- Иван закончились вничью, и вот  уже  пятая  партия  Иван  -
Валерий Михайлович тоже заканчивалась вничью.
   Степан Матвеевич оторвался от таблиц и сказал:
   - Сегодня в десять  часов  утра  был  произведен  запуск  в  прошлое  в
Австралии.
   - Ну и что? - спросил Валерий Михайлович.
   - Вы понимаете? - Степан Матвеевич посмотрел сначала на Ивана, потом на
меня.
   - Неужели проскочило? - спросил Иван.
   - Да. Впервые за девять лет.
   - А... Сейчас запуски в космос и прошлое уже никого не  удивляют  и  не
трогают, - сказал Валерий Михайлович и дернул узел галстука изо всех  сил,
словно тот душил его.
   - Я читал про это, - вступил в разговор Семен.  -  У  меня  даже  книга
есть.
   - Семка очень интересуется этим, - подтвердила Тося.
   - Прошу прощения! Бутылочка. Все в полном ажуре. Я  туда  чистейшей  из
титана. - Гражданин из первого купе,  но  не  тот,  что  уже  приходил,  а
другой, сухощавый, слегка покачивался, но не в такт толчкам вагона. -  Без
обману бутылка.
   - Пришельцы не обманывают, - строго сказал Семен.
   Валерий Михайлович чуть захрипел и снова резко дернул за галстук.
   По проходу ко мне шла  Инга  в  ярко-желтом,  как  солнце,  коротеньком
платье и покачивала распущенными черными волосами.
   - Разрешите пройти, - попросил я и протянул Инге руку. Она  подала  мне
свою. Ладонь и подушечки пальцев у нее были  в  мозолях.  Мне  даже  стало
неловко за свои.
   Не успела официантка взять у нас заказ, как в ресторан шумно  ввалились
Валерий Михайлович и тот пассажир из первого купе. Других свободных  мест,
кроме как возле нас, в ресторане не было, да и с другой стороны к  столику
уже приближалась подвыпившая пара.  Валерий  Михайлович  и  его  знакомый,
которого звали Федором, мигом заняли оба свободных стула.  Мой  сосед  был
слегка возбужден, а Валерий Михайлович,  похоже,  чувствовал  себя  как-то
трудно, задыхался.
   Обед прошел нормально, и мне даже не показалось, что  длился  он  очень
долго, как это было на самом деле. Ну мы, конечно,  ели,  передавали  друг
другу солонку или перечницу и говорили. Я рассказывал о своей работе, Инга
- о стройотряде.
   Не успели мы с Ингой дойти  до  купе,  где  спал  наш  сын,  как  сзади
раздался  шум,  грохот,  послышались  выкрики  и  глухие  удары.  Еще   не
оборачиваясь, я понял, что это драка. Только  драки  не  хватало  в  нашем
вагоне! Я бросился назад, но моя помощь опоздала. Получив от Федора прямой
удар  в  челюсть,  Валерий  Михайлович  с  закрытыми  глазами  и  каким-то
блаженным выражением лица покорно висел на руках Ивана.
   Федор огорченно смотрел на свою поверженную  жертву,  мотал  головой  и
иногда изрекал: "Прошу прощения!" Но, так как он ни к кому персонально  не
обращался, его не прощали.
   На шум прибежали обе проводницы, причем тетя Маша  невыспавшаяся  и  от
этого сильно  не  в  духе.  Она  сразу  начала  выяснять,  как  будто  все
происшедшее не было очевидным и без расспросов.
   Пострадавшего  перетащили  на  полку,  положили  ему  на   лоб   мокрое
полотенце.  Валерий  Михайлович  пришел  в  себя,  но  говорить   что-либо
отказался и все время мечтательно смотрел немигающими глазами  в  потолок,
лишь раз прошептав: "Вика, прости..." Зинаида Павловна немного похлопотала
возле него, но, видя, что никакой особой опасности для жизни нет, оставила
Крестобойникова в покое. Семен и Тося  оживленно  обсуждали  происшествие.
Степан Матвеевич, поманив меня пальцем, прошептал на ухо:
   - Поговорить надо.
   - Сейчас? - спросил я.
   - Ну, можно и через пять минут, и через полчаса. Похоже, что мы  попали
в переделку.
   - Хорошо, я только Инге скажу.
   - Гражданин, - обратилась ко мне тетя Маша. - Это вы были в ресторане?
   - Ну был... А в чем дело?
   - Подпишите показания. Преступник утверждает, что вы сидели  с  ним  за
одним столиком.
   - Да.
   - Он говорит, что для него это очень важно.
   - Ну хорошо. Я полагаю, что это секундное дело.
   Я взял протокол и вот что прочитал.



        13

   "Крестобойниковы возвращались из театра, где  смотрели  "Луковое  горе"
Остапенко. Спектакль, по мнению  Валерия  Михайловича,  был  так  себе.  А
Виктория  Ивановна  вообще  считала  его  явной  неудачей  заслуженного  и
одаренного режиссера.
   Перед самым подъездом Крестобойников  решил  пройтись  до  магазинчика,
который  закрывался  через  полчаса.  Виктория  Ивановна   погрозила   ему
пальчиком, но в магазин сходить разрешила, наказав купить  двести  граммов
колбасы на утро, и пошла варить кофе, который они пили и на ночь. Каблучки
ее премиленьких туфель застучали по серым бетонным плитам.
   Валерий Михайлович вошел  в  магазин,  в  котором  уже  почти  не  было
покупателей, купил двести граммов колбасы, попросив  нарезать  ее  тонкими
ломтиками, взял баночку горчицы и не спеша двинулся домой.  Открыв  ключом
дверь, Валерий Михайлович вошел  в  небольшой  коридорчик,  зажег  свет  и
сказал:
   - Вика, возьми у меня...
   Ему никто не ответил.
