азать... Обещай на меня не сердиться, хорошо? Я тебе ничего не говорила,
ты бы не захотел... Если б ты только знал, как я рада!
И она с умоляющим видом сложила руки и опустила голову
брату на плечо.
-- Еще какая-нибудь глупость? -- пробормотал он не в силах удержаться
от улыбки.
-- Так ты обещаешь, скажи? -- продолжала она, и глаза ее заблестели от
удовольствия.-- Ты не рассердишься?.. Он такой хорошенький!
Она побежала и открыла низкую калиточку под навесом. На двор выбежал
поросенок.
-- О, мой херувимчик!--в восторге восклицала она при виде того, как он
поскакал.
Поросеночек был действительно прелестный, весь розовенький, с
мордочкой, умытой в жирной воде, с темными кружками вокруг глаз от
постоянного копания в грязи. Он бегал, расталкивая кур, поедал то, что им
бросали, и заполнял неширокий двор внезапными прыжками и пируэтами. Уши его
хлопали по глазам; пятачком он тыкался в землю; ножки у него были тонкие, и
весь он походил на заводную игрушку. А висевший сзади хвостик напоминал
обрывок бечевки, словно поросенка вешали на гвоздь.
-- Не хочу, чтобы это животное здесь оставалось! -- воскликнул
рассердившийся священник.
-- Серж, милый Серж,-- снова начала умолять его Дезире,-- не будь таким
злым... Погляди, какой он невинный, этот малыш! Я стану его мыть, буду
держать его в чистоте. Тэза упросила, чтобы мне его подарили. Теперь его уже
обратно отослать нельзя... Гляди, он на тебя смотрит, он чует тебя. Не
бойся, он тебя не тронет...
Вдруг она покатилась со смеху, не докончив фразы. Расшалившийся
поросенок бросился под ноги козе и опрокинул ее. И снова принялся бегать,
визжа, кувыркаясь и пугая весь двор. Чтобы успокоить его, Дезире подставила
ему глиняную посудину с водой. Он погрузился в чашку вплоть до ушей,
плескался, хрюкал, и по его розовой коже пробегала мелкая дрожь. Хвостик его
развился и обвис.
Аббату Муре стало нестерпимо противно, когда он услышал всплески этой
грязной воды. Как только он попал на скотный двор, у него сразу сперло
дыхание, руки, грудь и лицо запылали. Мало-помалу у него стала кружиться
голова. И сейчас он чувствовал, как вместе с одуряющим запахом животного
тепла, поднимавшегося от всех этих кроликов и пернатых, в ноздри его
проникают похотливые испарения козы и жирная приторность поросенка. Воздух,
отягощенный испарениями плоти, невыносимо давил на девственные плечи аббата.
Ему почудилось, что Дезире выросла, раздалась в бедрах, машет огромными
руками, и от ее юбок, с самой земли, подымается мощный аромат, от которого
ему стало дурно. Он едва успел открыть деревянную загородку. Ноги его
прилипали к пропитанной навозом земле, и ему показалось, что она цепко
держит его. Внезапно в памяти аббата встал Параду, с его большими
деревьями, черными тенями, сильным благоуханием, И он никак не мог
освободиться от этого воспоминания.
-- Что это ты вдруг так покраснел?--спросила Дезире, очутившись вместе
с ним за изгородью. -- Ты не рад, что на все это посмотрел?.. Слышишь, как
они кричат?
Заметив, что она уходит, животные столпились гурьбой у изгороди,
испуская жалобные крики. Особенно пронзительно визжал поросенок--точно пила,
которую натачивают. Дезире делала им реверансы, посылала кончиками пальцев
воздушные поцелуи и смеялась, видя, что они все столпились вокруг, точно
были в нее влюблены. Потом, прижавшись к брату, пошла вместе с ним в сад.
-- Мне бы так хотелось корову,-- прошептала она ему на
ухо, вся зардевшись.
Он посмотрел на нее и сделал протестующий жест.
-- Нет, не сейчас,--торопливо сказала она.--Мы еще об этом поговорим...
Место у нас в конюшне есть. Подумай только -- красивая белая корова с рыжими
пятнами. Увидишь, какое у нас будет чудесное молоко. Козы нам, в конце
концов, мало. А когда корова отелится!..
Она заплясала, захлопала в ладоши, а священнику опять померещился
скотный двор, запахами которого было пропитано ее платье. И он поспешил
оставить ее в саду. Дезире уселась на земле, перед ульем, на самом солнце;
пчелы с жужжанием перекатывались золотыми шариками по ее шее, по голым
рукам, по волосам, но не жалили девушку.
XII
По четвергам в доме священника обедал брат Арканжиа. Обычно он приходил
пораньше, чтобы поболтать о приходских делах. Вот уже три месяца он держал
аббата в курсе всего, что происходило в долине Арто. В этот четверг, в
ожидании, когда Тэза пригласит их к обеду, они медленно прогуливались перед
церковью. Рассказав о своем разговоре с Бамбусом, священник был весьма
удивлен, когда монах нашел ответ крестьянина совершенно естественным.
-- Этот человек прав,-- говорил брат Арканжиа. -- Даром своего добра не
отдают... Розали не бог весть что; но все-таки тяжело выдавать дочь за
нищего.
-- Однако,-- возразил аббат Муре,-- только свадьбой можно замять
скандал.
Монах пожал своими крепкими плечами и зло рассмеялся.
