десное дорожное приключение, подаренное ему судьбой. - Пойдемте, Джоан, - сказал он, вставая и бро- сая на стол деньги, чтоб заплатить советскими руб- лями за сделанный ею заказ. - Да, да, - вдруг заспешила и она. - Наш гид может сюда войти, а при ней я себя чувствую, как школьница перед классной дамой. Несносная особа! Они покинули вагон-ресторан, сопровождаемые всепонимающим взглядом официанта и грустными маслянистыми глазами шефа в белой куртке, и Альгис лопатками ощущал их за собой и понимал, что кто-то из них, а возможно, и оба, в служебном рвении сейчас же разыщут Тамару из "Интуриста" и донесут ей, что высокий литовец со светлыми волосами, ну, этот... поэт увел к себе американскую туристку. И она бросит- ся на поиски. И останется с носом. Потому что не знает, в каком вагоне едет Альгис и, если даже будет заглядывать в каждое купе, что почти невероятно, то они с Джоан запрутся изнутри и никого до утра к себе не впустят. Подгоняемый мальчишеским азартом он быстрым шагом, проскальзывая боком мимо встречных, проби- рался по узким вагонным коридорам. Джоан еле по- спевала за ним, не понимая причины этой спешки и оправдывая ее лишь тем, что она несомненно понра- вилась Альгису, и его несет вспыхнувшее желание, возбужденное ею. Это льстило самолюбию и тоже возбуждало, потому что все кругом было необычно: и этот поезд, мчащийся по замерзшей нищей стране, где люди не смеют говорить откровенно, и Литва- родина дедов, встреча с которой предстоит завтра, и этот красавец-поэт с мировым именем. Альгис даже задохнулся от быстрой ходьбы. Вот, наконец, и его вагон. В коридоре новые лица, каких прежде не замечал, но дверь в его купе плотно закры- та. Слава Богу! Поезд уже мчится от Можайска и его оставили одного. Он рванул ручку двери. Она не под- далась. Он дернул еще раз. Тщетно. Дверь была запер- та на защелку изнутри. - Извините. Там женщина переодевается. Это было сказано по-русски, но с явным литовским акцентом. У окна коридора напротив двери стоял вы- сокий мужчина, примерно одних лет с Альгисом, в пи- джаке и галстуке, но почему-то в синих брюках-галифе и сапогах. Такое сочетание в одежде любили началь- ники невысокого ранга в сельских районах Литвы. И лицо у него было крестьянское: грубоватое и обвет- ренное. Зато взгляд маленьких, под низкими бровями, глаз был уверенный и даже нагловатый. - В моем купе едет еще кто-нибудь? - раздражен- но перешел на литовский Альгис и в ответ получил вызывающую и снова нагловатую ухмылку. - Во-первых, купе не ваше, а государственное. Во- вторых, сейчас в нем полный комплект: вы и нас трое. И тут же ухмылка смягчилась, подобрела, стала простодушней. - Будет у нас литовское купе. Никого не надо стесняться. Все четверо - свой брат - литовцы. У этого человека были желтоватые, прокуренные и длинные как у лошади, зубы. - Сигита, - негромко позвал он, стукнув согну- тым пальцем в дверь купе. - Ты уже? Тут люди ждут. Позади него стоял еще один мужчина литовского типа, постарше и ниже ростом и тоже в потертом, вышедшим из моды пиджаке с галстуком и синих галифе с сапогами. - Альгис, - тронула его за руку Джоан. Лучше вернуться в ресторан. - Сейчас, сейчас, - раздраженно ответил он, чувствуя, что рушатся все его планы, и противная, сосущая боль вползает в сердце, как это стало слу- чаться с ним в последнее время, когда он нервничал или злился. - Я хочу посмотреть, с кем мне предстоит провести ночь. Насколько я поняла, это женщина, - в голо- се Джоан проскользнули насмешливые нотки. - Какая женщина, - усмехнулся высокий сосед Альгиса по купе. - Девчонка. Молоко на губах не обсохло. - Ваша дочь? - спросила Джоан. - Дочь, не дочь, чего мне перед вами отчиты- ваться! - Не хамите, - оборвал его Альгис. - Так не разговаривают с женщиной. И чтоб вы были впредь осмотрительней, предупреждаю - это иностранка, ли- товка из Америки. На его длинном, в продольных морщинах, лице проступило сначала удивление, затем замешательство. - Простите, если что не так. Прошу прощения. Если можно, я бы хотел с вами кое о чем поговорить. прежде, чем мы войдем в купе. И он пальцем поманил Альгиса подальше от Джо- ан. Альгис сделал несколько шагов за ним, строго и неприязненно глядя на него. - Дело вот в чем, - зашептал он Альгису косясь через плечо на Джоан. - Я и мой напарник - из каунасской милиции. А девчонка, что мы везем,- преступница. Наше задание доставить ее на суд. Ясно?. Поэтому иностранку, если можно, в это дело не впуты- вайте и пусть она в купе не входит. - Черт знает что, - поморщился, как от зубной боли, Альгис. - Какое-то наваждание. В моем кунс везут преступницу. Под конвоем. И мне предстоит целая ночь в таком приятном обществе. Я немедленно перехожу в другое купе. Помогите мне вещи перенести. Дверь купе уже была открыта, и Альгис, заглянув туда, никого не обнаружил. Потом что-то шевельну- лось вверху на левой полке и оттуда свесилась головка в кудрявых нечесаных волосах. Курносое, губастое, еще детское лицо. С большими серыми глазами. На- стороженными и удивленными. И голос мелодичный, мягкий: А я вас знаю. Вы Альгирдас Пожера! И когда он кивнул, ее глаза вспыхнули таким не- поддельным восторгом, такой радостью узнавания, что Альгис невольно улыбнулся ей в ответ и пожал протя- нутую ему сверху руку. При этом он увидел на лацкане пиджака, в который она была одета, комсомольский значок с профилем Ленина и совсем растерялся. Преступница. С таким доверчивым детским личи- ком. Ей на вид не больше шестнадцати. Да и комсо- мольский значок. И эти два конвоира. Не смеются ли пад ним, не подстроил ли кто-нибудь шутку? Альгис, пригласите эту девочку с нами, - ска- зала за спиной Джоан. - Вы так популярны. Вас даже дети узнают в лицо. - Нет, нет, - вмешался высокий в галифе. - Ей надо отдыхать. Завтра тяжелый день. - Так вы едете с нами, в одном купе? - ликовала девочка. - Вот уж никто не поверит мне, что я с вами вместе ехала. Здорово повезло мне. Альгис вдруг почувствовал, что ему не хочется уходить из купе. Ему показалось знакомым лицо этой девчонки, даже манера говорить. Надо было выяснить, разобраться во всем этом сумбуре, что свалился на него. А для этого - отделаться от Джоан, отправить ее к себе, в мягкий вагон. Он вдруг потерял к ней всякий интерес. И, сказав, чтоб она шла к себе, он, мол, попозже заглянет, вошел в свое купе, сел на нижнюю полку и, запрокинув голову, встретился с се- рыми улыбающимися глазами. Оба милиционера остались в коридоре, даже дели- катно отвернулись к окну и, должно быть, следили за ним в отражении на стекле. Ему это было безразлично. Он смотрел на Сигиту, на ее улыбку и силился вспом- нить, кого ему остро, до беспокойства напоминала она. Он напрягал память, упрямо шарил в ее самых дальних закоулках и все отчетливей - каждый раз отдельными и застывшими, как фотографические снимки, возникали изображения вот такой же углова- той, еще не округлившейся девичьей фигурки, вот этой же улыбки на припухлых и обветренных губах, тот же диковатый взгляд серых глаз из-под сдвинутых бро- вок. Настороженный, постоянно готовый к отпору взгляд еще не созревшего человечка, уже знающего, что в этом мире жди подвоха с любой стороны. В какой-то момент Альгису почудилось, что он уже встречал Сигиту, даже знал ее и с ней связаны какие-то воспоминания. Такую же шестнадцатилетнюю дере- венскую девчонку, застенчивую и грубоватую, в ту самую пору, когда вся она, как яблоко-дичок, налива- лась сладкими соками зреющего девичества, и ни бед- ное застиранное платьице, из которого она выросла и оно лопнуло на боку, ни голенастые исцарапанные ноги с темными ссадинами на коленях, ни обветрен- ный, с шелушащейся кожей, нос не могли притушевать того тихого очарования, которым она светилась, кото- рым было полно каждое ее движение. Нет, конечно, не Сигита возникала в памяти. Ведь Альгис в ту пору был совсем молод, и Сигита тогда еще не родилась или в лучшем случае ползала у матери на коленях. Но той, что проступала и исчезала в смут- ной памяти, было столько же лет и походила она на Сигиту как сестра-близнец. Может, имя вспомнится. Вертится на кончике языка, Дана... Дануте! И все всплыло из глубины, прояснившись до пронзительной отчетливости, и Альгис обонянием учуял тот запах, которым насквозь было пропитано это воспоминание. Запах цветущего клевера. Сладковатый, сырой, чуть медовый запах. Мохнатые, как ежики, белые и лиловые головки клевера среди резных круглоконечных листочков, по- крытых пушком - седоватым от капелек росы. Это была маленькая железнодорожная станция, затерявшаяся среди полей и рощ. И поезд был малень- кий, словно игрушечный. Сюда в глубину провинции вела узкоколейная дорога, по которой не спеша и отчаянно посвистывая, будто перегретый чайник, тащил семь- восемь крохотных вагончиков паровозик, черный и но- венький, прозванный в народе "кукушкой". На подъемах он захлебывался, сердито плюясь и шипя паром, и тогда пассажиры, обычно крестьяне из окрестных деревень, слезали на ходу, не доезжая до станции, благо, отсюда было ближе до дому, и шли рядом с вагоном, не убыст- ряя шага, пока им из окон передавали мешки и корзины нехитрый багаж сельского жителя. В этих вагонах густо пахло махоркой, потными ногами и кислой овчиной полушубков. Люди сидели тес- но, развязав мешки, ели сало с луком, и угощали соседей. Булькала из темных бутылок самогонка, распростра- няя острую сивушную вонь. Бутылки вместо пробок натыкались смятым куском газетной бумаги. Альгис в ту пору не тяготился таким соседством. Наоборот, ел вместе с ними сало с луком, пил самогон и жадно слушал неторопливый крестьянский разговор, умиляясь метким словечкам и стараясь запомнить их, ам говорил, вдохновляясь тем, что они с ним на рав- ных и внимают с уважением. Он любил этих людей. Это была истинная Литва. Со своими бедами и заботами. Не читающая газет и потому не похожая на ту, что описывается в га- етах. Альгис тогда себя ощущал одним из них, только выбившимся немного вверх, и смущался этим, словно поступил по отношению к ним не совсем честно. Он тогда был молод, наивен, чист, как девица под венцом, и широко, раскрытыми глазами