   Включив в комнате свет, он увидел, что в ней повсюду  разбросаны  вещи,
его и жены. В кресле нахально развалилось  черное  вечернее  платье  жены,
рядом  на  диване,  словно  обнявшись,  лежали  его  костюмы:  венгерский,
бельгийский и фабрики "Большевичка".  На  стульях  висели  его  рубашки  и
ночные сорочки жены. Книжный  шкаф  с  подписными  изданиями  классиков  и
сервант с хрусталем были завешаны  платьями,  кофтами  и  юбками.  Посреди
комнаты, собравшись в кружок, стояли туфли  жены  и  его  собственные.  На
столе были расставлены рюмки, тарелочки из китайского  чайного  сервиза  и
серебряные вилки и ножи.
   "Зачем это? - испуганно подумал он. - Что произошло?"
   - Вика!
   Ему снова никто не ответил, и тогда он окончательно перепугался.  Почти
бегом он влетел в спальню, еще надеясь, что Виктория просто спит. Жены  не
было  и  в  спальне.  Ничего  не  понимая,  Крестобойников  несколько  раз
повернулся на одном месте.
   "Накручивает бигуди", - догадался он и кинулся  в  ванную,  зацепив  по
дороге стул, который с грохотом упал... Ванная тоже была пуста.
   "Вышла к соседям", - подумал он, очень  желая  этого.  Но  даже  беглый
взгляд на обувь, стоявшую в коридоре,  убедил  его,  что  жена  никуда  не
выходила, разве что босиком. И вообще она к соседям заходила очень  редко.
Да и что ей там делать в такое позднее время?
   "Вывалилась с балкона", - мелькнула в его  голове  ужасная  мысль.  Это
было уже совсем ерундой, но он все же вышел на балкон, посмотрел вниз. Тут
уже весь дом был бы на ногах...
   Он снова  вернулся  в  комнату  и  попытался  понять,  почему  все  так
разложено. С какой целью Виктория могла  все  это  вытащить  из  платяного
шкафа? И тут помимо его воли брюки  зашагали  в  спальню.  Он  остановился
перед шкафом, холодея  от  ужаса.  Рукав  рубашки  приподнял  его  руку  и
заставил потянуть на себя дверцу.
   Крестобойников рывком открыл шкаф.  Холодными  немигающими  глазами  на
него в упор смотрела жена.
   "Повесилась!" - молнией мелькнула  в  его  голове  короткая  мысль.  И,
сраженный ею, он глухо вскрикнул, схватился рукой  за  горло,  покачнулся,
упал и потерял сознание.
   ...Проснулся он на диванчике старшей дочери. Часы на  стене  показывали
семь. Пора собираться на работу. Голова  его  была  свежа,  а  тело  полно
бодрости и сил. Он легко приподнялся с постели и сел, свесив ноги на  пол.
Тут его взгляд упал на платяной шкаф,  и  он  вспомнил  вчерашний  кошмар.
Холодные мурашки поползли по его спине, а в желудке затошнило от страха.
   Дверцы шкафа были полуоткрыты,  и  он,  не  вставая  с  диванчика,  мог
видеть, что тот полон вещей, которым там и место. А Виктория?  Нужно  было
встать и отворить вторую дверцу шкафа, но он не мог заставить себя сделать
это. Он сидел, отрезанный от всего мира, отключив органы чувств, ничего не
слыша, не ощущая и не видя, кроме платяного  шкафа.  И  когда  он  наконец
стряхнул с себя оцепенение, то неожиданно  ощутил  запах  свежезаваренного
колумбийского кофе, услышал шипение яичницы на  сковороде  и  голос  своей
жены, негромко напевавшей мелодию последней дежурной песенки.
   Он долго ничего не  мог  сообразить,  пока  в  комнату  не  вошла  сама
Виктория.
   - Ага! Встал уже! - сказала она.
   - Вика, - прошептал он, - что это было вчера... - но  не  договорил  до
конца, не осмелился. Уж очень свежий и цветущий вид был у его жены.
   - Что было вчера? - спросила она грозным голосом, но чувствовалось, что
сегодня она не расположена сердиться. - Вчера было  то,  что  под  утро  я
проснулась и увидела тебя лежащим на полу. Хорошо, что дети  в  пионерском
лагере, - погрозила пальчиком Виктория Ивановна. - Что  бы  они  подумали?
Вставай. Кофе остывает.
   - Я сейчас, - сорвался с места  Валерий  Михайлович  и  начал  поспешно
одеваться.
   За завтраком Виктория Ивановна втянула  мужа  в  разговор  о  вчерашнем
спектакле. У нее была хорошая память, и она умела  убедительно  и  красиво
говорить. Валерий Михайлович старался поддержать разговор.
   Виктория Ивановна очень любила говорить о  театре,  кино  и  концертах.
Они, кстати, очень часто  ходили  на  различные  концерты  в  четырнадцать
местных театров. И вкусы у них совпадали, правда, у Виктории Ивановны вкус
был  немного  тоньше.  И  то,  что  нравилось  ей,  нравилось  и   Валерию
Михайловичу. У них и вообще-то споров почти не бывало.
   Вот и сегодня Валерий Михайлович на лету схватывал мысль своей  жены  о
вчерашнем  спектакле  и  добавлял  несколько   фраз.   Виктория   Ивановна
соглашалась с ним. Вчерашний поступок, после которого он не смог добраться
до постели, она ему простила. Господи, ну чего не бывает с мужчинами!  Тем
более что Валерий Михайлович позволял себе крепко выпить лишь  иногда.  Он
даже в компаниях умудрялся оставаться почти трезвым.
   Перед уходом на работу Валерий Михайлович обнял  Викторию  Ивановну,  и
ему почему-то  пришла  в  голову  мысль,  что  это  его  черный  пиджак  с
удовольствием обнимает бежевое платье жены. Мысль была дикая, но почему-то
не выходила из головы, пока он шел на работу..."



        14

   На этом рукопись обрывалась. У меня возникли  такие  мысли:  во-первых,
это не объяснительный документ, ничего такого, что проливало  бы  свет  на
причину драки; во-вторых, за те несколько минут, что Федор провел  в  купе
проводниц,  совершенно  немыслимо  было  исписать  такую   пачку   листов;
в-третьих, прочитать этот рассказ в вагоне-ресторане,  будь  да  -  же  он
написан заранее, Валерий Михайлович тоже не успел бы. Я все так  и  сказал
Федору.