---- Неужели вы воображаете,-- воскликнул он,-- что можно исправить
местные нравы этой свадьбой?.. Через каких-нибудь
два года Катрина тоже станет брюхатой; а за ней и другие;
все пройдут через это. А как только выйдут замуж, наплевать им на
всех... Здесь, в Арто, все плодятся от незаконных браков;
им это -- что родной навоз. Я уже говорил вам, есть лишь одно средство:
свернуть шею всем этим девкам; только таким путем можно избавить край от
заразы... Не замуж их надо выдавать, а пороть, слышите, господин кюре,
пороть! Успокоившись, он добавил:
-- Пусть каждый распоряжается своим добром, как находит нужным.
И он заговорил о том, что надо упорядочить уроки катехизиса. По аббат
Муре отвечал рассеянно. Он смотрел на селение, раскинувшееся внизу, в лучах
заходящего солнца. Крестьяне возвращались домой, мужчины шагали молча, точно
утомленные быки, медленно бредущие в хлев. Перед лачугами стояли женщины,
оживленно болтая друг с другом и время от времени окликая мужей; толпы
ребятишек заполняли всю улицу топанием грубых башмаков, дракой, возней и
барахтанием. От кучи покосившихся хижин доносился запах человеческого жилья.
И священнику показалось, что он все еще находится на скотном дворе Дезире,
где, беспрестанно множась, копошились животные. Снизу поднимался все тот же
душный запах плоти и непрерывного размножения, от которого ему становилось
не по себе. Только и слыша с раннего утра разговоры о беременности Розали,
он в конце концов начал размышлять о грязи существования, о требованиях
плоти, о роковом воспроизведении человеческого рода, сеющем людей, точно
хлебные зерна. Все жители Арто были одним стадом, расположившимся между
четырьмя холмами, замыкавшими горизонт. Они плодились и размножались, все
шире распространяясь по долине с каждым новым поколением.
-- Посмотрите,-- закричал брат Арканжиа и показал на высокую девушку за
кустом, которую целовал ее возлюбленный,--вот еще одна негодяйка!
Он так яростно замахал своими длинными черными руками, что обратил
парочку в бегство. Вдали, над красной землей, над голыми скалами, в пламени
последней вспышки пожара умирало солнце. Мало-помалу спускалась ночь. Теплый
запах лаванды стал ощущаться сильнее: его приносил теперь с полей легкий
ветерок. Порою раздавался точно глубокий вздох: казалось, грозная, вся
сожженная страстью земля наконец успокоилась под серой влажной пеленою
сумерек. Аббат Муре, со шляпой в руках, радовался прохладе и чувствовал, как
темнота обволакивает его душу покоем.
-- Господин кюре! Брат Арканжиа! -- позвала Тэза.-- Скорее! Суп подан!
Крепкий запах капусты наполнял столовую церковного дома. Монах сел и
медленно принялся опоражнивать огромную миску, которую Тэза поставила перед
ним. Он ел много, и по бульканью супа в его горле было слышно, как пища
переходит в желудок. Он ел молча, не поднимая глаз.
-- Мой суп, должно быть, нехорош, господин кюре? -- спросила старая
служанка-- Вы только болтаете ложкой, а не
едите.
-- Я совсем не голоден, добрая моя Тэза,-- ответил аббат
и улыбнулся.
-- Еще бы!.. И не удивительно после ваших похождении... Вам бы теперь
уже хотелось есть, если бы вы завтракали не в третьем часу.
Брат Арканжиа, перелив на ложку остаток супа из тарелки, наставительно
проговорил:
-- Надо трапезовать в положенные часы, господин кюре! В это время
Дезире, также евшая свой суп сосредоточенно и безмолвно, поднялась с места и
пошла за Тэзою в кухню. Монах, оставшись вдвоем с аббатом, резал хлеб
длинными ломтями и отправлял их в рот в ожидании следующего блюда.
-- Значит, вы далеко ходили? -- спросил он. Священник не успел
ответить. В коридоре, со стороны двора, послышались шаги, восклицания,
громкий смех, торопливые голоса. Казалось, кто-то спорил и горячился. Аббата
смутил звучный, как флейта, голос, заглушавшийся взрывами веселого смеха.
-- Что там такое? -- спросил он, вставая со стула. Дезире одним прыжком
влетела в столовую. Она что-то прятала в подоле юбки и быстро повторяла:
-- Вот смешная. Ни за что не хотела войти! Я держала ее за платье, но
она очень сильная и вырвалась.
--О ком она говорит?--спросила Тэза, прибежавшая из кухни; в руках у
нее было блюдо с картофелем, на котором плавал кусок сала.
Девушка села. С бесконечными предосторожностями она извлекла из юбок
гнездо черных дроздов с тремя дремавшими птенцами. Она положила его на
тарелку. Птенчики, увидев свет, вытянули хрупкие шейки и стали раскрывать
красные клювы, прося есть. Дезире в восторге захлопала в ладоши, охваченная
необыкновенным волнением при виде неведомых ей существ.
-- Ах, это девушка из Параду! -- воскликнул аббат и вдруг все вспомнил.
Тэза подошла к окну.
-- Верно,--сказала она,--как это я не узнала этой стрекозы?.. Ах,
цыганка! Смотрите, она еще тут, шпионит за нами.
