обмякнет... Некая благородка, довольно редко бывавшая у нас, по непонятным причинам заприметила меня и однажды после очередного кубка с маслом шепнула: - Надобен ты мне. Хочешь меня? Улепетнем ко мне, дома по-электризуемся... Я сделал вид, что внезапное искрение катода помешало мне расслышать ее слова. Хозяева мои вообще-то жили в согласии, лишь однажды я невольно стал свидетелем ссоры; супруга визжала, желая ему в лом обратиться, он оталчивался, как мужьям и положено. Захаживал к нам известный электроспец, руководивший городской клиникой, и от него-то я узнал, что роботы, бывает, сходят с ума, а самым опасным из преследующих их наваждений является убеждение, что они люди. В последнее время - я догадался об этом из его слов, хотя он этого прямо не сказал, - число подобных безумцев значительно возросло. Эти сведения я, однако, не передавал на Землю, они, во-первых, казались мне слишком скупыми, а во-вторых, мне не хотелось брести по холмам к своей далеко оставленной ракете, где был передатчик. Однажды утром, едва лишь я прикончил своего теленка (хозяева каждый день доставляли мне по штуке, полагая, очевидно, что не могут доставить мне большего удовольствия), раздался невероятный стук в ворота. Мои опасения подтвердились. То была полиция, то есть алебардисты. Меня арестовали, молча вытолкнули на улицу на глазах у окаменевших от ужаса хозяев, здесь заковали, бросили в машину и повезли в тюрьму. У ворот тюрьмы уже собралась враждебно настроенная толпа. Меня заперли в одиночке. Едва лишь дверь камеры захлопнулась за мной, я свалился с громким вздохом на железную скамью. Теперь уж вздохи мне повредить не могли. Сначала я пытался припомнить, в скольких тюрьмах я сиживал в самых разных закоулках Галактики, но мне так и не удалось сосчитать. Под скамьей лежала брошюрка о распознании слизняков. Неужто ее подбросили для издевки, из низкого злорадства? Я нехотя листнул ее. Сначала шло о том, что верхняя часть туловища слизняка шевелится в связи с так называемым дыханием, потом о том, как проверять, не будет ли протянутая рука на ощупь "тестовата" и не исходит ли из ротового отверстия "легкий ветерок". В возбуждении слизняк выделяет из тела водянистую жидкость, в основном лбом. Так заканчивался раздел. Описание было довольно точным. Я выделял эту водянистую жидкость. На первый взгляд исследование космоса представляется несколько однообразным - словно какой-то обязательный этап, сопровождают его упомянутые выше бесконечные отсидки - планетарные, звездные, даже галактические... Но никогда еще мое положение не было столь беспросветным. Около полудня стражник принес миску теплого тавота, в котором плавало несколько шариков от подшипников. Я попросил чего-нибудь несъедобнее, раз уж меня разоблачили; он, заскрежетав иронически, вышел, не говоря ни слова. Под вечер, когда я уже прикончил последние крошки бисквита, случайно завалявшегося внутри панциря, в дверном замке заскрежетал ключ, и в камеру вошел пузатый робот с толстым кожаным портфелем. - Будь проклят, слизняк! - сказал он и добавил: - Я должен тебя защищать. - И ты всегда так приветствуешь своих клиентов? - спросил я, садясь. Он тоже сел, дребезжа. Отвратительное зрелище! Жесть на брюхе совершенно разъехалась. - Слизняков - всенепременно, - убежденно сказал он. - Токмо из лояльности к моей профессии - не к тебе, слизь окаянная! - искусство свое употреблю в твою защиту, тварь! Быть может, удастся смягчить ожидающую тебя кару и добиться, чтобы тебя сразу же разобрали на части. - То есть как это? - поразился я. - Меня же нельзя разобрать! - Ха-ха-ха! - заскрежетал он. - Это тебе лишь мнится. А теперь говори, что за пазухой таил, клейкая каналья! - Как тебя зовут? - спросил я. - Клаустрон Фридрак. - Скажи мне, Клаустрон Фридрак, в чем меня обвиняют? - В слизнячестве, - тотчас ответил