зывать о своей собственной половухе посторонним. Тем более - Женщинам. Тем более - таким красивым Женщинам, как Рут Истлейк... В романе, в рассказе, в литературе - да, пожалуйста. Если эти сексуально-половые подробности необходимы для развития сюжета, для точной обрисовки характера героя, для драматургии, - нет вопросов! Пиши и ни хера не стесняйся. Только не делай из этого самоцель - не раз говорил мой Шура, когда его упрекали за "излишнюю откровенность" и "ненормативную лексику". Главное - говорил Плоткин - не впадать в пошлую порнуху! А Плоткин знал, что говорил... Раньше я как-то о таких его словах не очень-то задумывался. А вот сейчас, на расстоянии, по прошествии большого отрезка времени, неожиданно понял, что, несмотря на все свое безудержное блядство и постоянное желание чего-нибудь да выпить, Шура Плоткин был самым ВЫСОКОНРАВСТВЕННЫМ Человеком, которого я когда-либо встречал! Более внимательного слушателя, чем Рут Истлейк, я бы не мог себе пожелать. Я вообще заметил, что Женщины умеют слушать гораздо лучше, чем Мужчины. Закончив свой рассказ эпизодом с "Собачьей свадьбой", я решил, что теперь представлен вполне достаточно, и с устатку взял небольшой тайм-аут - долопал остатки сосиски и допил молоко. Если кому-нибудь придет в голову спросить меня, откуда Кот может знать, что такое "тайм-аут", - я посоветую ему просидеть перед телевизором с программой "Евро-спорт" столько часов, сколько мы просидели с Эрихом Шредером и Руджеро Манфреди! - О'кей, - сказала Рут и сотворила себе новую порцию джина с тоником и со льдом. - А теперь послушай меня... ...Матерью Рут была шведская манекенщица и начинающая фотомодель из Стокгольма, а отцом - темнокожий барабанщик из крохотной нищенской джазовой группы с пышным названием "Черные звезды Гарлема". Звали его - Чак Слоун. Инга и Чак влюбились друг в друга в первую же секунду знакомства, и Инга умудрилась отдаться Чаку несколько раньше, чем тот сообразил попросить ее об этом. Как только их дочери Рут исполнилось восемнадцать и она поступила на факультет журналистики Университета Штата Нью-Йорк (Колумбийский - в Верхнем Манхеттене, оказался не по карману...), Инга и Чак Слоун справедливо решили, что теперь дочь и сама выгребется, и уехали в Швецию, в маленький городишко Якобсберг, в дом Ингиных родителей, которые вскоре и померли. Якобсберг находился в двадцати шести километрах от Стокгольма, и черный американец Чак Слоун уже много лет считается там достопримечательностью городка - где-то в одном ряду с остатками крепостной стены пятнадцатого века и галереей с копиями картин неизвестных художников, когда-то населявших Скандинавию. Такая честь оказывается Чаку не потому, что он - единственный чернокожий в городе, а просто еще никто из молодых местных музыкантов, даже учившихся у самого Чака, не насобачился так управляться с джазовыми барабанами, как это и по сей день делает старый черный Чак Слоун! - К осени мне обещают прибавку за выслугу лет, и уж тогда-то мы втроем - Тим, ты и я - обязательно слетаем к моим старикам в Швецию. Как идейка? - спросила Рут. - Грандиозная, - ответил я и подумал: "Вчетвером бы слетать, с Шурой..." ...Если ты не полный дебил, то обычно нормальный человек заканчивает университет в двадцать два года. Но после этого еще и в аспирантуре учится пару лет, чтобы закрепить выбранную профессию. Однако между окончанием университета и поступлением в аспирантуру в жизни Рут Слоун возник здоровенный двадцатичетырехлетний белый парень - полицейский из сто двенадцатого участка в Квинсе - Фред Истлейк. И через три месяца мисс Рут Слоун стала миссис Рут Истлейк, так как даже вообразить не могла, - как это она прожила двадцать два года, не будучи женой Фреда Истлейка с самого детства?! Здесь, в Квинсе, была снята вот эта квартира. Здесь они с Фредом только тем и занимались, что каждую свободную минуту пытались завести потомство. Фред, в своем желании стать отцом, был неутомим, как паровая машина Джеймса Уатта! Фред был лучшим мужчиной в мире. В то время Рут еще никогда ни с кем не спала, кроме Фреда, и он по праву считался не лучшим мужчиной. Вот только забеременеть она никак не могла. Бегали они с Фредом по врачам, перепробовали все, что возможно, - вплоть до тибетской медицины, в отчаянии опустились до визита к каким-то колдунам... А на второй год безуспешных стараний родить себе детеныша поклялись теперь жить только друг для друга. И Рут поступила в Полицейскую Академию, чтобы не только дома, но и на работе быть ближе к Фреду. Три года тому назад полицейская машина сержанта Фреда Истлейка, уже неуправляемая, как потом сказали врачи, медленно подкатилась к отелю "Рамада Милфорд Плаза", что на Восьмой улице Манхеттена, и мягко ткнулась носом в заднюю часть огромного туристского автобуса, ждущего пассажиров. Когда разъяренный водитель автобуса с отборной руганью выскочил из-за руля, то увидел, что автобус его, слава Богу, лишь слегка поцарапан, а за рулем полицейского автомобиля с помятым бампером и разбитой фарой сидит мертвый сержант полиции Фред Истлейк, у которого просто остановилось сердце... Этот старый толстый автобусник до сих пор навещает Рут, а с тех пор, как она привезла из России Тимура, стал заглядывать к ним еще чаще. - Тим рассказывал тебе, как он попал в НьюЙорк? - В общих чертах... - осторожно ответил я. - Естественно, что многих деталей он не знает! - усмехнулась Рут и снова закурила. ...