вбирал в себя весь мир, болея его тревогами и горем и искренне наде- юсь и веря, что скоро, вот еще немного, и всем будет хорошо, и кончатся страдания, каких пока еще очень много! Вот таким подьехал Альгис в то сырое утро к ма- ленькой станции и спрыгнул с подножки на дощатый пастил перрона, покрытый росой, с чернеющими от- печатками босых ног, цепочкой тянувшихся по доскам. Альгис проследил, куда они ведут, и увидел две одиноких женских фигуры в самом конце перрона. Обе босиком. Старушка и девочка-подросток, лет пятнадцати. Тогда он и запомнил диковатый взгляд серых глаз из-под сдвинутых бровок, голенастые исцарапанные но- ги с темными ссадинами на угловатых коленях. Это была Дануте. Та Дануте, которая потом часто пере- секала его путь, пока он был в этом колхозе, и забыть которую он почему-то не смог, хотя прошло много лет тех пор и между ним и ею ничего не возникло да и возникнуть не могло. Дануте с матерью принесли к поезду бидоны с моло- ком, огурцы и редиску в больших мокрых пучках с ко- пьями земли на длинных хвостах. - Кому молочка? Кому редиски? - покрикивала Дануте, шлепая босыми ногами по дощатому настилу и протягивая свой товар в окно. Покрикивала она нехо- тя, даже зло, и злиться было отчего. Пока поезд стоял, никто ничего не купил у нее. И так, видать, бывало не раз. В поезде ехали большей частью крестья- не, а уже какие они покупатели, сами везут то же саму на рынок. .паровоз свистнул, вагончики слабо звякнули и по- плыли. На перроне остались Альгис со своим чемоданчи- ком и они вдвоем. Дануте прошла мимо него, направ- ляясь к матери, скользнула быстрым цепким глазом, и когда он по простоте душевной улыбнулся ей; посуро- вела, сдвинув брови, и во взгляде ее сверкнуло столько злости, что Альгис вначале опешил и лишь потом сооб- разил, что она приняла его улыбку за насмешку. Дануте подошла к матери, поставила корзину у ее ног, а та стала ругать ее. Альгис слов не слышал, но видел, что мать отчитывает ее за неудачную торгов- лю, и потом еще хлестнула рукой по лицу. Дануте отскочила от нее, как коза, ругнулась в от- вет и побежала с перрона на тропинку, высоко вскиды- вая босые ноги. И бежала,не оглядываясь, пока совсем не скрылась за кустами в овраге. Альгис, возможно, вскоре и забыл бы ее, если б их пути снова не перекрестились. И произошло это в тот же день вечером. Со станции Альгис направился к цели своей коман- дировки - в колхоз "Родина", которым управляла уди- вительная женщина - Она Саулене. О ней Альгис и раньше писал в газете и каждый раз приезжал сюда, как к себе домой. Вся жизнь Саулене давала благодатнейший матери- ал для газетных статей на тему, что принесла советс- кая власть в Литву. Такие, как она, получили все, о чем прежде и мечтать не могли. До советской власти она ютилась в этих местах в жалкой хибарке с мужем и тремя детьми, своей земли не имела и работала в чужих хозяйствах у богатых крестьян, оставаясь неграмотной, бедной и озлобленной. Крупная, тяжелая, как большинство жемайтийских крестьянок, она была человеком суровым, с твердым мужским характером и цепким природным умом. Вот эти свои качества она с лихвой проявила, когда Литву присоединили к России, и советская власть, не- долго думая, стала по своему образцу создавать кол- хозы: отбирать у мужиков землю, скот и все это объединять в одно хозяйство, где все равны, без бедных и богатых. С богатыми дело решилось просто - их скоренько увезли в Сибирь, а бедным терять было нечего - что на чужом поле гнуть спину, что на колхозном. Это был звездный час Оны Саулене, она как бы родилась заново. С револьвером в кармане пальто, пер- вого в жизни пальто, которое ей выдали без денег после конфискации имущества у кулаков, ездила она по хуто- рам, выселяла по спискам в Сибирь, свозила плуги, боро- ны, сеялки, коней и коров на общий двор, не знала милосердия к богатым, но была честна и справедлива к бедным. Она, жестоко поплатилась. за это. Лесные братья, те, что не дали себя увезти в Сибирь и ушли в леса, отомстили ей. Однажды ночью запылала ее хибара, а окна и двери были предусмотрительно заперты снару- жи чьей-то немилосердной рукой. В огне остались муж и трое детей. Сама она уцелела чудом, в эту ночь она была в уездном центре на собрании. Вернулась на пустое пепелище, молча, без единой слезы, рылась в золе, соби- рала обугленные косточки, сама похоронила все, что собрала, в одной яме и уж совсем осатанело продол- жала строить колхоз,. Крестьяне, напуганные и придавленные всем, что происходило вокруг, были рады, когда ее назначили пред- седателем и дружно голосовали за нее, потому что она была своя, а не чужая, в честности ее никто не со- мневался, и была надежда, что уж эта баба с мужс- ким характером, если и обидит кого, то от души по-свойски, но зато и защитит от всех напастей перед уездным начальством, которого развелось вокруг, как грибов после дождя. Она оказалась на редкость даровитым человеком. Неграмотная, забитая баба отлично понимала в хозяй- стве, а уж заставить людей работать она умела, как никто другой. Не только