абастовочном фонде, ни о чем, к чему подготовился Ивенрайт. (Как будто он считает, что он такой умный, что ему незачем снисходить с какими-либо вопросами до таких болванов, как мы.) Единственное, что Ивенрайт был вынужден поставить ему в заслугу (может, он считает, что мы должны целовать ему ноги только потому, что у него есть какой-нибудь дружок в Вашингтоне), это его спокойное и ненавязчивое поведение (...ну ничего, он еще увидит). К тому же Флойд не мог не восхищаться его умением ставить людей на место, доводя до их сведения, что он -- начальник (надо бы и мне научиться), а они всего лишь жалкие исполнители (это -- единственный способ добиться уважения и дисциплины от пачки идиотов). Так весь безмолвный путь по реке Ивенрайт кипел и мучился, преклонялся и ненавидел, надеясь, что Дрэгер произнесет что-нибудь, на что он, Флойд Ивенрайт, рявкнет, давая ему понять, что он его в грош не ставит и ему наплевать на него, даже если бы он был президентом всех Соединенных Штатов! Вдали в окнах дома показались огни. "Сука", -- наконец промолвил Ивенрайт, так и не дождавшись вопроса и придав своему высказыванию всеобъемлющее, глобальное значение, после чего нервно тяжело сглотнул: он замерз, не ждал от встречи ничего хорошего и мечтал о сигарете у него чуть ли не катились слезы от запаха трубочного табака Дрэгера. Они привязали трос к маркеру причала и вступили в густой мрак, напоминавший Ивенрайту о фонарике, оставшемся лежать на переднем сиденье его машины. "Опять сука", -- повторил Ивенрайт, но уже более спокойно. Дрэгер предложил покричать, чтобы кто-нибудь вышел из дома с фонарем, но Ивенрайт отверг это предложение: "Ну уж это вы меня не заставите делать, -- и добавил шепотом: -- К тому же, я думаю, они нам его не вынесут". Когда габаритные огни на лодке были погашены, а свет из кухонного окна скрылся за густой живой изгородью, тьма стала кромешной. Не успевали они зажечь спичку, как она тут же с шипением гасла, словно ее зажимали чьи-то мокрые пальцы; потеряв всякую надежду на свет, они вслепую принялись карабкаться по скользким крутым мосткам, прислушиваясь к шуму реки внизу. Ивенрайт шел первым, продвигаясь дюйм за дюймом с вытянутыми вперед руками. Оба молчали, словно им мешал разговаривать шорох дождя, пока Ивенрайт не врезался лбом в сваю; для него было настолько непостижимо, что какой-то невинный ночной объект мог проскользнуть между его рук, что он решил, будто его кто-то стукнул дубиной из засады. "Грязный негодяй!" -- заорал он, пытаясь схватить своего невидимого противника, облаченного в мокрую холодную слизь и панцири морских уточек. "Ой!" -- вскрикнул он снова излишне громко, и из-под дома выкатилось черное разъяренное облако безжалостно лающих и рычащих собак. "О Господи, -- прошептал он, слыша, как невидимая свора, стуча когтями, тявкая, ворча и огрызаясь, несется к ним по мосткам. -- Боже милосердный!" Он выпустил сваю и, в полном ужасе обхватив Дрэгера, прильнул к нему всем телом. -- Боже, Боже, Боже мой! Вышедший с фонарем Джо Бен так и обнаружил их обнявшимися и покачивающимися под дождем, в окружении своры восторженных собак. -- Нет, вы только посмотрите! -- добродушно воскликнул Джо. -- Это же Флойд Ивенрайт со своим, наверное, гостем. Заходите, ребята, в доме тепло. Ивенрайт глупо мигнул от резкого света, все более утверждаясь в своих самых пессимистических ожиданиях от этой экскурсии. -- Не сомневайтесь! -- снова закричал Джо. -- Я не знаю, чем вы там занимаетесь, но в тепле все равно лучше. Дрэгер высвободился из объятий Ивенрайта и улыбнулся Джо. -- Спасибо. Мы так и сделаем. -- Он принял приглашение с такой же любезностью, с какой оно было предложено. Вив принесла им в гостиную горячий кофе. Старик приправил его бурбоном и предложил сигары. Старшая дочурка Джо пододвинула им стулья поближе к печи, а Джо, вероятно, настолько опасался, как бы они не умерли, -- "Чуть не окоченели, стояли обнявшись, пытаясь хоть как-то согреться", -- что принес им целую кипу одеял. Ивенрайт отказался от всего и в полном молчании переживал унизительность этого издевательского гостеприимства. Дрэгера это совершенно не волновало: он взял и кофе и сигару, сделал комплимент Джо Бену относительно его очаровательных детей, похвалил сигары старого Генри и робко попросил Вив принести ему стакан теплой воды с разведенной в ней ложкой соды: "Для желудка". Покончив с содовой, Дрэгер поинтересовался, нельзя ли ненадолго побеспокоить Хэнка Стампера -- у них есть для него предложение. Джо сказал, что в данный момент Хэнк на берегу, проверяет фундамент. -- Может, подождете его здесь? Он скоро вернется. Или хотите пойти и обсудить с ним это предложение под дождем? -- Побойся Бога, Джо, -- усмехнулась Вив. -- Там же ужасно. Он скоро будет. Я могу его позвать... -- Пожалуйста, не надо, миссис Стампер, -- поднял руку Дрэгер. -- Мы