Через полгода после смерти Фреда по обоюдной договоренности руководства Нью-Йоркской полиции и Московского Управления Министерства внутренних дел была организована поездка американских полицейских в Москву с чисто ознакомительно-дружескими целями. В делегацию включили и Рут Истлейк. Поездка в Москву вся состояла из непрекращающегося вранья. По любому поводу русские устраивали обжираловку с водкой и лгали. Лгали без устали и тоже по любому поводу: шел ли разговор об организованной преступности или борьбе с проституцией, шла ли беседа о финансовых пирамидах или заказных убийствах, говорили ли о транспортировке наркотиков в Россию и через Россию, или детских преступлениях и беспризорности... Посещение русского следственного изолятора - заранее подготовленный спектакль. Поездка в колонию - тщательно отрепетированное представление... Осмотр подмосковного детского тюремного учреждения, где содержатся дети, совершившие тяжелые преступления, но не подлежащие суду по возрасту, - опять вранье и показуха. Но все равно - это было счастье, что их туда свозили!.. Когда Рут увидела наголо стриженного девятилетнего Тимура, одетого в негнущийся новый, мышиного цвета, костюмчик, который ему выдали, наверное, специально перед приездом американской делегации, она подумала, что если Господь Бог дал бы ей радость родить тогда, когда они только поженились с Фредом, - у них был бы уже точно такой же мальчик. Ну, может быть, младше на год... Она смотрела на этого ребенка с неслыханным татарским именем Тимур и понимала, что пройдет еще совсем немного времени, и этот мальчик неминуемо погибнет. В глазах ребенка-убийцы Рут увидела его собственную смерть: не приживется в том мире, который его сейчас окружает, - свои уничтожат, приживется - убьют те, кто будет за ним охотиться. Вот тогда-то она и подошла к Тимуру. ...А через месяц прилетела за ним уже без всякой делегации. Одна. В руках у нее был чек на пятнадцать тысяч долларов, куча идиотских документов, рожденных воспаленным воображением американских бюрократов, ответственных за всякие "усыновления", и два обратных билета на самолет - взрослый и детский. Провожали их три сотрудника детского отдела Управления московской милиции, сестра покойной матери Тимура, которая за триста долларов подписала полное отречение от родственных прав, и в качестве переводчика - интернатский доктор Сергей Хотимский с дочерью Машей. Спустя несколько месяцев Тимур затараторил поанглийски, а еще через пару недель впервые назвал Рут "мамой". Сейчас он говорит по-английски так, будто родился в Штатах и никогда не бывал в России. Хотя Рут и слышала, как он иногда треплется по-русски в окрестных магазинчиках, где торгуют эмигранты. - Мне кажется, что Тим не забыл русский язык. Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы он его потерял, - неуверенно сказала Рут и спросила меня: - А как твое впечатление? Я вспомнил весь невероятный и чудовищный мат, который Тимур обрушил на головы "Собачьей свадьбы" в порту "Элизабет", и, не покривив душой ни на йоту, успокоил Рут Истлейк: - Не волнуйся, Рут, он сохранил русский язык во всех его тончайших нюансах и говорит на нем превосходно! Про "нюансы" я ввернул сознательно. У меня всегда в запасе есть несколько слов, значение которых мне когда-то объяснил мой Плоткин, и я порой жду не дождусь логической возможности ввернуть в свою фразу одно из таких словечек. Кстати - тоже способ произвести впечатление! Выше рангом, чем зазывное мурлыканье или кретинские прыжки, и при разговоре с интеллигентным Человеком - достаточно действенный приемчик!.. Но только Рут собралась было восхититься моей образованностью, как я - нечаянно, ну совершенно непроизвольно - разинул пасть, как говорил Водила, "шире некуда!", и зевнул. - О, Боже! - испугалась Рут и посмотрела на часы. - Четверть третьего! Я же совсем тебя заговорила... Идем, идем, мой дорогой... Я сейчас приготовлю у Тима постельку и ты ляжешь баиньки... К этому времени я, честно говоря, хотел даже больше не спать, а писать. Просто стеснялся разрушить стройность рассказа Рут и терпел до последнего. Но сейчас я ей прямо сказал: - Знаешь, Рут... Мне бы до ветру сходить. - До чего?!.. - не поняла Рут. - Ну, пописать, что ли... А может, чего и посерьезней. - Черт подери! Как же я сразу тебе не предложила? Вот