женщины, но и мужики бо- ялись ее взгляда. Если проезжала мимо, когда народ работал в поле, все кланялись ей до земли, как давным- давно помещику. Но при этом ее и уважали. Люди при ней стали богатеть, хозяйство шло в гору, за ее спиной им и сам черт не был страшен, А сама она себе лишнего не брала. Жила, как все остальные. Альгис с нескрываемым интересом и восхищением наблюдал за ней в частые свои поездки сюда. Рано состарившаяся, широкой кости и в последние годы попо- лневшая от сердечного недуга, она была некрасивая. Плоское обветренное лицо, нос картошкой и маленькие сверлящие глазки под вечно сдвинутыми бровями. Но эти глазки могли быть и добрыми. Альгис замечал, как непривычно теплел ее взгляд, когда она разговаривала с ним. Она сама призналась, что он напоминал ей старшего сына, и каждый его приезд был для нее тихим праздником. Тяжело усев- шись в продранное кресло у топящейся печи, дымя самодельной папиросой, которую она по-мужски скру- чивала из газетной бумаги, она подолгу говорила с ним, а раз ночью, он спал в ее доме, проснулся оттого, что она стояла над ним, разглядывая его лицо. Такие, как эта женщина, олицетворяли для Алъгиса новую жизнь, что пришла в Литву с советской вла- стью. Она Саулене сама была этой властью, подлинно народной, не щадившей себя для общего блага. Как быстро она научилась, не смущаясь, выступать на со- браниях, спорить с начальством, грубовато, но метко, и ее языка побаивались даже столичные гости. Однажды Альгис случайно встретил ее в Вильнюсе, куда она приехала на совещание. В ресторане "Бри- столь" под хрустальной люстрой, тяжело нависшей с лепного потолка, отражаясь со всех сторон в. зер- калах, грузно сидела она в полупустом зале с ковровыми дорожками и вощеным паркетом и, хмуря брови, делала заказ официанту, почтительно склонившемуся перед ней. Альгис подсел. На ней было черное шерстяное платье городского покроя с глубоким вырезом на груди, и в этом вырезе Альгис, оторопев, увидел розовый шелк нижней рубашки, поднятой высоко до горла. Смущаясь, Альгис пытался обьяснить ей, что нижнее белье не должно быть видно, его носят под платьем, но Саулене и бровью не повела. - А пусть все видят, что и мы в шелках ходим,- горделиво сказала она, окинув весь зал вызывающим взглядом, готовым вцепиться в каждого, кто непо- чтительно глянет на нее. У себя в колхозе Она жила одна в доставшемся ей после конфискации у богачей большом доме со старин- ной резной мебелью. Жилой была лишь одна комната, остальные пришли в запустенье, как и вся усадьба с са- раями и пристройками. О прежнем богатстве напоми- нали лишь два павлина, доставшиеся ей вместе с домом, вконец одичавшие, но не покидавшие двора и по ночам гортанными резкими криками будившие ее. Уже к вечеру, закончив все дела и не зная чем заняться - обратный поезд будет поздно ночью, Аль- гис пошел побродить перед сном. Наступил вечер, синий и прозрачный. Бледная, как сквозь марлю, луна вылезла из-за дальних холмов, рас- творив сумерки, и было видно далеко-далеко. Даже небыстрая река Шешупе угадывалась отсюда петля- ющей полоской среди зарослей орешника. Оттуда, с ре- ки, тянуло сырой свежестью и первыми волокнами тумана, несмело ползшими по низинам к полям. Головки клевера по краям песчаной мягкой дороги набухали влагой источали такой медовый дух, что воздух хотелось пить, а не просто дышать им, чтоб запастись на много дней вперед. Альгис пришел в то умиротворенное невесомое состояние, какое предше- ствовало обычно рождению нового стихотворения и, уже сладко предчувствуя это, бесцельно брел по мягкой дороге, не думая ни о чем. Здесь, в гостях у Оны Саулене, он обретал душевный покой. Уже несколько лет, как присмирела перестала буйствовать Литва. Стихли выстрелы, испарились па- трули. В заколоченных пустых хуторах снова засвети- лись окошки, безбоязненно, уютно, и.из печных труб вились домовые дымки. Поля, заглохшие бурьяном в те годы, были снова чисто ухожены и, как бы нагоняя упущенное радостно и тучно зеленели Значит, все беды и кровь не напрасными были. Мир и покой пришли в Литву, а люди, что уцелели, жадно дорвались до сытой, в трудах и заботах, жизни. Так думал Альгис, и колхоз Саулене давал ему луч- ший пример для таких размышлений. Приезжая сюда, Альгис не досаждал никому во- просами, не составлял никаких планов. Он только наблюдал и это давало гору материала. Так и ни сей раз. Он с утра забрался в рессорную двуколку председателя, запряженную норовистым игривым ме- рином, Саулене грузно опустилась рядом на застланное охапкой клеверного сена сиденье, по-мужски взяли вожжи, и они понеслись, мягко покачиваясь, по пыль- ному проселку. Он решил сопровождать ее, пока не надоест, во всех будничных делах и даже не делать пометок в блокноте, а больше полагаясь на свою память. Мерин ходко бежал по холмистой равнине, екая селезенкой, и когда Альгис спросил, почему бы ей не завести автомобиль, в отдельных колхозах уже появи- лись, Саулене только усмехнулась, как детской забаве, сказав, что автомобиль воняет, и так уж тракторы кругом губят