если мои естественные враги мне не помешают. Кровать затряслась, в темноте засмеялась Брюна. - Сыграй снова эту английскую песенку, Йоахим, - попросила она. Все ж справедлив и стоек будь, Любовь на чудеса способна... - Стефан... - сказала Брюна на четырнадцатый день, сидя светлым полуднем на зеленом берегу болотистой реки с южной стороны дома. Стефан устроился, положив голову ей на колени. Услышав свое имя, он открыл глаза: - Что, нам уже пора? - Нет. Он снова закрыл глаза и мечтательно сказал: - Брюна... - Потом вдруг вскочил и уселся с нею рядом. - О Господи, Брюна! Лучше бы ты все-таки не была девственницей. - Она осторожно засмеялась, с любопытством наблюдая за ним. Она казалась совершенно беззащитной. - Если бы только... Прямо здесь, сейчас!.. Я ведь послезавтра должен уехать! - И все-таки под самыми окнами кухни не стоит, - ласково сказала она. Дом был в тридцати шагах. Стефан снова рухнул на землю, спрятал лицо в сгибе руки Брюны, прижавшись щекой к ее теплому бедру и чувствуя губами нежность кожи. Она погладила его по голове, коснулась пальцами ямки на шее, чуть ниже затылка. - А мы не могли бы пожениться? Хочешь выйти за меня замуж? - Хочу. Да, я хочу выйти за тебя замуж, Стефан. Он еще немножко полежал так, потом сел, на этот раз неторопливо, и стал смотреть куда-то вдаль, за тростники, за болотистые берега сверкавшей на солнце реки - на холмы и далекие горы. - Я на следующий год получу диплом. - Я тоже через полтора года получу свой учительский сертификат. Оба помолчали. - Вообще-то я уже сейчас мог бы бросить учебу и начать работать. Нам ведь придется платить за квартиру... - Стены жалкой меблированной комнатушки, выходящей окнами во дворик, увешанный грязноватым сушащимся бельем, обступили их, как стены крепости. - Да ладно, - сказал он. - Вот только ужасно жаль терять все это. - Он с трудом оторвал глаза от сверкающей воды и далеких гор. Теплый вечерний ветер пролетал мимо них. - Ладно. Но, Брюна; ты просто не представляешь, насколько все это для меня ново! Ведь я никогда в жизни не просыпался на рассвете, еще до восхода солнца, в собственной комнате с высокими огромными окнами, не лежал, слушая абсолютную тишину вокруг, не гулял по просторам полей ясным октябрьским утром, не сидел за столом в компании светловолосых смеющихся братьев и сестер, не беседовал ранним вечером на берегу реки с любимой девушкой... Конечно, я давно знал, что порядок, покой и доброта должны существовать в этом мире, но никогда не надеялся сам встретиться с ними, не говоря уж о том, чтобы жить среди всего этого! И послезавтра я должен уезжать отсюда... - Нет, она этого не понимала. Она сама была этой деревенской тишиной, и благословенной тьмой, и сверкающим ручьем, и ветром, и холмами, и прохладным домом; все это было ее, было с ней нераздельно; она не могла понять его. Но это она впустила его, незнакомца, в свой дом дождливой ночью, и этот незнакомец непременно принесет ей горе... Она села с ним рядом и тихонько проговорила: - Я думаю, что нам стоит попробовать, Стефан, да, стоит. - Ты права, стоит. Мы займем денег. Мы станем просить милостыню, станем воровать, станем обчищать чужие карманы. Знаешь что, лучше я стану великим ученым и создам жизнь в пробирке. После нищенского существования в годы студенчества молодой Фабр быстро достиг уровня выдающегося ученого... Мы будем ездить на конференции в Вену. В Париж. Черт с ней, с жизнью в пробирке! Нет, я придумал кое-что получше! Ты у меня забеременеешь в пять минут! Ах ты, красавица, смеешься? Я тебе покажу, как смеяться, девчонка, моя маленькая форель, моя милая... - И там, прямо под окнами дома, вблизи застывших в солнечном свете гор, рядом с игравшими в теннис мальчишками, она лежала в его объятиях, распластавшись под тяжестью его тела, нежная, светловолосая, обмякшая, сама чистота, чистота плоти и духа, слившихся в одной мысли: пусть войдет в мой дом, пусть войдет. Не сейчас, не здесь. Его желания путались, ожесточая