   - Видите ли, Артемий. - Он уже откуда-то знал мое имя.  -  Я  писатель.
Нет, нет,  нет,  я  понимаю,  что  внешним  своим  поведением  позорю  эту
безупречную организацию и всеми уважаемых ее членов. Я даже  не  стремлюсь
попасть в Союз писателей. Ну, или, вернее, еще не стремился.  Так  вот.  Я
пишу рассказы, рассылая их в газеты и журналы. И еще не было случая, чтобы
рукописи где-то затерялись. Все они честно возвращаются ко мне  назад.  Их
никто не печатает, более того, их никто, я полагаю, и не читает. Я слишком
отрываюсь от жизни.
   Мне нужно было идти, а он все крутил вокруг да около. Лицо мое выражало
явное нетерпение. И это на него подействовало.
   - Понимаю, - сказал он. - Это происходит со  всеми,  кто  заговорит  со
мной. Я написал рассказ о некоем Валерии  Михайловиче  Крестобойникове.  И
вдруг здесь, в поезде, встречаю своего героя! Очень  симпатичный  человек.
Он и в рассказе мне симпатичен, это ведь чувствуется? У него  неприятности
с вещами. А у кого их нет? Я  пытаюсь,  чем  могу,  помочь.  С  галстуком,
правда, мы не справились. А потом даю ему почитать свое  произведение.  Он
бросает лишь беглый взгляд на две-три страницы, кричит: "Всех вас надо  на
трудовое  перевоспитание!  Подлец!"  -  и  бьет  меня  смертным  боем.   Я
увертываюсь, бегу, но ноги уже не те, что были в молодости. Во  всем  теле
усталость,  в  глазах  круги.  Поворачиваюсь,  чтобы  попросить  прощения,
вытягиваю вперед в мольбе руки, он натыкается на одну из них и падает. Что
вы на это скажете?
   - Отпустите его, - попросил я проводниц. - Он совершенно  безопасен.  А
так вам его придется караулить. Одно беспокойство.
   - Хм... Вы его на поруки берете, что ли? - спросила тетя Маша.
   - Беру, - твердо сказал я. - Беру  на  поруки.  Весь  коллектив  вагона
берет его на поруки.
   В первом купе соседи Федора крепко  спали.  Я  подтолкнул  писателя  на
верхнюю полку, снял с него грязные ботинки и сложил руки на груди.
   Уже чуть более суток осталось. А там... Я плохо представлял, что  будет
дальше.  Как-то  смутно  в  голове  маячила  встреча  с  тещей  и  тестем,
объяснение с ними, слезы радости и всепрощение.
   По коридору шел гражданин с красной повязкой на  рукаве  и  в  какой-то
форменной фуражке. Он периодически выкрикивал:
   -  Голубчиков  есть?  Голубчикову  срочная  телеграмма!   Место   возле
восемнадцатого... Голубчиков здесь не проживает? Кто Голубчиков?
   В нашем купе ему что-то объяснили, и он пошел дальше, на всякий  случай
все же вопрошая: "Голубчиков есть? Срочная  телеграмма  Голубчикову!"  Моя
фамилия, слава богу, была Мальцев. Это уж я знал точно. Не найдя  адресата
в нашем вагоне, гражданин направился в следующий, шагая  походкой  моряка,
привыкшего и к  килевой  и  к  бортовой  качке.  А  вагон  что-то  здорово
разболтало.
   Я вышел в тамбур. Степан Матвеевич и Иван стояли у окна, выходящего  на
север. Лица у них были непроницаемы. Я достал пачку. В ней осталось  всего
две сигареты. Я взял одну. И тут же за  другой  протянулась  рука  Степана
Матвеевича.
   - Понимаете, -  сказал  он,  -  я  никогда  раньше  не  курил  в  нашей
реальности. Не тянуло даже.
   Его фраза прозвучала как тревожный  колокол  пожарного  набата.  Но  мы
закурили спокойно.
   Дым от сигарет  уносило  куда-то  в  невидимые  щели.  Рубашка  у  меня
прилипла к спине. В ушах все грохотало и повизгивало.
   - Ну и к чему вы пришли? - спросил  я,  так  как  молчание  становилось
слишком уж тягостным.
   - Окончательно еще ни к чему, - ответил Граммовесов.
   - Степан Матвеевич предполагает, - начал Иван, - что наш поезд попал  в
другую реальность. Необъяснимо, но факты вроде бы за это.
   - Степан Матвеевич! - невольно вырвалось у меня.
   - Не стоит пока волноваться, - слишком уж спокойно сказал он.  -  Есть,
конечно, некоторые странности...
   - Например? - спросил я.
   - Например, за время, прошедшее после полуночи, на земном  шаре  должны
были произвести три запуска в прошлое, а со мной ничего не произошло.
   - Отменили, - предположил я.
   - Маловероятно.
   - Но ведь может же быть, что у вас эта страшная  способность  исчезла?!
Что-то изменилось в вас, на Земле или в космосе, какой-нибудь сдвиг полей?
   - Какой еще сдвиг полей! - посмотрел  на  меня  как  на  идиота  Степан
Матвеевич. - Давайте  считать.  Вас  не  удивляет  скопление  странностей?
Пришелец с планеты Ыбрыгым - раз. Появление у вас сына... Стойте,  стойте!
Я сначала перечислю, а потом уж возражайте. Значит, появление у вас сына -
два. Бутылка, в которую наливают обыкновенную воду,  а  выливают  кто  что
хочет - три.
   - Ничейная смерть в шахматах, - подсказал Иван.
   - А это еще что такое? А-а... Ничейная  смерть  в  шахматах  -  четыре.
М-м... Что же еще?
   У него явно застопорило. Так ему и надо, даже позлорадствовал я. Нечего
вполне обычные вещи выдавать за чудо  или  фантастику!  Ишь,  сын  у  меня
появился!
   - Что еще? - спросил я уже ехидно. - Вы еще  забыли  старушку,  которая
тащила два чемодана и рюкзак, в  то  время  как  два  молодых  и  здоровых
человека с трудом справились даже с одним чемоданом.  Подумайте,  разве  в
нашей реальности такое может произойти?
   Они еще размышляли, смеюсь я над ними или нет. А я вдруг  вспомнил  про
бабусин чемодан, который она оставила под нижней полкой. А на  полке  этой
сейчас сидит Тося. Надо же! Совсем из  головы  выскочило.  Рассказать  им?
Пусть решают, что с ним делать. Может, начальнику поезда передать? А вдруг
там бомба? Ведь такой тяжелый! Фу ты, черт! До каких мыслей можно дойти от
этой жары.
   Вагон рвануло в сторону, так что я, ни за что не державшийся, отлетел к
противоположному окну. Даже дверь резко, со  стуком  распахнулась.  Низко,
чуть ли не у самого пола держа корзинку, в тамбур вошел официант.
   - Граждане! Кому жареной колбасы? Покупайте жареную колбасу!
   - Спасибо, - сколь можно убедительнее сказал Степан Матвеевич, - нам не
хочется жареной колбасы.
   - А щи продаются только престарелым, инвалидам и детям  до  семилетнего
возраста! - возвестил официант.
   - Мы не в претензии. Пусть покупают, пусть кушают.
   - Взрослые пассажиры могут сами пройти в ресторан.
   - Хорошо, хорошо. Обязательно пройдем.
   - А жареную колбасу? - непонимающе спросил  официант  и  поддел  вилкой
толстый кусок обжаренной действительно с  двух  сторон  колбасы.  С  куска
капали густые, ленивые, противные в такую жару капли желтоватого жира.
   Эта фраза все-таки добила Степана Матвеевича. Лицо  его  передернулось,
как от страшного волнения.
   - Сколько?
   - Рупь сорок семь порция.
   - Сколько порций?
   - Девять.
   - Получите. - И Степан Матвеевич отсчитал  официанту  помятую  десятку,
хрустящую новенькую трешку, двугривенный и слегка погнутые три копейки.
   - Сдачи? - спросил притихший официант.
   - Там без сдачи. Пожалуйста, идите.
   - А товар? - Официант ничего не понимал.
   - А товар употребите в пищу сами. Всей поварской бригадой.
   - А товар? - снова спросил продавец.
   Степан Матвеевич и Иван тоскливо переглянулись, взяли парня под  локти,
тот машинально схватил корзинку, и толкнули его в коридор.  В  знакомой  и
привычной обстановке официант сразу же пришел в себя и завел речитативом:
   - Щи только престарелым и детям! Колбаса продана!
   Вагон снова дернуло в обе стороны. Двери и в другой вагон, и в  коридор
с треском захлопнулись.



        15

   - Продолжим, - предложил я.
   - Да, да. Со старушкой - это вы нас здорово высмеяли, -  сказал  Степан
Матвеевич. - Больше всего меня волнует тот  факт,  что  в  поезде  нет  ни
одного знакомого. Такого со мной не бывало уже много лет. Это,  понимаете,
со мной невозможно в принципе.
   - Память все-таки имеет какие-то пределы, - сказал я.
   - Возможно, - спокойно согласился Степан Матвеевич,  -  но  только  эти
пределы еще никем не определены... А давайте проверим! У  вас  в  Марграде
есть телефон?
   Нет. Для моей квартирки это было бы слишком роскошно. Степан  Матвеевич
все понял по лицу и обратился к Ивану.
   - А у вас в Фомске?
   - Есть, - оживился Иван. - А это интересно.
   - Ваша фамилия, извиняюсь, и отчество, если, конечно, телефон  на  ваше
имя?
   - Да, да, на мое. Совсем недавно поставили.
   - Это не имеет значения.
   - Строганов Иван Петрович...
   - Отлично... Так, так... - Степан  Матвеевич  с  головой  ушел  в  свою
память.  -  Строганов...  Стр...   Стр...   Стрепетов...   Стробов.   Ага.
Строганов... Строганов Иван Петрович и еще Строганов Иван Петрович.  Улица
Бусова или улица Алтайская?
   - Бусова, двадцать два.
   - Отлично. Номер вашего телефона девяносто два - девятьсот тринадцать.
   - Правильно, - чуть испуганно согласился Иван.
   - А у второго Строганова Ивана Петровича по улице Алтайской,  четыре  -
двадцать два - двадцать четыре.
   Это уже не имело значения, так как проверке не поддавалось.
   - Ну и здорово! - вынужден был согласиться я.
   - Пустяки, - недовольно сказал Степан Матвеевич. - Все дело в том,  что
я никого не знаю из этого поезда. А ездить мне на нем приходилось не  одну
сотню раз, в других реальностях, разумеется. По крайней мере, проводниц  и
бригадира поезда я обязан знать.
   Ручка  вдруг  задергалась.  Раз,  два.  Потом  кто-то  забарабанил   из
вагонного перехода руками. Иван оглянулся и сам широко открыл дверь.
   - Мне еще  музыку  крутить  надо!  -  раздалось  сначала,  а  уж  потом
показался человек с  красной  повязкой  и  в  форменной  фуражке.  -  Куда
подевался этот Голубчиков? А написано, что в шестом вагоне.  -  Значит,  в
вашем. Я не буду здесь целый день ходить. У меня своя работа. Для  чего  в
поезде радиоузел? Чтобы музыку  слушать  и  последние  известия!  Понятно.
Пассажиры чтобы не скучали!
   Это-то нам было понятно.
   -  Ты  Голубчиков?  -  ткнул  работник  радиоузла  сначала  в   Степана
Матвеевича, потом в меня, а затем в Ивана.  -  В  чьем  купе  место  номер
восемнадцать?
   Это место было в моем купе. На нем сейчас  располагалась  врач  Зинаида
Павловна.
   - В моем купе восемнадцатое место, - сказал я.
   - Так что же ты молчишь? А я, понимаешь, хожу.
   - Моя фамилия Мальцев.
