беззубая челюсть опустилась. -- Я укажу ему путь даже в кромешной тьме и в жерле урагана, -- говорит он и слегка подталкивает Малыша локтем...) -- Что? -- Меня снова резко будят. Как и предсказывал Хэнк, мы добрались до места к рассвету. Генри щиплет меня, чтобы я взглянул на вид. Через окно я вижу, как ели перебирают бесконечные четки дождевых капель. Генри, что-то говоря и указывая на лес, вылезает из машины. Хэнк обходит машину и встает рядом с ним, оставив меня сидеть в бормочущем пикапе. Джо Бен весь продрог от езды на заднем сиденье и ждет не дождется, когда старик закончит свою болтовню и можно будет взяться за работу, чтобы согреться. Но брат Хэнк вдруг почему-то начинает проявлять к Генри невероятное внимание, чуть ли не уважение. Сквозь шум печки до меня долетают лишь обрывки их разговора... ("Истинный Бог, много я таких склонов пообтесал лет сорок тому назад". "Жуткое местечко". "Видал я и пострашнее", -- сообщает мне старик. "Послушать тебя, так можно подумать, тут вся земля вместе с гейзерами и землетрясениями стояла дыбом под восемьдесят градусов", -- поддразниваю я Генри. Он хмурится и чешет свою старую голову. "Гейзеров я что-то не припоминаю, -- говорит он. -- А вот землетрясения, должен признать, нас порядком потрепали". Мы оба смеемся легко и без напряга, пока Ли приходит в себя, -- почему он никак не может проснуться? -- а Джо вытаскивает из машины инструменты...) Джо Бен разгружал машину: пилы и газовые баллоны уже стояли у капота, а он вытаскивал древние деревянные, еще ручной работы, домкраты и устанавливал их рядом с гладкими и блестящими пилами -- скорее, скорее, покончить с этим и взяться за дело, чтобы показать старине Хэнку, что нас двоих вполне достаточно и мы с ним отлично справимся! Так что я мечу эти инструменты, как тигр. Хэнк разговаривает с Генри. Малыш вылезает из машины, но помощи своей не предлагает. Просто стоит и смотрит, время от времени покашливая в кулак, словно собирается умереть прямо сейчас на месте. Там, на обочине, рядом с Хэнком стоит старик -- его больная рука висит совсем безжизненно, и он поддерживает ее другой волосатой лапой, глядя вниз, -- дождь клубится вокруг деревьев, а ручьи, изрезавшие склон, шумят так, словно рядом проходит оживленное шоссе, -- ну мы с Хэнком им покажем. Старик поднимает руку и указывает на заросшую мхом скалу. -- Начинайте там, -- говорит он Хэнку. -- Беритесь за то, что поближе к реке, а потом продвигайтесь вверх. Ну и здоровые же эти разбойники. Для завершения контракта нам потребуется не больше пары дней. -- Как ты думаешь, когда надо будет остановиться? -- спрашивает Хэнк. -- А то бревна доберутся до Энди уже в темноте. Лицо Генри покрывается морщинами, и он задумывается. -- Ну-ка, ну-ка... дай-ка подумать. Чтобы им доплыть отсюда до Энди, потребуется добрых часа полтора. Сейчас отлив, и вода в реке поднялась. Ну, предположим, час, что скажешь, Джо Бен? -- Я говорю ему: "Не меньше", -- и он продолжает: -- Так что кончайте за час до сумерек, как раз когда начнется прилив. -- Он разворачивается и направляется к пикапу. -- Я прослежу, чтобы болты добрались до вас как можно быстрее. -- Он берет Ли за рукав и встряхивает его. -- Ты жив, мальчик? Или тебе дать хорошего пинка, чтоб ты пришел в себя? Садись. Поехали. Туда и обратно. Кстати, скажи-ка, Хэнк... -- Старик нацеливает палец на Хэнка. (Пока пикап разворачивается и дает задний ход, Генри опускает стекло и кричит: "Какого черта так получилось, что у вас не хватает болтов? Я что, за всех должен думать? Может, и рассчитывать я все должен?" И они исчезают. С Малышом. Он уезжает, обратно в долину...Пока пикап со все еще орущим стариком удаляется, Джо Бен стоит расплывшись в улыбке. "Крутой филин, а?" -- произносит он и, пританцовывая, устремляется к скале, указанной Генри. Я следую за ним, ориентируясь на писк радио. Как во сне. Никак не могу отвлечься от пикапа и перейти к делу. Итак, мы начинаем...) На Главной улице Генри заходит в магазин скобяных товаров Стоукса за болтами с чекой -- надеясь, вроде как случайно, натолкнуться на старого хрыча. Леланд остается ждать меня в пикапе. Стоукса нет, зато черномазый за прилавком при виде меня чертовски пугается. И когда я прошу у него болты, он даже вздрагивает и начинает извиняться -- что-то вроде: "Мистер Стампер, но мистер Стоукс сказал не обслуживать..." -- так что мне приходится на него наплевать и самостоятельно обслужить себя, пока они еще чего-нибудь новенького не придумали. "Премного благодарен, -- очень вежливо говорю я ему. -- Можешь записать их на счет Стамперов". Я выхожу и снова залезаю в пикап. -- Поехали, сынок. Пока нас не обвинили в воровстве. После нескольких остановок для приобретения разных деталей Генри высаживает меня перед приемной врача, сказав, что сам отправится в "Пенек", чтобы, по его выражению, "с пользой для дела провести время". Я говорю