мне с тобой? - Косынку поправь. Ходишь как халда. Спускаемся во двор. Больничка у нас старая, со времен царя Гороха. Дворик такой серенький, петербургский. А посреди двора стоит голубая "семерка" с распахнутыми дверцами и сама Кисуля при полном параде сидит за рулем и приемничек крутит. Рядом Симка-Гулливер. Выставила свои длинные ноги наружу и покуривает. - Привет, - говорю. - Каким ветром? - Заходи! Гостем будешь! - С грузинским акцентом отвечает Кисуля и открывает задние дверцы. Мы с Лялькой влезаем в машину, закуриваем. Лялька глаз оторвать не может от Кисули и от Гулливера. Конечно, девки прикинуты будь здоров и не кашляй. Ляльке такое и не снилось... Кисуля осторожно покосилась на Ляльку. Я ее успокоила: - Теоретически ребенок подкован. - Пора в свет выводить, - смеется Гулливер. - Перебьется, - говорю. - Работа была? - Да ну... Фуфло одно, - машет рукой Кисуля. - "Штатника" из валютного бара вынула, а он в нажоре. Лыка не вяжет - в дело употреблен быть не может. Возился, возился - все без толку. Только время потеряла. - И мимо денег пролетела? - Она-то не пролетела, - смеется Гулливер. - Она свои сто баксов скушала. Это я пролетела. Но как! Сдохнуть можно!.. Кидаю Генке-халдею пятнашку. Он меня сажает стол в стол со здоровенным френчем. Бугай выше меня. Плечи - во! Морда - застрелись!.. К трем часам ночи я его в тачку, везу к себе, а он мне по дороге заявляет, что женщинами не интересуется, а любит только мужчин. И если я ему сейчас мужика предоставлю - триста франков мои. Ну надо же! Я ему говорю: "Ах ты ж, гомосек несчастный! Я на тебя полночи убила... Плати неустойку!" Алексей Петрович, водила из второго таксомоторного, - ты его знаешь, - хохочет - я думала, мы во что-нибудь врубимся. Короче, разворачиваем тачку и обратно. Вот и считай - пятера - на входе, рупь - гардероб, пятнашка - Генке, четвертак - Алексею Петровичу. Одни убытки... - Неустойку сдернула? - Как же! Заплатит френч неустойку! Будто ты не знаешь... За франк удавится, педрила-мученик. Хорошо, в это время Кисуля отработала и на пандусе меня подобрала. - Ко мне-то чего приехали? - Хотели посмотреть на уникальное явление в нашем профсоюзе. Как интердевочка на государство молотит. - В свободное от работы время, - смеется Гулливер. - Сутки через трое - работа не пыльная. Зато спокойней. - Кому? - улыбается Кисуля. - Мне. Маме моей. Всем. - Под каждой крышей - свои мыши. Мы тебе к свадьбе подарочек привезли, Танюха. - Специальное пособие для экспортных невест, - говорит Симка и протягивает мне бумагу, сложенную вдвое. Я разворачиваю, а там какая-то инструкция. - Что это? - Список справок и документов, необходимых для выезда из Советского Союза. Порядок очередности подачи и официальные сроки принятия решений. По каждой справке, представляешь? - Малейшая ошибка, и начинай все сначала. Начнут футболить... Как Светку-маленькую, как Маню-кнопку, помнишь? - Затянут оформление года на три и - привет из Швеции! Менты эту инструкцию, знаешь, как хранят?! - Почему? - По кочану. Чтобы "за бугор" не выпускать. - Ясно. Где достали? - "Капуста" - великая штука, - рассмеялась Гулливер. - Сколько должна? - Не бери в голову. Рассчитаемся. Кстати, тебе песец не нужен? - Сколько тянет? - Для тебя - тысяча баксов. Или, как говорят московские коллеги, - таузенд грюников. - Валюты, слава богу, на руках нет. А "деревянными"? - Четыре штуки - и песец твой. - Матери взять, что ли? У нее на зиму ничего нет. Покажи. - Вон, пакет у заднего стекла. Я достала пакет и вытащила замечательную норвежскую песцовую шубку. Лялька даже ахнула. - Ну-ка, выметайся, - сказала я ей. - Прикинь... Лялька вылезла, надела шубку прямо на халат, сдернула с головы косынку и распустила по плечам волосы. Шубка была отличная. Но Лялька в этой шубке смотрелась так, что мы просто отпали! И это несмотря на то, что Лялька была в стоптанных больничных тапочках, а окружал ее обшарпанный колодец петербургского двора, забитый черт знает каким грязным хламом... - Да... Девочка - зашибись! - удивилась Кисуля. - Какой конкурент растет! - покачала головой Гулливер. - Только попробуйте, - сказала я им и крикнула Ляльке: - давай, давай, сблочивай! Рано тебе еще к такому шмотью привыкать. Лялька с сожалением сняла шубку и протянула мне. Я уложила шубу в пакет и сказала Кисуле: - Беру. А то теперь неизвестно, когда еще у меня деньги будут. А мать на зиму раздета... - О'кей, - небрежно кивнула Кисуля. - Привезешь "капусту" - заберешь песца. Договорились? - Годится. Спасибо, девки, - я вылезла из машины. - Танька! Не потеряй инструкцию, - предупредила меня Гулливер. - Прочти внимательно первый пункт. Без него у тебя даже заявление во дворец бракосочетания не примут. Начинать нужно со шведского консульства... Боже мой, если