он. - Надлежит за то высшая мера. К тому ж возжелал ты предать нас, на корысть Слизи шпионил, на Его Индуктивность руку подъять намеревался - хватит с тебя, дерьмо слизнячье? Признаешь вину свою? - Точно ли ты мой защитник? - спросил я. - Говоришь как прокурор или следователь. - Я твой защитник. - Отлично. Не признаю себя ни в чем виновным. - Стружку с тебя снимем! - зарычал он. Поняв, какой мне достался защитник, я умолк. Наутро меня отвели на допрос. Я ни в чем не сознался, хотя судья гремел еще ужасней - если это было возможно, - чем вчерашний адвокат. Он то рычал, то шептал, то взрывался жестяным смехом, то хладнокровно вдалбливал в меня, что скорее он начнет дышать, нежели я избегну благородной справедливости. На следующем допросе присутствовал какой-то важный чиновник - судя по количеству ламп, тлевших в нем. Прошло еще четыре дня. Хуже всего дело обстояло с едой. Я довольствовался брючным ремнем, размачивая его в воде, которую мне приносили раз в сутки, - стражник нес при этом горшок возможно дальше от себя, словно это был яд. Через неделю ремень кончился, но, к счастью, на мне были высокие шнурованные ботинки из козлиной кожи - их языки оказались лучше всего, что я ел за все время заключения. На восьмой день утром двое стражников приказали мне собираться. Меня снова швырнули в машину и под охраной перевезли в Железный Дворец, резиденцию Калькулятора. По великолепной нержавеющей лестнице, сквозь залы, выложенные катодными лампами, меня провели в большую комнату без окон. Стражники вышли - я остался один. Посреди комнаты свисала с потолка черная завеса, ее складки окружали четырехугольником центральную часть зала. - Слизняк ничтожнейший! - загрохотал голос, доносившийся словно по трубам из глубокого подземелья. - Последний твой час пробил. Ответствуй, что тебе любо: четвертование, ламигнат или сверловина? Я молчал. Калькулятор загудел, зашумел и заговорил снова: - Внемли, липкое создание, по наущению Слизи деявшее! Внемли гласу моему мощному, студень чавкающий, слизь киселеватая! По благородию токов моих светлейших милостью тя осияю: ежели встанешь в ряды верных слуг моих, ежели всей душой своей подлой благородцем стать пожелаешь - я, может быть, дарую тебе жизнь. Я сказал, что именно это издавна было сокровенным моим желанием. Калькулятор задребезжал издевательски пульсирующим смехом и вновь загремел: - Лжа твоя в сказках токмо лишь пребывать достойна. Внемли, падаль. Липкую свою бренность уберечь можешь токмо яко благородец - алебардист тайный. Надлежит тебе слизняков - шпиков, агентов, изменников, такоже иное отребье, Слизью насылаемое, обличать, раскрывать, забрала сдирать, железом каленым выжигать, и токмо оным услуженьем упастись можешь. После моего торжественного заверения проделывать все указанное меня вывели в другую комнату, где занесли в список, наказав ежедневно докладываться в главной алебардии, и, обалдевшего, на ватных ногах, вытолкнули из дворца. Смеркалось. Я вышел за город, опустился на траву и погрузился в раздумья. Тяжко было на душе. Если бы меня обезглавили, я сохранил бы по крайней мере честь и достоинство, но теперь, перейдя на сторону этого электронного чудовища, я предал дело, которому служил, уничтожил все свои шансы. Что мне еще оставалось теперь? Бежать к ракете? Какое постыдное бегство! И все-таки я пошел. Доля шпика на услужении машины, повелевающей полчищами железных коробок, была еще постыдней. Но каково же было мое потрясение, когда вместо ракеты, на том месте, где я ее оставил, я увидел одни лишь ее разбитые останки, разбросанные какими-то машинами. Когда я возвратился в город, было уже совсем темно. Я присел на камень и первый раз в жизни заплакал от тоски по утраченной Земле, а слезы текли по железному нутру пустого пугала, которому отныне до смерти суждено было стать моей тюрьмой, и