Виктор Колупаев. Зачем жил человек?
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Весна света".
OCR & spellcheck by HarryFan, 21 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
1
Владимир Чесноков заглядывал то в одну, то в другую дверь, не зная, к
кому обратиться, и не решаясь задать вопрос. Сотрудники молодежной газеты
"Утренние зори" деловито сновали мимо него по коридору. К обеду его фигура
уже примелькалась и ответственный секретарь бросил на ходу:
- Хлесткий заголовок для статьи о пионерлагерях! А?
- У меня стихотворение, - ответил Чесноков.
- Чтоб нестандартно и в самую суть. А? - остановился секретарь.
- Стихотворение... вот... - Чесноков бережно вытащил из внутреннего
кармана пиджака лист бумаги и начал разворачивать его.
- А, - досадно сморщился секретарь. - Стихи, стихи! Прозы сейчас пишут
мало. - И он неопределенно махнул рукой куда-то в конец коридора.
Чесноков потоптался еще немного и уже собрался плюнуть на все и уйти,
но в это время в коридоре снова появился секретарь.
- Ну что у вас с вашим стихотворением? Что Пионов сказал?
- Ничего.
- Он всегда так. Не унывайте.
- Я его даже и не видел еще.
- Правильно. Он сейчас в командировке. Вся поэзия в командировках.
Большое стихотворение?
Чесноков не успел ответить. Ответственный секретарь взял его под руку,
подвел к дверям с надписью "Редактор" и, втолкнув в комнату, крикнул:
- Тимофей Федорович, это мой знакомый! Борис!
Чесноков оказался посреди комнаты. Смущение его достигло предела.
Тимофей Федорович, сорокалетний мужчина, уже страдающий одышкой и
давным-давно забывший, чем интересуется юность, сидел за столом и писал
заявление о переводе его на другую работу. Он уже давно чувствовал, что
перестал понимать молодых сотрудников своей газеты, ходивших с модными
бородками и в ярких свитерах даже в жару. Да и его, он это знал, не всегда
понимали. В сорок лет руководить молодежной газетой...
- Ну что там у вас; Борис? - спросил он.
- Стихотворение... Владимир я.
- Отлично. Покажите.
Чесноков протянул ему дрожащей рукой лист бумаги. Редактор на несколько
секунд углубился в чтение, а потом спросил:
- Что вы этим хотели сказать?
- ?
- Ну, в чем идея, мысль стихотворения?
- Шел молодой человек, - начал Чесноков, стараясь говорить бодро и
непринужденно, - по улице... увидел девушку. И ему стало очень хорошо.
- А что было потом?
- Не знаю... Просто ему стало хорошо.
- Они так и не поженились?
- Нет. Он ее больше не встречал никогда.
- Откуда вы знаете?
- Я видел это собственными глазами.
- Хорошо. Просто прекрасно... И что же вы хотите? Опубликовать в нашей
газете?
- Я просто пришел. Кому-то все равно надо показать.
- А вы что, намерены этим заняться всерьез? Посвятить всю свою жизнь.
Или просто так?
- Я бы хотел серьезно, - отважно ответил Чесноков.
- Молодец! - Редактор даже вышел из-за стола и похлопал начинающего
поэта по плечу. - Если бы вы написали это просто так, мы бы напечатали
недельки через две-три. А если вы серьезно, то придется еще поработать.
Серьезно всегда труднее, чем просто так.
Через двадцать минут Чесноков вышел из редакции радостный и
улыбающийся. Стихотворение, конечно, не приняли, но сколько он услышал
полезного, сколько интересных тем подсказал ему редактор! А в будущем,
если его стихи окажутся свежими и оригинальными, то даже напечатают.
Честное слово, напечатают!
Чесноков прибежал к себе в квартирку на пятом этаже, с шумом распахнул
дверь, поцеловал Анечку, свою жену, бросился на диван, крикнул:
- Работать и еще раз работать! - и начал подробно рассказывать.
Анечка присела на край дивана, широко раскрыла свои голубые глаза и,
охая и ахая в особенно страшных местах повествования, прижимала кулачки к
груди. Так внимательно и не перебивая выслушала она Володеньку.
А когда он закончил свой рассказ, сказала:
- Володька! А ведь ты в душе и так поэт. Я это знаю.
Владимир смутился и начал было возражать, но Аня перебила его:
- Неужели ты станешь настоящим, общепризнанным поэтом?
Чесноков вздохнул и сурово произнес:
- Все зависит только от нас.
Анечка утвердительно кивнула головой.
2
Чесноков работал старшим инженером на радиозаводе. Анечка готовила
торты на кондитерской фабрике. Оба любили литературу, разбирались в поэзии
и значительную часть денег тратили на приобретение книг, чем вызывали
недоумение, а иногда и смех у соседа по лестничной площадке Вениамина
Кондратюка, весь бюджет которого был подчинен одной цели: приобретению
мотороллера - мотоцикла - мотоцикла с коляской - "Запорожца" - "Москвича"
и т.д.
Чесноков на три месяца был освобожден от мытья полов в квартире. Писать
так писать!
Они приходили с работы почти одновременно, разогревали вчерашний борщ
или суп с лапшой, наскоро перекусывали. Владимир выкладывал на стол лист
чистой бумаги, шариковую авторучку и начинал расхаживать из угла в угол.
Анечка занималась домашними делами, которые никогда не переделаешь,
сколько ни старайся.