дура! Идем, я покажу тебе, где ЭТО сделать, а завтра мы с Тимом купим тебе настоящий туалетик для Котов, и Тим будет ежедневно следить за его чистотой и свежестью. - Погоди, Рут... А нельзя ли как-нибудь сообразить, чтобы я мог ЭТО делать на улице? Я как-то в доме ЭТОГО никогда... - А как ты будешь открывать и закрывать запертые двери квартиры и подъезда, когда нас с Тимом не будет дома? - А окно? - спросил я. - Ты сошел с ума! У нас второй и достаточно высокий этаж. - Это уже мои проблемы. Покажи, пожалуйста, как открывается окно. Я никогда не видел таких рам. - Америка... - усмехнулась Рут. - Повсюду в мире окна распахиваются, а у нас - поднимаются. Смотри! Я беру за эту ручку, поднимаю раму слегка вверх... Здесь по бокам защелки. Чтобы опустить нужно... - А нельзя оставить щель, чтобы я мог только просунуть голову? - Пожалуйста. Тем более что это окно выходит во внутренний дворик со старыми гаражами. - Блеск! - сказал я. Внешний подоконник этого старого дома был широким - на нем даже дрыхнуть было можно. К тому же рядом, буквально в двух метрах от окна, росло могучее дерево с прекрасными толстыми ветками, по которым мог бы прыгать даже Слон. Вот на это дерево, с этого-то подоконника я и сиганул на глазах у восхищенной Рут. Быстренько спустился на землю и сразу почувствовал уйму знакомых и незнакомых запахов, отчего мгновенно утратил чувство сонливости, одолевавшее меня последние полчаса. Пахло Котами и Кошками, пахло Крысами, старыми автомобилями... Откуда-то тянуло откровенной и неопрятной нищетой, витали запахи несомненной обеспеченности и хорошей еды... Нормальные запахи Большого Города. Как и всегда в темноте, зрение у меня автоматически обострилось, и я стал обследовать внутренний двор в поисках места для, сами понимаете, чего... Нашел старый, проржавевший огромный легковой автомобиль совершенно незнакомой мне марки, устроился под ним и, слава Богу, вовремя сделал все свои дела. Как и положено - зарыл, забросал комочками мерзлой земли и еще чем-то, что под лапу попадалось, вылез из-под автомобиля и стал приводить себя в порядок. Почистился, умылся, прилизался, размял когти и только было собрался к "своему" дереву, как вдруг увидел, что рядом со мной сидит грязно-беленькая Кошечка и в упор смотрит на меня во все свои зеленые глазки. То, что она была ГРЯЗНО-беленькая, я и в темноте увидел. Мало ли я встречал уличных, ничейных, бесхозных Кошек на своем жизненно-половом пути?!.. Короче, я посмотрел на нее, она не отвела своего взгляда от меня, и уже через пять секунд мы трахались как сумасшедшие!.. Несмотря на свою неухоженность, техникой секса она владела безукоризненно! Правда, сквозь стоны наслаждения все время приговаривала и варьировала на все лады одну и ту же фразу: - А тебе Вагиф разрешил?.. Ты спросил у Вагифа? Господи, что скажет Вагиф?.. Я так боюсь, что Вагиф будет против!.. Не скрою, мне это изрядно мешало, но я подумал: в конце концов, в Америке я трахаюсь впервые и, вполне вероятно, что у НИХ это особый национальный обычай - во время траха бормотать вот такие присказки... А национальные обычаи страны, в которой я сейчас нахожусь, я просто обязан соблюдать и уважать! Мне же не мешало перетрахать в Германии невероятное количество немецких Кошек, хотя они, несмотря на обилие эротических изданий и секстелепрограмм, почти всегда во время ТРАХПРОЦЕССА спрашивали недовольными голосами: - Ты скоро кончишь? Ну, сколько можно?.. Спать же хочется. Наши, российские, боясь лишний раз забеременеть, обычно вопят: - Только не в меня! Только не в меня!.. Каждое государство имеет свои сексуально-национальные особенности. Поэтому я старался не обращать внимания на стенания моей Первой Американской Партнерши, все время повторявшей одно и то же, явно восточное, имя - "Вагиф". У меня даже мелькнула мысль: может быть, здесь так называют некое Божество, покровительствующее американским Котам и Кошкам во время их соития?.. Кончил я достаточно обильно и бурно. Сказалась невозможность сойти на берег в Канадском порту Сент-Джонс из-за Крыс, как утверждал мистер Чивер, "величиной с поросенка". - И что же это за "Вагиф"? - лениво спросил я, снова приводя себя в порядок. Грязно-беленькая Кошечка, нафаршированная мною минимум семью Котятами в будущем, изумленно посмотрела на меня и еле вымолвила: - Ты не знаешь Вагифа?!.. - Нe-а, - легкомысленно ответил я, уже взбираясь на дерево. - Ой-ой-ой... - только и сказала моя Первая Американочка. Когда я перепрыгнул с дерева на наш подоконник и просунул голову в кухню-столовую, то сразу увидел Рут, стоящую у окна со встревоженным лицом. На ее плечи была наброшена короткая теплая полицейская куртка с меховым воротником. - Черт побери! Где тебя носило?!.. - обеспокоено спросила она. - Оттуда еще такой холод... Я уже не знала, что и подумать! - Пока искал подходящее место, пока