вытекали в прорези наколенников, грозя ржавчиной и неподвижностью суставов. Но что мне теперь была ржавчина! Внезапно на фоне узкой полоски заката я увидел отряд алебардистов, медленно движущийся к пригородным полям. Двигались они как-то странно. Вечерний сумрак сгущался, и в расползавшейся темноте то один, то другой поодиночке выбегали из строя, стараясь ступать как можно тише, и исчезали в кустах. Все это показалось мне таким странным, что я, все еще безмерно угнетенный, встал и шагнул вслед за ближайшим алебардистом. Нужно добавить, это было время, когда на пригородных лугах созревали дикие ягоды, на вкус похожие на малину - сладкие и необыкновенно вкусные. Я сам объедался ими всякий раз, когда мне удавалось вырваться из стального города. Можно ли передать мое изумление, когда я увидел, что выслеживаемый мною алебардист достает маленький ключик, точь-в- точь такой же, какой мне вручили во Втором Огделе, открывает забрало и, обеими руками обрывая ягоды, словно обезумевший, набивает ими разинутый рот. Даже до меня доносилось торопливое, голодное чавканье. - Эй! - пронзительно зашипел я. - Эй, ты, послушай! Он громадным прыжком метнулся в кусты, но не побежал - было бы слышно. Просто припал к земле. - Эй, ты, - еще тише сказал я, - не бойся. Я человек. Человек. Я тоже переодетый. Что-то похожее на одинокий, пылающий подозрительностью и страхом глаз уставилось на меня из-за листьев. - Откуда знать мне, не испытуешь ли? - прозвучал чуть охрипший голос. - Да я ж тебе говорю - не бойся. Я с Земли. Меня сюда специально послали. Мне пришлось изрядно его убеждать, прежде чем он успокоился настолько, что вилез из кустов. В темноте я почувствовал прикосновение к латам. - Человек. Яко же уверовати? - Почему ты так странно говоришь? - спросил я. - Ибо запамятовал. Пятое лето число, с тех пор как фатум жесточайший вверг мя в юдоль тутошнюю.. маеты претерпел неизреченные... истинно фортуна благая дозволила слизняка пред смертью узрить... - бормотал он. - Опомнись! Перестань! Слушай, ты не из Второго? - Истинно, из Второго. Малинграутом сюда слан, на мученичество жесточайшее... - Почему же ты не вернулся? - Како же бежать - ракета моя в негодность приведена и до винтиков разобрана. Брате, не можно мне более тут сидеть. В казарму пора... Свидимся ли? Утресь к алебардьерни объявись... Объявишься? Пришлось обещать ему, и мы распрощались - я даже не знал, как он выглядит. Он попросил меня выждать немного на месте и исчез в ночной темноте. Я вернулся в город приободренный, мне уже рисовались реальные шансы организации подполья. Чтобы подкрепиться, я зашел в первую попавшуюся харчевню и там же заночевал. Утром, разглядывая себя в зеркале, я увидел на груди, пониже левого наплечника, крохотный меловой крестик. Словно шоры упали с моих глаз. Этот человек хотел предать меня - и обозначил крестом! "Мерзавец!" - повторял я про себя, лихорадочно соображая, что же теперь делать. Я стер поцелуй Иуды, но это показалось мне недостаточным. Он уже, наверно, и рапорт подал, подумал я. Начнут теперь искать этого неизвестного слизняка, заглянут наверняка в свои списки, первый удар падет, конечно, на самых подозрительных, а я ведь был там, в этих списках. При мысли о новом допросе я задрожал. Я понял, что должен как-то отвести от себя подозрение, и быстро нашел способ сделать это. Весь день я просидел в трактире, для маскировки четвертуя телят, а в сумерках выбрался в город, зажав в кулаке кусок мела. Этим обломком я понаставлял почти 400 крестиков на латах прохожих - кто ни шел мимо, я всех метил. Около полуночи, немного успокоившись, вернулся на постоялый двор и только тут вспомнил, что, кроме того Иуды, с которым я говорил прошлой ночью, и другие алебардисты в кусты попрятались. Об этом стоило подумать. И тут меня осенила поразительно простая идея. Я