еще несколько часов; поиграть, что ли, еще немного, никто
же не увидит - Бим не увидит, потому что он спит, Сестра тоже не увидит, а
вообще то какое мне дело, увидит это кто то или не увидит, - я взрослый
человек, работник СМИ, обладаю властью, которую дает принадлежность к этой
сфере, а тут раз в кои то веки и вода не течет, так почему бы мне не
поиграть. Только, пожалуй, надо сменить трассу, аризонская трасса слишком
легкая для такого чемпиона, как я, надо выбрать другую, чтобы было где
развернуться; пощелкав мышью, я нашел наконец такую игру, в которой
соревнования ведутся сразу по нескольким видам спорта, ведутся в течение
целого сезона, и где предлагается множество различных трасс. Компьютер
спрашивает, как меня зовут, и я вписываю ответ - Ньяль, затем он спрашивает,
готов ли я к очередному заезду, трасса очень сложная, предупреждает
компьютер, она требует большого умения; я выбираю самый трудный из всех
уровней трудности, обозначенный словом "hard" , нажимаю на клавишу "hard",
написано по английски, но я понимаю, я знаю языки, кроме финского, в финском
я ни гугу, да и кто знает финский, кроме самих финнов, чудной народ финны. Я
выбираю "hard" и мотоцикл - отличный красный мотоцикл с объемом в несколько
сот кубических сантиметров - и стартую. Гонка начинается в Центральной
Америке. Со мной соревнуются девять гонщиков: Поль, Арнольд, Джейсон,
Сильвестр, Герман, Сквидо, Джим, Макс и Трикстер. Большинство из них мне
даже в подметки не годится, но Арнольд и Сильвестр оказываются на высоте,
против них мне поначалу пришлось поднапрячься; должно быть, это потому, что
я выбрал "hard", подумал я, по о другом не могло быть и речи, иначе я
победил бы шутя; впрочем, с Джейсоном тоже надо держать ухо востро, хотя он
немного похож на Бима, тоже отчаянный и бесстрашный, чересчур бесстрашный,
потому что не знает края, ему бы немножко осторожности, тогда бы этот
Джейсон не падал так часто, а за каждое падение ты пропускаешь несколько
секунд, я ценю эти секунды, потому что тогда я догоняю соперника и скоро
оказываюсь впереди, вот я уже обогнал Джейсона и Сильвестра и еду по
местности с субтропической, а может быть, даже и тропической
растительностью, тут я не очень разбираюсь, во всяком случае здесь растут
пальмы и папоротники, кое где попадаются кактусы, а местами разбросаны
пирамиды, построенные инками, хотя, может быть, и не инками, а майя или
ацтеками, надо будет потом вникнуть в этот вопрос, вперед" меня только
Арнольд, и, как я замечаю, он лидирует с большим отрывом, а нам остается
всего лишь два круга, кончается первый заезд, и мне ужасно не хочется
оказаться вторым, я хочу выигрывать с самого начала, и я начинаю
выкладываться, как только могу, иду на риск и выкладываюсь полностью, и вот
на последнем круге, незадолго до финиша, я настигаю и, подпрыгивая на стуле,
обгоняю Арнольда; Арнольд явно не ожидал, что я его обойду, Арнольд - часть
игры, он запрограммирован и сконструирован как хороший гонщик, но у него
есть недостатки, программисты позаботились о том, чтобы он не стал
совершенством. Кто может быть совершенством! - так скорее всего думали
программисты. А я как раз и пользуюсь его недостатками, промашками, которые
он иногда допускает, я сам допускаю промашки, но не так часто, как Арнольд,
и вот я его обошел и выиграл заезд, я оказываюсь первым в таблице, и
статистика говорит, что я - победитель, Ньяль - победитель; мало того - по
статистике получается, что я показал также самую высокую скорость на одном
из кругов, и я выиграл двадцать тысяч долларов, виртуальных долларов,
долларов, которые я никогда не получу в действительности, но в виртуальной
действительности они мои, я уже чуть было не сказал: "Как хочу, так и
потрачу", но, оказывается, часть денег уйдет на ремонт, а часть на
медицинское обслуживание, потому что участие в мотокроссе неизбежно связано
с мелкими или серьезными травмами, но все таки у меня остается более
восемнадцати тысяч долларов, и это неплохо, совсем неплохо за какие то
десять-пятнадцать минут езды на мотоцикле, правда очень жесткой езды, так
что это все таки честно заработанные деньги, а курс доллара нынче как раз
высок, восемнадцать тысяч долларов - это хороший выигрыш. Но вот уже
начинаются новые гонки, на этот раз по Северной Америке. О'кей, "give it to
me", говорю я мысленно, ведь я готов, я же выиграл предыдущие гонки, я полой
энергии и могу повторить свой успех столько раз, сколько понадобится, чтобы
стать абсолютным победителем, а вода давно оставлена позади, мы умчались от
нее, она даже опомниться не успела. Второй заезд дает мне большее чувство
удовлетворения, чем первый. Он сложнее, но зато и удовлетворение больше.
Трасса проходит рядом с каменным карьером, по дорогам ездят гигантские
грузовики, наш путь в нескольких местах пересекает железнодорожную линию, а
по ней ходят поезда, длинные товарные составы, поэтому первый и второй круг
я использую, чтобы приноровиться к условиям местности, ознакомиться с
трассой, и в результате оказываюсь па восьмом месте, но я не позволяю себе
горячиться и думаю, что я еще догоню остальных, и вот я делаю рывок, выхожу
из стартового уровня, поворачиваю немного направо и, проехав около
километра, попадаю на новый уровень, тут сразу срезаю поворот, направляюсь
вверх по склону холма, перескакиваю через поваленный ствол и на полном ходу
влетаю на следующий уровень, левый поворот, снова вверх по склону, в
гигантском прыжке переношусь на другую сторону гряды, скатываюсь вниз и тут
вижу Германа и Джима, они валяются в пыли и не торопятся снова сесть на
мотоциклы, - должно быть, сильно расшиблись, думаю я, проносясь мимо вдоль
железнодорожной линии, опять новый уровень, жму на газ, направляя машину в
нужную сторону, взлетаю на высокий утес, совершаю гигантский прыжок метров
так в сто - сто пятьдесят, приземляюсь несколько правее намеченного места на
плато, откуда снова перехожу на новый уровень, проскакиваю его на полной
скорости, ловко избежав столкновения с тяжеленным грузовиком, который
неожиданно выскочил на переезде, резкий скачок вниз, оставляю позади Джима -
он, бедняжка, опять, видно, переоценил свои возможности и упал вниз головой
в заросли каких то экзотических кустов, новый уровень - езда через перевал,
через горное ущелье, или как там оно называется, тут надо следить, ни па миг
не ослабляя внимания, на дороге сплошные ухабы, меня так и швыряет из
стороны в сторону, при такой скорости я рискую пролететь мимо перехода на
следующий уровень, но нет - вписался точно, въехал куда надо и оставляю
позади Поля, который, похоже, потерпел аварию, он уже снова на ногах, но
скорость у него в несколько разменьше моей, так что я обгоняю его, прежде
чем он успел собраться, но теперь надо осторожно выбирать скорость, потому
что впереди резкий поворот налево и спуск в котловину, где опять попадаются
тяжелые грузовики, но я избегаю столкновении и при переходе на следующий
уровень иду уже третьим, впереди остается еще два круга, так что я
непременно выиграю и снова получу доллары, которые суммируются с
предыдущими, вот я и разжился долларами, и неплохо разжился, но тут вдруг я
почувствовал, что и победа, и деньги перестали быть для меня главным,
главное - это наша дружба, спайка с остальными ребятами, ради нее то я и
готов продолжать это дело, думаю я, мы с ребятами ездим по всему свету и
круглый год участвуем в мотокроссах, мы летаем на одном самолете, а с
Арнольдом у нас далее установился хороший приятельский тон, немного
грубоватый, но в то же время теплый, и нет, наверное, таких вещей, о которых
мы не могли бы с ним говорить, мы уверены, что можем положиться друг на
друга, непрестанные соревнования сильно давят на психику, немногие знают,
как изматывает это давление, а вот эти ребята знают, нам привычно это
ощущение, и все вместе мы отличная команда. И вот наконец, после
бесконечного множества ландшафтов, и трасс, и часов, мы вдруг попадаем на
трассу, где я чувствую, что вернулся домой, внезапно она открылась передо
мной, я этого не ожидал, но вот она тут, и, выехав на нее, я ощущаю такое
душевное волнение, что оказываюсь не в состоянии держать гоночный темп, до
того я растроган, я чувствую себя прежним, тут все так, как было в
окрестностях летнего домика, которым владела моя семья, когда я был
маленьким; цепочки холмов, поросших хвойным лесом, просторы, открывающиеся с
вершин, и протянувшаяся вдалеке горная гряда, все совсем как тогда вокруг
летнего домика, солнце точно так же озаряет склон холма, точно так же
ложатся тени, мне кажется, что я узнаю отдельные деревья и запахи, я узнал
этот запах - запах подтаявшего снега, влажный запах весеннего леса и свежего
воздуха, и токование тетеревов на рассвете; это выше моих сил - снова
очутиться здесь вместе с друзьями мотоциклистами, показывать им мои родные
места, все это великолепие; я останавливаю мотоцикл и целиком отдаюсь во
власть своих переживаний, а они продолжают делать круг за кругом; я подумал,
что могу потом отменить эту игру и начать ее по повой, тогда я все равно
выиграю, вот только приду сначала в себя, однако стоило мне еще немного
постоять, как снова хлынула вода, вода меня настигла, и оказалось, что в
игре тоже присутствует вода, а я то уже было поверил, что игра
водонепроницаема, но тут меня одолела ностальгия, а ностальгия - это вода,
обыкновенно мне удается не давать воли ностальгии и другим чувствам не
давать воли, но теперь уже поздно, она уже тут, ностальгия завладела мною со
страшной силой, а ребята, поди, и не догадываются, что происходит, просто
видят, что я остановил мотоцикл и стою на дороге; может быть, они подумали,
что у меня неполадки с мотором: а что еще они могли подумать, я же лучший
гонщик, всегда побеждаю, а тут вдруг стал и стою, и вокруг меня поднимаются
воды, потому что меня захватила ностальгия, я вспомнил былое, затосковал, а
так я ведь обычно не подпускаю эти чувства, я подавляю их, а тут вот не
удержался, подпустил их к себе, не подавил, на какой то краткий миг утратил
бдительность, и этого оказалось достаточно, я забыл держать защиту, а о ней
никогда нельзя забывать, это опасно для жизни, потому что, едва забудешься,
тут тоска и нахлынет со всей мощью, воспоминания накатят гигантской волной и
обрушатся водопадом, и вот они уже залили пес вокруг, случилось то, чего я
любой ценой стараюсь избежать; садясь за эту игру, я был так уверен, что тут
уж воспоминания и тоска ни в коем случае меня не настигнут, я нарочно решил
играть, вместо того чтобы спать, ведь тот, кто не спит, не видит снов, тот,
кто занят компьютерными гонками, не видит снов, а тому, кто не видит снов,
не приснится вода, и вот вода здесь, и это гораздо страшнее, чем бывает во
сне, я стою по колено в воде, а она все прибывает, разливаясь по местности,
которая так похожа на ту, где стоял наш летний домик, когда я был маленьким,
я вернулся сюда впервые за много лет, но домика не видать, да он уже и не
наш, и семья уже не семья, она изменилась, и черт бы побрал эти семьи,
которые перестают быть семьями, не знаю, как еще сильнее выразиться, - одним
словом, черт бы все это побрал, думаю я и не могу сдержать слез; что же это
делается, думаю я, вы только посмотрите на меня - я же лучший и самый удалой
гонщик из всех мотоциклистов, доказавший в бесчисленных соревнованиях свою
выносливость и трезвую расчетливость, и вот я стою и плачу, как мальчишка,
как ребенок, которого вдруг одолела тоска по родному дому, потому что
местность и солнечный свет на склоне холма внезапно напомнили ему то, чего
никогда уже не вернешь, - домик, который никогда не вернется, семью, которая
никогда не вернется, дедушку с бабушкой, которые никогда не вернутся,
бабушку, которая в день 17 мая всегда угощала колой, и вот кола как была,
так и осталась, и 17 мая как было, так и повторяется каждый год с чистыми
улицами, а бабушкина кола и бабушкино 17 мая уже никогда не вернутся, и сама
бабушка не вернется, а я любил ее, любил же, и мир ее праху, да и не надо
мне, чтобы непременно то же самое снова вернулось, потому что это
невозможно, и я понимаю, что невозможно, но я хочу домой, я хочу домой во
что бы то ни стало, а дома уже нет, нигде нет у меня дома, и в этом источник
страдания, это и есть то самое, откуда берется вода, ее источник в том, что
всюду дом и нигде нет дома, что домой невозможно вернуться, потому что
вернуться - значит научиться жить без него.
Вот едет Арнольд. Он выиграл гонку, а теперь ищет меня, он находит меня
плачущего под соснами, но я ничего не объясняю, а только плачу на его плече,
он похлопывает меня по спине, приговаривая: "Ничего, Ньяль! Невозможно
каждый раз выигрывать". Он прав, прав Арнольд, невозможно выигрывать каждый
раз. Время от времени приходится и проигрывать, и на этот раз я проиграл.
Проиграл.
В половине девятого с работы возвращается Сестра, она застает меня
лежащим на диване в унынии и в тоске. Я немного поспал. Всю ночь я носился
на мотоцикле в компьютерных гонках, а все утро протосковал. Малыш Бим еще
спит богатырским сном, а вот я тосковал, а теперь спрашиваю себя, что же это
такое - тоска по дому, по чем мы тоскуем, вспоминая родной дом. Мы тоскуем
по людям, отвечаю я себе, главное для нас - люди, ведь люди приходят и
уходят, люди так созданы, что по ним приходится тосковать, но еще тоскуешь
по местности, по свету и но местности. Мне кажется, я тоскую но местности, в
которой прожили жизнь самые близкие мне люди. Вот так несложно, по видимому,
обстоит дело. Я тоскую по местам, в которых жили, в которых живут люди,
потому что там в урочный час так же светит солнце, из года в год, и луч его
под тем же углом ложится на стену, под каким он ложился при моих пращурах,
думается мне, и все так же идет там дождь, и хотя дождь - это вода, но в
этом дожде почему то чувствуется что то умиротворяющее, но каждый раз, как я
возвращаюсь мыслями к этой местности, она почему то преломляется и
поворачивается множеством граней, на мгновение выстраивается целостная
картина, но удерживается она недолго; и неважно, что я мастерски умею
анализировать картины - в свое время я на "отлично" справился с такой
задачей на письменном экзамене, я анализировал тогда картину одного из
мастеров фламандской школы, фламандцы написали так много картин и вложили в
них столько смыслов, они много писали и много вкладывали, мне было что
анализировать, и картины ностальгических воспоминаний тоже несут в себе
глубокий смысл, в них много заложено и много чего подразумевается, но мне не
охватить этого смысла, я не воспринимаю картину в целом, она дробится, так
что не могу представить себе, как она выглядит в целом, и получается задачка
с неправильной дробью, или как там это еще называется, и ее нипочем
невозможно решить, потому что одно на другое не делится, надо где то что то
занимать, ты начинаешь занимать, и делить, и применять всякие формулы, хотя
это еще не значит, что получится правильный ответ, он тем ближе, чем больше
ты удаляешься, и тем дальше, чем ближе ты подходишь, вот тут и начинается
трещина, от которой все дробится, думаю я, вот тебе и ответ черным по
белому, и пропади оно пропадом - то, что исчезает при твоем приближении,
пропади оно пропадом!
Сестра благодарит меня за то, что я посторожил Бима. Благодарит от
души, иначе не скажешь, видно, что от души, на прощание она даже обняла
меня, это же надо, думаю я, - обняла, такое не часто случается, но я ведь
заслужил, я заработал награду, я пришел на помощь, как настоящий друг,
потому что не бросил ее в трудную минуту, все так, мне это было не очень
удобно, но я с этим не посчитался, я пожертвовал собой, и Сестра это
оценила, и показала это тем, что меня обняла; долг, так сказать, платежом
красен, и, оказывается, не напрасно - уныние и тоска немного отпустили, мы
обещаем друг другу, что созвонимся, а я говорю, чтобы она зашла к Биму, я
выхожу и сажусь в машину, которая оказалась па том самом месте, где я ее
оставил, просто чудо, думаю я, машину не украли, не увезли, и раз в кои то
веки она нашлась там, где я ее припарковал. Садись и поезжай куда хочешь! И
я еду домой, хотя у меня и нет дома, хотя дом для меня повсюду и нигде, но я
еду домой, ведь надо же где то хранить свои вещи, вот это для меня и
называется домом, туда то мне и надо, чтобы заняться своей работой.
Дома одна за другой происходят две вещи - одна хорошая и одна плохая.
Хорошая - это то, что "Афтенпостен" осталась сухой. Она лежит за дверью, я
забираю ее в квартиру и кладу на кухонный стол, газета остается сухой,
потому что сегодня я дома не ночевал и дверь в спальню закрыта, поэтому
воздушные массы не пришли в движение и на кухне не возникла та область
низкого давления, о которой я всегда забываю, Плохая вещь - это звонок из
финского посольства. Не успел я надеть свитер фирмы "Маримекко" и
погрузиться в свои заметки, как раздался звонок, они хотят знать, как
продвигается работа, а лучше всего, если бы я мог показать им готовую часть.
Как же им не хотеть! Они просят, чтобы я прислал им это по факсу. К
несчастью, им известно, что у меня есть факс, так как во время собеседования
я имел глупость проговориться об этом. К сожалению, не могу, у меня другой
метод работы, не такой метод. Сначала я собираю идеи и мысли, делаю
отдельные наброски, примерно так, как поступают художники, добавляю я в
пояснение; вообще, я люблю подчеркивать, что моя работа - это искусство, и
не каждому оно доступно, а из этого следует, что в данный момент показывать
нечего, то есть имеются, конечно, отдельные отрывки, говорю я, одетый в
свитер от "Маримекко", готовые куски, конечно же, есть, так, например, уже
написан развернутый пассаж о Сибелиусе, затронута также тема воды, я не
обошел вниманием воду, зная, как вы, финны, любите воду, поэтому я и
заговорил о воде, так что, думаю, это вам должно понравиться, но отдельные
части все таки не дают представления о картине в целом, тут я захожу
довольно далеко и утверждаю, что по отдельности эти куски вообще не имеют
смысла, но вот когда я их соединю, то получится нечто грандиозное и даже
высокохудожественное, заявляю я по телефону в ухо финскому собеседнику, он
принимает это как то недоверчиво, я чувствую, что он сомневается, я так и
говорю ему: я, дескать, чувствую ваши сомнения и отношусь к этому с
пониманием, однако па меня можно вполне положиться; какой то он нес таки
бестолковый, по моему; нетрудно ведь, кажется, понять то, что я говорю,
думаю я про себя; надо надеяться, что этот 'финн не типичный представитель
своего народа, потому что если он типичен, то, значит, у финнов проблемы,
причем не маленькие, а очень даже большие проблемы. Договорный срок
наступает через две педели, а дне педели - это еще очень много, говорю я
ему, это четырнадцать дней, а четырнадцать дней - это большой срок, в две
недели укладывается основательный курс обучения; так, например, четырнадцати
дней достаточно для того, чтобы полностью изменить свой жизненный путь,
пройдя курс, целью которого является изменение вашего мышления; разумеется,
при условии, что его ведет высококвалифицированный специалист, но ведь в
наше время нередко встречаются высококвалифицированные специалисты; или вот:
путевка на Тенерифе включает в себя четырнадцать дней отдыха, за это время
можно взять в аренду машину и объездить весь остров вдоль и поперек, можно
облазить горы, взобраться на самую вершину горы, которая называется,
кажется, Тейде и высота которой составляет чуть ли не четыре тысячи метров
над уровнем моря, можно пойти туда, а можно к Туру Хейердалу, расспросить
его про его раскопки, а он, вероятно, пригласит тебя выпить и расскажет
подробно о своих последних открытиях, о том, что он думает вечерами, когда
сидит на террасе с видом на Атлантический океан, и мысли ему приходят
наверняка не о каких нибудь пустяках, мысли Хейердала должны быть о религии,
о различных предметах, о народностях, о миграции, он думает о миграции, и
этих мыслей хватит на все четырнадцать дней, но тебе некогда, ты говоришь,
что тебе уже пора, ведь надо еще искупаться, надо пойти поесть ресторанной
еды, может быть чего то рыбного, здешние Канарские испанцы знают толк в
рыбе, так вот, говорю я финну, пускай он не беспокоится, брошюра помаленьку
продвигается, а я сижу тут в свитере от "Маримекко", выдержанном в финских
цветах, и через четырнадцать дней он будет спокойно изучать готовую брошюру
и даже, возможно, получать от нее наслаждение, если, конечно, он из тех, кто
способен наслаждаться, ведь это не всякому дано, пропади они пропадом. После
этого разговора я как то сник. Как ни начну фразу, каждый раз зачеркиваю, и
так продолжается несколько дней - начну фразу и зачеркну. Едва сделаю что
то, как снова удаляю, и получается так, как будто ничего и не было.
Мне недостает информации. Удивительный парадокс - мне, человеку,
создающему информацию, недостает информации! И тем не менее это так, К
такому выводу я пришел после нескольких дней бесплодного писания, думанья и
вычеркивания. Факты - вот что мне требуется, голые факты, вокруг которых я
могу строить свои рассуждения, а производство фактов мне не под силу, я не
могу выдумывать их из головы, за этим надо обращаться к другим источникам,
так что нужно отправляться в путь, - иными словами, добывать информацию. Я
выхожу на улицу и отправляюсь за два квартала от своего дома в замечательную
лавку, где продаются старые газеты и книги, я ходил туда много много раз,
чтобы купить буклетики про Астерикса и Обеликса, а также про Серебряную
Стрелу, я страстный поклонник Серебряной Стрелы и его названого брата Сокола
- белого человека, который по собственному желанию стал жить среди индейцев,
ну и, конечно же, красавицы Светлая Луна, девушки, мастерски владеющей
дзюдо, она, как дикая кошка, дерется с белыми, которые хотят ею овладеть, но
она их колошматит; когда я был помоложе, мне требовалось подтверждение, что
индейцы могут поколотить белых, найти подтверждение хотя бы в комиксах было
приятно, ведь индейцы были хорошие и настоящие люди, в природе они понимали
все - малое и великое, они не брали от природы больше, чем нужно, и если
убивали бизонов, то лишь столько, сколько было нужно, чтобы прокормиться,
они воплощали в себе равновесие и дальновидность, в то время как белые -
неуравновешенность и недальновидность, и я ненавидел белых, и мне почти
невыносимо было читать, как уничтожали индейцев, уничтожение индейцев я
считал тогда самым ужасным преступлением всех времен, я идентифицировал себя
с индейцами так же, как Бим идентифицирует себя со Скарпхедином, я и сейчас
еще возмущаюсь, когда вспоминаю о кровавых битвах при Ваундед Ни и Литтл Биг
Хорис, в которых, несмотря ни на что, победили индейцы, так как был убит
мерзкий генерал Кастер, и я радовался его смерти; как странно это звучит - я
радовался смерти генерала Кастера; однако так оно и было, я радовался, и,
хотя я радовался спустя сто лет после его смерти, это была настоящая
радость, неподдельное и глубокое злорадство, так как я сумел представить
себе эту картину, я видел генерала Кастера на коне в тот миг, когда он вдруг
понял, куда его занесло, как он помрачнел и стал рубить саблей, отбиваясь от
индейцев, и тут на него посыпался град стрел, я всегда видел целую тучу
стрел, и стрелы пронзили его спереди и сзади, и, может быть, даже какая
нибудь попала в глаз, стрелы пронзали его кожу, раздирали под кожные ткани и
внутренние органы, кромсая все, что было в нем жизненно важного, а я
радовался и думал - вот что бывает с тем, кто истребляет индейцев; именно
это я, в* общем, и думал, я мог бы развить эту мысль дальше, но я даже не
пытался, потому что - зачем? Вот что бывает, и так и должно быть с теми, кто
уничтожает индейцев, и Кастеру следовало заранее об этом подумать. Однако,
несмотря на одну две победы, в конце концов индейцам, если так можно
сказать, пришлось проглотить горькую пилюлю. Или нельзя? Можно ли так
сказать о тех, кого уничтожают? Достаточно ли этого, чтобы полностью
выразить смысл происходящего? Пожалуй что нет. Ну а чего тогда достаточно?
