- Давай, Витя,-согласился Лунин, наливая себе еще одну чашку чая.
     Зуев задумчиво глядел под ноги.
     - Я не претендую на то, что моя история будет  похлеще этой, но загадок
она полна, и вот уже столько лет прошло, а я найти им ответа вразумительного
никак не могу. Потому и выношу на ваш суд, уповая на коллективную мудрость.

        РАССКАЗ ЗУЕВА
     Было это  действительно давно, и я еще  не достиг нынешнего  положения,
зато, в порядке компенсации, был не так толст, а худ и подвижен, и на голове
моей  на  месте теперешней  лысины еле  поддавались  гребешку упрямые густые
волосы,  в которые  так любили запускать свои пальчики юные  девы, ласкавшие
нас в  ту  пору  неутомимо  в разных городах и городишках  нашей  необъятной
советской Родины.
     Как вы знаете, я  в те годы много ездил в командировки, как мальчик  на
побегушках, потому что барахтался у самого подножия моей нынешней карьеры. И
была  в  этом своя  прелесть: новизна впечатлений,  неожиданные  встречи,  а
главное, подальше от начальственных глаз, а посему и больше вольностей можно
себе позволить.
     Занесла меня  судьба как-то  в Ригу.  Инспекция кадров.  Что-то  в этом
роде. Занятие несложное, времени свободного - уйма. Приехали мы на пару дней
с Колей Филипповым, таким же неоперившимся инструктором, как и я. Оба молоды
и здоровы  и распираемы  от  жажды наслаждений. А тут  -  Рига. Не город,  а
мечта. Порт, моряки и западный дух. Свобода нравов. В  ресторанах - джазы, с
ума сойти можно.  Женщины одеты...  Москва по  сравнению  с ними -  глубокая
провинция.
     Я  в  этом  злачном городе  был уже  не  впервые, имел  представление о
тамошних нравах и  знал, что, где и почем.  В гостиницу ЦК,  естественно, ни
ногой. Там, хоть комфортабельно и дешево, мне делать  нечего. Круглосуточный
надзор, стерильность, как в больнице, ни привести, ни вывести, дежурные дамы
на этажах, как церберы, блюдут мораль партийных постояльцев  и при  малейшем
нарушении строгих правил докладывают куда следует, а это  значит, что был ты
в командировке в последний раз.
     Человек  с моим опытом, конечно, останавливался в гостинице "Рига" -  в
самой сердцевине города, у оперного театра. В этой гостинице,  построенной в
стиле советского модерна, жить было дорого, но уютно. Все  прелести "сладкой
жизни" еще не совсем  осове-тившейся  Риги были к твоим услугам. В  ту пору.
Сейчас не знаю, возможно, и тот райский уголок при-
     брали к рукам.  Чего греха таить, мы же  умеем  утюжить то,  что чем-то
выделяется,   и  приводить   все  к   общему  знаменателю,   скучному,   как
кладбищенский покой.
     В  этой  гостинице,  где  останавливались  большей  частью  иностранные
туристы и  советская элита: офицеры высокого ранга, артисты, ученые и такие,
как  мы, голодные партийные мальчики из  Центра, которых здесь, в провинции,
принимали как всесильных вельмож,- был свой  установившийся  порядок: гостям
мужского пола очень неназойливо,  а главное, бесплатно подсовывали на ночь в
постельку  девиц на выбор.  Блондинок и  брюнеток. Юных  и  зрелых. Туземных
латышек и наших русопятых. Все удовольствие обходилось  в стоимость ужина на
двоих, заказанного в номер. И все. Вполне по карману даже таким голодранцам,
как мы  с  Колей Филипповым. Можно было легко уложиться в суточные,  которые
нам платили в командировке, и не тратить кровных из зарплаты, кои полагались
семье, дожидавшейся в Москве возвращения папули.
     А занимался поставкой живого товара упитанный малый  с мордой вышибалы,
торговавший  одеколоном  и туалетным  мылом  в мраморном  холле гостиницы, в
киоске  "Сангигиена".  Кстати,  у  него  же можно  было достать  заграничные
презервативы. Тонкие, как паутина, и с усиками на  головке, доводившими бабу
до  исступления. Надо  было лишь негромко  сказать  ему,  в каком  номере ты
остановился  и в  каком часу  желательней  всего получить товар.  И точно  в
оговоренное  время, когда  уже на столе дымился  доставленный официантом  из
ресторана  ужин, раздавался  негромкий  стук  в дверь  и  входила  фемина  -
блондинка или  брюнетка,  но,  независимо  от  масти,  обязательно с хорошей
фигурой  и вполне  пристойными  манерами средней  советской служащей. Эдакая
"скорая половая  помощь".  И  даже модные в  ту  пору большие дамские  сумки
напоминали докторский  саквояж с  набором  медицинских инструментов. Выпьет,
закусит, посмеется сальному  анекдоту, без шума, без орания песен, как у нас
на Руси полагается, а потом разденется,  не погасив света, чтобы ты лицезрел
все  ее прелести и  по  мере обнажения  доходил до  неистовства, и в постели
покорно и ненавязчиво будет делать все, что твоей не-
     богатой  фантазии  заблагорассудится.  И  уйдет  утречком,  чуть  свет,
оставив тебе свой номер телефона на оторванном крае газеты и поцеловав тебя,
сонного,  в  щечку, от чего ты, окончательно проснувшись через  пару  часов,
обнаруживал на небритой щетине отпечаток губной помады в форме сердечка.
     В тот  раз,  как вы догадываетесь,  мы  с  Колей Филипповым направились
прямо  с вокзала  в гостиницу "Рига",  где нас ожидал заказанный  из  Москвы
номер -  полулюкс из  двух  комнат: спальни  на две  кровати  и  гостиной, с
ванной, соединяющейся с обеими комнатами.
