. Настя тут же садится на подоконник и наблюдает утренний ритуал. Вот из парадной выскакивает Лида, вот она подбегает к машине, вот Андрей Павлович, недовольно глядя на часы, целует ее в щеку, и они укатывают. -- Знаешь, ма... -- задумчиво говорит Настя.-- Мне кажется, что этот Андрей Павлович со своим односторонним движением все-таки жлоб. -- Чего это ты вдруг взялась лопать аскорбинку? -- подозрительно оглядывает Настю Нина Елизаровна. -- Весной и осенью нужны витамины. Кого ты ждешь, ма? -- Не твое собачье дело. Вот тебе рубль и выметайся из дому. -- Мне этот рубль -- до фени. -- Эт-т-то еще что за выражения?! -- возмущается Нина Елизаровна. -- "Собачье дело" можно, а "до фени" слух режет, -- усмехается Настя и неторопливо натягивает куртку. -- Дай двадцать копеек. -- Почему только двадцать? -- На автобус и на метро. В обе стороны. -- А что ты есть будешь? -- Пока я на практике в продовольственном магазине... -- Слушай, -- от огорчения Нина Елизаровна даже опускается на стул. -- Но это же гнусность. Это элементарно безнравственно и неинтеллигентно. И ты не имеешь права... -- Я тебя умоляю, ма! -- досадливо прерывает ее Настя. -- Не берись переделывать систему. -- Да плевать мне на систему! -- вскакивает Нина Елизаровна. -- Я не хочу, чтобы ты в ней участвовала!.. -- Хорошо, хорошо, хорошо, -- кротко говорит Настя, берет рубль и целует мать в щеку: -- Декабристочка ты моя! -- Она взмахивает сумкой в сторону бабушкиной комнаты: -- Привет, бабуля! На автобусной остановке масса народу. Рядом два киоска -- газетный и табачный. Настя покупает пачку сигарет "Пегас", тщательно пересчитывает сдачу и видит подкатывающий переполненный автобус. Она тут же деревянно выпрямляет правую ногу в колене и нахально, будто бы на протезе, ковыляет к передней двери автобуса, минуя громадную очередь, которая штурмует заднюю дверь. Мало того, она требовательно протягивает руку, и кто-то из сердобольных пассажиров помогает "девочке-инвалиду" подняться в автобус. В салоне ей тут же уступают место между совсем древним старичком и беременной теткой с годовалым ребенком на руках... Дома Нина Елизаровна, уже возбужденная, порхает по всей квартире в нарядном платьице, которое расстегивается целиком, как халатик. Тоненький красный лакированный поясок выгодно подчеркивает талию. Единственное, что не гармонирует с ее внешним видом -- старые, стоптанные домашние тапочки. Одновременно она умудряется накрывать на стол, чертыхаясь, вспарывать консервную банку "Завтрак туриста", тоненько, элегантно кроить сыр, нарезать хлеб, молоть кофе... И привычно болтать с матерью. Где бы ни оказывалась Нина Елизаровна -- в кухне ли, в большой ли комнате, в коридоре, около постели матери, -- она не умолкает ни на секунду: -- ...какой-то прелестный в своей незащищенности! Две недели, клянусь тебе, каждый день мотался в наш кретинский музейчик! Очень, очень милый! Уверена, что он тебе понравится. Знаешь, ничего нашего, московского! Ни нахрапа, ни хамской деловитости: машину -- "взял", икорку, осетринку -- "сделал", на министра -"вышел", кислород кому-то -- "перекрыл"... Просто поразительно! Нормальный застенчивый человек. Чуточку, ну самую малость, провинциальный. Но и в этом свое очарование! Наверное, только там, да, мама, остались такие? На юге России. Помнишь, под Одессу ездили, когда Лидка маленькой была. Там же до старости -"Ванечка", "Колечка", "Манечка"... И странно, и мило -- старику за семьдесят, а он у них все "Петичка"! Я думаю, это в них чисто климатическое. Больше тепла, больше солнца... Суетни меньше. "О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх", -- поет Нина Елизаровна и ставит на стол масленку. Тут она влетает в комнату матери, подтыкает ей под щеку салфетку и сует в рот поильник: -- Да, мамуля, миленькая! Я что хотела тебя попросить... Мамочка, мне дико неудобно, но... Понимаешь, ма, сразу после твоего дня рождения Лидочка улетает в отпуск. С этим... Ну, с Андреем Павловичем со своим. На юг. Кажется, в Адлер. И там у них, может быть, все и... Ну, в общем... А я только что купила Насте эту куртку дурацкую. Они же теперь, эти задрыги, пальто не носят. Им нужна только куртка, и со всеми, как они говорят, "примочками"! Я не могла бы взять из твоей пенсии для Лидочки рублей пятьдесят? Вроде бы как это от тебя ей подарок к отпуску... И не волнуйся -- мне тут один рефератик заказали -минимум сто рублей, и я тебе сразу же эти пятьдесят верну, а? Но только между нами. Хорошо? А то с ее отпускными дальше Малаховки не уехать. Слушай, я вчера примеряла ее купальник. Мамуля! Не то, что раньше, но я еще очень и очень ни-че-го!.. Мамочка, я возьму у тебя деньги, да? Парализованная старуха пытается вытолкнуть языком изо