Кончилось тем, что индейцы исчезли. Сохранились только в "Серебряной
Стреле", там они живут, и Светлая Лупа навсегда останется там и будет
драться, как дикая кошка, и, если бы не Финляндия, я бы накупил годовой
комплект выпусков "Серебряной Стрелы", ушел бы с ним домой и проглотил бы
все в один присест, но от Финляндии так просто не отмахнешься, Финляндия все
заслонила собой, и виноват в этом белый человек, думаю я, погоня белого
человека за наживой виновата в том, что я не могу с головой погрузиться в
"Серебряную Стрелу"; и в том, что я вынужден искать информацию о Финляндии,
тоже виноват белый человек, которому не сидится на месте и все время надо
куда то ехать, в частности в Финляндию, и, хотя об этом даже излишне
упоминать, я все же скажу - пропади он пропадом, белый человек! Я принимаюсь
искать старые номера "National geographic", Этот журнал выходит с
незапамятных времен, номер за номером, постоянно и регулярно, один раз в
месяц, и его выписывали архитекторы и биологи, и вообще белые люди во всем
мире, и уж если в "National geographic" ничего не найдется о Финляндии, то,
значит, мир окончательно свихнулся, думаю я, а раз он свихнулся, то и
пропади он пропадом, думаю я, пролистывая журналы номер за номером, и ни в
одном не нахожу ничего о Финляндии. Нет, думаю я, это не может быть правдой,
так не бывает! Как могло такое случиться, чтобы один из самых доходных и
самых солидных журналов в мире ничего не написал про Финляндию! О чем только
они не пишут, все, что угодно, есть - например, о Ниле, бесчисленные статьи
о Ниле. И что они нашли в этой реке, думаю я. Река, черт возьми, как река.
Ну длинная река, согласен. И цивилизация, возникшая на ее берегах,
продержалась дольше, чем большинство других цивилизаций, так что молодцы
были ребята, но что такого в этом Ниле - вода и сплошные неприятности, как
от всякой воды, так что хватит, казалось бы, носиться с этой рекой, а они
все печатают карты, они обожают печатать карты, как можно больше карт, тут
тебе обезьяны, и пещеры, и мертвые культуры; а между тем Финляндия - это
живая культура; интереснейшая финская культура живет и здравствует, но о ней
даже не упоминается в "National geographic", им подавай мертвую культуру,
только когда эта живая культура умрет и ее через тысячу лег откопают, тогда
они сразу прибегут - пришлют своего журналиста, но эта культура живет
сейчас, просто безобразие, что о ней ничего не пишут; вот жуки - это
пожалуйста, пятнадцать страниц на какого то амазонского жука потратить не
жалко, я же вижу по фотографии, как жуку это неприятно, жук мечтает, чтобы
его оставили в покое, он хочет спокойно жить и спокойно умереть, и на черта
ему надо, чтобы его открывали и заносили на карту, ему то какое дело, что
благодаря ему, может быть, будет решена загадка рака, жук занят своими
делами, и он думает: "What's in it for me?" . И как ни жестоко это звучит,
но ответ гласит, что ничего ему за это не светит, ровным счетом ничего, а
вот если бы те же самые пятнадцать страниц посвятили Финляндии, от этого
многим вышел бы прок: обрадовались бы финны, читатели получили бы
удовольствие - наконец то, подумали бы они, наконец то напечатали такую
содержательную статью о стране, про которую редко что нибудь услышишь,
наконец то можно почитать о Финляндии; ведь людям же до смерти любопытно
услышать побольше про Финляндию, думаю я, они этого сами не сознают, а на
самом деле только и мечтают о Финляндии, мечтают так же, как я мечтаю о
родном доме, вот только дома нет, а Финляндия есть, так что все, кто мечтает
о Финляндии, совсем не обязаны погибать от неутоленной тоски, потому что
Финляндия ведь есть на свете; в конце концов ко мне подходит хозяин лавки и
говорит, что у меня на лице написано отчаяние, а он знает, на каком сайте
можно найти библиографию статей из журнала "National geographic"; я так и
встрепенулся. "Стоп! - говорю. - Какой такой сайт? Неужто в сети?"- "Да, -
говорит он, - в сети". А я терпеть не могу сеть, потому что сеть - это вода,
такая вода, что, наверное, только Сибелиус или смерть могут быть хуже; сеть
- это же море разливанное воды, где вес течет, а ты барахтайся там как
хочешь и жди, куда тебя вынесет, там каждый миг все меняется, информация в
сети словно стая птиц, она все время меняет направление, причем без всякого
изящества, и нет чтобы все одновременно, как птицы в стае, забудем это
сравнение, оно никуда не годится, однако направление то и дело меняется, и
невозможно ступить дважды в один и тот же поток информации, так как сейчас
он здесь, а в следующий миг появляется уже что то другое, а я ненавижу все,
что меняется каждый миг, и не желаю иметь дела с такими вещами, поэтому для
меня что искать, что не искать - все едино, но владельца лавки не испугали
мои слова, он пошел к своему компьютеру и спросил, что мне надо найти, я
отвечаю ему, что если уж он решил во что бы то ни стало попытать счастья и
не боится пускаться в опасное плавание по сети, то я заранее предупреждаю,
что не хочу брать на себя вину за его гибель, потому что рано или поздно его
поглотит пучина, ведь так оно и случится, помяни мое слово; пока ты на суше,
ты можешь мыслить рационально, но вода медленно, но верно подмоет фундамент,
на котором ты стоишь, и в конце концов он зашатается и обрушится, тогда,
мол, ты пожалеешь, но будет уже поздно, потому что ты уже будешь плавать по
воле волн и ум твой не удержится на поверхности и водная стихия его
захлестнет, ну а с другой стороны, сказал я ему, поищи, если хочешь,
Финляндию, но только помни, что я не виноват. Финляндию? - переспрашивает
он. Ну да! - говорю я. - А что в этом особенного? Ему удалось попасть в
точку. Журнал "National geographic" писал о Финляндии в августе 1981 года.
Ну конечно же писал! Я так и знал. Иначе был бы полный бред. Хотя у
владельца лавки и не оказалось нужного номера, я все равно был рад, что он
существует, ведь это как бы подтверждает тот факт, что моя брошюра встанет в
один ряд с другими текстами о Финляндии, существуют другие тексты, и к ним
добавится мой, так сказать в довершение ряда, однако надо будет заранее
обговорить с финнами условие, что моя брошюра ни в коем случае не должна
публиковаться в сети, так как эта брошюра будет частью меня, и поместить ее
в сеть - значит поместить туда и автора, и тогда я уже не буду иметь ни
минуты покоя, носиться мне по бескрайнему морю во веки вечные, пока кто
нибудь не сообразит выключить всю эту сетевую прорву. Да только кому это под
силу! Не представляю себе, кто до этого додумается. И вот я пошел домой. Но
не успел я засучить рукава моего свитера фирмы "Маримекко", как зазвонил
телефон, это звонила Сестра, она просит меня приехать к ней в Согн, она
говорит, что ей надо меня о чем то спросить, а по телефону нельзя, я очень
удивился: что же это может быть такое, о чем нельзя спросить по телефону,
неужто, думаю, она хочет, чтобы мы поженились, надо же, как быстро, но я
парень покладистый, так что, несмотря на то что вода поднимается и может
случиться что угодно, я сажусь в машину и еду к домику среди прерий -
последнее я добавил уже по привычке, оно так само и просится на язык;
вообще, страшно даже подумать, как легко некоторые вещи входят в привычку, и
не беда, что я оторвался от работы, потому что она вес равно не движется с
места, Финляндия - сопротивляющийся материал, это я уже заметил, такая уж
она есть, Финляндия, - скользкая, как угорь. Финляндия - это бремя белого
человека.
В Согне, оказывается, идет собрание, собрался весь штат, набилась
полная комната сторожей со значком "Сокола" на рукавах, а я то думал, что
это служащие коммуны, представители дорожно транспортной службы, а на самом
деле они, оказывается, из "Сокола", вот оно как получается, и тут тоже все
течет и меняется, выполнение некоторых работ передоверяется субподрядчику -
outsourcing, так это, кажется, называется; интересно, что мой интерес
относится к тому, правильно ли я угадал значение слова outsourcing, то есть
значит ли оно то, что ты мог бы выполнить какое то дело сам, но препоручаешь
его кому то другому, например "Соколу", да пропади оно пропадом, неважно,
что такое outsourcing; меня усадили на диван, предлагают чашечку кофе - нет,
спасибо, я не буду пить кофе, от кофе мне потом снятся такие тревожные сны,
где все словно бы течет, а я люблю спокойные сны, где все стоит на месте,
поэтому я уж лучше без кофе. Собрание проводится в связи с Хольменколленской
эстафетой. "Сокол" должен выставить свою команду, но им не хватило одного
человека, и вот после того, как Сестра рассказала про меня, какой я молодец
и как я готов прийти на помощь по первому требованию, они и решили попросить
меня заменить недостающего человека, хотя я и не работаю в "Соколе" и
никогда там не работал, а работаю в средствах массовой информации, где
благодаря своим трудовым успехам заслужил право на долю масс медийной
власти, до которой "Соколу" далеко как до небес, думаю я, но вижу, что они
уже смотрят на меня как на своего человека, я для них не чужой; всякий, у
кого они больше трех раз забирали на штрафную площадку машину, для них свой
человек, а мою они забирали уже четыре раза, причем дважды на протяжении
каких то двух трех недель, значит, я то уж, без сомнения, свой и, если
захочу, могу запросто пробежать с ними кросс, надев майку "Сокола", вопрос
только в том, захочу ли. А почему бы и нет? - думаю я. Я не вижу никаких
препятствий к участию в кроссе, за исключением того, что это отнимет у меня
сколько то времени, еще одно дело, на которое нужно потратить время -
драгоценное время, по праву принадлежащее Финляндии, но, с другой стороны,
надо как то бороться с водным потоком, чтобы его задержать, бороться со
смертью, речь ведь, в частности, об этом, а бег - это спокойно можно
утверждать - несколько замедляет течение, ведь если мы бегаем, то в основном
как бы для того, чтобы убежать от смерти, мы бегаем ради здоровья, ради
того, чтобы поддерживать себя в форме, а здоровье - это не смерть, какая же
тут смерть, хотя и тут, конечно, попадаются серые зоны, разве мы не слышали
про людей - здоровых людей в расцвете сил, - которые падали прямо на бегу
или в то время, как они крутили педали тренажера в спортивном зале, хотя
надо отметить, что зачастую это бывало в Калифорнии, но ведь может случиться
и здесь у нас, так что с уверенностью ничего нельзя сказать, и слышать об
этом всегда очень грустно, ведь эти несчастные люди считали, что они
закладывают прочные основы своего долголетия, а на самом деле заложили
основу своей недолговечности, но вряд ли уж такая неприятность произойдет от
Хольменколленской эстафеты, подумал я; разумеется, это тоже риск, но, как
говорится, если совсем не рискуешь, ничего не добьешься, нужно, бывает, в
жизни рискнуть, а то не увидишь победы, я же как раз хочу добиться, я хочу
стать победителем. "Сокол" ждет моего ответа, а я, как всегда, тяну с этим
дольше, чем следовало бы, ситуация оборачивается неожиданной стороной, и
ребята из "Сокола", должно быть, уже подумали, что я решил поломаться, а я
совсем не потому медлю с ответом, я медлю, потому что хочу поставить одно
условие - условие близкое к ультиматуму, и мне это самому не нравится, но я
все равно это сделаю; и я прыгаю словно в омут, говорю им, что побегу за
"Сокол", если кто нибудь достанет мне августовский номер "National
geographic" за 1981 год; моя решимость основана на расчете, я мгновенно
прикинул и понял, что среди такого большого собрания, как подсказывает
статистическая вероятность, кто то непременно должен быть подписчиком
журнала "National geographic", иначе и быть не может, я не знаю, кто из них
его выписывает, но это сейчас же выяснится, подумал я. Такого поворота они
явно не ожидали, они удивлены, и кто то наверняка подумал, что подобный
поступок свидетельствует о моей несообразительности и невысоком уровне
социального умственного развития, тогда как в действительности дело обстоит
как раз наоборот, я перерос их на целую голову, как никак, я работаю в
области СМИ и привык строить свою игру на человеческих ожиданиях, а тут
достаточно небольшого воздействия - легонечко и умело тронуть где надо, и
готово, эффект достигнут, разумеется же достигнут, вот уже большинство из
присутствующих, включая Сестру, заулыбались и закивали, а вскоре начали
поглядывать на единственного человека, который не улыбается и не кивает; он,
конечно же, и есть тот, кто всю жизнь собирал "National geographic",
аккуратно укладывал каждый номер в особую папку, чтобы не помялся; знакомый
тип, из тех, кто даже друзьям не дает почитать, потому что в каком то смысле
журналы для него важнее друзей, такая вот странность, несомненно вызванная
каким то психическим отклонением, мозг - такой сложный инструмент, что
требуется огромная точность, а не то сразу будет сбой, и тут как раз такой
случай, когда что то там не заладилось, но это уж не моя забота; его мозг,
значит, его и забота; мозг живет сам по себе, всякий мозг - сам по себе, а в
этом мозгу что то там такое свихнулось; но это его забота, а не моя, и
ультиматум выставлен твердо и бесповоротно, он стоит как скала, не
пошатнешь, и я не побегу, пока не получу номер за август 1981 года, и все
ребята из "Сокола" повернулись и смотрят на него, это - давление, еще какое
давление; ладно, говорит он в конце концов, ладно, какого черта; итак, мне
обещано, что я получу номер за август 1981 года, только почитать, не
навсегда, а только взаймы на несколько дней, но это все, что мне нужно, и ну
их к черту, тех, что кладут каждый журнал в особую папочку, думаю я, хотя и
не всерьез, потому что они тоже бывают по своему неплохие ребята, конечно же
неплохие.
Я дал согласие бежать в эстафете, и это очень необычное решение, потому
что я никогда не бегал в эстафете, вообще никогда не бегал ни на каких
соревнованиях, а если подумать, так и совсем перестал бегать после двадцати
лет. Так что эта затея с эстафетой - чистый бред и безумие. И остается до
эстафеты меньше двух недель. И до сдачи брошюры осталось меньше двух недель.
Те же самые две неполные педели. Дурацкая история, потому что совсем
некстати; но кстати почти никогда ничего не бывает, так что пора к этому
привыкнуть, как пора привыкнуть к мысли о том, что все течет, потому что оно
все равно будет течь, хочу я того или не хочу, и единственное, на что можно
уверенно положиться, - это то, что все будет течь, только на это и можно
твердо рассчитывать, но я никак не могу с этим свыкнуться и не желаю
свыкаться, и поэтому я должен за те же две недели и брошюру закончить, и
привести себя в спортивную форму. В олимпийский год - в спортивной форме
весь народ! Был ведь такой лозунг!
Но это было уже давно, и я не набрал формы к олимпийскому году и после
так и не удосужился; я не в форме, сам чувствую, я же неформируемый, как
вода, это же типический случай, совсем как в этаком до отвращения
схематически построенном фильме, в котором главный герой превращается в
того, в кого он больше всего боится превратиться, он борется с этим и все
равно становится таким, потому что это требуется по характеру сюжета; он не
может не стать таким; а затем, после долгой и мучительной борьбы, привыкает
жить с тем, чего больше всего боится, и мы уходим домой, воодушевленные
только что увиденным, ведь отчего бы и нам не привыкнуть жить с тем, чего мы
больше всего боимся, раз уж главный герой, такой же человек, как мы, и
ничуть не хуже, научился с этим жить, вот ведь к чему нас хотят подвести, и
у них часто получается, как я заметил, вот только на меня это не действует,
во многих отношениях я - крепкий орешек, упрямый черт, ну и катись ты ко
всем чертям, можно на это сказать. Однако я вес лес выцарапал себе номер
"National geographic" за август 1981 года, и это отлично; очевидно, это и
есть решение проблемы, и, судя по всему, отличное решение моих проблем с
брошюрой, потому что кто же сейчас еще помнит, что там писали в "National
geographic" в августе 1981 года! Ни один нормальный человек этого не помнит,
а моя брошюра рассчитана именно на нормальных людей, на подавляющее
большинство, точно так же как партии популистского толка, которые тоже
рассчитаны на подавляющее большинство, его нельзя увидеть, оно не
представляет никого в отдельности и в то же время представляет всех скопом,
а это же и добряки, и идиоты, и те, кто мне нравится, и те, кто не нравится,
подумал я, но подозреваю все таки, что в основном это те, кто мне не
нравится, хотя, возможно, я ошибаюсь, и тем не менее моя брошюра рассчитана
именно на этих людей, a "National geographic" за август 1981 года никто из
них не помнит, потому что время с тех пор не стояло на месте и август 1981
года для нас давно канул в прошлое, мы даже не помним, что мы тогда делали -
побаловали ли мы себя путешествием в Бенидорм или попросту провели лето в
деревне, и как раз тогда хозяин соседней усадьбы попал под борону и лишился
ноги до колена - как будто бы до колена, да, точно, до колена, вспоминаем
мы, - про отрезанную ногу соседа мы запомнили, но уже не помним, случилось
ли это в августе 1981 го или 1980 года или в 1982 м, может быть, это было
годом раньше или годом позже, нам, в сущности, все равно, мы помним, где это
случилось, но не помним когда, память отмечает где, потому что где можно
представить себе визуально, а вот когда не оставляет зарубки в памяти, когда
оставляет зарубку и визуализируется только в том случае, когда происходит
что то из ряда вон выходящее, а это бывает редко, и слава Богу, что редко,
при нынешнем направлении и без того хватает воды, так что не стоит еще от
себя добавлять лишних течений; в общем, большинство людей ничего не помнят
про август 1981 года, и мне это на руку, потому что я могу надергать
фактиков из "National geographic", и никто ничего не заметит; люди же сами
хотят, чтобы их обманывали, обманывали без конца, за что их вполне можно
настолько возненавидеть, что так и хочется послать большинство людей к
черту, но я воздерживаюсь от этого, я не могу этого сказать, потому что я
тоже хочу, чтобы меня обманывали, я - такой же, как они, и так же, как они,
хочу, чтобы меня обманывали.
Лежащая на столе скопированная и скрепленная скрепками статья о
Финляндии вызывает у меня такое чувство, как будто я прикупил себе лишнего
времени, и брошюра у меня практически готова, потому что я доверяю журналу
"National geographic", почти что слепо доверяю, ведь если они в 1981 году
решили напечатать что то о Финляндии, это значит, что кто то представил в
редакцию хороший объемистый очерк, посвященный именно Финляндии, и,
разумеется, он отвечал всем требованиям, иначе они бы его ни за что не
опубликовали, это же совершенно очевидно, ведь что касается выбора авторов и
фотографов, "National Geographic" снимает самые сливки, они не печатают
статей сомнительного качества, а только то, что сочтут отличным, и вот оно
лежит у меня на столе, а журнал, из которого я скопировал эту статью,
возвращен хозяину и, наверное, положен в папку и поставлен на место, на
полку с остальными папками, а мы с Сестрой бегаем трусцой за городом. Мы с
ней сели в машину и уехали подальше и теперь бежим трусцой. Сестра решила,
что к эстафете мы должны быть в хорошей форме, так что нельзя терять
времени, поэтому мы сейчас делаем в лесу пробежки, иногда переходя на шаг, и
Сестра рассказывает мне о том, чем она занимается в университете, о
географии, в частности про Ооновскую равнину - это ее любимая тема.
Ословская равнина, рассказывает мне Сестра, - классическая тема в
геологической литературе, она хорошо описана, однако в этой области еще
остается достаточно неописанных вещей, и когда придет время для дипломной
работы, она возьмет эту тему, вообще то давно пора было это сделать, но
помешала трагическая гибель родителей, так что пришлось отложить защиту
диплома на неопределенное время: что поделаешь, жизнь так уж распорядилась!
Жизнь определяет пределы наших возможностей, и пока Сестра вынуждена
работать в "Соколе", чтобы прокормить себя и Бима, Ословской равнине
придется подождать, благо она - терпеливая равнина, где лежала, там и лежит,
и никуда от нас не уйдет; вроде Финляндии, отмечаю я мысленно на будущее;
Ословская равнина представляет впадину земной коры, которая простирается с
юга на север от Лангесунна до Брумунддаля, и это замечательная равнина,
потому что своими горными породами она резко отличается от соседних районов;
хотя для меня это не представляет особенного интереса, я не мешаю Сестре
рассказывать о геологических сдвигах, которые протянулись с севера на юг, о
кальдерах, сланцевых породах, известняках и песчаниках, об огромной роли
вулканической деятельности и кварцевых конгломератах, а также о ромбическом
порфире; какие то ненормальные названия, думаю я, только ненормальные люди
могли их придумать. Какой то rombeporfyr - ромбический порфир, понимаете! -
думаю я про себя, rombe звучит почти одинаково с rumpe, то есть почти как
"задница". Сестра все говорит и говорит, и тут я возьми и буркни себе под
нос: "Rumpeporfyr". Ты что то сказал? - спрашивает Сестра. Да нет, ничего, -
говорю я, - тебе послышалось. Но это ложь, на самом деле я буркнул, я
пробормотал "rumpeporfyr", так что правда сказал, но я вру ей, будто ничего
такого не было, опять я запутываюсь в сетях лжи, я живу во лжи, но лучше
так, чем попадаться на том, что ты сказал "rumpeporfyr", всему же есть
границы. Но едва слово произнесено, сразу же становится ясно, что те люди,
которые придумали название rombeporfyr, на самом деле хотели назвать его
rumpeporfyr, но не рискнули, потому что наверняка дело было в викторианскую
эпоху, поэтому они решили как то замазать неприлично телес ное значение, я
бы на их месте, имея в виду задницу, скорее уж так бы и сказал титре, чем
заменять его на rombe, я за прямоту, за то, чтобы называть вещи своими
именами; не знаю почему, но мне кажется, что все вещи надо называть своими
именами, за исключением разве что воды, ведь вода несет изменения, и ее надо
исключить целиком и полностью, так то, дружок! А солнце довершит дело, в
конечном счете оно одержит верх. Какие тут могут быть сомнения!
Мы сели и принялись за дорожный завтрак, расположившись на вершине
Рингколлена, которая возвышается над ословской долиной, достигая высоты
семьсот метров над уровнем моря, как сообщила Сестра. Я подумал: чем выше
над морем, тем лучше; между прочим, мы сидим на береговых скалах, говорит
Сестра, потрогай, какие они гладкие, это их морс обточило, говорит, когда то
псе тут было покрыто водой, я чувствую, как к горлу подступает тошнота, а
Сестра продолжает рассказывать как ни в чем не бывало; дело в том, говорит
она, что в конце карбона море стало наступать, оно постепенно просачивалось
на сушу, медленно, но верно, уровень моря поднимался и поднимался,
рассказывает она, и тут я чувствую, как 01 т опять начинает подниматься, я
прикладываю к губам палец и шепчу: "Тсс", чтобы Сестра замолчала, ведь море
услышало, что она говорит, и вспомнило о временах своего торжества, когда
оно доходило до самого верха, ему хочется вернуть эти времена, море снова
хочет подняться до самого верха, это отвратительное сообщение об обточенных
морем камнях на высоте семьсот метров привело к тому, что море зашевелилось,
оно полезло вверх, ведь есть же и такая точка зрения, что вода обладает
памятью, серьезные исследователи говорят о том, что у воды есть память, и
ведь они правы, черт их побери, так что нигде нельзя чувствовать себя в
безопасности, достаточно выбраться на разминку за город, неосторожно
обмолвиться, о чем не следовало, и нате вам - уже повсюду вода, все залито:
и квартира, где я живу, и весь город - все оказывается под водой, так я
подумал; ты воображаешь, что кругом суша и все спокойно, но нельзя
поддаваться на обман, потому что вода тут как тут, она только затаилась,
залегла в засаде, как хищный зверь; мы же убиваем хищных зверей, не
дожидаясь, когда они утащат наших овец, а воду не трогаем, хотя вода
страшнее всех хищников, вместе взятых, волка все таки можно приручить,
надеть на него намордник и уговаривать, пока он не смирится, или переселить
в Швецию, а воду нельзя переселить и нельзя надеть на нее намордник, ее даже
нельзя застрелить, овцы еще куда ни шло, а человеку вода вливается прямо в
глотку, и это меняет нашу жизнь, и за одним изменением тянется другое, и
меняется не только живое, но и мертвое, это же установленный факт, однако,
думаю, лучше не смотреть слишком реалистически, давайте не будем думать об
этом, лучше будем жить во лжи и радоваться, а в город мы не пойдем, думаю я,
об этом не может быть речи, я никогда больше туда не спущусь, ведь это все
равно что спуститься под воду, и когда я приду домой, это значит, что я буду
находиться на глубине семьсот метров под поверхностью воды, где плавают
рыбы, и с этим я не могу жить. Следовательно, мне надо поселиться тут, на
Рингколлене; а здесь наверняка запрещено строиться, потому что местные
политики сделали из зеленой зоны святыню, ну и к черту их, местных
политиков, раз надо, я проживу до конца моих дней в палатке, на Рингколлене,
к счастью, в наше время делают хорошие палатки, из горетекса и других
водоотталкивающих материалов, сейчас делают такие материалы, что просто
фантастика, молекулы воды им нипочем, они отпихивают эти молекулы и не
пропускают их внутрь, надо будет заказать себе полный комплект одежды из
горетекса, думаю я; а вода все прибывает. Когда я был еще совсем маленький,
я думал, что вода - это вроде пленки, а внизу под пленкой все так же сухо,
как над нею, но в первый же раз, как я очутился под водой, я помял, что
ошибался и что вода опасна для жизни, и вот в последнее время ко мне
вернулся этот страх, и мне стала сниться вода, и сон повторялся, главное -
это удержать голову над водой, а сейчас, на вершине Рингколлена, я понял,
что этому не будет конца, я не вижу света в конце тоннеля, и вода
оказывается начальником, а я обыкновенным наемным работником, который не
имеет возможности влиять на условия найма, и я становлюсь бессильным
свидетелем надвигающегося наводнения, вода поднимается, поскольку это
заложено в ее природе: она должна подниматься и заполнять все пустоты, а я
то думал, что Сестра - это островок суши среди бескрайнего водного мира, но
она, оказывается, совсем даже напротив, никакой не островок, и вместо того,
чтобы вести себя как суша, она еще и сама льет воду на эту мельницу, льет
воду, чтобы мельница продолжала крутиться, и потоки разбушевались пуще
прежнего, и надо бы сделать так, чтобы при наводнении каждый был обязан
бежать в ближайшее почтовое отделение и посылать телеграммы по адресам всех
знакомых, предупреждая о начавшемся наводнении, ведь принято же
предупреждать о перемене места жительства, так и тут тоже надо предупреждать
о надвигающихся переменах, а на почте для этого должны лежать готовые
формуляры, чтобы оставалось только вписать фамилию и адрес и отметить
галочкой нужный квадратик, например такой, против которого написано "большая
вода", поэтому впредь до получения соответствующего извещения не пытайтесь
со мной связаться, и такие сообщения должны приниматься бесплатно в пределах
всей Скандинавии, включая также Финляндию, - иными словами, если у тебя есть
друзья в Финляндии, они должны быть своевременно оповещены о том, что ты
пожал в наводнение, чтобы они ненароком не заявились к тебе в гости в тот
момент, когда на тебя обрушилась стихия, а работодателей следовало бы
обязать относиться с пониманием к исполнителю заказа, когда тот присылает
сообщение о том, что попал в чрезвычайное положение в связи с
непредвиденными обстоятельствами; "Бедняга" - вот что должен бы подумать
работодатель, получив от одного из работников сообщение о стихийном
бедствии, в таком случае ты, едва почувствовав признаки надвигающейся грозы,
бежишь сразу на почту, отправляешь телеграмму, и все в порядке - люди уже
знают, что, приняв сигнал бедствия, они должны относиться к тебе бережно,
пока чрезвычайное положение не будет отменено, а ты получаешь возможность
целиком посвятить себя борьбе со стихией, вместо того чтобы объяснять всем
друзьям и знакомым, что у тебя сейчас чрезвычайные обстоятельства и в чем
они заключаются. Надо бы, чтобы это вошло в привычку, и вырабатывать ее
следует уже в начальной школе; эти правила должны войти в плоть и кровь,
чтобы каждый реагировал безошибочно, как при пожарной тревоге, обучение
нужно проводить так, как проводится подготовка к параду 17 мая, когда мы
ходим строем по школьному двору, чтобы шестьсот ребятишек смогли потом
пройти до улице красивой шеренгой; мы ведь заранее знаем, как надо вести
себя при пожаре, и знаем, как надо прошагать по улице 17 мая, но не знаем,
что надо делать, когда разбушуется водная стихия, мы не подготовлены должным
образом, хотя наводнение может нахлынуть в любой момент, а между тем в мире
полным полно воды, вода. - самое распространенное вещество, и вероятность
того, что нас зальет, гораздо выше, чем вероятность пожара или вероятность
того, что завтра наступит 17 мая. Дикость какая то, что на почте не держат
готовых формуляров для сообщений о наводнениях! Ну и черт с ней, с почтой!