пойдем и поговорим с ним. -- Ивенрайт, не веря своим ушам, раскрыл рот. -- Я бы не хотел отрывать человека от дела. -- Господи, Дрэгер, что вы говорите? -- Флойд... -- Но, Боже мой, здесь печка, а вы хотите идти и... -- Флойд. Они отправились на улицу. Джо Бен в качестве провожатого размахивал фонарем с такой же бешеной скоростью, с какой произносил свой монолог о внезапном дожде, поднимающейся воде и о том, давно ли Флойд имел дело с динамитом. Они обогнули извилистую дорожку и увидели Хэнка в пончо, непромокаемых штанах и с фонарем в зубах, привязывающего бревно к чему-то похожему на железнодорожный рельс, -- бревно недавно смыло, и надо было закрыть брешь, образовавшуюся в бесформенном укреплении. Половина лица у Хэнка была все еще распухшей и синей после драки, отклеившийся кусок пластыря никчемно свисал с пореза на подбородке. Ивенрайт представил Дрэгера, и Хэнк пожал ему руку. Ивенрайт замер, ожидая, что Дрэгер изложит цель их приезда, но тот отошел в сторону, и Флойд понял, что именно ему предоставляется обратиться к Хэнку с просьбой. Он сглотнул и начал. Хэнк вынул фонарь изо рта и стал слушать. -- Постой-ка, правильно ли я тебя понял? -- произнес он, когда Ивенрайт закончил. -- Ты хочешь, чтобы я сейчас пошел домой, позвонил в "Ваконда Пасифик" и вежливо отказал в трех миллионах футов, которые я им нарубил, за что вы, ребята, из благодарности поможете мне сбыть их кому-нибудь другому? -- Или, -- предложил Дрэгер, -- мы сами закупим у вас всю сделку. -- Кто? Юнион? -- И горожане. -- Представляю себе. Но дело в том, мистер Дрэгер -- и Флойд, ты это знаешь, -- что я не могу это сделать. Я не один, чтобы распоряжаться. Дело принадлежит довольно большому числу людей. Ивенрайт принялся отвечать, но Дрэгер перебил его: -- Подумайте, Хэнк. -- Голос звучал безучастно, не выражая ни скрытой угрозы, ни стремления к достижению договоренности. -- Масса людей в городе зависят от открытия лесопилки. -- Да! -- подхватил Ивенрайт. -- Как я уже начал говорить, Хэнк, ты не можешь так поступить и продолжать считать себя христианином. От тебя зависит весь город. Весь город, твой родной город, ребята, с которыми ты вырос, играл в мяч... их жены и дети! Хэнк, я знаю тебя, парень; я же старина Флойд, помнишь? Я же знаю, что ты не какой-нибудь толстосум из Фриско или Лос-Анджелеса, кровосос, наживающийся за счет своих соотечественников. Я знаю: ты не допустишь, чтобы весь город -- женщины, дети -- голодал по твоей милости всю зиму. Хэнк опустил глаза, несколько раздосадованный риторикой Ивенрайта. -- Они не будут голодать, -- покачал он головой и улыбнулся. -- Разве что кто-нибудь не сможет оплатить свой телевизор или... -- Будь проклята твоя душа, Стампер!.. -- Ивенрайт пропихнулся между Дрэгером и Хэнком. -- Ты же видишь, в какой мы переделке. И мы не позволим тебе заставить нас жрать дерьмо. -- Не знаю, Флойд. -- Хэнк снова покачал головой, глядя на висящие концы троса, которым он обматывал бревно. Один из его пальцев кровоточил. -- Я не знаю, что я могу сделать. У меня тоже обязательства, и нам тоже нелегко. -- Хэнк, а не можете вы подождать и продать лес позже? -- спросил Дрэгер. -- После того, как завершится забастовка. -- Воистину странный голос -- должен был признать Ивенрайт, -- безвкусный, невыразительный, словно ешь снег или пьешь дождевую воду... -- Нет, мистер Дрэгер, не могу; разве Флойд не познакомил вас всех с собственными изысканиями? Я сам под дулом. По контракту доставка должна быть осуществлена ко Дню Благодарения -- или мы их доставляем, или контракт расторгается. Если мы нарушаем сроки, цена понижается, и они будут платить нам по собственному усмотрению. А захотят, так и вообще не заплатят -- заберут лес за неустойку. -- Они не сделают этого. Ты прекрасно знаешь... -- Могут, Флойд. -- Никакой суд их не оправдает! -- Могут. Откуда тебе знать? А даже если и нет, что я буду делать с двадцатью акрами леса, плавающего по реке? Наша скромная лесопилка, работая круглосуточно всю зиму, не обработает и четверти... а даже если и обработает, кому мы его продадим? -- Продадите. -- Флойд был уверен. -- Как? Все крупные компании уже забиты строительными договорами до отказа. -- Черт, Хэнк, ну подумай своей башкой. -- Ивенрайта внезапно охватил энтузиазм. -- Ты можешь продать его тем, кому собиралась продавать "Ваконда Пасифик". Понимаешь? Конечно. К весне им потребуется строительный материал, понимаешь, и тут ты! С "ВП " ты порываешь, леса, чтобы обеспечить договори, у них не будет, и ты продаешь их подрядчикам свой в два раза дороже! Вот и все. -- Торжествующе улыбаясь, он повернулся к Дрэгеру. -- Как вы думаете, Джонни? Вот и ответ. Черт, как это я не подумал об этом раньше? Почему это я не подумал? Дрэгер предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей. Хэнк заканчивает изучать свой порезанный палец