Начало каждого такого вечера пропадало для Чеснокова зря. Он ничего не
мог написать. В голову лезла всякая ерунда, которая отлично рифмовалась,
но в ней не было ни крупицы чувства. Плоское, ремесленное, как по заказу
для ширпотреба.
- Вовка, перестань мучиться, - говорила обычно Анечка, вытирая мокрые
руки передником и бросая свою работу. Она брала его за шею своими
маленькими крепкими руками и заглядывала ему в глаза. И ее глаза были
крохотным, но интересным, ласковым миром. Маленькой вселенной.
- Ну, отпусти меня, - говорила она.
- Подожди, - отвечал он. - Я еще не все прочитал.
- Что там можно прочесть?
- Все. Там все мои стихи.
Она прижималась к его груди и слушала, как бьется сердце, восторженное
и одержимое.
Потом они садились на диван или прямо на пол, и она о чем-нибудь его
спрашивала, а он отвечал. Или он спрашивал, а она отвечала. Они
вспоминали: "А помнишь...", мечтали: "Вот будет здорово...", спорили:
"Володька, ты не прав"; решали тысячи проблем и создавали тысячи новых. В
голове у Чеснокова рождались музыка и стихи. Стихи у него всегда были
связаны с музыкой. Анечка замолкала, чувствуя, что с ним происходит что-то
странное. Может быть, это состояние странности она и любила в нем больше
всего. Он и сейчас был таким же, как в день их знакомства. И она хотела,
чтобы он был таким всегда - близким, родным и странным.
- Прочти, - просила она шепотом.
Он начинал говорить. И она переносилась в странный, необычный и в то же
время удивительно знакомый мир.
В нем были друзья, знакомые, старый сибирский город, ветер морей,
россыпи звезд, молоденькие деревца и крики ребятишек за окном. Все было
так, как она привыкла видеть каждый день, и только какой-то сдвиг его
настроения делал все свежим, удивительно неожиданным. Мир раскрывался под
каким-то новым углом зрения. Может быть, это было вдохновение? Или талант?
В его мире плакали и смеялись, радовались и печалились, любили и
ненавидели. Но все в нем было честным, странным и необыкновенным. И если в
его стихи иногда врывался крик боли и отчаяния при виде уродства
человеческих отношений, то он звучал диссонансом. Очень странным
диссонансом, без которого вся музыка поэзии превращалась в изящную
пошлость.
Перо и бумага ненужными валялись на столе.
- Кажется, начинается сплошная ерунда, - говорил он, и они шли гулять в
Университетскую рощу или Лагерный сад, если погода была хорошая, или,
раскрыв дверь на балкон, слушали шум дождя. И молчали.
Сколько можно сказать друг другу таким молчанием!
Иногда он сам записывал свои стихи, иногда это делала Аня.
Случалось, что у него "заклинивало" и стихи не писались. Тогда они шли
к кому-нибудь в гости или приглашали к себе.
3
Сосед по площадке купил мотороллер, Чесноков помогал грузить его на
машину, втаскивать в гараж, и вместе с женой был приглашен на "обмыв"
покупки.
Собралось человек восемь, все заядлые мотоциклисты и автомобилисты.
Разговор, естественно, вертелся вокруг автомобильной темы. Кондратюка
поздравляли, пили за колеса, за руль, за запчасти. Советы сыпались со всех
сторон. Вениамин Кондратюк сиял. Его жена незаметно сновала из комнаты в
кухню, таская тарелки и стаканы.
Вначале Чесноков чувствовал себя неуютно, но потом постепенно освоился.
Кондратюк то и дело бегал в гараж посмотреть, не сперли ли мотороллер.
Мотороллер никто не спер. Кондратюк показывал всем ключ зажигания и
старательно окунал его в стакан с водкой.
- А почему бы и вам не купить мотороллер? - спросил он Чеснокова.
- Действительно, почему? - зашумели вокруг. - Красота! В лес, на базар
за картошкой. Быстро.
- Мы как-то не думали об этом, - сказал Чесноков.
- Да у нас и денег-то нет, - сказала Анечка.
- Ага! Денег у них нет! На книги, на барахло - есть. А на мотороллер -
нет!
- Книги не барахло, - сказал Чесноков.
- Ну зачем вам столько книг?
- А зачем тебе мотороллер?
- Да хотя бы в лес съездить. В автобусе не надо толкаться. Захотел -
съездил. В любой момент.
- Так же и книги. Захотел - взял с полки и прочитал.
- Ну прочитал раз, и хватит. Да и в библиотеке можно взять.
- Можно ездить на такси. К чему мотороллер?
Кондратюк даже опешил:
- На мотороллере я буду ездить! Он окупается! А у вас эта макулатура
стоит без пользы! Зачем?
- Это не макулатура. Это люди, друзья. Верные - и на всю жизнь.
- Врете вы! Интеллектуалами хотите казаться! Чтобы зашли к вам в
квартиру и первым делом увидели полки с книгами. Вот, дескать, умные люди
живут. Сервант с посудой в угол, значит, а книги на видное место... Знайте
все, что мы выше соседа! Он купил мотороллер, а книг не покупает! Писаки
гонорары задарма получают! Землю бы всех копать заставить!
- Это ты переборщил, - начали успокаивать Кондратюка.
- Подумаешь! - орал хозяин. - Я тоже книжный шкаф заведу!
- Кур заводят, - сказал Чесноков.
- Вот мотоцикл куплю, а потом книг полный шкаф наставлю, чтобы все
знали, что я тоже не дурак.