бы я тогда понимала по-шведски! Мы сидели с Эдиком у его генерального консула, еще не старого, обаятельного, истинно западного мужика, и я чувствовала себя на седьмом небе того мира, куда так рвалась последние несколько лет. В мягких кожаных креслах мы расположились вокруг небольшого низкого столика, пили фантастический кофе со взбитыми сливками и полизывали коньяк из крохотных рюмочек. Консул был - само очарование! У меня хватило ума не напяливать на себя вечернее "рабочее" шмотье, и я выглядела скромно и респектабельно: белые американские "бананы", темно-красная спортивная рубашечка из чистого коттона и белоснежная курточка фирмы "Пума". Грим - самый незаметный, слегка тонированные очки и красная "адидасовская" сумочка. - Ах, как жаль, что вы не говорите по-шведски, - искренне сожалел консул, обращаясь ко мне. - Но это поправимо. Поправимо... Сам он говорил по-русски не хуже меня. Когда в разговоре с Эдиком он переходил на свой родной язык, я несколько раз ловила его добрый и внимательный взгляд, устремленный на меня. Словно он хотел убедиться, что я действительно не понимаю шведского. Я улыбалась ему и вопросительно поглядывала на Эдика. Но Эдик не торопился с переводом. А консул, ответно улыбаясь мне, оказывается, говорил Эдику следующее: - Я не имею права не выдать вам документ, подтверждающий ваше неженатое положение и психическое здоровье, который справедливо требуют русские власти при регистрации брака иностранца с их подданной. Мой секретарь уже этим занимается. - Благодарю вас, - улыбнулся ему Эдик. - Хотя в вашем нормальном психическом состоянии я позволил бы себе усомниться. - Отчего же? - засмеялся Эдик. Консул любезно долил мне кофе и собственноручно положил еще взбитые сливки. И продолжал по-шведски: - Да потому, господин Ларссон, что вы собираетесь жениться на профессиональной проститутке, что видно невооруженным глазом. И не возражайте! У меня большой и печальный опыт. Я таких справок выдал сотни. - Мне наплевать, кем была госпожа Зайцева в России. Мне важно, кем она станет, будучи "фру Ларссон" в Швеции. - Это я могу вам спрогнозировать, - консул дополнил мою рюмку. - Восемьдесят процентов подобных браков расторгаются сразу же или спустя совсем немного времени после пересечения границы. Большая часть этих девиц тут же начинает заниматься индивидуальной проституцией, поступает в стрип-бары, в секс-шоу или рассасывается по публичным домам Европы. У вас есть гарантия, что вы с мадам Зайцевой окажетесь теми счастливцами, которые составляют всего двадцать процентов от общего количества таких браков? - Все зависит от меня самого, господин консул. - Сомневаюсь, - консул закурил сигарету и сказал мне по-русски: - прошу прощения, мадам. Поскучайте еще минутку. Формальности... И снова перешел на шведский язык: - Подумайте, господин Ларссон, стоит ли наполнять нашу маленькую страну отбросами русского общества? Разве мало у нас собственных проблем? Это я вам уже говорю как официальный представитель Швеции в СССР. Клянусь, я чувствовала, что что-то происходит! Я ни черта не понимала, а консул и Эдик вели себя так потрясающе мило и доверительно, что заподозрить ничего нельзя было. И все-таки у меня почему-то испортилось настроение... Эдик встал и произнес по-русски: - Господин консул, я был очень рад представить вам свою будущую жену. Теперь мне хотелось бы получить необходимый документ и больше вас не задерживать. - Я думаю, что документ уже готов, - сказал консул тоже по-русски, улыбнулся мне и нажал кнопку на столе. Тут же открылась дверь и секретарь консула, тощая грымза в золотых очках, внесла нашу первую с Эдиком справку... ...Когда мы с Эдиком вышли на улицу, он взял меня за плечи, развернул к себе и спросил, глядя мне прямо в глаза: - Ты меня любишь, Таня? И тут я неожиданно почувствовала, что это сейчас для него чрезвычайно важно. Ну, просто необходимо! И почти честно ответила: - Конечно, Эдик... Очень люблю. Он снял очки, протер кусочком замши, снова надел. И сказал: - Тогда все о'кей. Тогда ничего не страшно. Во дворце бракосочетания бабешка лет тридцати пяти - вся в сертификатном барахле, пальцы в золоте ереванского завода - подколола консульскую бумагу к нашему заявлению, вернула нам с Эдиком паспорта и сказала, не глядя на меня: - Срок ожидания - три месяца. - Почему? - Спросил Эдик. - Чтобы у вас было время убедиться в верности ваших чувств. Я уже об этом из инструкции знала и поэтому не стала выступать, а Эдик очень удивился: - Так долго? На это бабешка ответила не Эдику, а мне. Хотя я молчала как рыба и ни о чем ее не спрашивала. - У нас в Советском Союзе - один порядок для всех, - сказала она, мстительно глядя на меня неумело накрашенными глазками. Ну, правильно. Господин Ларссон - иностранец, а я - своя. Чего со мной церемониться? - Спасибо, - кротко сказала я ей. - Всего доброго. В гостиничной ванной я сняла черные ажурные чулки и тоненький кружевной поясок, аккуратно свернула их и спрятала в косметичку. Не будешь же летом, в жару, таскать на себе эту сбрую? Берешь обычно только на работу. Очень многие клиенты предпочитают. Им видней. У них вся порнуха на этом построена. Я быстренько приняла душ, растерлась махровым полотенцем, натянула трусики, вельветки, кофтенку и наспех сделала физиономию. Складывая свои мазилки в косметичку, я снова заметила бритвенную кисточку Эдварда в засохшей мыльной пене. Сполоснула ее, поставила на полочку и крикнула: - Эдик! Ты еще из ванной свои причиндалы не собрал! - Я знаю. Сейчас... Номер был не убран. Постель разбросана. Стояли упакованные чемоданы и большая дорожная сумка желтой кожи. Еще одна, спортивная сумка, лежала на кровати. Эдик в одних трусах сидел у журнального столика. Перед ним лежали остатки разных денег, документы. Он подсчитывал свои ленинградские расходы на электронном калькуляторе и записывал их в книжечку. - Эдик! Давай в темпе! - Взмолилась я. - Уже, уже! - Эдвард сложил деньги и документы в бумажник, калькулятор спрятал в изящный чехольчик, рассовал все по карманам висящего на спинке стула пиджака. - Момент, Танечка... И исчез в ванной. Я села к телефону, позвонила маме: - Ма! Собери что-нибудь на стол, мы скоро придем. - Ты с ума сошла! - закричала мама. - В доме шаром покати! Дайте мне пару часов, я схожу на рынок... - Мам! Знаешь старую хохму?.. "Жора, жарь рыбу. - А где рыба? - Ты - жарь, жарь, рыба будет!" Так вот ты жарь, рыба будет! Мы все привезем. Подключи Ляльку, пусть она тебе поможет, пошустрит. Сгоняй ее за хлебом и кофе. - Но почему такая спешка? - Потому что выставка закрылась и они уезжают машиной завтра в пять утра, а Эдику нужно как следует выспаться перед дорогой... - Как "машиной"?! Прямо в Стокгольм? - Представь себе. Чао! Мы вышли из лифта в забитый народом нижний холл. Эдик со спортивной сумкой в руке, я - налегке. Время было обеденное, суетня страшная. Возвращались туристы из музеев, мотались подносчики багажа, бегали интуристовские "шестерки", крутились фарцманы... Я издалека незаметно раскланялась с Толей и Женей - нашими "спецами". Эдик попросил швейцара - Петра Никаноровича - подать такси ко входу. Отставник рванул на пандус, тормознул тачку и прибежал к нам с поклоном. Эдик дал ему доллар, и Петр Никанорович откозырял ему, как солдат первого года службы. Мы сели в таксярник и поехали... Опять пришлось остановиться у дома тридцать два. Стоит эта огромная совтрансавтовская бандура "вольво" с рефрижератором - и не проехать... Эдик расплатился, мы вылезли и пошли пешком. - "Вольво" очень хороший автомобиль, - гордо сказал Эдик. - Мы много торгуем с вами этим авто. Мимо нашего с тобой дома будет проходить трасса от стокгольмского порта на Мальме, они все время там ездят... Я благодарно взяла его под руку, оглянулась на "вольво" и, сама не знаю почему, запомнила его номер - АВЕ 51-15. - Это прекрасно, что между нашими странами такое тесное сотрудничество, - я старалась попасть в ногу его широким шагам. Давай и мы с тобой заключим маленький экономический контракт. - Правильно. Между нами не должно быть неясных моментов. - Золотые слова. Так вот... Пару дней тому назад я купила для мамы меховое пальтишко. На зиму. И мне очень хочется, чтобы это пальто преподнес ей ты. Как презент. От своего имени. - Но это будет неправда. Это нехорошо... - Хорошо, хорошо! Хуже будет, если это сделаю я. У мамы сразу возникнет много ненужных вопросов. - Но у нас не дарят летом зимние вещи! - Это у вас. А у нас готовят сани летом. Это наша маленькая национальная особенность. Короче, ты можешь мне в этом помочь? Эдик неуверенно пожал плечами. Тут мы и подошли к нашей парадной... Надо сказать, что этот первый для мамы международный приемчик вполне удался. Все было вкусно, всего было в меру, мама замечательно выглядела. Она сидела напротив Эдика и с преувеличенным вниманием слушала все, что я уже знала наизусть из шведских выставочных проспектов. - Наша фирма "Белитроник" выпускает программные манипуляторы. А недавно мы начали серийный выпуск роботов для автоматической рыбной ловли. Я участвовал в разработке такого робота... - Что вы говорите? - светски удивлялась мама. Мы с Лялькой покуривали на кухне. - Да. Вес только пятнадцать кило. Робот сам забрасывает крючок и сам подтягивает леску. Как рыба клюет, робот делает автоматическую подсечку. Если рыба большая и сильная - можно больше сорок килограмм, - робот начинает ее водить и водить, и так устанет рыбу, что потом быстро вытягивает ее на борт лодки... - Девочки! Вы слышите? Уму непостижимо!.. По маминым глазам я увидела, что она ни фига не поняла про этих дурацких роботов и безумно устала от напряжения. - Пора начинать аттракцион, - шепнула я Ляльке. - Все поняла? - Могила! - Иди к ней. Придержи ее там, чтобы она сюда нос не сунула. Эдик, - сказала я, выходя на кухню. - Можно тебя? - Момент! - поклонился маме Эдик. На кухне я сунула ему пакет с шубой и поцеловала для бодрости: давай, мол! Эдик с пакетом вошел в комнату... - Уважаемая Алла... - ...