и с видимым удовольствием переводит взгляд на восторженного Ивенрайта. -- Вероятно, Флойд, ты не подумал об этом по той же причине, по которой сейчас не думаешь о том, что если я сейчас позволю "ВП" заработать на полную мощь, то они сами смогут обеспечить лесом свои контракты. -- Что? -- Понимаешь, Флойд? Ты не хочешь, чтобы я продавал лес "ВП>>, потому что тогда им самим придется его валить. Верно? И пилить собственный лес. Чтобы выполнить поставки по договорам. -- Не понимаю, -- нахмурился Ивенрайт, и ручеек воды, сбежав по носу, начал стекать вниз. -- Ну, понимаешь, Флойд, -- снова терпеливо начал Хэнк, -- я не смогу продать лес покупателям <<ВП", потому что если вы вернетесь на работу... -- О Господи, неужели ты не понимаешь, Флойд? -- не вытерпел Джо Бен. Весело поблескивая глазами, он вышел из темноты. -- Неужели не понимаешь? Ну. Если мы разорвем свой контракт, чтобы его смогли заключить вы, тогда они сами смогут обеспечить поставки своим покупателям... -- Что? Подожди минутку... Хэнк изо всех сил старается скрыть охватившее его веселье, чтобы оно не стало еще более очевидным. -- Джо Бен говорит, Флойд, что если мы позволим вам, ребята, вернуться к работе, то мы лишимся собственного рынка. -- Ага, Флойд, понимаешь? Если мы дадим вам валить их лес, тогда лес, который мы собираемся им продать... -- Он делает вдох, чтобы попробовать еще раз сызнова, но вместо этого из него с фырканьем вырывается смех. -- Черт бы вас побрал, -- рычит Флойд. -- ...если мы позволим вам убедить нас не отдавать им наш лес, -- такого рода беседы Джо Бен мог вести сутками, -- и вы отдадите им свой лес... -- К черту. -- Флойд, ссутулившись, отвернулся от фонаря и сжал зубы. -- Фиг с ним, Джо Бен. -- Вы всегда сможете продать лес, -- просто заметил Дрэгер. -- Правильно! -- схватился Ивенрайт за новую возможность, беря Хэнка за руку. -- Поэтому я и говорю: к черту всю эту болтовню! Вы всегда сможете продать лес. -- Может быть... -- Черт побери, Хэнк, да будь же разумным... -- Он делает глубокий вдох, готовясь к еще одной атаке, но Дрэгер его опережает: -- Что нам сказать людям в городе? Хэнк отворачивается от Ивенрайта; что-то в голосе Дрэгера лишает всю ситуацию юмора. -- Что мы должны сказать людям в городе? -- повторяет Дрэгер. -- Говорите что хотите. Я даже не понимаю... -- Вы знаете, Хэнк, что "Ваконда Пасифик" принадлежит сан-францисской фирме? Вы отдаете себе отчет, что за прошлый год ваш округ был ограблен на девятьсот пятьдесят тысяч долларов? -- Я не понимаю, какое отношение... -- Это ваши друзья, Хэнк, ваши коллеги и соседи. Флойд сказал мне, что вы служили в Корее. -- Голос у Дрэгера был спокоен. -- Не думаете ли вы, что верность и преданность, проявленные вами за океаном, должны быть проявлены и здесь, на родине? Верность друзьям и соседям, когда им угрожает чужой враг? Верность... -- Верность за-ради Бога... верность? -- Да, Хэнк. Я думаю, вы понимаете, о чем я говорю. -- Терпеливое спокойствие его голоса оказывало почти завораживающее действие. -- Я говорю о коренной преданности, истинном патриотизме, беззаветной, чистосердечной привязанности, которая всегда хранится глубоко внутри нас; может, мы иногда о ней и забываем, но когда встречаем человеческое существо, нуждающееся в нашей помощи... -- Послушайте... послушайте, мистер, -- натянуто произнес Хэнк. Протиснувшись мимо Ивенрайта, он подносит фонарь к аккуратному лицу Дрэгера. -- Привязанности у меня не меньше, чем у этого парня, впрочем как и преданности. Если бы мы имели дело с русскими, я бы боролся до последней капли крови. И если бы Орегон связался с Калифорнией, я бы бился за Орегон. Но если кто-то -- Бигги Ньютон, или тред-юнион лесорубов, или еще кто-нибудь там -- вступает в конфликт со мной, то я буду биться за себя! Я буду своим собственным патриотом. И мне наплевать, даже если он будет мне родным братом и будет размахивать американским флагом и распевать "Полосато-звездный наш ". Дрэгер печально улыбнулся: -- А как же самоотверженность -- истинный признак патриота? Если вы правда так считаете, Хэнк, то это какой-то довольно мелкий патриотизм и довольно корыстная преданность... -- Можете называть это как вам угодно, но я вижу это именно так. Если хотите, можете сказать моим добрым друзьям и соседям, что Хэнк Стампер бессердечен как камень. Можете передавать им, что они меня волнуют настолько же, насколько их волновал я, когда вчера валялся на полу в баре. Они смотрели друг другу в глаза. -- Мы можем сказать им это, -- печально улыбнулся Дрэгер, -- но мы оба знаем, что это будет неправда. -- Да, неправда! -- взорвался Ивенрайт, выйдя из задумчивости. -- Потому что, черт возьми, ты всегда сможешь продать лес! -- Боже милосердный, да, Флойд! -- Хэнк поворачивается к Ивенрайту с некоторым облегчением от того, что опять можно на кого-то прикрикнуть. -- Конечно, я