снова вышел за город, в ягодник. Около полуночи вновь появился железный отряд, медленно рассыпался, разбрелся, и только из окружающих кустов доносилось торопливое сопенье и чавканье лихорадочно жующих ртов, потом защелкали замыкаемые забрала, и вся братия безмолвно повылезала из кустов, набив животы. Я приблизился, в темноте меня приняли за одного из своих; маршируя, я мелом расставлял на своих соседях кружочки где попало, а у ворот алебардьерни сделал поворот кругом и отправился в свою харчевню. Назавтра я расположился на лавочке перед казармами, ожидая, пока выйдут отпущенные в город. Отыскав в толпе одного из тех, с кружком на лопатке, я пошел за ним, а когда мы остались одни на улице, ударил его рукавицей по плечу - так, что он весь зазвенел, - и сказал: - Именем Его Индуктивности! Следуй за мной! Он перепугался так, что весь залязгал от страха. Не говоря ни слова, покорно, тихоней поплелся он за мной. Замкнув дверь комнаты, я вынул из кармана отвертку и принялся отвертывать ему голову Это заняло у меня около часа. Я приподнял ее, словно железный горшок, и глазам моим предстала отвратительно бледная от долгого пребывания в темноте, тощая физиономия с испуганно вытаращенными глазами. - Слизняк! - рявкнул я. - Так точно, ваша милость, но... - Что но? - Но я же... зарегистрирован... Его Индуктивности на верность присягал... - Давно? Говори! - Третьего... третьего лета... ваша милость. За что, за что вы меня?.. - Постой, - сказал я. - А других слизняков знаешь? - Hа Земле? Знаю, как же, ваша милость, милости взыскую... - Не на Земле, обалдуй, тут! - Не, где уж там, можно ли! Едва лишь узрю, бегом донесу, ваша ми... - Хватит! - прервал я - Можешь идти. Голову сам себе прикрути. Я сунул ему в горсть все болты и гайки и вытолкал вон. Слышно было, как он трясущимися руками накладывает шлем - я присел на кровать, изрядно всем этим пораженный. Всю следующую неделю я был завален работой, так как брал на улице первых встречных, заводил в трактир и откручивал головы. Предчувствие меня не обмануло: все, ну поголовно все были людьми! Я не обнаружил среди них ни единого робота! Постепенно в уме моем возникла апокалипсическая картина... О дьявол, электронный дьявол - этот Калькулятор! Какой ад вызрел в его раскаленных проводниках! На подмокшей, ревматической планете климат был для роботов в высшей степени нездоровый, они должны были ржаветь массами, может быть, с годами все больше сказывалось отсутствие запасных частей, роботы начинали выходить из строя, один за другим отправлялись на обширное пригородное кладбище, где только ветер погребально звякал над ними листами ржавеющего железа. Тогда-то, видя, как тают их ряды, видя угрозу своей власти, и придумал Калькулятор свой гениальный маневр. Из врагов, из подсылаемых на его погибель шпиков, начал творить свою армию, своих агентов, свой народ! Никто из разоблаченных не мог изменить - никто не отваживался на контакт с другими, потому что не знал, что они не роботы, а даже если б узнал об одном или другом, то боялся, что при первой же попытке контакта тот выдаст его - как пытался это сделать первый переодетый алебардьером человек, которого я случайно подстерег в ягоднике. Калькулятор не удовлетворялся нейтрализацией врагов - он делал каждого воинствующим защитником своего дела, а понуждая выдавать других, вновь присланных людей, демонстрировал лишний раз свою дьявольскую хитрость, ибо кто же лучше сумеет отличить их от роботов, если не сами люди, знавшие пружины и механизмы всех планов Второго Отдела? И вот каждый человек, разоблаченный, вписанный в реестр, связанный присягой, ощущал себя совершенно одиноким и, может быть, боялся себе подобных даже больше, чем роботов, - ведь роботы могли и не быть агентами тайной полиции, люди же были ими все до единого. И вот так электронный монстр