Сергеевна, - тихо помогла я ему. - Я знаю! - прошипел он. - Уважаемая Алла Сергеевна! Так как вы есть мама моей невесты Тани, я хочу сделать вам небольшой презент от своего имени. - Ах, зачем это, Эдвард... - смутилась мама и даже встала из-за стола. - Пожалуйста, - Эдик вручил маме пакет. - Спасибо. Я вам очень признательна, но вы, ей-богу, напрасно... - Ой, а что там? - фальшиво-заинтересованно воскликнула отлично все знавшая Лялька. - Что спрашивать? Помоги развернуть - и увидите, - несколько нервничая, ответила я. Лялька мгновенно распотрошила пакет, вытащила оттуда песцовую шубку и, встряхнув, набросила маме на плечи. Мама была близка к обмороку. Лялька почти натурально визжала от восторга. - Спасибо тебе, Эдик, - я его опять поцеловала. Все-таки он меня выручил! Но тут я заметила, что Эдик и сам находится в состоянии "грогги". Я даже за него испугалась. - Кошмар!.. - шептал он. - Я не знал, что это такая дорогая вещь. Я думал... - Заткнись, - одними губами сказала я ему, а маме крикнула: - мамуля! Если бы знала, как тебе идет!.. Но как Эдик вмастил?! Будто знал, что нужно... Ну, Эдик! А мама, моя худенькая мама, стояла в роскошной песцовой шубе -- первой шубе за свои сорок восемь лет -- и, не отрываясь, смотрела на меня в упор. Потом судорожно вздохнула и печально сказала: - Вы сошли с ума. Вы все сошли с ума... Через месяц выхожу я с двумя тяжеленными авоськами из торжковского рынка и потихоньку чухаю к стоянке такси, как вдруг около меня тормозит потрясный "Мерседес" и оттуда в полном боевом блеске выскакивает Зинка Мелейко. - "Медсестра дорогая Анюта подползла, прошептала - живой..." - спела мне Зинка. - Куда пропала, Танюша? - Привет, Зинуля, - говорю я и вижу, что Зинка уже слегка "на кочерге". - Не рано ль "промокла"? - Не боись, Танька. Нормуль. Сейчас мне все можно. - Кого сняла? - Спрашиваю, а сама смотрю: за рулем типичный "аллерик" - итальяшка лет пятидесяти с гаком. Седой, красивый, явно упакованный по самое некуда. - Это меня сняли на десять дней по полторашке. Не кисло, да? Десять дней - полторы косых "зелеными". - Молодец! - искренне восхитилась я. - Ты даешь... А "спецура" куда смотрит? - Самое удивительное - для них я будто не существую. Всех хватают, меня не трогают. Даже обидно, - смеется Зинка. - Наверное, нашим ребятам наверху хвост прижали. - Я тоже так думаю. У моего клиента какой-то охренительный контракт с нашим "Морфлотом" миллионов на семьдесят! Итальяшка вылез из машины, поклонился мне и что-то по-своему крикнул Зинке. - Он спрашивает - тебя никуда не нужно подвезти? - Нет, спасибо. Зинка ему по-итальянски все сказала (она грандиозно на этом языке чешет!) и говорит мне: - Слушай, Танюха, я чего хотела тебя предупредить... Вы уже заявление во дворец подали? - Чуть не месяц как... - Вот теперь... - Зинка оглянулась по сторонам, понизила голос: - не знаю, правда это или нет, но на всякий случай... Ты сейчас оставшиеся два месяца до регистрации, пока он там у себя в Швеции, должна посылать ему и получать от него как можно больше писем. И все про любовь! Обязательно! И звони как можно чаще - "капусту" не жалей! Вроде как бы подтверждаешь, что брак не фиктивный. Что ты не просто хочешь свалить "за бугор", а действительно выходишь замуж по жуткой любви. Поняла? - Спасибо. А ты сама его на это дело не склеишь? - я кивнула в сторону "аллерика" в "Мерседесе". - Кто меня выпустит?.. - махнула рукой Зинка. - Ты не помнишь, что я по восемьдесят восьмой от звонка до звонка чалилась? Потом, у меня мама в Пскове хворает, отец - инвалид первой группы. Дочка моя там у них, в будущем году школу кончает... Куда мне? - У тебя такая дочка?! - честно говоря, я была потрясена. - Господи, вот не знала, не чаяла!.. - А ты думала... - так грустно говорит Зинка. - Мне вот-вот - сороковник... Это уж я стараюсь выглядеть. А на самом деле... Кому я нужна на пятом десятке?.. - Ладно тебе, не прибедняйся. - Да! И еще, Танюха... "Капуста" есть? - Семь штук заначено. - Вот оставь себе пару на жизнь, а пятеру положи на книжку, на имя матери. И спрячь. Ты уедешь, а она хоть здесь при деньгах останется. Потом "из-за бугра" позвонишь ей и... Сюрприз! А сейчас молчи в тряпочку. Правильно говорю? Все! Чао, Танюха! - Спасибо, Зинка. Спасибо, родная, - говорю я ей и вижу, как она, красивая, прикинутая (от силы - двадцать восемь, тридцать), идет к золотисто-коричневому "Мерседесу", а ее клиент машет мне рукой и улыбается во всю сотню своих фарфоровых зубов. Я ему тоже помахала и потрюхала со своими авоськами на стоянку такси. А там очередь на час, не меньше! О том, что в тот день произошло у мамы в школе, я еще долго не знала. Рассказала она мне об этом значительно позже. Мама вела урок в своем седьмом классе. А один пацан ей очень мешал. Он запихнул под парту маленький автомобильный телевизор на батарейках и смотрел передачу. Конечно, все вокруг тоже пытались заглянуть в телевизионный экран под партой. - Юра Козлов! - сказала мама. - Ты мне мешаешь. Выйди из класса. - Не выйду, - спокойно сказал Козлов. - Ну, дает Козел! - восхитились пацаны, а девочки смотрели на маму с жестоким интересом. - Ты мне мешаешь, - беспомощно повторила мама. - А вы мне. - В таком случае - выйду я! - у мамы задрожали губы. - Пожалуйста, - усмехнулся Козлов. - Кто вас держит? Чтобы не расплакаться, мама выскочила из класса. Пустынными школьными коридорами она добежала до кабинета директора школы и распахнула дверь. Директор - молодой мужик лет тридцати трех - посмотрел на часы, на маму и удивленно поднял брови: дескать, в чем дело? Почему до звонка? - Альберт Иванович, - дрожащим голосом проговорила мама. - Так дальше продолжаться не может... Козлов срывает урок за уроком. Он так грубит, Альберт Иванович! Это какой-то кошмар... - Хорошо, что вы зашли, Алла Сергеевна. Я все равно собирался посылать за вами. - Надо что-то делать, Альберт Иванович. Я умоляю вас... - Тут сигнал поступил, Алла Сергеевна, - директор даже не предложил маме сесть. - Ваша дочь, оказывается, выходит замуж за иностранца и собирается покинуть родину? И это нас наводит на грустные размышления. Можем ли мы доверять вам обучение наших советских детей, если вы даже свою дочь не смогли воспитать в духе преданности государству, которое вскормило и вспоило ее. - Боже мой!.. - растерялась мама. - Но она же полюбила! И она не собирается менять подданство... Она была, есть и останется советским человеком! - Не знаю, не знаю. - Но сейчас уже не то время, Альберт Иванович!.. - Для нас с вами, для людей, которым поручено формирование личности ребенка, Алла Сергеевна, время должно быть всегда одним и тем же, - и в эту секунду в коридоре раздался звонок. - Какой ужас... - сказала мама. А я теперь на дежурстве учу шведский язык. Конечно, ночами и когда на отделении никаких ЧП. Кое-какие книжки достала, словари. Обложусь ими на посту - учу слова, выписываю в отдельную тетрадочку, шепотом повторяю, немножко перевожу. Рядом со мной Лялька. Готовится к вступительным экзаменам. Неподалеку на топчане кимарит Сергеевна. Лялька зевает и захлопывает учебник: - Ни черта не соображаю!.. - Учи, дуреха! - говорю я. - Если и в этом году завалишь... Учи. Я же учу. - Если бы у меня была твоя цель... - потягивается Лялька. - Не дури. Слышим, в ординаторской телефон затрезвонил. Выходит оттуда наш дежурный доктор, Клавдия Михайловна, и машет мне рукой. Я к ней. - Мама звонит, - говорит она. Я испугалась - половина второго ночи! Влетела в ординаторскую, схватила трубку: - Что с тобой, ма? - Танечка... Прости, что я тебя беспокою. Звонил из Стокгольма Эдик и сказал, что прилетает завтра вечерним рейсом. Он купил индивидуальный тур на десять дней и теперь вполне успевает к регистрации. - Черт подери, как я напугалась! Прилетает, и хрен с ним! С тобой все в порядке? - Да, - сказала мама и заплакала. - Мамуленька, что с тобой? Хочешь, я сейчас приеду? - Нет, нет, просто я немножко устала. И хотела услышать твой голос... - Что происходит, ма? - Да, ничего... На работе какая-то ерунда. Этот Козлов меня совершенно измучил. Я тебе уже жаловалась. Хамит, издевается... Чудовищный мальчик. Очень приличные родители, а ребенок - исчадье ада. Я уже не дождусь окончания учебного года... - Ну, не расстраивайся, мамуленька. Осталась-то неделька. Успокойся, родная. Накапай себе корвалольчика сорок капель и прими таблетку реланиума. А завтра поедем встречать Эдика. Ладно? Вышла я утречком из сберкассы, раскрыла новенькую сберкнижку и проверила: номер такой-то, счет такой-то, "Зайцева Алла Сергеевна", "приход - 5000 рублей", подпись закорючкой... Спрятала сберкнижку и почапала к маминой школе. - Ну-ка, пойди сюда, Козел, - сказала я ему, когда нашла всю эту компанию за школой. Они в открытую курили и разговаривали между собой сдавленными, искусственно-хриплыми приблатненными голосами. - Кому Козел, а кому Юрий Петрович, - сказал он и оглядел меня, сукин сын, как взрослый мужик. Мне даже нехорошо стало. Я хотела с ним только поговорить. Я подумала, что по возрасту он все- таки ближе ко мне, чем к моей матери, и поэтому разговор