то-се, пятое-десятое... - уклончиво ответил я. - А чего ты разнервничалась? Что со мной, взрослым Котом, могло случиться? - Да что угодно! Это Нью-Йорк - банды брошенных и одичавших Котов и Кошек, бродячие собаки!.. Полчища Крыс, от которых вообще спасения нет! Разные маньяки, обожравшиеся наркотиками. Уж за восемь лет работы в полиции я такого насмотрелась, что... Могу тебе по секрету сказать, что я, вопреки всему тому, чему меня учили в университете и в Полицейской Академии, собственноручно снабдила Тима телескопической полицейской дубинкой, чтобы он хоть как-то мог себя защитить. Это было абсолютно непедагогично, но мне наплевать на всю педагогику мира - начиная от Песталоцци и до сегодняшних наших болванов, заседающих во всяких ученых советах. Мне мой ребенок дороже!.. Рут решительно опустила окно и сбросила теплую куртку на стул: - Идем к Тиму. Я там тебе уже все приготовила. Невысокая, но широкая картонная коробка, сохранившая неясные вкусные запахи, была выстелена старым одеяльцем, сложенным по размерам коробки. Рядом стояла пластмассовая плошка с чистой водой. Эта коробка с одеяльцем ну точь-в-точь повторяла мою старую ленинградскую коробку с одеялом, в которой я спал первые три года - все свое детство и отрочество, пока окончательно не переселился в любимое кресло Плоткина. Шура называл ту коробку с одеялом - "Лежбище Котика"... Я благодарно потерся рваным ухом о ноги Рут, попытался мурлыкнуть, но, как обычно, ничего, кроме хриплого мява, у меня не вышло. Однако моя благодарность была понята и принята, и, пожелав мне "спокойной ночи", Рут затворила за собою дверь. Впрыгнул я в коробку, улегся, устроился там, еще какое-то недолгое, наверное, время прислушивался к сонному сопению Тимура, а потом... ...а потом смотрю - Шура Плоткин лежит!.. На таком высоком каменном столе... И у него на ноге, у самой ступни, картонный номерок привязан. А вокруг на таких же столах лежат, кажется, Люди. Только уже прикрытые простынями. И тоже с номерками на лапах... То есть на ногах. И вроде бы все они уже мертвые... А Шура - живой, слава Богу. Но ничем не прикрыт, в одной рубахе белой и без воротника... Я оглянулся - огромный зал с высоченными окнами. Пустой. И столы с накрытыми фигурами. По стенам изморозь, на окнах - лед, на полу - лед... Мне к Шуре никак не подойти! Я рвусь к нему и вниз соскальзываю... Скольжу, скольжу, царапаю лед когтями, еле-еле продвигаюсь!.. - Шура!.. - кричу я. - Шурочка, это я - Мартын! Сейчас я доползу до тебя!.. Лежи, лежи, не нервничай... А Шура мне так спокойненько-спокойненько и говорит: - А я и не нервничаю. С чего это ты взял? Доползешь - так доползешь, нет - так нет. Какая разница? "Господи!.. Что он говорит?!" - думаю. А сам ползу по льду, когти срываются, и почемуто надо все время вверх ползти! И зацепиться не за что... И я скатываюсь назад. И снова ползу вверх!.. - Ты бы накрылся чем-нибудь, Шурик! - кричу я ему. - Холодно же!... - Мне накрываться нельзя, - отвечает Шура и поднимает подол рубахи. А на груди у него - от горла чуть ли не до пупа - страшенный, ну просто кошмарный шрам! И зашит он через край, как Шура когда-то зашивал дырки на своих носках. Только шрам зашит не нитками, а какими-то толстыми веревками с большими узлами... И все это в запекшейся крови. И концы веревок, грязные, пересохшие, царапают его по телу, а из царапин сочится свежая кровь!.. - Мамочки родные!.. - в ужасе кричу я. - Что же это?!! А Шура так усмехается и говорит: - Да так... Здесь, в Америке, старичок, это плевое дело - сердце из меня вынули. Сейчас жду замены. У нас бы мне его с корнем выдрали, а здесь мягонько так, почти безболезненно. Я в панике оглядываюсь на соседние столы, на тела, закрытые простынями, и спрашиваю: - А это кто, Шурик?.. - А это разные... Кто не дождался нового сердца, кто замены не перенес. Я-то в этом во всем ни хрена не понимаю, знаю только, что Живое без сердца жить не может... И понимаю, что я сейчас обязан во что бы то ни стало что-то предпринять! А что - понятия не имею... Шура, видать, просек мое смятение и так успокаивающе говорит мне в обычной своей манере: - Не боись, Мартышка! Все будет - нормуль. Я тоже поначалу трусил, а теперь понял - оказывается, можно и без сердца. В чем-то даже удобнее - никого не жалко, никто тебе не нужен... А я все, дурак, лезу и лезу наверх по гладкому льду... - И Я тебе не нужен?!.. - шепчу я обессилено и скатываюсь по ледяной горке куда-то вниз, вниз, вниз... Слышу, Шура оттуда, сверху, усмехается и говорит мне: - А это как у тебя с хеком, Мартынчик. Долго не ел. Отвык. За это время попробовал другой рыбки. А она оказалась лучше хека раз в сто! Так и с нами - сколько мы с тобой не виделись? Несколько месяцев. Я вот тоже раньше думал - как это я смогу без тебя прожить?.. А выяснилось, что могу. И очень даже неплохо. - Шура... Шурочка!.. Я же к тебе через весь