- Ну нет! - заорал Чесноков и даже ударил кулаком по столу. - Я тебе не
дам книги покупать. Не позволю! Там люди, мысли. И чтобы они в твой
шкаф-гроб? Да они там зачахнут, с ума сойдут, умрут. Не позволю!
- Пойдем домой, Володя, - сказала Анечка.
Анечка тянула Чеснокова за рукав. Кондратюка держали за пиджак, он все
время порывался броситься врукопашную.
Чесноков проснулся на другой день с пакостным привкусом во рту. Голова
хоть, слава богу, не болела. Анечка только сказала:
- Как ты мог затеять с ним этот разговор?
- Разве я начал? - оправдывался Чесноков.
На площадке он встретился с Кондратюком. Было как-то неловко за
вчерашнее, и он спросил:
- Э-э, Вениамин, как у тебя мотороллер?
- Спасибо, ничего, - ответил Кондратюк. Он тоже не совсем уверенно
чувствовал себя после вчерашнего разговора. - А ты, Владимир, дал бы мне
что-нибудь почитать. А? Чтоб за душу взяло!
- Такого у меня нет, да и вряд ли где найдется, - ответил Чесноков, но
Кондратюк не понял иронии.
- Ну что-нибудь там современное. Что в этом году на соискание
Государственной премии выдвинуто?
Они прикурили от одной спички и вместе вышли из подъезда. Работали они
на одном заводе, в одном отделе.
С неделю Чесноков просил Анечку даже не упоминать о стихах и литературе
вообще.
Потом отошел.
4
Через три месяца было готово около тридцати стихотворений. Чесноков
отдал их перепечатать машинистке, работавшей на дому. При этом он страшно
волновался, назвался чужим именем. Конфузился. И когда наконец все было
отпечатано, облегченно вздохнул. Однажды в пятницу, после работы, он надел
белоснежную рубашку, черный костюм, нацепил синтетический галстук,
поцеловал Анечку и направился в редакцию.
Особенно не размышляя, он пошел прямо к редактору. Но редактор был не в
духе. Его никак не освобождали от работы в молодежной газете. Про
единственный визит Чеснокова он, конечно, забыл и теперь взвинченно и
недружелюбно попросил его выйти вон. Чесноков, ничего толком не понимая, -
ведь его же просили прийти через три месяца! - выскочил в коридор и,
собравшись с мыслями, решил все бросить и идти домой. Редактору, который,
в общем-то, был хорошим и добрым человеком, стало стыдно оттого, что он ни
с того ни с сего наорал на незнакомого человека. И через несколько секунд
он тоже был в коридоре. Чесноков еще не ушел. Редактор облегченно
вздохнул:
- Молодой человек, что, собственно, у вас?
Чесноков вкратце напомнил о своем первом визите и, смущаясь, достал
пачку листов. Редактор повел его в отдел поэзии к Пионову. Там они мирно
побеседовали. Чесноков оставил свои стихи. Пионов мельком взглянул на них
и сказал:
- А тут что-то есть... - и записал телефон и адрес Чеснокова, обещая
позвонить на будущей неделе.
Прошло четыре дня, и Пионов действительно позвонил. Он просил Чеснокова
немедленно прийти в редакцию. Дело очень важное и срочное.
Чесноков отпросился с работы и кинулся в редакцию. Если они решили
отказать, то незачем было бы и вызывать его, думал он. Наверное,
напечатают.
Из проходной завода он выскочил радостный и чуть ли не пел во весь
голос, но, подходя к редакции, сник и начал волноваться.
Пионов встретил его довольно дружелюбно, усадил в кресло, предложил
сигарету и несколько минут молча рассматривал Чеснокова, делая вид, что
роется в бумагах на столе.
Молчал и Чесноков.
- Я прочел ваши стихи, - сказал наконец Пионов. - И нисколько не
преувеличу, если скажу, что написаны они здорово.
У Чеснокова почему-то упало сердце.
- Я сам поэт, - продолжал Пионов. - Скоро в Западно-Сибирском
издательстве выйдет мой сборничек. Я знаю, что говорю. Написано у вас
талантливо. Когда вы их написали?
- С июня по август, - внутренне холодея, ответил Чесноков. Что-то в
голосе Пионова говорило ему, что со стихами дело дрянь. Не напечатают. Ни
при каких условиях не напечатают. - Три месяца. Недели две как закончил.
- А как бы вы назвали весь цикл, если бы это понадобилось?
В небольшой комнате клубами висел дым. Кто-то пытался знаками вызвать
Пионова в коридор, но тот только крикнул: "Закройте дверь! Я занят, не
видите, что ли?"
- Я назвал бы его "Удивление".
- Странно, - прошептал Пионов. - Очень странно.
- А что случилось? - спросил Чесноков.
- Вы никому не показывали свои стихи? - не отвечая на вопрос, в свою
очередь, спросил Пионов. - Друзьям? Знакомым?
- Нет. Мне и в голову не приходило.
- Странно. А слышать или видеть их раньше у кого-нибудь... Впрочем,
расскажу все. Меня, как я уже говорил, взволновали ваши стихи. Я сделал
подборку. У нас есть такая рубрика - "Молодые голоса". Тимофей Федорович
тоже одобрил. И тут к нам зашел Серегин. Знаете такого поэта? Нашего
сибирского?
- Знаю, - кивнул головой Чесноков. - Читал.
- Он у нас бывает часто. Читает все, что мы готовим в набор. Правит
иногда. Он прочитал ваши стихи и сказал... что это его стихи... Вот так.
- Как его? - одними губами спросил Чесноков.