ему, что, если он не успеет вернуться, я буду ждать его в приемной, и подхожу к конторке. Сорокапятилетняя амазонка в белой униформе сообщает мне, что придется подождать, и предлагает сесть, после чего с час пялится на меня из-за журнала, пока я борюсь со сном на пахнущей дезинфекцией кушетке, жалея, что не присоединился к отцу и не пошел туда, где можно провести время с пользой... Закинув Малыша к врачу, я решаю заехать освежиться в "Пенек". Послушать, что новенького. Хотя самым новеньким буду, верно, я сам. Мой приход вызывает некоторую суету, но я говорю себе, что плевать я на них хотел, и направляюсь к бару. Почитывая рекламу всякой ерундистики, которая приколота к дверям, я выпиваю два виски, и только собираюсь заказать себе третье, как в бар вваливается индеанка Дженни, похожая на большую старую корову. Она мигая оглядывается, замечает меня и с горящими глазами подходит: -- Ты! Вы все и вся твоя семья... ты, ты хуже дьявола со своим упрямством! -- Дженни! Ради Бога, не хочешь выпить? Тедди, угости Дженни. -- Я веду себя так же, как и у Стоукса, словно ничего не происходит. Провались я в тартарары, если подам им вид. Может, со слухом у меня и не так хорошо, как раньше, но уж что-что, а вид я делать умею. Дженни берет стакан, который ей налил Тедди, но это ее ничуть не успокаивает. Она высасывает его, не отрывая от меня глаз. Похоже, она что-то затевает. Хотя, с другой стороны, она всегда была ко мне небезразлична. Покончив с виски, она ставит стакан и заявляет: "Как бы там ни было, а закончить вам не удастся. Только не к Дню Благодарения. Этому не бывать". Я только улыбаюсь и пожимаю плечами, словно мне совершенно непонятно, что это она говорит о Дне Благодарения. И все же интересно, что это ее грызет. Может, и ей стало непросто добывать свои жертвы, когда все так обнищали и черномазым уже не хватает на выпивку, чтобы как следует надраться. Может быть. Эти дела на всех повлияли. А у Дженни, верно, уж и штаны вспотели от похоти. Она продолжает пялиться на меня, а потом повторяет, что никому не удастся закончить к Дню Благодарения. Я отвечаю, что, конечно, страшно извиняюсь, но мне совершенно непонятно, к чему она клонит. Она снова берет стакан, опять ставит его на стойку и еще раз повторяет: "Нет, это вам не удастся". На этот раз каким-то странным голосом, и меня это задевает. Достаточно задевает, и я спрашиваю: -- Что это мне не удастся? Я не понимаю, о чем ты. А кроме того, что это мне может помешать? А она говорит: -- Я отомщу тебе, Генри Стампер... Я уже целую неделю колдую с костями летучих мышей... -- Кости летучих мышей мне помешают? Ну вы, индейцы, даете... -- Нет. Не только кости летучих мышей, не только... -- Тогда что же еще? -- спрашиваю я с некоторым трепетом. -- Что же еще участвует в твоих злобных кознях? -- Луна, -- отвечает она, -- луна, -- и направляется в сторону женского туалета, оставляя меня размышлять над этим... Посетители бара разочарованно возвращаются к своим напиткам и беседам; им, понимаешь ли, взбрендило, что Дженни и вправду удастся достать старую черепаху. Но когда она начинает нести свой бред про луну и звезды, они решают, что нет... А забыв о Дженни, они снова принимаются что-то чертить пальцами на запотевших столах, надеясь на какие-нибудь происшествия. И лишь Генри относится к словам Дженни всерьез. "Луна?" Он медленно допивает виски... "Луна, а?" -- нахмурившись, повторяет он. Затем не спеша достает из кармана бумажник. "А что, если?.." Он достает крохотную книжицу из специального отделения бумажника, перелистывает ее и, остановившись на нужной странице, скользит черным сломанным ногтем по колонкам цифр. "Поглядим. Ноябрь. А что, если?.." Потом резко запихивает и бумажник, и книжицу в карман и выходит на улицу. "Господи... а если она не все сказала?" Он мчится к востоку, прочь из города, не тормозя на перекрестках и даже не вспомнив, что обещал заехать за Ли. Подъехав к лесопилке, он сворачивает с шоссе и кричит Энди: -- Как они там? Энди багром отгоняет на место огромное бревно; маленькая моторная лодка, которой он пользуется для отлова бревен, покачивается у входа в запань. -- Очень неплохо! -- кричит он в ответ. -- Около десяти штук. И таких здоровых, что я в жизни не видал больше. -- А как уровень воды? Поднимается, да? -- Есть немного, а что? Не так уж высоко, нам не помешает... -- Но ведь сейчас отлив. А она поднимается. Разве сейчас не отлив? И прежде чем Энди успевает ответить, Генри бросает взгляд на реку: обломки коры и веток продолжают быстро нестись к океану. Слегка смутившись, Энди залезает в лодку и разворачивает ее, чтобы проверить отметку на ближайшей свае и убедиться, что он не ошибся. Нет, все верно. Несмотря на отлив, вода поднимается, и довольно быстро. "Ага, -- произносит он, не оборачиваясь, -- отлив, и одновременно она поднимается. Что из этого следует, дядя Генри? Что означает