воздух, скоро по всей Литве дышать будет нечем, а от коня запах свойский, домашний. Была она в тот день в хорошем настроении, воз- можно, приезд Альгиса был причиной тому, и даже один раз созоровала, совсем по-молодому; открывшись Альгису еще с одной, неведомой ему прежде, стороны. На полях поспевал, заметно побелев, густой усатый ячмень, а клевер, под какой была занята большая часть земли, совсем уже созрела к укосу, стоял высокий, по колено, и даже в знойный полдень из его темной гущи несло сырым холодком. Заяц, похожий на кролика, се- рый"с растопыренными ушками, выскочил в дорожную пыль, вспугнув мерина, и сиганул в другую сторону, в, густую темень клевера. Альгис не успел и глазом повести, как Саулене про- ворно, одным движением, выхватила из-под сиденья пи- столет, не целясь, пальнула в клевер и, осадив коня, велела ему: - Пойди, подбери добычу. Альгису стало смешно. Он и не сомневался, что, стреляя наугад, в клевер, она не могла попасть в зайца, но не стал ей перечить, принял это как игру - балует старуха, соскочил и вошел в клевер, сразу замочив концы брюк и стал старательно глядеть под ноги, делая вид, что ищет. - Левей пойди. И чуть дальше. Он смеясь повиновался и увидел зайца на примятых стеблях клевера с сочащейся по серой шерстке кровью и уже закрытыми глазами. Попадание было точным в голову, и это казалось невероятным. Старая, с боль- ным сердцем женщина на полном ходу коня, не целясь по порхнувшему в клевер зайцу, попала без промаха. Притом, совсем не случайно, потому что без тени со- мнения послала Альгиса подобрать его и даже указала место. - Поужинаем, как охотники, - рассмеялась она, пряча зайца под сено, и туда же сунула пистолет- немецкий трофейный "парабеллум". На холме клевер уже косили, и оттуда пряно несло запахом чуть привядшей на солнце травы. Три конных сенокосилки со стрекотом шли уступом одна за другой, валя сочными буграми охапки клевера. На железных сидениях покачивались бабы, Саулене им доверяла боль- ше, чем мужикам. Чуть поодаль, вытянувшись цепоч- кой цветных платков, женщины ворошили ручными гра- блями вчерашний укос. - Вот, поверь мне, - подмигнула ему Саулене,- увидят меня, запоют. И точно. Оттуда-послышалась песня, сначала тихо, потом громче, во весь голос, хоть никто не поднял головы, делая вид, что не заметили, как она подьехала. - Это мой приказ. Везу гостя, чтоб была песня. Пусть видит, как счастливо мы живем. Что? Почему напоказ? Разве плохо мои живут? Посмотри у соседей. Как была нищета, так и осталась, только коллектив- ная. Потому что нет у них хозяев, каждый тащит, что сможет, себе. Ты вот подумай своим умом, кто раньше на Литве в хозяева выходил? Старательный мужик, непьющий, каждую кроху берег и копил. Таких- то в Сибирь спровадили. Я даже думаю - зря. Осталась в Литве земля без хозяина. Нищий мужичонка хозяином не станет, не привык. Вот и нужна им строгость, чтоб боялись. К хорошей жизни надо за уши тащить. О том, как ее в колхозе боялись Альгис знал хорошо по прежним наездам, но и тут подвернулся случай увидеть. Они поровнялись с трактором, приткнувшим- ся у края дороги. На прицепе сбились две лобогрейки, застыв деревянными планками крыльев. Прицепщики, дремавшие в сене, вскочили, как шальные, и наперебой, боясь разгневать, пояснили, что расплавился подшипник и тракторист поехал за новым. . - Давно поехал? - Да часа два... - А может, три? - Может, и три... - Пьет, жаба! - подхватив вожжи, припустила коня Саулене и пожаловалась Альгису, как своему человеку: - Сладу с ними нет, с мужиками. Моих я отучила. А тракторист со стороны, из МТС. Хоть бы поскорей подросли ребята в школе, своих выучу, не будет голова болеть. Конь бойкой рысью спускался по косогору к реке Шешупе на деревянный свежесрубленный мост. На- встречу по мосту ехал шагом на неоседланной пегой кобыле испачканный мазутом мужичок, босой, с переки- нутыми через плечо сапогами. В центре поселка, где тянулась улица с десяток домов, высился в окружении старого заглохшего парка серый шпиль костела. Костел был небольшой и ветхий. Стены из дикого тесаного камня змеились глубокими трещинами и оттуда рос яркий, как трава, мох и, выгнув дугой тоненький ствол, тянулась вверх жидкая березка. В глубоких, как бойницы, узких стрельчатых окнах матово играли на солнце витражи древней хоро- шей работы. Эти-то витражи и спасли костел от закрытия. - Приехали из города орлы. Много их поразвелось нынче, - неодобрительно кривя рот, рассказывала Аль- гису Саулене. - Закрывай, кричат, костел. Возьмешь его в колхоз под склад. Было дело, настоятель косте- льный, собака, с бандой снюхался. Его - в Сибирь, а костел - под замок: Мне жалко. Куда, думаю, бабы старые пойдут, помрут, как мухи, от тоски. Не дала. Говорю, ценность костел имеет для истории. Не дам губить. Сама то я, честно говоря, в мои годы там пол коленками протерла. Жалко. Прислали нового ксендза. Кроткий, что ягненок. Со мной в ладу. Альгис давно собирался осмотреть костел и попро- сил высадить его. - Погоди, проедем подальше, - погнала коня Са- улене. - Народ из окошек за мной следит. Еще поду- мают, взбрело Саулене под старость с Богом совет держать. За углом Альгис слез, дав слово не опаздывать к обе ду, и побрел поросшей травкой улицей к костелу. Древностью веяло от его стен. Внутри, в цветном полумраке пахло сыростью и приятно холодило после жаркой улицы. Несколько старушек в темном застыли на коленях в дальнем углу спинами к Альгису. Больше здесь никого не было. И он тихо, неслышно ступая, пробирался от одного витража к другому, задрав голо- ву кверху, откуда под овальным сводом в цветное окош- ко лился столб пыльного света. Кто-то, шлепая босыми ногами по каменным пли- там, проскользнул за его спиной. Альгис обернулся. По ситцевому платьицу, лопнувшему на боку, по голенас- тым загорелым ногам он и сзади узнал Дануте, вспом- нил станцию утром, старушку, ударившую ее по щеке, и диковатый, не подпускающий взгляд из-под сдвинутых бровок, которым она смерила его в ответ на улыбку. Дануте на цыпочках приблизилась к старушкам, стала, как и они, на колени, закачала головой и плечами, неслышно шепча молитву. Потом поднялась, отвесила поклон большому темному распятию с лопнувшей, в трещинах, краской на теле худого Христа и, глядя в пол, быстро прошла мимо Альгиса в жаркий, слепя- щий проем двери. За обедом Альгис вспомнил Дануте, рассказал Са- улене про станцию, про костел. - Пропащие люди, - горестно вздохнула она. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Мать-то ее со мной когда-то в подругах ходила. Вместе на торфе работа- ли у хозяина, язвы на ногах наживали. Была баба, как баба, мужик попался дрянной. В войну к немцам в поли- цаи пошел. С тех nop - ни духу, ни слуху. Ее, горемыку, хотели с дочкой в Сибирь увезти. Я не дала. Голытьба беспросветная, какой она враг? Теперь жалею. Ух, и змея. В колхоз ни за что. Землю отняли, налогом придавили - не идет. Хуже попрошайки живет, подво- ровывает. Сколько я ни билась с ней как камень. И дочка тоже... от яблони недалеко. Дети в школу ходят, а она нет. Вот на станции молочком притор- говывает... Разве это дело в ее-то годы?.. Саулене пристально посмотрела на Альгиса, будто проверяя, понял ли он. Хочешь людям добра не понимают. Как малые дети. Ей-Богу. Не посечешь - не научишь. А с другой стороны, один Бог знает, чья правда. Я книжек не читала, в школу два года бегала, вот и весь диплом. Не умом, а страхом людей держу. Долго ли так пойдет? Не знаю... И спросить некого. В ней было что-то от атамана. Она любила людей. По-своему, грубо. И умела держать их в руках, подчи- нять себе беспрекословно. И притом была для них вроде матери. Особенно пеклась она о том, чтобы дети учились, все, поголовно и без церемоний влезала в домаш- нюю жизнь каждой семьи, в меру своего понимания принуждая людей жить красиво. Мужики перестали пить. Только по праздникам. И тогда ее, одинокую, наперебой приглашали в дома, почтительно чокались с ней и пили умеренно, чтоб не вызвать ее гнева. В одной семье она выгнала из дому мужа-пьяницу, и тот подался в город на заработки, а хозяйство повел старший сын Витас Адомайтис, славный парень, демобилизованный солдат, ставший для матери и сестер за хозяина. Альгис об этой истории писал в газете, и она вызвала много сочувственными откликов, как пример подлинно социалистической пере- стройки крестьянской семьи. С тех пор Саулене особенно опекала эту семью, а Витаса любила, как родного сына. Поэтому насто- яла, чтоб он, хоть и переросток по годам, учился в школе, мечтая со временем послать его в универси- тет, а для материальной поддержки семьи поставии его ночным объездчиком, высвободив день для учебы. Витас - худощавый, но высокий паренек, непримет- ный, хоть по бедности еще донашивал военную форму и этим выделялся среди других парней, ходил, как те- ленок, за ней по пятам, и Альгис часто видел его в ее доме, где он на правах сына помогал Саулене в домаш- них делах. Это была новая Литва, и каждый признак такси новизны Альгис бережно выуживал, собирал в своих поездках на село, не без основания полагая, что и оп приложил к этому руку и приложил не зря. Впереди рисовались безмятежная, идущая в гору жизнь без тех страшных проблем, какие смыла кровь, обильная, даже чересчур, но пролитая не напрасно. Нынешний вечер, уснувшие тихие домики с редкими не погашенными ог нями, винный запах клевера, от которого слегка кружи- лась голова, наводили на эти размышления. Альгис бесцельно брел по дороге, удаляясь от дерев- ни. Клеверные поля тянулись до самой станции. Кругом была пусто, безлюдно, и только справа, редко пофыр- кивая, паслась по колено в клевере однорогая корова, иногда позванивая цепью, какой была привязана к ко- лышку. Альгис с улыбкой подумал о том, что ночной объездчик Витас Адомайтис сейчас мотается на своей лошади в других полях, а возможно, еще не вышел на дежурство, и кто-то - людей так скоро не перевос- питаешь - тайком выгнал свою корову в колхозный клевер попастись. Он ушел еще далыие, уже стали различимы пустын- ные станционные постройки и цепочка телеграфных столбов вдоль путей, когда