могу продать лес. Но проснись же наконец и подумай немного! -- Он выхватывает фонарь у все еще смеющегося Джо Бена и направляет свет на бушующую внизу реку: темная вода крутится в луче света, и водоворот кажется каким-то плотным столбом. -- Посмотри туда! Посмотри! Всего лишь после одного дня дождя! Ты думаешь, мы продержимся такую зиму? Я тебе скажу кое-что, Флойд, старый ты мой корешок, чтобы ты не зря съездил. От чего твое несчастное сердце, страдающее запором, возликует и запоет. Мы просто можем не успеть, тебе никогда это не приходило в голову? Нам еще надо сделать половину. За три недели, самых дерьмовых три недели для лесоповала; и заканчивать мы будем в государственном парке. Вручную! Как шестьдесят--семьдесят лет тому назад, потому что нам не позволят тащить туда тракторы и лебедки из боязни, как бы мы не повредили их чертовы зеленые насаждения. Три недели под проливным дождем, с примитивными методами работы -- очень возможно, что мы не успеем. Но мы будем пахать изо всех сил, правда, Джоби? А вы, ребята, добро пожаловать, можете стоять и разглагольствовать о женщинах и детях, друзьях и соседях, о преданности и прочей параше, пока языки не отвалятся, о том, как вы лишитесь своих телевизоров этой зимой и что вы будете есть... но предупреждаю: если мы и дадим вам заработать на хлеб, то не из-за того, что я, Джо Бен или кто-нибудь еще намерен изображать из себя Сайта-Клауса! Потому что я плевать хотел на своих друзей и соседей в этом городе так же, как и они на меня. -- Он останавливается. Рана у него на губе снова открылась, и он слизывает кровь языком. Они стоят в шафрановом свете фонаря, не глядя друг на друга. -- Пошли! -- наконец произносит Дрэгер. И Флойд добавляет: -- Да, обратно, туда, где еще есть братство между людьми. -- И они начинают спускаться в темноте вниз по мосткам. За их спинами тут же раздается придушенный смех. "Разорвите ваш контракт, чтобы мы могли продать", -- присоединяется к нему Хэнк. "Жирный петух, -- произносит Джо Бен. -- Посбивать бы с него спесь". -- Ага, -- соглашается Дрэгер, но мысли его уже где-то далеко. -- Черт, -- щелкает пальцами Ивенрайт, когда они добираются до лодки. -- Надо было попросить его... -- И обрывает себя:-- Нет уж, дудки. -- Что ты хотел попросить, Флойд? -- Не важно. Ничего. -- Ничего? -- Дрэгер кажется веселым; похоже, настроение у него даже улучшилось. -- Попросить его ни о чем? -- Да. Я так и знал. Я знал, что говорить с ним все равно что со столбом. Незачем нам было ездить. Я правильно сказал: ни о чем не надо было его просить. Ивенрайт вслепую отвязывает трос окоченевшими пальцами и залезает в лодку. -- Черт, -- бормочет он, на ощупь пробираясь к корме. -- Ну попросили бы: все равно больше чем "нет" он не может сказать. А может, назло и дал бы. Тогда, по крайней мере, был бы хоть какой-то толк... Дрэгер возвращается на свое прежнее место, на нос. -- А от поездки был толк, Флойд, и безусловный. А что ты хотел попросить? -- добавляет он после минутного размышления. -- Курева! -- Ивенрайт яростно дергает трос мотора. -- Надо было хоть курева у них попросить. Он заводит мотор и, развернув лодку вниз по течению, со стоном обнаруживает, что уже начался прилив и ему опять придется бороться с рекой. Когда Тедди увидел Ивенрайта и Дрэгера, пересекающих улицу к "Пеньку", все посетители уже разошлись. Устроившись в своей норе среди разноцветных огней у витрины, он наблюдал, как они себя ведут, войдя в бар: Флойд чувствует себя неловко. Ивенрайт рассматривает свою вымокшую одежду, раздраженно подергиваясь. -- Он изменился с тех пор, как вышел из лесов в мир белых Воротничков. -- Как нахохлившийся цыпленок, которому не терпится почесаться между перышек. -- Флойд приходил после работы мокрый и уставший, как животное, и ему было совершенно все равно, как он выглядит; глупое животное, но вполне домашнее... -- Наконец он вздыхает и распускает ремень, чтобы мокрые брюки не резали ему живот... -- А теперь он стал просто тупым. И испуганным. К естественной боязни темноты Флойд добавил еще одну, гораздо худшую: боязнь падения. -- Сложив свои коротенькие ручки на животе, чтобы скрыть брюшко, которое неустанно увеличивалось с тех пор, как его избрали в мир белых воротничков, Ивенрайт снова вздохнул от возмущения и неудобства и, нахмурившись, взглянул на Дрэгера, который все еще аккуратно развешивал свой плащ. "Ну ладно, Джонатан, ладно". -- И хуже всего, что он настолько глуп, что даже не понимает, что он не настолько высоко забрался, чтобы бояться падения. Дрэгер заканчивает возиться с плащом и принимается неторопливо отряхивать брюки; удовлетворившись, он подвигает стул и усаживается за стол, положив руки одну на другую. -- Что "ладно"? -- спрашивает он. -- А вот этот Дрэгер занимает высокое положение -- вид у него настолько же спокойный и аккуратный, насколько