Послушай, что там у тебя с водой? - спрашивает меня Сестра. - У тебя
лицо побелело, говорит она, что ты такое бормочешь про воду и про почту,
посылаешь почту к чертям, что это с тобой? Ты сама начала, говорю я, мы тут
сидели, отдыхали, все было, кажется, так славно, я даже почувствовал, что
начинаю приобретать спортивную форму, раз в кои то веки у меня появилось
ощущение физического здоровья, если понимать слово "здоровье" в
относительном смысле, и тут ты вдруг заговорила про море, про то, что вода
доходила до того места, где мы сейчас сидим, что вода даже покрывала это
место. Это же только представить себе! Мне было очень хорошо, пока ты не
перешла все границы, начав говорить про обточенные водой камни; это на
семисотметровой то высоте; и тут оно и накатило, вода поднялась, и надо было
бежать на почту, отправлять телеграмму с предупреждением о наводнении, а на
почте нет таких формуляров, и потому я чертыхался; но если бы они были, я бы
бросился в ближайшее почтовое отделение, потому что вода опять поднимается,
как в моих снах, а я этого не желаю, я желаю, чтобы все было спокойно,
пускай лучше будет скука; по мне, пускай уж будет полное затишье и застой;
но это не сочетается с водой или с прибрежными скалами, это сочетается
только с чем то массивным, устойчивым и неподвижным, как горы, как эта гора,
на которой мы сидим. Горы и вправду массивны, но не так уж устойчивы и
неподвижны, говорит Сестра, это ошибочное представление, а вода совсем не
опасна, вода - это два атома водорода и один атом кислорода, вот и все, и
здесь нет никакого скрытого смысла, они просто существуют, они не означают
опасности, скорее уж они означают жизнь, то есть, если они что то и значат,
это может быть только жизнь, потому что нам не известна ни одна форма жизни,
которая так или иначе не была бы связана с водой; а тебе пора перестать
думать о воде, говорит Сестра. Есть столько других вещей, о которых можно
думать. Да ведь не от пас зависит, о чем мы думаем, говорю я, это получается
само собой, без моего ведома, за меня решает мой мозг, он тут начальник или,
вернее, замначальника; главный начальник - вода, а мозг - замначальника, а я
тут вообще, можно сказать, никто, я же не мозг, мозг сам по себе; вполне
вероятно, что у меня в мозгу что то не так, очень похоже, что какие то связи
с подкоркой заблокированы или совсем отрезаны, так что эмоции нормальным
образом не регистрируются, но для этого существуют ведь и другие способы; ты
не думай, я не страдаю эмоциональной тупостью, у меня сигналы проходят через
обходные пути, только для этого требуется больше времени; вот сейчас,
например, я воспринял, что ты проявляешь заботу, именно здесь и сейчас ты
активно интересуешься моей дурацкой башкой и моими дурацкими мыслями, а это
уже забота, и я ее воспринимаю, хотя, возможно, этот сигнал доходит до меня
не через обычные нейронные связи; но мой случай ведь не самый худший, бывает
и гораздо хуже; например, я читал про синдром Фреголи, при котором больные
воспринимают совершенно чужих людей как своих лучших друзей, и чувство
узнавания они переживают с такой убедительностью, что им легче принять
чужого человека за переодетого друга, чем поверить в свою ошибку; должно
быть, это очень плохо для них, думаю я, но я то, слава Богу, этим не
страдаю; зато у меня действительно есть проблемы с водой, это я и не думаю
оспаривать, и, честно говоря, я не знаю, что мне с этим делать, потому что
вода может застать меня врасплох в любой момент, вот как тогда, когда ты
заговорила про обточенные водой прибрежные скалы; в ту минуту я сразу
представил себе, как вода поднимается в центре города, как она медленно
заливает площадь Ратуши, и все магазины и уличные кафе на Акер Брюгге начали
быстро, словно в кошмарном сне, погружаться в воду, вода заполнила
Макдональдс, на что, кстати, было одно удовольствие посмотреть, потому что
мне, например, не жалко "Макдональдса" - пускай бы он провалился ко всем
чертям, но вот с остальным дело было похуже, потому что куда же денутся
люди, если их рабочие места и дома окажутся под водой, как в Китае, который
ставит рекорды по затоплению, в Китае просто обожают затоплять долины, и
дороги, и города, теперь вон они, прости господи, строят самую большую в
мире плотину, и миллионы людей должны будут переселяться, если не хотят
потонуть, им придется рассылать извещения о перемене места жительства или о
том, что они терпят стихийное бедствие - одно из двух, так что не вздумайте
говорить, что вода не несет изменений, она меняет ландшафты и людей, ничто
не приносит столько изменений, как вода, и для тех, кто любит изменения,
вода - самое лучшее, что может быть на свете, но для многих других, скажем
для меня (за примером тут далеко ходить не надо), вода - это сущий ад.
Довольно о воде, говорит Сестра. Сейчас мы спустимся вниз и вернемся в
город, мы преспокойно пойдем назад к машине и будем жить дальше как взрослые
люди. Что же это делается? - подумал я. Другой человек входит в мою жизнь и
берет инициативу на себя; мне говорят, что надо и чего не надо делать; я
ведь только что решил никогда больше не возвращаться в город, который
заливает вода, он медленно погружается в воду, как Венеция, к чертям
Венецию, а безголовые итальянцы сами заслужили, чтобы их заливало водой,
надо было раньше думать, а не строить город где попало, вот теперь он и
погружается в воду, точно так же как Осло, в этот самый миг Осло тоже
заполняется водой, и я не желаю больше спускаться туда, но Сестра тянет меня
за собой; я не могу с тобой идти, говорю я, там же наводнение, это верная
смерть. Наводнение только вот тут, говорит она, указывая на мою голову. Это
не совсем так, говорю я. Я не исключаю, что в голове не все в порядке, но не
только в моей голове творится неладное, и я не могу спускаться в город,
потому что это значило бы погружаться в воду, а при погружении тела в воду
вытесняется количество воды, равное объему этого тела, но мне совершенно не
требуется погружать свое тело в воду и не требуется выяснять объем.
Послушай, помолчи и побереги дыхание, говорит Сестра. Не будем суетиться,
побережем дыхание. Это так логично, чертовски логично, у женщин - железная
логика, думаю я, трусцой направляясь вместе с нею к машине, я набрал воздуха
и задержал дыхание. Я терплю долго. Я способен очень долго задерживать
дыхание. Я наберу воздуха и не буду дышать, пока не приеду домой и не встану
под душ; я не буду дышать, пока не узнаю наверняка, что моя квартира и мои
вещи не затоплены и что дом по прежнему окружен великолепным твердым
асфальтом, и травой, и воздухом; и тут я переведу дыхание на радостях, что
на сей раз мне опять удалось спастись от потопа, я убежал от него, и он меня
не настиг, потому что я бегом пробежал, не дыша, через лес, не дыша вел
машину, в которой мы ехали с Сестрой, мы - друзья, мы сплетены, словно два
гороховых стебля, подумал я, мы с нею всегда вместе - где один, там и
другой, мы неразлучны, мы - два голубка, мы вместе бегаем по лесу, убегаем
от воды и потопа; тут я отмечаю, что говорю мысленно мы, а не я, и это очень
здорово, когда ты думаешь не я, а мы, а то я очень давно думал я, но мы
гораздо лучше, чем л, ведь если идешь одиноким путем, он уводит тебя от тебя
- это я где то читал, читать ведь очень важно, а это, помнится, было что то
шведское или, может быть, автор был финский, но шведскоязычный, ведь в
Финляндии есть шведскоязычное население, делаю я мысленную заметку на
будущее, шесть процентов населения говорит па шведском языке, это в
Финляндии; сто процентов в Швеции да шесть процентов в Финляндии, если
сложить, то всего получается сто шесть процентов, - иначе говоря, отмечаю я,
шведского много; вот как я здорово умею одновременно управляться с
несколькими мыслями, подумал я, одновременно с мыслями о Финляндии, потому
что Финляндия всегда со мной, Финляндия всегда присутствует рядом, есть у
меня дверь в Финляндию, дверь эта всегда раскрыта, и надо только хорошо
задерживать дыхание - если наберешь в легкие воздуха, вода тебе ничего не
сделает, тогда она отступит, а если миллиард китайцев одновременно
подпрыгнет, то Земля сдвинется со своей орбиты, как я где то вычитал; ну а
что будет, если этот миллиард задержит дыхание? Интересно, кто нибудь уже
задумывался о том, что тогда получится? Ведь что нибудь должно получиться;
возможно, что то замечательное, так что стоило бы попробовать; а еще я
читал, что все население Земли может уместиться на льду озера Мьеса, если
станет поплотнее. Чего только не вычитаешь! Я принимаю душ, я люблю
принимать душ, хотя из него льется вода, но в душе я могу ее контролировать,
я могу ее включить и выключить, я решаю, течь ей или не течь и какой будет
напор, вода в душе полностью у меня под контролем, у нес подрезаны крылышки,
и она рабски подчиняется мне, как тигр в наморднике или как чесночина,
которая битый час варилась в кипятке! Поганое сравнение, забудем его. Однако
эта вода - укрощенный зверь, поэтому люблю душ, а вот вода при вольной
дрессуре, вода на природе, вода сама по себе - безобразна и опасна, и я не
хочу иметь с ней никакого дела, и вот, принимая душ, я вдруг вспоминаю свою
финскую бабушку, лжебабушку - ту, что готовит студень. Я соскучился по ней,
я замечаю, что скучаю по смиренному настроению, которым пронизано ее
скромное хозяйство, я тоскую по той нетребовательности, которую она
выказывает ко мне, ей ничего от меня не надо, ты, мол, только не волнуйся,
дай себе немного покоя, ты слишком заработался, говорит она, забудь ты про
эту дурацкую брошюру, ляг лучше и полежи в гамаке, говорит она из за
финского кухонного стола, хлопоча над студнем, и я чувствую, как я
соскучился по ее кушаньям, чувствую, как бы мне хотелось сейчас увидеть ее,
вечно вяжущую что то крючком; как же я стосковался по всему, что связано с
нею, моей лжебабушкой, которой нигде нет, которую я выдумал, чтобы задобрить
посольских финнов; мне пришлось придумать ее, потому что финнам нужна была
такая бабушка, так что все это сказки и выдумки, а между тем я по ней
тоскую.
Как ни гордятся финны своей столицей, пишу я в брошюре, однако сердцем
они привязаны к деревне. В городе они не чувствуют себя комфортно, в городе
нет уюта домашнего очага, не то что в деревнях и па хуторах среди березовых
и сосновых рощ. И рядом с водой, добавляю я с неохотой. На мой взгляд, пишу
я, Хельсинки - великолепный город, он поражает дерзким смешением
разностильных зданий, сочетанием искусства и культуры с чистейшим воздухом.
Как мне показалось, это рассудительный, честный во всем и благоустроенный
город; пожалуй, немного чопорный и сдержанный по сравнению с некоторыми
другими европейскими столицами, его население имеет гомогенный (тут меня по
моей ребячливости - ведь я действительно страшно ребячлив и радуюсь
ребяческим шуткам - так и подмывает написать вместо "гомогенный" другое
слово, но я преодолеваю соблазн и пишу "гомогенный") - имеет гомогенный
состав; из страха потерять работу и свою причастность к той власти, которой
обладают СМИ, я, как правило, подавляю свои ребяческие порывы, держась за
власть, и так как правильное слово здесь "гомогенный", именно так написано в
августовском номере "National geographic" за 1981 год, а я ни на йоту не
позволяю себе отклоняться от "National geographic", то я тоже пишу это слово
- "гомогенный"; население имеет гомогенный состав, пишу я, здесь нет трущоб,
как нет и кварталов, где царила бы коррупция, где торговали бы секс
услугами; да разве же это возможно, подумал я, наверняка есть там такие
кварталы, и наверняка они были уже в 1981 году, а с тех пор прошло ведь
двадцать лет, я уверен, что у них там в Хельсинки сплошь и рядом можно
встретить торговлю секс услугами, однако об этом неуместно упоминать в
брошюре, а кроме того, надо же дать людям возможность самим открывать что то
новое. Мой друг Оке Йокинен, пишу я, проживающий в Хельсинки вот уже
тридцать два года, но это было в 1981 году, так что теперь надо прибавить
двадцать один год, получается пятьдесят три; предложение приходится начинать
заново; я пишу: мой хороший друг Оке Йокинен, можно сказать даже мой
закадычный друг, проживающий в Хельсинки вот уже пятьдесят три года,
говорит, что здесь каждый в душе мечтает, выйдя на пенсию, вернуться в
родные места, поселиться в сельском домике в лесу, у воды - последнее я,
хотя и с неохотой, добавляю уже от себя, потому что я не полагаюсь на своих
читателей так, как "National geographic" полагается на своих; у "National
geographic" читатели - люди с высшим образованием, с широким кругом
интересов, мои же не обязаны обладать этими качествами, поэтому я должен не
столько углубляться в тему, сколько развивать ее вширь; я, конечно же,
основательно прорабатываю материал, но мне надо подавать его более
пространно. Жители Хельсинки отличаются некоторой нелюдимостью, что является
результатом более стесненных условий, в которые они попали, выбрав городскую
жизнь, пишу я далее, иногда это ошибочно истолковывается как скептическое
негостеприимное отношение к приезжим. Однако финны живут в суровом климате и
знают по горькому опыту, что тепло нужно расходовать экономно, поэтому не
ожидайте от них теплоты, пишу я, за теплотой надо ехать в средиземноморские
страны, там люди непосредственны, не так критичны и более жизнерадостны, за
то они простоваты и неинтересны, их душу можно узнать за несколько минут, а
вот для того, чтобы понять финскую душу, потребуется весь отпуск, а иной раз
даже и целая жизнь, зато в финнах есть то, что стоит этих усилий, это такая
душевная глубина, точнее сказать - бездонная глубина, у финнов есть
внутренняя сила, которую сами они называют sisu, тут я открываю словарь, там
написано: стойкость, упорство, воинственность как в душевном, так и в
физическом смысле слова; должно быть, это хорошие качества, думаю я, нам
нравится в людях упорство и сила, нам нравится, когда человек не сдается, а
стоит на своем, так ведь. Обычные звуки Хельсинки, пишу я, - это скрип
лебедок, басовитое рокотание больших подъемных кранов и крики чаек,
переписываю я из "National geographic"; переводить с английского оказывается
не так то просто, хотя я хорошо знаю язык, но думаю, что скрип лебедок,
басовитое рокотание подъемных кранов и крики чаек - это вполне
удовлетворительно, никто же не станет придираться к каждому слову; пускай
будет "рокотание". А какое еще слово есть для этого в норвежском языке?
Норвежский язык так беден, приходится обходиться тем, что есть, думаю я;
Норвегия ведь бедная страна, у нее бедная история, бедный язык, бедные
культура и искусство, она почти во всем бедная, одно только и есть богатство
- нефть, по нефть - это временный источник богатства, скоро мы опять
обеднеем, и тогда уже никто не поедет отдыхать за границу, так что надо
поскорее дописывать брошюру, пока не кончились деньги и отпуска; в Хельсинки
есть пять портов, пишу я дальше, в портах всегда кипит работа, это
великолепное, царственное зрелище, налегаю я на эпитеты, можно целый день
любоваться приплывающими и отплывающими, нагружаемыми и разгружаемыми
судами, и это будет день, богатый впечатлениями; кроме того, финны чертовски
здорово строят ледоколы, как сказано в "National geographic", это их ниша,
то же самое пишу и я, по стоимости они не могут конкурировать с
судостроительными заводами Азии, зато конкурентоспособны в отношении
качества, потому что азиатские судостроители не имеют понятия о настоящих
ледоколах, для них нелепа самая идея ледокола, поэтому ледоколы у них
получаются паршиво, а вот финны знают, что такое лед, и строят потрясающие
ледоколы, способные пробить лед Ботнического залива Балтийского моря,
достигающий местами толщины в шестьдесят сантиметров; вот опять встретилось
море, а море - это вода, но тут уж никуда от нее не денешься; вообще то
Балтийское море можно пожалеть, подумал я, мне и раньше всегда было его
жалко до слез, не один я так отношусь к этому неудачливому морю, это же
внутреннее море, застойное, а стоячая вода - это вода неудачница, стоячая
вода - это как то несерьезно, а к стоячей воде Балтийского моря это
относится в особенно сильной степени, его вода "посажена" на голодный паек,
она малоподвижна, так что воды Балтийского моря - это в общем то, что меня
устраивает, не то что типичная вода, тут вода'- тихая, она ничего не
изменяет, не разрушает, как остальная вода, эта вода - тихоня, она -
больная, и потому она меня устраивает, я ведь тоже, в общем то, больной
человек, все мы в каком то смысле больные и спятившие, природе надо
потратить десять лет, чтобы сменить соленую воду в Балтийском море, так что
не мочитесь в Балтийское море, пишу я, потому что, если вы один раз
помочитесь, финнам и шведам придется несколько лет разбираться с вашей
мочой.
Финляндия - благоустроенная страна, пишу я дальше; так сказано в
"National geographic", и это хорошо, что она благоустроенная, так что я
переписываю это к себе без смущения; итак, Финляндия - благоустроенная
страна, заботящаяся о своем народе посредством тщательно разработанного
законодательства, способствующего повышению жизненного уровня. Все
трудящиеся в закрытых помещениях должны иметь доступ к дневному освещению,
говорится в журнале, и я тоже пишу это у себя, и величина транспортных
отчислений зависит от доходов лица, пользующегося услугами транспорта. В
Финляндии все хорошо работает. Работают автоматы на улицах, туалеты,
телефоны. Фарфор предприятий "Арабия", ножи и вилки завода "Фискарс",
деревянные изделия из Африки, текстильные товары "Маримекко"... Снова
"Маримекко"! Значит, автор "National geographic" тоже счел необходимым
упомянуть о "Маримекко"; знай наших; на мне вон тоже надет свитер от
"Маримекко"! Но там сказано, что все вышеперечисленное не только входит в
перечень товаров финского экспорта, но является также зримым выражением
финского национального характера, финского вкуса, стиля и настроений. Мотивы
почерпнуты из текстуры морских волн, льда и гранитных скал. Последнее, то
есть гранит, пришлось мне особенно по душе, за то что гранит так тяжел, так
неизменен; наверное, в Финляндии очень много гранита, раз он упоминается в
"National geographic", подумал я, и мысль о том, что там много гранита,
отчасти примиряет меня с тем неприятным обстоятельством, что там так много
воды, благодаря этому я начинаю более благосклонно относиться к Финляндии.
Финляндия - это гранит, пишу я, и ради гранита всегда стоит выбрать
Финляндию местом проведения своего отпуска; гранит служит нам залогом
надежности, ведь мы, норвежцы, любим наш родной гранит и любим гранит в
других странах; и тут я делаю себе заметку па память, что надо будет потом,
если успею, посвятить отдельную главку финскому граниту; в этот момент вдруг
звонит телефон, это Сестра, и, что характерно, она звонит именно в ту
минуту, когда я в кои то веки совладал с Финляндией, поставил ее на колени,
Финляндия стала у меня как шелковая, и тут то, конечно, мне звонит Сестра,
она сообщает, что Бим окончательно сорвался и ей необходима моя помощь. Это
очень некстати, говорю я, работа над текстом у меня в самом разгаре, я весь
в работе по самую макушку, если так можно сказать, я насквозь проникся
Финляндией, Финляндия просто фантастическая страна, я вижу это все ясней и
ясней, статья из "National geographic" послужила для меня тем толчком, после
которого свободно вылилось все, что я давно вынашивал в себе, но не мог
выразить, сейчас бы мне только писать и писать, я наконец расписался; я
пробую намекнуть, что Бим как нибудь справится сам, но Сестра об этом
другого мнения, она опять повторяет, что Бим окончательно сорвался и одной
ей не справиться, поэтому надо, чтобы пришел кто то, кого Бим уважает, и
помог ей. Так, значит, Бим меня уважает? - спрашиваю я. Уважает, говорит
Сестра. Он уважает любого, кого зовут Ньяль, но, кроме того, он еще уважает
тебя за то, что ты показываешь такие выдающиеся результаты в компьютерной
гонке, говорит она; я представил себе мои high scores , записанные в памяти
его компьютера; только в одной гонке Бим, наверное, смог меня обыграть, в
той, когда я вдруг очутился дома, остановился посреди пути и застыл как
зачарованный оттого, что окрестности были так похожи на мои родные места,
где стоял наш дом, которого уже нет, потому что теперь дом мой повсюду и
нигде, и когда я вспоминаю об этом, то сразу вода начинает плескаться у моих
ног, а сейчас меня притягивает Финляндия, потому что дело стронулось с
мертвой точки и я, кажется, мог бы в считанные часы написать всю брошюру, но
моя помощь потребовалась в другом месте, ко мне обратились как человек к
человеку, а не как к брошюрописателю, и Бим вот меня уважает; уважает - это
тебе не шутка, думаю я, это тебе не пустяк, а Сестра говорит, я буду век
тебе благодарна, я то знаю, что это просто речевой оборот, и ничто не вечно,
даже благодарность, я так и вижу, как мы, быть может, сойдемся, поженимся, и
разойдемся, и встретимся уже в суде, где будем делить имущество и детей, и
от вечной благодарности ничего не останется и в помине, псе давно быльем
поросло, а вместо благодарности осталась одна ненависть, но так нельзя -
если так думать, то сам сделаешь себя одиноким, думаю я, надо помочь
человеку, если и ты хочешь рассчитывать на чью то помощь, и, даже если тебе
за это никто не поможет, все равно надо помогать другим, думаю я, ибо так и
надо думать, если ты человек, а я же человек, хотя и брошюрописатель - в
первую голову брошюрописатель и носитель власти, но в то же время и человек
- голенький, и одинокий, и бессильный, а пока ты человек, ты обязан помогать
другому человеку, думаю я, и Финляндии моя помощь требуется меньше, чем
Биму, потому что Биму нужна немедленная и человеческая помощь, тогда как
Финляндии помощь требуется в том, чтобы ей побольше заработать на туристах,
помощь в получении прибыли, так что, если бы я идентифицировал себя с белым
человеком, я бы отправил Сестру куда подальше, хоть на кудыкину гору, но
ведь я то идентифицирую себя с индейцем, который живет в гармонии с природой
и у которого всегда есть время, поэтому я не посылаю Сестру куда подальше на
кудыкину гору, так как Финляндия может и подождать, а Бим, по ее словам,
ждать не может, так что ладно, я еду, говорю я, сохраняю все написанное о
Финляндии в памяти компьютера, сохраняю для верности дважды, записываю копию
на дискету и прячу дискету в карман; хотел было сказать, что я проглотил
дискету - сохранил все в памяти, записал на дискету и затем эту дискету
проглотил, но так получилась бы бессмыслица, а нам нужен смысл. Бим скрылся
за горами, за долами, так что ищи ветра в поле. Уже поздно ночью он тайком
позвонил сестре с чужого мобильника, взятого без спроса, и шепотом сказал,
что находится в рыбачьей хижине где то в районе нижнего течения Гейлы, то
есть в центральной Норвегии, более чем в пятидесяти милях от дома, ему там
плохо, но остальные ребята, те самые дружки, которые, по словам Сестры,
забивают его голову разными глупостями, не хотят его отпускать домой, раз уж
решили быть заодно, тем более что они угнали чужую машину и все такое
прочее. Ну, так что там такое? - спрашиваю я Сестру. Если мне предстоит
ехать за ним, то я хочу знать, что происходит. Сестра отбрасывает
таинственность и рассказывает: бред всякий, вроде национализма и прочей
чепухи насчет расовой чистоты и превосходства одной нации над другой - вот
что там происходит. С некоторых пор Бим повадился ходить в эту компанию, а
тут лопушка и захлопнулась, ведь Бим на самом деле не такой, говорит Сестра,
его заманили; у Бима, конечно, бывают странные мысли и взгляды, и его
нетрудно было поймать, но все таки он не такой, просто начитался лишнего, и
его нетрудно поймать, потому что сейчас ему нехорошо, с тех пор как
случилось несчастье, он ходит сам не свой, а теперь вот позвонил, и Сестра
истолковывает этот звонок как крик о помощи, он же попал в такую скверную
среду, откуда просто так не уйдешь, потому что, если ты уходишь, это значит,
что ты предал тех, кто остался, а предательства надо стыдиться, потому что у
этих ребят в ходу такие понятия, как честь, и товарищество, и предательство,
и измена, поэтому если уж ты туда вошел, то, значит, вошел, а тот, кто не с
ними, тот против них; из этого я понял, что Бим прочно застрял в рыбачьей
хижине на Гейле и ему требуется немедленная помощь, и я говорю Сестре, что
помогу ей и вытащу Бима и чтобы она не беспокоилась, я все улажу, а
Финляндия пускай пока подождет, говорю я, потому что Финляндия не застряла в
хижине на Гейле и ей никто не засоряет мозги национализмом и тому подобными
материями, а вот с Бимом все это происходит, так что Бима надо выручать, а
Финляндия пока что перебьется как нибудь без меня.