     Мы  бросили  вещи в номере и затопали  к лифту - скорее вниз, в холл, к
киоску  "Сангигиена", чтобы напомнить  мордастому малому,  что мы здесь и он
вполне  может  направлять к  нам девиц для  "парного  этюда",  то  есть  для
одновременного  употребления их  на  двух  рядом  расположенных  кроватях  с
последующим обменом - кавалеры меняют дам.
     В  холле  под пудовыми бронзовыми  люстрами  гудит толпа, как  обычно в
больших  гостиницах. Мы протолкались к  киоску  "Сангигиена", и  я оторопел.
Мордастый  парень  стоял за  стойкой и игриво болтал  с неземным  созданием.
Юное,  лет семнадцати, существо с классической головкой, в  серой  кроличьей
шубке, какие  носят школьницы-подростки,  и  в  берете  из  такого же  меха.
Божество! Хрупкая тростиночка! Неземное создание с  огромными глазами газели
и удивительно стройной фигуркой, угадывавшейся по ножкам, затянутым в серые,
домашней вязки чулки.
     Мы с Колей Филипповым стояли, разинув рты,  и Коля прошептал огорченно,
что это,  мол, существо  не  из  категории  поставляемого  товара.  Конечно,
подтвердил  я,  таких  он  никому   не  поставляет.  Сам  пользует.  Видишь,
облизывается, как  кот. Коля  возразил, что никто ее не пользует.  Еще дитя.
Школьница.  В гостиницу  зашла  случайно. Может,  мама  с  папой  послали  с
каким-нибудь  поручением?  А   что  болтает  с  мордастым  малым  из  киоска
"Сангигиена", так это случайное совпадение и к  ее  нравственности  никакого
отношения не имеет.
     Я  с  Колей  не  согласился.  Я  был полон сомнений. Да,  конечно,  она
совершенно  не  похожа  на  тех девиц,  какие  стучали  ко мне в  номер. Она
божественно хо-
     роша невинной прелестью входящей в пору цветения красавицы. Ее огромные
глаза  так  непорочно  и  удивленно  распахнуты на  этот  гудящий, как улей,
многоязычный мраморный холл, пропитанный насквозь пороками всех континентов,
что хочется  подойти  к ней, бережно взять за  руку и  вывести отсюда прочь,
подальше, на чистый воздух. К школьным подругам;
     - Вот, видишь, - сказал Коля. -  Уходит.  Она здесь случайно. Она не из
тех. Пойдем, спросим у мордастого. Он только подтвердит.
     -  Обойдемся без  мордастого, - сказал  я, и, как потом утверждал Коля,
глаза  мои загорелись хищным  блеском,  какой  бывает  у  охотничьего пса. -
Сейчас ты, Коля, убедишься, какой ты наивный птенец.
     И я  ринулся в  толпу, ей наперерез. У самой  вертящейся  двери  настиг
серую  кроличью шубку,  поравнялся  и  интимно зашептал  в ушко под  меховым
беретом:
     Через десять минут я вас жду  у  себя... Четвертый этаж... Номер 425...
Итак, через десять минут.
     Прошептал все это без заигрываний в голосе, тоном приказа.
     Я даже не взглянул  на  нее. Поэтому  не знаю,  как  она восприняла мои
слова. Покраснела ли, побледнела?.. Я благоразумно затормозил, растворился в
толпе и стал пробиваться к Коле Филиппову.
     Пошли,- заторопил я его.- Через десять минут она будет у нас  в номере.
Мы должны приготовиться к встрече.
     Ты с ума сошел! - завопил Коля.- Она что, согласилась?
     - Это меня не интересует. Я ей велел. И уверен, не ошибся.
     - Она тебе по морде не съездила?
     Хочешь  быть в  доле, заткнись,  товарищ  Филиппов.  Нам  нужно  успеть
приготовиться к ее приходу. Ошарашенный Коля Филиппов стонал и охал в лифте,
не  умолкал  на всем пути по  длинному коридору,  а в  номере, свалившись  в
кресло, изрек:
     - Спорю на любую сумму, что ты напрасно прождешь до утра.
     - Не хочу  с  тобой спорить, - отмахнулся  я, поспешно сбрасывая с себя
одежду и натягивая вынутую из чемодана пижаму.- Как только постучит, ми-
     лости  просим убраться  отсюда и  через стеклянную  дверь,  разделяющую
гостиную и спальню,  можете смотреть концерт, который я здесь  с ней исполню
на диване. И облизываться. Беззвучно.
     Коля  закатился  заливистым смехом,  и  так  громко, что  я  вначале не
расслышал слабый стук в дверь. Колин хохот  оборвался на визгливой ноте - он
раньше меня распознал звук и,  вскочив с кресла,  заметался по  гостиной.  Я
жестом показал ему на стеклянную полупрозрачную дверь  в спальню и, когда он
исчез, застегнул  пуговицы на  пижамной куртке, нервно откашлялся  и  открыл
входную дверь.
     На  пороге  стояла  она. В  серой кроличьей шубке,  в  сдвинутом на ухо
берете из кроличьего меха, и большие, глубокие, как у газели, глаза смотрели
на меня застенчиво и выжидающе. - Прошу.
     Я закрыл  за  ней дверь и  незаметным движением руки за спиной повернул
ключ в замке.
     Сердце гулко стучало под пижамной курткой. Я чувствовал себя неуверенно
и был  возбужден чрезмерно. В том, как она позволила мне снять  с нее шубку,
как  стащила с прелестной  головки  берет и, оставшись в  зеленом,  в талию,
коротком  платье, села на диван, положив руки на колени, и взглянула на меня
с доверчивой и в то же время робкой улыбкой, я кожей учуял, что меня ожидает
множество сюрпризов, и Коля за полупрозрачным стеклом, где темнел силуэт его
фигуры,  приникшей  к  двери,  получит  сказочное  удовольствие  в  качестве
зрителя. Меня же ожидают скорее всего неприятности.