   Иван искоса взглянул на  ненавистную  занятому  товарищу  телеграмму  и
прочитал:
   - Голубчику... Голубчику там, а не Голубчикову.
   - Я что и говорю, - согласился человек с красной повязкой.
   - Голубчику! - воскликнул я. Ох  ты!  Ведь  это  меня  бабуся  называла
голубчиком. - Постойте. Может, это мне?
   - Бери. И с концом.
   Я развернул телеграмму.  Слева  стояло:  "Старотайгинск-90".  Ясно.  Из
Старотайгинска, значит. Справа: "Фирменный  поезд  "Фомич"  от  0  августа
семьдесят  пятого  года.  Вагон  шесть,  место  рядом   с   восемнадцатым.
Голубчику".
   А ниже  сам  текст  телеграммы:  "володька  забаррикадировался  комнате
пытаемся зиять чедоман принимаем меры волнуйтесь - бабуся коля".
   Белиберда какая-то.
   Радист обрадовался, что свалил  со  своих  худеньких  плеч  непосильную
ношу, закончив все эти поиски  Голубчикова,  и  бодро  рванулся  в  вагон.
Теперь можно было ожидать душераздирающего от счастья концерта по местному
вещанию.
   Степан Матвеевич читал телеграмму через мое плечо.
   - Что это? - наконец спросил Иван, видимо бросив решать головоломку.
   - Телеграмма от бабуси Коли, не видишь разве?
   - Как это от бабуси Коли? - удивился  Степан  Матвеевич.  -  От  дедуси
Коли!
   - Не-ет. Именно от бабуси. Могу предположить, что  телеграмму  прислала
бабуся, которая ехала из Фомска в Старотайгинск,  -  сказал  я.  -  А  вот
почему она  стала  Колей,  не  пойму.  И  что  это  за  Володька,  который
забаррикадировался  в  комнате.  Правнук,  что  ли?  Ну   и   пусть   себе
баррикадируется. Стоп, стоп! Тут, наверное, бабуся и Коля.  В  телеграммах
ведь все, что можно и что нельзя, сокращают. А-а! Понятно. Внучек  это  ее
Коля. Очень крепкий мужик. Ну, черт с ним, с Володькой, пусть себе сидит в
комнате, пока есть не запросит. Что-то там  они  пытаются.  А  что  такое:
"зиять чедоман"? Зиять. Дыра, отверстие может зиять, пропасть!
   Я силился понять, что мне хотели сообщить. Прикидывал  и  так  и  эдак.
Несколько  раз  пытался  прочитать  телеграмму  мельком,   быстро,   чтобы
машинально пропустить возможные опечатки. Что-то получалось. Ага! Вот тут.
Ясно, что не "чедоман", а чемодан. Они пытаются зиять чемодан. Ну и бог  с
ними! У бабуси действительно был чемодан. Но  что  они  все-таки  пытаются
сделать?
   - Головоломка, - наконец сказал я. - Пошутила бабуся.
   - Ну да, - сказал Иван. - Очень нужно ей шутить на рубль с  лишним,  да
еще тащиться на телеграф.
   - Внук Колька ходил на телеграф. Ясно.
   - Ему тоже больше делать нечего, как развлекать тебя ребусами. Нет. Тут
что-то есть. Подумать надо.
   - А как же с попаданием поезда в другую реальность?  -  сурово  спросил
Степан Матвеевич. - Так все и оставим?
   - Я вот что думаю... - начал Иван.
   - Артем, - дверца приоткрылась, и в  просвете  показалось  извиняющееся
лицо Инги. - Артем, станция.  -  Она  смешно  сморщила  носик.  -  Зинаида
Павловна говорила...
   - А-а... Помню, помню. Сейчас. Иду.
   - Конечно. Надо прогуляться, - согласился Иван.
   - Ты все понял, Артем?
   - Все, Инга. Не волнуйся. Сделаю все, что в моих силах и еще чуть сверх
того.
   За окнами поползли какие-то станционные постройки, хотя поезд еще и  не
замедлял ход. Надо было взять деньги из пиджака.
   На боковом столике в нашем купе прямо  ногами  на  застеленной  газетой
столешнице стоял ребенок. Его держал за трусики взмыленный папаша.  Матрас
был закинут на багажную полку, а  спальная  поднята,  верхняя  часть  окна
открыта. В нее-то  и  старался  просунуть  свою  головку  малыш.  А  отцу,
кажется, уже было все равно. Рука ребенка взмахивала воображаемой  саблей.
Малышу было хоть и жарко, но очень интересно, и в его головку, кудрявую  и
светлую, приходили всякие разные мысли.
   - Хочу мороженого!
   - Мама купит у дяди, Стасик.
   Я потянулся за пиджаком.
   - Мы не мешаем вам?
   - Нет, нет. Я все равно выхожу на станции.
   Кроме нас, в купе находился только  Валерий  Михайлович.  Он  лежал  на
своей полке с влажной от пота  тряпкой  на  лбу.  Семен,  Тося  и  Зинаида
Павловна уже, наверное, пробивались к выходу.
   - Хочу самолет! - потребовал мальчик.
   - Мама купит у дяди, - обреченно пообещал отец.
   - Хочу Черное море!
   - Мама купит у дяди, Стасик.
   - Хочу сестренку Вальку!
   - Мама купит у дяди...
   - Хочу...
   Поезд остановился, и я ступил на  перрон  станции  Балюбино.  Вправо  и
влево тянулись торговые ряды. И продавали здесь только  детское  приданое.
Ясно. Меня словно ждали. Не знаю, что делали другие пассажиры, не до этого
мне было, а я шел вдоль прилавков, и пачка чего-то разноцветного  росла  с
каждым моим шагом.
   - Девяносто два  рубля  семьдесят  девять  копеек,  -  объявили  мне  у
последнего вагона.
   Я протянул несколько смятых бумажек - все, что у  меня  было.  Я  точно
знал, что денег у меня наберется чуть больше  сорока  рублей,  но  все  же
стоял, надеясь на какое-то чудо.
   - Еще пятьдесят рублей, - подсказала кассир.