- Он будет здесь с минуты на минуту. Я пригласил его. Понимаете,
редакция должна разобраться. Мы не имеем права попадать в глупое
положение.
- Это мои стихи, - прошептал Чесноков.
- И поэт-то он так себе, бездарность, - словно не слыша Чеснокова,
сказал Пионов. - А вот, поди ж ты, выпустил уже четыре книжки. Все серость
невероятная. А тут сразу такой фейерверк... Он уже отослал рукопись в
издательство. И там ее приняли. И название то же - "Удивление". Понимаете,
какая петрушка получается?
Пионов встал из-за стола и принялся расхаживать по комнате, постукивая
кулаком в раскрытую ладонь и что-то рассеянно напевая.
- Насколько я понимаю, - сказал вдруг осевшим голосом Чесноков, - меня
обвиняют в воровстве...
- Что вы, что вы! - заволновался Пионов. - Я никого не обвиняю.
Редакция просто должна разобраться. И кроме того... Серегин уже признанный
поэт. У него летом, по его словам, был приступ вдохновения.
- Это мои стихи, - твердо сказал Чесноков.
Дверь отворилась, и в комнату уверенно, как в собственную квартиру,
вошел человек средних лет с портфелем.
- Привет, Гриша, - привычно приветствовал он Пионова. - Сергей Серегин,
- протянул он руку Чеснокову. Тот неуклюже поднялся, держась одной рукой
за спинку стула.
- Чесноков.
- Вот как! Лю-бо-пыт-но!
На протяжении последующих пятнадцати минут Чесноков молчал. Говорил
Серегин. Он бросил на стол кипу листов, исписанных чернилами и
отпечатанных на машинке, и начал подробно рассказывать о том, как на него
после полугодового перерыва снизошло вдохновение, как им овладела радость
поэтических открытий, уверенность, что он оставит важную веху в поэзии.
- Вот, все тут. Адский труд, бессонные ночи, тонны бумаги. На каждом
листе дата. Можно проследить, как рождались эти стихи. К счастью, я не
уничтожаю черновиков. Вот доказательства, что это все мое. В издательстве
почти приняли. Скоро договор... И в Союз писателей не сегодня-завтра
примут. А у вас, у вас есть черновики с датами?
- Черновики у Анечки, - сказал Чесноков.
- У Анечкина? - насторожился Серегин. - Не знаю такого.
- У Анечки! - заорал Чесноков. - У моей жены! В голове! Понимаете!
- Так, так, так. Понимаю, - радостно проговорил Серегин. - Значит,
черновиков нет? И что же вас заставило...
- Во всяком случае не веха...
- Какая веха?
- Важная веха в поэзии. Вы же сами это сказали. Я писал, потому что не
мог не писать.
В комнату вошел редактор и скромненько устроился в углу на трехногом
стуле.
- Что же делать? - с нескрываемым отчаянием в голосе спросил Пионов.
- Во всяком случае, в газете ничего не помещать, - подсказал Серегин.
- Это и так ясно, - буркнул Пионов. - Дальше что?
- Плагиат! Я этого так не оставлю. Я судиться буду!
- А вы будете отстаивать свои права? - спросил Пионов у Чеснокова.
- Судиться, что ли? - ответил Чесноков. - Вряд ли. Ведь у меня нет
черновиков.
"Эх, бедняга, - подумал редактор. - Не в черновиках дело. В человеке".
- Я вам заявляю со всей ответственностью! - неизвестно к кому
обращаясь, кричал Серегин.
Чесноков неуклюже встал, пробормотал: "До свиданья!" - и пошел к
выходу.
- Вы уходите?! - крикнул ему Пионов. - Приносите еще что-нибудь. Можно
и по одному стихотворению.
- Я застолбил этот участок поэзии и никому не позволю! - все еще кричал
Серегин.
"О-хо-хо, - подумал главный редактор. - Не в поэзии, а под солнышком,
чтоб теплее и сытнее, ты хочешь застолбить участок. И не попрешь тебя. По
судам затаскаешь!"
- Вы заходите, Владимир, - еще раз крикнул Пионов.
Чесноков осторожно прикрыл дверь и, сгорбившись, вышел на улицу.
5
Моросил дождь. Сентябрь. Пакостно на душе.
Чесноков побродил по Университетской роще, стараясь ни о чем не думать.
Небо вскоре прояснилось. В сентябре дожди еще не идут неделями.
Когда он открыл дверь квартиры, Анечка была уже дома. И как он ни
старался казаться спокойным, она сразу же заметила, что произошло что-то
нехорошее. Она умоляюще взглянула на него, но он только покачал головой, и
тогда она не стала его ни о чем спрашивать. Он сам подошел к ней, погладил
волосы, приподнял ее голову за подбородок, грустно улыбнулся и все
рассказал. Она ни разу не перебила его, только глаза ее то расширялись, то
сужались.
- Но ведь ты же не думаешь, что он каким-то образом присвоил твои
стихи? - спросила она, когда он закончил. И голос ее был чуть-чуть
испуганным.
- Конечно, нет, Анечка, - ответил он. - Это просто нелепое совпадение.
Грустно.
И тогда она заплакала, а он не просил ее успокоиться - знал, что этого
нельзя делать.
В дверь позвонили. Это оказался сосед Кондратюк.
- Мне бы рублишко разменять, - сказал он.
- Проходи, - предложил Чесноков.
Кондратюк прошел в комнату, увидел заплаканное лицо Ани и спросил:
- Что у вас тут происходит? Похороны, что ли?