услышал протяжный свист. Долгий-долгий, с переливами. Так свистел он сам в детстве, заложив два пальца в рот. Озираясь по сторонам, он увидел вдали перед тем- неющим одиноким домиком силуэт всадника на лошади. Свистел он. Вкрадчиво и призывно. Приподнявшись в стременах и действительно заложив пальцы в рот. В лунном свете проступал только четкий силуэт, без лица и других, примет, по которым Альгис мог бы опознать человека. Он здесь знал почти всех. Всадник опустил руку, прислушался. Внимание его было нацелено на темный домик, но оттуда ничего не слышалось в ответ. Тогда он снова свистнул - корот- ко, нетерпеливо и снова настороженно затих. От домика отделилась темная тоненькая фигурка и вприпрыжку по клеверу побежала к нему. Всадник слез с лошади. Альгис почувствовал какую-то неловкость оттого, что стал невольным свидетелем этого свидания, без сомнения, двух влюбленных, кому посторонний глаз был совсем ни к чему. И в то же время какое-то озорное чувство заставило его присесть, затаиться в клевере, сразу промокнув до плеч: очень хотелось разглядеть этих двоих, опознать. Из доброго любопытства, свой- ственного художнику. И при этом, упаси Боже, не вспугнуть их, не выдать себя. Силуэты всадника и девушки, а то, что это девуш- ка, Альгис уже не сомневался, сошлись. Он обнял ее, положив руку на плечо, высокий, на голову выше е, и они пошли. Прямо по клеверу, подальше от домик, с каждым шагом приближаясь к нему в его засаде. Конь с отпущенным поводом постоял, вывернув шею и. и вслед, а затем тоже тронул за ними, привычно, как это делал наверно не в первый раз. Двое слитным силуэтом приближались к Альгисом. и он уже слышал сочное шуршание клевера, раздвига- емого ногами. Деваться было некуда, и Альгис остал<.ч сидеть, ниже пригнув голову. На обоих плечах парня, попав в лунный свет, туск.п блеснули две точки - медные пуговицы от споротыми noгoн., и хоть лицо его еще было в тени, Альгис узнал: это был Витас Адомайтис, любимец Оны Сауленс, ночной обьездчик. А девушка, ее Альгис узнал лишь, когда они прошли в нескольких шагах от него, бы.и Дануте, та сама девчонка, что утром встречала "а перроне поезд и тщетно пыталась продать пассажиров молоко и редиску. В том, что он увидел, ничего необычного не бы.ю. Старый, как мир, сельский роман. Трогательный своей естественностью и простотой, не всегда доступной горожанам, и привкусом здоровой романтичности. Лу- на, туман, конь, свист в ночи, девчонка, бегущая па свидание по мокрому клеверу. Юбчонка-то у нее наверно промокла, - почему-то подумал с улыбкой Альгис, человек женатый, хоть еще и молодой, но уже считавший себя вправе покровитель- ственно, по-отцовски отнестись к тому, что видел. А то, что Витас ради этой встречи слегка нарушил свой служебный долг ночного обьездчика, то с кем не бывает, не велик грех. Парень совмещает прятное с по- лезным. С Дануте или без Дануте - он ведь все равно в поле, где ему и положено быть. ) Луна уже светила им в спины, отражаясь на лос- нящемся крупе лошади, покорно шагавшей позади. Аль- гис.встал, счистил с брюк приставшие комья земли и пошел дальше, к станции, в сторону, обратную той, куда уходили они. Возвращался он той же дорогой через час. Миновал темный домик, откуда прибежала на свидание Дануте, потом тот поворот, где паслась однорогая корова. Ее там уже не было. Действительно, уже было поздно, и он заторопился, вспомнив, что Она Саулене не ляжет спать, будет тревожиться, пока он не придет. Близость дома он определил по гортанному, резкому вскрику павлина, единственной живности во дворе Са- улене. Окно светилось, и широкая полоса света ложи- лась из раскрытой двери на крыльцо. Кто-mo был во дворе. Несколько человек. Альгис издали услышал их голоса и решил, что у Саулене гости. Он неслышно вышел из-за сарая и остановился в его тени. Во дворе перед крыльцом освещенная сзади из раскрытой двери сидела в старом кресле, оставшемся в доме после высе- ления хозяев, с резной спинкой и уже обветшалой, в углах рваной гобеленовой обивкой, Она Саулене. Сиде- ла грузно, мешком, с непокрытой головой и устало- бесстрастным, отечным лицом. Перед ней на коленях елозила сухонькая, вдвое меньше Саулене, старушка и заискивающе, просительно загляды- вала ей в лицо, ловила ее взгляд, который она, хмуря брови, отводила. Поношенная холщовая юбка старушки рас- пласталась на земле, и только ступни ног торчали из-под складок с глубоко и неровно потресканной кожей, кривы- ми, будто конвульсией сведенными пальцами. Чуть позади, наполовину закрытый тенью от сарая, погромыхивал уздечкой, мотая головой, оседланный конь ночного обьездчика и косил большим глазом на белую в черных пятнах корову, сонно и равнодушно жевавшую жвачку, протянув с мокрых губ' длинную нить до земли. На единственный рог был накинут конец цепи, мерцавший в лунном свете. Витас Адомайтис, длинношеий, с выпирающим кадыком над стоячим воро- тником военной гимнастерки с медными пуговками от погон на плечах, по-солдатски вытянулся между коро- вой и лошадью, зажав в кулаке второй конец цепи, и не