Аббат Муре также подошел к окну. Ему действительно показалось, что за
кустом можжевельника мелькнула оранжевая юбка Альбины. Но брат Арканжиа
грозно вырос за ним, вытянул кулак и, потрясая своей огромной головой,
проревел:
-- Дьявол тебя возьми, разбойничья дочь! Погоди, вот я тебя за волосы
протащу вокруг церкви, коли поймаю! Посмей еще являться сюда со своими
мерзостями!
Свежий, как дыхание ночи, смех долетел с тропинки. Потом послышались
быстрые, легкие шаги, шуршание платья по траве, будто проскользнул уж. Аббат
Муре, стоя возле окна, следил, как мелькало вдали белое пятно, скользившее
между сосен, подобно лунному лучу. Дуновение налетавшего снизу ветерка
доносило до него сильный запах зелени; этот аромат диких цветов, казалось,
струился с голых рук, гибкого стана и распущенных волос Альбины.
-- У, проклятая, дочь погибели! --глухо рычал брат Арканжиа, усаживаясь
за стол.
Он с жадностью съел сало, проглатывая вместо хлеба целые картофелины.
Но Тэза никак не могла убедить Дезире окончить обед: это большое дитя в
восторге глядело на гнездышко дроздов. Дезире расспрашивала, что они едят,
несут ли яйца и как у этих птиц распознают петуха.
Внезапно старую служанку будто осенило. Она оперлась на здоровую ногу и
подозрительно посмотрела молодому священнику прямо в глаза.
-- Вы, оказывается, знакомы с теми, кто живет в Параду? -- спросила
она.
Тогда он попросту рассказал все, как было, и описал свое посещение
старика Жанберна. Тэза обменялась с братом Арканжиа возмущенными взглядами.
В первую минуту она не проронила ни слова. Она только ходила вокруг стола,
яростно хромая и стуча каблуками с такой силой, что половицы трещали.
-- За три месяца, что я здесь живу, вы бы могли объяснить мне, что это
за люди,-- закончил свой рассказ священник.-- Я бы по крайней мере знал, с
кем буду иметь дело.
Тэза остановилась, как будто у нее подкосились ноги.
-- Не кривите душой, господин кюре,-- проговорила она, заикаясь,-- не
кривите душой, это усилит ваш грех... Как вы можете говорить, что я не
рассказывала вам про этого философа, этого язычника, что служит притчей во
языцех для всей округи! Все дело в том, что вы никогда не слушаете, когда я
с вами говорю. У вас в одно ухо входит, в другое выходит... Да, кабы вы меня
слушали, вы избежали бы многих неприятностей.
-- Я вам тоже кое-что говорил об этом нечестивце,-- подтвердил со своей
стороны монах.
Аббат Муре слегка пожал плечами.
-- Возможно, я мог и забыть,-- возразил он.-- Когда я уже был в Параду,
мне и вправду показалось, что я что-то слышал, какие-то разговоры...
Впрочем, я все равно не мог бы не поехать к этому несчастному, полагая, что
он при смерти.
Брат Арканжиа, не переставая жевать, хватил ножом по столу и завопил:
-- Жанберна -- собака! Пусть и околевает, как пес. Видя, что священник
собирается возразить, он перебил его:
-- Нет и нет! Для него нет ни бога, ни покаяния, ни милосердия!.. Лучше
бросить причастие свиньям, чем войти с ним в дом к этому мерзавцу.
Он снова принялся за картофель, положив локти на стол, уткнувшись
подбородком в тарелку и яростно двигая челюстями. Тэза, закусив губу и
побледнев от гнева, сухо произнесла:
-- Оставьте, господин кюре хочет жить только своим умом;
у господина кюре завелись теперь тайны от нас.
Воцарилось тяжелое молчание. В течение некоторого времени слышно было
только громкое чавканье монаха да его тяжелое сопение. Дезире, охватив
голыми руками гнездышко дроздов на тарелке, улыбалась, наклонясь лицом к
птенчикам, и долго тихонько шепталась с ними каким-то особым щебетанием,
которое они, казалось, понимали.
-- Люди рассказывают, что делают, коли им нечего скрывать! -- внезапно
закричала Тэза.
Опять возобновилось молчание. Старую служанку больше всего выводило из
себя то обстоятельство, что священник как будто хотел сохранить от нее в
тайне свое посещение Параду. Она считала себя недостойно обманутой женщиной.
Ее терзало любопытство. Она все ходила вокруг стола, не глядя на аббата, и,
ни к кому не обращаясь, отводила душу, разговаривая сама с собой:
-- Теперь понятно, почему обедают так поздно!.. Не сказав никому ни
слова, рыщут где-то до двух часов пополудни, заходят в дома с такой дурной
славой, что после и рассказать об этом не смеют. А потом говорят неправду,
обманывают весь дом...
-- Но ведь меня никто не спрашивал, ходил ли я в Параду,-- тихонько
проговорил аббат Муре, заставлявший себя есть, чтобы еще больше не
рассердить Тэзу,-- мне незачем было лгать.
Тэза продолжала, будто ничего не слыша:
-- Подметают своей рясой пыль, домой возвращаются тай-
ком. А если особа, принимающая в вас участие, расспрашивает ради вашего
же блага, с ней обращаются, точно со вздорной бабой, не заслуживающей
никакого доверия. Прячутся, хитрят, скорее лопнут, чем полслова вымолвят;
даже не подумают поразвлечь домашних рассказом о том, что видели!
Она повернулась к священнику и взглянула ему прямо в лицо.