мир добирался!.. - бормочу я и плачу, плачу, плачу... А Шура так вежливо-вежливо говорит мне: - Извини, старичок, но это уже твои проблемы. И тут я понимаю, что мне никогда не взобраться по этой ледяной горке, никогда не приблизиться к Шуре!.. Вот теперь уже просто нет сил. И вижу: несется на меня "Собачья свадьба" - Кобелей штук десять и эта мерзкая Сучка впереди всех! И ни одного деревца рядом, куда можно было бы влезть, ни одного подвала, куда сигануть, спрятаться, скрыться... Сейчас, сейчас эта оголтелая свора разорвет меня на куски! Я уже чувствую их вонючее дыхание на своем носу и уже откуда-то знаю, что эту Суку зовут почему-то Котовым именем - "ВАГИФ". - Шура-а-а-а!!! - кричу я истошным Шелдрейсовским голосом. - Спаси меня, Шура!.. Помоги мне!.. Помоги... А откуда-то сверху раздается холодный Шурин голос: - Старик, я же тебе сказал, - здесь каждый свои проблемы решает сам. - Помоги, Шурик... - беззвучно кричу я и понимаю, что это мой последний крик на этом свете... ...Меня явно кто-то поднимает. Открываю глаза - ни хрена не сообразить. Поворачиваю голову - Тимур! Сидит в своей пижаме на полу и вытаскивает меня из коробки. Прижимает к себе и шепчет: - Мартынчик, Кысинька... Ты чего? Хочешь, я маму позову?.. Тэк-с... Значит, мне все это приснилось? Господи, ну надо же, чтобы такое причудилось! Гадость какая... Понимаю, что это был всего лишь сон, а на душе чего-то так мерзко, так себя жалко, что и не высказать! Я наспех лизнул Тимура в щеку - ребенок всетаки - и спрашиваю его: - Ты-то как здесь оказался? Тебе же спать нужно. - Я и спал, - обиженно отвечает Тимур и кладет меня обратно в коробку. - А когда ты начал кричать, я и проснулся. У тебя задние лапы так тряслись - просто ужас! А передними, ты посмотри, что ты сделал... Показывает на одну внутреннюю сторону коробки, а она вся в клочья когтями изодрана! - Ты так жалобно мяукал, - говорит Тимур. Я уже совсем пришел в себя. Только голова очень болела. - Ладно тебе фантазировать, - говорю. - Я только Котенком мяукал. И то всего месяца четыре. От силы - пять. А с тех пор... - Нет, мяукал! - настырничает Тимур. - Я же слышал! Ты спал и мяукал, а я смотрел на тебя и слушал. Может, ты во сне в детство вернулся. У меня так очень часто бывает. - Может быть, может быть... - говорю. - Мне теперь кажется, что может быть все. А теперь послушай совета старшего - ложись-ка в постель. Ночь на дворе. Тимур прыгнул к себе под одеяло и говорит мне оттуда: - Идея! Залезай ко мне в кровать. Тут как раз две подушки. Чего тебе там одному? А то ты какой-то дерганый, нервный. Давай, лезь ко мне. Я сел, почесал в затылке задней лапой и пошел спать к Тимуру. Хотел я его было спросить, кто такой "Вагиф" или что это, а он на меня лапу... То есть руку забросил, придавил меня и сразу заснул. Я покрутился малость и тоже задрых. И больше мне до утра, слава Богу, ни хрена не снилось. - "Ребята! Когда проснетесь, обязательно позавтракайте. Оставляю вам пять долларов. Надеюсь, хватит. Закончите свои дела, сразу же заезжайте ко мне в участок. Я буду там весь день. Может быть, сумею освободиться раньше, - привезу вас домой на машине. Тим! Не забудь слегка подогреть молоко Мартыну. Холодное не давай - вредно. Мама", - читал мне Тимур записку, оставленную Рут на столе в кухне. - Она настоящий полицейский? - спросил я Тимура уже за завтраком. - А ты думал! Будь здоров, еще какой!.. Называется - "сотрудник по связям с общественностью". - А почему я не чувствую запах оружия в доме? - удивился я. - Потому что оружие она оставляет на работе. В специальном сейфе. Поедем за ней - я тебе все там покажу. Я в этом участке, знаешь, сколько раз был?!.. Меня там все знают! Я вспомнил русских милиционеров, немецких полицейских - даже когда они были не в форме, а в обычных шмотках, от них всегда пахло оружием. И я сказал об этом Тимуру. - Ей не обязательно таскать с собой "пушку", - ответил Тимур. - Она уже год вкалывает специалистом-психологом по общине бухарских евреев нашего района. А там в основном - сплетни. Разборки - редкость. И вообще... Кыся! Кончай жрать, поехали! Нам еще до Нью-Джерси добираться часа два. Опять из-за этого проклятого рюкзака и уже ненавистного мне мэра Нью-Йорка Рудольфа Джулиани, запретившего перевозку домашних животных в автобусах и метро (здесь это называется - сабвей!), я ни хрена не увидел Нью-Йорка!.. Пока шли от дома до сабвея, я еще что-то посмотрел. Даже узрел небольшой магазинчик, исторгавщий поразительный букет запахов - рыбы и мяса, сладостей и фломастеров, копченых колбас и презервативов... Это я называю только знакомые мне запахи! Но самое забавное, что вывеска на магазинчике была, кажется, написана по-русски. Я хоть и не умею читать, но хорошо знаю русские буквы, которых нет в остальных языках. Так вот, там, сдается мне, почти все было написано на русском. И потом, я