Я сажусь в машину и направляюсь на север, я поехал через Эстердаль, так
выходит покороче, чем если ехать через Гудбрандсдаль, и, хотя Гудбрансдаль,
строго говоря, интереснее, я еду через Эстердаль, ведь я не немец турист, я
- норвежец и уже не раз ездил по обеим долинам на этой же машине; машина
лихо мчится по дороге, она не украдена, не увезена на штрафную площадку и,
можно сказать, находится в отличной форме, временами я немного превышаю
дозволенную скорость, но это ничего - сейчас ночь, движение минимальное,
иногда только попадаются тяжелые грузовики; говорят, без автомобиля
остановится вся Норвегия, и на первый взгляд это звучит довольно
убедительно, ведь Норвегия во всех отношениях страна экстремальных условий,
включая даже географические, и для того, чтобы люди, живущие в сельском
захолустье, получили сыр, и молоко, и сигареты, и пластырь, и все прочие
предметы потребления, предназначенные как для повседневного, так и для
долговременного пользования, мы должны перевозить по дорогам не малое
количество товаров, без этого никак не обойтись, пока в нас сильна
потребность в разнообразных вещах и мы хотим иметь эти вещи, в отношении
вещей каждое поколение действует по одной и той же схеме: все хотят дать
своим детям больше вещей, чем имели сами, и в результате получается очень
много вещей, одна вещь тянет за собой другую и еще другую, и вырастает целая
гора вещей, а по сути дела, получается полная чепуха. Потому что Норвегия и
без машин ни на секунду не остановится. Норвегия продолжает двигаться в том
же темпе, в каком она двигалась всегда, хоть с машинами, хоть без машин?
периоды оледенения приходят и уходят, приходят и уходят люди, и тут не нужны
никакие автомобили, Норвегия двигается и останавливается независимо от
машин; ее движения не имеют ничего общего пи с какими машинами, а Норвежское
объединение владельцев грузовых автомобилей все равно выпускает па клейки,
на которых написано, что без автомобиля остановится Норвегия. Спрашивается,
зачем они это делают? Зачем, если сами знают, что это неправда, ведь они же
отлично понимают: что бы мы ни делали, Норвегия не остановится, рассуждаю я
риторически, как бы для упражнения, упражняться то нужно, я ведь знаю ответ,
но я упражняюсь в постановке вопросов, ибо в этом заключается задача СМИ,
отчасти в этом и коренится их власть: умей ставить правильные вопросы, и ты
на коне, такое вот несложное правило; как всегда, я два или три раза замечаю
лосей, эта долина кишит лосями; если бы я был немецким туристом, я бы пришел
в восторг, на заправочной станции в Альвдале я бы купил наклейки для
автомобиля с изображением лося, но, как сказано, я - норвежец, и появление
лося не приводит меня в такой восторг, да и вообще в настоящий момент мне не
до восторгов, я слишком нервничаю, потому что я не из тех людей, кто привык
выполнять такие поручения, такие опасные поручения, но я взялся его
выполнить, потому что так попросила Сестра и потому что я желаю Биму лучшей
судьбы, чем торчать в рыбачьей хижине на Гейле с шайкой пустоголовых
балбесов; может быть, я зря не обзавелся пистолетом, была же у меня такая
мысль, думаю я, но тотчас же отбрасываю эту мысль как полную ерунду: это же
ни в какие ворота не лезет - я, и вдруг с пистолетом! Полный бред. Мое дело
- слово, изобразительный ряд, и пистолет тут ни с какого боку не годится.
Гейла - одна из лучших лососевых рек Норвегии, вспоминаю я, потому что
я сам родом отсюда; я, как и все, только живу в Осло; в Осло все приезжие -
либо сами откуда нибудь приехали, либо сюда переселились родители, а корни у
всех остались где то там, далеко; родной дом у всех не здесь, и перед
Рождеством начинается лихорадочная езда, Рождество полагается встречать там,
где ты родился; все спешат, что называется, в родное гнездо, но гнезда то
уже и нет, остался лишь ностальгический образ того, что когда то давно было
родным домом, теперь уже не твоим; так получилось со многими из нас: мы
переехали в Осло, так как Осло - столица, а столицы как магнит притягивают
людей, это относится не только к Осло, но и к Стокгольму, Парижу и многим
другим городам, и мы все толпами устремляемся в столицы, где, как нам
кажется, происходит все самое интересное, где можно встретить множество
интереснейших людей, хотя на самом деле там ничего особенно интересного пс
происходит и люди в основном не намного интереснее, чем в других местах, но
мы страстно ждем и упорно надеемся, что вот вот произойдет что нибудь
интересное, не может не произойти, а когда переболеем этой страстью и
поймем, что это была болезнь, смотришь, прошли уже годы, и тут мы впадаем в
задумчивость и в смертную тоску, в такую тоску, какая сейчас охватила меня,
- тоска одиночества и вода, одна часть одиночества на пять частей воды, как
в соках, та же пропорция, что в соках, и к черту все соки!
Дальше надо плыть по реке, думаю я. Припарковав машину, я стою на мосту
и гляжу на бурную реку у себя под ногами. Хорошо смотреть на реку, но плохо
то, что в реке течет вода, и плыть по реке - значит плыть по воде, а это
значит погрузиться в поток, в смерть и в параллельную реальность, черт бы
побрал параллельные реальности, так и хочется повторять: черт бы их побрал!
Протяженность той части Гейлы, которая богата лососем, составляет сто
двадцать километров, и это много, думаю я, это двенадцать миль лососевой
реки, и на двенадцати милях плавает много лососей, а как я знаю, Бим сидит
где то в нижнем течении Гейлы, так что, если идти по берегу Гейлы пешком, на
это потребуется не один день, поэтому придется плыть, и получается, что я
опять попадаю в тот же фильм, в тот самый, в котором главный персонаж,
цепенея от ужаса, вынужден избавляться от него, возвращаясь к источнику
своего страха, а я, как полагают зрители, должен пуститься в странствие но
воде, чтобы избавиться от своих кошмаров; на самом деле правда гораздо хуже
- правда в том, что мне придется пуститься по воде, но это не принесет мне
избавления, так как от воды и от потопа нельзя избавиться, они вечны, и,
возможно, это единственная вещь в мире, которая приближается к вечному, так
что, несмотря на все добрые намерения Голливуда и других доброжелателей, мне
это не поможет, потому что я - независимый и бескомпромиссный кинодеятель, я
вынужден пойти навстречу опасности, пойти навстречу воде, которая вызывает у
меня страх и ненависть, без надежды на избавление, ибо я по ту сторону
избавления, я болен, и я по ту сторону избавления, и публика уйдет из кино
разочарованная, а некоторые кинобоссы откажутся показывать мой фильм в своих
кинотеатрах, потому что он слишком мрачен и ничему не может научить.
Я отправляюсь в Тронхейм и беру в аренду байдарку, двухместную байдарку
с двумя веслами, двумя спасательными жилетами - словом, с двойным
снаряжением, и возвращаюсь назад, останавливаюсь немного выше по течению,
мили на две или на три выше, оставляю там машину и спускаю байдарку на воду
- на воду, которая течет и несет изменения, as we speak так сказать, я
предпочитаю выразиться по английски, поскольку по норвежски получился бы не
тот смысл, на пат язык это переводится "в момент разговора", а какой же в
этом смысл - это мало что значит или вообще не имеет значения, а нам нужен
смысл, нужна значимость, так ведь мы считаем, а река нее время несет
изменения, пи одно мгновение не проходит бел изменений, в этом и заключается
характерная черта рек, в этом заключается почти вся их дефиниция - ни одно
мгновение не проходит без того, чтобы река не изменила своих окрестностей, а
Гейла у нас одна из самых опасных рек в смысле наводнений, все это знают,
это даже записано в энциклопедии, наводнения не раз принимали здесь размеры
стихийных бедствий, и самым страшным из них, кажется, было наводнение в
Стурофсене 1789 года, которое совпало по времени с Французской революцией,
из за всеобщего недовольства у людей не осталось другого выхода, как только
прибегнуть к революции, а я не люблю революций, некоторые из них я могу
понять, но все таки слишком уж это скоро, слишком все под одну гребенку, я
верю в перемены, которые идут потихоньку, я верю в эволюцию, хотя эволюция,
конечно, не то - у французской эволюции нет той лихости, какая есть у
Французской революции, ведь революция - это быстро: неделя или, может быть,
что то около года, а эволюция не торопится, она сколько надо, столько
времени и займет, я не революционер, я эволюционер, я верю в эволюцию на
любом уровне, допуская даже вооруженную эволюцию в том случае, когда все
остальные средства ни к чему не привели, потому что эволюция не происходит
впопыхах, она всегда подумает и, где надо, постарается приспособить одно к
другому: тут подштопает, там отрежет, потом отступит немного и посмотрит,
оценит свою работу со стороны и оставит все как есть на несколько тысяч или
миллионов лет, а потом вдруг снова вмешается и внесет какое нибудь
гениальное измененьице, которым увенчается становление вида, причем ровно
такое измененьице, которое тот выбрал бы сам, а революция - это уже большие
перемены за короткое время, большое наводнение 1789 года, одновременно во
Франции и в долине Гейлы и наверняка где то еще, потому что поток все время
течет, и 1789 год не был исключением, хотя, вероятно, в этот год он
разбушевался сильнее обычного; я не знаю, я только предполагаю, потому что я
тогда еще не родился и меня там не было; тут я спрашиваю себя, где же я
тогда был, в 1789 году, если там меня не было, ведь где то же я должен был
находиться, хотя бы мои гены; скорее всего мои гены были в это время в пути,
как и все другие гены, ведь в первую очередь, думается мне, я - носитель
генов; конечно же, я работаю в сфере брошюрописания, конечно же, пишу
брошюру о Финляндии, я - представитель СМИ, и обо мне много чего можно еще
сказать, однако и первую очередь я - носитель генов, мои брошюры через
тысячу лет никто не вспомнит, а гены могут напомнить о себе, если я, подобно
многим другим, правильно разыграю свою карту, я - промежуточный хозяин генов
- генов, которые до меня побывали где то еще и от меня тоже куда нибудь
перейдут, но сейчас они временно поселились у меня, и, надо думать, они мной
недовольны за то, что я не завел потомства, не передал их дальше, и сейчас
добиваются, чтобы я отправил их в путь, для них было бы поражением умереть
вместе со мной, с их точки зрения это значило бы прервать цепь, остановить
поток, ведь гены любят течение, тогда как я его ненавижу, продолжение пути -
это единственное, что их заботит, все остальное для них неважно, они
совершенно равнодушны к Финляндии, они не видят красоты Финляндии так же,
как не видят необходимости писать о ней брошюру, единственное, что их
интересует в Финляндии, - это финские гены, финские женщины, вот это то, что
им надо, потому что тут можно смешаться и продолжить путешествие, посмотреть
новые места или старые, где они уже бывали раньше, ведь мои гены где только
не побывали, они пожили во всех странах и во всех временах и думают, что они
вечны, но тут они ошибаются, они тоже могут исчезнуть, как все на свете,
вода может их унести, я - носитель генов, но я их не слушаюсь, я не делаю
так, как они хотят, потому что я их не люблю; пускай они теперь все отмечены
на карте, я все равно их не люблю; теперь мы знаем, где и как они
расположены, мы их пронумеровали и дали им названия, про многих узнали, кто
из них чем занимается, они перестали быть тайной, и, думаю, генам не очень
то нравится, что мы раскрыли их секреты, а я рад, что им неприятно, и к
чертям гены, хотя они и участвовали в том, что происходило в 1789 году, а
может быть, как раз потому и рад, что они принимали участие, когда революция
прокатилась по Франции, а Гейла по Сторофсепу, по сегодня вода не выходит из
берегов, грозя затоплением, уровень воды в реке обычный; снег, как видно, в
основном уже растаял, что то рано он нынче растаял; вот снег я люблю, снег -
это самая приемлемая форма воды, это вода в порошкообразном состоянии, это
как бы убитая вода - вода, потерявшая текучесть, снег ставит воде шах и мат,
так я думаю, но сейчас он растаял, и я не могу простить снегу того, что он
растаял, и каждый год у меня с этим проблемы, каждый раз не могу ему этого
простить, а теперь вот я сижу в байдарке и плыву по бывшему снегу, и мне
кажется непростительным, что он взял и растаял.
Я плыву по течению Гейлы, увертываясь от торчащих камней, как мне
кажется, по индейски и стараюсь удержаться на середине, когда течение хочет
утащить меня в сторону. Всю дорогу я проплываю мимо хижин и сарайчиков,
понастроенных любителями половить лосося, иногда встречаются и рыбаки, хотя
сезон еще только начинается, и все время вижу лососей; вот ненормальные
рыбины, думаю я, надо им непременно возвращаться на нерест домой, именно в
эту реку, где они сами когда то родились; много лет проведя в другом
полушарии, они все равно в урочный час устремляются домой, затоскуют по
родине и вернутся; казалось бы, есть тысячи других рек на свете - выбирай
любую, но они отыскивают дорогу в свою родную реку, переплывают океан и
возвращаются домой, в отличие от меня: я тоже тоскую по родному дому, но
нигде не могу его найти и, так и не сыскав, поселился в Осло, вообразив, как
это хорошо жить там, где столько разных возможностей, так думаю я, плывя на
байдарке вниз по реке, словно индеец, хотя для индейца я чувствую себя
довольно таки нервно.
Река делает изгиб, поворачивая к фьорду, и я следую туда, куда она меня
несет, другого выбора у меня нет, ведь река - это вода, а если хочешь
сладить с водой, надо плыть по течению, не пытаясь гладить ее против
шерстки, и вот я тихо проплываю мимо кустов и рощиц, мимо удильщиков и
мостов, проплываю под мостами, и вот, вынырнув из под очередного моста, я
замечаю на берегу добротную рыбачью хижину, а перед ней молодчика с наголо
бритой головой. Он сидит и курит и глядит на меня без всякого интереса, вот,
мол, проплыла лодка; его мозг регистрирует такой зрительный импульс -
байдарка; представление о байдарке передается в тот участок мозга, который
ведает связью между восприятиями и понятиями, и он думает: вот байдарка, я
вижу байдарку - затем встает и уходит в хижину, подумав при этом: "хижина",
и скрывается за дверью. С виду все очень просто и невинно, но в
действительности для осуществления даже столь простенького мыслительного и
моторного действия в мозгу бритоголового, очевидно, должны совершаться
сложнейшие расчеты и процессы, так что, несмотря на отсутствие волос на
голове, внутри ее сохраняются все функции, какие есть у всех, одни и те же
химические процессы, аминокислоты, энзимы, белки и нейронные связи
существуют в черных, желтых, коричневых, красных, мусульманских, еврейских и
мормонских головах; их идентичность, разумеется, - банальный факт, однако я
особо подчеркиваю его - подчеркиваю, поскольку это неустанно надо
подчеркивать по причине нашей непроходимой глупости, потому что мы глупы,
как бревно, так глупы, так глупы, что невольно хочется сказать - к черту нас
всех, к черту тебя, читающего меня, и к черту меня, пишущего все это, и
вообще всех нас до единого к черту, потому что мы глупы, и не много проку в
том, чтобы высказывать это изысканными способами, об этом нужно говорить
прямо; и родина древнего человека была в Африке, я это знаю, я читал; читал
на мокрой бумаге и на сухой бумаге, на какой только бумаге не читал, потому
что это установленный факт и об этом всюду написано; даже эти бритоголовые,
нравится им это или не нравится, произошли из Африки, из самой черной
Африки, поскольку новейшие исследования показали, что homo sapiens - то есть
я, ты, мы все - никогда не развивался рядом с другими первобытными людьми,
такими как homo erectus или неандертальцы, нас это не устраивало, мы решили
развиваться самостоятельно, без помощи прочих низколобых видов, которые
после долгой борьбы за существование в конце концов махнули на это дело
рукой, решили, что пропади оно все пропадом, и перестали бороться; мы же
оказались более ловкими, пустились в странствия и разбрелись по свету во
всех направлениях, так как в Африке нам уже стало тесно, нам захотелось
расправить крылья, и вот мы пошли своим путем и обзавелись разным цветом
кожи и другими свойствами, приспособленными для житья в тех местах, по
которым мы расселились; так, например, здесь, на севере, целесообразно было
иметь голубые глаза, потому что солнце тут не такое яркое, как в Африке, но
Африке мы все же обязаны многим, мы обязаны ей своим существованием, ибо там
были идеальные для нас условия и в Африке мы пробыли долго; и была у меня
ферма в Африке , думаю я, но это неправда, никогда у меня не было фермы в
Африке, а вот у моих генов была, у них была в Африке гигантская ферма,
отличное было времечко!
Я подгребаю к берегу и скрываюсь с лодкой под ветвями нависших над
рекой деревьев. Часы идут, бритоголовые то появляются из хижины, то снова в
нее уходят, среди них я увидел и Бима, он тоже то появляется, то снова
уходит в хижину, немного поудил, но так ничего и не поймал, потом они там
выпили пива, немного погомонили, как положено у бритоголовых, но, о чем там
говорят, я не расслышал, я жду, когда они наконец устанут и лягут спать,
тогда я перейду к следующему пункту плана, который составляет главную цель
всего путешествия, а именно заберу Бима; жизнь вообще состоит из
промежуточных целей и главной, которой они подчинены, думаю я, поездка из
Осло сюда, аренда байдарки, плавание вниз по реке - были промежуточными
целями, они были необходимыми подготовительными этапами для осуществления
главной цели; по этому принципу мы строим свою работу, так организуем все
дела, которыми занимаемся, и, как мне кажется, это изящно; наша уникальность
заключается в том, что мы можем ставить себе больше промежуточных целей, чем
любые другие животные, мы умеем управлять процессами, имеющими бесчисленное
количество этапов, в отличие от других сообразительных животных, которые
могут управлять только такими процессами, которые имеют ограниченное число
этапов, а началось это еще в Африке, повторяю я себе, никто не должен
забывать, что это началось в Африке. Бритоголовые вырубаются один за другим.
Они напились до потери сознания, как финны, отмечаю я про себя и вспоминаю
одну историю, которую я прочел в прошлом году, в виде исключения на сухой
бумаге, потому что я купил тогда шведскую газету, а шведские газеты, в
отличие от вечно мокрой "Афтенпостен", всегда бывают сухие; там шла речь об
инсталляции одного шведского художника, специально созданной им для выставки
в Германии; художник построил типичный, выкрашенный в красный цвет шведский
летний домик с белым забором и флагштоком - одним словом, всем, что
полагается, - по этот домик он поставил на плоту посреди небольшого
немецкого озера и поселил на этом плоту трех шведских бритоголовых -
подлинных бритоголовых; о том, как ему удалось с ними договориться, чтобы
они там остались, в газете не было сказано; уж наверное, он дал им столько
пива, сколько они пожелали, возможно, еще и сигарет, кто его знает, но во
всяком случае они не уходили, сидели в домике и в основном ничего не делали
и пили пиво, еще они показывали палец посетителям выставки и обзывали их
нехорошими словами, но через несколько дней им надоело пить пиво и
представлять один из образчиков шведского искусства и шведской культуры,
тогда они разгромили домик и вплавь удрали оттуда, а теперь вот я сам
разглядываю такой же домик, норвежский домик, с норвежскими бритоголовыми,
которые только курят, пьют пиво и что то там орут, но все это, к сожалению,
отнюдь не художественная инсталляция. Уверившись, что все там заснули, я
вывожу свою байдарку из под навеса ветвей и тихонько плыву по реке в сторону
домика; поравнявшись с ним, я с близкого расстояния убеждаюсь, что там никто
не подает признаков жизни, тогда я поворачиваю к берегу, стараясь не шуметь,
вылезаю из байдарки. Сориентировавшись в обстановке и дважды перепроверив,
свободен ли путь к отступлению, я, внимательно следя, чтобы нечаянно не
наступить на разбросанные пивные банки, вхожу в домик, где на кроватях,
диванах и на полу валяются спящие оболтусы, отчего то мне вспоминается
история про негритенка Самбо, у которого шайка тигров украла одежду, и вот
когда он очутился раздетый среди тигров, звери перессорились из за того, кто
самый красивый, и, вцепившись друг дружке зубами в хвосты, с такой скоростью
закружились вокруг дерева, что превратились в масло, тогда Самбо подобрал
свою одежонку, а его мама нажарила блинчиков на тигрином масле, и Самбо до
отвала наелся, проглотив сто блинчиков; вот так и бритоголовые сами за меня
все сделали, подумал я, напились до бесчувствия, и если бы я захотел, то мог
бы тоже напечь бритоголовых блинчиков и съесть сто штук; однако надо быть
собранным, говорю я себе, не растекаться мыслями и помнить о собранности;
тут наконец я нашел глазами Бима, он лежал на койке в одной из спален;
спален тут было несколько, это был, как уже сказано, большой и
поместительный рыбачий домик; должно быть, с тех пор, как его построили, в
нем перебывало множество рыбаков, которые наловили много лососей, думаю я,
одной рукой расталкивая спящего Бима, а другой прикрывая ему рот, чтобы он
не закричал; это я - Ньяль, шепчу я, король компьютерных гонщиков, и говорю
ему, чтобы он собрал вещички, какие привез с собой: зубную щетку или что там
еще; тут я подумал, что зубы то уж чистить приходится всем, независимо от
политических взглядов, ведь зубному врачу не скажешь, что у меня, дескать,
такие крайние убеждения, при которых зубы чистить не обязательно, потому что
для зубного врача это пустой звук, единственное, что ему интересно, - это
твои зубы, так что оставьте при себе свои политические взгляды, думаю я,
выводя и чуть ли не волоча на себе изумленного Бима к воде, которая, как
нарочно, течет совсем тихо. Подсадив Бима в байдарку, я сел в нее сам и уже
взялся было за весло, как вдруг Бим вспоминает, что он оставил в хижине одну
книжку; забудь о ней, говорю я, но Бим не желает уезжать без книжки,
приходится идти мне, потому что Бим пьян и еле стоит на ногах; в каком то
смысле я выступаю в роли индейца, а Бим в роли белого человека, он объясняет
мне, где лежит книжка, и я снова иду к домику, нахожу книжку и уже
повернулся, чтобы уйти, как вдруг слышу за спиной какое то сопение, один из
бритоголовых заворочался во сне, я замер па месте и подождал несколько
секунд, но он все продолжает сопеть, тогда я погладил его по щеке и стал
напевать: "Такой хороший был денек, но день прошел, сыночек, и все ребята
спят давно, поспи и ты, дружочек, покуда солнце не взойдет, лучами заиграет
и в спаленку заглянет, тогда ты тоже прыг - и встал"; но песенка не помогла,
я слышу за спиной сдавленный возглас: какого черта! И с этими словами он
встает с постели и прыг на пол, но он такой пьяный, что падает от одного
тычка, который я дал ему свободной рукой; спи, голубчик, говорю я ему, скоро
будет день опять, с карандашами, красками, бумагой и раскрасками; говорю я
на бегу, мчусь к реке, вскакиваю в байдарку и отталкиваюсь от берега. Едва я
успел оттолкнуться и заработать веслом, выгребая на середину, как из домика
один за другим повыскакивали другие обалдуи; ты еще за это поплатишься,
кричат они мне вслед, даром это тебе не пройдет, кричат они, мы найдем тебя,
и швыряют мне вслед камни, но ни разу не попадают, все камни пролетают
далеко мимо цели; видать, плохо вы старались в африканской школе,
прогульщики несчастные, думаю я, ведь в Африке мы учились, как надо в борьбе
за выживание кидать камни и другие орудия, правило первое тут гласит, что
нельзя приниматься за это дело с пьяных глаз, потому что, если ты напьешься,
нарушается мозговая функция координации движений, это же элементарно;
конечно, я понимаю, что могут быть всякие причины, почему человек выпивает,
понимаю, что в жизни много несправедливости, бывает так, что просто тоска
собачья, и как то нелогично получается, когда у нас иноземцами с иноземной
наружностью занимаются, а вот такие, как эти ребята, которые с рождения
живут в Норвегии, ни разу не почувствовали, что ими кто то занимается, и это
лишь одна из множества причин для пьянства, и я это понимаю, это же ясно как
день, так что я не осулсдаю пьянство, я только хочу сказать, что пиво не
способствует меткости броска, об этом еще в "Старшей Эдде" сказано: "Меньше
от пива / пользы бывает, / чем думают многие", и "Хуже нельзя в путь
запастись, чем пивом опиться", и "Рано встает, / кто хочет отнять / добро
или жизнь; / не видеть добычи / лежачему волку, / а победы - проспавшему" .