-- Да, это про вас, все про вас... Вы скрытный, вы недобрый человек!
И она принялась плакать. Аббату пришлось ее утешать.
-- Господин Каффен все мне рассказывал,-- причитала она. Понемногу она
успокаивалась. Брат Арканжиа приканчивал огромный кусок сыра, по-видимому,
нисколько не смущаясь происходившей сценой. По его мнению, аббата Муре
необходимо было держать в узде, и Тэза правильно делала, читая ему время от
времени наставления. Монах опорожнил последний стакан дешевого вина и
откинулся на стул, отдаваясь пищеварению.
-- Что же вы все-таки там видели, в этом Параду? -- спросила старуха.--
Расскажите нам, по крайней мере.
Аббат Муре с улыбкой в немногих словах описал странный прием, оказанный
ему Жанберна. Тэза засыпала его вопросами, издавая негодующие восклицания.
Брат Арканжиа потрясал в воздухе сжатыми кулаками.
-- Да сокрушит его небо! -- воскликнул он.-- Да испепелит небесный
огонь и его самого и его колдунью!
В свою очередь, аббат захотел узнать новые подробности относительно
обитателей Параду. Он с глубоким вниманием слушал монаха, который
рассказывал чудовищные вещи.
-- Да, эта чертовка однажды явилась в школу. Дело было давно, ей было
тогда лет десять. Я оставил девчонку, полагая, что дядя прислал ее
готовиться к первому причастию. И вот в два месяца она взбунтовала мне весь
класс. Негодяйка умела заставить обожать себя! Она знала разные игры,
выдумывала наряды из листьев и лоскутов. И, надо вам сказать, была она
смышленой, как все эти исчадия ада! В катехизисе сильнее ее не было!.. И вот
в одно прекрасное утро в класс врывается посреди уроков старик. Начинает
кричать, что он все разнесет, что попы-де отняли у него ребенка. Пришлось
посылать за полевым сторожем, чтобы вытолкать его за дверь. А девчонка
удрала. В окно я видел, как она в поле смеялась прямо в лицо дяде, потешаясь
над его яростью... В школу она ходила месяца этак два, по собственной охоте,
а он и не подозревал об этом. Камни возопиют от такой истории.
-- Она так никогда и не причащалась,-- вполголоса промолвила Тэза и
даже слегка задрожала.
-- Никогда,--подтвердил брат Арканжиа.--Теперь ей, должно быть, лет
шестнадцать. Выросла, как дикий зверь на воле. Я видел, она бегала на
четвереньках в лесу, возле Палюд.
-- На четвереньках,-- пробормотала служанка и с беспокойством
обернулась к окну.
Аббат Муре позволил было себе усомниться, но монах вышел из себя.
-- Да, на четвереньках! И прыгала, как дикая кошка, задрав юбки и
оголив ляжки. Будь у меня ружье, я бы ее пристрелил. Богу звери куда
угоднее, а ведь их же убивают... Кроме того, прекрасно известно, что она по
ночам бродит вокруг Арто и мяучит. Мяучит, как похотливая кошка. Попадись ей
в когти мужчина, этой твари, у него на костях не останется ни клочка кожи.
Тут проявилась вся ненависть монаха к женщине. Ударом кулака он потряс
стол и стал выкрикивать свои обычные ругательства:
-- Дьявол у них сидит в нутре! От них разит дьяволом! От их ног и рук,
от их живота, отовсюду!.. И этим-то они и околдовывают глупцов!
Священник одобрительно кивал головой. Грубость брата Арканжиа,
навязчивая болтовня Тэзы были для него ударами ремня, которыми он зачастую
бичевал свои плечи. С благочестивой радостью он окунался в бездну унижения,
отдавая себя во власть этих грубых душ. Презрение мира сего, глубокое
самоуничижение представлялось ему верным путем к достижению небесной
благодати. Это походило на радость умерщвления плоти, на холодный поток,
куда он словно окунал свое изнеженное тело.
-- Все в мире грязь,-- пробормотал он, складывая салфетку.
Тэза убирала со стола. Она хотела унести и тарелку, на которую Дезире
положила подаренное ей гнездо с дроздами.
-- Вы ведь не возьмете их к" себе в постель, барышня,-- сказала она.--
Бросьте-ка этих скверных птиц!
Но Дезире защищала тарелку. Она прикрыла гнездо руками, она больше не
смеялась и сердилась, что ей мешают.
-- Надеюсь, вы не оставите в доме этих птиц,-- воскликнул брат
Арканжиа,-- ведь это принесет вам несчастье!.. Надо свернуть им шею.
И он уже протянул было свои огромные руки. Девушка вскочила и, отступив
назад, дрожа, прижала гнездо к груди. Она пристально глядела на монаха,
оттопырив губы, точно готовая укусить волчица.
-- Не трогайте птенчиков,-- пробормотала она,-- вы урод! Последнее
слово она произнесла с таким глубоким презре-
нием, что аббат Муре вздрогнул, будто безобразие монаха поразило его
впервые. Тот удовольствовался тем, что невнятно зарычал. Он питал глухую
ненависть к Дезире: пышная красота ее тела оскорбляла его. Пятясь и не
спуская с Арканжиа глаз, она вышла из комнаты, а тот пожал плечами и
пробормотал сквозь зубы непристойность, которую никто не расслышал.
-- Пусть лучше ложится спать,--проговорила Тэза.--Она нам будет только
мешать в церкви.