вспомнил, как Рут ночью обронила фразу, что Тим шляется в какие-то русские магазинчики и треплется там по-русски. Да! Самое главное!.. Когда мы выходили из дома, до меня донеслась такая мощная концентрация Котово-Кошачьих запахов, которая могла идти от одновременного скопления моих коллег и дальних родственников числом не менее пятидесяти! Причем запах этот был не случайной компашки, а устойчиво отлаженного коллектива, обитающего в районе этого дома с незапамятных времен. По запаху всегда можно узнать - случайно ли он возник или, как говорят у нас, "прописан тут постоянно"? Так вот этот запах был "прописан" здесь просто всегда... Я ведь и ночью, когда "пользовал" ту самую беленькую Кошечку-грязнульку, чувствовал этот запах. Но то ли был вымотан до предела предыдущим днем, то ли, "находясь в Кошке", перестаешь на все остальное обращать внимание, но такой силы запаха я не ущучил. А тут - будто по носу шарахнули! Интересненько. Кстати, интересненько еще и другое: не подхватил ли я от моей Первой Американочки что-нибудь настораживающее и идущее вразрез с моей врожденной чистоплотностью? Чистоплотностью, постоянно находящейся в противоречиях с моими же половыми запросами. Например, блохи - как наилучший вариант. О худших даже подумать страшно!.. Пока от "худших вариантов" Боженька милостивый меня как-то уберегал. Может, и здесь не оставит? Да, так вернемся к мэру Нью-Йорка, Рудольфу Джулиани. Как истинный нью-йоркец и Прирожденный Горожанин, Тимур повесил на мэра еще кучу всяких претензий: проезд в метро, мерзавец, повысил до полутора долларов!.. Вместе с губернатором Джорджем Патаки заставил финансовый комитет Управления пассажирского транспорта Нью-Йорка и Нью-Джерси - место, куда мы сейчас направляемся, и куда иначе, как через туннели под Гудзоном или по мостам не проедешь, - поднять плату за проезд этих мостов и туннелей с шести долларов до семи! Правда, в оба конца... - Это еще хорошо, что мама служит в полиции! - возмущенно воскликнул Тимур вслух по-русски. - Им там каждый год выдают такой специальный пропуск на машину, и она, как сотрудник полиции, в любое время дня и ночи может поставить машину, где она хочет! И бесплатно ездить через эти мосты и туннели. Сколько хочет. Пропуск этот каждый год другого цвета... В прошлом году, к примеру, был красный, в этом - зеленый... Но самое страшное обвинение Рудольфу Джулиани Тимур предъявил за то, что тот из-за своей "вонючей демократией показухи" прошелся вместе с гомосеками и лесбиянками на традиционном городском параде! - С кем, с кем?.. - переспросил я, не видя ничего предосудительного в каких-то традиционных парадах. - С кем, ты сказал? - Ну, с педрилами! - злобно прошипел Тимур. - С мужиками, которые в задницу друг друга... Понял? И с бабами, которые лижутся!.. Какое-то время, пока Тимур мне рассказывал про повышения цен в Нью-Йорке на транспорт, я полагал, что он все это говорит "с чужого взрослого голоса". Я думал, что у двенадцатилетнего пацана - в силу отсутствия жизненного опыта, комплекса своих мальчишичьих интересов, из-за извечной детской тяги к подражанию и "обезьянничанию", как говорил Шура, - это всего лишь желание казаться взрослее. Желание - чисто ребяческое, но от этого не менее сильное. Последнее обвинение мэру Нью-Йорка этот двенадцатилетний русский американец с татарским именем решительно и жестоко предъявил СВОИМ СОБСТВЕННЫМ ГОЛОСОМ. Тут он, к несчастью, обладал и страшным трагическим опытом, и неотъемлемым правом рано повзрослевшего Человека. - Правда, он не антисемит, как некоторые, - уже мягче сказал Тимур, будто за это кое-какие грехи он прощал мэру Нью-Йорка Рудольфу Джулиани. И наивно представив себе, что я, прожив шесть лет бок о бок с Шурой Плоткиным, мог не знать, что такое "антисемит", Тимур добавил: - Тут надо быть справедливым - он не против евреев, а за... Мне так осточертело сидеть в этом тесном рюкзаке, что я был счастлив, когда мы вылезли из метро в Манхеттене на Сорок второй улице и какое-то время ждали автобуса на Нью-Джерси. Мой "Академик Абрам Ф. Иоффе" стоял в порту "Элизабет" у четвертого контейнерного причала, и хоть я понимал, что все фантастическое несбыточно, но никак не мог отогнать мысль, что Шура все-таки явился в порт, нашел Мое судно и сейчас сидит у Мастера в его каюте, и они, в ожидании меня, неторопливо потягивают неразбавленный "Джек Дэниельс" со льдом из широких квадратных стаканов. Эти стаканы буфетчица Люся когда-то купила на свою нищенскую валютку в Марселе в подарок Мастеру... Навыдумывал я себе такую картинку и почти поверил в ее реальность. От этого опять задергался, занервничал, засуетился. Если вообще можно засуетиться в тесном рюкзачке с моими габаритами. Поэтому в ожидании автобуса я нахально высунул голову из рюкзака и несколько раз глубоко вдохнул несвежий, но холодный воздух Сорок второй улицы. Помню, у Шуры