И много ли толку напиваться и спать мертвецким сном тому, кому есть что
сказать, и много ли проку болтать о культуре викингов, не знакомясь с
источниками, думаю я, по индейски работая байдарочным веслом на середине
реки, в самой стремнине текущей воды.
Бим пьян и устал, так что помощи от него ждать бесполезно. Все сам да
сам, думаю я, старательно работая веслом, получается неважно, но что
поделаешь, так или иначе нам надо уплыть подальше, чтобы оторваться от
бритоголовых, а то вдруг им вздумается пуститься за нами вдогонку, думаю я,
надо удрать так, чтобы они нас уже не нашли, хотя они и грозились меня
отыскать, но это они, наверное, так - для красного словца; ну как они меня
отыщут, не так то легко меня отыскать, думаю я, а сам работаю веслом и
борюсь, борюсь с течением час за часом.
В конце концов я почувствовал, что все - больше не могу бороться с
течением, и я причаливаю к песчаной косе. Вытащив Бима из байдарки, я
укладываю его на песок, подсовываю ему под голову спасательный жилет вместо
подушки, и мы спим. В кои то веки мне не приснилась вода, мне снится
королева Соня, во сне мы с ней оказываемся художниками и вращаемся в одних и
тех же кругах, мы с ней не знакомы, но у нас есть общие друзья, и мы
встречаемся с одними и теми же людьми, ходим в одни и те же кафе, бываем на
одних и тех же выставках и т. д., между нами существует какая то магическая
связь, обоюдное притяжение, никогда не переходящее в физическое, только наши
глаза порой на мгновение встречаются, и я всегда знаю, где она находится в
данную минуту, а она знает, где я, но мы никак этим не пользуемся, мы просто
знаем друг про друга, где мы находимся, так же как в школе всегда знали,
когда та, в которую ты влюблен, находится на школьном дворе, мы просто
знали, не решаясь подойти, но знать знали, вот так и мы с Соней знаем это,
но мы с ней оба - робкие художественные натуры; возможно, мы боимся, что это
нанесет нам душевную рану, мы не смеем отдаться своему чувству, и это
отражается в нашем искусстве - оно полно комплексов, несвободно, подавленно,
мы оба обречены на безвестность и одиночество, но мы не жалуемся, как то
пробавляемся на стипендии, но каждый из нас все время знает про другого, где
тот находится, и мы встречаемся взглядами, и для нас существует возможность,
какая то слабая надежда, что когда нибудь между нами возникнет контакт, мы
этого не исключаем, но и не принимаем за должное, мы живем одним днем,
бедные мы бедные, думаю я во сне, какие же мы бедные; потом я просыпаюсь и
вижу, что Бим сидит на берегу, разглядывая окрестности. Я подсаживаюсь к
нему, и Бим говорит: тут мог бы стоять город. Город? - удивляюсь я мысленно.
- Здесь? Хотя почему бы и нет! Тут хорошее место, дельта реки, почти как в
устье Нила в "National geographic", а речные дельты удобны для жизни, потому
что земля там плодородная, приходит мне на память, и это благодаря рекам,
они наносят частицы плодородного ила, так продолжается много лет, река
изменяет почву, ее наносы все изменили, и происходит это потому, что выше по
течению она что то размыла и тоже изменила, она забрала вещества из другого
места и принесла их сюда, прямо по река, а какой то Робин Гуд, думаю я, и
вот уже раскинулась плоская равнина, покрытая травой и поросшая деревьями,
равнина с плодородной почвой, так что почему бы и не построить тут город? Ты
прав, говорю я, идея хорошая. Она не моя, говорит Бим. О'кэй, соглашаюсь я,
твоя или не твоя, но все равно хорошая. Это идея немцев, говорит Бим, они
хотели построить тут город, потому что считали это место идеальным, и хотя
Тронхейм находится всего в одной миле отсюда или, может быть, в двух и тоже
прекрасно расположен, там и река и все прочее, но они считали, что это место
еще лучше. После войны нашлись чертежи, говорит Бим. Сам Шпеер участвовал в
этом, добавляет он и замечает, что я не сразу сообразил, кто такой Шпеер.
Шпеер был архитектором Гитлера, говорит Бим. Альберт Шпеер двадцать лет
просидел в Шпандау, но умер свободным человеком, говорит он. Оказывается,
этот Шпеер собирался построить здесь город. Я пытаюсь представить себе, как
бы это было, но не могу понять, в чем смысл строить город рядом с другим
городом, получилось бы два города впритык друг к другу, невольно
напрашивается вопрос, зачем нужны два города, когда одного было явно
достаточно - точно так же как было бы достаточно одного финна при
собеседовании в посольстве, но их было двое, отчего создавалось впечатление
излишества; как видно, для финнов посольство не игра, так же как для немцев
война была не игра, они были дальновидны и основательны, и если решили, что
тут нужен город, то, вероятно, были по своему правы, мне трудно что то
сказать: что я понимаю в городах и их расположении на местности -
действительно, очень мало, можно сказать ничего, я никогда не задавался
целью построить город, я не мечу так высоко, я мечу гораздо ниже, наверное,
поэтому я и не затеваю войн, с меня довольно тех городов, которые уже
построены без меня, мне и этих хватает.
Похоже, ты очень интересуешься немцами, говорю я. Бим кивает. Я много о
них читаю, говорит он. Да, думаю я, о немцах, кажется, написано немало книг,
еще бы не писать об этих сумасшедших, они такого натворили, что о них еще
сотни лет будут писать книги, а теперь эти немцы вылавливают у нас рыбу,
говорю я вслух, понаедут к нам с жилыми прицепами, с холодильными камерами,
наловят нашей рыбы, увезут в Германию и там сварят. Это несправедливо,
говорит Бим. Несправедливо, что все не любят немцев. Немцы проиграли войну,
но их неправильно поняли, на самом деле они хотели хорошего, их незаслуженно
обвиняют, а насчет евреев - так это все выдумки, доказательств то нету,
говорит Бим, этот мальчонка, мне стало смешно: понятное дело - молодо
зелено, но всему же есть предел, думаю я, а затем говорю ему, что после
таких слов я просто перестану его уважать, потому что если он действительно
в это верит, то, значит, он ограниченный и невежественный человек, а
возможно, и просто дурак; и вообще, ну его к чертям, думаю я про себя, хотя
и не говорю этого вслух, и это действительно мое мнение, я его не
высказываю, но именно так и считаю, пускай сидит тут на отмели и мечтает о
городе, который здесь могли бы построить, или возвращается в рыбацкую хижину
к своим дружкам, они как раз скоро проспятся, так что если ты поторопишься,
то подоспеешь вовремя, говорю я Биму, с похмелья они скорее всего уже
позабыли все о ночном происшествии; а что до меня, так мне все равно, у меня
есть своя жизнь, какая никакая, но есть, я же взрослый человек, я причастен
к власти СМИ, и у меня есть Финляндия, Финляндия в любом случае при мне, и
если Биму ради того, чтобы придать нацизму более приемлемый вид, угодно
тратить свои молодые силы на отрицание того факта, что немцы уничтожили
миллионы невинных людей, то, по мне, пожалуйста, я в это не стану
вмешиваться, каждый отвечает за себя сам, каждый самостоятельно делает
выбор, хотя и не обязательно самый лучший, но тут, как говорится, вольному
воля, выбирать есть из чего, и каждый выбирает по своему вкусу, любой выбор
будет легитимным, если он хорошо обоснован, так что я не стану тебе мешать,
можешь стоять на своем, это твое неотъемлемое право верить, будто евреи
организовали всемирный заговор против всех и вся и будто нацисты только
проучили их, а убивать не убивали, стой на своем хоть до посинения, но ты не
можешь требовать от меня, чтобы я тебя слушал, у меня и без тебя есть о чем
подумать, мы с тобой живем в разных мирах, мы разные люди, я старше тебя, я
живу другой жизнью, но надо признать, что не у тебя одного путаница в
голове, мы все запутались, кто то меньше, кто то больше, я тоже запутался,
даже я запутался, но только в другой паутине, не в той, что ты, потому что
нас захлестнула путаница, что то не так, и Гитлер тут ни при чем, это уж
точно, Гитлер пустил себе пулю в лоб и сейчас ничего не запутает, его просто
нету, а мне некогда тебя слушать, у меня есть своя жизнь и свои дела, и есть
вещи, которые нужно просто принимать как истинную правду, даже если это
причиняет тебе боль, я, например, слышал, что есть люди, которые тратят свою
жизнь на доказательство того, что никто не летал на Луну, а все это одно
вранье и киношные трюки, так они считают, ну и бог с ними, пускай думают что
хотят, только меня в это не надо вмешивать, иначе мне жизни не хватит, так
что не отнимайте у меня время; вот сейчас я только что съездил за пятьдесят
миль от Осло, чтобы разыскать тебя, потому что ты позвонил сестре и сказал,
что ты хочешь отсюда выбраться, и в этом нет ничего такого, все мы иногда
хотим откуда то выбраться, и вот я проплыл на байдарке, проделал много миль
по воде, чтобы забрать тебя отсюда, а я ведь ненавижу воду, так ненавижу,
что далее сказать тебе не могу, и вот мы тут сидим с тобой вдвоем, и если ты
собираешься и дальше разговоры разговаривать про немцев и если ты
собираешься и дальше требовать, чтобы тебя называли Скарпхедином, то мне это
все едино, к черту Скарпхедина, хотя он и сгорел в огне и пи разу не пикнул
или как раз потому, что он сгорел и не пикнул; если горишь, надо кричать,
иначе это не по человечески, и вовсе это не идеал быть бесчеловечным, говорю
я, потому что мы уже знаем, что бывает с бесчеловечными людьми, хотя ты,
пожалуй, и не знаешь, ты еще ужасно молод, но я могу тебе рассказать - с
ними бывает очень, очень плохо, они не умеют любить, они становятся
одинокими, а иногда делаются злодеями, вот я слышал, что Гитлер каждое
Рождество садился в машину и приказывал шоферу, чтобы тот катал его по
Мюнхену, и так продолжалось все время с тех пор, как он сделался
рейхсканцлером, и до самой смерти; в то время как остальные немцы
праздновали Рождество в кругу своих семей, Гитлер без передышки катался по
Мюнхену, пока не устанет, вот какое Рождество было у Гитлера, потому что
война - это одиночество, а тотальная война - тотальное одиночество, вот что
происходит с бесчеловечными людьми, и в худшем случае они пускают себе пулю
в лоб или кончают па скамье подсудимых в международном суде в Гааге, где их
судят как военных преступников, говорю я; и я тоже одинок, признаюсь, я тоже
одинокий человек, но я одинок не потому, что я бесчеловечен, я одинок
потому, что я человек, по крайней мере так мне хотелось бы думать, а это уже
совсем другая проблема, но довольно обо мне, говорю я и смотрю на Бима:
итак, что же ты выбираешь, Бим? - спрашиваю я, в первый раз обращаясь к нему
по его настоящему имени. Бим судорожно сглатывает. И мне кажется, что я вижу
у него на глазах слезы, но я не уверен; может быть, мне это просто
показалось, потому что хотелось увидеть эти слезы, очень сильно хотелось.
Они нас разыщут, говорит Бим. Они же бешеные и никогда не сдаются, так что
они отыщут тебя и меня, и тогда нам будет жарко. Может, и найдут, говорю я.
Есть вещи, за которые стоит пострадать. Нельзя прожить жизнь ни разу не
обжегшись, в жизни то и дело приходится что то выбирать, и при этом ты кому
нибудь наступаешь на любимую мозоль; если ты что то выбираешь, то
отбрасываешь другое, говорю я, и это может иметь для тебя неприятные
последствия, если кто то сочтет твой выбор ошибочным. Так происходит
повсюду, где живут люди, даже в Финляндии. Я поеду с тобой домой, говорит
Бим. Я не хочу возвращаться в рыбацкую хижину, я хочу уйти от них, хочу
домой. Давай поедем домой!
Доказательств столько, что они не оставляют места для сомнений, говорю
я, уже сидя в машине. Миллионы людей: евреи, гомосексуалисты, цыгане и
политические противники систематически уничтожались в течение целого ряда
лет, существуют тысячи свидетельских показаний, фильмы, фотографии, книги,
до сих пор живы люди, которые это пережили. В ходе судебных разбирательств
было установлено, что все это происходило в действительности, а те, кто
утверждает, что ничего этого не было, лгут, говорю я. Суды иногда ошибаются,
говорит Бим. Верно, говорю я, а кроме того, никто не знает, откуда берется
реальность; может быть, все это сплошная иллюзия; может быть, и нас с тобой
нет; может быть, мы с тобой сейчас не сидим в машине, а только воображаем
себе, будто мы тут сидим, говорю я; и так можно продолжать до бесконечности,
можно сколько угодно усложнять картину, но это ведь мысли, и все, что ни
возьми, - это мысли, так что, пожалуйста, избавь меня от этого, говорю я,
потому что мне давно уже не четырнадцать лет, и хотя мысль о том, что все
одна только иллюзия, открывает перед воображением заманчивые возможности,
поскольку в этом случае Финляндия тоже оказывается иллюзией, так что писать
о ней брошюру не имеет никакого смысла, а значит, я свободный человек и могу
делать что хочу, и вода в таком случае тоже иллюзия, вы только представьте
себе, как это было бы хороню, ведь тогда не было бы никаких потоков и
разливов, и не было бы даже иллюзии потока, и все было бы только сном: мне
снится, что мне снится; мне снится, что мне снится, что мне снится... Но мне
уже давно не четырнадцать лет, так что избавьте меня, пожалуйста; есть вещи,
которые существуют, и есть вещи, которые не существуют; и есть вещи хорошие
и плохие, независимо от того, с какой стороны посмотреть, и если тебе не
жаль тратить время на то, чтобы доказывать, что правда - это неправда, и
отстаивать что то, чего нет, пожалуйста - воля твоя, но я хочу прочной
определенности вместо растекающейся путаницы, мне нужны твердые рамки,
четкие дефиниции, и прежде всего я хочу точно очертить Финляндию, нанести ее
на миллиметровку.
Так сказал Торгрим, говорит Бим. И что же он сказал? - спрашиваю я.
Сказал, что нет доказательств, - отвечает Бим. Ну хорошо! А кто такой этот
Торгрим? Он вроде как главный, говорит Бим. Я киваю. Значит, Торгрим что то
вроде фюрера в этой компании, подумал я. Это его ты сбил с ног, когда
забирал меня, говорит Бим, так что он теперь на тебя зол. Значит, он так и
говорит, что уничтожение евреев ничем не доказано? Ну, так он говорит,
отвечает Бим. Скажи, у тебя есть какие нибудь причины верить Торгриму? -
спрашиваю я. Вообще то нет, отвечает Бим, просто он же главный и побывал
один раз на слете в Швеции, а там выступал какой то человек и сказал, что
нет доказательств, а кроме того, он говорит, что читает книги Ирвинга; я
растерялся, потому что Джон Ирвинг - один из самых популярных авторов
книжного клуба, он пишет длинные романы, которые нравятся женщинам, и,
насколько мне известно, в них очень мало нацизма, поэтому для меня оказалось
неожиданностью, что Торгрим читает Ирвинга, однако это все же хоть какой то
признак душевного здоровья, подумал я. Так ты говоришь, Торгрим читает Джона
Ирвинга? Я чувствую, что мне трудновато представить себе такую картину.
Значит, он член книжного клуба? - спрашиваю я. Может быть, он участвует в
краткосрочных литературных круизах или в литературных экскурсиях по
Барселоне? Или у вас там что то вроде читательского кружка? Этим, что ли, вы
занимались в хижине, когда я приплыл к вам на байдарке? Неужели Тор грим
читал вам вслух последнюю книжку Ирвинга? - спрашиваю я Бима. Это - Дэвид
Ирвинг, говорит Бим. Не Джон Ирвинг, а Дэвид Ирвинг. Ну, это совсем другое
дело! Это как день и ночь. Дэвид Ирвинг пишет на исторические темы. Я слышал
про него. Он пишет книги, в которых пытается доказать, что не было никакого
уничтожения евреев, Дэвида Ирвинга судили в британском суде и признали его
писания безосновательными и не имеющими никакой силы, но Торгрим, конечно
же, читает именно эти книга и уже успел передать дальше содержащееся и них
послание, и, таким образом, оно укоренилось в чьих то умах как факт, хотя
это не факт, а фальшивка, однако оно укоренилось, пошло в рост и окрепло. Но
ты ведь и сам много читаешь, говорю я. По крайней мере твоя сестра говорит,
что ты много читаешь, а если так, то тебе не могли не попадаться тексты,
которые полностью разоблачают Ирвинга и Торгрима, оставляя их голенькими
наедине с самими собой и с их личной трагедией. Да, я правда читаю довольно
много, говорит Бим. И все равно ты им поверил? - спрашиваю я. Не знаю,
говорит Бим. Мы это как то не обсуждали, как бы что есть, то есть. Л что ты
сейчас читаешь? - спрашиваю я. Что это за книга, за которой мне тогда
пришлось вернуться? Да вот эта, говорит Бим, протягивая мне толстенную
автобиографию Лени Рифеншталь. Я о ней, конечно, слышал и даже видел
несколько ее фильмов, а как же иначе, недаром же я столько лет проучился в
университете, а если ты несколько лет проучишься в университете, то никак не
пройдешь мимо Рифеншталь, так или иначе ты непременно с ней столкнешься,
потому что она снимала фильмы во времена Третьего рейха, фильмы, которые
потом обвинили в пропаганде нацизма; о том, так это или не так, можно
спорить неделями, однако чисто формально, в плане правового разбирательства,
она, как я читал, признана невиновной, и ее то автобиографию, оказывается,
изучает сейчас Бим. А почему ты это читаешь? - спрашиваю я. По моему, это
интересно, говорит он. Чем же это тебе интересно? - спрашиваю я. Чужая
жизнь, отвечает он. Да еще такая, как у нее! - думаю я. В каком то смысле
она все испытала и вес перепробовала, и мне импонирует, что Бим читает эту
книгу, это в четырнадцать то лет; ведь я чуть ли не в два с половиной раза
старше его, но этого не читал, а когда мне было четырнадцать лет, я читал
про индейцев, а не про Лени Рифеншталь или Вторую мировую войну, за одним
исключением: эта книга называлась "Тебя это тоже касается", и она входила в
обязательный список школьного чтения, ее написал человек, переживший
концентрационный лагерь; после того как я ее прочел, я потом несколько
недель не мог оправиться от ужаса и отвращения, как это, вероятно, и было
задумано. Кроме того, я хочу снимать фильмы, говорит Бим, а Рифеншталь как
раз тоже снимала фильмы, вот я и решил, что узнаю из этой книги что то
полезное. Ну и как? - спрашиваю я. Не знаю, говорит Бим. Ты можешь спокойно
снимать фильмы, говорю я. Для тебя это наверняка не кончится тем, чем
кончилось для нее. Ты живешь в другое время. В наши дни не опасно снимать
фильмы. Ты можешь снимать фильмы о чем хочешь, и никому до этого не будет
дела, ты можешь говорить все, что тебе угодно и как угодно, и в девяти
случаев из десяти на это обратят внимание только те, кому платят за то,
чтобы они обращали внимание. Она не занималась пропагандой, говорит Бим. Ее
фильмы получили премии во многих странах, и критики были без ума от
восторга, многие так и писали, что ее беспричинно обвиняют в том, что она
занималась пропагандой, говорит Бим, просто она была мастером своего дела,
но случайно попала в дурную среду. Совсем как ты, вставляю я. Да, как я,
говорит Бим, если отвлечься от того, что она выдающийся человек, а я пег. И
"Афтенпостен" напечатала о ней восторженную статью по поводу "Олимпии",
говорит он, они написали что то вроде того, что благодаря "Олимпии"
начинаешь верить в счастливое будущее человечества; и все это напечатано на
мокрой бумаге, думаю я почему то; как тогда, так и теперь эта газета всегда
была мокрой - мокрой, ведь она часть потока, я и сам не понимаю, какой смысл
я вкладываю в эти слова, потому что время уже позднее и я устал, и мы все
едем к Осло мимо бесконечных лесов, в которых бродят лоси, тысячи лосей,
которых скоро наверняка застрелят, потому что в этих местах люди любят
пострелять, и не просто пострелять, а так, чтобы кого нибудь застрелить, они
любят убивать лосей, целый год с нетерпением ждут этого праздника, так что
избавьте, пожалуйста, меня, мне уже не четырнадцать лет, а гораздо больше, и
тем не менее все смешалось в потоке.
После возвращения в Осло Бим остается жить у меня. Он сам не хочет
домой, потому что там, как он говорит, они отыщут его, а он не хочет, чтобы
они его отыскали, в школу он тоже отказывается ходить, потому что там его
тоже найдут, а он, как уже было сказано, не желает отыскиваться. Не могу
сказать, чтобы мне было очень кстати присутствие Бима, но Сестра попросила,
нельзя ли Биму пожить в моей квартире, и у меня не хватило духу отказать,
тем более что до начала летних каникул остался всего лишь месяц, а там они
оба на лето уедут в другое место, где он сможет спрятаться, и Бим перейдет в
другую школу, сказала Сестра, а пока что в качестве временного выхода ему
лучше всего пожить у меня; в нормальных обстоятельствах я бы даже
обрадовался такому предложению, ведь, что уж тут скрывать, я очень одинок,
мне бы надо побольше общаться с людьми, но у меня ведь работа, которая
требует большого внимания, можно сказать полностью занимает меня, она
захватила меня со всеми потрохами, Финляндия хочет помериться со мной
силами, от меня требуется высочайшая степень концентрации, чтобы не
оказаться побежденным, чтобы не вышло так, что Финляндия стала
победительницей, а я побежденным, я должен доказать Финляндии, кто тут
сильнее, а дни так и бегут, осталось уже совсем немного, а когда выйдет
отпущенный срок, брошюра должна лежать на столе, причем хорошая брошюра, вот
это то меня и мучит, что брошюра должна получиться хорошая, если бы не это,
если бы не так много зависело от того, выйдет ли она хорошей или плохой, это
бы меня так не мучило, но я во что бы то ни стало должен сделать хорошую
брошюру, и потому я так мучусь, а тут еще Бим сидит в другом углу комнаты за
компьютером и гоняется почем зря на мотоциклах, мы перевезли сюда его
компьютер, чтобы ему было чем заняться, он учит уроки и отсылает их по
электронной почте, а в перерывах играет. Скажи, а чтобы снимать кино,
обязательно надо иметь хорошие отметки? - вдруг спрашивает он, отрывая меня
от дела на самой середине сложных построений, связанных с ценами на билеты;
дело в том, что Сестра принесла мне отличнейший датский путеводитель,
который называется "Путешествие в Финляндию", цены в нем указаны в датских
кронах, и мне приходится самому переводить их в норвежскую валюту, причем не
просто переводить, а сколько то еще и накидывать в связи с тем, что книжка
издана в 1976 году, а с тех пор мир не стоял на месте, а, напротив, очень
даже двигался вперед и вперед, и за это время много воды утекло по сравнению
с 1976 годом, это сильно усложняет дело, но я решил оставить часть этой
работы читателям, пускай сами немного потрудятся, нельзя же требовать от
несчастного автора брошюры, чтобы он все за них сделал, всему есть какие то
пределы, я предпочитаю рассматривать себя как учителя, учитель может что то
подсказать, он учит учеников думать самостоятельно, развивает в них
исследовательскую жилку, я только укажу им нужное направление, подброшу
идею, и это уже более чем достаточно; в результате дело кончается тем, что
я, всем сомнениям вопреки, указываю цены в датских кронах 1976 года, в 1976
году дорога туда и обратно на пароме из Копенгагена в Хельсинки стоила
восемьсот четырнадцать крон, это выглядит совсем неплохо, люди обрадуются,
что это, оказывается, так дешево, думаю я, люди очень любят, чтобы было
дешево; единственное, что они любят еще больше, - это когда что то
оказывается вообще бесплатным; далее я цитирую, что по тысячам финских озер
каждый день во всех направлениях курсируют белые пароходики, это звучит так
идиллически, даже, можно сказать, романтически, я так и вижу эту картину -
сотни белых пароходиков плывут во все стороны; правда, в этом есть что то
иррациональное - зачем, спрашивается, нужно ехать во всех направлениях,
однако там так и написано, черным по белому, надо думать, что так оно и
есть, иначе с какой стати издательство "Политикен" стало бы распространять
заведомо ложную информацию о Финляндии? Конечно, 1970 е годы были непростым
временем: холодная война, атомная бомба, множество страхов, тогда снимались
фильмы о катастрофах, но вот доходило ли тогда дело до того, чтобы
фабриковать ложные сведения о других странах и печатать их в путеводителях?
