жас( -- Это началось, когда я посмотрела ему в лицо. Мне в тот момент показалось, что он пришел в сознание. -- Эмпатия?.. Надеюсь, он хоть расскажет, что же такое на него напало. Осден, словно сломанный, заляпанный грязью и кровью манекен, в неловкой позе лежал на заднем сиденье, куда они его в спешке закинули, думая не столько об удобстве раненого, сколько о своем жгучем стремлении поскорее убраться из леса. Их появление на базе вызвало всеобщую панику. Бессмысленная жестокость, с которой было осуществлено нападение, породила у всех самые зловещие опасения. Никто не знал, что и думать. И поскольку Харфекс упрямо продолжал отрицать возможность появления на планете животных, посыпались версии -- одна фантастичнее другой: о разумных растениях, о древоподобных монстрах и даже о травяном сверхразуме, управляющем психополем на физическом уровне. Скрытая фобия Дженни Чонг расцвела во всей красе, и та ни о чем больше не могла говорить кроме как о темных "эго", крадущихся по пятам людей. Они с Оллероо и Порлоком в тот же день вернулись на базу, и теперь никакие силы не заставили бы ни одного члена экспедиции высунуть за пределы лагеря даже кончик носа. Осден, пролежавший три или четыре часа без помощи, потерял много крови, а так как при этом получил еще и сотрясение мозга, то первое время он находился на грани жизни и смерти. -- Доктор( -- слабым голосом звал он в бреду. -- Доктор Хаммергельд( Двое бесконечных суток лихорадка сменялась полукомой и вновь приступами горячечного бреда, но наконец больной все же пришел в сознание. Убедившись, что за его жизнь можно больше не опасаться, Томико пригласила в его комнату Харфекса. -- Осден, можешь ты нам рассказать, кто на тебя напал? Блеклые глаза вопросительно уставились на Харфекса. -- На тебя напали, -- мягко, но настойчиво продолжала Томико. -- Может, ты пока не в состоянии это вспомнить. Кто-то на тебя напал. Ты шел по лесу( -- А! -- вскрикнул он, и глаза его лихорадочно блеснули, а лицо мучительно напряглось. -- Лес( Там, в лесу( -- Что было в лесу? Осден судорожно вздохнул, затем черты лица расслабились: судя по выражению глаз, он совладал с собой. Помолчав немного, он ответил: -- Не знаю. -- Так ты видел того, кто на тебя напал? -- спросил Харфекс. -- Не знаю. -- Ты же сейчас вспомнил. -- Не знаю. -- От твоего ответа могут зависеть жизни всех нас! Ты обязан рассказать, что видел! -- Не знаю, -- раздраженно всхлипнул Осден. Он был настолько слаб, что даже не мог скрыть, что что-то знает, но не желает рассказывать. Порлок, подслушивающий под дверью, от волнения изжевал свои усы. Харфекс навис над Осденом и рявкнул: -- Ты расскажешь все или( Томико пришлось прибегнуть к физическому вмешательству. Необычайным усилием воли Харфекс взял себя в руки и молча ушел к себе, где тут же принял двойную дозу транквилизаторов. Остальные с потерянным видом слонялись по лагерю, не в силах говорить друг с другом. Осден даже в такой ситуации ухитрился противопоставить себя всем. Но теперь они от него зависели. Томико продолжала ухаживать за ним, еле сдерживая неприязнь, желчным комком застрявшую в горле. Этот кошмарный эгоизм, питавшийся чужими эмоциями, эта чудовищная самоуверенность вызывали гораздо большее отвращение, чем любое физическое уродство. Такие ублюдки не имеют права на существование. Такие не должны жить. Их надо убивать в младенчестве. Так почему бы не размозжить ему голову прямо сейчас?.. Осден дернулся и попытался приподнять безвольные руки, чтобы заслониться, а по его мраморно-белым щекам заструились слезы. -- Не надо, -- просипел он. -- Не надо( Томико словно проснулась. Она села прямо и, помедлив, взяла его за руку. Он слабо воспротивился и попытался вырваться, но даже на это у него не хватило сил. Они долго молчали, наконец Томико тихо заговорила: -- Осден, прости меня. Мне очень жаль. Я желаю тебе только добра. Ну позволь мне почувствовать к тебе хоть что-то доброе. Я не хотела причинить тебе вреда на самом деле. Слушай, я все поняла. Это был один из нас. Что -- нет? Нет, не отвечай, только покажи как-нибудь, права я или нет. Хотя, боюсь, я все же не ошиблась( Да, на этой планете есть животные. Их десять. Мне даже не так уж важно, кто именно это сделал. В конце концов, дело сейчас не в этом. Но я знаю, что в любом случае это была не я. Да, я начинаю понимать. Но осознать по-настоящему, Осден( Понять тебя( Если б ты знал, как нам это трудно. Но послушай: а что, если вместо ненависти и страха ты можешь вызвать любовь( Неужели тебя никто не любил? -- Никто. -- Но почему? Неужели никто и никогда? Все люди вокруг тебя оказались такими равнодушными и ленивыми? Ужасно. Нет-нет, лежи спокойно, все хорошо. Ну прислушайся, ведь сейчас-то ты не чувствуешь ненависти? Ну? Сейчас-то, по крайней мере, идет симпатия, сочувствие, добрые пожелания. Ты чувствуешь это, Осден? -- Вместе( с чем-то другим, -- почти беззвучно прошептал он. -- Наверное, это фон, созданный моим подсознанием. Или эмоции кого-нибудь находящегося поблизости. Слушай, когда мы нашли тебя там, в лесу, я попыталась тебя перевернуть, и ты на минуту пришел в сознание. От тебя прямо-таки разило паническим страхом -- я вся пропиталась им в одну секунду. Это что, ты меня так боялся? --Нет. Она все еще держала его за руку и тут почувствовала, что его кисть расслабляется. Похоже, он начинает задремывать, как человек, измученный болью и внезапно получивший временное облегчение. -- Лес( -- сонно пробормотал он. -- Страх( Томико решила оставить его в покое и просто смотрела, как он засыпает, так и не выпуская его руки. Она прекрасно осознавала, что за эмоция в данный момент рождается в ее душе, как осознавала и то, что Осден ее сразу почувствует. Существовала только одна эмоция, или состояние души, способная изменить все разом, полярно перестроить все отношения. В хайнском языке и любовь, и ненависть обозначаются одним словом "онта". Нет, Томико не была влюблена в Осдена, но то, что она чувствовала к нему, было именно "онта", причем пока еще ближе к ненависти. Она держала его за руку и ощущала рожденные прикосновением токи, связывающие, объединяющие их. А он всегда так нетерпимо относился к любому физическому контакту( Жесткое кольцо мускулов вокруг рта, придававшее лицу вечно брезгливое выражение, смягчилось, и вдруг Томико увидела то, чего не видел еще ни один из членов их команды, -- очень слабую, но улыбку( Но она тут же растаяла, как тень, и Осден глубоко заснул. Все-таки он был крепко сколочен: уже на следующий день попытался садиться и ощутил голод. Харфекс снова хотел его допросить, но Томико запротестовала. На двери комнаты она повесила кусок полиэтилена, как делал Осден в своей каюте на корабле. -- Это что, действительно ограждает тебя от чужих эмоций? -- поинтересовалась она. -- Нет, -- сухо ответил Осден. Однако в последнее время он стал общаться с ней без обычной грубости. -- А-а, тогда это что-то вроде предостережения другим. -- Отчасти. Но с другой стороны -- и самоубеждение. Доктор Хаммергельд считал, что это может мне помочь( Может, и помогает, отчасти. И все же Осден знал, что такое любовь. Дитя-уродец, задыхавшееся от безлюбовья, равнодушия и чудовищных эмоций взрослых, было избавлено от всего этого одним единственным человеком. Человеком, научившим его дышать и жить. Давшим ему все, что необходимо, -- свою защиту и любовь. Отец-Мать-Бог в едином лице -- никак не меньше. -- Он все еще жив? -- спросила Томико, потрясенная вселенским одиночеством Осдена и профессиональной жестокостью великих ученых. Ответом ей послужил визгливый смешок, неприятно резанувший по нервам: -- Он мертв уже два с половиной столетия! Ты что, забыла, где мы находимся? Все мы бросили свои семьи( А там, за пластиковым занавесом, остальные восемь обитателей Мира-4470 продолжали свое странное, томительно бессмысленное существование. Они лишь изредка переговаривались приглушенными голосами. Эсквана спал; Посвет Ту снова отлеживалась после эпилептического припадка; Дженни Чонг пыталась расставить лампы в своей комнате таким образом, чтобы вообще не отбрасывать тени. -- Все они перепуганы до смерти, -- говорила Томико, сама ощущая затаившийся в глубине души липкий противный страх. -- Все они запугали себя своими фантастическими предположениями по поводу того, кто на тебя напал: вид плотоядной картошки, клыкастый шпинат или еще какая гадость( Даже Харфекса это не миновало. Возможно, ты и прав в том, что не торопишься встать и начать снова общаться с ними. Так лучше для нас всех. Но почему мы все настолько слабы, что не хотим посмотреть в лицо действительности и признать очевидное? Мы что, действительно все сходим с ума? -- А скоро будет еще хуже. -- Почему? -- Здесь-таки кто-то есть, -- вырвалось у Осдена, но он спохватился и так крепко сжал губы, что кольцо мышц вокруг них легло как бастион. -- Разумный? -- Скорее( ощущающий. -- В лесу? Он кивнул. -- И кто же? -- Страх. -- Осден весь подобрался, и руки его нервно зашарили по одеялу. -- Когда я упал там, в лесу, то не потерял сознания. Или, по крайней мере, даже если и отключался, то несколько раз приходил в себя. Не могу сказать точно. Наверное, так себя ощущает полностью парализованный человек. -- В какой-то мере ты и был им. -- Я лежал на земле. И даже головы не мог поднять. Не мог отвернуть лица от всей этой грязи, лиственного мусора, что покрывает в местных лесах землю. Все это лезло мне в глаза и ноздри, а я не мог( не мог шевельнуться. Глаз открыть не мог. Словно был похоронен заживо. Словно уже потонул в этом слое перегноя, стал его частью. Я знал, что лежу между двумя стволами, хотя и не видел их. Не мог видеть. Наверное (это я теперь понял), я решил так, потому что чувствовал их корни. Они вились прямо подо мной и уходили глубоко-глубоко в землю. Мои руки были в крови (это я тоже чувствовал). А кровь все текла и текла, пока листья и земля не облепили мое лицо удушливой маской. Вот тут я ощутил страх. Страх, все усиливающийся. Словно они наконец-то узнали, что я лежу здесь, на них, под ними, среди них; что именно я -- то, чего они так боятся, но в то же время там был и просто страх, сам по себе. А я не мог перестать распространять волны страха, не мог встать и уйти. Потом, похоже, я отключился, но когда снова пришел в себя, страх продолжал пронизывать меня с еще большей силой. А я все еще не мог подняться. Даже шевельнуться. Но ведь и они не могли. У Томико по затылку пробежал холодок, и внутри стал поднимать голову загнанный вглубь тошнотворный ужас. -- Они? Кто "они", Осден? -- "Они"( или "оно", или "это" -- не знаю. Страх. Страхи. -- Чего это он крутит? -- подозрительно сощурился Харфекс после того, как Томико пересказала ему последний разговор с Осденом. Она до сих пор не подпускала его к своему пациенту, понимая, что того нужно пока оградить от вспыльчивого хайнца. Но, к сожалению, у самого Харфекса эти предосторожности вызвали приступ паранойи, и он решил, что координатор и сенсор объединились в тайный союз и скрывают от него какую-то очень важную информацию об опасности, нависшей над большей частью команды. -- Это то же самое, как если бы слепой попытался описать слона. Осден не способен слышать или видеть( ощущение, как и любой из нас. -- Но он его все-таки ощутил, дорогуша, -- прошипел Харфекс с еле сдерживаемой яростью. -- Причем не только и не столько эмпатически, сколько своим собственным черепом. Оно подошло и шарахнуло его по башке каким-то тупым предметом. Так неужто он даже краем глаза не уловил ни единой детали? -- И кого же он должен был увидеть, Харфекс? -- вкрадчиво спросила Томико, но хайнец не услышал в ее интонации скрытого намека. Скорей всего он даже мысли не допускал о подобном. Боятся всегда чужаков. Убийцей может оказаться любой иностранец, иноземец, просто чужой -- но никак не один из нас. Во мне -- любимом и прекрасном -- зла нет! -- Первый удар сбил его с ног и лишил сознания, -- терпеливо объяснила Томико. -- Осден ничего не видел. Но когда пришел в себя один-одинешенек в лесу, то ощутил жуткий страх. И то был не его собственный страх -- а воспринятый им эмпатически от кого-то еще. В этом он полностью уверен. И абсолютно уверен, что тот страх не исходил ни от одного из нас. Таким образом, это служит прямым доказательством, что далеко не все растения здесь бесчувственны. -- Хочешь запугать меня, Хайто, -- мрачно пробурчал Харфекс. -- Я только не понимаю, зачем тебе это надо. Он встал, давая понять, что разговор закончен, и, ссутулившись, словно ему было не сорок лет, а, по меньшей мере, восемьдесят, побрел к своему лабораторному столу. Томико оглядела остальных и ощутила, как растет их отчаяние. Ее едва возникшее, еще такое хрупкое, но уже такое глубокое взаимопонимание с Осденом помогало ей удерживаться на краю безумия и придавало сил. Но как же другие? Если уж Харфекс начал терять голову, чего ждать от остальных? Порлок и Эсквана заперлись в своих комнатах, остальные пока работали или, по крайней мере, старались себя чем-нибудь занять. И все же в их поведении было что-то неестественное. Сначала координатор не понимала, что же ее насторожило, но потом заметила, что все выбрали себе места так, чтобы иметь возможность наблюдать за лесом. Оллероо, игравшая с Аснанифоилом в шахматы, сидела к окну спиной, но и она, постоянно понемножку передвигая свой стул, вскоре оказалась сидящей бок о бок со своим партнером. Томико тихонько подошла к Маннону, исследовавшему какой-то паукообразный бурый корень, и предложила ему решить эту маленькую психологическую шараду. Он мгновенно уловил суть вопроса и ответил с непривычным для него лаконизмом: -- Держать врага в поле зрения. -- Какого такого врага? А ты-то сам что чувствуешь, Маннон? -- Она уцепилась за соломинку надежды, что там, где биолог потерпел поражение, может разобраться психолог. -- Я лично чувствую тревогу, причем отовсюду. Но я не эмпат. Мою тревогу можно в равной мере объяснить как стрессовым состоянием, являющимся естественной реакцией на нападение на члена нашей команды, так и стрессом более широкого профиля, вызванным нахождением в чужом мире и близостью того, что мы называем "лесом", -- хотя на самом деле это не более чем весьма приблизительная метафора. Несколько часов спустя Томико была разбужена среди ночи воплями Осдена, которого мучили кошмары. Маннон дал ему успокоительное, и она снова почти мгновенно погрузилась в собственные дебри снов и блуждала по ним без дорог до самого утра. А утром Эсквана не проснулся. Его не разбудила даже лошадиная доза стимулятора. Он спрятался в свой сон, как улитка в раковину, будучи не в силах больше переносить напряжение бодрствования, и теперь лежал в позе эмбриона, засунув большой палец в рот -- безучастный ко всему окружающему миру. -- Прошло два дня, и двое выбыло. Десять негритят, девять негритят( -- бормотал, не обращаясь ни к кому, Порлок. -- А следующим негритенком будешь ты! -- взорвалась Дженни Чонг. -- Сделай-ка себе анализ мочи, Порлок. -- Он скоро доведет нас всех до полного сумасшествия, -- вскочил тот, размахивая руками. -- Неужели вы этого не видите? Вы что, все оглохли и ослепли? Неужели вы не чувствуете эманации, которыми он на нас воздействует? Вы только прислушайтесь, ощутите, что изливается на нас из его комнаты, из его гнилых мозгов! Он нас всех сведет с ума! Мы рехнемся от страха! -- Ты это о ком? -- пробасил, возвышаясь огромной волосатой горой над щуплым землянином, Аснанифоил. -- А что, тебе еще имя нужно называть? Да пожалуйста: Осден! Осден! Осден! А почему, ты думаешь, я пытался его убить? Это была самозащита! Я должен был спасти нас всех! Потому что вы ни черта не видите и не понимаете, что он нам готовит! Сначала он саботировал экспедицию тем, что повсюду заводил свары, чтобы нас перессорить, но этого ему показалось мало, и он стал отравлять нас страхом. Он генерирует его так мощно, что мы уже не можем ни спать, ни думать( Как огромное радио, которое, не издавая ни звука, все работает и работает( И никому не дает ни заснуть, ни услышать свои мысли. Хайто и Харфекса он уже полностью подчинил себе, но остальных-то можно еще спасти! Я должен был попытаться! Кто, как не я?! -- Не очень-то это у тебя получилось, -- сухо заметил появившийся в дверях своей каюты полуголый, похожий на скелет, Осден. -- Я и то смог бы ударить сильнее. Да черт возьми, поверьте мне наконец, это не я пугаю вас до полусмерти, Порлок! Это идет оттуда, из лесу! Тот бросился на Осдена с явным намерением придушить, но Аснанифоил поймал Порлока за шиворот и придерживал все то время, которое понадобилось Маннону, чтобы сделать успокоительный укол. Но пока его уводили, Порлок продолжал кричать что-то бессвязное о гигантских радиостанциях. Через несколько минут лекарство оказало свое действие, и Порлока уложили рядышком с Эскваной. -- С ним порядок, -- облегченно вздохнул Харфекс. -- А теперь, Осден, может, ты все же расскажешь нам, что знаешь? Причем желательно все. -- Но я ничего не знаю, -- ответил Осден. Он еле держался на ногах, и Томико поспешила усадить его в шезлонг. --- На третий день работы в лесу мне показалось, что я ощутил( нечто. -- Почему же ты не сообщил об этом сразу? -- Потому что я, как и любой из вас, принимаю транквилизаторы. -- И все равно ты должен был доложить об этом. -- Тогда вы отозвали бы меня назад на базу. А этого мне хотелось меньше всего. Вы все уже поняли, что включение меня в состав экспедиции было большой ошибкой. Я просто не в состоянии общаться с девятью невротиками, запертыми со мной на таком крошечном пространстве. Мне это не по силам. Подав заявление в "Запредельный Поиск", я свалял большого дурака, а наше начальство сваляло дурака не меньшего, приняв меня. Все молчали, но по тому, как у Осдена дернулись плечи и поджались губы, Томико поняла, как болезненно он ощутил всеобщее согласие с его словами. -- В любом случае я не хотел возвращаться на базу. К тому же меня взяло любопытство: как это я ухитряюсь воспринимать эмоции там, где нет ни единого существа, их генерирующего? Тогда еще они не продуцировали ничего плохого. Да и вообще вибрации были слабенькие, почти неуловимые -- как сквозняк в запертой комнате; как движение, пойманное краем глаза. Ничего конкретного. Всеобщее внимание несколько его подбодрило: он говорил именно потому, что видел, как его слушают. Знали бы они, насколько он зависит от их прихотей: когда они чувствовали к нему неприязнь, он вынужден был так себя вести, чтобы ее оправдать; когда они высмеивали его, он эпатировал их еще больше; теперь они слушали, и он должен был говорить. Он был беспомощен перед ними, он был рабом их эмоций, настроений и капризов. И их было здесь семеро -- слишком много, чтобы найти взаимопонимание сразу со всеми. Вот и приходилось скакать, как блоха, от одного настроения к другому. Даже сейчас, когда Осден своим рассказом, казалось бы, полностью завладел всеобщим вниманием, они не переставали думать о чем-то еще: Оллероо вдруг внезапно открыла для себя, что Осден не лишен привлекательности; Харфекс параноически все искал в его словах скрытый подтекст; сознание Аснанифоила, вообще не способное подолгу задерживаться на чем-то одном, уже устремилось в дебри абстрактной математики, а Томико разрывалась между чувством долга и своими комплексами. Отвлекшись, Осден заговорил тише, начал запинаться и обнаружил, что потерял нить рассказа. -- Я( Я думаю, что дело тут в деревьях, -- сказал он и, окончательно сбившись, замолчал. -- Нет, не в деревьях, -- покачал головой Харфекс. -- У этих( не более развитая нервная система, чем у любого другого растения на Хайне или Земле. Нет у них нервной системы. Ни у одного. -- Ты так и не увидел за деревьями леса, как говорят у вас на Земле, -- невесело усмехнулся Маннон. -- А что ты скажешь о тех корневых узлах, над которыми мы с тобой бьемся уже вторую неделю, а? -- А что в них такого? -- Ничего. Они связывают деревья между собой. Только и всего. А теперь представь на минутку, что ты понятия не имеешь, как устроен мозг животного, а тебе выдали для его исследования одну-единственную взятую наобум клетку? Как ты думаешь, сумеешь ты выяснить, частью чего это является и какие функции выполняет все образование? Сможешь ты по отдельно взятой клетке определить способность мозга к ощущениям, сознанию? -- Нет. Потому что одна клетка ничего не чувствует. Она способна лишь реагировать на механические раздражители -- не более. Ты что, хочешь сказать, что каждое из здешних растений -- что-то вроде клетки и что они объединяются в общий "мозг"? -- Ну, не совсем так. Я просто обращаю твое внимание на то, что все они связаны между собой этими корневыми узлами под землей и эпифитами в кронах. Наличие этой связи отрицать никак нельзя. Ведь даже в степях самые жиденькие травки и те имеют подобные узлы. С чего бы это? Я прекрасно знаю, что сознание и способность ощущать не являются физическими объектами -- их невозможно вытащить на кончике скальпеля при резекции мозга. Это функции соединенных между собой клеток. Но если наличествует связь, то не исключено, что и ей присущи подобные функции( Хотя, конечно, это маловероятно. Я даже не собираюсь убеждать вас в том, что сам верю в эту гипотезу. Более того, я думаю, что если бы это действительно было так, то Осден все-таки смог бы это ощутить и объяснить нам( И Осден вдруг заговорил, словно в трансе: -- Способность ощущать, не имея чувств. Слепо, глухо, бездвижно. Лишь слабая возбудимость или раздражение в ответ на прикосновение. Реакция на солнечный свет, на свет вообще, на воду, на минеральные вещества, всасываемые корнями из земли. Это даже сравнить нельзя с сознанием животного. Близко нету. Присутствие, бытие без осознания. Полное неведение о собственном существовании. Нирвана. -- Но откуда же тогда взялся страх? -- тихо спросила Томико. -- Не знаю. Я же не способен определять степень разумности объекта, я могу лишь воспринять, есть эмоция или нет( Несколько дней я просто ощущал смутный дискомфорт. Но вот тогда, когда я лежал там между двумя деревьями, когда моя кровь попала на их корни( -- лоб Осдена покрылся каплями пота, -- вот тогда-то и появился страх. Страх в чистом виде, -- добавил он дрожащим голосом. -- Ну, допустим, такое образование существует, -- задумчиво проговорил Харфекс. -- Но если это и так, я уверен, что оно не в состоянии отреагировать на присутствие самопередвигающегося существа. Для подобного организма воспринять наше присутствие не легче, чем нам, скажем, осознать бесконечность. -- Когда я думаю о бесконечности, меня ужасает ее полное безмолвие, -- прошептала Томико. -- Но Паскаль был способен осознавать бесконечность. Может, именно через страх. -- Лесу мы могли показаться чем-то вроде лесного пожара, -- продолжал развивать свою гипотезу Маннон. -- Или урагана. Чего-то опасного. Для растения все, что передвигается, -- опасно. Все, что не имеет корней, -- чуждо, неприемлемо. И если у него все же есть сознание, то стоит ли удивляться, что он смог осознать присутствие Осдена -- человека, чей мозг открыт для всех, человека, чувствующего обостренно. И вот этот человек лежит, излучая страх и боль, прямо внутри этого лесоорганизма. Вот он и испугался( -- Только не говори "он"! -- перебил его Харфекс. -- Это не существо, не личность! Это не более чем функция( -- Там только страх, -- сказал Осден. На минуту в комнате повисла тишина. Все молча прислушивались к безмолвию снаружи. -- Это что-то вроде того, что я все время ощущаю у себя за спиной? -- робко спросила Дженни Чонг. Осден кивнул: -- Вы все это ощущаете. Даже своими притупленными чувствами. А Эсквана просто не смог это перенести, потому что его эмпатические способности развиты лучше, чем у вас. Он даже мог бы сам научиться проецировать эмоции, но был всегда для этого слишком слабоволен и предпочитал роль медиума. -- Осден, -- встрепенулась Томико, -- но ты-то умеешь проецировать. Так попробуй передать этому лесу наши добрые намерения. Пусть он поймет, что мы не причиним ему вреда, и перестанет нас бояться. Ведь если у него есть некий механизм, позволяющий ему проецировать то, что мы воспринимаем как эмоцию, почему бы не попробовать найти с ним общий язык? Пошли ему сообщение: "Мы дружелюбны и неопасны". -- Ты должна знать, что ни один эмпат не способен лгать в проекции эмоций, Хайто. Я не могу послать им то, чего нет. -- Но мы действительно не желаем ему ничего плохого. -- Правда? Там, в лесу, где вы меня подобрали, ты тоже была столь прекраснодушно настроена? -- Нет. Я была в ужасе. Но ведь это же не относилось ни к лесу, ни к растениям. --- Да какая разница? Ты же все равно это излучала. Неужели вы до сих пор не поняли, -- наконец прорвало Осдена, --- почему с самого первого дня мы с вами -- со всеми вами -- так невзлюбили друг друга? Неужели вы не почувствовали, что я, получив от вас удар агрессии или антипатии, мгновенно возвращаю его обратно? Как и любое проявление симпатии, кстати. Это моя самозащита. Тут я ничем не лучше Порлока. Я был вынужден разработать эту технику зеркального отражения, потому что не имел естественной защиты от разрушительного воздействия эмоций других. И в результате ваша первоначальная антипатия ко мне как к уроду стала расти, как снежный ком, пока не превратилась в прочную ненависть. Какой-то порочный замкнутый круг! Теперь-то вы можете меня понять? Лес сейчас продуцирует одну-единственную эмоцию -- страх. Так чем еще я могу ему ответить, если привык отражать? -- Ну и что нам теперь делать? -- спросила Томико, -- Переносить лагерь, -- тут же предложил Маннон. -- На другой континент. Если там тоже есть эти лесоорганизмы, то, возможно, они нас заметят нескоро -- если заметят вообще. -- Это будет для всех большим облегчением, -- кивнул Осден. Теперь команда смотрела на него совсем другими глазами. Он открылся им, и они увидели глубоко несчастного человека, загнанного в ловушку своих сверхразвитых чувств. До них постепенно стало доходить то, что уже давно поняла Томико: его эгоизм, его грубое, неприязненное отношение к ним было их собственным творением. Это они построили клетку, заперли его в ней и морщили носы, наблюдая за возмутительными манерами превращенного ими в обезьяну человека. Никому не пришло в голову отнестись к нему с искренним доверием, если уж любви с первого взгляда он не способен был вызвать. А теперь уже слишком поздно. Будь у Томико побольше времени и возможности общаться наедине, она, наверное, смогла бы наладить с ним нормальные, основанные на доверии гармоничные отношения. Но времени не было: все поглощала работа, которую необходимо было сделать и которая не оставляла ни минуты на культивацию столь сложных отношений. Однако на то, чтобы понемногу, исподволь накапливать взаимную симпатию и ползти к любви черепашьим шагом, времени все же хватало. Она чувствовала, что в силах осуществить это, но, взглянув на Осдена, поняла, что ему этого будет недостаточно. Его пылавшее от сдерживаемого возмущения лицо свидетельствовало о том, что ему крайне неприятно всеобщее жалостливое любопытство. И даже ее сострадание не способно исправить положение. -- Тебе лучше прилечь, -- торопливо сказала она, -- а то рана снова начала кровоточить. Осден послушно ушел к себе. На следующий день исследователи запаковали оборудование, размонтировали ангар и жилые помещения, погрузились на борт "Гама" и отправились на другую сторону Мира-4470. Они долго летели над бескрайними зелеными и красными равнинами, лениво плещущимися теплыми морями, пока не опустились посреди заранее выбранной прерии на континенте G: двадцать тысяч квадратных километров, поросших опыляемыми ветром травами. На сотни километров вокруг не было не только леса, но даже одиночных деревьев. Виды трав здесь никогда не перемешивались, предпочитая расти как бы колониями. Исключение составляли лишь вездесущие сапрофиты. Весь день команда монтировала новый лагерь и тридцать два часа спустя уже праздновала новоселье. Эсквана все еще спал, а Порлока продолжали накачивать наркотиками, зато все остальные воспрянули духом. -- Здесь можно дышать спокойно! -- периодически облегченно вздыхал каждый. Осден встал с постели и на дрожащих от слабости ногах доковылял до двери. Там он остановился и долго-долго смотрел на волнующееся в вечерних сумерках море трав, которые на самом деле травами не являлись. Ветерок пах пыльцой и шуршал в траве. А больше -- ни звука. Эмпат не двигался. Настала ночь, и в небе загорелись звезды, заглядывая в окна самого обособленного в мире человеческого дома. Ветер улегся, и наступила полная тишина. Сенсор слушал. Томико Хайто тоже напряженно вслушивалась в ночь. Она лежала, вытянувшись, на постели и слушала, как кровь бьется в ее артериях; она слушала дыхание спящих, легкие порывы ветра, бег черных мыслей, мягкие шаги приближающихся снов, плавное движение Вселенной к большому взрыву, вкрадчивую поступь смерти. Но долго этого выносить она оказалась не в силах и, вскочив с постели, почти сбежала из тесного крошечного мирка своей комнатки, Нынешней ночью из всей команды спал лишь Эсквана. Порлок, спеленутый смирительной рубашкой, ворочался, пытаясь выпутаться, и ругался на чем свет стоит на своем родном языке. Оллероо с Дженни Чонг с унылыми лицами играли в карты, Посвет Ту заперлась в блоке физиотерапии Аснанифоил рисовал мандалу. Маннон с Харфексом сидели в комнате Осдена. Томико сменила ему повязку на голове и только сейчас обратила внимание на то, что его рыжеватые волосы выглядят несколько необычно -- в них появились седые пряди. Ее руки задрожали. Все молчали, -- Откуда и здесь появиться страху? -- вспорол тишину ее резкий голос. -- Не только деревья; травы тоже( -- Но мы же в двадцати тысячах километров от места, где были сегодня утром. Мы на другой стороне планеты. -- А, это все равно, -- угрюмо произнес Осден. -- Это один большой зеленый организм. Много ли потребуется времени, чтобы отфутболить мысль из одного конца мозга в другой? -- Оно не может думать. Оно на это не способно, -- по привычке возразил Харфекс. -- Это всего лишь сеть, по которой идут некие процессы. Все эти переплетающиеся ветви, вездесущие эпифиты, корневые узлы -- все это способно лишь передавать электрохимические импульсы. Если выразиться точнее, то тут нет отдельных растений как таковых. Это единая система, а пыльца, разносимая ветром, служит своеобразным способом связи между континентами. Нет, в это невозможно поверить. Не может вся биосфера планеты быть единой коммуникативной сетью. Причем ощущающей, но не обладающей сознанием, бессмертной и изолированной( -- Изолированной( -- повторил Осден. -- Вот оно! Вот откуда страх. Дело не в том, что мы способны передвигаться или можем нести разрушение. Дело в том, что мы просто есть. Мы -- нечто иное. Чужое. Здесь никогда не было ничего чужого, отдельного от этого мира. -- Ты абсолютно прав, -- почему-то шепотом поддержал его Маннон. -- Оно никогда не имело равных себе. Не имело врагов. Оно ни с кем не общалось, кроме себя самого. Оно всегда было одно и вообразить себе не могло, что существует кто-то еще. -- Тогда, интересно, как отражается его самость на борьбе видов за выживание? -- Может, и никак, -- ответил Осден. -- С чего это ты полез в телеологию, Харфекс? Ты что, хайнец, что ли? Чем заковыристей задачка, тем больше кайфа с ней возиться? Но Харфекс никак не прореагировал на укол. Было похоже, что он сломался. -- Мы должны убираться отсюда, -- грустно сказал он. -- О, вот теперь-то ты понял наконец, почему я всегда так стремился убраться от вас всех подальше, оградить себя от вашего присутствия, -- с болезненной настойчивостью вернулся Осден к своей проблеме. -- Ведь что приятного в том, что все боятся кого-то?.. И если бы это касалось только животных. С ними я как раз могу справиться. Да я уживусь скорее с тигром или коброй -- более развитый интеллект даст мне определенные преимущества. Мне лучше работать в зоопарке, чем в человеческом коллективе( Если бы я только мог справиться с этим чертовым тупым овощем! Если б только он был не таким огромным и подавляющим!.. Сейчас я воспринимаю от него только все тот же панический страх. Но раньше, до всего, я ведь ловил его безмятежность и спокойствие! Тогда я еще не понимал его и потому не мог настроиться на прием. Я не знал, как он огромен. Это то же самое, как попытаться воспринять весь солнечный свет сразу или осознать ночь. Все ветра и штили одновременно. Зимние звезды и летние звезды в один единый момент бытия. Привыкнуть иметь корни, но зато -- ни единого врага. Быть целостным. Понимаешь? Некому на тебя посягать. Нет ни одного врага. Быть полностью( "Он никогда так откровенно не говорил раньше", -- подумала Томико а вслух сказала: -- Ты беззащитен перед ним, Осден. Он влияет на тебя, на твою личность. И ты уже меняешься. Если мы немедленно отсюда не улетим, то первым, кто сойдет здесь с ума, будешь ты. Он не ответил. Медленно-медленно повернул он голову в ее сторону и впервые за все время их знакомства встретился с Томико взглядом. И, не отводя от нее своих прозрачных, как вода, глаз, вдруг злобно усмехнулся: -- А много мне помог здравый смысл? Но твоя-то работа здесь не доделана, Хайто. -- Надо, надо убираться отсюда, -- пробормотал Харфекс. -- А если я сдамся, -- сказал Осден, словно размышляя вслух, -- может, тогда мне удастся с ним связаться? -- Под "сдамся" ты подразумеваешь, -- заметно волнуясь, осторожно заговорил Маннон, -- насколько я тебя понял, отказ отсылать полученную эмоцию к ее источнику. То есть в данном случае, вместо того чтобы возвращать растительному существу его страх, попытаться абсорбировать его эмоцию. Но это либо убьет тебя на месте, либо отбросит обратно к твоему крайнему аутизму. -- Но почему? -- удивился Осден. -- Оно излучает неприятие. Но оно не обладает интеллектом, а я обладаю. -- У вас разные весовые категории. Разве способен мозг одного человека достичь взаимопонимания со столь огромным и чуждым разумом? -- Мозг одного человека способен постичь принцип строения Вселенной, -- отпарировала Томико, -- и выразить его одним словом -- "любовь". Маннон с удивлением смотрел на обоих, не зная, что ответить. Молчал и Харфекс. -- В лесу мне будет легче, -- сказал Осден. -- Кто-нибудь из вас полетит со мной? -- Когда? -- Теперь же. Пока никто не успел свихнуться и впасть в буйство. -- Я полечу, -- сказала Томико, и одновременно с ней Харфекс заявил: -- Никто не полетит. -- Я не могу, -- замялся Маннон. -- Я( я боюсь. Я могу разбить вертолет. -- Надо взять с собой Эсквану. Если мне удастся выйти на связь, он может послужить нам медиумом. -- Координатор, вы одобряете план сенсора? -- официальным тоном спросил Харфекс. -- Да. -- А я нет. Но полечу с вами. -- Думаю, мы это переживем, Харфекс. -- Томико не отрывала глаз от лица Осдена. Эта белая уродливая маска преобразилась на глазах и сейчас притягивала ее взгляд выражением страстного нетерпения юного любовника, стремящегося на первое свидание. Оллероо и Дженни Чонг, все еще пытающиеся отвлечься от своих страхов игрой в карты, вдруг разом затрещали, как перепуганные дети: -- Но эта тварь в лесу навалится на вас и( -- Что, боитесь темноты? -- осклабился Осден. -- Но посмотрите на Эсквану, Порлока( Даже Аснанифоил( -- Вам оно не причинит никакого вреда. Это не более чем импульс, пробегающий между синапсами. Ветер, колышущий ветки. Страшный сон. Спящего Эсквану погрузили на заднее сиденье, а Томико села за пульт управления. Харфекс и Осден молча смотрели на постепенно растущую на горизонте тонкую полоску леса, все еще отделенную от них милями и милями серой равнины. Наконец они долетели до границы смены цвета, пересекли ее, и теперь под ними расстилалось темное, почти черное море листьев. Томико стала выискивать место для приземления. Она спускалась все ниже и ниже, несмотря на то что все в ней противилось этому, несмотря на страстное желание улететь отсюда подальше. Здесь, в лесу, мощь излучения была намного сильнее. Людей то и дело пронизывали темные волны отторжения и неприятия. Впереди показалось светлое пятно: макушка холма, слегка возвышающаяся даже над самыми высокими из окружавших ее темных крон не-деревьев, корневых систем, частей одного целого. Томико направила вертолет туда. Но посадка прошла довольно плохо -- пальцы скользили, словно были намазаны сухим мылом. Лес сомкнулся вокруг -- черный в ночной темноте. Томико окончательно струсила и закрыла глаза. Эсквана застонал во сне. Харфекс дышал как паровоз, но даже не пошевелился, когда Осден, перегнувшись через него, распахнул дверь. Эмпат встал; его спина и повязка на голове были едва различимы в свете приборных лампочек панели управления. Он перешагнул через Харфекса и замер на секунду в дверном проеме. Томико затрясло. Она скорчилась в кресле, не в силах даже поднять головы. -- Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, -- шептала она. -- Нет. Нет. Нет. Осден скользнул вниз и растворился в обступившем вертолет мраке. Ушел. "Я иду!" -- прогремел беззвучный голос. Томико закричала. Харфекс поперхнулся; он попытался привстать, но снова упал в кресло и больше не двигался. Томико в ужасе нырнула внутрь себя и сконцентрировалась на центре своего существа -- слепом глазе живота. Снаружи был только страх, страх, страх. И вдруг он исчез. Она подняла голову. Медленно расцепила судорожно сведенные пальцы. Потом села прямо. Ночь была очень темной, и над лесом горели звезды. И больше не было ничего. -- Осден, -- позвала она, но из ее горла не вырвалось ни звука. Она повторила попытку, и над холмом разнесся жалобный зов одинокой лягушки-быка. Ответа не было. Только сейчас до нее стало доходить, что с Харфексом что-то не в порядке. Она зашарила в темноте, пытаясь найти его голову, -- оказалось, что он сполз с сиденья. И вдруг в мертвой тишине кабины раздался голос: -- Хорошо. Это был голос Эскваны. Томико включила внутренний свет и увидела радиоинженера, спящего в обычной скрюченной позе. Его рот открылся и произнес: -- Все хорошо. -- Осден( -- Все хорошо, -- повторили губы Эскваны. -- Где ты? Молчание. -- Вернись. Начал подниматься ветер. -- Я остаюсь здесь. -- Ты не можешь остаться( Молчание. -- Ты будешь здесь одинок, Осден! -- Слушай. -- Голос был слабым, слова -- еле разборчивыми, словно их заглушало ветром. -- Слушай. Я желаю тебе всего самого хорошего. Томико снова стала его звать, но больше ответа не получила. Эсквана лежал неподвижно. А Харфекс был еще неподвижнее. -- Осден! -- закричала она в ночную темноту, разрывая неустойчивое на ветру безмолвие лесосущества. -- Я вернусь. Мне нужно срочно доставить Харфекса на базу. Я вернусь, Осден! Тишина и шелест листьев на ветру. Все необходимые исследования Мира-4470 восьмерка исследователей завершила через сорок одни сутки. Сначала Аснанифоил и женщины по оч