раздрызганный у Ивенрайта. -- Так что "ладно", Флойд? -- Почему же он не боится падения? -- Что? А что бы мы там, на хрен, ни собирались делать, то и ладно! Я хочу сказать, я жду, Джонатан! Я уже неделю жду, чтобы вы наконец оправдали свое жалованье... Я ждал вчера, когда вы заявили, что сначала вам надо ознакомиться с положением, я ждал сегодня, когда вы предпринимали увеселительную поездку к Стамперам, а теперь я хочу знать, что вы собираетесь делать! Дрэгер полез во внутренний карман пиджака за табаком. -- Надеюсь, ты продержишься, пока я набиваю трубку? -- любезно поинтересовался он. -- И закажу выпить. -- Флойд закатил глаза и снова вздохнул. Тедди выскользнул из своего убежища и подошел к столу. -- Я бы предпочел виски, -- улыбнулся ему Дрэгер, -- чтобы справиться с ознобом после нашей прогулки. А тебе, Флойд? -- Ничего не надо, -- ответил Ивенрайт. -- Одно, -- добавил Дрэгер, и Тедди растаял в мигающем свете. -- Не боится ни темноты, ни падения... как будто ему известно что-то такое, чего мы не знаем. -- Ну, Флойд, -- Дрэгер раскурил трубку, -- так чего же именно ты от меня ждешь? Ты так говоришь, словно ждешь, что я найму банду и поручу ей сжечь Стамперов дотла. -- Он тихо рассмеялся. -- На мой взгляд, не такая уж плохая мысль. Сжечь все его дело -- лесопилку, грузовики и все остальное. -- Ты все еще мыслишь в духе тридцатых годов, Флойд. С тех пор мы кое-чему научились. -- Да? Хотелось бы знать чему. По крайней мере, в тридцатых они добивались результатов, эти старики... -- Ну? Не уверен. По крайней мере, не желаемых результатов. Тактика этих стариков зачастую заставляла оппозицию лишь сжимать челюсти и затягивать узду еще туже; а вот и мы... -- Он отодвинул руку, чтобы Тедди было удобнее поставить перед ним стакан. -- Спасибо, и, Тедди, не принесете ли еще стаканчик воды? -- Он снова повернулся к Ивенрайту и продолжил: -- А в этом конкретном случае, Флойд, -- если только я полностью не заблуждаюсь насчет Хэнка Стампера, -- ничего хуже и придумать невозможно, как сжечь все его дело... -- Он поднял стакан и, заглянув в его желтоватое содержимое, задумчиво улыбнулся: -- Нет, хуже метода не придумаешь... -- Не понимаю. -- Не думаю. Ты же знаешь его лучше, чем я. Если он хочет идти на восток в то время, как ты хочешь, чтобы он шел на запад, неужели ты отправишься вслед за ним с кнутом, чтобы заставить его повернуть? Ивенрайт задумался и ударил по столу ладонью. -- Так я и сделаю, клянусь Богом! Да! Даже если из-за этого... даже если из-за этого он будет поднимать шум... -- И довольно-таки большой шум, не правда ли? Можешь быть уверен: шум получится продолжительным и стоить будет недешево. Даже если в итоге ты и победишь. Потому что очевидно, что этот человек не выносит физического противодействия. И он его хорошо умеет распознавать. Он ориентирован, как боксер. Если ты его ударяешь, то тут же получаешь ответный удар. -- Ладно, ладно! Мне уже надоело слушать, что сделает Хэнк Стампер. Я хочу знать, что теперь собираетесь делать вы, если вы его так хорошо понимаете. Тедди ловко поставил стаканчик с водой перед Дрэгером и, незамеченный, отступил, не спуская с них глаз. -- Если быть откровенным, Флойд, я думаю, нам надо просто подождать. -- Что же такое он знает, чего мы не знаем? -- Дрэгер ставит на стол свое виски. -- К черту! -- кричит Ивенрайт. -- Мы уже слишком долго ждали! Боже мой, Дрэгер, неужели вы не понимаете? Неужели вы не слышали, что я говорил об этом дожде? Мы не можем больше ждать, иначе, черт побери, у нас вообще не будет работы, понимаете? На лице Ивенрайта появляется такое выражение, словно он сейчас расплачется от ярости и расстройства. Не нужно было связываться с таким человеком! -- Что же это такое, мистер Дрэгер? -- За все годы возни с пьяными такелажниками, ленивыми грузчиками и госприемщиками, которые обманывали как хотели, с начальством, которому нужно, чтобы было сделано вчера то, что физически невозможно было сделать и завтра. -- В чем же вы так превосходите бедного глупого Флойд а, мистер Дрэгер? -- за все годы руководства этими сукиными детьми ему еще не доводилось встречаться с таким неразумным человеком! -- Что же такое вы знаете? -- По крайней мере, никому еще не удавалось доводить его до такого отчаяния. -- Неужели вы не понимаете? -- Может, все дело в обстановке: он ведь всегда решал все дела в лесах? Дрэгер отпил воды и поставил стаканчик на место. -- Проблема с погодой мне ясна, Флойд; мне жаль, что я не могу ничего сделать; я понимаю, что вы, так сказать, приперты к стене... но когда я говорю -- подождите, я имею в виду, чтобы вы воздержались от каких-либо действий, которые лишь усугубят упрямство мистера Стампера. -- И сколько еще ждать? До весны? До лета? -- До тех пор, пока мы не найдем способа объяснить ему, что его поведение наносит ущерб его друзьям. -- Дрэгер