Мне в это как то не верится. Финляндия, или Суоми (с ударением на первом
слоге), из всех стран, расположенных на Скандинавском полуострове, является
наиболее удаленной от маршрутов, по которым движется основной поток
туристов. И только по этой причине слишком мало датчан посещает Финляндию.
Нужно только сделать над собой некоторое усилие, чтобы не последовать за
общим потоком, который каждый год устремляется на юг, и направиться вместо
этого в Финляндию, где вас с распростертыми объятиями встретит гостеприимный
и жизнерадостный народ, чья страна изобилует природными красотами.
Так о чем ты меня спрашивал? - говорю я, закончив вышеприведенный
кусок. Я спрашивал, надо ли иметь хорошие отметки, для того чтобы снимать
фильмы, говорит Бим. Разумеется нет, отвечаю я. Никогда не бывало такого,
чтобы о фильме судили по отметкам, которые режиссер получал в школе, людям
плевать на отметки, лишь бы фильм был хороший, говорю я, вот если фильм
плох, тогда кто нибудь может поинтересоваться, а что там стояло у него в
дневнике, так что хорошие отметки тоже не помешают, говорю я. Итак, не
обязательно, однако и не помешает. Таков был мой ответ Биму, этому
запутавшемуся, но, в сущности, совсем неплохому мальчонке, который какими то
судьбами очутился вдруг в моей квартире и вот сидит тут и делает уроки.
В 1323 году Финляндия была крохотная страна, пишу я дальше, но уже к
1595 году она увеличилась почти вдвое. Так написано в путеводителе.
Педагогические наклонности датчан выразились в том, что они представили всю
картину развития финского ареала на протяжении 600 лет, и, как мне кажется,
я спокойно могу использовать ее у себя, так как те люди, которые побывали в
Финляндии в 1976 году, вряд ли захотят повторить это путешествие именно
сейчас, у них найдутся другие дела, они читают сейчас другие брошюры, с тех
пор они напутешествовались всласть, и если по прежнему способны совершать
путешествия, то, думаю, они выберут более экзотические страны, потому что
эти люди любят быть в первых рядах, непременно хотят быть в первых рядах, у
них это своего рода одержимость, поэтому как только другие тоже откроют для
себя Финляндию, им она уже и даром не нужна, эта черта определенно меня
раздражает, это же снобизм самого скверного пошиба, так что к чертям всяких
всезнаек, которые в 1976 году проводили отпуск в Финляндии; возможно, я
слишком суров, но не могу иначе, так что к чертям их - и кончено. В 1617
году Финляндия опять приросла новыми землями, пишу я дальше, на этот раз на
востоке, а в 1721 году снова несколько уменьшилась, надо же, а в 1743 м,
подумать только, она оказывается еще меньше; тяжелые, видать, настали
времена, полные неурядиц, раздоров и неустройства, но вот наконец в 1809
году Финляндия выросла до гигантских размеров, границы раздвинулись далеко
на север и на юго восток, это уже та Финляндия, которую мы знаем, моя
Финляндия, моя великая Финляндия. I had a farm in Finland , подумал я вдруг
ни с того ни с сего. В 1920 году страна снова уменьшилась, пишу я, а в 1940
м уменьшилась еще немного, а в 1944 м еще чуть чуть, не то чтобы она стала
маленькой, этого ни в коем случае нельзя сказать, но все таки была уже не
такой большой, как в начале XIX века, - одним словом, то прибыток, то
убыток, сплошное круговращение, и с Финляндией происходит то же, что со всем
остальным, однако этот круговорот не вечен. Финляндия разрасталась и снова
сжималась и сегодня, как можно подумать, приобрела наконец свою
окончательную форму, хотя вряд ли она окончательная, даже такая, как есть,
она кажется мне довольно таки большой, единственное, что может вызвать какие
то возражения, - это ее форма, потому что в сочетании с Балтийским морем и
Швецией и странами Прибалтики все вместе похоже на мальчика на игрушечном
экскаваторе, который копает и копает, его лицо и верхняя часть туловища -
это западное побережье Финляндии, я вижу их каждый день на телевизионной
карте метеопрогноза, но кто же думает о таких вещах, присоединяя или отрезая
земли? А кроме того, возможно, эти очертания в любом случае были бы похожи
на мальчика с игрушечным экскаватором, ведь, в сущности, очертания
формируются природой, и в этом случае природа создала мальчика с игрушечным
экскаватором, и в этом выражается ирония судьбы, думаю я, хотя даже для себя
не могу сформулировать, в чем же я тут усматриваю иронию судьбы, а
президента Финляндии, пишу я, поглядывая в лежащий на столе датский
путеводитель, зовут Урхо Калева Кекконен, и про него можно сказать, что он
просто замечательный президент, пользующийся в стране популярностью,
добавляю я от себя, и к тому же отличный человек, так что пускай вас не
отпугивает это несколько странное и жесткое по звучанию имя, такова уж
особенность всех финских имен, пишу я, они странны и жестковаты на слух,
зато сами финны люди мягкие и... ну мягкие, а что дальше? Какое слово
выражает понятие, противоположное странному, - нестранные, обыкновенные,
нормальные? Так то так, но все они плохо сочетаются со словом "мягкий". Вот
оно, могущество СМИ, так много зависит от того, какое слово я выберу, на чем
в конце концов остановлюсь, я останавливаюсь и некоторое время
сосредоточенно думаю, пока не прихожу к тому, что вообще то мне совершенно
до лампочки, какое там будет слово, и финны мне тоже до лампочки, поскольку
себя я там не представляю, для меня не играет никакой роли, странные финны
или не странные, и потому я пишу "круглые", пишу, что финны мягкие и
круглые, написал и сам порадовался, мне это очень понравилось своей
бессмысленностью, бессмыслица дает чувство освобождения, потому что нет
никакого резона в том, чтобы всюду был смысл, это же тиранство, потому что
есть столько явлений, в которых не видно никакого смысла, и я выразил это,
написав, что финны мягкие и круглые, а кто то, наверное, прицепится к тому,
что президента сейчас зовут вовсе не Кекконен, но большинство, думаю, ничего
не заметит, потому что люди не следят за событиями, им это неинтересно, они
все по горло в воде и поэтому ничем не интересуются, воды так много, вес так
перемешалось, что люди просто забывают обо всем, что к ним не относится, и
это главное, и это определяет их роковой путь, их путь и мой тоже, потому
что я тоже много чего забыл, и, как ни крутись, все будет забыто, и эта
брошюра тоже покатится ко всем чертям.
А что ты пишешь? - спрашивает Бим. Бим раздражает меня, все то он
спрашивает, все копает! Мне нужны тишина и покой, но если ему непременно
надо знать - пожалуйста: я пишу про Финляндию, я делаю брошюру о Финляндии,
это заказная работа, договорная работа, это мой заработок, я, как все,
должен зарабатывать на жизнь, мне нужны деньги; не секрет, что я работаю на
износ, но конечная цель - абсолютное молчание, и, чтобы достигнуть ее, надо
пройти через множество испытаний; итак, это будет брошюра о Финляндии.
Значит, ты много всего знаешь про Финляндию? - спрашивает Бим. Я почти
ничего не знаю про Финляндию, говорю я, и тем не менее взялся сделать
брошюру о Финляндии; конечно, это звучит странно, и это действительно
странно, но попробуй найти что то такое, что не было бы странным, и я тебя
поглажу по головке, говорю я. Мама и папа знали одного человека, который
сидел в тюрьме в Финляндии, говорит Бим. Тюрьма в Финляндии, отмечаю я
мысленно, и мне нравится эта мысль, потому что в данный момент мне нравится
все, что имеет отношение к Финляндии. Он был менеджером джаза из Карибского
региона, говорит Бим, это был женский джаз, там было пять девушек и один
парень, и все они, ну как тебе сказать, были не совсем... ну, в общем, они
были черные; они выступали с концертами в Осло и Стокгольме, а потом
отправились в Финляндию, но когда они плыли на пароме, там оказалась
компания финнов с ротвейлерами, целый клуб собаководов, они возвращались
после выставки в Швеции; финский клуб собаководов в Швеции, отмечаю я на
память; они сидели в баре, продолжает Бим свой рассказ, и там кто то что то
сказал, что другим не понравилось, кто то полез с кулаками, завязалась
драка, и дошло до того, что финны стали снимать намордники со своих
ротвейлеров, тут прибежала охрана и запихала менеджера и музыкантов в камеры
на самом дне трюма, а собачников отпустили, и менеджер подумал, что это
ужасно несправедливо, по он считал, что утром, когда они прибудут па место,
их выпустят, но их не выпустили, а, наоборот, отправили в карцер на трое
суток, а после того как они отсидели там трое суток, их перевели в обычные
камеры и продержали там еще семь суток, потом был суд, и джазистов
оштрафовали, а менеджера оправдали, по к тому времени он успел отсидеть
одиннадцать суток в финской тюрьме, и он говорил, что никак не чувствовал
себя победителем, рассказывает Бим, и теперь Финляндия для него хуже чумы, и
он говорит, что никогда больше туда не поедет, что это дрянная страна, где
люди пугаются тех, кто от них отличается. Иначе говоря, это немного
напоминает тебя и твоих приятелей, вставляю я. Да, в общем, похоже,
соглашается Бим, немного подумав, только я от этого отошел. Но Торгрим и до
сих пор такой. Торгрим - дрянная страна.
Хорошенький анекдотик про Финляндию, думаю я и беру его на заметку для
будущего употребления, но в эту брошюру я его не вставлю, это же ясно как
день, ясно, как солнечный свет. Ясно, как солнечный свет? Нет, так сказать
нельзя, однако, невзирая ни на что, в брошюру это не войдет, поскольку такой
пассаж, напротив, может служить блестящим примером того, что ни при каких
обстоятельствах не годится для брошюры. Упоминания о ксенофобии, о том, что,
выпив пива и поговорив с финскими собачниками, можно сесть в тюрьму на
одиннадцать дней, никак не могут послужить приманкой для норвежских
туристов, так что я благодарю Бима за его рассказ, но тут же прошу, чтобы он
все таки помолчал, потому что мне надо работать; я показываю ему на
богатства, которые стоят у меня на книжной полке, и говорю, что он может
читать все, что ему захочется, при условии, что он помолчит. Бим поплелся к
книжной полке, а я опять засел за Финляндию; очутившись с глазу на глаз с
Финляндией, мы мерим друг друга взглядом, выясняя, кто чего стоит, - это
дуэль, мы становимся спиной друг к другу, отсчитываем десять шагов,
одновременно оборачиваемся и оказываемся лицом к лицу - Финляндия со мной и
я с Финляндией, в воздухе нарастает напряжение, психологический момент на
уровне профессионального мастерства, каждый выжидает, когда выстрелит
другой, я смотрю в глаза Финляндии, и Финляндия глядит мне в глаза, и я вижу
озера, и леса, и меланхолию, и сауны, и все то финское, чего я совсем не
знаю, но о чем слышал и читал и что я рассудку вопреки пытаюсь втиснуть в
форму брошюры, а Финляндия видит... Да, в том то и штука! Трудно сказать,
что видит Финляндия, ведь это не я, а Финляндия видит, но ведь я - это я, и
мне следовало бы знать, что во мне видит Финляндия, когда она на меня
смотрит, но, похоже, я этого не знаю, и это меня пугает, слишком уж я
неотчетливый, до того неотчетливый, что все во мне расплывается, я -
растекаюсь, я - вода, я почти бесформенный, почти что лишенный свойств,
свойств у меня совсем немного, да еще моя крошечная долька могущества СМИ,
за которое я держусь обеими руками, потому что без него я - никто, и все это
видит Финляндия, и мы выжидаем, и нервы напряжены до предела, и стоит
тишина, но вот случилось, мы нажимаем па курок, невозможно сказать, кто
сделал первое движение - я или Финляндия, настолько синхронно это
происходит, невероятно синхронно, это такая синхронность, что о ней еще
долго будут помнить, даже когда забудется все остальное, что было
синхронным, и два выстрела раздаются одновременно, как один, и я поразил
Финляндию прямо в лоб, а Финляндия в лоб поразила меня, и мы оба падаем
замертво - мгновенная смерть, и никаких прощальных слов, даже ни одной
прощальной мысли, и встреча со мной стала роковой для Финляндии, а встреча с
Финляндией роковой для меня, и в этом даже нет ничего особенно грустного,
потому что иначе быть не могло, так легли карты, так было заложено в природе
вещей, и я признаюсь - я не понял Финляндии, но можно утешаться тем, что и
Финляндия не понимала меня, для Финляндии я - загадка, точно так же как
Финляндия - загадка для меня, но в Финляндии есть малые пташки, много много
малых птах, которых любят норвежцы, на этом я уже останавливался, а
Финляндия - это гордиев узел, думаю я, вот если бы у меня был меч, я бы
долго не раздумывал, я разрубил бы этот узел, как Александр Великий, и
сделался бы царем Азии и Финляндии, я бы запросто разрубил узел, мне это раз
плюнуть, но у кого же в наши дни может быть меч, у кого то, наверное, есть,
думаю я, скорее всего у сумасшедших коллекционеров, ну и пропади они
пропадом.
Однако надо еще упомянуть об алкоголе. В отношении алкоголя мы,
норвежцы, и финны ведем себя одинаково. Мы, может быть, и не пьем каждый
день, по уж если пьем, то пьем так, чтобы напиться вдрызг, а напившись, мы,
перед тем как свалиться с ног и заснуть, некоторое время шляемся на
нетвердых ногах, нанося словесные оскорбления и причиняя физический вред
самим себе и окружающим. Так водится в Финляндии, и так водится в Норвегии.
Мы похожи, и я пишу в брошюре, что мы похожи, так что кто любит пить быстро
и помногу, может очень удачно провести отпуск в Финляндии; по идее, я
считал, это должно стать важным моментом, но все и без того знают про это, и
вот сейчас я это написал, это заняло в брошюре так мало места, и из этого
ничего не следует дальше - сказано и сказано, и опять я на мели. Ох уж и
туго приходится брошюрописателю, так туго, что дальше некуда! А ведь
Финляндия знаменита тугодумами, меланхолическими тугодумами, вспоминаю я
вдруг, по крайней мере так принято считать, и хотя это штампы, они рождаются
не на пустом месте, это не просто выдумки, так что если я раньше писал про
Финляндию, какая это веселая и улыбчивая страна, то был не совсем прав, я
принял желаемое за действительное, а на самом деле в тугодумной Финляндии
много печальных людей, Финляндии необходима помощь, мне бы следовало помочь
этой бедной стране, вместо того чтобы равнодушно смотреть, надо было бы
вывести ее из тоскливого тупика, а то бедняжка Финляндия заплутала во тьме
на бездорожье и не знает, куда ей, горемычной, податься, думаю я, я же могу
вывести ее из дебрей, вон у меня на полке стоит книга, которой уже сто лет,
и там описан сравнительно быстрый способ лечения меланхолии, я вставлю это в
брошюру, подумал я, пусть это будет моим подарком Финляндии и послужит
руководством к действию для норвежских путешественников, чтобы, столкнувшись
с меланхолией, они знали, как оказать неотложную помощь, а столкнуться с
этим им наверняка придется, пишу я, но вы не пугайтесь, откройте страждущим
дружеские объятия и прочитайте следующую выдержку всем финнам, которые в
этом будут нуждаться: "Успешное лечение меланхолии в клинике природного
лечения. Г н Б. из Дрездена страдал меланхолией в сочетании с частичным
параличом. Он был доставлен в клинику своей матерью и братом. У этого
молодого человека была тяжелая меланхолия, он сторонился людей, ни к чему не
проявлял интереса и, кроме того, был очень недоверчив. Лишь после долгих
уговоров мне удалось убедить его остаться в клинике, после того как его
родственники удалились. Лечение состояло из регулярного ухода за кожей в
сочетании с отвлекающими процедурами, компрессами и соответствующей легко
усваиваемой диетой, из длительного пребывания на свежем воздухе, сна при
открытых окнах; кроме этого, применялось магнетизирование. Отвлекающие
процедуры (хождение босиком по влажной траве) пациент проходил с особенным
удовольствием. Под влиянием многократных ежедневных прогулок (дозированных в
соответствии с самочувствием больного), приятных развлечений и т. д.
подавленное состояние пациента постепенно отступило, и по истечении восьми
недель пациент был выписан из клиники как полностью выздоровевший. С этого
времени он пребывает в добром здравии и постоянном хорошем настроении".
Главное средство - хождение босиком по мокрой траве, пишу я. В этом
единственная надежда Финляндии, и мы, норвежцы, должны им помочь, показать
им, как это делается, а травы в Финляндии сколько угодно, причем большей
частью мокрой, так как там часто идет дождь, об этом я, кажется, забыл
раньше упомянуть, но это так - дождь там бывает часто, поэтому надо брать с
собой одежду для дождливой погоды, пишу я, и тогда снимайте обувь и ходите
босиком по траве и побуждайте финнов делать то же самое; заставляйте их
разуваться, в крайнем случае, если они будут упираться, стаскивайте с них
обувь насильно и отправляйте их на траву, пусть походят босиком по мокрой
траве, пускай ощутят хорошенько травку, пускай почувствуют разрывающие душу
эмоции, ощутят боль; главное, нужно уметь почувствовать боль, думаю я, хотя
сам делаю все, чтобы не подпустить ее близко; и пусть это станет нашим
подарком финнам, пишу я, исцелите их от меланхолии, и в благодарность перед
нами распахнут двери в эту отличную страну, чтобы мы могли провести там
отпуск, ведь в этой стране столько интересного, что она всегда будет
привлекать путешественников своей таинственной магией и особой
притягательностью. Так я нишу. И кажется, со мной что то происходит, похоже,
что слабеет мое внутреннее сопротивление, а ведь пока я писал эту брошюру, я
все время ощущал внутреннее сопротивление, так что, возможно, я должен
вложить в нее больше своего "я", нужно раскрыться, разоблачиться и принять
Финляндию как друга, как желанного друга, а чужой человек - это незнакомый
друг, говорят в некоторых кругах, и, возможно, тут то и кроется моя ошибка,
в том, что я подошел к Финляндии с некоторой долей агрессии, а не с любовью,
думаю я, и если отбросить агрессию, то, может быть, что то произойдет, надо
пойти навстречу Финляндии, нельзя же ожидать, что Финляндия первая пойдет
мне навстречу, Финляндия - это страна и не может никуда пойти, зато я -
человек и могу идти куда хочу, я волен и страждущ, я - ничей, как вольная
птица, перелетная птица, скажем журавль, журавль - птица болотная, во мне и
в самом деле есть что то такое от долговязой болотной птицы, по крайней мере
мне это не раз приходилось слышать, и вот я, перезимовав в Северной Африке,
лечу на Север, лечу наудачу, недремлющим взором высматривая внизу такое
место, где бы мне захотелось опуститься, я пес время думаю о пище, как птица
я все время занят добыванием пищи, и вот я пролетаю над всеми пиццами и
антипастами - и как их там еще - Италии, но они меня не манят, итальянцы
слишком уж непоседливы, это не для меня, и я пересекаю границу и лечу над
Австрией, старым приютом нацистов, и вижу, как там пьют кофе, пьют
эйншпаниер, фиакер, капуцинер, пьют гроссер браунер, клейнер шварцер,
клейнер гольденср, клейнер браунер и как их там еще - столько всяких
разновидностей кофе, но я - болотная птица, мне не нужен кофе, я и без того
бодр от природы, нет, это не по мне, и вот уже Чехия с пивом и овечьим
сыром, это мне не нравится, и тут меня подхватывает штормовой ветер и
приносит в Англию, а там все гоняют чаи - из расчета одна ложечка на чашку
плюс еще одна ложечка на чайник, как принято писать, и лепешки: пять
децилитров пшеничной муки, две чайные ложечки пекарского порошка и т.д., и
т.д. К чертям английские лепешки, это не по мне, это совершенно не по мне,
пускай уж самодовольная Англия, гордая своим былым величием колониальной
державы, сама гоняет чаи и кушает свои лепешки без меня, и вообще - что
хорошего они сделали для болотных птиц? Надо лететь на восток, думаю я, что
то там на востоке так и притягивает меня, хотя я, будучи птицей, и не могу
выразить это словами, но ведь у меня есть чувства и инстинкты, и мне этого
хватает; итак, я перелетаю через Северное море и оказываюсь над Данией, там
я вижу селедку и угрей, что, в общем то, не так уж плохо, но в придачу к ним
много много колбас, а это слишком жирно; нет, это не по мне; и вот я лечу
уже над Швецией, где сеть тефтели, и сухие хлебцы, и "Янссонс фрестельсе" -
ну "фрестельсе" мне понятно - это искушение, а вот кто такой был Янссон?
Может, это вообще магазин или ресторан, но бог с ним, с Янесоном, потому что
сейчас запахло птицами, так как внизу перед глазами появился предмет моих
мечтаний, я знал, что справлюсь, мне было трудно, лететь пришлось далеко, но
и награда велика, потому что передо мной раскинулась Финляндия, вот она
внизу, моя любимая Финляндия, рай болотных птиц, где делают студень, рыбу,
запеченную в хлебе, и где царит тишина, а я, как всякая болотная птица,
люблю студень, и хлеб, и рыбу, и тишину, так что я приготовился к
приземлению, и вот Финляндия красиво движется мне навстречу, и мы щекочем
друг дружке животики, и дразнимся, и ласкаемся, как влюбленные, и поем: "Ты
меня любишь?" Да, люблю. Взаправду? Да, взаправду. Можно, я приду к тебе?
Да, приходи, пожалуйста, гули гуленьки мои, гули гули ай люли! И Финляндия
пришла ко мне как невеста, и я перед ней - весь нараспашку. Но сколько же
можно распахиваться? Интересно, насколько целесообразна распахнутость? Мне
снится. Что мне снится. Что мне снится. Что я - болотная птица. А в
Стокгольме на конторке у Стриидберга лежит, как известно, нераспечатанное
письмо, и письмо - это я, думается мне, и всех волнует, почему оно лежит
нераспечатанное, и, как только его распечатают, в тот же день все потеряют к
нему интерес и никому оно станет не нужно, а письмо - это я, и, как только я
раскроюсь, в тот же день я перестану быть кому нибудь интересен и нужен, а
вот и лотерейный билетик лежит передо мной, по прежнему заклеенный, лежит
там, куда я его положил пару недель тому назад, и я хочу так и оставить его
нетронутым, потому что, пока я не соскребу заклейку, он останется заманчивой
возможностью, мечтой, а много ли мне приходилось мечтать, но может случиться
так, что в один прекрасный день мне страшно понадобится мечта, подумалось
мне, так что я уж как нибудь пересилю себя, чтобы не вскрыть билета, потому
что, как только я соскребу заклейку, в тот же миг он станет никому не
интересен и не нужен, а когда людям ничего не нужно, все останавливается.