-- Разве они уже пришли? -- спросил аббат Муре.
-- Девушки давным-давно собрались на паперти с охапками зелени... Пойду
зажигать лампады. Можно начинать службу, когда вам будет угодно.
Через несколько мгновений уже послышалась ее брань в ризнице: она
ворчала, что спички отсырели. Брат Арканжиа, оставшись наедине со
священником, спросил его неприязненным тоном:
-- Это по случаю месяца девы Марии?
-- Да,-- отвечал аббат Муре.-- Местные девушки были в эти дни заняты
полевыми работами; они не могли, по обычаю, украсить алтарь пресвятой девы.
И я отложил обряд на сегодняшний вечер.
-- Хорош обычай! -- пробормотал черноризец.-- Как увижу, что они кладут
ветви, всякий раз мне хочется толкнуть их самих на землю, чтобы они, по
крайней мере, покаялись в своих мерзостях прежде, чем коснутся престола...
Просто позор -- допускать, чтобы женщины подметали своими юбками плиты возле
святых мощей.
Аббат сделал примирительный жест. Он, мол, недавно в Арто и должен
подчиняться местным обычаям.
-- Не пора ли начинать, господин кюре? -- крикнула Тэза. Но брат
Арканжиа задержал аббата еще на минуту.
-- Я ухожу,-- заявил он.-- Религия не девица, чтобы наряжать ее в цветы
и кружева!
И он немедленно зашагал к дверям. Потом вновь остановился и поднял свой
волосатый палец.
-- Остерегайтесь такого поклонения святой деве! -- прибавил он.
XIII
Аббат Муре застал в церкви около десяти рослых девиц с оливковыми и
лавровыми ветвями и охапками розмарина в руках. Садовые цветы почти не росли
на каменистой почве Арто, и поэтому возник обычай украшать алтарь святой
девы медленно вянущей зеленью, чье цветение продолжалось весь май. Тэза
прибавляла к зелени еще несколько букетов пол
зучего левкоя, которые она держала в воде, в старых графинах.
-- Позвольте уж мне распорядиться, господин кюре,-- попросила она.-- Вы
еще не привыкли к этому... Вот, станьте-ка тут, перед алтарем. Вы мне потом
скажете, нравится ли вам убранство.
Священник согласился, и она принялась руководить всей церемонией.
Взгромоздясь на скамейку, она покрикивала на подходивших к ней по очереди с
охапками зелени девиц.
-- Ну, ну, не спешите! Дайте мне время прикрепить ветви. А не то все
это свалится на голову господину кюре... Ну, ладно, Бабэ, твоя очередь. Ишь,
выпучила глазища! Ух и хорош твой розмарин -- желтый, как чертополох! Видно,
все деревенские ослицы на него мочились... Ну, теперь твой черед Рыжая. Ага,
вот этот лавр хоть куда! Ты его сорвала на своем поле у Круа-Верт, сразу
видать.
Девицы опускали ветви на престол и прикладывались к нему. С минуту они
стояли, уткнувшись а пелену, передавая зелень Тэзе; и тут же, забывая, с
какой напускной набожностью они только что подымались к алтарю, принимались
смеяться, толкались коленками, приседали у самого престола, совали нос в
дарохранительницу. А святая дева из позолоченного гипса наклоняла над ними
свое раскрашенное лицо и улыбалась розовыми губами нагому младенцу Иисусу,
которого она держала на левой руке.
-- Так, так, Лиза! -- кричала Тэза.-- Садись уж прямо на престол, благо
он под боком! Да опусти же юбки! Разве прилично показывать так свои ноги!..
Кто это там еще возится! Я ей сейчас швырну ветки в лицо!.. Не можете вы,
что ли, вести себя поспокойнее?
Она обернулась к священнику:
-- Ну, как, это вам по вкусу, господин кюре? Красиво получилось?
Позади святой девы она устроила зеленую нишу; концы ветвей ниспадали,
как пальмовые листья, образуя навес. Священник одобрил, но решился сделать
замечание. • -- Мне кажется,-- пробормотал он,-- наверху не мешало бы
поместить букет из листьев понежнее...
-- Разумеется,-- проворчала Тэза.-- Но они мне приносят одни только
лавры и розмарин... У кого из вас остались оливковые ветви? Ни у кого! Так и
есть! У, язычницы поганые, боятся потерять несколько маслин!
Но тут на ступени алтаря взошла Катрина, неся огромную оливковую ветвь,
под которой девочка почти совсем не была видна.
-- Ага! У тебя есть, проказница! -- крикнула старуха.
-- Ax, чтоб тебя! -- послышался чей-то голос.-- Она украла эту ветку.
Венсан ломал дерево, а она сторожила. Я сама
видала.
Катрина в бешенстве клялась, что это ложь. Она повернулась и, не
выпуская ветви, высунула из-под нее свою черноволосую голову. Она лгала с
необыкновенным апломбом и выдумала целую историю в доказательство того, что
оливковая
ветвь ее собственная.
-- А потом,-- сказала она в заключение,-- все деревья принадлежат
святой деве!
Аббат Муре хотел было вмешаться; но тут Тэза спросила,
уж не смеются ли они над ней, заставляя ее так долго держать руки на
весу. Она прочно прикрепила оливковую ветвь, а Катрина вскарабкалась тем
временем на скамью и за спиной старухи передразнивала, как та неуклюже
ворочалась своим полным телом, упираясь на здоровую ногу. Даже священник не
мог
сдержать улыбки.