повышение воды при отливе?" Но старик уже завел пикап и рванул к шоссе. "Луна. Луна, а? Ну что ж, может, и луна. О'кей, луна. Но мы еще посмотрим, кто кого. Я и луну уделаю..." Когда амазонка наконец впускает меня в кабинет, врач даже не соизволяет появиться, несмотря на мое жалостное, истрепанное лихорадкой состояние, и моим лечением занимается сестра. А доброго доктора я увидел лишь после того, как она завершила свои процедуры и провела меня в другой кабинет, где в допотопном вращающемся кресле вздыхала туша, попавшаяся в силки белого халата. -- Леланд Стампер? Я -- доктор Лейтон. У вас есть минутка? Садитесь. -- Похоже, у меня гораздо больше минутки -- я жду, когда за мной заедет отец, но, если вы не возражаете, я предпочитаю постоять. Дань пенициллиновой инъекции. Доктор раздвигает в улыбке свои багровые челюсти и протягивает мне золотой портсигар. -- Куришь? Я беру сигарету и благодарю его. Пока я прикуриваю, он со злодейским видом откидывается на спинку кресла и устремляет на меня такой взгляд, которым деканы обычно одаривают сбившихся с пути второкурсников. Я терпеливо жду, когда он приступит к лекции, удивляясь: неужели ему больше не на что тратить свое драгоценное время, как на юного незнакомца, склонного к адюльтеру? Он глубокомысленно закуривает и тяжело выдыхает дым. Я изо всех сил пытаюсь напустить на себя вид нетерпеливого ожидания, но что-то в манере его поведения, в том, как он держит паузу, обращает мое ожидание в неловкость. Естественно, я полагал, что он призвал меня для того, чтобы передать брату Хэнку очередное послание от возмущенных горожан, как это происходило с каждым доступным Стампером, но вместо этого он вынул сигарету из своего толстого красного рта и сказал: -- Я просто хотел на тебя посмотреть. Потому что твои ягодицы навевают на меня некоторую ностальгию: так уж случилось, что в моей практике твоя задница была одной из первых, которую я извлек при тазовом предлежании. Видишь ли, ты родился, когда я только начал здесь работать. Я сообщил ему, что и этот объект он бы мог лицезреть, если бы несколько минут назад вышел из своего кабинета. -- Ну, задницы не сильно меняются. В отличие от лиц. Кстати, как твоя мама? Мне было очень жаль, когда вы оба уехали отсюда... -- Она умерла, -- вяло ответил я. -- Вы разве не слышали? Уже почти год. Что-нибудь еще? Кресло под ним жалобно скрипнуло -- он наклонился вперед. -- Горько слышать. -- Он стряхнул пепел в корзину под столом. -- Больше ничего. -- Он взглянул в карту, принесенную ему сестрой. -- Просто зайди денька через три. И береги себя. Да, и передай привет Хэнку, когда... -- Беречь себя? -- выпучил я глаза. Жирное лицо на моих глазах преобразилось из тучного доктора в убийцу-профессионала. -- Беречься? -- Да, знаешь, не переутомляйся, сквозняки и так далее, -- добавил он, многозначительно подмигнув мне. И пока я пытался разгадать, насколько много значило это подмигивание, он закашлялся, хмуро взглянул на сигарету и отшвырнул ее в корзинку. -- Да, с ним вполне можно справиться, -- произнес он на бархатных обертонах, -- если только не дать ему застать себя врасплох. -- С кем? -- С гонконгским гриппом, а ты подумал с кем? -- И он невинно взглянул на меня из-под набухших злобой век. И я вдруг понял, что ему известно все -- весь мой план, все подробности грядущего отмщения! Каким-то дьявольским образом у него оказалось досье всех моих поступков и помыслов... -- Может, поболтаем в следующий раз, когда ты зайдешь, а? -- промурлыкал он, как бы намекая. -- А пока, как я уже сказал, побереги себя. Я в ужасе поспешил прочь, преследуемый отзвуком его голоса, как гончей, лающей мне вслед: "Берегись... берегись... берегись..." Что происходит? Я заломил руки. Что могло случиться? Как он узнал? И где мой отец?.. На склоне Хэнк прерывает визг своей пилы и, сдвинув металлический козырек каскетки, смотрит на поджарую фигуру Генри, который спускается по оленьей тропе. (На самом деле не слишком удивляясь тому, что он вернулся. Увидев, как он смотрит на склон и на то, как Джо Бен разгружает нашу экипировку, я был почти уверен в этом. Я даже прикинул, что в городе он немного хлебнет и вернется назад, чтобы показать нам, как делаются дела. Но когда он подходит ближе, я вижу, что он вполне трезв и что на уме у него нечто серьезнее, чем просто болтовня и путанье под ногами. Что-то в его походке и торопливых движениях подсказывало мне, что все не так просто. Какая-то смесь тревоги, радости и возбуждения в том, как он выгибает шею, откидывает назад белую гриву, которая начинает тут же опускаться ему на глаза. Это напоминает мне его былую жестокую взбалмошность, которую я уже бог знает сколько лет не замечал в нем, но я узнаю ее тут же, даже за пятьдесят ярдов я различу ее по походке, несмотря на его загипсованную ногу. Я прекращаю рубить, откладываю пилу, прикуриваю от окурка новую сигарету