осил: - Идешь? - Иду. Эти вопросы и ответы повторялись. Вдруг я увидел вдали две вспышки и услышал слабый стон. - Зорин! - Ничего, ничего, - ответил он сдавленным голосом. Я вздохнул облегченно: метеорит не попал в него, иначе он погиб бы на месте. "Идешь?" - хотел спросить я, но дыхание перехватило. В наушниках слышался страшный треск. - Пусти же... - невнятно бормотал Зорин, - зачем ты держишь? Ну... - С кем ты говоришь? - спросил я, чувствуя, что волосы у меня поднимаются дыбом. Он не отвечал. Было слышно его срывающееся дыхание, будто он силился поднять что-то. Одним прыжком я выскочил наружу. Равнина, залитая холодным светом, была мертва и пуста. Я сообразил, что Зорин находится где-то в трехстах пятидесяти - четырехстах метрах, но видел только зубчатые скалы, холмы, длинные тени... больше ничего. - Зорин! - закричал я так, что у меня зазвенело в ушах. - Иду, иду, - ответил он тем же сдавленным голосом. Вдруг песок в одном месте вздрогнул, зашевелился, серебристая фигура вынырнула из него, выпрямилась и медленно двинулась вперед. "Он упал, - подумал я. - С кем он говорил?" Решив задать этот вопрос после, я вернулся внутрь шлюза. Вдруг в наушниках послышался голос Зорина: - Я дошел. Он бормотал что-то, видимо копаясь в песке, засыпавшем вход в ангар. - Начинаю действовать, - минуту спустя сказал он. Работа затянулась дольше, чем я предполагал: полчаса по секундомеру, а если судить по напряжению моих нервов - целую вечность. Наконец он сказал: - Кончено. Теперь они будут послушны, как кролики. Возвращаюсь. Мне показалось, что вспышки участились, - впрочем, может быть, только показалось. Несколько раз под ногами вздрогнула почва. Эта дрожь, на которую мы в камере уже не обращали внимания, заставила мое сердце учащенно забиться. Зорин возвращался удивительно медленно, но в наушниках слышалось тяжелое дыхание, словно он бежал. Теряя терпение, я несколько раз в волнении выходил за дверь. Белый диск солнца А Центавра приближался к скалистому горизонту. Ночь подходила к концу. Вскоре метеоритный дождь должен был усилиться. - Что ты медлишь? - закричал я наконец. Он ничего не ответил, но дышал по-прежнему тяжело. Я не мог понять почему - ходьба не могла так измотать его. Вдруг он появился в двери и поспешно, но как-то неуверенно вошел в шлюз. Закрыв за собой дверь, сказал: - Войди внутрь. - Я подожду... - начал я. Он резко оборвал меня: - Войди внутрь! Я сейчас приду. Я подчинился. Сняв скафандр в шлюзе, он через минуту вошел в кабину. Медленно подошел к столу, над которым висела лампа, поднял руки к глазам, растопырил пальцы и что-то пробормотал. Его широкая спина была как-то неестественно согнута. - Что с тобой?.. - прошептал я. Он оперся о ручку кресла и глухо ответил: - Плохо вижу. - Почему? Метеорит? - Нет. Я упал. - И что? - Споткнулся о тот разбитый автомат... - Говори же! - Кажется, у него контейнер... понимаешь... атомное сердце было расплющено. - И ты упал на него? - в ужасе закричал я. Он кивнул. - Присоски, понимаешь... магнитные присоски сапог приросли к металлу, я никак не мог освободиться... Ко мне возвращалось спокойствие. Ум был охвачен страшным холодом, но в голове стало яснее. Я знал: надо действовать немедленно. Метеорит ударил в автомат с такой точностью, что разбил его атомное сердце, и Зорин, споткнувшись, упал всем телом на обломки, излучающие мощную радиацию. - Что ты чувствуешь? - Я шагнул к нему. - Не подходи... - сказал он, отступив на шаг. - Зорин! - Я могу убить тебя. Надень защитный панцирь. Я бросился во вторую кабину и надел тяжелый металлический костюм. Застегнуть его на груди не смог: тряслись руки. Когда я вернулся, Зорин полулежал в кресле. - Что ты чувствуешь? - повторил я. - Собственно, ничего... - Он говорил, как крайне усталый человек, делая небольшие паузы. - Когда я упал, сразу... увидел фиолетовый туман, пульсирующее облако... помутилось в глазах... Там, у автоматов, я действовал почти вслепую... - А меня ты видишь? - спросил я, приближаясь к нему. - Как в тумане... Я понимал, что это значит. Жидкость, наполняющая глазные яблоки, под влиянием радиации стала флюоресцировать. На столе, в двух метрах лежал индикатор излучения; он предостерегающе вспыхивал: все тело Зорина было радиоактивным. Он получил страшную дозу облучения. - У тебя что-нибудь болит? - Нет, только слабость... и тошнота... Я взял его за плечи. - Иди ложись. Он тяжело оперся на меня и двинулся к кровати. Уложив его и накрыв одеялом, я стал рыться в наборе лекарств. Вдруг он пробормотал: - Глупо... Когда немного погодя я подошел к нему, он начал говорить о каких-то сигналах, автоматах и о "Гее"; я пощупал пульс - у него была высокая температура. Я, глупец, подумал, что он бредит, и не обратил внимания на его слова. Вскоре он совсем потерял сознание. Я потратил несколько часов, тщательно исследуя его. Анализы показали, что пораженный костный мозг перестал вырабатывать красные кровяные шарики. У меня было шесть ампул консервированной крови, я сделал ему переливание, но