ьчика, то хоть позабавится. -- Да, может быть. Как я уже заметил, ты у нас образованный. Голова -- как мне сказали, -- хитрец. Но знаешь... -- он протягивает костыль и щекочет Ли между ребрами, -- ...про лисиц говорят то лее самое! Хи-хи-хо. -- Он садится на свой мешок, сияя от удовольствия при виде резкой реакции Ли на костыль. -- Йи-хо-хо-хо! Видишь, Вив, малышка, как легко его рассердить? Видела, как он подпрыгнул? С лисицами так же! Хох-охохо-хо! ...Одна, под усеянным хвоей и поддерживаемым массивными колоннами сосен и елей небом, Молли разбрызгивает воду в узком ручье, который с берегов уже начинает затягиваться ледяной пленкой, словно кружевными оборками. Выбравшись на берег, она суется в заросли папоротника и с дикой скоростью начинает метаться туда и обратно в поисках потерянного запаха: МЫШЬ МЫШЬ ОЛЕНЬ ЕНОТ МЫШЬ БОБР! ..Лив своей комнате размышляет, как бы изложить все происходящее, чтобы Питере хоть что-нибудь понял. "Ну, так вот... Может, я бы и извинился, что не написал тебе сразу, если бы не был уверен, что тебе будет гораздо приятнее читать не извинения, а описание причудливых причин, побудивших меня тебе написать, а также всего того, что предшествовало этому письму. Во-первых, Великая Охота на лисицу, во время которой я попытался завязать отношения с женой моего брата (зачем -- ты поймешь позже, если еще не догадываешься), и эта рутинная процедура как-то меня растревожила..." А встревоженная Вив сидит, прислонившись к мешку с манками, -- рука Ли вновь оживает у нее за спиной -- и размышляет, как бы прекратить это тайное поглаживание незаметно для старика, и на самом ли деле она хочет, чтобы оно прекратилось. -- Знаете, -- Генри распрямляет плечи и, прикрыв глаза, смотрит на языки пламени, -- эти разговоры о лисицах напомнили мне, как несколько лет назад, когда Хэнку было десять или одиннадцать, мы с Беном взяли его на охоту в округ Лейн. У нас там был знакомый, который никак не мог справиться с одной лисицей -- ни отрава ее не брала, ни капканы, так что он пообещал заплатить нам пять долларов звонкой монетой, если мы избавим его от нее и дадим его бедным курочкам спокойно спать по ночам... -- Она чувствует, как рука скользит все дальше и дальше, -- пальцы тонкие и мягкие под свежей коркой мозолей. Ли наклоняется и шепчет прямо ей в щеку: "Помнишь первый день, когда я увидел тебя? Ты плакала... -- Тсс! -- ...И до сих пор мне кажется, что ты плачешь..." Ох, он чувствует, как бьется маленькая жилка у нее там,.. -- Ну так вот, а маленький Хэнк, он воспитывал собаку с щенячьего возраста -- настоящая бестия, месяцев шесть или восемь, -- хорошая собака, Хэнк в ней души не чаял. Он пару раз брал ее на охоту, но одну, в своре она еще не бегала. Вот он и решил, что эта лисица как раз по ней... ...Наверно, он чувствует, как она пульсирует; почему он не остановится? "Тсс, Ли. Генри заметит. Между прочим, я тоже иногда слышу, как ты плачешь по ночам". Искры взмывают в темную вышину! Словно огненные ночные птицы... "Правда? Хочешь, я объясню..." -- все выше, выше, выше и исчезают, как ночные птицы... -- Но случилось так, что как раз, когда нас ждал тот парень, эта сука Хэнка была в разгаре течки, и ее приходилось держать в амбаре, чтобы уберечь от всех окрестных кобелей. Но Хэнк все равно хотел ее взять, уверяя, что, как только начнется гон, никто и внимания на нее не обратит. Ну Бен, Бен говорит: "Черт побери, мальчик, только не рассказывай дяде Бену, на что они обращают внимание, а на что нет: эти сукины дети бросят и стаю лисиц, только чтобы влезть на твою суку... Я знаю, что говорю..." А Хэнк, тот отвечает, что пусть, мол, мы не волнуемся, что его сука никому не даст на себя влезть, так как бегает быстрее любой четвероногой твари... ...Генри, как ночной ястреб, реет над костром. "Тихо, Ли". -- "Не беспокойся ты о нем, Вив..." Разве его волнует, слышит Генри или нет? "...Он нас не слышит -- слишком поглощен своим рассказом". Почему бы ему не оставить меня в покое, почему бы нам просто не посмотреть на огонь, не послушать этот отдаленный лай одинокой собаки (скребущей разлетающуюся грязь, скользящей и снова принюхивающейся к стволам и пням. Не сбавляя шага, прижав передние лапы к исцарапанной и кровящей груди, Молли перемахивает через поваленное дерево, уши разлетаются в разные стороны, как крылья; и, взмыв вверх, она впервые отчетливо видит его за тучей кустов с тех пор, как его подняла свора, -- посеребренная лунным светом круглая черная спина, пробирающаяся сквозь мокрые папоротники, -- бао-о-о! -- вытягивает передние лапы и снова отталкивается от земли), такой далекий и такой красивый... Неужели ему неинтересно? "Вив, послушай меня, пожалуйста". -- "Тсс, я слушаю Генри". -- Бен тогда и говорит: "Не знаю, Генри, если мы позволим мальчику взять эту Иезавель, у нас будет не охота, а одно сплошное траханье". А Хэнк -- свое, чтоб мы ему позволили, потому что другую такую охоту и другую такую лисицу ей придется ждать еще сто лет! ...