и смотрю, как он приближается... цепляясь за корни и ягодник, когда ступает на загипсованную ногу, затем выпрямляется и чуть ли не прыгает здоровой ногой вперед, используя больную как шест, и снова выкидывает вперед загипсованную -- без устали, зрелище ужасающее и комичное одновременно. -- Эй, попридержи! -- кричу я ему. -- Треснешь, старый дурень. Потише там! Никто за тобой не гонится. Он не отвечает. Я и не надеялся при такой одышке. Но он не замедляет шага. Где Малыш? Что он сделал с Малышом? -- Ли в пикапе? -- кричу я снова и начинаю двигаться к нему навстречу. -- Или он так чертовски болен, что не мог даже доехать обратно и привезти нам полдюжины болтов? -- Оставил его, -- задыхаясь говорит старик. -- В городе. -- Потом умолкает и не произносит ни слова, пока не добирается до дерева, которое я рубил, и не прислоняется к нему боком. -- О Господи! -- отдувается он. -- О Господи! -- Сначала я даже испугался: глаза у него плыли, лицо побледнело и стало под стать волосам, в глотке хрипело... Он подставил свой розовый старческий рот под дождь, с шумом вдыхая влажный воздух. -- О Боже всемогущий! -- Наконец дыхание у него выравнивается, и он облизывает губы. -- Ого! Быстрее, чем я предполагал! -- Ну знаешь, я уж собрался звать на помощь, -- замечаю я, с одной стороны чувствуя облегчение, а с другой -- злость на то, что так разволновался попусту. -- Какого беса ты несешься по склону как дикий жеребец? Провалиться мне на этом месте, если я потащу тебя наверх к пикапу, когда ты раскроишь себе череп! Да еще с гипсом! -- По румянцу на его щеках я понимаю, что парочку он все же пропустил, но он далеко не пьян. -- Оставил мальчика в городе, -- говорит он, оглядываясь. -- А где Джо Бенджамин? Позови-ка его сюда. -- Он с другой стороны языка. Да что с тобой такое? -- Я чувствую, что целиком на счет виски его состояние отнести нельзя. -- Что там произошло в городе? -- Свистни Джо Бена, -- отвечает он и отходит от дерева, изучающе рассматривая землю. -- Слишком ровная поверхность, -- замечает он, поднимая голову. -- Нехорошо. Слишком тяжело сталкивать этих разбойников. Перейдем туда, за низинку, там круче. Опасно конечно, но у нас нет выбора. Куда, к черту, провалился Джо Бен? Я еще раз свищу. -- А теперь успокойся и объясни мне, что ты так горячишься. -- Подождем, -- все еще тяжело дыша, отвечает он. -- Пока не подойдет Джо Бен. Вот болты. Я спешил. У меня не было времени заехать за мальчиком. О-хо-хо, что-то легкие не того... -- И я вижу, что ничего не остается, как ждать...) Проведя под надзором сестры еще час в благоухающей дезинфекцией приемной, час, полный ужаса и паранойи, делая вид, что я поглощен чтением выпусков "Истинная любовь", я наконец вынужден был признать, что старик не собирается за мной заезжать, а доктору, возможно, не так уж много и известно. С трудом подавив зевок, я поднялся и громко высморкался в такой грязный носовой платок, что амазонка с отвращением отвернулась. -- Можете взять себе салфетку в клозете, -- заметила она, не отрываясь от журнала, -- и выкиньте эту антисанитарную тряпку. Пока я натягивал куртку, дюжина возможных ответов пронеслась у меня в голове, но я был еще так напуган недавним общением с ней и ее шприцем, что предпочел промолчать. Вместо этого я задержался у двери и робко промямлил, что отправляюсь в город. -- Если за мной заедет отец, передайте ему, пожалуйста, что я, вероятно, буду у Гриссома. Я подождал ответа, но, казалось, она не слышала и продолжала сидеть, уткнувшись в книгу. Я стоял, как провинившийся школьник, и наконец она еле слышно прошелестела: "Вы уверены, что снова не потеряете сознания? -- после чего облизнула палец и перевернула страницу. -- И не хлопайте дверью". Сжав зубы, я выматерил ее, шприц, врача и собственного безответственного папу, проклял их всех и поклялся отомстить каждому в свое время... после чего с трусливой осторожностью прикрыл за собой дверь. Выйдя из клиники, я в полной растерянности остановился на залитом лужами тротуаре, не зная, что предпринять. Вероятность застать Вив одну таяла с каждой минутой. Как я доберусь до дому, если за мной не заедет Генри? И тем не менее совершенно неосознанно я выбрал улицу, на которой с наименьшей вероятностью мог его встретить, -- "короткий путь" по старой разбитой улице, шедшей мимо школы... "на случай, если за мной следит доктор". Настороже, мрачно крадучись, я с оглядкой двигался под грохочущим дождем сквозь бесконечные ряды воспоминаний, готовый ко всему, прижав замерзшие и сжатые в кулаки пальцы к бокам, вместо того чтобы опустить их в теплые карманы. Шаткие, скользкие деревянные мостки вели мимо заброшенных рыбацких хижин -- закопченные зловещие строения, залатанные чем попало -- от крышек с табачных банок до расплющенных упаковок "Принца Альберта". Здесь жил "безумный швед" -- людоед, как утверждали мои одноклассники, стрелявшие яблоками по его окнам, -- "боишься, Леланд?"