рта носик поильника, чай течет на подушку, глаза ее в бессилии прикрываются, и Нина Елизаровна принимает это за согласие. Она бросает взгляд на часы, быстро вытирает матери лицо и лезет в нижний ящик бабушкиного комода. Достает оттуда деньги, отсчитывает пятьдесят рублей и, пряча их, уже в большой комнате, в одну из шкатулок, говорит: -- Спасибо, мамуля! Пусть Лидка хоть чуть-чуть почувствует себя нормальным независимым человеком. Хоть в отпуске. Мало ли что. Ты не представляешь себе, какие сейчас сумасшедшие цены! Кошмар! Совершенно непонятно, на кого это рассчитано и чем это кончится! Просто счастье, что ты не ходишь по магазинам. Ничего нет, и все безумно дорого. Фантастика! Какой-то пир во время чумы! А мы в полном дерьме. И в это время раздается звонок в прихожей. Нина Елизаровна на мгновение замирает, смотрит на часы -- ровно десять. -- Он! Я прикрою к тебе дверь, мамуля? Не обидишься? Нина Елизаровна влетает в тесную прихожую, сбрасывает стоптанные тапочки и с криком: "Одну минутку! Сейчас, сейчас!.." -- подтягивает колготки и надевает уже заранее приготовленные нарядные туфли на высоких каблуках. Последний взгляд в зеркало -- и Нина Елизаровна, сдерживая рвущееся из груди дыхание, неторопливо открывает дверь. На пороге стоит Евгений Анатольевич. В руках у него пять чахлых розочек и бутылка шампанского, добытая вчера в честном и неравном бою с государственной антиалкогольной кампанией. -- Доброе утро, Нина Елизаровна, -- смущенно говорит он. -- Здравствуйте, Евгений Анатольевич. Ну, проходите же, проходите! Евгений Анатольевич осторожно переступает порог и сразу же. автоматически, снимает полуботинки, оставаясь в носках. -- Эй, эй! Немедленно прекратите этот стриптиз! -- прикрикивает на него Нина Елизаровна.-- В нашем доме это не принято. -- Что вы, что вы... Как можно? -- Я кому сказала -- обувайтесь! Тоже мне, герой-любовник в носочках! -- Вот... -- Евгений Анатольевич протягивает Нине Елизаровне розы и бутылку шампанского, сует ноги в туфли и начинает снимать пальто. -- "Не могу я жить без шампанского и без табора, без цыганского!.." Где розочки брали? -- У Белорусского вокзала. -- Вы нормальный человек?! Они же там по пятерке штука! Вы что, наследство получили? -- Нет, суточные. И компенсацию прислали. За неиспользованный отпуск, -простодушно объясняет Евгений Анатольевич. -- Да нет, вас лечить надо, -- убежденно говорит Нина Елизаровна и проталкивает Евгения Анатольевича в большую комнату. -- Я, кажется, займусь вами серьезно! Евгений Анатольевич целует руку Нины Елизаровны, улыбается: -- Я могу только мечтать об этом. В большом учрежденческом женском туалете Марина поправляет волосы перед зеркалом, оглядывается на закрытые двери кабинок и говорит: -- Я тебе еще раз повторяю: важно решить в принципе -- ехать тебе с ним или не ехать. -- Для меня это вопрос жизни. Там все, наконец, может решиться и... Из-за дверей одной из кабинок слышен шум спускаемой воды. Марина хватает Лиду за руку и выволакивает ее в коридор. -- Ни черта там не решится, институтка бездарная! Они быстро идут по коридору к своему отделу. -- Это для тебя вопрос жизни, а для него -- баба в койке на время отпуска. Ни шустрить не надо, ни клеить, ни охмурять. Эва, как удобно! -- раздраженно говорит на ходу Марина. -- Маришка, я запрещаю тебе! -- Но он же кобель. Посмотри на него внимательно. На его сладкой роже так и написано: кобель! -- Марина! -- возмущенно шипит Лида. -- Хочешь докажу? Хочешь?! -- Марина останавливается у дверей своего отдела. -Смотри! Идиотка... Она рывком открывает дверь, входит в отдел, зябко поводит плечами и с прелестной улыбкой громко обращается к Андрею Павловичу: -- Андрей Павлович, родненький, а если я закрою форточку? Лида проскальзывает в свой дальний угол. -- Ради бога, Марина Васильевна. А если это сделаю я? -- Что вы, что вы, шеф! Как можно, начальничек... Марина подходит к окну у стола Андрея Павловича, задирает и без того короткую юбку, обнажая красивые стройные ноги, взбирается на подоконник и обстоятельно закрывает форточку. Сохраняя на лице улыбку, ставшую деревянной, Андрей Павлович нервно проглатывает слюну, не в силах оторватъ глаз от ног Марины. Отдел замер. Все ждут реакции Лиды. Но Лида, просмотрев весь этот спектакль, уже уткнулась в бумаги. А Марина с подоконника лукаво поглядывает на Андрея Павловича. Тот встает из-за стола, протягивает ей руки: -- Позвольте помочь! -- С удовольствием. -- И Марина оказывается в объятиях шефа. -- Ого, сколько мощи! Кто бы мог подумать! -- Ах, Марина Васильевна, не цените вы своего начальника! -- улыбается Андрей Павлович и ставит Марину на пол. В перерыв в столовке самообслуживания медленно ползет к кассе очередь мимо супов в