   Рука судорожно шарила по карманам. И - о счастье!  -  в  левом  кармане
зашуршала   сложенная   вдвое   купюра.   Я   протянул   ее.   Это    была
пятидесятирублевка, неизвестно откуда взявшаяся, возникшая, сделавшаяся!
   Поезд тронулся, но я  успел  вскочить  в  уже  закрывающийся  тамбур  и
радостно двинулся в свой короткий путь к сыну и жене.
   - Вот... Вот, Инга.
   - Сейчас посмотрим, что принес нам папа, - сказала Зинаида Павловна.  -
Ох и накупили вы, Артем!
   Это прозаическое заявление сразу же привело  всех  в  состояние,  когда
нужно с восторгом рассматривать пеленки  и  ползунки,  говорить:  "Ах!"  и
"Какая прелесть!", - машинально  прикладывать  распашонки  к  груди.  Инга
взглянула на меня снизу вверх как-то странно, но радостно и села на  полку
рядом с сыном.
   - Ну-ка! Ну-ка! -  сказала  Зинаида  Павловна  и  начала  распаковывать
сверток. - Ах, какая прелесть! Вы, Артем, молодец!
   Распашонки, пеленки и подгузники пошли по рукам. Брали их осторожно, за
самый краешек, чтобы не испачкать руками, чтобы  не  занести  какую-нибудь
инфекцию. И только Валерка  ничего  не  трогал,  изумленно  оглядывая  эту
тряпочную гору - неопровержимое свидетельство нетоварищеского отношения  к
женщине.
   - А это что?! - вдруг удивленно воскликнула Зинаида Павловна.
   А правда, что это? Господи... Это были штанишки на мальчика  лет  семи,
рубашка, платьице на девочку годков трех-четырех,  туфельки  и  ботиночки,
ленты и пластмассовый пистолет с пистонами! На вырост я, что ли, взял?  Ну
ладно... А платьице-то мне зачем положили? Да и штанишки я не просил.  Мне
ведь нужно было  для  новорожденного.  Инга  посмотрела  на  меня  сначала
удивленно и  даже  растерянно,  но  тут  же  какая-то  мысль  изменила  ее
настроение, и она вдруг неудержимо и весело расхохоталась.
   - Ах, Артем!
   Зинаида Павловна словно в изнеможении опустилась на  соседнюю  полку  и
даже застонала от смеха. Светка захихикала, хотя еще ничего  не  понимала.
Даже  серьезная  Клава  закатилась  громким  смехом.  Хохотали  все,  даже
Валерка. Заглянула проводница тетя Маша, спросила,  кто  тут  смеется,  но
сама от смеха воздержалась. Расхохотался и я.
   - Ну ладно, - сказала Инга, немного успокаиваясь. - Ты зачем это купил?
- И она снова прыснула в ладошку.
   - Понимаешь... я вроде просил для новорожденных. А уж что они  мне  там
завернули, понятия не имею.
   - Брючки и рубашки вам пригодятся, если, конечно, не выйдут из моды,  -
сказала Зинаида Павловна. - Но детская мода ведь не такая строгая,  как  у
взрослых. Ничего страшного. Да и платьица еще будут нужны.
   Инга вспыхнула, а я так ничего и не понял.



        16

   В купе  достаточно  погалдели,  и  Зинаида  Павловна  с  очаровательной
улыбкой выпроводила всех лишних. Остались лишь Светка и  Клава.  У  них  с
Ингой  началась  какая-то  сложная  и  непонятная  для  меня   работа   по
перебиранию и сортировке детского приданого. Я решил им не мешать.  Скорее
бы все это кончилось! Скорее бы добраться до Марграда.
   В соседнем купе папаша  читал  двум  девочкам-акселераткам  роман  "Все
живое". Это я заметил по обложке. В следующем старались унять  не  в  меру
разбушевавшегося, а скорее всего просто одуревшего от  жары  ребенка.  Еще
дальше уже знакомый мне мальчуган продолжал методично перечислять:
   - Хочу небо.
   - Мама купит у дяди, - стандартно отвечал папа.
   - Хочу драться с Мишкой.
   - Мама купит у дяди.
   Отец уже, наверное, давно не слышал, что говорил ему сын.
   В следующем купе жевали миндаль и играли в преферанс. Причем,  судя  по
возгласам,  у  каждого  игрока  после  очередной  сдачи   был   прекрасный
неловленый мизер. Бог ты мой! И тут древняя игра стремительно  катилась  к
своей смерти.
   Вентиляция в вагоне по-прежнему не  работала.  И  открытые  с  северной
стороны  полоски  окон  не  приносили  пассажирам   никакой   прохлады   и
облегчения.
   Тося и Семен в нашем купе явно скучали. И мой приход даже несколько  их
обрадовал. Семен было взглянул  на  шахматную  доску,  но  я  сказал,  что
шахматы как азартная  игра  умерли.  Валерий  Михайлович  лежал  на  своей
верхней полке все с тем же мокрым полотенцем на лбу. Его  печальные  глаза
были открыты.
   - Пригласите ко мне в кабинет Федора, - попросил он.
   - Не надо сейчас Федора, - сказал я. - Федор спит. Баиньки. Ему это для
восстановления равновесия в печени нужно. Понимаете?
   - Значит, не пригласите Федора? - задумчиво спросил Крестобойников.
   - Сейчас нет. Лежите. Вам нужен покой. Попозже. К вечеру.
   - Конечно, конечно, какой из меня старший редактор, -  обиженно  сказал
Валерий Михайлович.
   - Из вас прекрасный старший редактор, но все  же  в  первую  очередь  -
покой и покой.
   Валерий Михайлович вздохнул и закрыл глаза. А в это время в купе бочком
проскользнул Федор, ловко сменил  уже  почти  высохшее  полотенце  на  лбу
Валерия Михайловича на свежемокрое и  даже  влюбленно  провел  ладонью  по
разметавшимся  волосам   Крестобойникова.   Потом   Федор   ушел,   сильно
раскачиваясь.