... мимо домика дворника, мимо квадратного кирпичного здания котельной, отапливавшей школу, мимо шершавой стены поленницы дров, которыми топили котельную... и как ни странно, за весь свой длинный путь мне так и не удалось расслабиться. И вдруг все мои ни на чем не основанные опасения рассеялись -- чего бояться? Что за глупость думать, что этому зубастому болвану может быть что-нибудь известно, -- что за дурацкие мысли? Я понял, что стою перед школой, моей древней цитаделью Познания и Правды, перед моим святилищем. Но страх не уступил место покою; пока я шел по дорожке, огибавшей спортивную площадку моего святилища, напряжение мое перешло в уныние и горькие сожаления; я постукивал костяшками пальцев по ограде школы, которой я никогда не принадлежал, двигаясь мимо площадки, залитой полуденными голосами воспоминаний о командах, в которых я никогда не играл. Через решетку я рассмотрел площадку для игры в бейсбол. Там играли "большие ребята", когда я был еще первоклассником, а потом, когда я перешел в четвертый, стала играть "малышня"... "Малышня?" -- как-то спросил Хэнк. "Да, знаешь, тупицы, болваны, которые за всю свою жизнь ни одной книжки не прочитали". Теперь эта древняя теория представилась мне жалкой и неубедительной: большие или малыши, первый класс или четвертый, Леланд, старина, ты бы отдал все на свете, лишь бы присоединиться к этой шумной, беспорядочной толпе. Разве нет? Разве не так? И, глядя сквозь мокрые переплетения проволоки на залитое водой поле, я поймал себя на том, что кисло спрашиваю: "Ребята, а когда я буду играть, когда меня выберут? Все, кроме меня, играют. Давайте выберем меня ради разнообразия". Ребята отступают. И ни один девятилетний демагог, покрытый веснушками и добрым старым американским загаром, не указывает на меня грязным пальцем и не говорит: "Я беру тебя в свою команду". Никто не кричит: "Леланд, ты нам нужен, ты умеешь делать сильный захват!" "Но, ребята, -- упрашиваю я, бубня в вихревое ухо дождя, -- так нечестно. Так нечестно!" Но даже перед лицом этой проверенной временем истины фантомы продолжают отступать: может, это и нечестно -- они не станут спорить, но что касается игрока первой базы, а также второй и третьей, то им нужен парень с холодной головой и отважной душой, а не паршивый придурок, который всякий раз, как мяч летит в его направлении, выбрасывает вперед кулак, чтобы спасти свои очки. "Но, ребята..." Не какой-нибудь вонючий хлюпик, который дрожит, дергается и наконец теряет сознание, приходя в себя через пять минут со спущенными штанами и флакончиком нашатыря под носом, -- а все оттого, что сестра вколола ему в задницу немножко пенициллина. "Постойте, ребята, это был не простой укол. Игла была вот такой длины". Хлюпик говорит: "Такой длины! вот такой! Вы только послушайте его!" "Это правда! Пожалуйста, ребята... может, в дом?" "Дом! Нет, вы послушайте этого маменькиного сынка!" Они скрылись в прошлом, а я тронулся дальше мимо поля, на котором свистел ветер и шипел дождь, сквозь стенку юнцов и основной команды, не подпускавших никаких чужаков. Я повернул к городу, прочь от школы, где я был первым по всем предметам, за исключением больших перемен. Конечно, в какой-то мере мой страх был усмирен видом этого образовательного учреждения -- по крайней мере, я перестал бояться, что на меня вот-вот набросится доктор, как жирный вампир, потому что школа, так же как и церковь, служила мне защитой от этих бесов, -- но теперь на месте этих бесов образовалась ужасающая пустота, огромная зловещая яма. Ни бесов, ни товарищей по команде. Хэнк терпеливо курит, слушая, как к ним приближаются разрозненные звуки маленького транзистора Джо Бена. (Старик стоит прислонившись к стволу и задумчиво шамкает челюстью; седые волосы прилипли к костистому черепу и висят на нем как мокрая паутина. "Там склон круче, -- продолжает бормотать он. -- Гм. Да. Вон там лучше. Там мы можем нарубить половину всего, что нужно. Ага. Могу поспорить..." Я с некоторым благоговением взираю на перемену, происшедшую со старым енотом: такое ощущение, что под снятым гипсом оказался более юный и в то же время более зрелый человек. Я смотрю, как Генри оценивающе разглядывает участок, отмечает деревья, которые мы должны спилить, объясняет, как и в какой последовательности и так далее... и мне кажется, что я встретился с когда-то знакомым, но давно забытым человеком. Это совсем не тот болтливый и дурашливый тип, который в течение последнего полугода с шумом и грохотом носился по дому и всем местным барам. Это и не признанный шут и забияка, как бывало раньше. Нет. До меня постепенно доходит, что это тот самый лесоруб, за которым я следовал двадцать лет тому назад, -- спокойный, упрямый, уверенный в себе, кремень, а не человек, -- который научил меня привязывать трос и крепить оснастку одной рукой, устанавливать