Плоткина еще книжка такая была про эту улицу. Называлась "Сорок вторая параллель". Тимур - вот чуткий чертенок! - мое состояние прочувствовал моментально. Даже сказал: - Представляешь, Кыся, мы приезжаем в порт, находим твое судно, а там... А там тебя уже ждут! А?.. Тогда мы втроем ищем тот корабль, который нужен мне, я там кое о чем договариваюсь, и мы все вместе едем за мамой в Квинс... Как идейка? - Отличная. Я решил прикинуться дурачком, и чтобы хоть немного снять напряжение ожидания, спросил, немилосердно фальшивя: - Что за корабль тебе нужен, и о чем ты собираешься там договариваться? Но тут подошел наш автобус. Тимур запихнул мою голову в рюкзак, перекинул его через плечо и, бормоча по-Шелдрейсовски: "Потом расскажу...", влез в автобус. Когда мы устроились и рюкзак со мной перекочевал со спины Тимура на его колени, он мне "туда" сказал: - Я тебе расскажу, но ты будешь про это молчать как рыба! - Лучше как Кот, - попытался я сострить. - Как рыба, - жестко повторил Тимур. - Нет вопросов!.. - пообещал я тут же. Я последнее время стал жутко много врать! Нет, давая сейчас обещание, я не собирался потом рассказывать историю, которую я уже знал, кстати, каждому встречному и поперечному. Но я заметил, что искренности и открытости во мне за последние несколько месяцев жизни не в России сильно поубавилось. - Ну, слушай... - сказал Тимур. - Они с Фредом, который умер еще до меня, всю жизнь копили на отдельный дом. Хотели выплатить за него сразу побольше, чтобы сильно не залезать в кредитные долги банку. Там знаешь какие проценты?!.. Кошмар! Понял? - Нет. - Ну, неважно. Потом мама тебе объяснит. А тут Фред умер. И мама все эти деньги заплатила за меня в Москве. Все пятнадцать штук, которые они на дом копили... Представляешь?!.. Нашли, бляди, бизнес! Нов Москве - цветочки... На Украине торговля малолетками идет вообще как в колбасной лавке. По русскому телевизору еще в России передавали, что у хохлов малышня шла всего по семьсот баксов за штуку! Их потом вывозили в Италию, и там уже америкашкам толкали по тридцать и даже по пятьдесят тысяч долларов!.. Так что мы с мамой еще хорошо отделались. А может, они полицейского постеснялись так уж напаривать?.. Я тут же вспомнил слова Шуры, который однажды сказал, что нам, русским, никто в мире вообще не указ! Мы на всех болт забили. По принципу - что русскому здорово, то немцу - смерть. Поэтому вряд ли кто-нибудь у нас так уж постеснялся американской полисменки. Просто красивая баба приглянулась... - А она получает лишь сорок тысяч в год! Это на руки, считай, всего двадцать пять. По две с хвостиком в месяц... Машина, квартира, жратва, шмотки... Только за квартиру - тысячу, не греши - отдай!.. А питание па двоих сколько стоит? Мне на одежду... Каждые полгода приходится новое докупать. Расту же... Ей нужно одеться. Нужно выглядеть?! Ты видал, какая она красивая. Мне каждый день на карманные расходы... И остается у нас... Тимур помолчал, а потом плюнул на приличия и сказал те слова, которыми он пользовался в своем подмосковном тюремном интернате. Для более точной обрисовки их финансовой ситуации эти слова показались ему наиболее выразительными: - И остается у нас - два ни хуя и мешок дыма!.. А мне в Израиль надо до смерти... Там меня Маша Хотимская ждет. И я ее так люблю, что у меня все сны - только про нее... Смотри, Мартын, ты обещал! Чтобы никто никогда... - Ну, сказано же! - оборвал его я. - Давай дальше. - Вот... Так могу я прийти к своей матери и сказать: "Мама, дай мне шестьсот долларов на билет в Израиль и обратно"? Нет. Не могу. Эти бабки я должен сам заработать! А как?.. Я и придумал - найти израильское судно и упросить капитана взять меня летом туда и обратно юнгой. Как в "Острове сокровищ". Правда, наш школьный географ мистер Гринспен, по нашему - "Гринштейн", сказал мне, что теперь юнгов на кораблях нет. Но я думаю, что, если хорошо попросить, может быть, и возьмут? А?.. Я мало сталкивался с Детьми и Котятами. И никогда не испытывал к ним ни умиления, ни любопытства. Так... Иногда жалко их было, но не более. Но тут я был несколько ошарашен такой смесью абсолютно противоположных черт характера в одном двенадцатилетнем Человечке! Он до копейки (или как это здесь называется?..) просчитывает бюджет своей семьи и в то же время бредит девочкой, живущей на другой стороне глобуса! Нежно гордится своей приемной матерью-полунегритянкой и хладнокровно злобен и жесток в бою с Собаками!.. Наивный и Мудрый, Маленький и Взрослый. Девять лет жил страшной российской, кровавой жизнью и только три года нормальной - американско-мальчишичьей. И сумел из двух таких разных Жизней вобрать в себя только лучшее. Если, конечно, не считать того, что в родимом матерном он может переплюнуть и Шуру Плоткина, и Водилу, вместе взятых! Пауза слегка затянулась, и поэтому я торопливо сказал: - Если хорошо попросить - обязательно возьмут! Я попытался сказать это с максимально выразительной уверенностью, хотя уверенности у меня не было ни на грош. - Мало того, - сказал я. - Сейчас мы приедем в порт, найдем сначала "Академика Абрама..." ...