Чесноков не умел лгать и в двух словах рассказал соседу о случившемся.
- О, да ты, оказывается, в поэты метишь!
- Никуда я не мечу, - ответил Чесноков.
- Не скромничай, не скромничай. При, если есть возможность. Там платят
здорово. Вот поэтому туда все и лезут.
- Не все.
- Все, все. А вакансий мало. Вот и тащат друг у друга, кто стих, а кто
и роман. И у тебя сперли. Судись, мой тебе совет. Может, что и возьмешь. А
лучше купи мотороллер. Колеса, они, знаешь, всегда себя оправдают. Я уже
рублей на двести малины, смородины и прочей дребедени навозил.
- Продаешь, что ли?
- Не-ет! Возни много. Увидят свои сотрудники со стаканом на базаре,
засмеют. Я люблю, чтобы все было спокойно, тихо. Жена на зиму варит. С
братом мы: он - сахар, а я - ягоду. Колеса - это вещь. Бери зимой в
кредит. За лето оправдаешь. Дело надежное.
- Вениамин, у тебя, кажется, мотороллер спереть кто-то хочет. Слышишь,
заводят?
Кондратюк прислушался, вытянул шею, опрометью бросился к двери, забыв
разменять рубль.
- Володя, ты есть хочешь? - спросила Аня.
- Как зверь, - ответил Чесноков. - Сто лет не ел. - И он засмеялся.
Аня подозрительно посмотрела на него и тоже засмеялась.
- Тогда садись.
Она загремела тарелками. В дверь снова позвонили. Это опять оказался
Кондратюк.
- Целый, - сказал он, ухмыляясь, - у меня не сопрут. У меня запоры,
знаешь, какие?!
Он вдруг недоуменно пожал плечами и спросил:
- У вас что, свадьба уже или именины? Чего смеетесь?
- Есть хочу, Вениамин, - сказал Чесноков. - Ты знаешь, так есть хочу,
терпенья нет.
- А-а-а! - недоверчиво протянул Кондратюк. - Тогда понятно. Ну а как с
рублишком-то?
Кондратюк ушел довольный. Рубль разменял. Мотороллер цел. Что еще надо?
- Володя, - сказала Аня, когда они ложились спать, - я ведь знаю, ты
еще много напишешь.
- Много, очень много, - ответил тот.
И все же после этого случая Чесноков как-то сник. Все-таки было очень
неприятно. Дело даже не в том, что скоро выйдет его сборник под чужой
фамилией, и уж, конечно, не в том, что кто-то другой получит за него
гонорар. Просто Серегин не мог написать такие стихи. Чесноков это
чувствовал. Одно дело писать стихи, чтобы глаза любимой женщины
превращались в _радостное удивление_, другое - чтобы застолбить и оставить
веху.
Совпадение? Конечно. Не украл же их Серегин. Но почему именно он?
Чеснокову было бы легче, если бы это был кто-нибудь другой. Пусть Пионов
или сам редактор газеты. Правда, редактор стихов не писал.
Чесноков принялся за домашние работы. Нужно было отремонтировать
квартиру. Он работал с остервенением, с грохотом обдирал полуобвалившуюся
штукатурку с потолка, вырывал с "мясом" гвозди из рассохшегося пола,
выпивал за вечер три литра кваса и орал во все горло арии из популярных
оперетт.
- Вовка, - говорила Аня, - учти, что ты на самом деле не такой. Ну что
ты напускаешь на себя?!
- Я такой, я сякой, - речитативом тянул Чесноков. - Я всякий.
- Неправда. У тебя сейчас в душе злость. На кого? Зачем?
Чесноков, не отвечая, с одного удара вгонял гвоздь в доску по самую
шляпку.
Однажды он, отчаянно фальшивя, запел: "Здоров ли, князь? Что
призадумался?"
Аня в слезах вбежала в комнату и закричала:
- Струсил! Расписался! Никакое это не совпадение. Ты думаешь, что он у
тебя украл стихи! Поэтому и бесишься!
- Нет. Я этого не думаю. А вообще, конечно, и противно на душе, и
обидно. Скоро перегорит и забудется. Хочешь новые стихи? Прямо из печки!
Хочешь?
- Хочу, - сказала Аня и вытерла глаза грязными ладонями.
Всего восемь строк, грубо вырубленных из твердого камня.
Аня поняла, что, Вовка отошел, выжил.
А через две недели он встретил эти стихи в "Литературной газете".
Подписал стихи какой-то неизвестный Чеснокову поэт.
Чесноков даже не удивился, не стал разыгрывать из себя обиженного и
тяжело переживающего удары судьбы человека. Он просто перестал записывать
свои стихи, не старался их запомнить, а просто длинными зимними вечерами
импровизировал перед единственной своей слушательницей - Анечкой. Он был
неважным чтецом. Со сцены его, быть может, никто и не стал бы слушать. А
зря... Нужно было только поверить ему, понять, что мир, рождающийся в его
стихах, реален, несмотря на всю свою фантастичность.
Анечка верила ему и понимала его.
Если бы Кондратюк присутствовал на этих вечерних чтениях, он наверняка
удивился бы и сказал:
- Вот прет из тебя, Чесноков! Прямо стихами прет! Только записывай и
переводи в валюту. Мотороллер ку...
Но Кондратюк никогда не слышал стихов Чеснокова - ведь это не
окупалось, а значит, и не имело смысла. Да и в его присутствии стихи
Чеснокова рассыпались бы ворохом беззащитных слов, робких, неуклюжих,
смешных.