у нас может получиться почти на равных. Я думала, что я скажу, и он поймет. - Ладно, Юрий Петрович. Поговорить надо. - Четвертачок, - ухмыльнулся Козел, а вся его компания заржала. Сколько раз я это слышала! Именно с такой интонацией. "Четвертачок", "чирик", "стольник", "полтинничек"... От ресторанных халдеев, подсаживающих нас к иностранцу, от гостиничных коридорных, от "траллеров" - таксишников, постоянно работающих с проститутками. Да мало ли от какой еще сволочи! И я платила. Я вынуждена была им платить. Но сейчас... Когда этот четырнадцатилетний подонок точно повторил привычную мне интонацию!.. - Годится, - спокойно сказала я и достала двадцать пять рублей. -- Иди сюда. Он, конечно, острил, назначая цену разговору. Он не ожидал, что я вот так, запросто, выну четвертной. И подошел ко мне этакой блатнячковой спецпоходочкой. Я ласково положила ему руку на плечо, смачно плюнула на двадцатипятирублевку и с размаху влепила ее ему в лоб. Он отлетел, ударился спиной о стену и упал на груду кирпича. - Стоять!!! - рявкнула я его компании. - Только шевельнись кто-нибудь! Не спуская с меня ошеломленных и ненавидящих глаз, Козел нашаривал рукой обломок кирпича. Я подошла, наступила ему на руку ногой и сказала на его языке: - Если ты, сявка неученая, Козел вонючий, потрох дешевый, еще когда-нибудь на Аллу Сергеевну Зайцеву, твою учительницу, поднимешь свой облезлый хвост или на ее уроке хоть слово вякнешь - по стенке размажу. Понял, засранец? Продолжая стоять ногой на его руке, я достала из сумки "Данхилл" и зажигалку. Закурила и сказала ему: - Ответа не слышу. Козел скривился от боли и тихо проговорил: - Понял... - Вот и умница, - я повернулась к его перетрусившей кодле. - Всех касается. До свидания, дети. И пошла. И ни словечка не услышала вослед. - Мне снилась осень в полусвете стекол, Друзья и ты в их шутовской гурьбе, И, как с небес добывший крови сокол, Спускалось сердце на руку к тебе... - читала я когда-то любимые мною стихи. - Что ты подглядываешь, Танька? Еще десять лет тому назад ты же весь этот ранний цикл наизусть помнила? - так мама хвасталась мною перед Эдиком. - Вспомнила баба, як дивкой була... - усмехнулась я и захлопнула книгу. Мы сидели в верхнем ресторане гостиницы "Европейская", куда Эдик пригласил нас с мамой на торжественный обед "для своих". Столик был сервирован "под большое декольте". Стоял роскошный букет роз в какой-то хрустальной фиговине. Тут же, между икрой, осетриной и паштетом, лежали наши свадебные фотографии и три книги, привезенные Эдиком специально для мамы из Швеции. - Эдик, вы прелесть! - мама уже маханула немножко шампанского и с непривычки щебетала: - как вам это в голову так пришло?! Она нежно погладила книги. - Это не мне в голову, - честно сказал Эдик. - Это я спросил в Стокгольме у одного русского: "Что привезти из Швеции в Россию интеллигентной женщине средних лет?" Он сказал: "Пастернак, Высоцкий, Цветаева". Я пошел и купил. - Так просто - "пошел и купил"! - поразилась мама. - Да. В "Европейской" я бывала всего два раза. Не моя епархия. Кому охота, чтобы тебя под любым предлогом вызвали в женский туалет и местные коллеги начистили там тебе рыло за нарушение конвенции?.. Однако, судя по тому, как официант разглядывал меня, мне показалось, что он меня знает. Мне лично его морда была совершенно незнакома. А он даже подмигнул мне, показав глазами на Эдика. И тогда я все просекла: этот сучонок хотел, чтобы я ему потом валюту сдала! - Вы что-то собирались мне сказать? - спросила я его в упор. - Нет, нет! Что вы... - халдей испугался, задергался и исчез. А через минуту в полупустом дневном ресторане, как бы случайно, появился оперативник Леша Чумаков. Повел безразличным глазом вокруг и вышел. - Давай выпьем за нашу маму, Эдик! - предложила я. - Правильно. Если можно, я теперь тоже буду называть вас "мама", - Эдик поднял бокал. - Конечно, конечно! - мама была прелесть! Я ее такой сто лет не видела. - Вы знаете, Эдик, последний раз в ресторане я была почти двадцать лет тому назад... - Почему? - спросил Эдик. Мама растерянно пожала плечами. А я прихлебывала шампанское, которое ненавижу, и очень точно представляла себе, что сейчас происходит внизу... ...