   Иван и Степан Матвеевич смотрели друг другу в  глаза,  сидя  на  нижней
боковой, и, кажется, уже телепатировали, потому что в глазах каждого  было
тревожное понимание, а вслух они  не  произносили  ни  слова.  Они  что-то
стелепатировали и мне,  но  антенны  моего  мозга  не  были,  по-видимому,
настроены на их излучения. Тут у них ничего не вышло.
   И они это сразу поняли, потому что уже знаками пригласили меня присесть
на полку Зинаиды Павловны. Я сел. Ясно, что они пригласили меня не  просто
так. У них уже была  какая-то  гипотеза,  наверняка  объясняющая  все  без
какой-то там малости, и эта малость теперь не дает им  покоя,  потому  что
они знают о кризисе в физике в конце девятнадцатого века, когда  из  таких
вот малостей вдруг начала рождаться  теория  относительности  и  квантовая
механика. Они оба были учеными и все, конечно, отлично понимали. Им  нужны
были идеи, критика, споры, диалектические противоречия, потому что  только
из них и рождается  истина,  как  я  помнил  еще  из  институтского  курса
философии.
   - Вот что, Артем, - сказал Иван. Он был  сейчас  настолько  встревожен,
что даже не смотрел на Тосю, забыв про нее. - Вот что, Артем.  Теперь  уже
совершенно ясно, что с нашим поездом что-то неладно. Выбился он куда-то. В
другую реальность или просто из детерминированного мира, но только куда-то
выбился. И  в  Марград  нам  не  приехать,  если  мы  сами  не  предпримем
чего-нибудь.
   - Неужели так страшно? - искренне не поверил я.  Ну,  есть  странности.
Так ведь почти вся жизнь скорее именно из странностей и состоит. Что-то уж
очень они разволновались.
   - Страшно - не то слово, - сказал Степан  Матвеевич.  -  Неестественно,
ненормально, невозможно.
   - Что-нибудь должно произойти  необычное?  -  поинтересовалась  Тося  и
передвинулась по своей полке поближе к проходу. Уж  очень  давно  не  было
ничего интересного, ни пришельцев, ни других странных встреч. И жизнь  для
Тоси начала терять свою прелесть. А скоро Усть-Манск. Тогда вообще  прощай
всякие чудеса, потому что в Усть-Манске уж их наверняка не будет.
   Семен тоже пододвинулся и сказал:
   - У меня книга есть. В букинистическом  купил.  "Таинственные  явления"
называется. Показать?
   - Пока не надо, Семен, - остановил его Степан Матвеевич. - У нас тут  у
самих достаточно таинственных явлений.
   - Например? - чуть раздраженно спросил я.
   - Вы же сами отлично знаете, что кое-что происшедшее в поезде на  самом
деле не могло произойти. Рождение вашего сына - это что, в порядке вещей?
   - У меня родился сын, - сказал я твердо, - а его  появление  никого  не
должно особенно интересовать. И что вы тут находите таинственного?
   - В самом деле, - поддержала меня Тося.
   - Подкинули! - выкрикнул шарикообразный пассажир с мальчиком на  руках,
катясь по коридору. - Подкинули, а вы тут теории разводите!
   Я оставил замечание без внимания.
   - Вы что, действительно ничего не понимаете? - удивился Граммовесов.
   - Прошу вас, Степан Матвеевич, - попросил я вежливо, но  настойчиво,  -
оставьте моего сына в покое.
   - Ну хорошо, - внезапно согласился Степан Матвеевич. -  Подождем,  пока
вы сами обратитесь к  этой  мысли.  А  вот  визит  пришельца...  -  Он  не
договорил.
   - Нет, уж позвольте! - сразу же и  довольно  взволнованно  прервал  его
Семен. - Пришельца, товарища Обыкновеннова, прошу не трогать!
   - Да почему же?
   - К пришельцам надо относиться с уважением. У меня вот и книга есть.  В
букинистическом купил...
   - Значит, по-вашему, в визите пришельца нет ничего странного?
   - Уважаемого  товарища  пришельца!  -  сделал  нажим  Семен.  -  Ничего
странного здесь не вижу. Что ж, пришельцам уж и в поездах нельзя ездить?!
   - Кто их знает... - сдал свои позиции Степан Матвеевич.
   - Ага! - обрадовался Семен. - Сами говорите! Я вас очень прошу оставить
уважаемого товарища пришельца в абсолютном покое.
   - Как вы думаете? - спросил меня Степан Матвеевич.
   - Вообще-то появление этого  товарища  кажется  мне  немного  странным.
Что-то тут не увязывается.
   - А молоко вы его пили! - вспылил Семен. - Молоко  пили!  Пили!  А  сам
факт  существования  уважаемого  товарища  пришельца  теперь  ставите  под
сомнение. Это нечестно, непорядочно даже. Я просто вас не понимаю.
   - Пили молоко, - согласился я. - И еще много разного  можно  выпить  из
этой занятной бутылки. Как, кстати, ты, Семен,  объясняешь  ее  уникальную
способность превращать воду в различные напитки?
   - А никак! Икру делают из нефти? Делают! Почему нельзя коньяк из воды?
   - Там все научно обосновано.
   - Ты это точно знаешь?
   - Точно.
   - А я не знаю.
   - Так что из этого?
   - А то, что я не знаю, как это можно делать икру из нефти, а ее тем  не
менее делают.
   - Ну и что?
   - А вот теперь мы все не знаем, как из воды делают молоко. Но из  этого
нельзя вывести, что его и не могут делать  из  воды.  Может,  пассажир  из
восьмого вагона  знает  это.  Или  только  конструктор  бутылки.  И  этого
достаточно, чтобы факт существовал.
   - Значит, - сказал Иван, - пришелец ни при чем  в  факте  существования
этой бутылки?
   - А вот и нет. Ее могли создать еще на планете Ыбрыгым.
   - И с такой этикеткой?
   - Этикетку можно заменить.
   - Я из вашего разговора понял только  одно,  -  сказал  усталый  Степан
Матвеевич, - что для некоторых факт существования  пришельца  не  является
невозможным или просто таинственным, необъяснимым.