вынимает из кармана шариковую ручку и принимается рассматривать ее кончик. -- У Хэнка Стампера нет друзей, -- бормочет Ивенрайт и продолжает насмешливо, пытаясь вернуться к своей обычной манере хозяина леса: -- То есть у вас даже нет никакого плана, чтобы разрешить это? -- Ну не совсем план, -- отвечает Дрэгер. -- В общем, пока нет. -- Ждите и все, да? Вот так? Просто ждать? -- Пока да, -- отвечает Дрэгер, погруженный в собственные размышления. -- Нет, ну вы только подумайте! Как будто мы не могли ждать без помощи выпускника колледжа, зарабатывающего на нас десять тысяч ежегодно... Что вы на это скажете? -- Дрэгер никак не реагирует, и Ивенрайт продолжает: -- Ну ладно, если вам все равно, то мы с ребятами возьмем кнут и заставим эту лошадь повернуть, куда нам надо, а вы пока можете ждать. -- Прости? -- поднимает голову Дрэгер. -- Я сказал, что теперь мы с ребятами сами займемся этим делом. Просто и ясно. С нашим старым тупым, прямолинейным подходом. -- То есть? -- Для начала пикет. Что и надо было сделать с самого начала... -- По закону вы не можете... -- К черту закон! -- оборвал его Ивенрайт, теряя всякое самообладание. -- Вы что, думаете, Хэнк Стампер станет легавых вызывать? А даже если и вызовет, они явятся? А? -- Он ощутил новую волну досады, но на этот раз закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чтобы пригасить охвативший его приступ ярости; незачем показывать этому сукину сыну, что он уже из шкуры вон лезет. -- Так что мы просто... завтра же и начнем... с пикетирования. -- Незачем закипать... он им покажет, что Флойд Ивенрайт тоже может быть спокойным и бесстрастным, что бы, черт побери, ни происходило! -- А потому посмотрим, что будет. Дрэгер взглянул на него, печально улыбаясь, и покачал головой. -- Боюсь, мне нечего сказать... -- Чтобы заставить меня ждать еще? Нет. -- Он, в свою очередь, тоже покачал головой со всем спокойствием и самообладанием, на которые был способен. -- Полагаю, нечего. -- Да, сэр, с таким же самообладанием и ничуть не хуже... разве что в горле что-то першит, не иначе как эта чертова поездка. Дьявол! -- Неужели ты думаешь, вы чего-нибудь добьетесь, кроме удовлетворения собственных низменных мстительных инстинктов? -- поинтересовался Дрэгер. Ивенрайт откашливается. -- Я думаю... -- И принимается излагать сукину сыну (с полным самообладанием, естественно), что он думает, пока в недоумении не замирает, не в силах припомнить, что конкретно вкладывается в понятие "мстительный", -- означает ли это слабый и недееспособный или сильный и крутой. -- Я думаю, что... -- И что он имеет в виду под "удовлетворением" -- ...в данных э-э... обстоятельствах... Но главное -- он спокоен, никакой паники. Он закрывает глаза, глубоко вдыхает и испускает такой вздох, который, без сомнения, покажет всем заинтересованным лицам, как это все ему осточертело... Но посередине вздоха он вдруг ощущает это знакомое щекотание в горле: о нет! не здесь, не сейчас! Нельзя сейчас чихать, когда он только-только овладел положением! Он сжал губы и заскрипел зубами. Лицо его от самого мокрого воротника залилось краской, и на нем появилось выражение отчаяния... Не сейчас! Он терпеть не мог чихать в помещении. С самого детства Ивенрайт страдал чиханием такой силы, что люди оборачивались за квартал от него. И дело было не только в громкости. Помимо акустической мощи оно еще было и чрезвычайно содержательным по существу, создавалось такое ощущение, что он отрывается на мгновение от своих дел и на пределе голосовых связок кричит: хо... хо... ху... ийня! В лесах это громоподобное заявление неизменно вызывало смех и всеобщее веселье, отчасти даже питало его честолюбие. В лесах! Но почему-то в других обстоятельствах это вызывало иную реакцию. В церкви или на собрании, когда Флойд чувствовал, что чих на подходе, он начинал разрываться, не зная, что предпринять -- не то чихнуть в надежде, что окружающие или не расслышат содержания, или извинят его, не то попытаться загнать его обратно в глотку. Естественно, у обоих выходов были свои недостатки. Странно, если бы было иначе. И сейчас он просто не знал, что предпринять: первую часть с "хо-хо" ему еще как-то удалось загнать внутрь, надув губы, зато вторая вырвалась отчетливо и громко с целым облаком слюней, которые, как туман, осели на всю поверхность стола. Не дойдя до бара, Тедди замер, чтобы взглянуть, как Дрэгер поведет себя в этой ситуации. Тот вопросительно взглянул на Ивенрайта, положил ручку в карман и, взяв салфетку, принялся аккуратно вытирать рукав своего пиджака. -- Конечно, -- добродушно заметил он, -- у каждого человека есть свое собственное мнение, Флойд, -- как будто ничего и не произошло. Тедди потрясенно кивнул и двинулся дальше. -- Что это он такое изучил, что вдруг поставило его настолько выше всех остальных? -- А Ивенрайт, утирая слезящийся