Чумаков берет трубку телефона и набирает номер: - Толя? Привет. "Европейская" беспокоит. Чумаков. - Здорово, Леша. - Толя, ты недавно в отделе говорил, что у вас Татьяна Зайцева уже три месяца не появлялась. - Ну? - Так вот, она сейчас у нас в ресторане сидит. С фирмачем и какой-то теткой в возрасте. Цветы на столе, шампанское. - А фирмач ваш? - Да. Эдвард Ларссон. Швеция. Индивидуал. - Знаю. Он у нас на "Инрыбпроме" жил. А тетка такая худенькая, лет пятидесяти? - Да. - Тогда - порядок. Это ее мать. Зайцева... Погоди. Сейчас посмотрю, - Толя лезет в свой талмуд, находит мои данные и продолжает: - Зайцева Алла Сергеевна. Преподаватель русского языка и литературы. В отношении основной профессии своей дочери находится в полном и счастливом неведении. - Уж не перешла ли Татьяна к нам в "Европу" работать? А то своих хватает - не разгрести. - Нет. Не бойся. Они только позавчера зарегистрировались. Теперь она у нас - мадам Ларссон. - А где гарантия? - Тоже верно. Но тем не менее... Пока Эдик с помощью собственного карманного электронного калькулятора проверял счет, а халдей стоял рядом и смотрел в потолок лживыми глазами стукача и ворюги, мы с мамой разглядывали большие цветные фото из дворца бракосочетания. - Лялька - все-таки красавица! - чуточку фальшиво восхищалась мама, чисто по-русски стесняясь того, что Эдик проверяет официанта уже по второму разу. - А Сима? - Спрашиваю. - Сима тоже очень интересная. И Ниночка, и Зина Мелейко... А я здесь совсем на себя не похожа. - Жалко только, что Константин Иванович надрался. - Таня! Ты же знаешь Лялиного папу!.. Нужно было смотреть. Боже! Как тебе идет белое! И фата... И Эдик в настоящем смокинге!.. Бесподобно! Я немножко устала от маминых всплесков, достала инструкцию, полученную от Кисули и Гулливера, и сказала Эдику, который тщательно пересчитывал сдачу: - Теперь мы должны в твоем консульстве легализовать наше свидетельство о браке и оформить приглашение на выезд... В отличие от нашего первого посещения генеральный консул Швеции был сух и сдержан. Ни кофе, ни сливок, ничегошеньки... Он еле скользнул по мне глазами, коротко поклонился и заявил Эдику: - Вами займется секретарь. Прошу простить: дела. Эдик тоже не больно расшаркивался. Зато я как можно обольстительнее улыбнулась консулу, напружинилась и сказала ему по-шведски: - Вы крайне любезны, господин консул. Мы вам очень благодарны. Моя домашняя заготовочка произвела фурор: консул удивленно поднял брови домиком, Эдик чуть не ахнулся в обморок, а старая грымза в золотых очках уставилась на меня, как на седьмое чудо света. - Поздравляю, - кисло поклонился мне консул. - У вас редкие способности. Думаю, господину Ларссону неслыханно повезло. Как, впрочем, надеюсь, и вам, фру Ларссон... За несколько дней до отлета Эдика мы с ним собрались в цирк. Спустились из его номера в холл "Европейской", и Эдик оставил меня у ларька с сувенирами, а сам пошел в бюро обслуживания "Интуриста" за билетами. А неподалеку от меня льется такая бойкая английская речь с могучим русским акцентом. Я покосилась, а у колонны стоит хорошо поддавший "штатник" и его шикарно хомутают две интердевочки. И вдруг слышу, одна говорит: "Джаст э момент..." И подваливает ко мне: - Привет, Таня. - Здравствуй, куколка, - говорю. - Ты кто? - Я - Лиза-Кролик. Слышала?.. Мы тебя знаем и очень уважаем. Но наши девочки просили тебе передать, чтобы ты больше сюда не ходила. Пусть у каждого будет свой огород. А то... Зачем тебе всякие разборки? Тут подошел Эдик с билетами в цирк. - Познакомься, Кролик, - говорю я ей. - Это мой муж, Эдвард Ларссон. А девочкам передай, что я нахожусь в глухой завязке и конкуренции не составлю. Чао. - Желаем тебе счастья, - успокоилась Кролик. Когда мы вышли из "Европейской" на улицу, Эдик сказал: - Какое странное женское имя - "Кролик"... - Это не имя. Это - кликуха. - Что?! - Потом объясню. Пошли, пошли, а то опоздаем. В антракте между первым и вторым отделением, пока на арене устанавливали клетку для львов, я вышла покурить, а Эдик встал в очередь за мороженым. Иностранцев было в цирке - пруд пруди! Казалось, что "Интурист" откупил все места - от первого ряда партера до последнего на галерке. Тут тебе и по-польски, и по-французски, и по-немецки, и по-английски... - Здравствуйте, Таня-тян. Хау ду ю ду. Ам вери глед то си ю. Поворачиваюсь - стоит передо мной такой симпатичный джапан лет пятидесяти. Ни имени, ни фамилии, убей бог, не помню! Помню только, что он целую неделю был моим клиентом на прошлогоднем пушном аукционе. И еще помню, что он по-русски ни в зуб ногой. Ну, и платил, конечно, будь здоров. Как все японцы. - Я видел вас с мужчиной, - говорит он по-английски. - И не хотел беспокоить. Но когда вы освободитесь, завтра или послезавтра, прошу вас позвонить мне в "Асторию". Вы помните часы работы пушного аукциона? - Помню, - говорю. - Даже очень хорошо. - Все остальное время я буду свободен для вас. И дает мне визитную карточку, где чернилами уже написан его номер телефона в "Астории". И кланяется, кланяется... А я-то вижу, что ко мне продирается Эдик с мороженым. И не успеваю объяснить японцу, что больше не работаю по той части, которая его интересует. Сую, как дура, визитку в карман куртки, и так торопливо говорю: - Хорошо, хорошо... Простите меня, пожалуйста... Японец тоже увидел