Рука прижимается плотнее, отчаяннее: "Но мне надо поговорить с тобой... с кем-нибудь... пожалуйста. Может, у меня не будет другого случая". Неужели он не чувствует, как у нее бьется сердце? "Нет, Ли, не надо..." -- В общем, мы спорили, спорили об этом, а чем кончилось? -- Хэнк все-таки уговорил Бена взять ее с собой, нет, не участвовать в охоте, а просто посмотреть. "Но слушай сюда, -- сказал Бен, -- всю дорогу будешь держать свою блядь на переднем сиденье, хоть у себя на коленях, хоть как, и не вздумай ее посадить к остальным гончим, иначе они все силы на нее растратят, и когда мы переберемся через перевал, им будет уже ни до чего!.." ...Она пытается прислушаться к словам, которые звучат у ее щеки: "Я должен тебе кое-что сказать, Вив. О Хэнке, о том, что я собирался сделать. И почему". Она чувствует обман, но острый крючок боли впивается ей в тело, разрывая ткани. "Все это началось давным-давно..." Но, несмотря на все свои попытки заставить его замолчать, она чувствует, что ей надо это услышать: "Нет, я ему не нужна, он не может..." -- В общем, эта ведьма Хэнка так и ехала всю дорогу у него на коленях. Помню, когда мы добрались, уже начало светать, солнце только-только встало. С нами был еще один парень, у него тоже было шесть или семь собак. И когда они увидели, как мы носимся с Хэнковой сукой -- на руках ее носим, -- они, конечно, захотели узнать, что это за особенная такая собака, с которой надо так чертовски аккуратно обращаться. А Хэнк и говорит им: "Лучшая, -- говорит, -- собака этой породы во всем штате". Ну, этот приятель со сворой подмигивает мне и говорит: "Ну что ж, поглядим!" -- лезет в карман, достает десятидолларовый билет и кладет на капот: "Спорим. Десять к одному. Десять долларов против вашего одного, моя старая хромоногая дворняжка поднимет лису раньше вашей чистокровной". И показывает на свою собаку, -- а на шее у нее медали, лучше пса я не видал. Хэнк начинает вешать ему лапшу на уши, что он не может пустить собаку из-за хромой ноги и еще чего-то там, а парень ржет ему в лицо, достает еще десятидолларовый билет и говорит: "Ну ладно, двадцать к одному, и я попридержу свою блошиную ферму на пятьдесят секунд". Хэнк смотрит на меня, а я только плечами пожимаю -- машина Бена, охота Бена, и тут Бен выходит и кладет на капот юксовый: "Заметано, дружище". У парня аж челюсть отвисла. Я имею в виду пятьдесят секунд форы! Боже милостивый, это даже для неопытной собаки много. В общем, попал парень в переплет. Сглотнул он пару раз, но назад не попрешь, посмотрел так мрачно на Бена и говорит: "Ладно"... ...И по мере того как нарастает ее внимание, нарастает ощущение движения, все быстрее, быстрее, -- угрожающее заявление -- "Прошлое смешно, Вив; в нем нет ничего законченного. Оно не стоит на месте, как это ему положено", -- и вот наконец ей чудится, что она летит с крутой горы, и главное -- остановиться, но она несется слишком быстро: <Юй. Смотри! Краешек луны; как красиво..." -- Так вот, подъехали мы к ферме, и он говорит, что взять след у нас не будет проблем, так как этот лис-проходимец каждую ночь гуляет у него вокруг курятника. Хэнк, значит, тогда берет свою суку, подводит ее к изгороди и дает ей понюхать, и она в хорошем темпе уходит. Этот парень со своей собакой тоже идет к изгороди и, пока Хэнк считает, натравливает своего пса. И тоже пускает! А чуть позже и мы выпускаем остальных. Потом мы с этим парнем залезаем в пикап и едем в ущелье, узкий такой каньон, не шире нашего крыльца. Гон шел несколько часов, клянусь вам. Кругами, и вперед, и назад, и снова вперед. Я Бену сказал, говорю ему: "Я такого хитрого лиса в жизни своей не видал. Сколько этот разбойник будет так идти, обгоняя всех, да еще на таком узком пространстве? Клянусь, не шире пятнадцати футов, а он все идет!" ...Она позволяет расплыться картинке у себя в глазах. Смотри, у этой ели огненные перья. "И кое-что из прошлого продолжает тревожить настоящее, мое настоящее... настолько сильно, что, я чувствую, я должен стереть его, уничтожить. Это одна из причин моих ночных слез". Но плач на самом деле не так уж отличается от пения. Да. Или от лая этой собаки. (Молли, растопырив лапы, карабкается по камням к черной дышащей расщелине, в которой исчез медведь. Она срывается с карниза и падает, лает и прыгает снова, на этот раз промахиваясь и попадая в узкое темное ущелье между валуном и каменной стеной. Не прекращая лаять, она выбирается из него, собирается прыгать снова и вдруг ощущает внезапно навалившуюся на спину тяжесть, которая отшвыривает ее назад, как жаркий кроваво-красный поводок, захлестнувший ее тазовую кость.) И плач не Всегда означает нужду... -- Ну, в конце концов, как мы и боялись, лис пошел на прорыв. Мы как раз подъезжали