     Опустившись   в  кресло  напротив  нее,  я  тоже  улыбнулся,  очевидно,
идиотской ухмылкой и стал лихорадочно прикидывать, что предпринять дальше.
     Ее  не  удивило, что я встретил ее  в пижаме.  Это  уже хорошо.  Но она
сидит,  как  школьница  в  гостях  у  дяди,  и,  судя  по  ее лицу, даже  не
предполагает, чего я жду от нее. Раздеваться она и не собиралась. Во взгляде
ее  и  в  каждом  движении  головки,  когда  она  <i>с</i>  искренним  любопытством
рассматривала обстановку в  гостиной,  не было и  намека на ту развязность и
натянутую игривость, которые безошибочно определяли женщин,  профессионально
занимающихся этим делом.
     - Ну, что ж, приступим,--бодро сказал я, потирая взмокшие ладони.
     - К чему приступим? - невинно уставилась она на меня.
     -  Как  к чему? - заерзал я  в  кресле  и  даже прикрыл рукой раскрытую
ширинку в пижамных штанах, за которой светилось мое голое  тело.-  Ну, а что
делают  мужчина  и  женщина  вечером  в  такой  уютной  обстановке...  когда
остаются, так сказать, наедине?..
     Она рассмеялась.
     - Не знаю. Расскажите мне...
     Из  спальни, за стеклянной  дверью за  моей  спиной, я  услышал  легкое
похрюкиванье. Это Коля подавился сдерживаемым хохотом.
     -  Как  тебя  зовут? - спросил я, чтобы выиграть время и найти выход из
положения, в которо'е я себя сам поставил.
     - Рита,- сказала она  кротко  и  доверчиво.-  А  вас?  Я  представился.
Вымышленным именем, конечно.
     - Вы - инженер? - спросила она.
     - Почему ты так решила?
     - А вы похожи на одного инженера... папиного приятеля.
     - А кто твой папа? - насторожился я.
     - Разве не знаете? Он - большой человек в нашем городе.
     В спальне снова хрюкнули, и Рита вскинула брови, прислушалась.
     -  Ничего, ничего,  -  заторопился  я и пересел  к  ней на  диван.- Это
вода... в трубах парового отопления
     Теперь, когда  я сел рядом с Ритой на диван и по ложил  руку на спинку,
как бы обняв ее, Коля мог ли цезреть эту умилительную картинку в фас.
     - Понимаешь, деточка,- тоном развязным, но в меру, оставляя возможность
для благопристойного отступления, заговорил  я, и рука моя, лежавшая на спин
ке дивана,  за ее шеей, коснулась ее плеча и  стала по глаживать острый, еще
детский выступ под шерстяным платьем движениями  интимными и настойчивыми, -
ты мне нравишься как женщина.
     Она не сбросила моей ладони со своего плеча и слушала,  глядя прямо мне
в глаза с каким-то любопытством, <i>в</i>  котором  не сквозило и тени сексуального
интереса.
     - И я тебе, надеюсь, не противен. Она кивнула.
     Я облегченно перевел дух и стал прокладывать дорогу ближе к цели.
     - Что же нас останавливает? Почему мы не можем... любить друг друга?
     Она  передернула плечиками,  и моя  рука,  скатившись,  застряла  между
спинкой  дивана и ее  талией, так что  я  пальцами мог прощупать  под тканью
платья края трусиков, там, где резинка стягивает их на пояснице.
     - Я вас совсем не знаю...
     - Но ты ведь пришла ко мне в номер... и в такой поздний час.
     - Вы меня попросили...- невинно распахнула она газельи глаза.
     - Что значит, я тебя попросил? В гостинице сотни людей живут. И если бы
другой тебя пригласил в свой номер, ты бы и ему не отказала?
     - Не знаю. Может быть...
     - Вот ты какая птичка? - с нарочитым удивлением закатил я глаза.
     - Какая? - насторожилась она.
     - Не притворяйся дурочкой. Давай говорить дело.
     - Давайте.
     - Вот, так лучше. Ты молода, наверно, студентка. Она кивнула.
     -  Я тоже  был  студентом.  Знаю, что  такое жить на стипендию...  а  у
девушки потребности... косметика... там... чулочки... шляпки... на стипендию
не разгуляешься...
     Она  слушала, глядя  мне прямо в  глаза, и я решил идти напролом,  чтоб
вырваться из этой  порядком  надоевшей  словесной шелухи,  в которой увязал,
пробираясь окольными путями.
     - Я уже не студент, хорошо зарабатываю и... с удовольствием помог бы...
такой очаровательной... Скажи мне... и я тебе сделаю подарок...
     Предложить ей денег наличными я не отважился, считая,  что "подарок" не
совсем покоробит ее еще неокрепшее ушко.
     Она сдвинула  брови на  переносице и  смотрела  мне в  глаза,  обиженно
моргая мохнатыми ресницами.
     - За кого вы меня принимаете?
     - Вот те раз! - я слегка  хлопнул ладонью по ее колену и не отнял руки,
а пальцами пролез под край зеленого платья и  задвигал ими вверх, сначала по
вязаному чулку, а когда он кончился резинкой, ощутил голое упругое бедро.
     -  Уберите  руку,  -  попросила  она,  и  ее  губы  задрожали:  вот-вот
заплачет.- Я невинная девушка.
     - Ты никогда не спала с мужчиной?
     - Никогда.
     Я вскочил с дивана и, забыв про Колю Филиппова за стеклом двери, нервно
зашагал по гостиной взад и вперед, смешной и нелепый в своей пижаме.
     - Зачем же ты ко мне пришла?
     - Вы меня пригласили...
     - Для чего?
     - А это... вам лучше знать.
     - Не  знаешь?!  Ты что,  дурочка?  Прешь к мужчине ночью в номер...  по
первому зову... и не знаешь, для чего тебя пригласили?
     Ее глаза до краев набухли, переполнились слезами.
     - Я могу уйти...