глаз костяшкой большого пальца, мечтал лишь о том, как бы отсюда выбраться и поскорее оказаться дома, где одежда не будет ему так жать и можно чихать сколько угодно, не волнуясь о последствиях. -- Послушай, Флойд. -- Дрэгер отложил салфетку и вежливо ободряюще кивнул. -- Надеюсь, ты понимаешь, что я искренне желаю, чтобы ты и ребята преуспели в своих прямолинейных методах. Потому что, между нами, больше всего на свете я хочу поскорее все уладить здесь и вернуться к себе на Юг, -- поведал он интимным шепотом. -- У меня здесь начался грибок. Но я уже заплатил за неделю вперед в гостинице, так что если ваша методика окажется не совсем успешной, я подожду... Это тебя устраивает? Ивенрайт кивнул. -- Устраивает, -- безучастно ответил он, уже не пытаясь вернуться к состоянию мрачной решимости. Несчастный чих словно истощил все его силы. Глаза у него слезились, и теперь он уже точно чувствовал озноб -- глубоко в его легких что-то закипало, словно проснувшийся вулкан, -- он хотел домой, в горячую ванну. Больше ему ничего не было нужно. Он больше не хотел спорить... -- Да, хорошо, Дрэгер. И если, как вы считаете, наш подход не сработает, тогда мы обратимся к вам за помощью. -- Ну ты только подожди до завтра, когда он очухается, тогда он покажет этим негодяям! Дрэгер поднимается, улыбаясь смотрит на подставку, на которой он что-то царапал, и достает из кармана бумажник. -- Дождь все еще идет; у тебя здесь машина? Могу подкинуть тебя до дому... -- Нет. Не надо. Я живу рядом. -- Ты уверен? Это не составит никакого труда, правда. А вид у тебя такой, что... -- Я уверен. -- Ну хорошо. -- Дрэгер надевает плащ и поднимает воротник. -- Вероятно, завтра увидимся? -- Вероятно. Если будут новости. До завтра. По дороге Дрэгер вручает Тедди доллар за выпивку и говорит, что сдачу тот может оставить себе. Ивенрайт ворчит "добр-ночи" и закрывает за собой дверь. Тедди возвращается к окну. Он видит, как они расходятся в разных направлениях с сияющими в свете неонов спинами. Когда они окончательно скрываются за стеной темного дождя, Тедди обходит бар, запирает дверь и опускает занавеску, на которой выведено: "Извините, закрыто". Он выключает три верхние тусклые лампы и большую часть неонов, оставляя лишь несколько для ночного освещения. В этом подводном сумраке он выключает игровой автомат, скороварку, булькающий музыкальный автомат, вытирает столы и опорожняет пепельницы в большую банку из-под кофе. Вернувшись к стойке, он развязывает передник и бросает его в мешок с грязным бельем, который помощник Вилларда Эгглстона заберет в понедельник утром. Вынув деньги из кассы, он присоединяет их к свертку, лежащему под лампой с абажуром из раковины, где они еще неделю будут дожидаться банковского дня. Потом нажимает кнопку под стойкой, которая включает охрану на всех дверях, окнах и решетках, и рассыпает вдоль бордюра тараканий яд. Он убавляет подачу масла в масляную батарею, так чтобы оно еле капало... И лишь после этого, оглядевшись и убедившись, что все дела на сегодня закончены, он подходит к столу, за которым они сидели, чтобы взглянуть, что Дрэгер написал на подставке. Подставки в "Пеньке" из гофрированной бумаги, украшенной силуэтом такелажника, только что отпилившего верхушку рангоута, которая начинает клониться вниз, а сам он, отпрянув, держится за веревку. Тедди подносит подставку к свету. Сначала он не замечает ничего особенного: дерево закрашено полосами, как шест в парикмахерской, -- сколько раз он уже такое видел! -- глаза такелажника замазаны и дорисована борода; наверху изображено нечто грубовато-продолговатое для обозначения туч... И лишь потом в нижнем углу Тедди замечает три строчки, написанные аккуратным, но таким мелким почерком, что он с трудом разбирает слова. "Тедди: боюсь, вы ошибочно налили мне бурбон "Де Люкс" вместо "Харпера". Я подумал, что должен обратить на это ваше внимание". Тедди, не мигая, потрясение смотрит на надпись: "Что это?" -- пока глаза у него не начинают гореть от напряжения, а подставка в руке не начинает трястись, словно красный ветер пронесся через опустевший бар. Ивенрайт сидит дома в ванной на тюке одежды в трусах и майке в ожидании, когда ванна наполнится водой. Теперь, чтобы налить ванну горячей воды, требуются часы. Давно уже нужен новый водогрей. По правде говоря, -- он вздыхает, оглядываясь, -- им много чего нужно, даже бутылка "Вик-са" и та пуста. Согласившись на работу в тред-юнионе, он много потерял в деньгах; зарплата даже близко не лежала по сравнению с тем, что платила "Ваконда Пасифик". Но разрази его гром, если он попытается совмещать работу в профсоюзе с лесом, как поступают многие. Много ли от этого пользы, что там, что здесь? А для него и то и другое слишком много значило. Он гордился, что в его крови была страсть и к тому и к другому, хотя стоила ему эта гордость довольно дорого. Его