Тут я слышу, как входит Сестра. Ей выдан свой ключ от квартиры, она сама
отпирает дверь и целует Бима в лобик и спрашивает, как идут дела, а Бим
отвечает ей, чтобы она не шумела, потому что мне надо сосредоточить мысли на
Финляндии; хотя она и говорит шепотом, я все таки слышу, как она спрашивает
Бима, что он читает; оказывается, он читает Библию; Библия стоит у меня на
полке, как же без Библии, это великая книга, мимо нее не пройдешь,
независимо от того, верующий ты или неверующий, это часть истории
литературы, но я не ожидал, что Бим вздумает выбрать именно эту книгу, а он
выбрал, и я слышу, как он говорит Сестре, что, похоже, становится
христианином. Хватит дурачиться, говорит Сестра. А я и не дурачусь, говорит
Бим. Я начинаю верить в Иисуса из Назарета, он вошел в мое сердце, говорит
Бим, это случилось вот сейчас, покаон там писал о Финляндии, а я тут читал
Библию, говорит Бим, и вдруг ррраз - Иисус вошел в мое сердце, так что дело
уже сделано. Надо же! - подумал я. Не одно, так другое! Но тут Сестра больше
не выдержала и обрушилась на меня с обвинениями. Так это ты позволил
мальчику читать Библию? - спрашивает она. Я же не знал, что там парнишка
читает, говорю я, я так увлекся своим текстом, я был болотной птицей и летал
над Европой; между прочим, это громадный континент, но что правда, то
правда-я действительно разрешил ему читать любую книгу, какую он захочет; я
же думал, что он выберет какую нибудь книжку о Второй мировой войне или,
например, вон ту, про акул; видишь, вот рыба молот, и китовая акула, и все
другие акулы; почему то, как я теперь понимаю, я подумал тогда именно об
этой книге, но я не подошел посмотреть, что он там выбрал, зачем мне
смотреть, а у меня тогда были более важные вещи на уме, мне надо думать о
Финляндии, мне подавайте только Финляндию, так откуда же мне было знать, что
он выберет Библию? Сестра направляется в тот угол, где я сижу, и начинает
говорить со мной тихим голосом. Ты сделал ужасную глупость, говорит она, Бим
очень впечатлительный человек и подпадает под влияние каждой книжки - про
что читает, тем и становится; вот теперь он стал христианином, и конца этому
не видно; ну и оставь парня в покое, пускай побудет христианином, раз ему
так хочется, говорю я; в конце концов, в нашей стране, кажется, существует
свобода вероисповедания, да и потом, это же когда то пройдет у него; но
Сестра не верит, она в отчаянии; вытаскивать Бима из среды правых
экстремистов имело какой то смысл, говорит она, но если он теперь ударится в
христианство, то она уже просто не знает, с какой стороны тогда к нему
подступиться, потому что религия страшно неудобная штука, не знаешь, за что
ухватиться, и конца этому не видно, жалуется Сестра, тут я с ней, в общем,
согласен - мне тоже не видно. Эй, послушайте ка, я тут что то не понимаю.
Вот это место: "...ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в
нем" . Кто этот сын человеческий? - спрашивает Бим. - Маугли, что ли? Бежим
трусцой. Я и Сестра. Дотрусим до Фрогнер парка, а уж там начнется настоящий
бег. Мы звали с собой Бима, но он предпочел остаться дома и читать, читать
про мелкие и крупные события в жизни Сына Человеческого. Ну как у тебя
продвигается дело с Финляндией? - спрашивает Сестра. Вообще то, неважно,
говорю я, трудная это страна и не очень то позволяет продвигаться, закрытая
какая то и словно немая, она ни в чем не идет мне навстречу, говорю я, я уж
и так и сяк пытался найти к ней подход, но она шла мне навстречу только в
моем воображении, неумолимые факты говорят о том, что Финляндия может
прекрасно обойтись без меня, Финляндия даже не подозревает о моем
существовании, а крайний срок уже вот вот наступит, так что дела мои
неважнецкие, под угрозой моя репутация, и посмертная слава тоже, а я то,
честно говоря, уже считал, что понемногу завоевываю некоторое признание, а
теперь все пропало, какое уж тут признание, впереди меня ждет полный провал,
я кану в пучину, это будет такой провал, какого свет не видывал, напрасно я
стану денно и нощно посылать сигналы бедствия, я все равно кану в бездну, на
самое дно, где царит вечная ночь и плавают белые рыбы, питающиеся фосфорными
газами, которые поднимаются из земных недр, и буду я, как они, питаться
газами, фосфором, ты только представь себе, дожить до такого тотального
унижения. Может быть, ты слишком усложняешь себе задачу, говорит Сестра.
Ведь это - брошюра для туристов, тут всего лишь требуется несколько
исторических фактов, кое какие сведения о климате, немного о
достопримечательностях, и все, больше ничего не надо. Для средней брошюрки
этого вполне достаточно, говорю я, но мои брошюры выделяются на общем фоне,
я ставлю себе более сложную задачу, я всегда глубоко разрабатываю тему,
исследую ее до потрохов, пока не отыщу главную жилу, я пью живую кровь, пока
не сольюсь с объектом исследования в одно целое, пока Финляндия не
перестанет быть для меня пустым
словом или далеким объектом, а превратится в многогранный образ, и
тогда я, проникнувшись этим образом, обретаю способность создать такую
великолепную брошюру, что люди будут читать ее взахлеб и не смогут
оторваться; зачитываясь, они будут погружаться в нее глубже и глубже, и
каждая читательница уже не мыслит своей жизни без этой брошюры, брошюра так
пленит ее, что она заболеет Финляндией, я хочу, чтобы Финляндия стала ее
мечтой, чтобы все сходили с ума по Финляндии, говорю я, я хочу, чтобы
манящий образ Финляндии неотступно стоял перед ее внутренним взором, чтобы
она не знала ни сна ни покоя, пока не поедет в Финляндию, в противном же
случае ей придется обращаться за помощью к специалисту, и только тогда я
буду чувствовать, что мне удалось добиться того, чего я хотел, так и никак
иначе. Да у тебя неладно с головой, говорит Сестра. Возможно, говорю я, но
тем не менее так я работаю и так мыслю, а ты, чем говорить, что у меня с
головой неладно, лучше бы помогла, ты же сама вызывалась, ты обещала помочь
мне, когда просила присмотреть за Бимом, или за Скарпхедином, как его тогда
звали; напоминаю тебе, что ты тогда сама сказала, что поможешь мне; или ты
об этом забыла? Я не забыла, говорит Сестра, но, как мне кажется, по
большому счету я мало чем могу тебе помочь. В обыкновенной брошюре о
Финляндии мои знания могли бы пригодиться, говорит она, но в твоей брошюре
они будут ни к селу ни к городу: то, что ты говоришь, слишком заумно, и твоя
брошюра мне, честно говоря, тоже кажется заумью, не представляю себе, кому
от нее может быть какая то польза. Ты лучше выкладывай свои знания, говорю
я, а уж там видно будет, к селу они или не к селу. Финляндия сложена из
гнейсовых пород, говорит сестра, местами из кристаллических сланцев, под
тяжестью ледниковых масс грунт просел, и в древности Финляндия опустилась на
двести метров ниже своего нынешнего уровня, затем она снова поднялась,
образовав плодородный равнинный ландшафт в западной части, прилегающей к
побережью Балтийского моря, а на севере и на востоке образовалось множество
озер. И это все? - спрашиваю я. Все, что ты можешь предложить? Сестра
кивает. В таком случае должен сказать тебе, что это дрянное предложение,
никакие гнейсы не заманят норвежцев в Финляндию; пожалуй, на это клюнут
какие нибудь геологи, но много ли в Норвегии геологов? Ну тысяча, наверное,
говорит Сестра, а может быть, несколько тысяч. Ого, подумал я, уловив
проблеск надежды, для начала это уже кое что: ясно же, что тысяча - это
лучше, чем ничего, однако мои амбиции, похоже, были нацелены на то, чтобы
привлечь в Финляндию миллион норвежцев, вот какую задачу я ставил перед
собой, так что если меньше миллиона - это уже поражение, и если мне в
последнюю минуту удастся вдохнуть энергию в брошюру, то надо будет
переписать контракт, подумал я, тогда в посольстве все вышло как то с бухты
барахты, я не мог собраться с мыслями, потому что пропала моя машина, я
думал, что ее украли, а оказалось, что ее увезли на штрафную площадку,
причем, как я уже говорил, это случилось третий год подряд, поэтому я не
удосужился внимательно изучить контракт, что обязательно должны делать все
владельцы малых предприятий, я хорошо помню, как нас этому учили на курсах,
которые проводило бюро по трудоустройству, а я это упустил, и теперь у меня
такое ощущение, что финны меня облапошили, они огребут огромные деньги,
когда в Финляндию приедет миллион туристов, а мне от этого богатства
обломятся какие то жалкие десятки тысяч, я попался в ловушку, в финскую
ловушку, я клюнул на приманку, думал я, надо было потребовать авторский
гонорар в процентах, чтобы мне отчислялось по десять крон за каждого
норвежца, пересекающего границу Финляндии, в течение лет этак десяти, это же
будет сто миллионов крон, я мог бы отойти от дел, распрощаться с трудовой
деятельностью и уйти на покой и построить дом, вдалеке от воды, я бы мог с
головы до пят одеться в горетекс и взять себе секретаря для рассылки
сигналов бедствия, я мог бы целиком посвятить себя борьбе с разбушевавшейся
стихией и обшить все стены в доме старыми картонками из под яиц, чтобы
добиться полной тишины, я бы стал жить без телевизора и без телефона, я
исключил бы всякий шум и большую часть внешних сигналов и только время от
времени приглашал бы на обед кучку прогнозистов с единственной целью всех их
поколотить. Только нужно, чтобы "Афтенпостен" была мокрой, думаю я, потому
что я уже привык к тому, что она всегда мокрая; в мокром состоянии она лучше
всего отвечает своему назначению, поэтому я даже готов приплачивать за то,
чтобы ее приносили мне в мокром виде, однако ничего из этого не сбудется,
потому что я, дурень, подписал контракт, безропотно согласившись на условия,
предложенные финнами, хотя знал ведь о том, что человек, который несколько
лет назад чуть чуть подправил логотип колы, спросил за это вместо гонорара
какой то там процент от каждой проданной бутылки и получил его и стал
миллионером и даже миллиардером, а я получил небольшую единовременную сумму,
а у меня ведь невыплаченные кредиты и довольно большие расходы, так что мне
никогда по вылезти из долгов, никогда не выбраться из пучины, и тут, как ни
бейся, как ни крутись, конца не видно, сплошной круговорот, только что не
вечный, слава Богу, не вечный. Я бы тоже мог с этим справиться, думаю я; что
мне стоит подправить логотип колы, да для меня это минутное дело, как никак,
я же окончил университет по специальности "средства массовой информации и
коммуникация" и все такое прочее, и работаю я в СМИ, и обладаю толикой их
могущества и почета, это же чистая случайность, что от "Колы" позвонили тому
имяреку, а не мне, хотя кто его знает, может, они и мне звонили, да не
застали дома, или я не снял тогда трубку, я же не каждый раз ее снимаю, ведь
я не мог тогда знать, что звонят из "Колы", так и вышло, что мне досталась
Финляндия, мне выпал билетик с Финляндией, а тот, кто подправил логотип
колы, оказался бы небось совершенно беспомощным, достанься ему Финляндия,
Финляндия ему не то что не по плечу, перед Финляндией он просто карлик, вот
ему и не предложили, а предложили мне; хотя и я ведь думал, что смогу
справиться с Финляндией, я думал, что мы стоим с нею вровень и будем хорошо
смотреться рядом, но сейчас все яснее становится, что Финляндия покрупнее
меня и что она тонет, и я вместе с нею, мы вместе идем ко дну, и я с
огорчением начинаю понимать, что Финляндия тянет меня ко дну, словно камень,
и я вместе с Финляндией погружаюсь в пучину.
Послушай, я тут еще кое что никак не пойму, сказал Бим, как только я
вошел в дверь после пробежки, весь потный и подавленный. Там вес время
толкуют про Сына и Отца и Святого Духа, говорит Бим, и временами у меня
складывается впечатление, что эти трос - одно. Как же так? Их ведь трое; Я
этого не понимаю, потому что не может быть, чтобы сразу было и то и другое,
так как же это на самом деле - один он или их трое? Один, говорю я,
уперевшись в стену вытянутыми ногами. О'кей, говорит Бим. Впрочем, нет,
говорю я, их все таки трое. Мне это без разницы, говорит Бим, просто хочется
знать, а то они все время там возникают, так надо же мне знать, какими я
должен их представлять себе - как одного или как троих. Ты не слишком над
этим задумывайся, говорю я. Это не так уж важно. В конце концов, разницы
почти никакой; подумаешь, один и три; разница всего лишь на две единицы, так
что, как ни считай, не на много ошибешься, говорю я; так даже лучше, если
оставить некоторый допуск, в пределах которого возможны отклонения, иначе
все делается квадратным и угловатым. Так, значит, будем считать, что их
трое? Так и будем считать, говорю я и ухожу в душ.
Осталось два дня до сдачи брошюры, и я перечитываю написанное; вышло не
так уж мало; слов много; вообще то, я думал, что выйдет меньше, но я
замечаю, что часть написанного мною будет непонятна для финнов; вопрос в
том, надо ли им понимать, не все же должно быть понятным, некоторые вещи
надо принимать такими, как они есть, думаю я, они требуют эмоционального
восприятия, чтобы запали на самое дно; именно такими, по моему ощущению,
получились некоторые части брошюры; это вообще свойственно всякому
авангардистскому искусству, оно встречает сопротивление, так всегда бывает;
помню, я читал где то о людях, которые ехали на машине по проселочной дороге
в Англии, внезапно они пошли в полосу густого тумана, а " следующий миг
очутились в Амазонии, тот и пойми, что там такое произошло; они посмотрели
на часы и увидели, что часы показывают то же самое время, которое было,
когда они попали в полосу тумана; они позвонили английскому послу, тот
приехал за ними, и свидетели подтвердили, что они только что были в Англии;
это происшествие замолчали, потому что все были напуганы его
необъяснимостью, но я то думаю, что бояться тут нечего, наш мозг способен
вместить очень многое, мы же используем от силы десять процентов его
возможностей, хотя я, наверное, использую все таки больше, но в основном
люди используют свой мозг от силы на десять процентов, и, как ни печально,
это, вероятно, относится также и к финнам, поэтому у меня есть некоторые
опасения насчет того, как они примут мою брошюру, обидно все ж таки, если ты
трудился с неослабевающим напряжением, предпринял нечеловеческие усилия, идя
непроторенными путями и открывая неведомые земли, встретить вместо награды
скептический прием и непонимание. Но такова уж судьба брошюрописателя
авангардиста. Однако пока есть еще время и можно кое что подправить в
тексте; могу же я кое в чем и потрафить финнам, вставив в текст такие
пользительные для дела сведения, как, например, то, что Финляндия одинаково
хороша как для зимнего, так и для летнего отдыха. Зима в Финляндии
великолепна, пишу я, она стоит мессы, все покрыто дивным покровом глубокого
снега, снег ковром устилает землю; во мне, конечно, все противится тому,
чтобы сравнивать снег с ковром, но финнам это должно понравиться, поэтому в
моей брошюре снег ковром устилает землю, так повелось искони, что снег
расстилается ковром, и нам, людям, это кажется красивым; тот, кто любит
ходить на лыжах, пишу я, не найдет для этого лучшего места, чем Финляндия, в
лесу там живут милые птички, чье пение будет сопровождать твой бег под сенью
березовых рощ; в Финляндии, пишу я, снежный покров прямо создан для лыжного
спорта, у нас в Норвегии подобный снежный покров можно было встретить,
вероятно, в шестнадцатом или семнадцатом веке; редчайшее удовольствие
представляет собой поход в финский супермаркет, пишу я далее, в громадных
супермаркетах Финляндии продаются товары со всего света; все самое лучшее со
всего света попадает на прилавки финских супермаркетов, так как Финляндия
лежит на пересечении торговых путей, пишу я, и так было испокон веков,
Финляндия - страна, в которой встречаются друг с другом ряд европейских и
славянских культур и традиций, Финляндия - это плавильный котел. Следует
отметить, пишу я, что в конце XIX и в начале XX века в Финляндию устремился
большой поток эмигрантов; они говорили, что отправляются в Америку, а на
самом деле ехали в Финляндию, потому что Финляндия и тогда была, и сегодня
остается прекрасной страной; разумеется, это вранье, но кто же будет
проверять; люди никогда не проверяют, а только, поудобнее устроившись за
кухонным столом, говорят своей супружнице: представляешь себе, я и не знал,
что, оказывается, Финляндия приняла такой большой поток эмигрантов; а если
кто нибудь, вопреки ожидаемому, проверит этот факт и призовет меня к ответу,
то речь будет идти о столкновении двух мнений, я в любом случае могу
сказать, что я это так вижу, на мой взгляд, в Финляндию, страну
неограниченных возможностей, эмигрировали сотни тысяч бедных европейцев, и
никто не имеет права запретить мне видеть это таким образом, тут дело в
разном видении предмета, а с моими глазами и не такое можно увидеть, тут
вообще нет предела возможностям, потому что я беспределыцик, у меня неладно
с головой и для меня не существует границ; но вот брошюра, можно сказать,
готова, поэтому я обращаюсь к Биму и уговариваю его прервать ненадолго
чтение Библии; Бим только что закончил книгу Иова и молча переживает это
потрясение; я сую ему в руки цифровую камеру и прошу его прогуляться и
нащелкать немного видов, чтобы было похоже, как будто это снято в Финляндии.
Как это так? - спрашивает Бим. Надо просто, чтобы картинки были такие, как
будто они сняты в Финляндии. Но мы же в Норвегии, говорит Бим, Я знаю,
говорю я, но я не думаю, что тут есть заметная разница, ты только постарайся
не снимать высокие горы, и вывески, и машины, ну и еще кое какие предметы, и
все будет как надо, и особенно постарайся, чтобы в кадр попали светловолосые
девушки, лучше всего в полосатой одежде, на велосипедах, говорю я, рядом с
березками. Но ведь это же неправда, говорит Бим, Финляндия - это Финляндия,
а Норвегия - это Норвегия, а я уже решил жить по правде, так что я не могу
врать; очень даже можешь, говорю я, и к тому же это не ложь, это - СМИ и
коммуникация, а не ложь, и, пока ты живешь у меня, я буду решать, где ложь,
а где не ложь, так что давай беги, говорю я и выпроваживаю его за дверь. Сам
я тоже выскочил на минутку на улицу, чтобы купить три четыре рыбины и хлеба;
я засовываю рыбины в буханку, так как, мне кажется, нужно сделать
фотографию, на которой можно увидеть рыбу в хлебе, такое кушанье едят в
Финляндии, причем очень давно, я думаю, это очень древняя штука, это же
фольклорное блюдо, а ничто так не приманивает туристов, как фольклор, разве
только аквапарк с водными горками и аттракционами, думаю я, но уж этого они
от меня не дождутся; зато, если я правильно понял, финны едят рыбу,
запеченную в хлебе, а я уверен, что понял, потому что, как правило, я все
понимаю правильно, я же из понятливых. Возвращаясь домой, я вынул почту, в
почте оказалось письмо от ословской организации по изучению общественного
здоровья, я еще не получал от них писем, поэтому оно меня заинтересовало,
там написано, что я выбран для участия в проводимой акции, они хотят меня
тестировать, чтобы узнать, здоров я, или болен, или, может быть,
предрасположен к заболеваниям, к письму прилагается анкета с вопросами, на
которые меня просят ответить, я без долгих приготовлений тотчас же приступаю
к этому занятию; вот какой я молодец, думаю я, со мной так легко иметь дело,
все равно ведь я не могу продолжать свою работу, пока не вернулся Бим и не
принес снимки. В анкете спрашивается: каковы размеры твоего жилья? Затем:
есть ли в квартире кошка? Нет, кошек нет. Это же лишние хлопоты. Случалось
ли с тобой что нибудь из нижеперечисленного на протяжении последних шести
месяцев: переносил ли ты серьезные болезни, травмы, не подвергался ли
нападениям? Я отмечаю: "Нет". Возникали ли у тебе серьезные проблемы
(например, разногласия) с кем нибудь из близких друзей, родственников или
деловых партнеров? Н да! На это не сразу сообразишь, что сказать! Есть там
что то такое, не высказанное вслух, между мной и нижней соседкой, с той, что
все время готова чинить тебе какие то гадости, в противоположность скаутам,
которые всегда готовы помочь; а кроме нее есть еще и Финляндия, с которой у
меня тоже сложные отношения, ведь ее, в известном смысле, можно назвать
деловым партнером или близким другом; по крайней мере, я думал, что
Финляндия - это мой близкий друг; значит, надо отметить "да". Затем:
случалось ли тебе потерять или утратить по вине воров какую нибудь дорогую
для тебя вещь? Еще и как дорогую! Недавно у меня отнимали автомобиль; в один
прекрасный день его вдруг не оказалось на месте там, куда я его поставил, и
это было очень некстати, я как раз собирался ехать в посольство Финляндии, и
мне пришлось брать такси, и какое то время я думал, что машина украдена, и
это было для меня большой неприятностью, потому что я привязан к своей
машине, но потом выяснилось, что ее забрали на штрафную площадку, третий год
подряд, в связи с весенней уборкой улиц, записываю я в графе для примечаний:
просто поставить крестик мне в этом случае показалось недостаточным, это
слишком легковесно; дальше идет несколько вопросов насчет моих чувств и
мыслей, там спрашивается, происходило ли в этом плане что нибудь необычное в
последние недели или месяцы; когда ты будешь отвечать на этот вопрос,
припомни, пожалуйста, когда у тебя было нормальное состояние.
Эта формулировка поражает меня, как удар в солнечное сплетение. Ведь я
действительно был не такой, как всегда. С тех самых пор, как мне начала
сниться вода, я был не такой, как всегда, я был сам не свой, а эти ребята из
организации по изучению общественного здоровья хотят, чтобы я припомнил,
каким я был до того, как это нахлынуло и все стало растекаться; это же
поразительная формулировка, подумал я, ведь это значит, что они тоже знают,
знают о наводнении, а все остальные вопросы - это лишь хитрая уловка для
отвода глаз, которая используется для того, чтобы, не вызывая лишних
подозрений, составить карту наводнения, подумал я; но я разглядел их
хитрость, и мне от этого сразу стало легче, ведь это значит, что там, на
самом верху существующей системы, заметили и поняли всю опасность
происходящего, а это значит, что я не единственный человек, который видит
эти потоки, следовательно, подъем воды - это уже общественная проблема,
которая таит в себе угрозу социальных и экономических потрясений, так что, в
сущности, какое же от этого может быть облегчение; и тут меня охватывает
настоящий страх, ведь это значит, что потоп - это не только моя проблема, на
самом деле он ширится и растет, и в дальнейшем вода с каждым годом будет
прибывать и уровень ее бесконтрольно подниматься, и эту опасность уже
заметили люди, которые стоят во главе здравоохранения и соответствующих
ведомств, подумал я, они знают, что наводнение надвигается, что его
невозможно остановить и по настоящему всем нам крышка, и вот сейчас они
решили выяснить, догадались ли об этом мы, то есть народ> и началась ли
среди нас паника, или же мы продолжаем жить как жили, в счастливом
неведении; неплохо придумано, решил я, составить опросный лист на восьми
страницах с несущественными вопросами о кошках и как бы между прочим самым
спокойным тоном попросить людей припомнить, не менялись ли они в чем то на
протяжении последних недель или месяцев, и если это так, то припомните, мол,
пожалуйста, что было до наводнения, и ответьте так, как будто ваше "я" ни в
чем не изменилось; неплохо придумано, но все таки недостаточно хорошо, так
как я насквозь вижу их замысел, я разобрался, я же работаю в области СМИ и
привык во всем разбираться и анализировать, не зря же я столько лет
проучился в университете, и, вообще то, я был уже на пути к тому, чтобы
заработать известность, создать себе имя, пока не накатила на меня эта
напасть, и теперь мои дела идут под горку, я стал другим, Финляндия потащила
меня на дно, и наводнение никогда не кончится; давайте будем честными, оно
никогда не кончится, оно утащит меня вниз, оно вышвырнет меня точно так же,
как оно вышвырнет тебя, читающего эти строки, и точно так же, как оно утащит
вниз и вышвырнет тех, кто их не читает, все нам суждено погрузиться на дно,
к рыбам, а затем быть вышвырнутыми в пустое Ничто.