нержавеющих мисочках, мимо сереньких котлет и очень прозрачных компотов. Скользят по трубчатым полозьям пластмассовые подносы. Впереди Марина. Лида, как всегда, сзади. -- Ну и что? Ну и что? -- тихо возражает Лида. -- Ты устроила примитивную дешевую провокацию -- задрала юбку, показала все, что можно, да еще и повисла на нем!.. А мужик есть мужик! Было бы хуже, если бы при виде твоих ляжек у него вообще ничего не возникло. -- Все, что надо, все возникло! В этом можешь не сомневаться. А ты -абсолютная слепая дура. Помидоры будешь? -- Да. А сколько они стоят? -- Семьдесят коп. Брать? -- Нет. Лучше салат витаминный за двадцать две. Тебе щи? -- Я первого не ем. Неужели ты рассчитываешь, что он после вашего дурацкого Адлера бросит все и... -- Я никогда ни на что не рассчитываю, -- уже за столиком говорит Лида. -- Я хочу надеяться. Тем более, что он сам мне говорил. -- Не будь дурочкой, Лидуня. Оттяни свой отпуск на месяц. Поедем вместе в Ялту. У меня там в "Интуристе" мощнейший крюк! Поселимся в отличной гостинице. Рядом Дом творчества писателей, до ВТО -- рукой подать! Найдем двух шикарных мужиков... Причем не нас будут выбирать, а мы! И проведем время, как белые люди, Лидка! А там, чем черт не шутит... -- Я люблю его, -- тихо говорит Лида, прихлебывая щи. -- А ты не думаешь, что его еще одна женщина любит. -- Кто?.. -- пугается Лида. -- Его жена, -- жестко говорит Марина. -- Вполне приличная девка. Я бы даже сказала -- симпатяга. -- Ох, черт, я так старалась об этом не думать! Бабушка смотрит на закрытую дверь, откуда доносятся обрывки фраз Евгения Анатольевича и Нины Елизаровны. -- ...и мне предложили такие вот курсы АСУП... -- это голос Евгения Анатольевича. Бабушка слышит звяканье чайной ложечки в чашке, смех Нины Елизаровны: -- А-суп! Очень по-абхазски. Там к каждому русскому слову в начале пристегивается буква "А": "Агорсовет", "Амагазин", "Абольница"... -- Нет, АСУП -- это автоматизированная система управления. Наше министерство такие курсы организовало и... Я же диспетчер на заводе. Вообще-то -- старший диспетчер. Но это только название. А так... Меня и послали. На три недели. -- А что такое -- диспетчер на заводе? -- Ну, есть график прохождения заказов. Смежники недопоставили -- план летит вверх тормашками. Звонишь, требуешь, просишь, умоляешь. Ты кричишь, на тебя кричат. -- Вы кричите? -- слышно было, как Нина Елизаровна рассмеялась. -- Пожалуй, вы правы. Больше на меня кричат. Бабушка тоскливо уводит глаза в потолок и почти перестает слышать голоса из большой комнаты. И возникают в ее полуживой голове свои тайные воспоминания. Ни цвета, ни звука. Когда это было?.. И было ли?.. ...В следственном кабинете, на столе у Друга, лежит портрет члена правительства Булганина, проколотый настоящей юбилейной медалью Дедушки. Друг сидит за столом, а его помощник, молоденький чекист, стоит около Бабушки, сидящей по другую сторону стола. Он подает ей листы протокола допроса, и Бабушка, с глазами, полными слез, аккуратно подписывает каждый лист с одной и с другой стороны. Друг встает, одобрительно гладит Бабушку по плечу и выходит из кабинета. Помощник Друга садится на место своего начальника и нажимает кнопку. Двое конвойных под руки вводят Дедушку. Он -- в тельняшке, покрытой бурыми пятнами высохшей крови. Лицо опухло, один глаз не открывается, передние зубы выбиты. Помощник Друга трясет перед разбитым лицом дедушки портретом Булганина с настоящей медалью и показывает листы протокола, подписанные Бабушкой. И тогда Бабушка хватается за голову, падает перед Дедушкой на колени и, рыдая, целует ему руки в наручниках. Дедушка пытается отшвырнуть ее ногой, но сил у него не хватает, и он просто плюет Бабушке в лицо... Бутылка шампанского почти выпита, стол являет собой все приметы закончившегося завтрака, а между обшарпанным комодиком красного дерева и диваном стоят Нина Елизаровна и Евгений Анатольевич. Евгений Анатольевич обнимает Нину Елизаровну, целует ее лицо, шею, глаза, руки... -- Женя, ну это просто смешно в нашем возрасте, -- жалобно бормочет Нина Елизаровна, даже не пытаясь отстраниться. -- Когда вы первый раз пришли в наш музей... -- Ниночка! -- задыхаясь говорит Евгений Анатольевич. -- Мы уедем ко мне. У нас тепло, море рядом... -- Вы сошли с ума, Женя! -- печально возражает Нина Елизаровна. -- Господи, я же мог не пойти в этот музей!.. -- с мистическим ужасом восклицает Евгений Анатольевич. -- Но ведь пошел же! Значит, есть Бог на свете! -- Женя... -- А летом-то у нас как, боже мой! Мне от завода участок давали -- я все не брал, не брал... -- Женя, не мучайте меня. Какой участок? О чем вы говорите? -- Нина... Уедем, Ниночка! -- А мама? А девочки? -- И маму с собой! Она там поправится. Будем