Анечка тайком записывала те строки, которые успевала запомнить, а
память у нее была отличная. Пачка пухла из месяца в месяц. Чесноков знал,
что жена пытается "сохранить для потомков" его творения, но ему не
приходило в голову запретить ей это. Никогда он не просил у нее прочитать
их. Зачем читать черновики? Он мог встретить все свои стихи в газетах,
журналах, сборниках. Правда, всегда под чужими и разными фамилиями... Ну и
что же?
Несколько раз Чеснокову на работу звонил Пионов. И просил принести
что-нибудь новенькое. Но Чесноков отказывался под разными предлогами. В
первый раз он сказал, что бросил писать, но Пионов ему не поверил:
- Это теперь от тебя не зависит: писать или бросить. Они сами будут
рождаться в твоей голове. И ты тут уж ничего не поделаешь.
В следующий раз Чесноков ответил, что нет ничего значительного. Потом -
что у него нет времени. И это была правда, потому что группа, где работал
Владимир, как раз заканчивала тему. И в последний раз Чесноков сказал
только одну фразу:
- Повторяется все та же история, - и повесил трубку.
Пионов позвонил еще раз и попросил разрешения прийти к Чеснокову в
гости. У Чеснокова не было причин отказывать, и он назначил время, но
совершенно неожиданно уехал в командировку.
А Пионов все-таки пришел. Анечка была дома. Пионов представился, а
узнав, что Чесноков уехал, даже обрадовался.
С полчаса они говорили о поэзии, выяснили, что им нравятся одни и те же
поэты. Как бы невзначай Пионов спросил, продолжает ли Чесноков писать
стихи. Анечка молча показала ему пачку листов и рассказала, что она
записывает это тайком от Владимира.
- Все это было уже в газетах и журналах, - сказала Анечка. - Просто
ужас какой-то!
- Ну-ка, ну-ка, - сказал Пионов. - Вы разрешите мне это посмотреть?
Анечка разрешила. Пионов наскоро перелистал страницы, заполненные
строчками с четким почерком.
- Я это уже читал, - сказал он наконец.
- Ну вот видите, - грустно сказала Анечка. - Вся трагедия в том, что он
не может не писать, даже если захочет этого. Будет молчать днем, ночью во
сне выговорится.
- Да, да, да! А вы могли бы дать мне эти стихи на несколько дней?
- Пожалуйста, возьмите. Только я бы не хотела, чтобы узнал Володя.
- И напрасно. Надо показать ему это. Я сам покажу, а вы уж не
отказывайтесь, что записывали. Может быть, ему так будет лучше.
Аня напоила Пионова чаем с медом, а он поставил ей на газовую плиту бак
со стиркой. Ей этого уже нельзя было делать самой. Аня ждала ребенка.
Перед уходом Пионов заволновался - как же она снимет бак, и не успокоился
до тех пор, пока не договорился с соседом, что тот поможет. Это оказался
Кондратюк. Он был так рад познакомиться с представителем прессы! Как же,
он знает, знает, что и Чесноков причастен к литературе. Нет, нет, не
читал, но еще надеется когда-нибудь прочитать. Вот если бы было лето, он
отвез бы товарища представителя прессы домой на мотороллере.
Добрая и отзывчивая душа был это Кондратюк.
6
Когда Чесноков вернулся из командировки, Анечка все ему рассказала.
- Ерунда это, - сказал Чесноков. - Записывать тут нечего. Слушай уж ты
мои стихи одна. Гордись хотя бы тем, что раньше всех можешь познакомиться
с ними.
Но Пионова, видимо, здорово заинтересовала вся эта история. Вскоре он
снова пришел к Чесноковым и притащил с собой старящегося редактора
молодежной газеты Тимофея Федоровича. Услышав шум, прибежал и Вениамин
Кондратюк. Пионову не хотелось высказывать свои соображения, причем
совершенно фантастические, при посторонних, но Кондратюк отрекомендовался
редактору лучшим другом семьи Чесноковых, к тому же соседом. И Пионову
пришлось терпеть.
Разговор долгое время вертелся вокруг да около. Редактор уже был
вынужден согласиться, что "Паннония" для дорог Сибири барахло по сравнению
с "Уралом". Чесноков вообще ничему не радовался.
Наконец Тимофей Федорович отодвинул чашку и сказал:
- Все! Спасибо! Больше не могу!
Пионов тоже облегченно вздохнул, потянулся за своим объемистым
портфелем, раскрыл его и вытащил толстую пачку листов, газетных вырезок и
небольших книжечек. Кондратюк поспешно сгреб посуду на край стола, а
Анечка унесла ее на кухню. Все расселись вокруг стола, серьезные и
сосредоточенные, как на важном совещании.
- Владимир, - начал Пионов. - Может быть, то, что ты сейчас услышишь,
для тебя будет немного неприятно.
Чесноков махнул рукой: "Валяйте".
- Тот случай с Сергеем Серегиным все никак не выходил у меня из головы,
- продолжил Пионов. - Я тщательно просмотрел то, что он писал раньше и
после того. Я тогда говорил, что последний сборник Серегина отличается от
всего, что он написал, как небо от земли. Это же действительно явление в
поэзии. Никто так не писал раньше. Вспомните Маяковского. Ведь ни до, ни
после него никто так не пишет.
- Писали, Григорий, как же! Только не получалось, - вставил редактор.
- Вот именно. Ничего толкового не получалось. А у Маяковского
получилось.