     Но при этом она не сделала движения, чтобы  встать, и слезы по-прежнему
ползли по щекам к уголкам губ, собираясь там крупными каплями.
     - Я тебя не гоню,- смирив свой гнев, перевел я дух,  приблизился к  ней
вплотную и положил ладонь на  голову, чтобы утешить, успокоить ее.  А  затем
потихонечку, без шума выпроводить.
     Я  стоял  и  гладил  ее  по  макушке  и  незаметно  возбудился,  и  мой
напрягшийся член вывалился из пижам ных штанов, замаячив перед ее носом. Она
отдернул голову  и тыльной стороной ладони  закрыла рот.. Мгновенная догадка
сверкнула в моем мозгу. Я реши тельно отдернул ее ладонь от раскрытого рта и
суну ей б губы свой член.
     На  сей раз она не  отшатнулась. Приняла  его в рот мягко обжав губами.
Глубоко-глубоко.  И  заиграла  язы ком.  Движениями  изнуряюще-сладкими,  от
которых меня защипало в носу.
     Она  делала  минет. Умело. И с наслаждением. Прикрыв  в истоме глаза. И
мохнатые ресницы легли темной бахромой на непросохшие от слез нежные щечки.
     У меня звенело  в  голове от изумления и наслаждения. Ее гибкий упругий
язык творил чудеса, а губки,
     пухлые и крепкие, ритмично и ласково двигались по члену от основания до
самой головки и обратно.
     Я чуть не выл.  Мои  колени задрожали, готовые  подкоситься.  Произошел
взрыв, извержение вулкана. Она не отняла головы, не выпустила  член изо рта,
а несколькими  движениями горла проглотила все, что я изверг. Потом облизала
его языком, придерживая ладошкой, и делала это до тех пор, пока он не обмяк,
сжался и не исчез в пижамных штанах.
     Тогда  она  откинулась  на  спинку  дивана  и  глубоко,  удовлетворенно
перевела дух. Я  плюхнулся рядом на диван, пустой, как выжатый лимон.  И тут
вспомнил  про  Колю  Филиппова. За мутным стеклом  двери  не видно  было его
силуэта. Должно быть, приводит себя в чувство в ванной.
     - Ну-с, - понемногу приходя в себя, сказал я слабым голосом.- Теперь-то
подарок возьмешь?
     - Зачем вы меня оскорбляете? - ее  глаза снова наполнились слезами. - Я
могу уйти, если вы этого хотите.
     Я ничего  не понимал. Мне нужна была ясность. -: Может быть, выпьешь со
мной?
     - Что вы? Я не пью. И если мама учует запах вина, то  знаете, что  дома
будет?
     - Кто же ты, черт побери, такая?
     - Рита,- заморгала она пушистыми ресницами и доверчиво улыбнулась мне.
     - Откуда тебе знаком этот малый, что торгует в холле парфюмерией?
     - Это кто? Сеня, что ли?
     - Возможно, Сеня. Я не имею чести знать его имени.
     -  Его сестра со мной  учится. У них нет дома  телефона. Вот я и зашла,
чтобы ей передать...
     - Понятно,- протянул я.
     Мне ничего не было понятно. Я никак не мог определить, что за птица эта
Рита, понять мотивы ее поступков.
     И тут меня осенила идея.
     Я вскочил и  направился в ванную, прикрыв за собой дверь. В ванной, как
я и ожидал, пасся совсем обалдевший Коля Филиппов.
     - Уму непостижимо,- простонал он, сжав голову руками.
     -  Хочешь,  попробуй  и  ты? Я в спальне подожду.  Коля захлебнулся  от
восторга, протиснулся мимо
     меня  и исчез  за  дверью,  ведущей  в гостиную,  а я  пустил из  крана
холодную воду и стал ополаскивать лицо.
     Я еще вытирался мохнатым полотенцем, как из гостиной донесся шум. Голос
Риты, срывающийся на крик, заставил меня насторожиться:
     -  Уходите! Вы что  затеяли?  Групповое  насилие?  Я закричу. Я милицию
позову.
     Я выскочил в гостиную,  схватил растерянного Колю  за  плечи и вытолкал
его в ванную, приговаривая, негодуя:
     - Ах,  негодник! Подумать только, нельзя на минутку отлучиться! Это мой
сосед. Дверь  осталась незапертой, и он проник  сюда. И стал приставать? Да?
Делать тебе гнусные предложения? Ну, я ему покажу! Какое хамство!
     Рита плакала на  диване, спрятав лицо  в ладони и склонившись головой к
коленям. Я гладил ее по плечам, по волосам, а она всхлипывала, как обиженный
ребенок, и руки моей не отталкивала.
     - За кого вы меня принимаете? Что я вам плохого сделала? Я к вам, как к
человеку, а вы...
     - Прости  меня,  родная...-утешающе нашептывал я, боясь, что  ее  слезы
перейдут  в  истерику,  в  крик,  и тогда  прибегут  из  коридора,  начнутся
выяснения и мне  не  обобраться хлопот.- Кто бы мог подумать? На минуту тебя
оставил, и этот хам... это ничтожество...
     За стеклом двери темнел застывший Колин  силуэт, и он слышал каждое мое
слово.
     - Этот подонок... этот шакал... без совести и чести.
     Убаюканная моим  голосом, Рита склонилась головой мне на грудь, глубоко
и тепло дыша  в расстегнутый ворот  пижамной куртки. Она уже не плакала.  Ее
ладошка покоилась на моем бедре и незаметно сдвинулась  к ширинке,  легла на
мой выдохшийся, съеженный  член. Я же просунул свою руку под край ее платья,
продвинулся по нежному бедрышку до трусиков и, пошевелив  пальцами, добрался
до курчавых волос.