к другому концу каньона, когда услышали, что собаки изменили направление и уходят в сторону фермы. Мы разворачиваем пикап и устремляемся за ними. Мы знали, что к устью лощины надо успеть до них, так как дальше за фермой начинаются дороги, масса речек и всякое такое -- там они будут бегать неделями. В общем, когда мы подкатываем к изгороди, фермер уже стоит там и смотрит вслед собакам, которые пылят на дороге... -- Но Боже ж мой, пусть он оставит меня в покое... -- И значит, как только мы останавливаемся, Бен выскакивает из машины и кричит фермеру: "Скажи, это они тут только что промчались?" И старина фермер отвечает: "Само собой". Бен вскакивает в пикап и собирается гнать за ними, но тут Хэнк сзади, да они с этим парнем, который спорил, сидели сзади, Хэнк и говорит: "Постойте" -- и кричит фермеру: "А как бежала моя собака?" Фермер вроде как ухмыляется и отвечает: "Молодая сука? Естественно, первой". Это, конечно, совсем доводит того парня, ведь он проигрывает свои деньги и вообще, он и говорит: "А мой, ты не видел, которым шел?" Фермер кивает: "Отчего же, сэр, видел. Ваша собака шла третьей, чуть-чуть только отставала от лиса!" От лиса, понимаете? Ии-хо-хо-хо!.. -- Старик снова откидывается и бьет костылем по пламени. -- Ии-хо-хо-хо... Чуть-чуть только отставала, понимаете? Бен оказался прав: и гончие, и лис -- все только об одном и думали! Бегали за этой маленькой стервой всю ночь! Йи-хо! Бен потом еще несколько месяцев смеялся над Хэнком, говорил, что она принесет помет лисят! Ох ты Боже мой... хо-хо-хо! Старик покачал головой, оттолкнулся и встал. Все еще посмеиваясь, он отошел в сторону и замер на границе света; Ли услышал, как он мочится на сухую вику, и продолжил быстрым шепотом. -- Понимаешь, Вив? Со мной было так всю жизнь. Оно все время давит. Пока я наконец не понял, что надо попробовать избавиться от него, чтобы свободно дышать. Дело не в том, что он во всем виноват, но я чувствовал, что если хоть раз не осилю его, не обойду его в чем-нибудь, то никогда не смогу свободно дышать. И тогда я решил... Ли резко обрывает себя. Он видит, что она не слушает, -- может, и вообще ничего не слышала! -- а смотрит в темноту, словно в трансе. -- В чем дело? Неужели ему действительно нужно? Ой, собака... (Молли открывает пасть, чтобы залаять, но язык словно прилип к гортани, и она падает) больше не лает. -- Вообще не слушает! Не слышала ни слова! Униженный и разъяренный, он выдергивает свою руку -- ему-то казалось, что она поощряет его продвижение вниз за ворот рубашки... А все, оказывается, чтобы выставить его таким дураком! Вздрогнув от резкого движения Ли, Вив вопросительно поворачивается к нему; Генри возвращается к костру. -- Слышите: это Молли, заметили? Она замолчала. Я ее уже давно не слышу. -- Не совсем доверяя своему слуху, он умолкает, давая послушать им. (Над скалой появляются блестящие в лунном свете черные медвежьи глаза, на морде написано недоумение, чуть ли не сожаление. Ее так сжигает жажда, что она переваливается через гребень в поисках ручья, который, как ей помнится, она пересекала.) Убедившись, что они тоже ничего не слышат, Генри наметанным глазом окидывает склон и решает: -- Этот медведь, он или оторвался от нее, или разорвал ее, одно из двух. -- Он достает из кармана часы, подносит к свету и смотрит на них. -- Ну ладно, что касается этого черномазого, спектакль закончен. Я не собираюсь сидеть здесь и слушать, как эти говноеды гонят бедную лисичку. Впрочем, похоже, они вот-вот возьмут ее. А я пойду обратно. Вы, детишки, как, пойдете или еще останетесь? -- Мы еще останемся, -- отвечает Ли за обоих и добавляет: -- Подождем Хэнка и Джо Бена. -- Ну как хотите. -- Он берет костыль. -- Доброй ночи. -- С прямой спиной, чуть покачиваясь, он отходит от костра, словно старый дух дерева, пугающий полночный лес поисками своего пня. Ли смотрит ему вслед и нервно покусывает дужку очков -- хорошо; теперь можно будет спокойно говорить, без всех этих шпионских ужимок; Господи, он ушел, и я смогу говорить! -- и ждет, когда замрет в отдалении звук шагов. ...Молли полу бежит, полукатится с гребня. Когда она наконец добирается до ручъя, шкура ее охвачена пламенем, язык тает во рту -- ЖАР ЖАР ЛУНА ЖАР, -- и то, что вцепилось ей в заднюю ногу, так разрослось, что стало больше самой ноги. Больше всего ее горящего тела. -- Как только старик с треском и руганью исчезает в темноте, Вив снова поворачивается к Ли, все еще удивленно ожидая объяснений: что заставило его так резко отдернуть руку? Или даже раньше: почему он ее обнял? Лицо Ли сурово. Он перестал грызть дужку своих очков и теперь, вынув из костра веточку, дует на нее. Его лицо. Сложенные чашечкой ладони прикрывают красноватое мерцание пламени, и все же... при каждом дуновении черты его освещаются изнутри жаром гораздо более сильным, чем горящий прутик. Как будто