шкив и подрубку так, чтобы дерево рухнуло точно туда, куда надо, с точностью до дюйма. Я, не шевелясь, смотрю на старика. Словно боюсь, что могу спугнуть его и фантом исчезнет. И по мере того как Генри говорит -- запинаясь и тем не менее уверенно и решительно, -- я чувствую, что начинаю успокаиваться. Словно после пары кварт пива. Дыхание становится свободным и глубоким, все тело расслабляется, как во сне. Хорошо. До меня доходит, что я впервые за много-много лет -- если не считать прошлой ночи, когда Вив растирала мне спину, -- чувствую себя спокойно. Черт побери: вернулся старый Генри, дай Бог, чтобы он побыл таким, пока я передохну. Поэтому, пока не подходит Джоби, я предпочитаю молчать. Еще некоторое время я позволяю ему давать советы, после чего напоминаю, что мы с Джоби работаем именно на том склоне, который он указал нам утром. -- Помнишь? -- улыбаюсь я ему. -- Ты сказал, прямо под этой губой. -- Верно, верно, -- ничуть не смутившись, отвечает он и продолжает: -- Но я сказал это лишь потому, что здесь безопаснее всего. К тому же это было утром. А теперь у нас нет времени, сейчас больше нет. Она там, внизу, своевольничает, но половину этих разбойников мы успеем повалить. Ну, в общем, я тебе объясню, когда Джо подойдет. А сейчас помолчи и дай мне подумать. Поэтому я умолкаю и даю ему подумать, пытаясь вспомнить, когда это последний раз я был таким послушным...) Покинув школу и спортивную площадку, остаток утра я провожу над отвратительным кофе, который мне подает непреклонный Гриссом, вероятно считающий меня единственным виновником того, что у него плохо идут дела. Все это время я развиваю и совершенствую свою теорию о бесах-товарищах по команде, оттачивая символику, углубляя смысл и расширяя ее настолько, чтобы она могла включить в себя всех мыслимых врагов... Я могу раздвинуть ее далеко за пределы начальной школы. Всю начальную школу я избегал эту площадку, в колледже я предпочитал оставаться в классе, огражденным бастионами книг, и никогда не играл в бейсбол. Ни на первой базе, ни на второй, ни на третьей. И, уж само собой, дома. Надежно защищенный, но бездомный. Бездомный даже в родном городе, лишенный бейсбола, лишенный теплых, ласковых рук в этом мокром мире, лишенный уютного кресла у горящей печки. А теперь, в довершение всего, я был брошен, оставлен в больнице, кинут под безжалостные копыта галопирующей пневмонии моим собственным безжалостным отцом. О папа, папа, где ты?.. -- Вымок насквозь, -- сообщаю я Хэнку. -- При такой погодке надо было взять одежку получше. -- Я снова прислоняю загипсованное бедро к стволу, чтобы снять с него нагрузку, и достаю из кармана маленькую вязаную шапочку. Она, конечно, не спасет мою голову от дождя, но, по крайней мере, будет его впитывать, чтобы он не тек мне в глаза. Джо Бен карабкается по склону почти на четвереньках, напоминая какого-то зверя, выгнанного из-под земли. "В чем дело? В чем дело?" Он переводит взгляд с Хэнка на меня, потом опускается на поваленное дерево и смотрит вниз, куда глядим мы. Он весь прямо сгорает от нетерпения услышать, что происходит, но он знает, что я скажу, когда буду готов, и поэтому не решается спрашивать снова. -- Да, сэр. -- Я натягиваю шапочку и сплевываю. -- Мы должны все завершить, -- говорю я им, -- и завершить сегодня же. -- Вот так. Хэнк и Джо Бен закуривают в ожидании моих объяснений. Я говорю: -- Дело плохо -- полнолуние. Могу поспорить, сегодня на отливе вода должна была спасть на полтора, а то и на два пункта. Здорово понизиться. Когда мы утром уезжали из дома, она должна была опуститься настолько, чтобы на сваях показался ракушечник. При таком отливе. А? И что, видели мы ракушечник? Кто-нибудь смотрел?.. -- Я гляжу прямо на Хэнка. -- Ты утром дома сверял маркер со схемой отливов? -- Он качает головой. Я сплевываю и бросаю на него презрительный взгляд. Джо спрашивает: "А что это значит?" -- А значит это, -- отвечаю я ему, -- что игра окончена, чик-трак, джокер-покер, и выиграют Ивенрайт, Дрэгер и вся эта банда чертовых социалистов -- вот что это значит! Если только мы не поторопимся. Это значит... что где-то в горах идут проливные дожди; так что вода прибывает с такой скоростью, как никто и не ожидал. Похоже, нас ждет сукин потоп! Возможно, еще не сегодня, нет, вряд ли сегодня. Если, конечно, она не разбушуется. Но завтра или послезавтра никто уже не сможет сплавлять плоты -- ни мы, ни "ВП". Так что все надо успеть, пока она не вздыбилась. Так. Скажем, сейчас около половины одиннадцатого. Значит, одиннадцать, двенадцать, час, два... скажем, мы сносим за час по два сукина сына, сталкиваем два этих... -- Я бросаю взгляд на соседнюю елку -- хороша стерва. Как в старое время. -- Семнадцать квадратных футов умножить на два, умножить -- сколько я сказал? -- на пять часов работы? -- умножить на пять часов, ну, скажем, шесть часов; Энди можем попросить всю