     Рита  глубоко  возбужденно задышала, уронила го  ловку на мой  живот  и
мягкими теплыми губами снова
     взяла  мой сразу напрягшийся член. Начался второй сеанс минета. Слаще и
вкуснее первого. Рита была неутомима и профессионально умела. Она забирала в
удивительно вместительный ротик все, даже яички,  и перекатывала их язычком,
как морская  волна перекатывает, набегая на берег, крупную гальку.  Я был на
седьмом  небе  от  вкушаемого  удовольствия.  Даже  постанывал.  Чем   добил
окончательно прильнувшего к двери отвергнутого Ритой Колю.
     Потом, когда я, опустошенный, лежал ничком на диване, Рита, взглянув на
часики,  заторопилась домой. Подавая ей серую  кроличью шубку, я  смущенно и
растерянно  искал   возможность  выразить  ей  свою  благодарность  и  снова
забормотал о подарке.
     Рита метнула на меня печальный, полный обиды взгляд.
     - Я к вам больше не приду. Вы - примитив.
     И  ушла,  мягко, без стука  прикрыв  за  собой  дверь.  Прекрасная, как
небесное  создание,  как  сон,  который обласкал  и  испарился.  Чтоб больше
никогда не повториться.
     Я стоял  растерянный,  оглушенный,  в  своей  нелепой пижаме.  И  Коля,
выползший из спальни, имел вид не . лучше моего.
     Вот загадка.  Ну,  решайте ее, профессора. Прошло столько лет, а я, как
вспомню,  дохожу до  головной боли. Кто такая Рита? Как понять ее поведение?
Поступила  так  она  со мной одним? Или с каждым,  кто  ее поманит?  Но ведь
домогания Коли Филиппова она с гневом отвергла? А Коля был парень покрасивей
меня. Намек  на подарок вызывал ее оскорбленные слезы. Никаких чувств ко мне
она не могла испытать. Так как же?
     Русская парилка!
     Спасение и утеха не избалованной радостями русской души.
     Дух  спирает,  как  войдешь и глянешь на дубовые полки уступами в  пять
колен, уходящие к самому потолку, с набухшими на них тяжелыми каплями влаги.
Каждый  полок  выскоблен  и натерт распаренными  ягодицами,  и дерево все  в
трещинах, как в морщинах, от горячего пара и холодной воды.

     Под грудой  посиневших  от жара камней-валунов  веселым треском  пылают
березовые поленья, в пах) чем дыму завивая колечками белую кожицу-бересту
     На дубовом гибком полу кучей свалены  веники Еще сухие. Ломкие. Плоские
от  летней сушки.  Вотк  нешь  такой  веник в  деревянную  бадейку с  крутым
кипятком,  и  он  взрывается пьяным  березовым духом,  рас  пушается букетом
оживших ветвей с кружевными листочками. И такой аромат наполняет баню, какой
бывает  лишь после  летней  грозы  в  березовой роще,  когда солнышко  снова
припечет и белые красавицы в курчавой салатовой зелени сомлеют в его тепле.
     Плеснешь  бадью  воды  на  синие  от  жары  камни! Как  бабахнет белыми
клубами! Будто из старинной пушки стрельнули. Вторую бадью. Третью.
     Уф-ф-ф! Уф-ф-ф! Уф-ф-ф!
     Дышать нету мочи. Рот беспомощно  разинут. Горло забито.  Ноздри горят.
Все тело преет, сочится клейкой влагой. Очищается.
     И  становишься  как  бы  невесом. Еще  немного  -  со  звоном в  голове
оторвешься от пола и поплывешь в белом тумане.
     Хорошо-то как!  Господи!  Нет.  Дорогие товарищи! И жизнь хороша-а-а, и
жить, едрена вошь, тоже хс рошо-о-о. Ой, до чего хорошо! Мочи нет!
     Румяные, в красных пятнах и полосах тела растеклись по мокрым доскам.
     Мечется  веник,  со  свистом  режет густой воздух и  сладко сечет кожу,
вышибая дух вон, оставляя  прилипшие березовые листочки на размякших плечах,
на лопатках, на бедрах.
     - Давай! Секи! Жги! Не жалей!
     Багровеет лицо  до предела. Вот-вот лопнет, брызнет закипевшей  кровью.
ан нет! Утопишь голову в холодной воде, выдавив ее волной через края бадейки
и пустив  пузыри.  Затем мягко  смажешь тело мыльным  мочалом.  Без  нажима.
Легонько.
     И снова  жить можно.  И  лениво  хлестать  себя веничком. И  стонать от
услады, и ухать, и выть, как зверь лесной.
     В  бане ты сам себе судья  и хозяин. Здесь каждый, каков  он есть.  Как
мать родила и в жизнь пустила. Без одежды и притворства. Весь - нагишом.
     Они вышли, из парилки багровые, с прилипшими
     к мокрым  телам  листьями  от березовых  веников  и прилегли на диван и
кресла  отдохнуть, перевести  дух.  Кувшин с  квасом,  холодный, запотевший,
переходил  из  рук в руки,  и  они пили без стаканов, прямо  из кувшина, как
бывало  делали  это четверть  века назад, когда  были  молодыми и не  такими
важными персонами.
     - Твоя очередь, Саша,- сказал Лунину Зуев.- Давай, не отставай от нас.
     - Что ты нам поведаешь, блондин? - насмешливо спросил Астахов.

     РАССКАЗ ЛУНИНА
     Кто из вас спал с иностранкой? Никто? Повезло  вам, уж поверьте.  Я вот
умудрился и чуть инфаркт не  схватил. И не потому, что баба меня заграничная
до того довела, а от страху. От страху, что узнают, и тогда мне - хана.
     А бабы  за границей свое дело  знают.  Получше наших. Умеют себя подать
как следует. И не выламываются, не строят из себя невесть что. Раз пошла  на
это  дело, значит, на полную катушку, без оглядки.  Чтоб  и мужику доставить
удовольствие,  и себя не обидеть. Ну, подарочек  какой  перехватить, а лучше
всего деньгами.