огонь, сжигающий его внутри, рвется наружу. "Что это?" -- Она дотрагивается до его руки; он издает короткий горький смешок и бросает прутик обратно в костер. -- Ничего. Прости. Прости, что я себя так вел. Забудь, что я говорил. У меня иногда бывают такие приступы искренности. Но как сказала бы леди Макбет: "Сей приступ преходящ". Не обращай на меня внимания. Ты здесь ни при чем. -- При чем, ни при чем... Ли, что ты пытался мне сказать перед тем, как ушел Генри? Я не поняла... Он поворачивается и смотрит на нее с веселым недоумением, улыбаясь собственным мыслям. -- Конечно. Не знаю, о чем я думал. Конечно, ты не виновата. (И все же, как выяснилось, она была виновата.) -- Он нежно прикасается к ее щеке, шее, где уже были его пальцы, словно что-то подтверждая... -- Ты же не знала; откуда ты могла знать? (Хотя откуда я мог знать об этом в тот момент.) -- Но что я не знала? -- Ей кажется, что она должна рассердиться на то, как он говорит с ней, и еще... на многое другое... Но что за ужасная жажда горит в его глазах! -- Ли, пожалуйста, объясни... -- Не объясняй! Оставь меня; я не могу быть кем-то для всех! -- Что ты качал говорить? -- Ли возвращается к костру... Молли втаскивает свое тело в колючую ото льда воду. Она снова пытается пить, и ее выворачивает. Тогда она просто вытягивается на брюхе, так что над водой остаются лишь глаза и судорожно дышащий нос: ЖАР ЖАР ХОЛОД холодная яуна ЛУНА ЖАР ЖАР ЖАР ЖАР... Он устраивается на мешке лицом к ней и берет ее руки в свои ладони. -- Вив, я постараюсь объяснить; мне нужно это кому-то объяснить. Он говорит медленно, не отрывая глаз от ее лица. -- Когда я жил здесь, в детстве, я считал, что Хэнк -- величайшее существо на свете. Мне казалось, что он все знает, все имеет, что он вообще все... за исключением одного, что принадлежало лично мне. Что это было, неважно, можешь считать это неким абстрактным представлением -- что-то типа чувства собственной важности, ощущения себя, -- главное, что мне это было очень нужно, как любому ребенку нужно иметь что-то свое, и мне казалось, что у меня это есть и никто никогда этого у меня не отнимет... а потом он забрал у меня это. Понимаешь? Он ждет, пока она кивнет, что поняла, -- теперь его взгляд мягче, нежнее, как и прикосновение рук; хотя его все еще что-то сжигает... -- и только тогда продолжает: -- Тогда я попытался отнять у него это -- эту вещь. Я знал, что мне она нужна больше, чем ему, Вив. Но оказалось... даже когда я получил ее... что я не мог сравниться с ним. Моей она снова не стала, целиком моей. Потому что я не мог... заменить его. Понимаешь? Я не мог дорасти до него. Он отпускает ее руки, снимает очки и массирует переносицу двумя пальцами (естественно, в том, что мне не удалось выложить в тот вечер все начистоту, я обвинял Хэнка...), они долго сидят в тишине, прежде чем он собирается с силами продолжить. (...Хотя теперь я понимаю, что она была виновата не меньше, впрочем, как и я сам и еще полдюжины нужных и ненужных деталей моего замысла. Но тогда я не был способен на такие болезненные прозрения и, скоренько пренебрегнув Братской Любовью, во имя которой все и совершал, взвалил все на брата, оловянную плошку луны и ее старые колдовские прихваты...) -- И то, что я никак не мог до него дорасти, лишало меня моего собственного места и значения, превращало меня в ничто. А я хочу быть кем-нибудь, Вив. И тогда я подумал, что есть только один способ добиться этого... -- Зачем ты мне все это рассказываешь, Ли? -- внезапно спрашивает Вив испуганным и таким тихим голосом, что он едва слышен за шуршанием сухих цветов у нее за спиной. Кажется, что он доносится из огромной пустой пещеры. Она вспоминает, как внутри ее набухала полая тяжесть, когда она попыталась подарить Хэнку живого ребенка. Это воспоминание наполняет ее тошнотой. "Он что-то хочет от меня. Он не знает, что единственное, что у меня осталось, -- это пустое Вместилище того, чего уже нет..." -- Зачем ты мне это рассказываешь? Он смотрит на нее, не надевая очки. Он уже готов был поведать ей, что его возвращение домой было вызвано лишь жаждой мести, и как он собирался использовать ее в качестве орудия этой мести, и как он осознал свои заблуждения и полюбил их всех... но ее вопрос ставит его в тупик: зачем он рассказывает ей? Зачем это вообще надо кому-нибудь говорить? -- Не знаю, Вив; просто мне нужно кому-то рассказать... (Не то чтобы она повела себя враждебно по отношению ко мне, конечно нет, вина ее заключалась в другом -- в том, как она откинула волосы с лица, в нежности кожи на ее шее, в отблесках пламени на ее скулах...) -- Но, Ли, мы едва знакомы с тобой, есть Хэнк или Джо Бен... -- Вив, мне нужна была ты, а не Хэнк или Джо Бен. Я не могу... понимаешь, я не могу им сказать то, что могу... Из темноты доносится какой-то звук. Ли умолкает, почувствовав мгновенное облегчение от того, что