   - Да, - сказал Семен. - Пришельцы существуют. И вы не  можете  отменить
их существование.
   - Ну а мою историю вы знаете, - сказал Степан Матвеевич,  кивая  нам  с
Иваном.
   - Тоже что-нибудь интересное? - обрадовалась Тося.
   - Очень, - сказал я.
   - Расскажите, - попросил Семен.
   Степан Матвеевич рассказал им очень кратко, только самую суть феномена,
нисколько не вдаваясь в свои душевные переживания.
   - Неужели наш поезд перенесло в другую реальность? - обрадовалась Тося.
   - А как же Усть-Манск? - заволновался Семен.
   - Ну что Усть-Манск? Успеем еще в Усть-Манск!
   - А мама? А пироги?
   - О господи! Здесь другая реальность, а он пироги вспоминает!
   Семен посмотрел на свою жену как-то странно.  Кажется,  впервые  он  не
понимал ее. И это пугало.
   - Но что все-таки следует из того, что мы попали в другую реальность? -
спросил я.
   - Теперь понятия не имею. Раньше мы бы просто вернулись в свою,  прожив
в той некоторое время. А теперь...
   - Уж не хотите ли вы сказать, Степан Матвеевич, - спросил Семен, -  что
мы навечно застряли в этой непонятной реальности?
   - Ничего я не хочу сказать.
   - Нам же ведь в  Усть-Манске  сходить!  Нет,  уж  вы,  пожалуйста,  все
сделайте как положено.
   - Да как же я могу сделать?
   - А это не наше дело. Вы нас сюда затащили, вы нас и выручайте!
   - Да откуда вы взяли, что именно я вас сюда затащил?
   - Так ведь это все вы путешествуете по другим реальностям.  А  нам  это
вовсе ни к чему. Нам вот в Усть-Манск нужно.
   - Да успеем мы еще в Усть-Манск, - разволновалась Тося.
   - Тут нужно внести ясность, - сказал Иван. - Степан Матвеевич никак  не
мог своею волею перенести нас в другую реальность. Если это  и  произошло,
то нужно искать причину и методы возвращения. А то,  что  он  находится  в
нашем поезде, так это даже хорошо, потому что никто не знает  столь  много
об этих самых путешествиях во времени, как Степан Матвеевич. И его опыт  и
знания должны нам помочь. Тем более что еще ничем совершенно не  доказано,
что  мы  действительно  перенеслись  в  другую  реальность.   Странностей,
конечно, много.
   - Не знаю, - сказал я,  -  происходит  тут  на  самом  деле  что-нибудь
непонятное и таинственное или нет, но ощущение какой-то тревоги все  время
не покидает меня. Чувствую, что  что-то  все  же  произошло,  но  не  могу
понять, а главное, кажется, даже и не хочу. То есть хочу, чтобы все так  и
осталось.
   - Я тоже чувствую что-то необычное, - сказала Тося. Но в ее голосе было
столько восторга и радости по поводу этого необычного, что в основе  наших
чувств не могло быть ничего  общего.  Ей  было  интересно,  что  же  будет
дальше. А я боялся, что у меня исчезнет то, что я уже имел.



        17

   - Пойду узнаю, когда будет Усть-Манск, - сказал Семен и двинулся к купе
проводниц. Вот сейчас он там немного поговорит, все  выяснит,  успокоится.
Обогнуть Усть-Манск мы никак не могли. Должен быть Усть-Манск, так же  как
обязательно должен быть пришелец на пути Семена и Тоси.
   Времени было часа четыре.  Самое  пекло.  Семен  вернулся  успокоенный,
встал на полку и проверил, действует ли  вентилятор.  Нет.  Он  упорно  не
действовал.
   Я полез в карман за платком, но вытащил оттуда лишь аккуратно сложенную
вчетверо телеграмму.
   - Э! А про телеграмму-то забыли!
   - Бабуся Коля, - подхватил Степан Матвеевич.
   Все другие, может, и боролись с жарой, но Степан-то Матвеевич был занят
явно другим. Он старался найти объяснение случившемуся с ним.
   - Да-а! - вскричал я. - Ну  надо  же.  Совершенно  забыл.  Бабуся  ведь
оставила в нашем купе чемодан!
   - Как так? - удивился Семен. - Забыла?
   - Нет. Она его специально не взяла. Оставила, и все. Пусть, кому нужно,
тот берет.
   - Это она из-за меня? - спросила Тося.
   - Нет, нет. Она его действительно оставила нарочно. Не нужен он  ей.  И
внук Коля тоже сказал: пусть этот чемодан едет в Марград.
   - Ой как интересно! - засияла Тося. Сейчас  я  понимал  Ивана.  Тося  -
красавица!
   - Садитесь сюда, - предложил ей Иван. Тося перелетела на его место. Они
немного столкнулись из-за неповоротливости Ивана, но женщина  не  обратила
на это внимания. Иван же только нахмурился.
   - Комиссию надо выбрать, - предложил Семен. - Опись придется делать.  И
тетю Машу надо пригласить, как представителя администрации.  У  кого  есть
бумага и ручка? У меня есть бумага и ручка. Так что, начнем?
   Тетя Маша каким-то образом почувствовала, что ей совершенно  необходимо
находиться здесь, и уже спрашивала:
   - Это кто тут чемоданы оставляет?
   - Тебе бабуся сказала об этом чемодане, - обратился ко мне Семен, -  ты
и открывай его.
   Я поднял полку. Чемодан был старый  и  какой-то  нестандартный,  скорее
всего самодельный.  Замка  у  него  не  оказалось.  Простая  палочка  была
воткнута в петлю, чтобы при переноске не  открывалась  крышка.  Я  вытащил
палочку, положил ее на столик и начал медленно открывать крышку  чемодана.
В чемодане находилось какое-то изделие.  Не  вещь,  не  тряпка,  а  именно
изделие, даже произведение прикладного искусства. Что-то резное,  точеное,
с тщательно выделанными деталями. Что-то  очень  знакомое  и  неопознанное
лишь потому, что имело другие размеры, че