- Ну и что? - страшным шепотом спросил Кондратюк.
- А то, что бездари и кустари все похожи друг на друга, а талант не
похож ни на кого.
- Талант, - холодея перед какой-то страшной тайной, прошептал
Кондратюк.
- Сборник под названием "Удивление", который выпустил Серегин, - это
Грин в поэзии. Не успел он выйти в свет, как о нем заговорили. Вы бы
отличили рассказы Александра Грина от рассказов других писателей? -
спросил Пионов, обращаясь к Кондратюку.
Кондратюк смутился. Некогда ему было читать Грина. То мотороллер, то
грибной сезон, то ягодный. Зимой и то передохнуть некогда.
- Ну да ладно, - вздохнул Пионов. - Не в этом дело. Вот три
стихотворения из "Юности", одиннадцатый номер за прошлый год. - Пионов
нашел журнал в куче бумаг и прихлопнул его ладонью. - Читали?
Чесноков потянулся за папиросами.
- Понимаю, - сказал Пионов. - Неприятно. Я видел эти стихи в
черновиках, которые записывает ваша жена Аня. Стиль, образ мышления,
способность видеть мир не так, чуть-чуть не так, как все... Удивление, это
все то же удивление! Мир потихонечку разучивается удивляться. Чем можно
удивить человека? Полетом на Марс? Африкой? Узенькой полоской зари на
восходе солнца? Или, быть может, музыкой, детской улыбкой? Чем?
- Вот это правильно! - восторженно произнес Кондратюк.
- Нет, неправильно. Все это еще удивляет, но как-то вяло, однобоко.
Удивляет _обычно_. Представляете себе - обычное удивление? Обычное
удивление! Разве удивление может быть обычным? На то оно и удивление,
чтобы быть необычным.
Чесноков сидел с таким видом, словно все это его не касалось.
- А в этих стихах все иначе, чем у других.
- Он и на самом деле такой, - сказала Анечка и смутилась. - Какой в
жизни, такой и в стихах.
"Господи, - подумал редактор, - что за счастливая женщина".
- А стихи подписываются чужими фамилиями. Я их все собрал. Вот
посмотрите. Это твои стихи, Владимир?
- Я знаю, - тихо сказал Чесноков. - Я их все читал.
- Я сначала собрал их все вместе и лишь потом пришел к вам в надежде,
что увижу здесь хотя бы черновики. И я не ошибся. Они все здесь.
- Не все, - сказал Чесноков. - Последние я не читал даже Анечке.
- Вот эти?
- Да.
- И вот стихийно возникло общество поэтов, которые написали "ваши"
стихи. Они как-то нашли, отыскали друг друга. Их человек десять. А
Серегина они избрали своим председателем.
- Я все это знаю, - спокойно и с расстановкой сказал Чесноков. - Ничем
вам полезным быть не могу.
- У меня предположение, - сказал Пионов. - Совершенно фантастическое.
Может быть, это действительно не вы пишете, - Пионов машинально перешел на
"вы". - Может быть, пишут действительно другие? А ваш мозг так точно
настроен на определенное настроение, что мгновенно воспринимает их. И
никак нельзя доказать, что они возникают у вас первого.
Анечка закусила губу.
- Телепатия! - покрываясь холодным потом, выдавил из себя Кондратюк.
- Да, да. Нет! При чем тут телепатия! Не в этом дело.
- Ну что ж! - сказал Чесноков. - Спасибо вам за хлопоты. Все-таки
участие.
- В том-то и дело, - пожалуй, впервые за все это время открыл рот
редактор молодежной газеты, - что все это ерунда.
- Нет никакой телепатии, - облегченно вздохнул Кондратюк. - Я слышал.
- Почему для всех этих поэтов, - редактор дотронулся кончиками пальцев
до кипы бумаг, - именно эти стихи являются исключением из их творчества?
- Да, да, - поддержал его Пионов. - Напишет одно, два стихотворения
или, как Серегин, целый сборник, а ни до, ни после этого ничего похожего
больше нет. Зато появляется у другого. И снова как явное исключение. А у
тебя ведь это система. Ничего нельзя спутать. Так, может быть, это они
каким-то чудом, непосредственно из мозга в мозг воспринимают твои стихи? И
эти стихи действительно твои?! Понимаешь, это твои стихи! - Пионов,
довольный, откинулся на спинку стула и оглядел всех торжествующим
взглядом.
- Но этого никак нельзя доказать, - сказал Тимофей Федорович. - К
сожалению.
- А зачем доказывать? - спросил Чесноков.
- Нет, можно, - возразил Пионов. - Трудно, но можно. Теоретически
можно, если знать, у кого они возникнут в голове. Какая-то разница во
времени должна быть. Предположим, у него, у этого человека, вечером
чернила кончились или бумага. Нечем записывать. А утром дела наваливаются,
не передохнешь. Вот тебе и разница во времени. Ты-то успел записать.
Причем разница всегда должна быть в твою пользу.
- Что же мне, всегда пузырек с чернилами открытым держать по этому
поводу? - усмехнулся Чесноков.
- Это действительно смешно, - сказала Аня.
- Надо общественность на ноги поставить, - посоветовал Кондратюк. -
Общественность, она все может.
- Тут хоть на голову ставь всю общественность, - вздохнул Тимофей
Федорович.
- В таком случае надо писать в "Технику - молодежи", - снова подсказал
Кондратюк. - Там и не такое еще пишут.
- Нет, нет, - сказал редактор. - Тут даже сдвиг во времени не поможет.