мигая, виновато смотрел на Ону Саулене. За горбатой спиной коровы виднелась взлохмаченная головка Дану- те. Ее злые, непрощающие глазки бегали под сдвину- тыми бровками, а под брюхом коровы нетерпеливо пе- реминались ее босые ноги. Картину довершали два павлина, в темноте похо- жих на индеек, сидевших, нахохлившись, на коньке кры- ши сарая и время от времени вскрикивавших чужим колючим клекотом. Старушка плакала, шмыгая носом, сцепив перед гру- дью руки и мотая ими в такт всхлипам перед коленями Оны Саулене. - Не погуби, Она... Прости меня, грех попутал.. - Прощала. Хватит. - Почти не разжимая губ, не взглянула на нее Саулене. - С кем не бывает?.. Отдай корову, - Не отдам. - С голоду помру я... и дочка тоже... Пожалей. - А кто меня пожалеет? - сипло, с затаенной болью спросила Саулене. - Ты? Нет у тебя совести, Петронеле... и никогда не будет. Кончено. Ты -мой враг. Я? Побойся Бога, Она. Какой я тебе враг? Все наши годы молодые подружками были. Забыла? Вот, как я сейчас перед тобой, обе спину гнули, коленки мозолили перед хозяином. Нешто забыла? Ничего не забыла. Не лезь ко мне в душу. Зачем убиваешь меня? - Слушай, Петронеле, - тяжело уперлась в свои колени и слегка подалась вперед Она. - Ты меня >"< жалость не бери. Говорила с тобой... много раз, >" послушала. Не пошла ты в колхоз - твоя воля. Но грабить нас, травить клевер по ночам не позволю. Так куда ж мне податься? - заломила руки Петронеле, - Землю, последний кусочек отняли. Где корову пасти? На крыше? Нам без коровы - смерть. - Твоя забота. Клевер наш, не зарись на чужое Корову не отдам! Заплатишь штраф - запомнишь, не полезешь к чужому. - Чем я платить буду? Нет у меня ничего - xoть шаром покати. Помрем мы с дочкой... Петронеле завыла в голос, плюхнулась лицом в зем- лю и поползла, вытянув губы, к ногам Саулене, чтоб поцеловать их. Пощади... Не убей... Саулене болезненно поморщилась и, тяжело нагнув- шись, оттолкнула голову Петронеле от своих ног. Все. Разговор окончен. С одышкой произнес.ш она, силясь подняться с кресла. - Витас! Сукин сын! Чего глазами хлопаешь? Загоняй корову и одень замок! Витас вздрогнул, повернулся к корове и, стараясь смотреть мимо Дануте, стал наматывать конец цепи на кулак. Дануте зверем сверкнула на него глазами, ухватилась двумя руками за рог, потянула к себе. - Чего стал? - едко спросила Саулене. - Девки боишься? Витас рванул цепь к себе, и корова мотнула голову к нему. Дануте выпустила рог; руками легла на шею корове и, подавшись вперед, плюнула Витасу в лицо. - Вот тебе! Холуй колхозный! Она выскочила к крыльцу, нагнулась над распростер- той матерью. - Вставай! Зачем, как собака, лижешь ей ноги? Отольются ей наши слезы, гадюке. Вставай. Не по- мрем. Они раньше передохнут. С крыши в один голос вскрикнули оба павлина, а ко- рова недоуменно замычала, когда Витас стал тянуть ее в сарай. - Ой, убили, ой, ограбили, - запричитала Петро- неле, вставая с земли. - Что ж это делается, люди добрые? - Подавись, жаба! - как плевок, выпалила Дануте в лицо Саулене. - Сдохнешь! Одна, как ведьма! Никто воды не подаст! Она подобрала с земли оброненный платок матери и, обняв ее за худые, трясущиеся плечи, повела со двора. И Альгис невольно отпрянул за угол, чтоб не сто- лкнуться с ними. Потом он вышел из тени, помог Саулене подняться из кресла, занес кресло в дом. Вошел Витас, виновато остановился у порога. - Кавалер, - скривилась Саулене. - Я ему такую службу доверила, а его девчонка сопливая вокруг пальца водит. Солдат. Комсомолец! За юбку еле честь не променял. - Так я ж... как увидел... - хрипло произнес Ви- тас, глядя на свои сапоги, - сразу пригнал. Нашел себе пару, - изливала на него гнев Са- улене. - Мало тебе девок в колхозе? Куда полез? К врагу классовому? - Какой она враг? - несмело начал Витас, но Саулене его перебила. - Враг! И тебе! И мне! И всем! Ты - дурак молодой. Коммунисту нельзя слюни распускать. По- нял? Я бы сестру родную не пощадила! Саулене отвалилась к стене, зажмурив глаза, будто свет лампы мешал, и с натугой потерла ладонью грудь. - Давит, будь оно проклято. И слабо махнула Витасу: - Иди. У Алъгиса испортилось настроение. Ужинать не хотелось. Да и Саулене ничего не предложила, забыв о зайце, обещанном на ужин. Ушла за перегородку, ворочалась на скрипучей кровати, кряхтела. И он тоже спать не лег, хоть мог вздремнуть какое-то время до поезда. Посидел за выскобленным добела, рассох- шимся столом, слушая натужное тиканье старых стенных часов с подвязанным к гирьке медным, по- зеленевшим пестиком от ступки, потом собрал свои вещи в маленький дорожный чемодан, решив подождать поезда на станции. Его шаги по двору разбудили павлинов на крыше сарая, и они резко прокричали спросонья, заставив его вздрогнуть. Песчаная дорога потемнела от росы, и туман уже низко стлался по клеверу, густой, как белый дым. Луна стояла высоко, и было видно хорошо, как днем. Еще издали он узнал темный, без единого огонька, домик на краю поля. Что там поделывали Дануте с матерью? Конечно, не спят. Лежат в темноте, проклиная Саулене. Домик под з