ночь подежурить с прожектором на лесопилке, чтобы повылавливать отставшие... да, сделаем. Значит, так. Полных шесть часов хорошей работы, и если ничего не помешает, мы... дай-ка подумать... гм... Старик говорит и говорит -- временами высовывая коричневый кончик языка и облизываясь, иногда умолкая, чтобы сплюнуть, -- и говорит скорее для себя самого, чем для других. Хэнк докуривает сигарету и прикуривает следующую, кивая время от времени (намеренный предоставить старику руководить делом. Именно так, если уж начистоту. Генри прыгает с одной мысли на другую. Сообщив мне и Джо обо всех своих сомнениях и подстерегающих нас опасностях, он завершает, как я и предполагал: -- Да, сэр, сделаем. И даже про запас, если будем держать хвосты пистолетом. Тогда завтра наймем буксир и отгоним плоты к "Ваконде Пасифик", и чем быстрей, тем лучше. Нечего ждать Дня Благодарения. Сбыть с рук, пока не растеряли. Ну... дело круто, но мы сдюжим. -- Само собой! -- говорит Джо. -- О да! -- Такие дела вполне в духе Джо. -- Ну?.. -- спрашивает старик, глядя прямо перед собой. -- Что скажете? Я чувствую, что он ждет моего ответа. -- Круто, -- говорю я. -- Я имею в виду отогнать плоты по такой высокой воде... Учитывая, что Орланд, Лейтон и прочие откололись. -- Я знаю, что будет круто, черт побери! Я не об этом спрашивал... -- Эй! -- щелкает пальцами Джо. -- Я знаю: можно будет договориться, чтобы "Ваконда Пасифик" прислала нам немного своих рабочих! -- Он страшно возбужден. -- Понимаете, они должны будут нам помочь, понимаете? Не захотят же они терять всю свою зимнюю работу на лесопилке. Буксир мамы Ольсон и несколько из "Ваконда Пасифик" -- и мы, будьте любезны, снова у Христа за пазухой, в тепленьких его ладошках. -- Об этом будем думать, когда придет время. -- Старик отталкивается от ствола. -- Сейчас главное, сможем ли мы все сегодня сделать? Мы -- втроем? -- Конечно! Конечно сможем, ничего особенного... -- Я тебя спрашивал, Хэнк... Я знаю, что меня. Сощурившись, я смотрю сквозь голубую струйку дыма на папоротники, гаультерию и ежевику, мимо толстых, черных стройных стволов этих деревьев на реку и спрашиваю себя: "Можем или не можем?" Но я не знаю, я просто не знаю. Он сказал: втроем. То есть вдвоем и один старик. Два вымотанных мужика и один старый калека. "Безумие", -- говорю я себе, и я знаю, что должен ответить ему: "Нет, слишком опасно, к черту, забудем..." Но в этот момент он почему-то перестает казаться мне старым калекой. И я стою рядом уже не с замшелым и одичавшим безумцем, а с молодым и ярым парнем, только-только вышедшим из прошлого, готовым поплевать на ладони и начать сызнова. Я смотрю на него и жду. Что я могу ему ответить? Если он говорит "сдюжим", -- ладно, может, ему виднее, пусть руководит. "Я тебя спрашиваю, мальчик..." Потому что если я что и понимаю, так это то, что удержать этого старого рубаку можно только дубиной и тросом, поэтому я говорю -- "ладно". "Ладно, Генри, давай попробуем". Ты, вероятно, знаешь о лесоповале больше, чем я и Джо, вместе взятые. Так что ладно, давай валяй. Направляй. Я у стал от ответственности. Мне есть о чем подумать. Бери на себя. А я... я буду только подчиняться. Вот это мне нравится. Я устал, но буду работать. Если ты берешь на себя. Если ты будешь мне указывать и направлять, -- отлично, тогда все тип-топ...) После того как Гриссом осмеливается попросить меня уплатить за журнал, на который я разлил кофе, я решаю пойти хандрить в другое место. Я пересекаю улицу и вхожу в кафе "Морской бриз" -- апофеоз порционной Америки: две официантки в обвисших форменных платьях болтают у кассы; следы помады на кофейных чашках; пластиковые миски с пончиками; на стене, над рекламой кока-колы, календарь... идеальное место для человека, намеренного созерцать собственную природу. Я вскарабкался на обитую кожей табуретку, заказал кофе и взялся за бесплатные пончики. Одна из официанток, та, что пониже, принесла мой заказ, взяла деньги, дала сдачи и вернулась к кассе, скрасить одиночество своей скучающей товарке... так по-настоящему и не обратив на меня внимания. Я поедал пончики и орошал свои тревоги свежим кофе, пытаясь не загадывать наперед и не задавать себе вопроса: "Чего я жду?" Тем более что последний тут же порождал бессмысленную погребальную песнь. Древний холодильник возносил свои жалобы в битком набитой кухне, а порционное блюдо отсчитывало время в прохладных секундах и черствых минутах... Дождь на склонах холма усилился. Мужчины принялись за работу. Хэнк рвал стартер пилы, недоумевая, почему по сравнению с весом его собственных рук она кажется легкой как перышко. Генри мерил шагами стволы, выбирая направление, в котором их надо валить, и проклинал себя за то, что не захватил пластикатовый мешок или что-нибудь еще, чтобы обмотать загипсованную ногу -- она вся пропиталась водой и весила уже неизвестно сколько. Джо Бен поскакал