-- Ну, вот,-- сказала Тэза, спускаясь со ступеней и останавливаясь
рядом с аббатом, чтобы окинуть взором дело своих рук.-- Наверху все
готово... Ну, а теперь мы разместим букеты между подсвечниками, или вы
предпочитаете украсить гирляндой ступени алтаря?
Священник высказался за большие букеты.
-- Ну, вы, подходите! -- сказала старуха, снова взбираясь на скамью.--
Не ночевать же нам тут... А ты, Мьетта, не хочешь приложиться к престолу?
Или ты воображаешь, что находишься у себя в хлеве?.. Господин кюре,
посмотрите, что они там делают! Чего они хохочут, как полоумные?
Приподняли одну из лампад и осветили темный угол церкви. Под хорами три
рослые девицы забавлялись тем, что толкали друг друга; одна из них упала
головой в кропильницу, и это так развеселило остальных, что они, дабы вволю
посмеяться, повалились на пол. Они поднялись и стали глядеть на кюре
исподлобья, видимо, очень довольные тем, что их бранят; при этом они хлопали
себя руками по бедрам.
Но особенно рассердилась Тэза, когда заметила, что Розали тоже
собиралась подойти к алтарю с охапкою зелени.
-- Сейчас же убирайся! -- крикнула она.-- Нахальства тебе не занимать
стать, моя милая! Слышишь, сейчас же тащи прочь
свою охапку.
-- Почему это? -- дерзко спросила Розали.-- Меня-то, пожалуй, в краже
не заподозрят!
Взрослые девицы топтались с видом совершенных дурочек;
между тем глаза у них так и сверкали.
-- Убирайся!-- повторила Тэза.-- Тебе здесь не место, слышишь?
-- И тут, вконец потеряв терпение, старуха употребила грубое словцо,
вызвавшее среди крестьянок довольный смех.
-- Вот как! -- сказала Розали.-- А вам известно, что делают другие? Вы
ведь, небось, не ходили за ними подсматривать?
И она сочла нужным разрыдаться. Она бросила ветви наземь и позволила
аббату Муре отвести себя "а несколько шагов в сторону. Здесь он строгим
голосом что-то негромко сказал ей, после чего сделал все же попытку
заставить Тэзу замолчать. Среди этих развязных девиц, заполнивших всю
церковь охапками зелени, ему становилось как-то не по себе. Они толкались у
самых ступеней алтаря, окружали его, точно живая изгородь, дышали на него
терпким, одуряющим запахом леса, струившимся от их загрубевших в работе тел.
-- Скорей, скорей,-- сказал он и легонько хлопнул в ладоши.
-- Да, я бы и сама предпочла лежать сейчас в постели,-- проворчала
Тэза.-- Неужели вы думаете, что очень удобно торчать здесь и привязывать эти
сучья?
В конце концов она все же связала и воткнула между подсвечниками
огромные зеленые опахала. Потом слезла со скамьи, которую Катрина отнесла за
алтарь. Оставалось только прикрепить по обе стороны престола большие букеты.
На это хватило оставшейся зелени. Кроме того, девушки усыпали ветками весь
пол до деревянной балюстрады. Алтарь святой девы превратился в рощицу с
зеленой лужайкой впереди.
Только тогда Тэза решилась уступить место аббату Муре;
тот поднялся по ступенькам к престолу и снова слегка ударил в ладоши.
-- Завтра,-- сказал он,-- мы будем продолжать службу во славу святой
Марии. Кто не сможет прийти в церковь, должен будет по крайней мере
прочитать молитву у себя дома.
Он преклонил колени, а крестьянки, сильно зашумев юбками, опустились и
присели на полу на корточки. Они что-то невнятно бормотали под молитву
священника, а порою пересмеивались. Одна из них, почувствовав, что ее щиплют
сзади, испустила легкий крик, постаравшись заглушить его кашлем. Это так
развеселило остальных, что, произнося "Amen", они скрючились и уткнулись
носом в плиты, не будучи в силах подняться из-за душившего их смеха.
Тэза гнала этих бесстыдниц, а священник, крестясь, оставался
погруженным в молитву перед алтарем, как бы не слыша, что происходит позади
него.
-- А ну-ка, убирайтесь вон,-- ворчала Тэза.-- Вот уж паршивое стадо!
Даже бога почитать не умеете!.. Срам! Где это
видано, чтобы взрослые девицы катались в церкви по полу, как скот на
лугу?.. Что ты там вытворяешь, Рыжая? Если не перестанешь щипаться, тебе
придется иметь дело со мной! Да, да, показывайте мне язык, я обо всем
расскажу господину кюре!
Ступайте, ступайте, негодницы!
И она медленно выпроваживала их к выходу, суетясь вокруг
них и отчаянно хромая. Она уже выгнала их всех до одной, как вдруг
увидала Катрину, преспокойно забравшуюся в исповедальню вместе с Венсаном;
там они что-то уплетали с довольным видом. Она прогнала и их. Высунув голову
наружу, прежде чем запереть церковную дверь, Тэза увидела Розали, повисшую
на шее долговязого Фортюне, который ее тут поджидал. Парочка скрылась в
темноте по направлению к кладбищу, едва слышно обмениваясь поцелуями.