выносить ее в садик. Там цветы... -- Да ну вас к черту, Женя! Зачем вы меня терзаете... -- Я?! Да я умереть готов... -- Ну что вы, родной мой!.. Что вы такое говорите!.. Я так от этого отвыкла, так уже было успокоилась, а вы... -- Милая! Милая!.. Любимая моя... Евгений Анатольевич нежно целует Нину Елизаровну и никак не может расстегнуть верхнюю пуговичку ее платья. В помощь Евгению Анатольевичу она сама расстегивает две верхние пуговички и расслабленно шепчет: -- Женя, ну что ты делаешь?.. Я же тоже живой человек... -- Ниночка... -- Ну, подожди, подожди... -- не выдерживает Нина Елизаровна. -- Господи, там же мама за стенкой! Ну, подожди, я постелю хотя бы! Она выскальзывает из обьятий Евгения Анатольевича, достает из шкафа постель, быстро расстилает ее на диване, сбрасывает с себя платье-халатик и ныряет под одеяло. Ошеломленный быстротой ее действий Евгений Анатольевич три секунды стоит столбом, а потом, потрясенный, еще не верящий в свое счастье, сбрасывает туфли и начинает лихорадочно стаскивать с себя брюки, нелепо прыгая на одной ноге. -- Что мы делаем, что мы делаем... -- закрыв глаза, шепчет Нина Елизаровна и снимает колготки под одеялом. -- Помоги нам, Господи... Прости меня, дуру старую! -- Ниночка-а-а!.. -- воет от нежности Евгений Анатольевич. Оставшись в пиджаке, рубашке и туго завязанном галстуке, но без штанов, а только лишь в длинноватых ситцевых трусах с веселенькими желто-синими цветочками, Евгений Анатольевич с сильно поглупевшим лицом бросается к дивану... ...но в это мгновение из бабушкиной комнаты раздается мощный удар корабельного колокола: Бом-м-м!!! И сразу же, в незатухающем гуле от первого удара, звучит второй, еще более мощный и тревожный: Бом-м-м!!! -- О, черт побери! В кои-то веки! -- в ярости вскрикивает Нина Елизаровна и спрыгивает с дивана в одной коротенькой комбинации. Она врывается в бабушкину комнату, захлопывает за собою дверь, и оттуда раздается ее отчаянный крик: -- Ну что?!! Что? Что?! Что тебе еще от меня нужно?! Евгений Анатольевич в испуге бросается натягивать на себя брюки. Потом, в криво застегнутом платьице, в старых стоптанных шлепанцах, она провожает Евгения Анатольевича и уже в дверях говорит ему тусклым, бесцветным голосом: -- Ну, не судьба, видно. Не судьба. Наверное, не для меня уже все это. -- Ниночка... -- Может быть, так оно и к лучшему. -- Нина, послушайте... -- Идите, Женя. Идите. -- Нина! Но ведь я вас... -- Господи... На какую-то секунду бабой себя почувствовала! И здрасте, пожалуйста... Идите, Женя. Видать, не получится у нас с вами романчик. Идите. Она открывает входную дверь, прислоняется к косяку и смотрит, как раздавленный Евгений Анатольевич спускается по ступенькам. -- Эй, Евгений Анатольевич... Он замирает, резко поворачивается к ней. В глазах у него сумасшедшая надежда, что она позовет его обратно. Но Нина Елизаровна желчно усмехается и говорит: -- А вам очень к лицу эти ваши трусики с желто-синими цветочками, -- и медленно закрывает дверь. Она возвращается в большую комнату, оглядывает стол с двумя приборами, остатки сыра, две чашки из-под кофе, недопитое шампанское, два бокала и пять маленьких бледных роз в старом хрустальном кувшинчике. Потом туповато разглядывает свой диван с непорочной постелью, выливает остатки шампанского в бокал и не торопясь выпивает его до последней капли. Она ставит бокал на стол и распахивает дверь бабушкиной комнаты. Бабушка настороженно смотрит на дочь. -- Ну, давай теперь спокойно: что тебе было от меня нужно? Объясни: зачем ты меня звала? Я тебя час тому назад накормила. Перестелила. Судно у тебя чистое. Сама ты... Нина Елизаровна подходит к постели матери, резко сдергивает с нее одеяло. Тоненькие синеватые ножки с уродливыми старческими ступнями еле выглядывают из под длинной холщовой ночной рубашки. -- Сама ты совершенно сухая! Все у тебя в порядке! -- Нина Елизаровна даже не замечает, что начинает повышать голос: -- Что тебе еще от меня было нужно?! Бабушка зажмуривается и в испуге поднимает правую руку, прикрывая лицо. Этого Нина Елизаровна не выдерживает. -- Ты что закрываешься?! -- уже в полный голос возмущенно орет она. -- Ты что закрываешься, комедиантка старая?! Тебя что, кто-нибудь когда-нибудь бил? Когда-нибудь хоть в чем-то упрекнул? Ты почему закрываешься? Ты всю жизнь жила так, как тебе этого хотелось! И меня заставляла жить, как т е б е это было нужно! Это ты развела меня с Виктором! Ты не хотела его у нас прописать! Ты его сделала моим приходящим мужем! Помнишь?! А ведь Лидке уже четыре года было! Пусть он дурак, фанфарон, но он был отцом моей дочери, твоей внучки! Моим мужем, черт тебя побери! Может быть, я еще из него человека сделала бы! Нет!!! Как же! Тебе не нужен был зять-студент... Теперь у него все есть, а мы с тобой девятый хрен без соли доедаем! Я колготки себе лишние не могу купить! Девки ходят бог знает в чем! Ты же мне всю жизнь искалечила!!! Ты Сашу вспомни, Александра Наумовича! Ты же его со свету сживала! Только потому, что он Наумович да еще и Гольдберг!.. Это ты лишила Настю отца! Ты заставила поменять ей фамилию! А он меня по сей день любит... И Настю боготворит. И не виноват в том, что его тогда в оркестр Большого театра не взяли! Не его вина, что он до сих пор в оперетте за сто шестьдесят торчит! Потому что у нас в стране таких, как ты... А ты мне здесь еще цирк устраиваешь! Ручонкой она взялась прикрываться! Гадость какая! Мне пятьдесят через полгода. И в кои-то веки пришел нормальный, хороший мужик... К морю хотел тебя забрать! В садик выносить, цветы нюхать! А ты!.. Господи!!! Да когда же это все кончится!.. Тут Нина Елизаровна замечает, что по неподвижному лицу старухи текут слезы и слабо шевелится единственно живой уголок беззубого рта. И Нина Елизаровна скисает. -- Ладно... Хватит, будя. Она садится рядом с кроватью матери и уже совсем тихо говорит: -- Ну, все. Все, все. Ну, прости, черт бы меня побрал! Нину Елизаровну наполняет щемящая жалость к безмолвной матери, она наклоняется, прижимается щекой к ее безжизненной руке и шепчет: -- Прости меня, мамочка... Глаза ее тоже наполняются слезами, она тяжело вздыхает и вдруг, рассмеявшись сквозь слезы, удивленно спрашивает у матери: -- И чего я так завелась? Ну, спрашивается, чего?.. Настин магазин снова закрыт на перерыв. В подсобке обедают четыре продавщицы в грязных белых куртках. Точно в такой же куртке сидит и покуривает Настя. На электроплитке -- кастрюля с супом. На столе -- огурцы, простенькая колбаска, студень в домашней посудине. Старшая продавщица Клава, в некрасивых золотых серьгах и кольцах, приоткрывает дверь подсобки и сквозь пустынный торговый зал видит за стеклянными витринами десятка полтора не очень живых старушек с самодельными продуктовыми сумками. У входа в винный отдел видит она и мрачноватую очередь еще трезвого мужского люда. -- И чего стоят? Чего ждут? Нет же ни хрена! Сами "докторской" закусываем... А они стоят! Ну, люди! Клава раздраженно захлопывает дверь, вытаскивает из-под стола большую початую бутылку "Московской" и разливает по стаканам. -- Оскоромишься? -- Клава протягивает Насте бутылку. Настя отрицательно покачивает головой. -- Будем здоровы, девки, -- Клава выпивает, хрустит огурцом. -- Настюха! Хоть студень-то спробуй. Домашний. С чесночком. Это тебе не магазинный -ухо-горло-нос-сиськи-письки-хвост. Настя вежливо пробует студень. -- Лучше б двадцать пять капель приняла, чем курить, -- говорит одна продавщица Насте. -- А в "Аргументах и фактах" написано, что в Калифорнии уже больше никто не курит. Во, дают! Да? -- говорит другая. -- Это почему же? -- лениво осведомляется третья. -- Люди, которые живут хорошо, хотят прожить дольше, -- объясняет Клава. Заглядывает полупьяный небритый магазинный работяга: -- Наська! Обратно твой хахаль пришел. С тебя стакан. Гы-ы! -- Иди, иди, стаканщик хренов! -- кричит Клава. -- Ты с холодильника товар в отдел поднимай! -- А нальешь? -- Догоню и еще добавлю! Работяга исчезает. Настя гасит сигарету и поднимается. -- Смотри, девка, -- говорит Клава. -- Женится -- тогда пусть хоть ложкой хлебает, -- говорит вторая. -- Ихне дело не рожать -- сунул, вынул и бежать, -- говорит третья. -- Ето точно, -- подтверждает четвертая. Настя усмехается и выходит. Клава кричит ей вслед: -- Особо не рассусоливай! Через двадцать минут открываемся! В грязном, отгороженном тупичке замагазинного лабиринта, среди смятых коробок и ломаных тарных ящиков, Мишка тискает Настю. Настя отталкивает его, а тот бормочет срывающимся голосом: -- Ну в чем дело, малыш? Расслабься... -- Да отвали ты, дурак! Нашел место. Не лезь, кому говорю!.. А у Мишки глаза бессмысленные, шепчет хриплым говорком: -- Ну че ты, че ты, малыш?.. -- "Че", "че"! Ниче! Влипли мы, вот "че". -- Не понял, -- насторожился Мишка. -- Ну, я влипла. Так тебе понятней? -- Во что? -- Мишка наконец совладал со своим естеством. -- О, Господи! Кретин. Именно в это самое. -- Что, сдурела?! -- пугается Мишка. -- Ага. Сдурела. Сколько раз просила: "Мишенька, будь осторожней! Мишенька, будь осторожней..." "Все в порядке, малыш, я все знаю. Не бойся, малыш!" Дотрахались... Последнее слово Мишке не нравится, и он болезненно морщится. -- Чего ты рожу кривишь? Назови иначе, -- советует ему Настя. -- Да погоди ты, Настя... А ты уверена, что ты... Это... -- В том, что я беременна? -- Да. -- Беременна, беременна. Не боись, "малыш", -- усмехается Настя. -- А ты уверена, что это... от м е н я? Настя смотрит на него в упор немигающими бабушкиными глазами. Рука нашаривает за собой грязный тарный ящик. Взмах!.. И ящик с жутким треском разлетается на голове у Мишки. Мишка падает. Сверху на него сыплются еще несколько ящиков. -- Засранец, -- краем куртки Настя вытирает испачканные руки. -- Настя! -- доносится голос Клавы. -- Открываемся!.. -- Иду, тетя Клава! -- и Настя уходит, даже не оглянувшись. На экране японского телевизора "Панасоник" в любовном томлении движутся обнаженные тела двух женщин. Струится обволакивающая мелодия из фильма "Эммануэль". И тут же гортанный голос: -- Слушай, зачем они это делают -- женщина с женщиной? Зачем мужчину не приглашают? Странно, да? А в ответ пьяненький голос Евгения Анатольевича: -- Очень, очень странно. И ведь сначала сами приглашают, а потом... В двухместном стандартно-неуютном номере гостиницы "Турист" сидят Евгений Анатольевич, в пижаме и тапочках, и огромный толстый туркмен в ярких "адидасовских" штанах, сетчатой майке-полурукавке и роскошной каракулевой шапке. На фирменных упаковочных коробках стоит телевизор "Панасоник" и "Панасоник" -видеомагнитофон. На подоконнике -- стопка пестрых кассет. На столе -- чудовищных размеров дыня и две водочные бутылки. Одна пустая, вторая -- наполовину опорожненная. Два стакана и туркменский нож с тонкой ручкой. -- Дорогой, клянусь, как брату! Мне эти десять тысяч -- тьфу! -- толстый туркмен показывает на телевизор и видеомагнитофон. -- Не жалко! Мне нашу страну жалко! Дыню кушай, пожалуйста... -- При чем здесь желто-синие цветочки?.. -- недоумевает Евгений Анатольевич. -Что же, я не могу себе другие трусы купить? -- Мы все можем купить! -- Туркмен выпивает полстакана водки. -- Будь здоров, дорогой! Почему мы сами так делать не можем? Карту мира видел? Что такое Япония по сравнению с нами? Ничего! Плакать хочется! -- Да, -- говорит Евгений Анатольевич и глаза его увлажняются. -- Очень хочется плакать... Он тоже выпивает полстакана. -- Дыню кушай, -- говорит туркмен. -- Зачем Япония может так делать, а мы нет? Вот что обидно! -- Ужасно обидно... Ну просто ужасно! -- Евгений Анатольевич деликатно отрезает маленький кусочек дыни.-- Мне еще никто никогда так не нравился... -- Мне тоже нравится, слушай! Но если бы наши смогли тоже так сделать -- я бы двадцать тысяч заплатил! Мамой клянусь! -- И маму я бы ее забрал. Какая разница, где лежать, в Москве или... -- Только в Москве! Всю Среднюю Азию объедешь -- не купишь. Все везем из Москвы, -- решительно говорит туркмен и разливает остатки водки по стаканам. -Будь здоров, дорогой! Дыню кушай... -- Ваше здоровье, -- Евгений Анатольевич выпивает. Его передергивает от тоски и отвращения. Он с трудом встает из-за стола и подходит к телефону. -- Вагиф Ильясович, не откажите в любезности, чуть сделайте потише. Я должен ей позвонить. Если я сейчас не услышу ее голос -- я умру. -- Ты дыню кушай, дорогой! Дыню кушай. У нас старики на дынях до ста двадцати лет живут и еще детей могут сделать, -- торжественно говорит туркмен и выключает телевизор. -- А я пока назад перемотаю. Все-таки интересно, как это можно -- женщина с женщиной?! Настя валяется на диване с журналом "Здоровье", а Нина Елизаровна, поставив швейную машинку на обеденный стол, латает старыми простынями пододеяльники и наволочки. Дверь в маленькую комнату открыта, и Бабушка со своего лежбища тревожно прислушивается к тому, как на экране старенького черно-белого телевизора Валентин Зорин ласково сопротивляется двум американским сенаторам. Раздается телефонный звонок. -- Мам, если это Мишка -- я ушла на дискотеку, -- говорит Настя, разглядывая в журнале эволюционный процесс эмбриона и пожирая аскорбинку. -- Алло! -- поднимает трубку Нина Елизаровна. -- Да... Это я. Потом она долго молчит -- слушает. И наконец спрашивает тревожно: -- Вы не захворали? И снова долго слушает. -- Мне и самой очень жаль, -- искренне говорит Нина Елизаровна. -- А может быть, вы придете к нам послезавтра? У мамы день рождения... Только свои. Удобно! Удобно!.. Что вы! Да. Часам к пяти. И, пожалуйста, не покупайте больше цветы у Белорусского, а то по миру пойдете. И вам спокойной ночи. Она кладет трубку и перехватывает внимательный взгляд Насти. -- Кто это, ма? -- бесцеремонно спрашивает Настя. -- Ты не знаешь. -- Интересное кино! "Только свои" -- и я не знаю. -- Милый и одинокий человек... Тебе достаточно? И снова раздается телефонный звонок. -- Меня нет дома! -- тут же опять предупреждает Настя. -- Да!.. -- берет трубку Нина Елизаровна. -- А, Сашенька... Ну, конечно. Послезавтра к пяти. Да. Мы решили чуточку раньше, чем обычно, потому что Лидочка на следующий день очень рано улетает в отпуск. Хорошо, -- она прикрывает трубку рукой, спрашивает у Насти: -- С папой будешь говорить? Настя вскакивает с дивана, хватает трубку: -- Привет, папуль! Все в ажуре, не боись... Ага. Придешь? Порядок. Ну да?! Обалдеть! Какой кайф! На липучках или на шнурках? Ну, дают загранродственники! Погоди, па! Мама! Бабушка, папина, прислала мне из Израиля кроссовки! Точно такие же, как были у их сборной на Олимпиаде в Сеуле!.. -- Я очень рада -- за тебя, за папу, за сборную, за Израиль, -- бормочет Нина Елизаровна, приметывая заплату к пододеяльнику. -- Ладно! Все! Целую. До послезавтра. Передам! Привет, -- говорит Настя и кладет трубку. Тут же снова звонит телефон. Утеряв бдительность, Настя автоматически поднимает трубку: -- Алло! -- лицо ее принимает жесткое, безразличное выражение, голос становится мерзко-металлическим: -- Меня нет дома. Я на дискотеке. Вернусь поздно. И прошу мне не звонить. Вообще никогда. И Настя снова укладывается на диван. -- Ты с ним поссорилась? -- осторожно спрашивает Нина Елизаровна. -- Мамуленька, разбирайся со своими делами, -- покровительственно советует ей Настя. -- Я смотрю, у тебя их невпроворот. А я уж как-нибудь сама. Договорились? И переключи, пожалуйста, на бабушкину программу. Там уже началось. Нина Елизаровна покорно встает и включает "Спокойной ночи, малыши". И снова садится за швейную машинку. -- И сдвинься в сторону, а то бабушке из-за тебя ни хрена не видно, -- говорит ей Настя и погружается в изучение журнала. Часам к двенадцати ночи Лида подходит к дому. У подьезда стоит Мишка с перевязанной головой. Лида в испуге шарахается, но тут же узнает его: -- Господи, как ты меня напугал!.. Миша, что с тобой? -- Да так, -- криво усмехается Мишка. -- Лидия Александровна, вы не могли бы... -- Я не Александровна, а Викторовна. -- Но вы же сестра Насти?.. -- Да. И тем не менее, я -- Викторовна. -- А она Александровна... -- ничего не понимает Мишка. -- Это у нас такое маленькое семейное хобби -- каждому свое отчество, -улыбается Лида. Когда Лида осторожно входит в совершенно темную квартиру, Нина Елизаровна говорит ей со своего дивана сонным голосом: -- Доченька... Там в кухне -- все на столе. Покушай, детка. -- Спасибо, мамуля. Лида тихо пробирается к Настиной раскладушке, опускается на корточки и трогает Настю за плечо: -- Настюхочка... Там Мишка внизу. Просит тебя на секунду выйти. Настя открывает глаза, свешивается с раскладушки и заглядывает под стол, чтобы убедиться, спит мать на своем диване или нет. И тихо говорит Лиде: -- Лидуня, если тебе нетрудно, спустись к нему и пошли его... -- Настя берет Лиду за воротник, притягивает к себе вплотную и что-то шепчет ей на ухо. -- Что?! Что ты сказала?! -- в ужасе отшатывается Лида. И тогда Настя достаточно громко повторяет: -- Я сказала, чтобы он пошел... Нина Елизаровна на своем диване зажмуривается и зажимает уши руками. На светящемся будильнике два часа ночи. Не спит Нина Елизаровна. Уткнулась глазами в спинку дивана... Настя не спит на своей раскладушке. Смотрит в закрытую дверь бабушкиной комнаты, злобно вытирает взрослые слезы с детского лица. В маленькой комнате все ворочается и ворочается с боку на бок Лида. Тоже никак не может уснуть... Да и Бабушка -- неподвижная, немая, почти не дышащая, вонзила открытые немигающие глаза в потолок, на котором вздрагивает отблеск уличного фонаря. И всплывают в остатках бабушкиной памяти ее постоянные беззвучные черно-белые видения... ...Тогда, в сорок девятом, она проснулась от звука подъехавших к дому машин. Тихо выскользнула из широченной постели, где на второй подушке сладко посапывал Друг, метнулась к окну и увидела "эмку" и "воронок" у подъезда... ...Потом трясущемуся, растерянному Другу его помощник предъявлял ордер на арест, а еще один подавал Бабушке уже заранее заготовленные листы протоколов, и она, сидя за туалетным столиком в ночной рубашке, подписывала их с одной и другой стороны. Друг увидел, что Бабушка подписывает протоколы, закричал, забился в истерике, упал на колени, подполз к ней, стал целовать ей ноги, рыдая и умоляя не подписывать эти страшные листы. А Бабушка, боясь поднять на него глаза, поджимали босые ноги под банкетку и ставила одну подпись за другой... Помощник дал знак увести Друга. И когда дверь за ними захлопнулась, он подошел к бабушке, намотал ее длинные волосы на правую руку, а левой стал расстегивать ширинку своих форменных галифе... В день бабушкиного рождения утро, как всегда, началось с дикой суматохи: уже готовая к выходу из дома Лида мечется по квартире: -- Где мои перчатки? Мама, ты не видела моих перчаток? Бабушка, с днем рождения! Прости меня, миленькая... Голова кругом... Ну где же мои перчатки?! Нина Елизаровна вынимает Лидины вещи из шкафа, стопкой складывает их на диван: -- Лидочка! Паспорт, билет на самолет и деньги будут лежать вот здесь. Да! Бабушка подарила тебе к отпуску пятьдесят рублей! -- Бабуленька, спасибо, родненькая... Господи, ну где же перчатки?! Настя в одних трусиках и короткой ночной рубашке убирает свою раскладушку. -- Ты эту кофточку берешь с собой? -- спрашивает Нина Елизаровна. -- Мама, успеется с кофточкой! Я на работу опаздываю! Где мои перчатки? -- Завтра в шесть утра тебе улетать! Когда ты думаешь собирать вещи? Сегодня весь вечер у нас будет народ! -- Боже мой, еще вчера перчатки лежали перед зеркалом в прихожей! Настя, где мои перчатки? -- В машине -- не можешь без перчаток? -- спрашивает Настя. -- Какая машина?! -- орет Лида. -- Он еще позавчера вечером улетел! Ну где же мои перчатки? -- Слушай, ты с этими перчатками уже всех в доме заколебала! -- Настя проходит в прихожую, вынимает Лидины перчатки из своей куртки. -- На, подавись своими перчатками! -- Мама, ты видишь?! Ты видишь, что это такое растет?! -- кричит Лида, но в это время из бабушкиной комнаты раздается сильный удар корабельной рынды. Бом-м-м!!! -- несется по всей квартире. -- Судно! Судно забыли вынуть из-под бабушки! -- кричит Лида. -- Иди, иди уже со своими перчатками, -- говорит ей Настя и проходит в комнату Бабушки: -- Привет, бабуля! Ну что там у нас? Она довольно ловко вытаскивает судно из-под Бабушки, морщит нос и вопит на всю квартиру: -- Ура! Бабушка покакала! На вытянутых руках, отвернув голову в сторону, она проносит судно мимо сестры и матери в ванную: -- Милости прошу! Вуаля! Какой цвет! А запах! Кристиан Диор! Она сливает судно и начинает его мыть щеткой. -- Что ни говори, а в жизни всегда есть место подвигу! Да, Лида? -- Дура малолетняя! Раз в жизни... И то умудрилась спектакль устроить! -почему-то обижается Лида и выскакивает за дверь. Настя выходит с чистым судном из ванной и уже без ерничества, спокойно просит мать: -- Мамуль, подмой бабушку сама. Мне, наверное, с этим не справиться. Нина Елизаровна берет Настю за уши, притягивает к себе и целует ее в нос... В теплой курточке, в джинсах, заправленных в резиновые сапожки, и в спортивной шапочке Настя стоит в кухне и записывает все, что говорит Нина Елизаровна: -- Черный хлеб -- целый. И два батона белого по двадцать две. Виктор Витальевич любит по двадцать две. И обязательно смотайся в "Прагу"! Там могут быть крутоны из ветчины. Помнишь, я к Новому году покупала? Так... Нас -- трое, Виктор Витальевич -- четыре, папа -- пять, Евгений Анатольевич -- шесть. -- Что еще за Евгений Анатольевич? -- Я тебе уже говорила. Возьмешь шесть штук. Ясно? -- Да. А бабушка будет опять овсянку жрать? -- Настя!.. А бабушке там же купишь две куриные котлетки. -- Нина Елизаровна лезет в шкафчик за деньгами и видит несколько трешек, лежащих отдельно. -- А это что за деньги? -- Степуху вчера получила. -- Очень кстати. А почему так мало? -- Елки-моталки! -- вспоминает Настя, открывает холодильник и достает из морозильной камеры смерзшийся пакет. -- Я же к сегодняшнему дню языки достала! Шесть сорок за них отдала! Мамуля, их же нужно срочно разморозить! -- Языки? Настя! Немедленно признавайся, где ты достала языки? -- Мам, знаешь, есть такой анекдот: что такое "коммунизм?" Это когда у каждого советского человека будет свой знакомый мясник в магазине. Вот мы сегодня и заглянем в наше светлое будущее... -- Это безнравственно, Настя! И отвратительно! -- Зато вкусно! Давай деньги, я пошла, -- Настя вынимает из рук матери деньги, берет сумку и уже в дверях говорит: -- Ма, я заскочу на рынок? Папа очень любит киндзу. Куплю ему пучок? -- Купи... -- растерянно говорит Нина Елизаровна. Троллейбусная остановка точно напротив Лидиной работы. Лида выскакивает из троллейбуса, перебегает тротуар и плечом толкает старинную роскошную стеклянную дверь своего учреждения. И тут же, в тамбуре, перед второй, тоже прозрачной дверью, Лиду останавливает молодая печальная женщина с пятилетним мальчиком. -- Простите, пожалуйста. Вы -- Лида? -- Да. А собственно... -- Я -- Надя. Жена Андрея Павловича. Лида зажмуривается, нервно трет руками лицо. -- Простите меня, Лидочка, -- с трудом говорит Надя. -- Но мне сейчас просто не к кому... -- Что вы, что вы... Это вы меня простите... Это я... -- сгорая от стыда, бормочет Лида. -- Вы уже знаете? -- горестно спрашивает Надя. -- Что-нибудь с Андреем Павловичем?! -- пугается Лида. Маленький мальчик крепко берет Лиду за руку, поджимает ноги и пробует качаться, держась одной рукой за руку матери, а второй -- за руку Лиды. -- Они уехали вместе на юг. С вашей подругой. С Мариной... -- Нет! Нет! Нет! -- в отчаянии кричит Лида. -- Это ошибка! Этого не может быть! Все сильнее раскачивается мальчик. -- Он