можно не продолжать. Из низины доносится протяжное "Хиэйоу-оу-оу!", и его облегчение тут же переходит в разочарование. "Черт. Это Джо Бен. Они возвращаются". Он начинает прикидывать с отчаянной скоростью. -- Вив, послушай, давай встретимся завтра, пожалуйста, чтобы я мог договорить. Пожалуйста, давай поговорим где-нибудь завтра с глазу на глаз. -- Что ты имеешь в виду? -- Ха! Мы же уже договорились, если ты помнишь. Копать устриц! -- Устриц? Но я же пошутила. -- А я не шучу. Давай встретимся... где? На причале, на берегу? -- Зачем, Ли? Ты так и не сказал мне зачем. -- Затем. Мне надо с кем-нибудь поговорить. С тобой. Пожалуйста. На лице ее появляется очень серьезное выражение. -- Но даме в моем положении... -- Вив! Прошу тебя... Мне нужна ты! Требовательно схватив ее за кисть, он поворачивает ее лицом к себе; но теперь ее внимание не задерживается ни на его пальцах, ни на цепком взгляде, оно скользит дальше, туда, где... где она ощущает сжатую пружину необходимости быть, агонию, потуги родить, открыться, попытки провозгласить: "Это -- Я!" "Вив, пожалуйста" -- словно темный, больной цветок, слишком долго бывший в бутоне, пытается расправить свои искореженные лепестки в последних лучах заходящего солнца. И, видя это, она чувствует, что его расцвет зависит только от ее щедрости, и в то же время ощущает, как ледяной пузырь у нее под ложечкой начинает вздыматься и набухать теплом. -- Может быть. Может быть вот что. Может, эта пустота не оттого, что что-то исчезло, а оттого, что что-то не получено! -- "Вив, скорей... да?" -- "Это -- Я", -- молит цветок, и она уже готова лететь навстречу этой мольбе, когда у них за спинами начинает шуршать сухая вика и появляется Хэнк, и она бросается к нему, обнимая мужа и окровавленный лисий хвост, и все. -- Хэнк! Ты вернулся! -- Да, я вернулся. Полегче, полегче; можно подумать, меня не было месяц. Ли стоит на коленях и пытается спрятать свое разочарование за возней с кофе. Как легко она его бросила, с какой готовностью кинулась к могущественному охотнику... (Тупая корова! Как я мог ждать от нее чего-нибудь другого! Она только и умеет, что мыча мчаться к своему быку.)... и проклинает дым, который ест ему глаза. (И все же, по трезвом размышлении, я полагаю, вечер был полезен и принес довольно интересные результаты: во-первых, пока с нами рядом бурчал и жевал старик, а Хэнк с Джо Беном и собаками гонялся за мелкими животными в низине, мы с Вив премило поговорили, посеяв семена будущей дружбы, которой позже было суждено принести мне очень вкусные плоды; во-вторых, охотничий азарт настолько опьянил брата Хэнка, что впервые со дня моего приезда он отпустил поводья, которыми держал себя в узде (к тому же, я думаю, он заметил, что мы с Вив слишком уж уютно устроились у костра), и на обратном пути, когда я отказался потакать ему, попытался спровоцировать драку, назвав меня "сопляком" и другими нежными именами, тем самым выбив меня из моего сентиментально-сонного состояния и снова вернув на путь мести; и наконец, в-третьих, и самое главное, -- детальный план, разработанный для того, чтобы Очистить Совесть от Всего, оказался идеально подходящим для схемы осуществления мести. Он отвечал всем требованиям: достаточно безопасный, чтобы отвечать мерам предосторожности, которые требовал Старый Дружок: БЕРЕГИСЬ ВСЕГДА; гарантирующий довольно верный успех, что придавало моему изможденному телу сил продержаться еще несколько недель, необходимых для его осуществления; настолько дьявольски коварный, чтобы умаслить мои искореженные воспоминания и реализовать самые злобные замыслы; и настолько могущественный, что в состоянии превратить гиганта в хнычущего младенца... и наоборот. Вив слишком поздно понимает преувеличенность своей встречи и, глядя на Хэнка, пытается понять, не заподозрил ли он чего. -- Хотя что тут подозревать? Ли просто говорил, даже не очень внятно, я слушала вполуха. -- Хэнк, недоуменно нахмурившись, смотрит вокруг. -- Я думал, старик здесь, -- замечает он, беспокойно глядя на нее. -- Генри только что ушел, -- говорит Вив. -- Собаки еще там, -- сообщает им Хэнк и подходит к костру погреть руки. -- Судя по всему, еще за одной лисицей. Но я решил заглянуть сюда, прежде чем продолжать. Старушка Молли не показывалась? -- Хэнка тревожит, что она так резко замолчала, -- мрачно объясняет Джо Бен. -- Мы ее не видели, -- говорит Ли. -- Генри сказал, что или медведь напугал ее, или она его потеряла. -- Генри -- голова. Ни один зверь не может напугать Молли. К тому же, если судить по ее лаю, я сомневаюсь, чтобы она потеряла след. Поэтому-то она так меня и беспокоит. С другими собаками иначе. А Молли не из тех, кого можно легко заткнуть. Из темноты снова доносится шуршание. -- А вот и Дядюшка с Доллиным щенком, -- провозглашает Джо, и две собаки виновато выходят на свет, как преступники, отдающие себя на милость