-- И такие являются к алтарю пресвятой девы! -- пробормотала Тэза и
задвинула засов.-- Впрочем, и другие не лучше! Все эти распутницы приходили
сюда нынче вечером со своими охапками только ради забавы да чтоб целоваться
с мальчишками на паперти! А завтра ни одна из них и не подумает прийти в
церковь. Господину кюре придется одному читать свой акафист. Разве что
явятся те негодницы, которые назначат здесь
свидание!
Прежде чем отправиться спать, Тэза принялась с грохотом
расставлять по местам стулья и осмотрела все вокруг: не обнаружится ли
что-нибудь подозрительное? В исповедальне она подобрала пригоршню яблочной
кожуры и забросила ее за алтарь. Она нашла также ленточку от чепчика с
прядью черных волос; ее она завязала в узелок, чтобы наутро произвести
дознание. В остальном церковь, видимо, была в полном порядке. В ночнике было
достаточно масла на ночь; пол на хорах
можно было до субботы не мыть.
-- Скоро десять, господин кюре,-- сказала она и подошла к священнику,
все еще стоявшему на коленях.-- Вам бы пора пойти к себе.
Но он ничего не ответил и только тихо наклонил голову.
-- Ладно, знаю, что это значит,-- продолжала Тэза.-- Через час он все
еще будет стоять на коленях, на каменном полу, пока у него не начнутся
колики. Ухожу, ведь я, видно, надоедаю. Все равно, ничего хорошего в этом
нет: завтракать, когда другие обедают; ложиться, когда уже петухи поют!.. Я
вам надоедаю? Не правда ли, господин кюре? Покойной ночи! Разумно себя
ведете, нечего сказать!
Она решила было уйти, но вернулась, потушила одну из
двух лампад, проворчав, что поздняя молитва -- "только маслу
извод".
Наконец она ушла, вытерев рукавом пелену на главном пре
столе, показавшуюся ей посеревшей от пыли. Аббат Муре остался в церкви
один, с поднятыми к небу глазами, с руками, сложенными на груди.
XIV
Церковь была освещена только одной лампадой, горевшей у алтаря святой
девы посреди зелени; большие тени трепетали, застилая остальное пространство
с обеих сторон. Тень от кафедры достигала до самых балок потолка.
Исповедальня, выделявшаяся темным пятном под хорами, казалась чем-то вроде
зияющей будки. Весь свет, смягченный и как бы зеленоватый от листвы,
покоился на большой вызолоченной статуе мадонны, которая с царственным видом
точно спускалась на облаке, а вокруг нее резвились крылатые херувимы.
Круглую лампаду, сиявшую среди ветвей, можно было принять за бледную луну,
которая подымается на опушке леса и озаряет горнее видение:
владычицу небес в златом венце и златом одеянии, проносящую наготу
божественного младенца в глубину таинственных аллей. Меж листьями, вдоль
высоких султанов-опахал, по широкой. овальной беседке, по разбросанным на
земле ветвям -- по всей зелени скользили бледные, притушенные лучи,
напоминавшие молочный блеск светлых ночей в чаще кустарника. Смутные звуки и
треск долетали из темных углов церкви; большие часы, налево от хоров,
медленно били с натужным хрипом ветхого механизма. Лучезарное видение--
мадонна с тонкими прядями каштановых волос, будто доверяясь ночному
спокойствию церкви, спускалась ниже и точно пригибала легким облаком
расстилавшуюся под ней траву лесных полян.
Аббат Муре глядел на нее. Он любил церковь в этот час. Он забывал
изможденного Христа, размалеванного охрой и лаком страдальца, который умирал
позади него, в приделе, посвященном усопшим. Священника теперь не отвлекали
ни резкий свет из окон, ни веселье утра, входившее с солнцем, ни жизнь
внешнего мира, ни воробьи, ни ветви, вторгавшиеся в середину храма сквозь
разбитые стекла. В этот ночной час природа была мертва, тени затягивали
крепом выбеленные стены; свежесть облекала его плечи власяницей спасения; он
мог растворяться в беспредельной любви, и ни игра лучей, ни ласковое
дуновение, ни аромат цветов, ни трепет крыл летающих насекомых не мешали ему
радоваться своей любви. Никогда утренняя обедня не могла дать ему тех
сверхчеловеческих наслаждений, какие приносила эта вечерняя молитва.
Шевеля губами, аббат Муре смотрел на большую статую мадонны. Ему
казалось, что она приближается к нему из глубины своей зеленой ниши, во все
возрастающем блеске и сиянии. Те-
перь ее озарял не лунный свет, скользивший по верхушкам дерев. Нет,
святая дева была теперь окутана солнечным светом, она шествовала среди
такого величия, славы и всемогущества, что минутами он готов был пасть яиц,
лишь бы не видеть нестерпимого блеска этой отверстой в небесах двери. И
тогда, всем существом своим предаваясь такому поклонению, от которого слова
молитвы замирали на его устах, аббат Муре вспомнил о последних словах брата
Арканжиа, и они показались ему богохульством. Черноризец часто упрекал
аббата за его чрезмерное обожание святой девы: он говорил, что священник
крадет таким образом долю любви от господа бога. По мнению монаха, такое
обожание размягчало душу, придавало религии какой-то женственный характер,
создавало атмосферу некоей благочестивой чувствительности, недостойной
сильных мужей. Он осуждал святую деву за то, что она женщина, что она
прекрасна, что она мать; он остерегался ее, втайне страшась соблазна,
страшась власти ее нежного очарования. "Она вас далеко заведет!" -- крикнул
он однажды молодому священнику. В преклонении перед святой девой монаху
чудился зародыш человеческих страстей, он видел опасность обожания ее дивных
каштановых волос, ясных огромных глаз, таинственных ее одеяний, ниспадающих
от шеи до пят. Это был бунт праведника, резко отделявшего божью матерь от ее
сына и вопрошавшего, как бог-сын: "Жено, что общего между тобой и мною?" Но
аббат Муре внутренне сопротивлялся и, повергаясь ниц, тщился забыть суровые
проповеди монаха. В такие минуты в душе его жила только незапятнанная
чистота девы Марии, уводящей человека от низменных чувств к растворению в
горней любви. И когда перед ликом позолоченной статуи мадонны ему начинало
мерещиться, что дева Мария склоняется к нему, дабы он мог облобызать
перевязь на пречистых ее волосах, он ощущал себя молодым, добрым, сильным и
справедливым, исполненным нежности и кротости.