Эдика и на прощание мне говорит: - Целый год я не могу забыть дней, которые мы провели вместе. Жду, - и буквально растворяется в толпе. Только мы с Эдиком взялись за мороженое, как раздался звонок. Все потянулись в зал. В проходе я чуточку отстала и выбросила в урну визитную карточку японца. Вались он, этот джапан, к такой-то матери!.. Взяла Эдика под руку, и мы, лопая мороженое, пошли смотреть львов. На следующий день я заступила на суточное дежурство. С утра пошла нормальная больничная круговерть: уколы, перевязки, капельницы, таблетки... - Таня! Борис Семенович вызывает!.. Бросаю все, бегу к заведующему отделением. Там же на подоконнике сидит наш молодой доктор Владимир Александрович. - Здрасссьте, Борис Семенович! Борис Семенович - милый, остроумный, доктор божьей милостью. Трус - фантастический! Со страху заложит кого угодно. - Ну что вы со мной делаете, Таня?! Это просто нечестно! Как писать характеристику на человека, уезжающего за границу на постоянное местожительство?! - Борис Семенович, дусечка! Ну что ж вы так убиваетесь?! Пишите любую, - успокаиваю я его. - Вы-то понимаете, что это дурацкая формальность? - Не сходите с ума! Я должен взять на себя серьезную политическую ответственность, а вы... - Подождите, Борис Семенович, - прерывает его Володя. - Что от вас требуется? Правда. Вот вы и напишите правду о Татьяне Николаевне. Я как профорг отделения тоже подпишу. Если это будет правда. - А я продиктую, - говорю я. - "Татьяна Николаевна Зайцева - человек физически здоровый. Травку не курит, порошки не нюхает, укольчиками не задвигается. Выпивает с отвращением, исключительно для контактов, в соответствии со всеми указами и постановлениями. Она за мир, за дружбу народов. Ее основной жизненный лозунг - "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Политически грамотна, морально устойчива". Ну, как? Годится? - Блеск! - восхитился Владимир Александрович. - Не смейте превращать это в балаган! - закричал Борис Семенович. - Пара молодых идиотов! Я пожилой, беспартийный... Отгадайте, кто? Правильно!.. - Борис Семенович, это уже становится тоскливым, - Володя слез с подоконника. - Я хотел бы, чтобы вы встали на мое место, Володя... - Я тоже хотел бы. - Таак! - разозлилась я. - Я чего-то не понимаю, Борис Семенович, вы даете мне характеристику или нет? Борис Семенович трагически обхватил руками голову: - Напишешь хорошую - спросят: куда же вы смотрели? Не работали с кадрами. Напишешь плохую - скажут: какого черта вы держали ее в своем коллективе?.. - Все! - сказала я. - Привет. У меня работа. Во второй половине дня я расхаживала одну симпатичную деваху после операции. Она обнимала меня за плечи, я ее за талию, и так мы ползали по коридору отделения. - Не держись за пузо, не разойдутся у тебя швы. Ступай смелей! - Да, а вдруг... - ныла она. - Хочешь, чтобы у тебя спайки образовались? Почему вчера провалялась лишние сутки? - Тебя ждала. С тобой я не боюсь. - Вот дурочка! Двигайся, двигайся... Дети есть? - Двое. Четыре и полтора. - А сейчас с кем они? С мужем? - Мама из Харькова приехала. - Как детей делать - так все умельцы. А как... - Нет, нет, Танюша, он очень занят. У него работа такая. Все, Тань, больше сил нет... - Леночка, дорогая! Давай еще разок пройдем!.. - Ой! - вдруг говорит Лена. - Толя!.. Мой муж. Я посмотрела в конец коридора и увидела старшего опергруппы моей "спецуры" капитана милиции Анатолия Андреевича Кудрявцева. В костюме с галстучком, в своих попсовых очечках, белый кургузый халат на плечах, в руке белый полиэтиленовый пакет. И оттуда цветочки торчат. - Интересное кино, - говорю. - Это твой муж? - Толя! - рванулась к нему Лена. - Ой, Танечка! Держи меня... Толя подскочил, подхватил Лену с другой стороны. - Тосинька, познакомься, - говорит Лена и повисает на муже. - Это Танечка. Она со мной после операции всю ночь просидела... - Анатолий Кудрявцев, - представился он. - Татьяна Зайцева, - говорю. В одну игру играем. - Принес? - спрашивает Лена. - А как же? - Толя достает коробку конфет и пять гвоздичек. - Это тебе, Танюша, - говорит Лена. - За все, за все!.. - Спасибо, - говорю и нахально спрашиваю: - где это вы такие чудесные конфеты раздобыли? А он так спокойненько отвечает: - В одной интуристовской гостинице. В буфете. - Уж не на валюту ли? - спрашиваю. - Что вы! - смеется Толя. - У меня-то откуда? Вечером мы с ним стояли вдвоем на первом этаже и курили. - Оформляешься? - спросил он. - Не говори... Справки, характеристики... Сдохнуть можно. - Как же ты мать оставишь? - Самый больной вопрос. Если бы и ее с собой... - Она не поедет. - Да. Тут ты прав. Толя посмотрел на часы и протянул мне руку: - За Ленку спасибо тебе, Таня. - Не волнуйся, все будет о'кей. На работу? - Да. - Привет там всем. - Хорошо.