сердце. Он откатился от нее, перевернулся и лежал на траве лицом вверх, глядя в небо. В черных глазах его мерцал огонь. Брюна села рядом, коснулась его плеча. Прежде душа ее всегда пребывала в покое. Стефан сел, и она посмотрела на него, как смотрела тогда на младенца Бендики - внимательно, с задумчивым узнаванием. Она не гордилась им, ничего от него не таила, никак его не судила. Вот он; и он такой, какой есть. - Мы будем бедны, Брюна. Это неразумно. - Наверное, - сказала она спокойно, наблюдая за ним. Он встал и отряхнул с брюк травинки. - Я люблю Брюну! - крикнул он, воздев руки; и залитые солнцем склоны холмов за болотистой речкой, уже окутанные сумерками, коротко откликнулись ему неясным далеким эхом, не похожим ни на ее имя, ни на его голос. - Видишь? - улыбаясь, сказал он, глядя на нее сверху вниз. - Даже эхо что-то отвечает. Вставай, солнце уже садится, а может, ты хочешь, чтобы я снова заболел пневмонией? - Она протянула руку, и он потянул ее вверх, к себе. - Я буду тебе очень верным мужем, Брюна, - сказал он. Он был невысок, и когда они стояли рядом, ей не требовалось поднимать к нему лицо: их лица были почти на одном уровне. - Хотя бы это я должен дать тебе, - сказал он. - И это все, что я могу тебе дать. Тебя еще, возможно, начнет от моей верности тошнить, знаешь ли. - Ее туманные глаза, то ли серо-карие, то ли серые, внимательно смотрели на него. Он молча поднял руку, на мгновение коснулся ее светлых волос, разделенных пробором, и они пошли назад, к дому, мимо теннисного корта, где Казимир с одной стороны и двое мальчишек с другой отбивали мячи, пропускали их, прыгали и орали. Под дубом сидел Йоахим, наигрывая какую-то новую песенку. - А эта на каком языке? - спросила у него Брюна. В тени она, казалось, вся светилась от счастья. Он покивал, собираясь отвечать ей, потом его изуродованная правая рука легла поверх струн. - На греческом; я нашел ее в одной книжке; в ней говорится: "О, юные влюбленные, что под моим окном проходят, не замечают они, верно, что дождь давно уже идет?" Брюна громко рассмеялась; Стефан, стоя с нею рядом, чуть отвернулся и наблюдал за тремя игроками, которые носились по корту в медленно наползавшей на площадку тени, но мяч время от времени взлетал так высоко, что успевал еще захватить золотистый отблеск заходящего солнца. На следующий день они с Казимиром отправились пешком в Превне покупать билеты; а еще Казимиру хотелось заглянуть на тамошнюю еженедельную ярмарку. Ему всегда очень нравились всякие базары, ярмарки, аукционы, людской шум и суета, крики продавцов, ручные тележки с красной и белой репой, груды старой обуви, горы набивного ситца, поленницы сырных брусков в синей обертке, запах лука, свежей лаванды, пота и пыли. Дорога, которая в ночь их прибытия сюда показалась Стефану такой долгой, сейчас, теплым осенним утром привела их в Превне совсем быстро. - Йоахим говорил, они все еще ищут того парня - что беженцев через границу переводил, - сообщил Казимир. Высокий, хрупкий, он спокойно и быстро шагал рядом с другом; светлая непокрытая голова его светилась на солнце. - Мы с Брюной пожениться хотим, - сказал ему Стефан. - Правда? - Да. Казимир на мгновение притормозил, потом пошел дальше своей легкой походкой, сунув руки в карманы. По лицу его расплывалась улыбка. - Нет, в самом деле? - Ну конечно! Казимир остановился, вытащил правую руку из кармана и сунул ее Стефану; тот с удовольствием ее пожал. - Неплохо, - сказал Казимир. - Отлично потрудились. - Он даже чуточку покраснел. - Что ж, по крайней мере, это нечто реальное. - И он двинулся дальше, снова сунув руки в карманы; Стефан быстро глянул на его продолговатое, спокойное, юное лицо. - Безусловно реальное. Настоящее. - Он немного помолчал и прибавил: - Куда там Шуберту. - Главная проблема, конечно, в том, чтобы найти жилье. Но я могу немного взять в долг для начала; Метор все еще хочет, чтобы я участвовал в работе над тем проектом... мы бы хотели не особенно