высокого суда. -- Хитрая лисичка, -- насмешливо говорит Джо, уперев руки в бока. -- Бегали за бедной лисичкой... а почему не помогли с медведем, а? Дядюшка заползает в хижину, а Доллин щенок падает на спину, словно демонстрация его брюха является исчерпывающим объяснением. -- Что вы собираетесь делать? -- спрашивает Вив. -- Кому-нибудь нужно пойти поискать ее, -- без энтузиазма говорит Хэнк. Появляются все новые и новые собаки. -- Вы ведите собак к дому, а я возьму Дядюшку на поводок и пойду к гребню. -- Нет! -- быстро произносит Вив, хватая его за руку. Все с удивлением поворачиваются к ней. -- Ну, тогда тебя не будет всю ночь. С ней все в порядке. Пойдем лучше домой. -- Что?.. Они стоят вокруг костра. Ветерок колышет траву; Ли дрожит от ненависти к ней, от ненависти к ним всем, -- Пойдем... пожалуйста. -- Я схожу, -- вызывается Джо. -- Джэн все равно спит. Плевое дело, найду я эту собаку. Хэнк не слишком-то уверен. -- Последний раз я слышал ее с востока, у ручья Стампера; ты уверен, что хочешь идти туда один? -- Можно подумать, я боюсь привидений. -- А что, нет? -- Господи, конечно нет. Пошли, Дядюшка, покажем им, кто здесь кого боится. Хэнк улыбается: -- Значит, уверен? Жутко темно, и помни, какой сегодня день... последний в октябре... -- Тьфу. Мы ее найдем. Идите домой. Хэнк собирается отпустить еще одну шуточку в адрес своего кузена и вдруг чувствует, как Вив впивается ногтями в его руку. -- Ладно, -- неуверенно соглашается он и подмигивает Джо. -- Совершенно не понимаю, в чем тут дело, но всякий раз, как эта женщина нюхнет алкоголя, ей тут же надо это отпраздновать. Джо вынул из рюкзака сандвич и чашку. -- Ага. -- Он кивнул во мрак за костром. -- Я уж не говорю о том, что можно увидеть там в ночь перед Хэллоуином. Все что угодно. Но как только все ушли, энтузиазм Джо заметно поостыл. -- Темно, да, Дядюшка? -- заметил он псу, привязанному к хижине. -- Ну, ты готов? -- Пес не ответил, и Джо решил выпить еще одну чашечку горелого кофе, пристроившись над углями. -- И тихо... Хотя ни то ни другое не соответствовало действительности. Луна, ловко найдя в облаках прорехи, заливала лес морозным блеском, и ночное зверье, словно чувствуя, что ему предоставляется последний шанс в этом году, резвилось соответственно случаю. Древесные жабы распевали прощальные песни, прежде чем закопаться в душистую древесную труху; землеройки шныряли по тропинкам, резко попискивая от голода; зуйки рывками перелетали с лужайки на лужайку, перекликаясь "ди-ди-ди!" чистыми сладкими голосами, вселяя оптимизм и веру в эту прекрасную морозную ночь. Впрочем, Джо Бена это не убеждало; несмотря на всю его показную смелость перед Хэнком, его временем был день. А ночью лес, может, и красив, да откуда человеку знать это, если темно? Так он и откладывал поиски пропавшей собаки, попивая чашку за чашкой. И не то что он боялся темного леса -- еще не родился тот зверь в северных чащобах, с которым Джо Бен не сразился бы один на один с полной уверенностью в своей победе ночью ли, днем ли, -- а все дело было в том, что, так или иначе, оставшись наедине с перспективой прогулки до ручья Стампера, он принялся думать о своем отце... Пролежав довольно долго, Молли шевелится и пытается встать на мелководье. Огонь в тазу поугас, а боль заглушил холод. И ей уже нравится лежать в воде. Но она знает, что если сейчас не пойдет домой, то не пойдет туда уже никогда. Сначала она все время валится на землю. Потом вновь начинает чувствовать свои конечности и перестает падать. По дороге она спугивает опоссума. Зверек шипит и, дергаясь, падает на бок. Но она проходит мимо, даже не понюхав его... Потому что Джо был уверен: если на этом свете существуют привидения, то дух старого Бена Стампера должен блуждать по лесу именно сейчас. И не влияет, во плоти он или нет, -- Джо никогда не опасался телесной оболочки своего отца, даже пока тот был жив. Бен никогда не угрожал своему сыну физическим насилием. Может, было бы лучше, если б он это делал; от этой угрозы легко избавиться, просто исчезнув за пределы досягаемости... Угроза, которой Джо опасался, заключалась в тавре темных сил, которым было отмечено лицо отца, словно штамп с окончанием срока использования на взятой книге, -- и так как у Джо было точно такое же лицо, он чувствовал, что и он заклеймен тем же тавром; единственным способом отделаться от него было сменить лицо. -- Ладно, Дядюшка, кончай выть, еще одна чашка -- и пойдем взглянем. ...