держал нас в рабстве, угрожая всем - всеми. Ведь это же мои собственные друзья по несчастью разбили мою ракету, как поступили со многими ракетами. "Ад, адово отродье!" - думал я, дрожа от ярости. Мало того, что он вынуждал к измене, мало того, что Отдел сам все больше присылал людей в его распоряжение, но для него их еще одевали на Земле в наилучшие, нержавеющие латы высшего качества! Были ли еще хоть какие-нибудь роботы в этих закованных в сталь шеренгах? Я серьезно сомневался в этом. Теперь для меня стало понятным усердие, с которым они преследовали людей. Сами ими будучи, они - неофиты благородничества - должны были притворяться еще более роботами, чем роботы доподлинные. Вот источник той лютой ненависти, которую обрушил на меня мой адвокат. Вот причина мерзкой попытки выдать меня, предпринятой тем человеком, которого я разоблачил первым. О, что за дьявольщина катушек и схем, что за электрическая стратегия! Раскрытие тайны не могло бы ничем помочь; по приказу Калькулятора меня, несомненно, швырнули бы в подземелье - слишком долго покорность сковывала людей, слишком уж долго они изображали послушание и преданность этому электрифицированному Вельзевулу, они ведь даже говорить по-людски разучились. Что делать? Прокрасться во дворец? Безумный риск. Но что еще оставалось? Противоестественная картина - город, окруженный кладбищами, на которых, обратясь в ржавую пыль, покоятся рати Калькулятора, а сам он продолжает править, еще более сильный, чем когда-либо, уверенный в себе, ибо Земля присылает ему все новую и новую замену, - чертовщина! Чем дольше я размышлял, тем яснее понимал, что даже это открытие, которое, несомненно, до меня должен был уже совершить не один из нас, даже оно ни в малейшей мере не меняло положения. В одиночку я ничего не мог сделать, необходимо было поделиться с кем-нибудь, довериться, а это влекло за собой немедленную измену; предатель, разумеется, рассчитывал на отличие, на то, что войдет в особую милость к машине. "Клянусь святым Электрицием, - думал я, - он гениум несомненный..." И, думая так, заметил, что и я уже чуть-чуть архаизирую слог и грамматику, что и мною овладевает зараза, что мне начинает казаться естественным вид железных истуканов, а человеческое лицо - чем-то постыдно обнаженным, отвраттельным, неприличным... слизнячьим. "Боже, я схожу с ума, - подумал я, - а другие наверняка давно уже спятили. Спасите!" Проведя ночь в унылых размышлениях, я наутро отравился в магазин в центре, за 30 ферклосов купил самый острый тесак, какой можно было достать, и, дождавшись наступления темноты, пробрался в огромный сад, окружавший дворец Калькулятора. Тут, укрывшись в кустах, я с помощью отвертки и клещей освободился от своего стального панциря и босиком, на цыпочках, бесшумно взобрался по водосточной трубе на второй этаж. Окно было открыто. По коридору, гулко дребезжа, прохаживался стражник. Когда он повернулся ко мне спиной, дойдя до конца коридора, я прыгнул внутрь, быстро подбежал к ближайшей двери и тихонько скользнул в нее - он меня даже не заметил. Это был тот самый большой зал, где я слышал голос Калькулятора. Зал был погружен в темноту. Я раздвинул черную завесу и увидел огромную, вздымающуюся к потолку панель Калькулятора, усеянную светящимися, как глаза, экранами. Сбоку виднелась светлая щель. Какая-то неплотно притворенная дверь. На цыпочках я приблизился к ней и затаил дыхание. Нутро Калькулятора похоже было на небольшой номер дешевой гостиницы. У стены стоял небольшой полуоткрытый несгораемый шкаф, из замка свисала связка ключей. За столиком, заваленным бумагами, сидел пожилой, сухонький человечек в сером одеянии, в оттопырившихся бухгалтерских нарукавниках и писал, страницу за страницей, заполняя печатные формуляры. На столике подле его локтя парил стакан чаю. На тарелочке лежало несколько