тянуть... если, конечно, твои родители согласятся. - Казимир с восхищением слушал: перечисление всех этих обстоятельств лишь подтверждало главный, основной факт; с таким же восхищением он наблюдал на ярмарке за продавцами и покупателями, смотрел на горы турнепса и обуви, на стойки и тележки с товарами, ибо все это подтверждало жизненную потребность людей в еде и общении. - Все у тебя уладится, - сказал он. - И квартиру ты найдешь. - Надеюсь, - откликнулся Стефан; он, впрочем, никогда в этом и не сомневался. Он поднял с земли камень, подбросил его в воздух, поймал и что было силы запустил им в сторону поля, видневшегося слева от них; камень только на солнце сверкнул. - Если бы ты знал, Казимир, как я счастлив! - Ну, в какой-то степени я могу себе это представить. Знаешь, дай-ка мне еще раз пожать твою руку. - Они снова остановились и обменялись рукопожатием. - Слушай, а с нами ты поселиться не хочешь, Кази? - Ладно, только купите мне раскладушку. Они уже входили в город. По главной улице Превне между засиженными мухами витринами магазинов сползал грузовик цвета хаки; между старыми домами, стены которых были разрисованы давно выцветшими гирляндами цветов, и над их крышами виднелись вершины желтоватых гор. Обсаженная липами пыльная рыночная площадь была вся покрыта пятнышками теней от листвы. Посреди нее торчало несколько прилавков, какие-то стойки, пара тележек, да какой-то безносый мужчина торговал леденцами; три упорных кобеля с униженным видом преследовали белую суку; что-то обсуждали старухи в черных огромных шалях и старики в черных куртках; долговязый телеграфист с почты прислонился к дверному косяку и время от времени сплевывал на землю; два толстяка вполголоса пытались договориться о покупке пачки сигарет. - Обычно тут куда многолюднее, - сказал Казимир. - Когда я был мальчишкой, сюда привозили груды сыра из Портачейки и овощей, прямо-таки целые горы овощей. За овощами в Превне отовсюду приезжали. Они с довольным видом слонялись меж рыночными рядами, ощущая братское родство друг с другом. Стефан хотел что-нибудь купить Брюне, все равно что, какой-нибудь шарф, например. Но попадались только какие-то отвратительные грязные шмотки без пуговиц да растрескавшиеся стоптанные башмаки. - Слушай, купи ей кочан капусты, - предложил Казимир, и Стефан купил огромный красный кочан, а потом они пошли на почту - она же телеграф-телефон-бар - покупать билеты до Айзнара. - Два билета на айзнарский автобус, господин Праспайец. - Что, возвращаться приходится? Снова за работу? - Да уж. К кассе вдруг подошли трое мужчин - двое со стороны Казимира, один со стороны Стефана. Потребовали предъявить удостоверения личности. - Так, Фабр Стефан, город Красной, улица Томе, дом 136, студент, МР 64100282А. Аугескар Казимир, город Красной, улица Сорден, дом 4, студент, МР 80104944А. Вы в Айзнар по делу? - У нас там пересадка на поезд до Краснея. Мужчины молча вернулись к своему столику. - Все время тут сидят, вот уже дней десять, - еле слышно пробормотал управляющий, - всех клиентов распугали, работать не дают, - и прибавил громче: - Прибавьте-ка еще одну сотенную купюру, господин Казимир; вы что ж, меня обжулить решили? Тут же двое мужчин, один весьма плотного телосложения, другой худощавый, с армейской портупеей под пиджаком, снова очутились возле них. Улыбка управляющего тут же погасла, как выключенный телевизионный экран. Он тупо смотрел, как агенты полиции обшаривают карманы молодых людей и ощупывают их с головы до ног. Когда они снова вернулись к своему столику, он молча вручил Казимиру сдачу и молодые люди молча вышли на улицу. Там Казимир остановился и постоял, глядя на золотистые липы, на золотящуюся, покрытую пятнышками теней пыль на площади, где по-прежнему три кобеля таскались за белой сукой с униженным видом и горящими глазами, смеялась женщина, по виду домашняя хозяйка, ей громко вторил какой-то старичок, двое мальчишек в поисках чего-то шныряли среди тележек с товаром, а