     Есть у  меня  приятель в  Москве,  известный поэт  и'  большой любитель
женским  мясом полакомиться.  За границей он бывает  больше, чем дома. И вот
как он наших и иностранных баб сопоставляет:
     -  Там, говорит, за границей, все  просто. Время - деньги. Остановил на
улице бабенку  поинтересней. Чтоб грудки на  месте и задок на  отлет. Как из
журнала мод.
     Никаких  лишних слов.  Разговор  чисто деловой.  Сколько,  мол,  стоит?
Столько-то.  А  нельзя ли  подешевле?  Нельзя. У нас и так,  мол,  инфляция.
Ладно. Где наша не пропадала. Вот тебе адрес моей гостиницы и номер комнаты,
в какой проживаю.  В  восемь ноль-ноль, чтоб была  как штык. Я, понимаешь, в
заграничной командировке, времени лишнего ни минуты.
     Я к восьми уже принял душ (там горячая вода -круглые сутки), одеколоном
парижским побрызгался,
     облачился в  пижамку и  жду. Ровно в восемь  стук  в  дверь.  Приходит.
Улыбка - на все тридцать два белоснежных зуба, будто  и впрямь к любимому на
свидание пришла.
     А уж в постели такое мастерство покажет  -  глаза на лоб лезут. Сделала
все как следует, оделась, в лобик тебя чмокнула, денежки в  сумку спрятала и
завихляла задом к выходу. Даже  провожать не надо.  Лежи,  мол, отдыхай. Гуд
бай, дорогой товарищ.
     А у нас?  Сидишь где-нибудь в  командировке. Баба нужна до  зарезу - аж
штаны  трещат. Ну, зацепил где-нибудь  в  кинотеатре  или в парке (на улице,
Боже  упаси, не  знакомятся) местную красулю из фабричных девчонок,  лет под
двадцать. Бабец  по  формам  не хуже  той иностранки, и по  глазкам бедовым,
видать, не из монашек, под конем бывала не единожды.
     Так и так,  мол, уговариваешься, приходи в гостиницу в  восемь часов, я
ужин закажу  в номер, выпьем, поговорим за жизнь. Упаси Бог, нашей-то девице
открыто сказать, зачем ее приглашают, примет за самое страшное оскорбление и
больше разговаривать не станет,  хоть и отлично знает, зачем я ее приглашаю.
Не кормить ведь, у меня - не ресторан.
     Поломавшись для виду, соглашается. Значит, жду  тебя, говорю, в  восемь
ноль-ноль.  Ни  минутой  позже.  В  десять  в  гостиницу  посторонним   вход
воспрещен. Понятно? Понятно, говорит, не обману.
     Сижу  я в своем номере. На столе бутылка "Столичной", селедка, винегрет
да пара пива. Больше ничего в местном буфете не водится. Да моя-то красавица
других деликатесов и не знает. Сойдет.
     Восемь часов. Нету. Девять  часов - ни гугу. Тут уж начинаешь подвывать
от  расстройства. Настроение портится  окончательно. Пульс  начинает падать.
Принимаешь  валокордин. Спасибо жене-умнице,  не  забыла,  сунула  пузырек в
карман в самый последний момент. А то бы впору "скорую помощь" вызывать. Без
пятнадцати минут десять - телефонный звонок.
     - Это я,- кокетливым голосом.
     - Да где же ты, черт бы тебя побрал? - не выдерживают нервы.
     - Тут рядом. В телефоне-автомате.
     Чего  же  ты  ждешь?  Через десять минут будет  поздно.  Тебя  сюда  не
впустят. Беги скорей!

     Хорошо. Но я не одна. Я - с подругой.
     - На хрен  мне твоя подруга?  - я  уже перехожу  на  визг, как баба.  -
Приходи одна. Идешь?
     Молчание. Сопение в трубке. Шепоток на два голоса.
     - Ладно. Ждите.
     Меня  прошибает  цыганский пот. Как же ее провести? Дежурная на этаже -
старая карга  с мордой бандерши - не пропустит. Надо ее подмазать. Хватаю из
чемодана флакон парижских духов, которые тут по большому знакомству раздобыл
для жены в подарок, и - бегом в коридор. Сую карге, а самому выть хочется от
унижения.
     Так, мол, и так, объясняю.  Тут  ко мне  местная  поэтесса зайдет.  Для
консультации по поводу ее сборника  новых стихов. Так уж, будьте любезны, не
задерживайте, пропустите.
     - Ну,  уж если  на консультацию,- понимающе соглашается  старая карга и
прячет в ящик стола французские  духи,- то почему не пропустить?  Пропустим.
За милую душу.
     Бегу обратно в  номер,  снова глотаю валокордин. Жду. Осторожный стук в
дверь.
     - Войдите.
     Входит, потупясь. Как невинная девица. В пол смотрит, мнется.
     - Я всего лишь на минутку. Ботики снимать не стану.
     Утром  просыпаешься с ней в кровати - действительно,  ботики не  сняла.
Так и провела ночь, не разуваясь.
     Вот так сравнивает известный поэт наШих девиц с заграничными.
     У меня впечатления  иные. Не буду вас томить и изложу  все по порядку,,
чтоб  смогли  пережить  то,  что  со  мной  приключилось,  и  самим  сделать
соответствующие выводы.
     Я не стану рассказывать, как я выезжал за границу, ибо каждый советский
человек,  кто оказался "счастливчиком"  и попал в туристскую группу,  знает,
чего это стоит.
     Знает, как тебе завидуют товарищи и в особенности их  жены, потому  что
ты с женой едешь, а они - нет.
     Значит, у тебя своя рука там, где это решается, значит, умеешь жить, то
есть ловчить, и так далее.
     Знает, как  тебе  душу  вынут  в  партийной  комиссии, где  геморройные
старики  с  большим  стажем  в  партии  будут  потрошить  все  твое  белье и
допытывать, как  во времена  инквизиции. Хотя при этом  отлично  знают все о
тебе по  твоему  личному делу,  знают, что ты  -партийный работник  и уже не
менее чем сто раз проверен и перепроверен.