Не пугайся, так мое судно называется. Я попрошу Мастера Александра Ивановича, и он нам, то есть тебе, поможет! Он как-то говорил, что старые Капитаны всех стран хорошо знают друг друга. Может, у него и найдется здесь какой-нибудь израильский кореш!.. - Ну, отпад! - восхитился Тимур. - Фантастика!.. Когда идет полоса непрухи - так кажется, что она никогда не кончится... НЕ БЫЛО НИКАКОГО "АКАДЕМИКА АБРАМА..." НА ЧЕТВЕРТОМ КОНТЕЙНЕРНОМ ПРИЧАЛЕ! Стоял вместо него какой-то турецкий пароходишко, втрое меньше моего "Академика...", а у причала, вдоль железнодорожных рельсов, - штук двести наших контейнеров. Их я узнал и по запаху, и по виду. Мы с Тимуром обегали обе стороны "Элизабетинского канала", куда швартуются корабли из разных стран, обследовали все прилегающие к каналу улочки, начиная с Терминал-стрит. Мы побывали почти во всех кабачках и забегаловках Арабиа-стрит, Вомбей-стрит, Кадис-стрит, Дакарстрит, Мак-Лестера, на улицах Египта, Фформозы... Мы даже до Измир-стрит доскакали! А это уже в самом конце канала. Мало ли, думали мы, - может, Шура не нашел, как и мы, наше судно и сейчас сидит где-нибудь в кафе и с горя водку трескает. Но Шуры не было нигде. Не было и "Академика Абрама Ф. Иоффе"... Тимур предложил смотаться на автобусе в соседний порт Нью-Арк. Может быть, туда мое судно перегнали? Но что-то подсказывало мне, что судна нет и там. И я попросил Тимура зайти в какую-нибудь портовую контору - к тем же диспетчерам, о которых мне вчера еще говорил Мастер, - и выяснить, где же наш "Академик Абрам..."? А заодно узнать - не пришел ли в порт какой-нибудь пароход из Израиля. - Ну, ты голова, Мартын! - с уважением сказал Тимур. Совет был действительно неплохим. Он исключал нашу неквалифицированную беготню по причалам. В управлении портом "Элизабет" Тимур повел себя так настойчиво и четко, что всякие ответные хихикания прекратились уже после второй его фразы. К нам вышел какой-то большой начальник и сказал, что русский контейнеровоз "Академик Абрам Ф. Иоффе" был вынужден ночью уйти в Бостон, в Массачусетский залив, так как основная часть грузов была необходима в том порту, а не в этом. Ошибка же произошла и по вине русских властей, неверно сориентировавших фирму, на которую работает это судно и, в не меньшей степени, по вине американских идиотов, неправильно составивших документы на распределение груза по портам Америки. Так что, если переводить весь этот международный бардак на интернациональный язык спортивного матча Америка - Россия, то он думает, что справедливым будет счет: один - один, в ничью пользу! И добавил, что уже много лет знает Капитана этого судна, и искренне сожалеет о том, что здесь этот Капитан потерял своего любимого Кота. Капитан даже хотел было оставить судно у причала хотя бы до утра, в надежде, что к утру Кот вернется. Но выяснилось, что задержка груза для Бостона обойдется судну в такую сумму, что Капитан, полностью отвечая за свой экипаж и их семьи, позволить себе этого не смог. Я так огорчился, так огорчился, что чуть ли не наполовину высунулся из рюкзака, встал там на задние лапы, а передние положил на плечи Тимура. - Тот самый Кот? - спросил начальник. - Да, сэр, - сказал Тимур. - Превосходно! - обрадовался начальник. - Я сегодня же отправлю его в Бостон. Через час один мой сотрудник едет туда по делам, а по хайвею - это практически три часа пути. Он и передаст Кота на русское судно. А тебе за Кота выплачивается премия! Начальник достал из кармана десять долларов и протянул их Тимуру: - Держи. Твоя десятка. - Благодарю вас, сэр, - ответил Тимур, но не взял доллары. - Дело в том, что у этого Кота еще куча дел в Нью-Йорке. И он просто хотел попрощаться с капитаном. Но если этот капитан еще раз приплывет в Нью-Йорк... - Моряки говорят - "придет", а не "приплывет"! - поправил я его по-Шслдрейсовски. - То есть - придет в Нью-Йорк, - повторил Тимур, и я видел, как все вокруг улыбнулись, а начальник насторожился. Неужели он просек нашу незримую связь? - ...то, пожалуйста, передайте ему наш номер телефона. Тимур продиктовал номер своего телефона и добавил: - Но если вас что-то не устраивает, сэр, вы можете позвонить в Квинс, в сто двенадцатый полицейский участок и попросить сержанта Рут Истлейк. Это моя мама. Она вам подтвердит мои слова. Кстати, и телефон участка тоже можете передать капитану. Вдруг он еще раз приплы... придет в Штаты, а нас не окажется дома. - Разумно. Диктуй, сынок, - сказал начальник, Тимур продиктовал телефон участка. Начальник записал. - На всякий случай, как тебя зовут? - Тим Истлейк, сэр. Начальник опять протянул десять долларов Тимуру: - Твоя деся