рядом, понурив голову и подняв одно ухо, стоял серенький ослик. - Так, ладно, - сказал Стефан. Казимир промолчал. - Как бы в амебу не превратиться; я, по-моему, уже начал размножаться делением, - снова сказал Стефан. - Хватит, пошли, Кази. - Они медленно двинулись через площадь. - Правее, - и Казимир чуточку спрямил путь. - Просто бред какой-то, - пробормотал Стефан. - А что, у этого управляющего фамилия действительно Праспайец? - Да, Эвандер Праспайец. У него еще брат есть, управляющий на винном заводе. Белизариус Праспайец. Стефан улыбнулся. У Казимира тоже на лице появился призрак улыбки. Они уже миновали рыночную площадь и собирались перейти на другую сторону улицы. - Черт, я же капусту свою там забыл! - воскликнул Стефан, обернулся и увидел, что какие-то люди бегут по рыночной площади, лавируя между повозками и прилавками. Послышались громкие хлопки. Казимир как-то странно пошатнулся, попытался схватить Стефана за плечо, промахнулся, из горла у него вырвался не то сдавленный кашель, не то рвота, он судорожно взмахнул руками и упал навзничь. Он неподвижно лежал у ног Стефана; глаза его были открыты, рот тоже, изо рта стекала струйка крови. Стефан застыл как вкопанный. Потом, оглядевшись, упал на колени рядом с Казимиром, но тот на него не смотрел. Вдруг кто-то потянул его вверх, схватил за руку; вокруг толпились какие-то мужчины, один из них размахивал какой-то бумажкой и выкрикивал: - Он это! Тот самый гад! Вот что с такими гадами случается. А это его документишки поддельные! Да он это, он! Стефану хотелось быть поближе к Казимиру, но его не пускали; он видел мужские спины, собаку, краснощекую женщину, стоявшую поодаль, под золотистыми деревьями, и с любопытством глядевшую на него. Сперва он решил, что его просто поддерживают, помогают удержаться на ногах - колени были как ватные, - но тут его заставили повернуться и куда-то идти. Он попытался вырваться и крикнул: "Казимир!" ...Он лежал ничком на постели, но вовсе не в той комнате с высокими окнами, не в доме Аугескаров. Он понимал, что это не его постель, но продолжал думать, что это она и что ему слышатся крики мальчишек на теннисном корте. Потом он решил, что это его комната в Красное и рядом спят его приятели. Долгое время он лежал неподвижно, голова болела ужасно. Потом он сел и наконец осмотрелся. Стены обиты сосновыми досками, на двери зарешеченное окошечко, на каменном полу окурки и следы засохшей мочи. Охранник принес ему завтрак; это был тот самый плотного сложения полицейский, который подходил к ним на почте. Разговаривать с ним он не стал. Под ногтями обеих рук застряли занозы от сосновых досок пола; Стефану пришлось немало повозиться, вытаскивая их. На третий день явился другой охранник, толстый, с темной бородкой, провонявший потом и луком, в точности как торговцы на том рынке под липами. - В каком я городе? - В Превне. Охранник запер за собой дверь и сунул ему в зарешеченное окошечко сигарету, потом дал прикурить. - Скажите, мой друг умер? Почему в него стреляли? - Просто человеку, которого они искали, удалось удрать, - сказал охранник. - Тебе больше не нужно, а? Завтра тебя выпустят. - Значит, его убили? Охранник проворчал "да" и ушел. Через некоторое время в зарешеченное окошко влетели полпачки сигарет и коробок спичек и упали на пол у ног Стефана, сидевшего на койке. На следующий день его выпустили. Он никого так и не увидел, кроме толстого охранника с темной бородкой, который проводил его до дверей тюрьмы. Потом он долго стоял на главной улице Превне, примерно в квартале от рыночной площади. Закат уже догорел, было холодно, над липами, над крышами, над далекими горами куполом вздымалось ясное темно-синее небо. Билет до Айзнара по-прежнему был у него в кармане. Он медленно, осторожно дошел до рыночной площади, пересек ее, скрываясь в тени темных деревьев, и остановился возле почты. Ни одного автобуса видно не было. Он понятия не имел, по какому расписанию они ходят. Потом вошел в