ломтиков кекса. Я вошел на цыпочках, закрывая за собою дверь. Она не скрипнула. - Эй! - сказал я, поднимая тесак обеими руками. Человечек вздрогнул и взглянул на меня; отблеск стали в моих руках поверг его в неописуемый ужас. Лицо его исказилось, он упал на колени. - Не-е-ет! - забормотал он. - Не-е-ет! - Если крикнешь - помрешь зазря, - сказал я. - Кто ты? - Ге... гептагониус Аргюссон, ваша милость. - Никакая я ie6e не милость. Называй меня "пан Тихий", понял? - Так точно! Да! Да! - Где Калькулятор? - Па... пан... - Никакого Калькулятора нет, да?! - Так точно! Мне так приказали! - Отлично! Кто приказал, разреши узнать? Он дрожал всем телом. Умоляюще вскинул руки. - Это может привести к несчастью, - застонал он. - Сжальтесь! Не вынуждайте меня, ваша ми.. простите! пан Тихий! Я... я всего лишь служащий шестой группы снабжения... - Ах, вот как! А Калькулятор? А роботы? - Пан Тихий, пощадите! Все скажу! Это наш шеф. Это он все придумал. Нужны были кредиты - расширение деятельности, большая... э... оперативность... чтобы проверить наших людей... но самое главное - кредиты... - Так это было подделано? Все? - Не знаю! Клянусь! С тех пор как я здесь, ничего не менялось, пан, не думайте, что это я тут правлю, сохрани бог! Я обязан заполнять личные дела. Шеф хотел узнать, не сдадут ли... наши люди перед лицом врага, в критической обстановке... готовы ли они на смерть. - Почему же никто не вернулся на Землю? - Потому... потому, что все предали, пан Тихий, до сих пор еще ни один не согласился пойти на смерть за дело Сли... тьфу, я хотел сказать - за наше дело, это я по привычке, поймите меня, я здесь уже одиннадцать лет сижу, мне через год на пенсию, у меня жена, ребенок, пан Тихий, умоляю... - Заткнись! - гневно выкрикнул я. - Пенсия тебе снится, мерзавец, я тебе покажу пенсию! Я замахнулся. У него глаза выкатились из орбит, он на коленях пополз к моим ногам. Я приказал ему встать. Убедившись, что в несгораемом шкафу есть крохотное зарешеченное отверстие, я запер его в шкаф. - И чтоб ни гугу! Не пробуй тут стучать и ломиться, каналья, не то ламигнатница! Остальное было уже просто. Ночь выдалась не из легких: я листал бумаги, то были анкеты, рапорты, отчеты, на каждого жителя планеты заведено было личное дело. Под утро я постелил себе на столе сверхтайную корреспонденцию, потому что спать было не на чем. Проснувшись, включил микрофон и именем Калькулятора приказал, чтобы все население собралось на дворцовой площади. Каждый обязан был принести с собой клещи и отвертку. Когда все они расположились, подобно гигантским кованым шахматным фигурам, я отдал следующий приказ - откручивать друг другу головы в честь святого Электриция. Около одиннадцати часов начали появляться первые человеческие головы, возникло смятение и хаос, раздались крики- "Измена! Измена!" - но несколько минут спустя, когда последний стальной колпак с лязгом упал наземь, эти крики перешли в единый радостный рев. Тогда я появился в настоящем своем виде и предложил взяться под моим руководством за дело - я намеревался из местных материалов и сырья соорудить большой корабль. Но оказалось, что в подземельях дворца спрятано огромное количество космических ракет с полным запасом горючего, готовых к полету. Перед стартом я выпустил Аргюссона из сейфа, но не взял его на борт и никому не позволил. Я сказал, что уведомлю обо всем его шефа, причем выскажу ему, по возможности исчерпывающе, что я о нем думаю. Так кончилось одно из необычайнейших моих приключений и путешествий. Невзирая на все беды и муки, которое оно на меня навлекло, я был даже рад такому обороту дела - ведь ко мне вернулась разрушенная было этими космическими жуликами прежняя вера во врожденную добропорядочность электронных мозгов. Как приятно все-таки сознавать, что только человек способен быть прохвостом!