дед был большим человеком у истоков зарождения движения "Индустриальные Рабочие Мира ". Он был лично знаком с Бигом Биллом Хейвудом -- фотография их обоих висела у Флойда в спальне: два усача с большими белыми значками, приколотыми к гороховым пиджакам, -- "Я -- Нежеланный Гражданин" -- держат круглое изображение улыбающегося черного кота -- символ саботажа. Его дед в прямом и в переносном смысле отдал свою жизнь этому движению: после многих лет организаторской деятельности, в 1916-м, он был убит в Ивреттской резне. Лишенная средств к существованию, его бабка со своим младшим сыном -- отцом Флойда -- вернулась к своей семье в Мичиган. Но сын мученика был не намерен оставаться в старом ручном Мичигане, когда вокруг бушевала борьба. Несколько месяцев спустя мальчик сбежал обратно в северные леса, чтобы продолжить дело, за которое умер отец. К двадцати одному году этот крепкий рыжеволосый парень по кличке Башка -- из-за характерной черты Ивенрайтов, у которых голова без шеи покоилась прямо на тяжелых округлых плечах, -- завоевал репутацию свирепейшего человека во всех лесах, и ярого лесоруба, способного пахать с рассвета до заката, и горячего поборника лейбористского движения, которым мог бы гордиться не только его отец, но и Биг Билл Хейвуд. К сорока одному году этот рыжий превратился в алкаша с гнилой печенью и надорванным сердцем, и уже никто на свете им не гордился. Организация скончалась, исчезла, раздавленная яростными столкновениями с Американской Федерацией Труда и Конгрессом Индустриальных Организаций, обвиненная в коммунизме (хотя они потратили больше сил на борьбу с "Красным Рассветом", чем со всеми остальными, вместе взятыми). Леса, которые любил Башка Ивенрайт, быстро заполнялись выхлопными газами, вытеснявшими чистый смолистый воздух, а неотесанные лесорубы, за которых он сражался, вытеснялись безбородыми юнцами, учившимися валить лес по учебникам, юнцами, которые не жевали табак, а курили и спали на белоснежном белье, считая, что так всегда и было. Ничего не оставалось, как жениться и закопать несбывшиеся мечты. Ивенрайт никогда не знал своего отца юным и твердолобым, хотя зачастую ему казалось, что тот был ему гораздо ближе, чем разваливающееся привидение, которое в поисках выпивки и смерти бродило среди обнищавших теней их трехкомнатной хижины во Флоренсе. Лишь иногда, когда отец возвращался с лесопилки, где он работал в котельной, в нем что-то просыпалось. Словно что-то поднимало старые воспоминания с самого дна его прошлого -- какая-нибудь капиталистическая несправедливость, свидетелем которой он оказывался, вновь раздувала былое пламя, бушевавшее в нем, и в такие вечера он сидел на кухне, рассказывая юному Флойду, как было прежде и как они расправлялись с несправедливостью в те дни, когда воздух был еще чистым, а по лесу ходили настоящие борцы. Потом принимался дешевый ликер, обычно вызывавший молчание, а затем сон. Но в эти особые вечера за синими венозными решетками больной плоти просыпался спящий зилот, и Флойд лицезрел восставшего из тлена юного Башку Ивенрайта, который выглядывал из двух тюремных глазков и сотрясал синие прутья решетки, как разъяренный лев. -- Слушай, малыш, -- подводил итоги лев. -- Есть толстозадые -- это они и худосочные -- это мы. Кто на чьей стороне -- разобраться просто. Толстозадых мало, но им принадлежит весь мир. Худосочных нас миллионы, мы выращиваем хлеб и голодаем. Толстозадые, они считают, что им все сойдет с рук, потому что они лучше худосочных, потому что кто-нибудь там помер, оставил им деньги и теперь они могут платить худосочным, за что захотят. Их надо свергнуть, понимаешь? Им нужно показать, что мы так же важны, как и они! Потому что все едят один и тот же хлеб! Проще пареной репы! Потом он вскакивал и, покачиваясь, плясал, свирепо распевая: Ты на чьей стороне? Ты на чьей стороне? Батальон, к стене... Ты на чьей стороне? Мать флойда и две его сестры боялись этих редких визитов льва до полусмерти. Его сестры приписывали эти приступы неистовой ностальгии воздействию дьявола, мать не возражала, что это дьявол, но особый -- из пинтовой бутылки без наклейки! И лишь юный Флойд знал, что это было нечто посильнее нападающего из Библии или бутылки; он чувствовал, что, когда его отец громогласно повествует об их борьбе за сокращение рабочего времени и удлинение жизни, рисуя невозможные утопии, которые они пытались воплотить, в его юной крови закипает тот же боевой клич, призывающий к борьбе за справедливость, и он видел вдали те же лучезарные утопии, которые различал отец своими замутненными виски глазами, несмотря на то что мальчик не принимал ни капли. Конечно, эти страстные вечера случались не часто. И Флойд, так же как мать и сестры, презирал потертого фанатика, обрекавшего их на нищету. Человеческую оболочку, ежевечерне напивавшуюся до потери сознания,