дверь почты, прошел в кафе и присел, понурившись, дрожа от холода, за один из трех имевшихся там столиков. Вскоре из задней комнатки появился управляющий. - Скажите, когда будет следующий автобус? - Он никак не мог вспомнить фамилию этого человека - то ли Праспец, то ли Прайеспец, что-то в этом роде. - В Айзнар? В восемь двадцать утра, - ответил тот. - А в Портачейку? - помолчав, спросил Стефан. - Есть местный рейс, в десять. - Вечера? - Да, в десять вечера. - Вы можете обменять это на... билет до Портачейки? - Стефан вытащил и протянул управляющему свой билет до Айзнара. Тот взял его и о чем-то задумался. - Подождите, я посмотрю. - Он снова вышел в заднюю комнатку. Стефан неторопливо приготовил мелочь - расплатиться за чашку кофе - и склонился над столом. Было десять минут восьмого, если верить будильнику с белым циферблатом, стоявшему на стойке. В семь тридцать вошли три местных жителя, все трое были огромного роста и желали выпить пивка. Стефан задвинул свой стул как можно глубже в угол и сидел, уставившись в стену и время от времени украдкой поглядывая на посетителей и на будильник. Его по-прежнему бил озноб; через некоторое время он не выдержал: уронил голову на руки и прикрыл глаза. И тут услышал голос Брюны прямо над головой: - Стефан! Она присела к нему за столик. Волосы, обрамлявшие ее лицо, казались очень светлыми, точно хлопковое волокно. Стефан никак не мог заставить себя поднять голову, подпертую стоявшими на столе руками. Потом посмотрел на Брюну и опустил глаза. - Нам позвонил господин Праспайец. Куда ты собирался ехать? Он не ответил. - Они что, велели тебе убираться из города? Он покачал головой. - Значит, они тебя просто отпустили? Ну так пошли же! Я принесла твое пальто, ты наверняка замерз. Пойдем домой, Стефан. - Она встала, и он встрепенулся; взял у нее свое пальто и сказал: - Нет. Я не могу. - Почему же? - Это опасно для тебя. И потом, с какими глазами я туда приду? - С какими глазами? Ну хватит, пойдем. Мне хочется поскорей отсюда уйти. Завтра мы снова переезжаем в Красной, ждали только тебя. Ну пошли же, Стефан. - Он встал и пошел следом за ней. Уже наступила ночь. Они пересекли улицу и пошли дальше по проселочной дороге. Брюна освещала путь электрическим фонариком. Стефана она держала за руку; оба молчали. Вокруг были только темные поля да звезды. - А ты не знаешь, что они сделали... - Нам сказали, что его увезли куда-то на грузовике. - Я не... Ведь все в городе его знали, и все-таки... - Он почувствовал, как она пожала плечами, и они молча пошли дальше. Дорога опять казалась Стефану очень длинной, как в первый раз, когда они с Казимиром шли здесь в темноте. Начался подъем на холм - именно тогда в тот раз и появились вокруг них те огоньки среди дождя. - Пошли скорей, Стефан, - почему-то смущенно попросила его шедшая рядом с ним девушка, - ты совсем замерз. Однако ему пришлось остановиться, отойти от нее и на ощупь искать у обочины дороги что-нибудь - изгородь или дерево, - к чему можно было бы прислониться, пока не перестанут литься слезы; но он так ничего и не нашел. Просто стоял в темноте и плакал, и она стояла с ним рядом. Наконец он обернулся к ней, и они пошли дальше. Камни и сорные травы казались белыми в неровном круге света от ее фонарика. Когда они миновали вершину холма, она сказала по-прежнему смущенно, но упрямо: - Я сказала маме, что мы хотим пожениться. Когда мы услышали, что тебя посадили в тюрьму, я пошла и сказала ей. Отцу, правда, еще не говорила. Случившееся... его просто убило, он никак не может смириться с его гибелью. А мама все восприняла нормально, когда я ей сказала. Я бы хотела, чтобы мы поженились как можно скорее, если, конечно, ты еще этого хочешь, Стефан. Он молча шагал с нею рядом, потом сказал: - Все правильно. Нельзя просто так упускать свое счастье. - Сквозь деревья, внизу и прямо перед ними, желтым светились окна дома; над ними сияли звезды да несколько легких облачков проплывало по небу. - Нельзя.