Эта благоговейная привязанность аббата Муре к святой деве зародилась
еще в детстве. Был он ребенком немного диким и, прячась по углам, находил
удовольствие в мечтах о покровительстве прекрасной дамы. Ее нежные, синие
глаза, ее улыбка следовали за ним всюду. Случалось, что ночью он чувствовал,
будто чье-то дыхание касается его волос, и потом рассказывал, что святая
дева приходила к нему во сне и целовала его. В атмосфере этой женской ласки,
этого шуршания божественного платья он и вырос. С семи лет мальчик
удовлетворял жажду нежности, тратя все свои маленькие сбережения на покупку
образков, которые он ревниво прятал от постороннего глаза, чтобы
наслаждаться ими наедине. Но никогда его не соблазняли ни изображения
Иисуса, несущего агнца, ни распятого Христа,
ни восседающего на облаке бога-отца, украшенного длинной бородою. Нет,
он всегда оставался верен нежным изображениям девы Марии, с ее маленьким
смеющимся ртом и изящными вытянутыми вперед руками. И понемногу он собрал
целую коллекцию. Тут были: Мария между лилией и прялкой; Мария с младенцем,
походившая на старшую сестру его; Мария в венке из роз; Мария в венце из
звезд... Для него это было целое семейство прекрасных дев, напоминавших друг
друга миловидностью, добротою, сладостью лика; под своими покрывалами они
казались такими юными, что, хотя их называли божьими матерями, он не боялся
их, как боялся взрослых. Они казались ему сверстницами, с которыми бы он
охотно дружил, маленькими девочками небес; с ними, должно быть, мальчики,
умершие семи лет, вечно играют в каком-нибудь уголке рая. Но и тогда уже он
был серьезен. И, подрастая, хранил тайну своей благоговейной любви с
юношеским целомудрием. Дева Мария взрослела вместе с ним, оставаясь всегда
старше его на год или на два, как и подобает властительной подруге. Когда
ему исполнилось восемнадцать лет, ей уже было двадцать. Отныне она больше не
целовала его в лоб по ночам; она стояла в нескольких шагах от его постели,
скрестив руки на груди и глядя на него с чистой, восхитительно нежной
улыбкой. Он произносил теперь ее имя лишь шепотом, и сердце его замирало
всякий раз, когда обожаемое имя слетало с его уст во время молитвы. Он
больше не грезил о детских играх в небесном саду, он мечтал о непрестанном
созерцании этого светлого лика, до того непорочного, что он не посмел бы
коснуться его своим дыханием. Даже от матери он скрывал, что любит деву
Марию так сильно.
Позднее, несколько лет спустя, когда он был в семинарии, к этой
нежности к пречистой деве, такой простой и естественной, стало примешиваться
глухое беспокойство. Необходимо ли для спасения подобное обожание божьей
матери? Не обкрадывает ли он бога, отдавая деве Марии часть своей любви,
большую часть ее, посвящая ей свои мысли, свое сердце, всего себя? Эти
мучительные размышления, эта внутренняя борьба снедали его, исполняя
страстью и еще крепче привязывая к мадонне. Тогда он задумал разобраться в
оттенках своего обожания. Он находил неслыханное наслаждение, обсуждая
правоверность своего чувства. Книги о поклонении деве Марии оправдывали его
в собственных глазах, восхищали его и снабжали доводами, которые он повторял
с молитвенным благоговением. Из них он постиг, что можно быть рабом Иисуса,
служа деве Марии. Он шел ко Христу через поклонение Марии. Он приводил
всевозможные доказательства, рассуждал, делал выводы: коль скоро сам Иисус
повиновался на земле богоматери, стало быть, ей должны повиноваться все
люди; и в небесах, где ей предоставлено
право раздавать милости божьи, богородица сохраняет свою материнскую
власть; она единственная заступница перед богом, единственная
распределительница престолов. Дева Мария -- создание божье, поднятое им до
себя; и таким образом она служит звеном человеческим между небом и землей,
посредницей всякой благодати, всякого милосердия. А посему ее надлежит
любить превыше всего, любить в самом боге. Затем следовали еще более
сложные, чисто богословские глубины: бракосочетание с небесным супругом,
святой дух, запечатлевший сосуд избрания и содеявший деву-мать носительницей
чуда, предметом человеческого благоговения в ее беспорочной чистоте. И вот
она становилась девою, торжествующею над всеми ересями, непреклонным врагом
сатаны, новою Евой, о коей было ране