это было каплей в море. Поглощенный мыслями о том, как спасти товарища, я совсем забыл о разговоре с "Геей". Я рылся в учебниках, ища спасения от лучевой болезни. Чем больше я читал, тем яснее становилось, что Зорин обречен. Перед самым рассветом, склонившись перед трионовым экраном, я забылся. Проснулся от невыносимого железного грохота: метеориты рвались на крыше бронекамеры. Было совсем светло. Зорин лежал без сознания. Я сидел около него до вечера. Затем отправился наверх. Прием был так плох, что я улавливал только бессвязные обрывки голосов. "Ничего, - подумал я, - вызову автоматы, они придут и починят антенну". Подойдя к пульту управления, я понял, что автоматы не придут: их можно было вызвать лишь по радио, а оно не действовало. Надо было вызвать их накануне, как только вернулся Зорин; тогда еще передатчик с грехом пополам работал. В суматохе я забыл обо всем. В первое мгновение у меня подкосились ноги, но, овладев собой, я направился в шлюз. Когда проходил через комнату, Зорин окликнул меня: он пришел в сознание. - Поговорил?.. - спросил он. - Какие новости? Я не мог сказать ему правду. В конце концов, завтра радио будет налажено. По уловленным обрывкам, восполняя пробелы догадками, я рассказал ему, что услышал. Зорин сразу уснул, и я тихо проскользнул в шлюз. Я уже надел скафандр, опустил шлем и положил руку на запор, как вдруг меня поразила мысль: а что будет, если я погибну? Зорин останется один, беспомощный, недвижимый и слепой. Я постоял с минуту как вкопанный, потом тихо снял скафандр и вернулся в кабину. На следующий день тоже никуда не пошел. А на третий радио умолкло совсем, и мне пришлось целиком выдумать разговор с "Геей". Это продолжалось с тех пор каждый вечер. Я вынужден был так поступать потому, что он засыпал лишь после разговора со мной. Когда я спросил, почему он не вернулся сразу, как только это произошло, он ответил: - А ты бы вернулся? - и посмотрел так, что я понял все. Он знал с первого мгновения, что надежды нет, и сказал себе: "Дважды не умирают". И, ничего не видя, ощупью выключил предохранители автоматов. Он не хотел, чтобы я давал ему свою кровь, но я тайком брал ее у себя и говорил, что привез запас крови. Четыре дня я переливал ему кровь и наконец сам стал едва держаться на ногах. Я боялся упасть в обморок, принимал без меры всякие возбуждающие средства, которые были под рукой, и минутами ловил себя на том, что, впадая от усталости и бессонницы в полубессознательное состояние, умолял свой костный мозг быстрее вырабатывать кровь... Каждый раз, поднимаясь от него, я думал, что не смогу больше обманывать умирающего. Это невыносимо, думал я, сегодня скажу ему, что антенна разрушена, и, однако, внизу, видя, как он поворачивает невидящие глаза, прислушиваясь к моим шагам, как страстно ждет моего прихода, как дрожит его недавно такое сильное и ловкое тело, не мог решиться сказать правду и к прежней лжи прибавлял новую. Восемь вечеров подряд я рассказывал ему, как "Гея" приближается к планете, как навстречу ей вылетели большие корабли странной формы, как неизвестные существа договорились с нашими товарищами благодаря автоматам-переводчикам. Я рассказывал это, а метеоритный поток усиливался, словно бездна обрушила на нас все скрытые в Космосе мертвые реки железа и камня. Стены, все предметы и наши тела пронизывала дрожь. А я под это содрогание рассказывал Зорину о высокой культуре неизвестных существ, о том, какое потрясение они испытали, когда, исследовав обломки уничтоженных ракет "Геи", поняли свою ошибку. Зорина теперь не лихорадило - его организм был слишком ослаблен. Я знал, что спасти его невозможно. Он должен был умереть спустя два дня после случившегося с ним, но продолжал жить, и я не знаю, что больше поддерживало его - моя кровь или моя ложь. Пожалуй, последнее: он так менялся, когда я брал его за руку и начинал рассказывать. Я чувствовал, как наполняется и крепнет его пульс, как вздрагивают мускулы большого тела и как с последним моим словом они вновь коченеют. На седьмой вечер Зорин мог лишь пить. Я готовил на плитке питательный бульон. Вдруг меня поразила мысль: после того как он умрет, я смогу выйти и починить антенну... Я вздрогнул, словно человек, лежавший за моей спиной, мог видеть меня насквозь и прочитать эту мысль. Неимоверным усилием воли попытался загнать ее во мрак, из которого она выползла, но, несмотря на все усилия, она непрестанно шевелилась во мне, что бы я ни делал. Я подал Зорину приготовленный бульон. Он спросил, почему я задерживаюсь около него; тоща я отправился наверх и склонился над мертвой аппаратурой, время от времени проверяя, плотно ли закрыта дверь. Просидев двадцать страшных минут, сошел вниз и начал рассказывать очередную историю о неизвестных существах, об их великолепной культуре, о том, что в будущем не наша маленькая станция, а мощный локатор белой планеты будет вести ракеты в трансгалактических перелетах с Земли к Магеллановым Облакам. Вечером восьмых суток почва стала содрогаться реже. