ен, вроде бы пытался возражать, но его слова я как следует не расслышал. Дождь вдруг прекратился, выглянуло солнышко, и тогда президент сказал: "Похоже, вы были правы"... Вот и все. А дождю и в самом деле конец... - Почему вы так считаете? Орр вздохнул: - Выйдите на улицу и убедитесь сами. На сегодня это у нас все? - Я готов продолжать. Куй железо, как говорится. - Но я чертовски устал. - Ладно, тогда на сегодня все. Послушайте, а не перенести ли наши встречи на поздний вечер? Вам-то какая разница, какой сон смотреть, простой или внушенный, лишь бы выспаться. К тому же это позволило бы не прихватывать ваше рабочее время, для меня же ночь - самая продуктивная пора, я и прежде просиживал на работе ночи напролет. Ночной сон - как раз то единственное, что его исследователи могут позволить себе крайне редко. Лечение наше продвинулось бы несравнимо с традиционным режимом, а о депрессантах вы бы и думать позабыли. Давайте попробуем. Как насчет вечера в пятницу? - У меня свидание, - сказал Орр и поразился собственной лжи. - Тогда в субботу. - Ладно. Орр вышел от врача, перекинув влажный плащ через плечо и слегка пошатываясь. Надевать его было уже ни к чему - сон с Кеннеди оказался весьма эффективным - что называется _в руку_. Орр уже научился распознавать их - _такие_ сны. Даже еще не проснувшись. А после, спустя даже время, вспоминал их с потрясающей ясностью, независимо от содержания, пусть и абсолютно нейтрального. И чувствовал себя по пробуждении разбитым и измотанным, как после тяжкого физического труда - точно пытался остановить экспресс голыми руками. Спонтанно подобные сны посещали Орра не чаще одного раза в четыре-шесть недель. Возможно, по причине неосознанного _страха_, что однажды может наступить сон, возврата из которого уже не будет. Теперь же, под воздействием гипноза и Аугментора, три из четырех его снов за последние два дня оказались именую такими. А если исключить кокосовые пальмы, которые, по мнению Хабера, были простой аберрацией, всплеском воображения, то три из трех. Орр изнемогал. Действительно, дождем и не пахло. Когда он вышел на мостовую из-под сводов портика Вильяметтской башни, высоко над каньонами улиц голубело чистое мартовское небо. Теплый ветерок резвился с разбросанными обертками, гулял вдоль тротуаров, сухой ветерок с восточной равнины, который прежде крайне редко оживлял унылую душную промозглость долины Вильяметты. Славная погодка слегка взбодрила Орра. Распрямив плечи и глубоко вдохнув свежего воздуха, он постарался подавить тягостное томление под ложечкой, вызванное как напряженной лабораторной дремотой в непривычное время, так и быстрым спуском с шестьдесят третьего этажа небоскреба. Внушал ли Хабер сон, отменяющий дождь? Внушал ли увидеть во сне Кеннеди, лицо которого, как отчетливо припомнилось теперь, почему-то украшала куцая бородка, точно позаимствованная с портрета Авраама Линкольна? А увидеть в компании с президентом самого Хабера - это тоже входило в гипнотическое задание? Орр терялся в догадках. Эффективная часть сновидения вполне могла быть связана с прекращением дождя, но это абсолютно ничего не доказывало. Зачастую срабатывал именно самый неприметный элемент подобного сновидения. Орр подозревал, например, что Кеннеди был изобретением его собственного подсознания, своеобразным необъяснимым довеском, но уверен в том не был. Уверенности, впрочем, не было уже ни в чем. В неиссякаемом потоке прохожих Орр бодро продвигался к центру, к станции "Восточный Бродвей". Опустив пятидолларовый жетон в автомат и выудив из лотка билет, отыскал нужную платформу и вскоре уже с головой окунулся в непроглядную тьму под рекой. Тут с ним снова случился приступ слабости, отчаянно закружилась голова. Нырнуть под реку - есть в этом нечто жутковато необратимое, воистину это дьявольская, чуть ли не загробная идея. Пересечь реку - перейти ее вброд, переплыть, воспользоваться при этом лодкой, паромом, мостом, самолетом, спуститься к устью реки, подняться к живительным истокам - в этом есть смысл, все это в порядке вещей. Но нырнуть "под" - навевает могильный холодок, напоминает некое извращение. Какое-то тридесятое чувство, какие-то неведомые рефлексы и даже вполне очевидные приметы окружающего пространства как бы сигнализируют - нельзя, запрещено входить в то, из чего нет возврата. Назад! - вопиет селезенка. Девять железнодорожных и автомобильных туннелей в границах Портленда ныряли под Вильяметту, и шестнадцать мостов пересекали поверху могучий водный поток, упрятанный на протяжении двадцати семи миль в прочные бетонные набережные. Паводковый контроль на Вильяметте, как и аналогичная служба чуть ниже по течению, на месте слияния с великим притоком Колумбией, столь ловко управлялись со своими обязанностями, что уровень воды даже в период проливных дождей не поднимался более чем на пяток-другой дюймов. Река, точно некое огромное, но относительно спокойное вьючное животное, опутанное и стреноженное на всякий случай тьмой-тьмущей уздечек, удил, хомутов, седел, поводьев и подпруг, с практической точки зрения являла собой весьма полезный элемент окружающего ландшафта. Будь дело иначе, кто бы стал лезть из кожи вон, окаймляя дорогостоящими дамбами бесконечные ее берега? Закатали бы под асфальт, как множество ручейков, текущих теперь по трубам под улицами, - и вся недолга. Но без Вильяметты Портленд не стал бы портом и утратил добрую половину своего значения. Реку постоянно бороздили океанские сухогрузы, длинными стрелами водную гладь рассекали грузовые баржи, бесконечными вереницами плотов по ней сплавлялся лес. Так что для поездов, грузовиков и немногочисленных теперь легковушек оставался путь либо под рекой, либо над нею, по мостам. Над головами пассажиров, трясущихся вместе с Орром в вагоне поезда, громыхавшего сей момент по Бродвейскому туннелю, тяжко нависли тысячи тонн скального грунта, тысячи тонн стремительно бегущей воды, штабеля на причалах и кили круизных лайнеров, массивные бетонные опоры мостов и эстакад, колонна до отказа набитых мороженой курятиной грузовиков, реактивный самолет на высоте в тридцать четыре тысячи футов и звезды на удалении в 4,3 и более световых лет. Кислотно-бледный во флюоресцентных сполохах вагонных ламп, изнемогавших в битве с пещерной тьмой, Орр болтался в кожаной петле с истертой стальной рукояткой среди тысяч подобных ему одиночеств. Физически ощущал он навалившуюся сверху тяжесть, весь беспредельно давящий ее гнет. "Я живу в настоящем кошмаре, - думал он, - и выныриваю из него лишь время от времени, когда отхожу ко сну. Лишь засыпая, я пробуждаюсь..." Мгновенный переполох и толкотня, взвихрившие пассажиров на остановке "Все вокзалы", выдавили из Орра эти тоскливые мысли разом и до капли - пришлось как следует поднапрячься, чтобы не выпустить из рук спасительный поручень и не выпасть наружу. Все еще испытывая сильное головокружение, Орр был почему-то уверен: стоит только ослабить хватку и покориться чудовищному напору потных тел (t) вкупе с неумолимым T, и он по-настоящему захворает, спятит окончательно. Наконец, испустив глухой стон, финальный аккорд которого утонул в тупом абразивном скрежете и буравящем мозжечок визге рессор, локомотив тронулся снова. Вообще-то компании ЕТС - Единой транспортной системе - от роду было всего пятнадцать лет, но создавалась она запоздало и второпях, когда из соображений экономии использование личных автомобилей упало катастрофически, поэтому ее матчасть страдала всеми мыслимыми изъянами. Вагоны собирались в Детройте в самом спешном порядке - оттого они и грохотали, и дребезжали, и постоянно ломались. Но, как завзятый горожанин, четверть жизни проводящий в подземке, Орр не обращал внимания на всю эту устрашающую какофонию. Его слуховые рецепторы, несмотря на относительную молодость организма, уже притупились и утратили былую чувствительность, а тот шум, что все-таки сознания достигал, воспринимался как естественный фон кошмарного сновидения. Поэтому, утвердившись в отвоеванной у бесноватой толпы ременной подвеске, Орр снова глубоко погрузился в себя. После первого же гипнотического сеанса Орра начали беспокоить провалы в памяти. Мало сказать, начали беспокоить, - приводили в смятение. Деятельность подсознания, будь то во младенчестве или во сне, запоминанию не поддается, это верно, тут никаких сомнений. Но так ли уж отключалось его сознание во время гипнотического внушения? Отнюдь нет - ведь до самого приказа уснуть он должен был бодрствовать. "Почему же я ничего не запомнил?" - хмурился Орр. Он отчаянно хотел знать, что именно проделывает с ним Хабер во время гипноза. К примеру, первый сегодняшний сон - неужели доктор просто снова заказал сон про лошадь и все на этом? А фортель с навозом - экая неловкость! - мозг Орра выкинул самостоятельно? Если же кучу дерьма придумал все-таки доктор, это смущало Орра ничуть не меньше, но уже по иной причине. Возможно, Хаберу еще повезло, что дело не закончилось большой смачной пирамидкой прямо на столе или на цветастой кабинетной дорожке. Строго говоря, тем оно и закончилось, правда, в переносном смысле - дерьмо отпечаталось на стене кабинета в виде горы Маунт-Худ. Под астматический хрип тормозных букс на остановке Элдер-стрит Орр дернулся как ошпаренный и покрылся липким холодным потом. "Гора, гора..." - лихорадочно соображал он, пока добрая сотня пассажиров пробивалась мимо него, а то и чуть ли не прямо сквозь него к выходу на перрон. Маунт-Худ. Ну разумеется! "Он велел мне вернуть гору на место. Потому-то и заставил я Темени-Холла испражняться Маунт-Худом. Но если доктор велел вернуть пейзаж на место, стало быть, _знал, что здесь висело прежде_. Хабер знал! Он уловил вчерашнее изменение реальности. Он его заметил. Стало быть, верит мне! И я вовсе не псих!" Радость, озарившая Орра, была столь велика, что нескольких ближайших к нему пассажиров отчетливо коснулось мягкое дуновение некоей неземной благодати. Пухлую изнемогающую матрону, уже отчаявшуюся вырвать из хватки Орра его подвеску, отпустила вдруг острая колика в печени. Мрачный сосед, притиснутый к Орру слева, неожиданно просветлел, вспомнив, как однажды в детстве встречал в лесу рассвет. Старик, скорчившийся на сиденье прямо напротив, позабыл на минуту о муках голода. Особой сообразительностью Орр обычно не блистал и уж во всяком случае быстротой мышления не отличался. Новые идеи проникали в его сознание с превеликим трудом, ползком преодолевая крутые ступеньки логической лесенки, строго по порядку и никогда - вспорхнув над тяжкими глыбами умозаключений на стремительных крылах интуиции. Умом Орр и вовсе мог не обнаружить тонких связей между явлениями, то есть не выказывал примет подлинного интеллекта. Однако умел как бы _чувствовать_ наличие подобных связей - нутром, как отыскивают воду лозоходцы. И назвать Орра круглым дураком было бы явным перебором, просто возможности своего мыслительного аппарата он умел использовать едва ли на треть. Он еще долго радовался своему открытию, вертел его и так и сяк, пока выбирался из метро на остановке "Западный мост Росс-Айленда", пока несколько кварталов шагал в гору, пока поднимался в лифте на свой восемнадцатый в жалкой кооперативной двадцатиэтажке, где в комнатушке 8,5 на 11 футов ("Наши цены за жизнь в самом центре устроят всякого!") запихнул жестянку бобов в электродуховку и извлек из встроенного в стену холодильника пиво. Орр успел еще подойти с початой бутылкой к оконцу, чтобы полюбоваться видом на Западные холмы, склоны которых перемигивались мириадами городских огней (он прилично доплачивал за возможность наслаждаться этим ежевечерним фейерверком), когда его наконец осенило: "Почему же доктор Хабер ни словом _не обмолвился_, что верит в действенность моих снов?" Некоторое время Орр мусолил новую закавыку, ходил вокруг да около, точно возле увесистого камня в поисках местечка, где бы сподручнее за него ухватиться, и в результате нашел груз совершенно неподъемным. Орр рассуждал так: "Теперь Хабер знает, точно знает, что фотография изменялась дважды. Почему же он об этом даже не обмолвился? Он ведь врач и должен понимать, как близок я к сумасшествию! А еще уверяет, гад, что жаждет мне помочь. Чем же еще мог бы он помочь, если только не подтвердить, что происходящее со мною вовсе не галлюцинация? Что он видит то же самое, что и я? Хабер знает к тому же, - продолжил Орр рассуждать, отхлебнув как следует из бутылки, - что мое сновидение остановило дождь наяву. Почему же он не отозвался на предложение выйти или хотя бы не подошел к окну, чтобы убедиться в моей правоте? Может, просто испугался? Такое вполне вероятно. Он боится признаться в своем открытии даже самому себе. А может, прежде чем поделиться выводами, хочет вникнуть в дело поглубже, преодолеть собственные страхи? За это его винить никак нельзя. Вот если бы он совсем не испугался, именно тогда выходило бы черт знает что! Желал бы я знать, - размышлял Орр, - что теперь собирается он предпринять - раз уж кое-что понял. Хотелось бы знать, как собирается прекратить эти мои сны, удержать меня от изменений реальности. Их-то уж точно следовало бы остановить, а то ведь занесет невесть куда!.." Орр решительно тряхнул головой и отвел взгляд от переливающегося всеми цветами рукотворной радуги пейзажа за окном. 4 Ничто не вечно, нет никаких закостенелых форм, не существует ничего конкретного и точного (кроме как в рассуждениях завзятого педанта), и любая мало-мальская завершенность - очевидное отречение от неизбежной пограничной неопределенности, каковая является неотъемлемым и загадочным свойством самого Бытия. Г.Дж.Уэллс. "Новая утопия" Юридическая контора "Форман, Изербек, Гудхью и Ратти" располагалась на одном из этажей едва ли приспособленного для людей здания бывшей автомобильной парковки, сооруженного еще в самом начале семидесятых, а позднее реконструированного. У большинства окружающих построек постарше в этой части города точно такая же родословная. Некогда чуть ли не весь центр Портленда был превращен в одну гигантскую автостоянку. Сперва машинам еще хватало асфальта, поделенного на платные ячейки с таксометрами, но позднее, с ростом населения, как грибы стали возникать многоэтажные парковки. Сама идея подобного гаража, снабженного системой грузовых лифтов, витала в воздухе чуть ли не с начала двадцатого века, но лишь незадолго до того, как автомобильный бум сам по себе начал захлебываться и вдруг резко пошел на спад, на десятки этажей к небу взметнулись бесчисленные парковки. Когда в восьмидесятые нужда в них отпала полностью, не все они уступили место новой застройке - пережив капитальный ремонт, значительная часть уцелела. И здание, где располагалась упомянутая адвокатская фирма, юго-западный Берн-сайд, 209, все еще разило неистребимым душком газолина, бетонные полы были испещрены выделениями бесчисленных автомобильных клоак, черные мазки шин, точно следы лап вымерших динозавров, навечно впечатались в окаменелую пыль гулких пролетов. Сами же полы, как и потолки, имели существенный, но довольно забавный изъян, которым были обязаны первоначальному назначению здания, точнее, спиралевидной его конструкции - это неисправимый никакими капремонтами легкий уклон, покатость. И когда в контору "Форман и компания" приходил посетитель-новичок, ему стоило определенных трудов увериться в том, что стоит он прямо и падение ему вовсе не угрожает. Мисс Лелаш, сидевшая за перегородкой, составленной из сотен гроссбухов и скоросшивателей и как бы отделявшей ее полукабинет от такой же, чуть побольше, ячейки мистера Пирла, предавалась излюбленному своему занятию - воображала себя Черной Вдовой. Вот притаилась она, смертельно ядовитая, хитиново-элегантная и безжалостная, в засаде - и выжидает, выжидает... Вот приближается очередная сладостная жертва, вот она уже совсем рядом... Пальчики оближешь, а не жертва, обреченность у таких написана на роду и буквально на лбу отпечатана - белокурые, почти по-девичьи шелковистые волосы, аккуратная светлая бородка, кожа мягкая и светлая, точно рыбье подбрюшье, нрав кроткий, к тому же заика. Дерьмо! На такого наступи - даже не хрустнет. - Видите ли... Мне ка... Я полагаю, что... Что это вроде... вроде как нарушение прав индивидуума, - мямлил посетитель. - Вторжение в личную жизнь, то есть. Но не уверен. Вот почему я и прошу у вас совета. - Понятно, понятно. Выкладывайте, говорите дело и не тяните волынку! - резко бросила мисс Лелаш. Но клиент, похоже, уже иссяк полностью - он судорожно переводил дух, в точности как упомянутая волынка. - По представлению ЗОБ-департамента вы проходите сейчас курс ДНД, - заполнила затянувшуюся паузу мисс Лелаш, сверившись с листком, полученным ранее от мистера Изербека, - назначенный за нарушение федеральных правил распределения медикаментов в аптеках самообслуживания. - Да, - вновь прорезался слабый голосок посетителя. - Я согласился на добровольную психотерапию, чтобы избежать судебного преследования. - Разумеется, в том-то и суть ДНД, - сухо заметила юристка. Клиент уставился ошарашенно - не то чтобы имбецил, но тоже достаточно мерзкое зрелище. Мисс Лелаш откашлялась. Откашлялся и собеседник. Обезьянничает, решила юристка. Естественно - видок как у обезьяны, обезьяньи же и повадки. Постепенно, со множеством повторов, экивоков и заиканий, клиенту удалось прояснить картину. Он посещает сеансы ДНД, включающие в себя гипнотическое усыпление и последующий сон со сновидениями. И подозревает, что психиатр, доктор Хабер, внушая ему определенное содержание снов, нарушает право неприкосновенности личности, установленное новым Основным федеральным законом от 1984 года. - Знакомая картинка. С прецедентом вроде вашего мы имели дело прошлым летом в Аризоне, - прокомментировала исповедь гостя мисс Лелаш. - Клиент под ДНД возбудил дело против своего терапевта о насаждении в его подсознание гомосексуальных наклонностей. Разумеется, применявшийся бандаж оказался стандартной медико-технической процедурой, а сам истец - скрытым, глубоко подавленным геем; прежде чем дело успели передать в суд, он среди бела дня попался на попытке совращения малолетнего в самом центре Феникс-парка. Сейчас мотает срок на принудиловке в Техачапи. Ну да ладно. Я просто имела в виду, что в исках подобного рода следует соблюдать особую осторожность, чтобы не оказаться голословным. Ведь психиатры, удостоенные правительственного заказа, обычно люди весьма предусмотрительные, профессионалы высшего класса, само воплощение респектабельности. Сейчас постарайтесь-ка припомнить конкретные детали, такие действия вашего психиатра, которые могут послужить реальными уликами, но только имейте в виду - явный криминал не прокатит. Вас запросто могут сослать на принудиловку, к примеру в линтонскую нейроклинику или даже упечь за решетку. - А перевести... перевести меня под наблюдение другого врача разве нельзя? - Как сказать. Нужна достаточно веская причина, без нее навряд ли. Медцентр направил вас к Хаберу - они же там наверху все до последнего доки, им видней. Если вы затеваете против Хабера иск, ваша жалоба первым делом попадает к тем же, кто к нему и направил, - может статься, именно к тому специалисту, который вас там тестировал. Сомневаюсь, чтобы свидетельство пациента для них перевесило мнение аттестованного доктора, во всяком случае без убедительных доказательств. И, боюсь, отнюдь не в вашем случае. - Из-за того, что я считаюсь больным с не вполне здоровой психикой? - печально поинтересовался клиент. - Увы, именно поэтому. Гость умолк надолго. Наконец он поднял на хозяйку кабинета глаза - чистые и светлые, взгляд без досады и тени надежды, - виновато улыбнулся и, поднимаясь, сказал: - Весьма благодарен вам за разъяснение, мисс Лелаш. Простите, что понапрасну отнял у вас столько времени. - Э-э... Погодите! - бросила юристка вслед откланявшемуся клиенту. Может, он и простак, но определенно не чокнутый. Даже на невротика не похож. Просто одинокий, предельно отчаявшийся тип. - Не стоит так быстро сдаваться! Я ведь не сказала, что ваш случай - полная безнадега. Присаживайтесь... Ну, садитесь же! Вы говорили, что хотите избавиться от химической зависимости, а доктор Хабер прописывает фенобарбитураты в дозах даже больших, чем вы их принимали прежде сами. Это может стать зацепкой. Хотя я и сильно в том сомневаюсь. Но защита права неприкосновенности - моя узкая специальность, и в вашем случае я тоже не прочь копнуть поглубже. И попробовать обнаружить нарушение. Я ведь только хотела подчеркнуть, что вы даже _не растолковали_ мне ваше дело как следует - если таковое у вас все же имеется. А вы сразу в бутылку! В чем все-таки конкретно вы усматриваете криминал в действиях Хабера? - Если я отвечу напрямик, - заметил клиент тоном скорбного бесчувствия, - вы объявите меня сумасшедшим. - Как знать! А вдруг все же нет? Сама мисс Лелаш к внушению любого рода была совершенно невосприимчива - качество, казалось бы, как раз для юриста, - но, как она сама же и считала, все хорошее - благо, когда оно до определенных пределов. - Если, допустим, я скажу, - продолжал клиент тем же кладбищенским тоном, - что некоторые из моих сновидений влияют на реальность, а доктор Хабер, обнаружив это, использует в своих целях... мой талант, не испрашивая на то согласия, - вы ведь определенно решите, что я свихнулся. Разве нет? Подперев кулачками подбородок, мисс Лелаш таращилась на собеседника. - Ну а дальше что? - выпалила она наконец. Клиент правильно угадал ее первую реакцию, но - "Чтоб мне сдохнуть, если признаюсь!" Ну и что, даже если он и псих! Разве в этом ублюдочном мире можно прожить тридцать лет и не спятить? Гость потупился, собираясь с мыслями. - Видите ли, - сказал он, - у Хабера есть некое устройство - аппарат вроде энцефалографа, только он не просто записывает энцефалограммы - он расшифровывает ритмы мозга и подпитывает их же результатом своего декодирования. - Вы хотите сказать, что Хабер - вроде того ученого-маньяка с адской машинкой? Гость слабо усмехнулся: - Разумеется, нет - просто я, видимо, неудачно выразился. Нисколько не сомневаюсь, что Хабер подлинный исследователь и искренне посвятил себя служению человечеству, мечтает о благе для всех. Я уверен, что он и не помышляет причинить вред мне или кому-то еще. Доктор движим лишь самыми благородными намерениями. - Обескураживающий взгляд Черной Вдовы заставил клиента снова занервничать. - Это... Ну, это самое устройство. Аугментор, как доктор его величает. Само собой, я не сумею внятно объяснить, как там оно действует, но с его помощью доктор удерживает меня в так называемой сон-фазе - эдакая разновидность сна, когда спишь со сновидениями. На этих наших сеансах все совсем иначе, чем при обычном засыпании. Хабер гипнотизирует меня, затем включает свою машинку. И я сразу же начинаю видеть сны - без его агрегата со мной подобного никогда еще не бывало. Так я думаю. Показания на экране дают доктору гарантию, что я вижу сон, и тогда он с помощью своей машины еще и усиливает сон-фазу. А вижу я во сне именно то, что под гипнозом задает мне Хабер. - Должна отметить, внешне все это выглядит как давно апробированный и вполне безопасный метод психоанализа. С одной лишь только разницей - там изучают _ваши собственные_ сновидения. А доктор Хабер, стало быть, программирует сны. И не без причины, я полагаю. Общеизвестно, что под гипнозом человек может натворить такое, на что никогда бы не пошел в здравом рассудке, то бишь в ясном сознании. Врачи утверждали это еще с середины позапрошлого столетия, юридический же прецедент впервые имел место сравнительно недавно, в 1988-м, в процессе "Сомервилль versus Проянски". Отсюда вопрос - есть ли у вас веские основания подозревать, что доктор заставлял вас под гипнозом совершать некие опасные или же морально нечистоплотные поступки? Клиент замешкался с ответом. - Опасные? Пожалуй, да... Если исходить из не вполне привычного допущения, что сны могут представлять собою опасность. Но доктор не заставлял меня ничего _совершать_. Разве что именно во сне. - Ага, стало быть, внушал вам нечистоплотные сны? - Он не... он не развратник. Его помыслы чисты. Мне лишь не нравится, что меня используют как инструмент - даже с благими намерениями. Мне трудно осудить поведение доктора, ведь всему виной мои собственные сны. Вот почему я и травил себя прежде наркотиками до бесчувствия, вот почему и влип во всю эту катавасию. А сейчас, когда у меня появился шанс, очень хотел бы выкарабкаться. И навсегда забыть про лекарства. Но Хабер же меня не лечит. Лишь _подстрекает_. После краткой паузы мисс Лелаш подкинула наводящий вопрос: - К чему? - К изменению реальности. Путем внушения мне сновидений об иной реальности, - терпеливо пояснил клиент без тени надежды в голосе. Снова утопив в кулачки свой острый подбородок, мисс Лелаш в смущении перевела взгляд на спасительный голубой футлярчик со скрепками - ничего иного на столе в поле ее зрения не обнаружилось. Поразмыслив, зыркнула украдкой на клиента - тот сидел тихий, как и прежде. "Пожалуй, - решила она, - действительно, на такого наступишь - не хрустнет. Потому как даже не прогнется. Тот еще орешек". Обычно люди, посещающие юридическую консультацию, если не агрессивны, то напрочь замкнуты в себе и постоянно готовы к обороне. Как правило, они чем-то обделены и удручены - если не разделом наследства, то неправедным приговором по делу, или изменой супруги, или еще чем-нибудь вроде этого. Но сегодняшнего клиента, такого безобидного и мирного, мисс Лелаш никак не могла раскусить - чего он приперся, собственно? В его объяснениях не просто напрочь отсутствовали логика и здравый смысл, а отсутствовали, похоже, вполне _намеренно_. - Вот оно как, - раздельно выговаривая слова, ответила мисс Лелаш. - И какой же именно ущерб нанес вам доктор этими снами? - Я не считаю себя вправе изменять существующий порядок вещей. А Хабер не вправе заставлять меня делать это. "Господи, да он же совершенно искренен, он свято верит в собственный бред, он погряз в нем с головой!" И все же мисс Лелаш была чем-то задета, даже тронута - возможно, толика его безумной убежденности передалась и ей. - Как это - изменять порядок вещей? Каких таких вещей? Приведите хотя бы один пример! Юристы не ведают милосердия - с чего бы это ей вдруг делать исключение для параноика, страдающего бредовыми галлюцинациями? Перед нею явный случай так называемых "прочих потерь нашего времени, подвергающего суровому испытанию людские души" - цитата из ежегодного послания президента Мердли, обладающего счастливым даром перевирать известное последнему двоечнику. Мисс Лелаш невольно вообразила, как из головы сидящего перед ней жалкого человечка сочатся кровавой капелью сквозь многочисленные отверстия эти самые "прочие потери". Бр-р-р! И все же цацкаться с ним она не обязана. Пусть лучше усечет это сразу. - Бунгало, - ответил клиент, малость поразмыслив. - Во время второго сеанса доктор интересовался моими фантазиями, и я признался, что иногда мечтаю обладать избушкой в лесу, знаете, в местности вроде той, что описана в старинных легендах - чтобы быть там настоящим затворником. Разумеется, ничего подобного я никогда не смог бы себе позволить. А кто может? Но на прошлой неделе Хабер, видимо, заказал мне сон, в котором я являлся бы обладателем подобной роскоши, - и я увидел это во сне. И теперь у меня есть бунгало. Тридцатитрехлетняя аренда домика на правительственном участке, в дальнем конце Национального заповедника Сисло, поблизости от Несковина. В воскресенье, взяв напрокат машину, я съездил посмотреть - не домик, а просто чудо. Однако же... - Интересно, чем это вы, собственно, недовольны? Разве иметь бунгало безнравственно? Тысячи, десятки тысяч людей мечтают выиграть там участок с тех самых пор, как правительство отменило в прошлом году запрет и проводит розыгрыш. Вам просто дьявольски повезло! - Но у меня же не было бунгало, - ответил клиент. - Да и ни у кого там не было. Лесопарки, вернее, то, что от них еще оставалось, были строго-настрого закрыты как государственный заповедник. Пикники и то разрешалось устраивать лишь на опушке. И никакой госаренды не было и в помине. Вплоть до прошлой пятницы. Когда я увидел во сне, что аренда существует. - Но, видите ли, мистер Орр, насколько мне помнится... - Я знаю, что вам помнится, - мягко перебил он. - Мне тоже это известно. Мне известно, что прошлой весной было принято правительственное решение сдавать в аренду часть Национального заповедника. Известно также, как я подал в срок заявление и попал в число немногих счастливчиков, выигравших лотерею. И так далее. Но я знаю также и то, что до прошлой пятницы ничего этого и в помине не было. И доктор Хабер тоже это знает. - Стало быть, ваш сон в прошлую пятницу, - хмыкнув, ядовито заметила мисс Лелаш, - изменил прошлое всего штата Орегон и даже повлиял на прошлогоднее решение Вашингтона? А также стер воспоминания у всех, за исключением вас и вашего доктора? Простой сон? Вы хотя бы его запомнили? - Запомнил, - ответил Орр угрюмо, но твердо. - Мне приснилось живописное бунгало на берегу шумно журчащего ручья. А уже в воскресенье картинка полностью подтвердилась. Я понимаю, мисс Лелаш, поверить в такое трудно. Сомневаюсь, что даже доктор Хабер полностью осознал случившееся. Но он просто не мог ждать, пока поймет все до конца. Возможно, разобравшись, с чем столкнулся, он проникнется серьезностью ситуации и станет вести себя осторожнее. Видите ли, сама схема чрезвычайно проста. К примеру, вы гипнотизируете меня и приказываете увидеть во сне... допустим, розовую собаку на полу этой самой комнаты. Я выполняю заказ. Но вы же понимаете, что розовая собака не появится здесь, пока их не существует в природе, пока они не станут неотъемлемой частью окружающей реальности. Может статься, мой сон попросту возьмет белого пуделя, окунет моими руками в розовую краску, придумав для этого предлог, благовидный и убедительный. Но если, формулируя задание, вы настаиваете, что розовый - натуральный окрас упоминаемой собаки, то моему сну придется включить розовую масть собак в эволюционное древо матушки природы. Повсеместно. Начиная с плейстоцена или когда бы там первые собаки ни появились. Получится, что они всегда были не только черные, коричневые, желтые, белые, какие-то там еще - но и розовые. И вот уже одна из таких розовых симпатяшек заглядывает в комнату, и конечно же, это ваша давняя любимица колли, или пекинес вашего коллеги, или еще что-нибудь в том же роде. Никакой магии. Ничего сверхъестественного. Каждый сон заметает за собой следы абсолютно. Просто, когда я просыпаюсь, в комнате по какой-то вполне убедительной причине дрыхнет самая что ни на есть заурядная розовая псина. И, естественно, никто не усматривает в этом ничего чрезвычайного - кроме меня и автора сценария моего сна. То есть доктора Хабера. Я помню иную реальность, и он тоже. Доктор находится рядом в самый момент перемены, к тому же зная содержание моего сна заранее. Он не признается, что понимает, но я уже раскусил его. Для кого-либо еще розовые собаки - дело житейское, обыкновенное, они водились всегда, но только не для нас с доктором. Для нас они и были, и одновременно их как бы не было. - Двойственность пространства-времени, альтернативные вселенные, - язвительно прокомментировала мисс Лелаш. - Вы не грешны, часом, мистер Орр, пристрастием к ночным повторам старинных телешоу? - Отнюдь нет, - сухо, в тон ей, бросил клиент. - Мисс Лелаш, я не прошу вас верить мне. Во всяком случае без доказательств... - Ну слава те, Господи! Клиент улыбнулся почти что весело. Он смотрел на хозяйку кабинета весьма приязненно, даже чересчур - мисс Лелаш поняла вдруг, что, похоже, приглянулась ему как женщина. - Мистер Орр, ну признайтесь же, что пошутили. Какие, к дьяволу, доказательства можно извлечь из сновидений! В особенности если ваши сны при малейшем изменении стирают все улики вплоть до плейстоцена? - А не могли бы вы... - спросил Орр с неожиданным напором, как бы осененный некоей новой надеждой, - не могли бы вы, действуя как мой адвокат, принять участие в одном из сеансов доктора Хабера? Если согласитесь, конечно. - Да. Это вполне осуществимо. Такое можно устроить, придумав какой-нибудь благовидный предлог. Но, видите ли, использование в таком деле адвоката в качестве свидетеля возможных нарушений прав личности может взорвать установившиеся между врачом и пациентом взаимоотношения. Не знаю уж, каковы они там у вас на самом деле - извне судить трудно. Знаю только, что обычно пациент должен доверять своему врачу и наоборот. Если же вы натравите на Хабера адвоката, чтобы тот добился замены врача, о каком доверии дальше может идти речь? Вся работа насмарку. А вдруг он все-таки искренне пытается вам помочь? - Да, конечно. Но он использует меня в своих экспериментальных... - Орр не договорил, заметив, как окаменело темное лицо Лелаш - Черная Вдова узрела наконец свою настоящую жертву. - В экспериментальных целях? Вы не шутите? Этот агрегат, о котором шла речь, - он что, на самом деле экспериментальный? А одобрен ли такой эксперимент ЗОБ-контролем? Что вы подписывали, какие бланки, кроме форм ДНД и добровольного согласия на гипноз? Ничего? Похоже, у нас возник прекрасный повод для вмешательства, мистер Орр. - Значит, вы сможете присутствовать на сеансе? - Вполне возможно. Но дело пойдет уже о защите ваших гражданских прав, а не просто личной неприкосновенности. - Вы, надеюсь, понимаете, что никаких серьезных неприятностей доктору Хаберу я не желал бы причинять? - забеспокоился Орр. - Очень не хотелось бы. Я ведь чувствую, что мыслит он правильно. Единственное, что тревожит, - он не столько лечит меня, сколько использует. - Если Хабер ведет опыты на людях с благими, так сказать, намерениями, то примет свою судьбу как должное, без стенаний. А если оборудование зарегистрировано и одобрено, то ничто ему и не угрожает. У меня уже было два схожих случая. По просьбе ЗОБ-департамента я наблюдала в медцентре иллюзион новичка-гипнотизера - явное надувательство, - а также вывела на чистую воду одного типа из института "Лесная дубрава", который внушал людям агорафобию, чтобы те в самой жуткой давке чувствовали себя как рыба в воде. Мы пришли к выводу, что в таких действиях кроется элемент нарушения закона о промывке мозгов. В общем, я без труда смогу получить ордер ЗОБ-контроля на проверку этой - как бишь там ее? - техники доктора Хабера. Вы при этом, кстати, останетесь за рамками - доктор и не узнает, что я ваш адвокат. Сделаем вид, будто вообще незнакомы. Я заявлюсь как официально аккредитованный наблюдатель АСДС [Американский союз борьбы за демократические свободы (в оригинале - ACLU)], приглашенный ЗОБ-контролем. Тогда, если дело у нас не выгорит, ваши с доктором отношения ничуть не пострадают. Это единственный приемлемый способ поприсутствовать на одном из ваших сеансов. - Я, кстати, единственный пациент, которого доктор Хабер пользует сейчас своим Аугментором - он сам так говорил. Аппарат еще в стадии доработки. - Стало быть, независимо от намерений, это явный эксперимент на человеке. Хорошо. Посмотрим, что мне удастся сделать. Должна предупредить - одни формальности займут никак не меньше недели. Орр выглядел явно разочарованным. - Постарайтесь не стереть меня из реальности вашими снами за предстоящую неделю, мистер Орр, - посоветовала Лелаш, отчетливо расслышав в собственном голосе хитиновое клацанье жвал. - Разве что нечаянно, - ответил тот с искренней благодарностью - да нет. Господи Боже мой, в его голосе звучала не просто благодарность - нескрываемая приязнь! Орр явно симпатизировал ей! Бедный маленький псих, сидящий чуть ли не на игле, похоже, втрескался в нее по уши. Но и ее саму это почему-то не оставило равнодушной. Их руки встретились на мгновение - шоколадная Лелаш и молочно-белая Орра, - прямо как на том чертовом значке из детства, из бисерной коробки ее матери, значке, отштампованном одной из великого множества примирительных комиссий середины прошлого, двадцатого века: черно-белое рукопожатие - "Дружба навек". О Господи! 5 Лишь утратив Великое Дао, обретаем мы подлинные праведность и милосердие. "Лао-цзы", XVIII Весело улыбаясь, доктор Хабер стремительно взлетел по ступенькам Орегонского онейрологического института и, толкнув высокие двери из поляризованного стекла, шагнул в сумерки холла, где шелестели спасительные кондиционеры. Только двадцать четвертое марта, а какое уже пекло! Зато здесь, внутри - прохладно, стерильно, безмятежно. Мраморный пол, разумная меблировка, сияющая хромом административная стойка, вышколенный вахтер. - Здравия желаю, господин директор! Из глубины холла навстречу выскочил Этвуд, коллега, только что сменившийся с ночного дежурства, весь взъерошенный, глаза воспалены после многочасового бдения за ЭЭГ-экранами. Хотя теперь компьютеры и переняли значительную часть нагрузки по присмотру за спящими пациентами, еще нередко возникала необходимость вмешательства непрограммируемого человеческого сознания. - Утречко-то какое, шеф, а! - не слишком бодро бормотнул Этвуд, семеня следом. Куда живее и сердечнее в личной приемной доктора Хабера прозвучало приветствие мисс Крауч, секретарши: - Доброе утро, док! Нет, не зря доктор Хабер, получив в прошлом году новое назначение, захватил с собой Пенни Крауч, незаменимую свою тень. Умная и преданная, она вполне соответствовала своему месту, служа надежным форпостом на подходах к самому главному начальнику, где как раз и требовались все ее сообразительность и лояльность. Доктор прошел в святая святых - в свой кабинет. Швырнув кейс и папки на кушетку, Хабер первым делом с наслаждением потянулся, размял плечи и спину, а затем, как уже повелось, подошел к окну. Кабинет располагался в самом углу здания, и два огромных окна открывали великолепный вид сразу на восток и на север: исчерканный темными поперечинами мостов голубой изгиб Вильяметты у самого подножия холмов, по берегам бесчисленные городские шпили, тонущие в легкой весенней дымке, предместья, теряющиеся в далеких холмах, и высоко надо всем этим - горы, седые и незыблемые вершины. Маунт-Худ, огромный даже на таком удалении, служил как бы пастбищем для бесчисленных облачных барашков, чуть севернее обломанным клыком незримого чудища вздымался пик Адаме, за ним темнел пологий правильный конус Святой Елены, над долгим северным отрогом которого в свою очередь возносился к облакам самый главный - Маунт-Рейнир, словно полотняная юбка скрытой за облаками мамаши, скликающей разгулявшихся деток. Этот потрясающий вид никогда не приедался, Хабер черпал в нем вдохновение и свежие силы. Кроме того, только сегодня после долгой дождливой недели подскочил барометр, и вновь выглянуло весеннее солнце, поднимая над рекой белесый туман. Прочитавший за свою жизнь тысячи и тысячи энцефалограмм, доктор прекрасно сознавал связь между атмосферным давлением и мозговыми ритмами - и в себе самом он то