Она подходит к дереву, через которое еще недавно так легко перелетела; теперь ей приходится ползком перебираться через него: ХОЛОДНО. Ах ты холодная лунишка! Холодно, жарко и еще так далеко... Джо срезает смолистый сосновый сук и поджигает его. Как только огонь разгорается, он отвязывает собаку и пускается в путь. Но эти сосновые сучья горят совсем не так, как в кино, где толпы поселян несутся по лесу, преследуя какое-нибудь чудище, которое хватает первого же парня без факела и отрывает ему голову, как виноградину! Не прошло и десяти минут, как Джо вернулся назад, чтобы снова поджечь свой факел... Тяжело, холодно и ничтожно. Может, лечь? Там, на мягкий мох. Заснуть там. Нет... На этот раз он привязал Дядюшку к ремню и взял в обе руки по факелу. Они продержались двадцать минут. ...Или под сосну на хвою. Устала, холодно, жжет, далеко. Заснуть. Нет... В третий раз Джо с Дядюшкой добираются аж до дна низины. Луна мечется из стороны в сторону, пытаясь прорваться сквозь облака. Пробившийся сквозь деревья луч, как главный аттракцион вечера, высвечивает землеройку, разделывающуюся с лягушкой. Заметив их, Дядюшка делает скачок, сбивая Джо Бена с ног и лишая его сразу обоих факелов. Шипя, они гаснут в глубоких мокрых зарослях папоротника... долго лежать на сосновой хвое, просто спать и чтобы не было холодно и жарко. Нет... Темно. Вив рыдает в доме, обретая странное облегчение, и пытается понять, что только что произошло внизу между Хэнком и Ли. Хэнк свирепо пьет на кухне пиво. Ли стоит у своего окна, глядя на реку. "Где ты, луна? Где ты и все твои глупости о волшебных миндальных печеньях? Если не возражаешь, я бы перекинулся с тобой словечком-другим..." -- Дядюшка! Папа! Господи! -- Джо Бен обескураженно встает, пока Дядюшка поедает и лягушку и землеройку. Он пробует из Писания: "И да будешь светом в моей лампаде", -- но это не помогает. Особенно... когда там что-то! там всегда что-то ждет тебя большое и черное, чтобы подмять под себя... где луна болъше не будет так жечь, где не будет холода и не надо будет тащить задние ноги. Нет... Нет! Вив успокаивается и, обернувшись, осматривает свою комнату -- ей кажется, что у нее за спиной только что раздался насмешливый хохот вороны, но там всего лишь пустая клетка. Генри, лежа в постели, пытается прогнать юное и легкое привидение с ножом за отворотом, которое вдвойне неуловимо по сравнению с обычным, так как шныряет по времени -- из прошлого в будущее, где Генри даже и не рассмотреть этого коварного сукина сына! Ли наконец находит обманщицу луну, которая робко прячется за расщепившимся облаком: я презрительно плюю в ее направлении -- это за весь твой вздор о любви и цветах и о том, как закопать боевой топор! А это за твою порцию Патентованных Алисиных Стимулянтов, которую ты влила в меня вместе с глотком сметаны, -- карнавальная дешевка, чистое жульничество, после которого человеку становится еще хуже! От долгого стояния Дядюшка начинает подвывать, и Джо поддает ему ногой по заду, чтобы тот умолк. Луна, как сигнальный фонарь, то появляется, то исчезает, и в горах, на востоке, ей отвечают безмолвные всполохи молний. Дядюшка снова начинает выть. "Заткнись, пес! Мы все в таком положении, все до единого. Он там!" -- Тяжело тяжело, холодно холодно, устала, лечь в хвою, чтобы стало тепло навсегда. Нет! Да, отдохнуть... -- Джо стоит, в ужасе прислушиваясь к тяжелой поступи человека, который никогда не умел тихо ходить по лесу: "Черт, он не станет сам подходить ко мне, он знает -- он подождет, когда я подойду к нему!" -- и слышит лишь, как ветер перебирает схваченные морозцем красные осиновые листья. Ли отворачивается от окна, оставив луну и ее колдовство: возвращаюсь к старому доброму СГАЗАМУ или чему-нибудь такому же. Может, верное волшебное слово и труднее найти, чем волшебное миндальное печенье, но давай, луна, будем смотреть фактам в лицо; карбогидраты и полисатураты помогают прибавить в весе и обрести душевный покой, но никто еще не слышал, чтобы они способствовали наращиванию стальных бицепсов. Мне от магии нужна сила, а не брюшко сластены. И молния, черт возьми, посильнее выдерживания на дрожжах. Эта молния оставила после себя в воздухе легкий звон. Джо сглотнул и вытянул шею, прислушиваясь к этому звону. -- Дядюшка! Слышишь? Только что, слышал? -- ...тяжело тяжело холодно отдыхать да ЧТО? да просто лечь... слышишь ЧТО? С вершины холма снова доносится слабый свист, резко обрывающийся в конце, как изогнутый нож для срезания кустарника. -- Это Хэнк в хижине! -- восклицает Джо. -- Пойдем навстречу ему, Дядюшка, пойдем! Ликуя, они идут назад по тропинке по направлению к звуку, и вдруг все вокруг заливает свет прожекторов... да ЧТО? Молли приподнимает морду с лап и поворачивает неслушающуюся голову в сторону свиста ЧТО? Все вокруг пропахло медведем, но запах уже не свежий. Здесь его подняли. Именно здесь. И она побежала за ним. Свист снова прорезает тьму ЧТО? ОН? Она отталкивается передними лапами и здоровой задней и снова начинает идти, снова ДА ОН... ИДТИ. А Ли достает себе таблетку и три сигареты, собираясь писать письмо: "Дорогой Питере...", и Вив не понимает, не может понять... Когда Джо Бен появился у костра, Хэнк курил, сидя на мешке с манками. -- Вот уж не ожидал тебя