Что такое день, два? А если попадется такой человек, как Серегин? Кроме
всего прочего у него амбиция, голос хорошо поставлен, а эрудит какой по
охране прав автора! Попробовать, конечно, можно. Мы, собственно, решили
напечатать несколько ваших стихотворений, а там будь что будет. Все ближе
к чему-то определенному.
- Да, да, Владимир, подборка стихов за тобой.
- Уговорили, все-таки, - обрадовался Кондратюк. Эта история разжалобила
его. У него даже появилось желание помочь соседу. Чего он бьется
впустую?.. Но как?
- "Уговорили" тут ни при чем, - отрезал редактор. - Просто это наше
решение.
- Я не отказываюсь, - устало сказал Чесноков. Он был явно расстроен.
Жена незаметно взяла его руку и погладила - осторожно, чуть-чуть.
- Мы искренне верим, что это ваши стихи. И должны они печататься под
вашей фамилией, - твердо сказал Тимофей Федорович.
- Теперь я не уверен в этом.
Гости разошлись поздно. Кондратюк недоумевал. Счастье само лезет в руки
человеку, а он отказывается. В то, что Чесноков пишет здорово, Кондратюк
поверил. Не зря к нему приходят такие люди! При расставании Пионов
поклялся, что напишет статью. Он еще не знает куда, но напишет. А Тимофей
Федорович по обыкновению ничего не сказал, лишь подумал про Чесноковых:
"Ведь трудно людям. Но почему в их квартире ощущение счастья?"
7
Чесноков ничего не дал в газету. А Пионов написал все-таки толковую
статью, в которой подробно изложил все факты, касающиеся загадочного
явления и судьбы никому не известного писателя. Статья была отправлена в
"Литературную Россию". Через несколько месяцев пришел ответ, в котором
сообщалось, что газета очень редко печатает научную фантастику и в
настоящее время не находит возможным опубликовать рассказ. Пионов страшно
расстроился, написал в газету резкое письмо, но ответа не получил. И все
же он надеялся когда-нибудь доказать свою правоту и восстановить в правах
Чеснокова.
Раза два-три в год он заходил к Чесноковым в гости, но все реже и реже
просил Владимира дать что-нибудь в газету. А потом его перевели на работу
в Москву, в одну из центральных газет.
У Чесноковых родился сын, потом сын и дочка. Хлопот с малышами было
очень много. К этому времени у Чеснокова набралось бы десятка два
сборников стихов, если бы их удалось собрать вместе.
Свой первый рассказ Чесноков написал, когда старшему, тогда еще
единственному сыну, исполнилось три месяца. И с этого времени писал стихи
все реже и реже. И все больше его тянуло к прозе. Сначала небольшие
грустные, но с тонким юмором рассказы. Потом большие, серьезные. А однажды
он рискнул написать повесть. И снова он встречал их в журналах и сборниках
под чужими фамилиями. Стихийно возникшее общество поэтов "Удивление"
постепенно распалось, потому что все реже и реже стали появляться в печати
стихи соответствующего стиля и содержания.
Так кто же все-таки писал эти стихи и рассказы? Пионов так ничего и не
смог доказать. Он был уверен, что все это принадлежит Чеснокову, но
требовались точные доказательства. А сам Чесноков? Конечно, ему было
грустно сознавать, что кто-то мгновенно воспринимает его творения и выдает
за свои, нисколько в этом не сомневаясь. Но еще хуже было бы, окажись, что
сам Чесноков просто-напросто способен мгновенно воспринимать стихи и
рассказы разных авторов, созвучные его настроению. Он много раз думал об
этом, особенно после памятного разговора с Пионовым и Тимофеем
Федоровичем. Пришел ли он к какому-нибудь выводу? Пришел. Он был твердо
уверен, что пишет именно он. Но это еще не давало ему оснований посылать
рукописи в издательства и редакции.
Время шло своим чередом. Чесноков уже-руководил небольшой лабораторией,
а Кондратюк стал начальником крупного отдела. Оба они не привыкли
относиться к работе спустя рукава, а это означало, что нередко им
приходилось технические проблемы своих разработок решать в нерабочее
время.
Кондратюк проникся к Чеснокову каким-то странным уважением. Лезет
человек на отвесную стену, выбивается из сил, падает, снова лезет. А
зачем? Ведь на вершине горы все равно нет ничего. Нет ни золотых россыпей,
ни красивого цветочка, даже панораму гор и долин оттуда не увидишь, потому
что сама вершина вечно скрыта в тумане. И все-таки человек продолжает
восхождение. И это непонятное упорство невольно вызывает уважение и страх.
А если бы это был он, Кондратюк? Хорошо, что это не он!
Вениамин Кондратюк даже взял нечто вроде шефства над Чесноковыми. В
летние воскресные дни предлагал свой автомобиль, чтобы выехать на лоно
природы, приглашал на дачу.
Иногда Чесноковы принимали приглашения. Кондратюк был искренне рад.
Людям приятно - значит, и автомобиль, и дача оправдывают себя. Не зря
деньги вбиты в это дело.
Но чаще Чесноковы отказывались. Впятером шли они по проселкам и
тропинкам пригородных лесов Усть-Манска. Старший сын мог уже тащить
рюкзак, а младшие в основном ехали на не очень широких папиных плечах,
пока впереди не показывался пустынный берег ручья или речушки. Они уходили
недалеко от города, но видели очень многое. Странный талант Чеснокова
помогал им видеть все не так, как обычно. И от этого становилось странно
на душе, и хотелось лета