Бим вернулся только поздно вечером. Он несколько часов просидел на
скамеечке и не отрываясь читал, рассказывает Бим, он не замечал ничего
вокруг и не заметил, как прошло время, потому что Иисус поселился в его
сердце и все прочнее в нем утверждается, скоро он окончательно там
обоснуется, и поэтому ни время, ни место, ни многие другие вещи уже не имеют
значения, говорит Бим; он почти ничего не снимал, об этом он очень сожалеет,
но, как ему показалось, чего то похожего на Финляндию совсем не попадается,
удалось выбрать только несколько деревьев, цветов, белоголовых детишек, да
еще один саам любезно позволил себя сфотографировать, в Финляндии же есть
саамы, а разницу между норвежским и финским саамом может заметить только
специалист, так мне кажется, говорит Бим; еще он сфотографировал людей
различного этнического происхождения, играющих в баскетбол; это мне
показалось хорошо, ведь Финляндия - плавильный котел, и там много играют в
баскетбол, белые против черных, желтые против коричневых, одно удовольствие
на это смотреть. Но тут мне попалось одно место, которое я не понимаю,
говорит Бим, в то время как я загружаю фотографии в компьютер и распределяю
их в разные места текста. Там говорится о том, как один хозяин дома стал
нанимать сезонных рабочих для работы на винограднике, хозяин пообещал дать
им по динарию, они принялись за работу, а хозяин продолжал нанимать еще и
еще работников, и некоторые проработали только полдня, а самые последние
успели поработать до ве чера только один час, а он все равно каждому дал по
динарию, по моему, это несправедливо, говорит Бим; ведь одни отработали
двенадцать часов, а другие только час, а им одинаково заплатили, и тут
хозяин им и говорит, чтобы те, что работали дольше всех, не обижались,
потому что он хотел быть добрым; а по моему, это не доброта, а
несправедливость; а потом он говорит, что последние будут первыми, а первые
последними. Ну скажи, разве это не чепуха, спрашивает Бим, это же страшно
несправедливо, ты согласен? Согласен, говорю я, мне тоже кажется, что это
очень несправедливо, но, если посмотреть с другой стороны, то ведь те, кто
работал целый день, никак не пострадали оттого, что другие тоже получили по
динарию, они же получили все, как договаривались. Но если бы они знали, что
так получится, они могли бы подольше поспать, не торопясь позавтракать,
погулять, ну искупаться, что ли, потому что, похоже, там у них жарко, даже,
кажется, очень жарко, а на виноградник пришли бы перед тем, как стемнеет,
пособирали бы немного винограду и все равно получили бы те же деньги; нет,
знаешь, я этого не понимаю, говорит Бим, между прочим, назавтра к нему никто
не придет с утра, все явятся только к вечеру, это уж точно. Ты прав, говорю
я, этот хозяин действительно сам себе подставляет ножку; а с другой стороны,
если правда, что последние станут первыми, а первые последними, тогда для
меня еще остается надежда, подумал я, ибо, по моему разумению, смысл тут
может быть только такой - то, что не отвечало требованиям, будет признано
отвечающим, а то, что отвечало требованиям, будет признано не отвечающим, и
то, что плыло в потоке, перестанет плыть, а то, что не плыло, поплывет ко
всем чертям, так что я выберусь из потока, а те, кто сегодня чувствует под
ногами надежную почву, в него попадут, и поток их унесет. А вот сказано ли,
когда это будет? Хотелось бы знать! Когда последние станут первыми, а первые
последними? Скоро ли это будет, успеет ли сбыться к сроку сдачи брошюры?
Потому что, говоря по правде, моя брошюра не вполне отвечает требованиям, я
первый готов это признать, я лежу на лопатках, я признаю себя побежденным, я
- последний, но раз я последний, то должен стать первым, и если этот
переворот произойдет скоро, то я окажусь в самом выигрышном положении, для
меня такая ситуация кругом выигрышная, тогда то, что мало, окажется много, а
то, что много, окажется мало; я очень надеюсь, что финны читали эту
библейскую историю, думаю я, я крепко надеюсь на это, ведь финны же вроде бы
христиане, я не успел этого проверить, но ведь ясно же, что это так, они
люди верующие и крещеные и приняли Иисуса в сердце свое, потому что
Финляндия - христианский плавильный котел, да ведь и Иисус, наверное,
посещал Финляндию во время своих странствий, Мне кажется, я припоминаю, что
он там побывал, но возможно, я и ошибаюсь, я читал об этом очень давно, не в
университетские годы, потому что в университете речь шла о дефинициях, о
средствах массовой информации и коммуникации и о власти СМИ, я сдал все это
блестяще, не могу отказать себе в удовольствии это повторить; но тут надо
вернуться в гораздо более давнее прошлое, вернуться к воскресной школе, где
я несколько раз побывал и получил специальный жетончик за то, что выступал
на занятиях; и вот там, в школе, на стене висела карта, где красными
пунктирными линиями был обозначен маршрут чьих то странствий, и Финляндия,
как помнится, тоже была отмечена на этой карте, однако, как я уже говорил, я
могу и ошибаться; так что на всякий случай я вырываю соответствующую
страницу из Евангелия от Матфея, подчеркиваю слова "и последние станут
первыми, а первые станут последними" и срочно отправляю ее по факсу в
посольство Финляндии, для меня очень важно, чтобы они их прочитали заранее,
а времени осталось всего ничего, ровно столько, чтобы успеть вставить
иллюстрации и поспать, потому что завтра уже эстафета, а послезавтра
наступает срок сдачи брошюры, и время работает против меня, как всегда, так
что ну его к черту; мне досталось бежать десятый этап, так сказала Сестра,
маршрут проходит через Фрогнер парк, от кладбища Вестре Гравлунд до улицы
Нобельсгате, всего тысяча двести двадцать метров, а я ужасно не в форме, это
уж точно, и сомневаться нечего, но "Сокол" зовет, и я буду на месте как
штык, а как же иначе, я чувствую, что я один из них, а в моей жизни немного
кружков, про которые я могу сказать, что я один из них, поэтому на меня
произвело сильное впечатление, когда я увидел, что "Сокол" относится ко мне
как к своему человеку, это ведь трогательно, мы с "Соколом" братья по крови,
я - Серебряная Стрела, и единственное, чего я хочу, - это жить спокойно в
моей резервации, но белый человек речист, он говорит раздвоенным языком, и
мне все снова и снова приходится вступать с ним поединок, а сестра моя -
дикая кошка, так что берегитесь ее.
Наутро я встаю с рассветом и сразу принимаюсь за разминку. В час
обеденного перерыва я прихожу на площадку для брошенных автомобилей и
получаю майку с цветами "Сокола" и стартовый номер, тут я узнаю, что
эстафетную палочку мне передаст тот, от кого я получил августовский номер
"National geographic", а я затем должен передать ее Сестре. Мы надеваем
майки, подкрепляемся легким завтраком и несколько раз поем песню "Сокола",
после чего отправляемся на свои стартовые позиции. Я пришел с хорошим
запасом, так что могу заранее ознакомиться с маршрутом. Я несколько раз
пробежался по трассе неторопливой трусцой и мысленно составил план забега;
план - это важная штука, он избавляет от неожиданностей; очевидно, что в
случае Финляндии тоже нужно было уделить побольше внимания плану, это мое
упущение, в этой небрежности виновата нахлынувшая вода, и она же сделала
Финляндию скользкой, как угорь, думаю я, размашистым шагом приближаясь к
Соне Хени, которая стоит на краю парка и встречает меня широкой, такой
широкой улыбкой, я мысленно отмечаю подъемы и спуски, в основном мой маршрут
проходит по ровной дороге, но есть небольшие спуски, под самый конец путь
идет в горку, и вот тут то я должен буду сделать рывок, потому что
спортсмены всегда делают рывок на подъеме, этот прием очень эффективно
действует на психику соперников, так поступают велогонщики, участвующие в
"Тур де Франс", и так поступают бегуны на длинную дистанцию, все делают
рывок на подъеме, и я тоже сделаю рывок на подъеме, надо приберечь силы,
отмечаю я про себя. Но когда подошло время передачи эстафетной палочки, я
почувствовал, что немного устал после разминок, и еще мне хочется пить, и
надо помочиться; можно пить собственную мочу, я про это читал, китайцы
делают так постоянно, говорят, это очищает организм и взбадривает, но мне
это как то странно - все таки ведь моча, так что я уж лучше попью воды, как
нибудь потом надо будет при случае научиться пить мочу, а тут на Вестре
Гравлунд есть вода, тут есть краны, ведь мертвым тоже нужна вода, и я, живой
человек, решил воспользоваться таким краном для мертвецов; я, почти
украдкой, напился водицы из царства мертвых; неплохо бы еще повысить уровень
сахара в крови, да только где, думаю, его тут купишь, я и денег с собой не
прихватил, опять плохо все распланировал, и мне необходимо помочиться, но
нигде не видно подходящего места, чтобы можно было бы незаметно пристроиться
и где никто бы меня не увидел; нет уж, этого унижения я ни за что не хочу
пережить, хотя вода переполняет меня до боли, а бегун с эстафетной палочкой
вот вот прибежит; я стою на старте, он отмечен синим цветом, и кругом полно
народу, все кричат и подскакивают; к счастью, все скачут, так что и я могу
подпрыгивать, не привлекая к себе внимания; я прыгаю; наверное, это выглядит
так, словно я разминаюсь перед бегом, но я прыгаю исключительно потому, что
мне чертовски па до помочиться, меня вот вот разорвет, вода поселилась во
мне и хочет взорвать меня изнутри, и это просто несправедливо, что вся вода
во мне, в то время как другие люди вообще живут себе спокойно и знать не
знают ни про какую воду, в Бимс вот поселился Иисус, а во мне поселилась
вода, вода во мне, вокруг меня и надо мной, я сам сплошная вода, и тут вдруг
я слышу знакомый голос: "Гляди ка, ты, оказывается, бежишь за "Сокола"; надо
было тебе бежать за нас, но мы не знали, что ты бегаешь, ты же об этом
ничего не сказал", я смотрю и вижу, что это говорит один из посольских
финнов - один из единственных двух финнов, которых я повстречал в своей
жизни, за исключением бабушки с холодцом, но ее на самом деле нет, так что и
исключать нечего, и, оказывается, финн бежит в том же этапе, что и я; и мы
так рады нашей завтрашней встрече, говорит финн, мы с нетерпением ее ждем,
-все посольство с нетерпением ждет, что же ты для нас сотворил; подумать
только, как красиво бы это выглядело, если бы я бежал за Финляндию, подумал
я, но бежать по Фрогнер парку за Финляндию, которую я не понимаю и которая
не понимает меня и которая сыграла в моей жизни роковую роль, нет уж, думаю
я, подпрыгивая на месте, а финн, тот не прыгает, потому что он, как я вижу,
в хорошей форме и ему не надо помочиться, он так и пышет энергией и строен,
как бывают стройны люди, которые много бегают, это особая, раздражающая
стройность, стройность сильная, и ему не терпится, говорит он, просто не
терпится посмотреть, потому что с этой брошюрой для них связаны большие
надежды, говорит он мне, сам посол интересуется и уже несколько раз
спрашивал, как подвигается работа над брошюрой, говорит финн, потому что
скоро будет лето и норвежцы планируют свои отпуска. Так работа подоспеет
вовремя? - спрашивает он, и я, подпрыгивая, киваю; очень странно получается,
когда одновременно киваешь и подпрыгиваешь, подумал я, кивок от этого как бы
пропадает, показалось мне, и это вынуждает меня прибавить "Да!". Я говорю:
"Да! Брошюра подоспеет. А факс мой вы получили?" - спрашиваю я. Он отвечает,
что получили, но так и не поняли, что это значит, но тут я прошу его
подумать еще, чтобы разобраться, а завтра увидимся. И тут он хватает
эстафетную палочку и срывается с места бегом, за Финляндию; и сразу же
подбегает участник эстафеты от "Сокола", на полном ходу передает мне
палочку, и я тоже пускаюсь бежать, следом за Финляндией; соперничество идет
между "Соколом" и Финляндией, сейчас я покажу Финляндии, кто сильней, надо
было давно это сделать, но в ближайшие минуты я соревнуюсь за команду
"Сокола", я чувствую себя одним из них, я сам один из команды, и от меня
зависит честь "Сокола", поэтому я должен постараться вычеркнуть свою
индивидуальность и превратиться в хладнокровную беговую машину, мои
собственные мелкие проблемы должны отступить на задний план, думаю я, огибая
первый поворот, сейчас главное - "Сокол", а ведь они три года подряд увозили
мою машину, и со стороны это может показаться довольно парадоксальным, что
сейчас я бегу за них во всю прыть, но я же сам был виноват в том, что мою
машину увозили так часто, а у "Сокола" - большое сердце, и он только
выполняет свою работу, и вот я уже прошел первый поворот, словно долговязая
болотная птица, и бегу за Финляндией, буквально наступая ей на пятки, а
Финляндия, надо признать, держит хороший темп, и меня это раззадоривает, я
должен ее обойти во что бы то ни стало, а то ведь кто его знает, какими
инъекциями финское посольство зарядило кровь своих бегунов, об этом я не
решаюсь даже подумать, зато я сам чист, как младенец, я ничего не принимал,
даже глюкозы, потому что у меня не было денег и я не знал, где ее можно
купить, и мне надо помочиться, и все годы, проведенные в университете, не
помогут мне выразить словами, как сильно мне надо помочиться, вода так и
распирает меня изнутри - еще немного, и она меня разорвет, это настоящая
война, вода мобилизовала все свои ресурсы и грозит взорвать меня изнутри, и
вот дорога пошла под горку в сторону широкой аллеи, и Финляндия по прежнему
на одну конскую голову впереди, и слева возникает первая вигеландовская
статуя на вершине триумфальной арочки, отмечаю я на бегу, и она изображает
группу из крепко прижавшихся друг к другу женщин и детей, в то время как
двое могучих мужчин зорко всматриваются вдаль, следя, чтобы вода не накатила
на них внезапно; как видно, Вигеланд воспринимал это так же, как я,
подумалось мне, в своем искусстве он говорил о воде и наводнениях, его так
же захлестывал поток, как меня, но он избежал психологических катастроф,
пустив воду по каналам своего искусства, и он сделал к тому же умный ход,
заблаговременно подарив все плоды своего творчества коммуне города Осло, и
коммуна вознаградила его тем, что подарила ему отличную водонепроницаемую
мастерскую, в которой он мог укрыться от вод; может быть, и мне следовало бы
поступить как он, думаю я, надо было принести брошюру о Финляндии в дар
городу Осло в обмен на укромное жилье где нибудь повыше в горах, куда не
поднимается вода, и тогда коммуна могла бы после моей смерти создать парк
моей брошюры, семейный парк, где можно и отдохнуть, и купить сосисок, и
покормить уточек и всякое такое, и вот я уже бегу бок о бок с Финляндией, и
Финляндия с удивлением поглядывает на меня, словно не ожидала, что я могу
так быстро бегать, но я могу бегать страшно быстро, думаю я, и вот опять
поворот, и вдруг бежать стало легко, дыхание, ритм - все пришло в норму, и
тут я делаю рывок, хотя еще не добежал /ю подъема, потому что мне кажется,
что я способен еще на один рывок, когда мы добежим до подъема, я могу
сделать столько рывков, сколько потребуется, это почти как в компьютерных
мотоциклетных гонках, я набрал скорость и бегу быстрее воды, и вдруг
наступает полная тишина, и я оставляю Финляндию позади, и потом еще одного
бегуна, у которого на спине написано "Норцинк", а этот "Норцинк", который
производит цинк и фторид алюминия в Вестланне, как я читал на мокрой бумаге,
совсем недавно был куплен финской компанией, так что я оставил позади все
финское, и это вызывает у меня очень приятное чувство, как будто я вернулся
домой; наконец то я дома, думаю я, а ведь я уже решил, что никакого дома
больше нет, и вот я дома, и я захожу в мой дом и закрываю за собой дверь, и
вокруг полная тишина, и я завариваю себе чашку крепкого чая, и сажусь на
диван, и смотрю в окно, и засыпаю как убитый, и мне снится, что я возвращаю
назад свою долю власти, которой владеют СМИ, совершается особая церемония,
во время которой я передаю власть следующему, кому она больше нужна, потому
что я вернулся наконец домой и мне больше не нужна никакая власть, потому
что зачем власть человеку, когда он у себя дома, думаю я во сне, и тут
просыпаюсь оттого, что я бегу эстафету и мне надо помочиться, и уж теперь
дело дошло до серьезного, идет война, тут все всерьез, и чертовы финны все
еще позади, и передо мной стоит задачка, которую надо как то решить; тут все
дело в расчете, думаю я, надо рассчитать, успею ли я и помочиться, и
одновременно победить Финляндию, но докончить расчет я не успеваю, потому
что внизу живота у меня происходит взрыв и наружу потоком вырывается вода;
следующее, что я успеваю осознать, - это как я стою посреди фонтана, метрах
в сорока или пятидесяти от трассы пробега, я стою посреди большого фонтана -
творения Вигеланда, над которым шестеро могучих бронзовых мужчин вздымают
что то вроде тарелки, тарелка, возможно, должна символизировать земной шар,
поди разбери, что это такое, и вокруг них изливаются потоки воды, они держат
поток, они, так сказать, поддерживают его наверху, а я стою в фонтане и
мочусь с такой силой, что только брызги летят, я и сам - фонтан, и бешено
фонтанирую, и при этом хохочу безумным смехом, и моча плещется во все
стороны на взрослых и детей, тут ее на всех хватит, и она плещет на странные
вигеландовские рельефы младенцев, подброшенных вверх лошадиным копытом, и
скелетов, и рыбаков, и толстозадых дам, и откуда он все это взял,
спрашивается, голубчик наш Вигеланд, он же был просто болен, болен головой,
поток свел его с ума так же, как он сводит с ума и меня, потому что, коли
вода начала подниматься, наше дело против нее пропащее, и вот я превратился
в фонтан, фонтан из мочи, и мочиться - это же такой восторг, я как то вдруг
по новому на это взглянул, я, кажется, совсем иначе начинаю относиться к
этому процессу, похоже, я начну пить мочу, как китайцы, - сумасшедший,
конечно, народ, но мне пора бежать дальше, потому что, выпустив из себя на
волю мочу, я почувствовал необычайный прилив сил, я выскакиваю из фонтана и
вылетаю на беговую трассу, я вижу Финляндию и "Норцинк" далеко впереди, но я
несусь со страшной скоростью, с такой скоростью, что деревья и люди теряют
свой древесный и людской облик, сливаясь в цветные полосы, в которых мозг
уже ничего не в состоянии различить, несмотря на то что я, как уже
говорилось, использую мощность своего мозга в гораздо большем объеме, чем
другие, вот как быстро я мчусь, я же бегу сегодня за "Сокола", я бегу за
команду "Сокол", но немножечко, признаться, и за себя тоже, мне же и за себя
надо как то постоять, отомстить за свои неудачи, так что я вовсе не холодная
беговая машина, как я думал, а горячий и одинокий человек, который бежит,
спасая свою жизнь, и в этот миг я сворачиваю налево, через мост, и вот
наконец тот самый подъем, я делаю рывок, у меня в запасе еще много сил для
рывка, так что я рванул вперед и вот уже обогнал Финляндию, а про "Норцинк"
вообще говорить нечего, и ни тот ни другой из соперников ничем на это не
могут ответить, да и что бы они могли мне сказать, разве что по фински, и я
их все равно не пойму, так что они молчат в тряпочку и не дают ответа, и,
решив, что им нечем ответить, я оборачиваюсь к Финляндии и говорю: может, ты
заткнешься теперь и помолчишь минуточку? И затем я их оставляю позади уже
окончательно, и теперь я - самый сильный, моя взяла, а не Финляндия, роли
переменились, это классический вариант, это сюжет для кино, и моя взяла,
потому что в тот самый момент, как Финляндия уже решила, что оставила меня в
хвосте, я рванулся вперед, и вышло, что моя взяла, ибо таковы правила,
можешь спросить кого угодно, именно так и должно быть по всем правилам
везде, где есть правила, а это значит, что более или менее во всем мире.
Я выбегаю на улицу Нобельсгате в одиноком величии; разумеется, я не
абсолютный лидер забега, но я лидер в отношении финнов, и наше соревнование
превратилось в жестокий поединок между Серебряной Стрелой и "Соколом" с
одной стороны, и белым человеком, представленным финнами, - с другой; тут
развернулась основная борьба, все остальное было так, между прочим, и все
другие участники и команды не представляли никакого интереса, и первым на
улицу Нобельсгате выбежал я, и я снова делаю рывок, хотя в этом больше нет
необходимости, и единственное, что меня еще заботит во время рывка, - это то
самое насчет первых, которые станут последними, и наоборот, потому что
теперь то я выигрываю, и тут уж я не желаю оказаться последним, хотя в
других обстоятельствах, когда я проигрываю, я, конечно же, мечтаю стать
первым, - одним словом, я хочу быть первым и когда я выигрываю, и когда
проигрываю, что, очевидно, можно назвать вполне человеческим желанием, и вот
я передаю эстафетную палочку Сестре и продолжаю бежать с нею рядом, потому
что не чувствую никакого желания остановиться, я выпил силы из Финляндии и
сам стал таким же сильным, как она, я полон сил, в то время как Финляндия
обессилела: сначала Финляндия выпила мои силы и усилилась за мой счет, а
теперь я выпил силы Финляндии и усилился за ее счет, то есть
восторжествовала полная справедливость, думаю я, все правильно, и так тому и
следовало быть: Финляндия выдохлась и лежит пластом на Нобельсгате, а я
бегу, как долговязая болотная птица, по улицам Осло, торжествуя свою победу,
бегу бок о бок с Сестрой, которая тоже бежит легко и бодро, мы с ней - две
долговязые болотные птицы, устремившиеся к гнездовью, а моя доля от власти
СМИ осталась в парковом фонтане в виде мочи, власть - это дрянь, думаю я, и
теперь я безвластен, но зато я победитель, безвластный победитель, и я
отстоял свою честь, наконец то она - моя, я ею владею, и после того, как
Сестра передала эстафетную палочку следующему бегуну, мы, не останавливаясь,
побежали дальше, рука в руке, по улицам, и мы бежим все быстрее, потому что
у меня такой переизбыток сил, что я делюсь с нею лишними, и она радостно
принимает мой дар.
Наконец мы добежали до дома, мы остановились, пораженные суматохой, и
пожарные, полицейские огородили наш дом запретительными лентами, не
пропуская никого во двор, в котором я живу; нас встретил растерянный Бим с
Библией под мышкой и рассказал, что они его нашли таки; они - это Торгрим и
его компания; пустоголовые отыскали Бима и стали стучаться, требуя, чтобы он
их впустил, а Бим им не открывал, тогда они устроили пожар в коридоре, чтобы
спалить Бима; как они и сказали, другого выхода у них, дескать, не осталось,
вот они и подожгли дверь снаружи, но Бим сумел выбраться через окно,
спрыгнул на какую то крышу, потом на веранду, заскочил в чью то квартиру и
выбежал на улицу, и скоро пожар охватил весь двор, говорит Бим; и вот пламя
полыхает, в огне мечутся пожарные с топориками и шлангами и прочим
снаряжением, заливают все вокруг водой; они льют воду тоннами, но вода никак
не действует на пламя, на сей раз вода, в виде исключения, обречена на
поражение, как Финляндия; пламя настолько мощное, что вода перед ним ничто;
у меня от этого зрелища словно камень с души свалился, я наслаждаюсь
ничтожеством воды - воды спасовавшей, спасовавшего потока, и я чувствую, что
огонь мне не страшен, я никогда не боялся огня, огонь никогда мне не угрожал
и не поселялся в моей душе, как вода, которая мне угрожала и поселилась в
моей душе; ниже ты найдешь ряд вопросов относительно твоих мыслей и чувств,
написано в опросном листе, и если в последние недели или месяцы ты был не
таким, как обычно, то при ответе припомни то время, когда ты был в
нормальном состоянии; и сейчас, глядя на бушующий огонь, в котором сгорает
все относящееся к Финляндии, я мысленно вижу, как прячется в душевой
брошюра, надеясь там пережить пожар, чтобы потом я отыскал ее в развалинах и
отнес завтра утром в посольство, но ее надежды тщетны, брошюре никогда не
бывать в посольстве, ей вообще нигде не бывать, пламя спалит всю душевую,
вода в водонагревателе испарится, и водонагреватель сгорит в огне, пожар
всех сильнее, а вода - бессильный карлик, а это значит, что Финляндия лежит
в гробу и в ее гроб забит последний гвоздь; и, глядя на то, как ярким
пламенем горит Финляндия, я ощущаю, как возвращаюсь к своему нормальному
состоянию; оказывается, смотреть на этот пожар мне приятно, я чувствую то
же, что должен чувствовать австралийский абориген, который только что узнал
от своего отца про единственно возможный способ земледелия, заключающийся в
том, чтобы сжечь все дотла, и тогда на этом месте вырастет что то новое; и
тут мне вдруг открывается, что это справедливо не только для Австралии, но и
для Осло. Это же так просто! И как я раньше не догадался! Надо было давно
самому все сжечь, но тогда я этого еще не знал, потому что я был сплошь вода
и потоп, все мое существо растворилось в воде, но это сделали за меня
пустоголовые, они думали, что достали меня, но они меня не достали, а,
наоборот, помогли, и я дважды за сегодняшний день стал победителем
Финляндии. Какой день! - думаю я. Какой удивительный день! Теперь, когда
Финляндия больше не стоит на пути, я могу проявить мою истинную сущность; я
цвету, как цветок, как болотная птица, ведь во мне есть что то от долговязой
болотной птицы, как мне не раз приходилось слышать; и вот мы стоим все трое
- Бим, Сестра и я - и глядим на пожар, и мы стоим крепко обнявшись, и с
каждой вспышкой огня я все больше возвращаюсь к своему нормальному
состоянию, в котором я существовал до того, как пошли сны про воду, как
забрали мою машину, и до того, как в мою жизнь вошла Финляндия; и мне уже не
нужно припоминать то время, когда я был в нормальном состоянии, свойственном
мне до того, как я изменился, ибо то время вернулось, я, так сказать,
возвратился на стартовую позицию, я опять тот же, прежний, но в то же время
другой, ибо в пожаре сгорает мое одиночество. Такой счастливый пожар. Лучший
пожар в моей жизни.
Last-modified: Mon, 30 Oct 2006 21:05:02 GMT