услышать, -- небрежно замечает Джо. -- Я думал, ты давно задал храпака. Да. Я бы, по крайней мере, точно так сделал. Чуть не заснул, болтаясь здесь... -- Никаких следов Молли? -- Хэнк не поднимает головы от углей. -- Ничего. Я прочесал все у ручья вверх и вниз. -- Он глубоко вдыхает, чтобы справиться с одышкой, -- иначе Хэнк догадается, что он проделал весь путь назад бегом, -- и идет привязывать Дядюшку, глядя, как Хэнк смотрит на огонь... -- А ты что не в своей тарелке? Хэнк откидывается, переплетая пальцы рук на колене, и моргает от сигаретного дыма. -- Ой... я с Малышом вроде повздорил. -- О Господи, из-за чего? -- укоризненно спрашивает Джо и вдруг вспоминает, с какой поспешностью Вив с Ли отпрыгнули друг от друга, когда они появились. -- Из-за чего, неважно. Дерьмо. Какой-то ерундовый спор по поводу музыки. Дело не в этом. -- Очень плохо, очень плохо. Ты понимаешь? Вы с ним так хорошо ладили. После первого дня я сказал себе: "Может, я ошибался". Но потом лед растаял, и все пошло и... -- Нет, -- ответил Хэнк, обращаясь к костру. -- Не так уж мы с ним ладили. На самом деле. Просто мы не ругались... -- А сегодня поругались? -- спросил Джо, испугавшись, что он что-то пропустил. -- Но вы же не дрались, надеюсь? Хэнк не спускал глаз с затухающего костра. -- Нет, не дрались. Просто покричали немного. -- Он сел и выплюнул окурок в огонь. -- Но Боже ж мой, я уверен, что здесь-то и закопана истина, это та самая кость, которая застряла у нас обоих в глотках. Может, на самом деле из-за этого мы и не можем поладить... -- Да? -- зевнул Джо Бен, пододвигаясь к огню. -- А что это? -- Он снова зевнул, у него выдался насыщенный день и еще более насыщенная ночь. -- То, что мы не деремся. Что он не хочет, и мы оба знаем это. Может, из-за этого-то мы и остаемся чужими, как масло и вода. -- Эта жизнь на Востоке сделала из него труса. -- Глаза у Джо закрылись, но Хэнк, кажется, этого не замечает. -- Нет, он не трус. Иначе он бы не приехал. Нет. Дело не в том, что он трусит... хотя сам он, может, тоже так думает. Он достаточно взрослый, чтобы понимать, что, даже если он проиграет, никто не собирается его забивать. Я, помню, видел, как он в школе отбирал деньги у малышей в два раза его меньше, потому что он знал, что они его не побьют... Но даже когда он уверен, что его не побьют, он все равно ведет себя так, словно уверен в собственной неспособности победить! -- Верно... верно... -- Голова у Джо Бена падает. -- Он ведет себя так... словно у него нет никаких причин, ну ни единой, чтобы драться. -- Может, у него их действительно нет. -- Если их нет у Ли, то у кого вообще они тогда могут быть! -- Хэнк не мигая смотрит в огонь. Шуршит вика, рычит Дядюшка. Что-то шевелится на границе света. Хэнк вскакивает на ноги. Устала устала холодно НО ОН! Кажется, что у собаки стало два хвоста, висящих из огромного распухшего зада. -- О Господи! Ее укусила змея! Она пытается цапнуть их, когда они берут ее на руки. Она не помнит, кто они такие. Теперь все они части единого целого. Как ЛУНА, и ОГОНЬ, и ДЕРЕВО, и МЕДВЕДЬ, все ЖАРКО ХОЛОДНО ТЕМНО в ее лихорадящем сознании; и бее это часть одного большого ВРАГА, как ВОДА, ОТДЫХ и даже СОН... Поздно. Задушевно тикают часы. Отцу индеанки Дженни хватает сил лишь на то, чтобы сидеть и глядеть в пустой пульсирующий экран, похожий на голубоватый глаз. Но постепенно из этого глаза рваным строем начинают появляться разрозненные воспоминания и мифы. Они принимаются кружить вокруг костра, который не затухает уже шестьдесят лет. Наконец они рассаживаются кто где, друг на друге, как прозрачные годы, вырванные из целлофанового календаря. "Жили-были..." -- произносит известняковый глаз, и все замирают, прислушиваясь... Генри успешно пререкается с юной тенью из прошлого. Ли удивленно зажигает спичку. Обезумев, скулит Молли на чьих-то руках. За полночь в гостинице "Ваконда", в номере, который они делят пополам, Рей и Род торгуются о том, сколько они заработали у Тедди. Рей пытается насвистывать гитарное вступление Хэнка Томпсона к "Перлу на Земле", но он слишком раздражен, и копченые колбаски, которые Род приготовил на ужин, слишком буйно ведут себя у него в животе, не давая попасть в нужную тональность. Внезапно он обрывает свист и швыряет в корзинку газету, которую читал. -- Мать вашу растак, обрыдло все! -- Спокойно, парень! Просто у них забастовка, -- пытается успокоить Род своего приятеля, -- Может, пока она у них тут не закончится, поехать в Эврику и посшибать юксовые на стоянке у твоего брата? Что скажешь? Рей глядит на зачехленную гитару, лежащую у него под кроватью, потом подносит к лицу свои руки и осматривает их. -- Не знаю, друг. Будем смотреть правде в лицо: никто из нас не становится моложе. Просто иногда... на хер, на хер все! На причале перед домом Хэнк кладет потерявшую сознание собаку в лодку и выпрямляется.