     Знают,  что ты пограмотнее их и больше читал и поэтому тебе  не  нужно,
как несмышленышу, пояснять, как себя вести за границей, чтоб, не дай бог, не
уронить чести советского человека, не поддаться на провокацию врагов. Хотя о
какой  провокации и  о каких врагах может  идти  речь, если едешь  ты  не  к
капиталистам, а к нашим верным союзникам, которые у нас по  струнке ходят на
коротком поводке и сами норовят казаться святее папы.
     И тем не менее тебе мотают нервы, припугивают, что в любой момент могут
отменить  решение  и  не  пустить тебя  за границу.  И  вместо  тебя  поедет
кто-нибудь  более  достойный. И это при  том,  что  едешь ты за свои кровные
денежки,  иностранной валюты  тебе  меняют  с  воробьиный  нос,  чтоб только
хватило на прохладительные напитки да почтовые открытки <i>с</i> видами заграничных
городов, по которым тебя провели галопом и чуть ли не в армейском строю.
     И это еще при  том,  что раз едешь с женой,  то дома обязательно должны
оставаться, вроде как в залог, твои  детишки с бабушкой. Это для того, чтобы
ты не вздумал бежать и попросить политического убежища.
     Куда бежать? Где просить? У коммунистов просить убежища от коммунистов.
При том, что ты сам коммунист с солидным стажем и занимаешь немаленький пост
в партийном аппарате.
     Бред. Идиотизм. Вывихнутые мозги.
     Но вот - все позади. Последняя пограничная проверка. И - прощай любимая
страна. Мы - за границей.
     В нашей туристской группе подобрался народ  серый, невыразительный,  но
успешно  прошедший  проверку  на  идеологическую чистоту и  патриотизм. Дамы
провинциальные, одеты так, что в чужой стране, где
     цивилизации побольше, готов провалиться сквозь землю от стыда  за своих
соотечественников и  за  нашу разнесчастную Россию -- светоч человечества  и
знаменосец мира.
     Какие им там исторические памятники и музеи? Глазеют только  на витрины
магазинов,  и все  мозги заняты решением одной  задачи:  как  умудриться  из
жалкой суммы иностранной валюты  выкроить  так, чтобы купить хоть что-нибудь
поприличней, сэкономив на газированной воде и почтовых открытках.
     Я  уж  не  говорю,  что держи язык на привязи, не  болтай, не остри.  В
другой   раз   за  границу  не  поедешь.  Старший   в  группе,  "нянька"  из
государственной безопасности, составит рапорт  куда  следует, и потом будешь
отдуваться.  Да и соседи по группе не лучше. Меня  мой приятель  из  органов
предупредил,  что  в  подобных  туристских  поездках каждый  второй получает
строгий наказ -  следить за  определенной особой и  доносить "няньке".  Я не
удивился бы, узнав,  что  моя  жена  получила  задание контролировать меня и
писать доносы. Меня, слава Богу, не попросили следить за ней.
     Фарс.  Водевиль.  В  нормальной голове не  умещается. Но, как поется  в
известной  песне, мы,  коммунисты, рождены,  "чтоб сказку  сделать былью"; а
также "и в воде мы не утонем и в огне мы не сгорим". Что уж нам - поездка за
границу!
     Ездили мы в роскошных итальянских автобусах по довольно красивой, скажу
я вам, стране,  и кормили нас  вкусно  и обильно. Останавливались в  хороших
современных  гостиницах: семейная пара - вдвоем в комнате, одиночки - каждый
в отдельности.
     Случилось  это  в старинном городе, расположенном по склонам холмов,  с
узкими извилистыми улицами, остроконечными черепичными крышами, фонтанами на
крошечных  площадях, мощенных булыжником, по которым стучали  подошвами  еще
римские легионеры.
     Наша гостиница на  двадцать этажей высилась над  морем красной черепицы
серыми  бетонными  боками,  как чужая  заморская  гостья.  Но  жить  в  этой
гостинице было очень уютно - последнее слово мировой архитектуры.
     Должен  оговориться, что весь наш  с  женой  капитал в  местной  валюте
хранился у меня - жена страдала
     рассеянностью.  Даже  свои  ручные часы она забыла дома в предотъездных
хлопотах и порядком надоела мне, осведомляясь  то и дело о времени.  Я  даже
иногда отдавал ей носить мои часы - отечественную, не Бог  весть какую штуку
марки "Мир".
     Мы  старались не  тратить  ни  гроша из  той жалкой суммы, которую  нам
обменяли в  банке  перед  отъездом.  Восемнадцать  долларов  на нос  на  всю
поездку. Больше  не  позволено. Жена  решила, что в  последний  день  нашего
путешествия, когда она будет  знать все пены, мы купим на эти деньги подарки
детям  и  бабушке. Какую-нибудь  вязаную  вещь,  которая в  нашем  отечестве
блистательно отсутствует на полках магазинов.
     Вот  в  этом-то  городе,  расположенном на  холмах,  жена  учинила  мне
скандал,  застав на месте преступления  - я на  валюту выпил  бутылку  пива,
потратив,  по ее хитрым подсчетам,  сумму,  достаточную для покупки кофточки
младшей дочери.
     Я рассердился не на шутку. Да нельзя быть таким крохобором! Хрен с ней,
с кофточкой! Если так трястись над каждой копейкой, так лучше уж сидеть дома
и никуда не ездить.
     Жена  тоже  не  осталась в  долгу,  повысила голос  до  визга,  Услышал
"нянька",   велел  нам  немедленно  перестать  ссориться,  ибо   нас  слышат
иностранцы и они могут нехорошо подумать о советских людях. На всякий случай
в  гостинице  он  разместил  нас в двух отдельных  номерах и даже на  разных
этажах, чтобы мы поостыли маленько.