вниз, к своему бревну, с которым он возился до того, как его отвлек свист Хэнка. Грязь, облепившая его ботинки, с каждым шагом отваливалась, и ему казалось, что он чуть ли не взлетает. Он вообще чувствовал себя живее и бодрее, чем обычно. Все шло отлично. Что-то тревожило его утром -- он даже не мог вспомнить, что именно, -- но теперь все шло так, как ему хотелось: драматическое появление старины Генри, сообщение о поднимающемся уровне воды, лаконичное обсуждение ситуации и это чувство, словно слушаешь духовой оркестр, -- оно забрезжило еще во время разговора: разобьемся в лепешку, но мы должны это сделать, мы должны, черт побери! Да, парень! Трубный глас университетского идеализма и решительности -- то, что он любил больше всего на свете: разобьемся в лепешку, но должны, должны, должны! -- снова и снова повторялось у него в голове, пока постепенно слова не изменили свое звучание и не превратились в "сделаем, сделаем, сделаем!" -- и когда я оперся о бревно, чтобы перепрыгнуть через него, то почувствовал, что сейчас просто улечу, если не схвачусь за что-нибудь, -- ведь оно уже было готово, совсем готово, когда свистнул Хэнк, -- только толкнуть пару раз, чтобы оно перевалило через валун. Сейчас поглядим... Джо обошел дерево и взглянул на рычаг. Домкрат был поднят на максимальную высоту, с одной стороны упираясь в валун, с другой стороны глубоко войдя в кору дерева. Если начать его опускать, бревно подастся на несколько дюймов, пока он не укрепит домкрат за другой валун. "К черту!" -- произнес он, рассмеявшись вслух, и добавил про себя: "Не уступлю ни дюйма!" Он взгромоздил свое аккуратное тельце поверх рычага, упершись плечами в валун, а ногами в дерево. "Сейчас я т-т-тебя, да будешь ты смыто а-а-а-а! в море! да!" Бревно перевалило через валун, набирая скорость, наскочило на пень, снесло его и стрелой скользнуло с холма, приземлившись в полуярде от реки. Отличная работа! "Эге-гей! -- закричал Джо Хэнку и Генри, которые наблюдали за ним сверху. -- Видали? Без проблем. Может, ребята, помочь и ваше столкнуть?" Взяв домкрат под мышку и посмеиваясь, он заскользил вниз. Маленький транзистор, потрескивая, подпрыгивал у него на груди: Знаю о твоей любви, Будем счастливы мы, Нам никто не нужен, Только мы одни... Все тип-топ -- сейчас я подведу рычаг под бревно, а потом начну вывинчивать его плечо. Винт рычага медленно впивается в сочную кору дерева, которая трещит и шипит, по мере того как он уходит в нее все глубже и глубже. Наконец бревно сдвигается на несколько футов, замирает, а затем, сметая заросли папоротника и ежевики, несется к реке. "Да, сэр, видите, все отлично!" Он поднимает домкрат, перекидывает его через плечо и, фыркая и смеясь, на четвереньках ползет в гору, как паук, спасающийся от наводнения. Когда он добирается до дерева Хэнка, лицо его красно и покрыто царапинами. "Хэнкус, ты что, до сих пор не спилил эту хреновину? Генри, похоже, после того как мы сделаем свою долю, нам придется помогать этому бездельнику!" Он перескакивает через дерево с такой легкостью, словно грязь, налипшая на его ботинки, обратилась в крылья: можете сомневаться в глубине души сколько угодно, но он сделает, черт побери, он добьется своего!.. Индеанка Дженни что-то бормочет про себя, сидя в своей лачуге над астрологической картой, покрытой таинственными пересекающимися кольцами. Ли потягивает кофе в "Морском бризе>>. Дома Вив заканчивает мыть посуду и прикидывает, чем бы заняться дальше. С тех пор как Джэн с ребятишками перебралась в новый дом, дел стало совсем мало. Хорошо жить самому по себе. С Джэн и ребятами было весело, и теперь я буду скучать по ним, но все-таки лучше жить одной. Господи, о Господи, до чего же здесь тихо... Остановиться в середине большой гостиной и смотреть на реку -- краснеть, смущаться, волноваться... словно что-то должно произойти. Как будто вот-вот кто-нибудь из детей должен заплакать. Я знаю, как прийти в себя, -- пойти нырнуть в горячую ванну. Боже, как здесь покойно и тихо. Хэнк вытирает нос мокрым обшлагом свитера, выбившегося из-под пончо, хватает пилу и снова вонзает в ствол дерева -- работа, простой физический труд несет ему облегчение, словно теплая влага омывая все его тело... (Похоже на сон, что-то вроде этого. Даже лучше. Мне всегда нравилось так работать. Я готов так пахать вею свою жизнь с восьми до пяти, только чтобы мне говорили, что делать и где. Ну если это, конечно, будут разумные указания. Да, я мог бы...) Все шло хорошо. Деревья падали удачно, ветер стих. Генри помогал, как мог: подсчитывал бревна, выбирал деревья, полагаясь на свой опыт, а не на физическую силу, которой, как он и сам знал, осталось немного... Даже если в человеке ничего не осталось, кроме сноровки, он может протянуть на соплях, даже если у него подгибаются ноги и трясутся руки, если у него ничего не осталось, кроме навыка работы, он еще челов