     Так создались идеальные условия, бросившие меня в объятия иностранки. В
тот вечер нас, советских туристов, местное отделение общества  дружбы с СССР
угощало  ужином,  обильно  сдобренным  местным  вином,  которое  можно  пить
бесконечно, настолько кажется оно слабым и вкусным, вроде виноградного сока.
Последствия  сказываются  значительно   позже,  когда  вне  запно   начинают
деревенеть  язык, наливаться свинцом ноги, потом начинаешь откалывать номера
совсем уж бесконтрольно, как после бутылки водки.
     Когда мы поздно ночью возвращались домой нестройной  и галдящей толпой,
привлекая внимание прохожих громкой  русской речью  и взрывами беспричинного
смеха, кто-то из наших туристов, расхрабрив-
     шись после изрядных  возлиянии, стал спорить с "нянькой" - единственным
трезвым  и  хмуро-озабоченным существом, что две девицы,  одиноко сидящие за
столиком среди десятка других  пустых  перед  входом  в  наш отель, - не кто
иные, как местные проститутки. "Нянька" не стал вступать с ним в дискуссию и
велел прикусить язык и  заткнуться.  Но моя жена, которая в этот  день  меня
демонстративно  не  замечала и на  банкете сидела  на  противоположном конце
стола, не последовала примеру "няньки" и резко возразила, что это клевета на
дружественную нам страну, успешно, по  нашему  примеру,  строящую социализм.
Следовательно, проституток в таком обществе нет и быть не может. Логика моей
жены,  как  всегда,  была  восхитительной,  а  ее  суждения   категоричны  и
неоспоримы.
     Когда мы поравнялись  с этими девицами, сидевшими в  полном одиночестве
на  огромной  каменной  веранде  перед фронтоном отеля за  совершенно пустым
столиком,  даже  без бутылки  лимонада для блезира,  та, что была  слева, со
змеиной гибкой фигуркой, туго обтянутой черным платьем  с глубокими вырезами
на груди и спине, и  с красной  дразнящей розой в черных волосах, подмигнула
мне озорно и вызывающе, и я чуть не взбрыкнул публично, как старый армейский
конь при звуках боевой трубы.
     Мы  обменялись быстрыми,  понимающими  взглядами,  и  я поспешно  отвел
глаза, дабы дружный коллектив  советских  туристов  во главе с моей законной
супругой не заподозрил неладное.
     Даже быстрого взгляда было достаточно, чтобы понять, что  девка - чудо.
Совсем  юная, жгучая  брюнетка,  с  пухлым  пунцовым,  как роза  в  волосах,
ротиком, с глазами, как влажная вишня, - ни дать ни взять - испанская Кармен
из одноименной оперы композитора  Визе.  В  глубоком  вырезе  черного платья
дразняще бугрились каменные груди.
     Мы  гурьбой  ввалились  через вертящиеся  двери  в  уже  опустевший,  с
наполовину  притушенными  плафонами  вестибюль,  где в  кресле дремал старый
швейцар, а  два  рослых усатых  полицейских  в  диковинной форме с лампасами
парой,   и  даже  в  ногу,   прогуливались  по  мягкому   ковру.   Нас   они
приветствовали, четко приложив руки  к  лакированным  козырькам, и,  оскалив
белые зубы под черными усами, даже изрекли несколь-
     ко русских слов, как знак особого к нам благоволения.
     Администратор во  фраке и  с  "бабочкой"  на крахмальной груди  лучился
всеми морщинами бритого и порядком потасканного лица, когда вручал нам ключи
от комнат.
     В этой  стране нас, советских, если и не любили, то порядком боялись  и
потому постоянно демонстрировали не совсем искреннее дружелюбие, когда нужно
и не нужно.
     В лифте  я  поднимался вместе с  женой,  оттесненный  от  нее горячими,
распаренными  телами наших туристок, которых все  больше  и больше разбирало
выпитое сверх меры вино, притупив чувство бдительности и развязав языки. Они
громко,  с  подвизгом  хвалили качество кабины  бесшумного лифта,  мерцавшей
гладкими алюминиевыми стенками  и  отражавшей их распаренные  физиономии  со
сбитыми прическами в зеркальном  потолке. Они  наперебой уверяли друг друга,
что  таких лифтов в СССР  нет  и еще  не скоро будут,  и вообще Европа умеет
жить, не в пример нам, русским.
     Моя жена, правда, попыталась вставить, что  зато у нас имеются спутники
и  баллистические  ракеты, но ей тут же  заткнули  рот таким  сокрушительным
аргументом,  что,  мол,  спутник и ракету  в рот  не  положишь и на  себя не
наденешь.
     Она вышла этажом раньше меня и,  пока алюминиевые двери кабины медленно
смыкались, смотрела из коридора на меня презрительным и в то же время жалким
бабьим взглядом, все еще надеясь, что в последний миг  я  выскочу из лифта и
последую за ней в ее комнату.
     Я закрыл  глаза и открыл  их  лишь тогда, когда лифт,  мягко вздрогнув,
остановился на следующем этаже. Отперев свою комнату, сразу бросился к окну,
распахнул его  и,  грудью навалившись  на подоконник,  заглянул вниз,  как в
пропасть.  Пятнадцатью  этажами  ниже при свете круглых фонарей  я разглядел
среди  пустых столиков, казавшихся совсем маленькими,  обеих девиц.  Вернее,
одну. Мою. С красной розой в волосах. Ее подругу уже уводил вниз по ступеням
к черному большому американскому автомобилю мужчина в темном  костюме. А моя
(я спьяну уже считал ее моей
     из-за  одного лишь  взгляда,  которым  мы  обменялись  внизу)  помахала
подруге  рукой  и уселась,  как  птичка,  на металлической ограде, по-птичьи
поджав под себя ноги и запрокинув лицо кверху, словно обозревая все двадцать
этажей с пунктирами темных и светящихся окон.
     Мое окно  светилось,  и  с подоконника  свешивалась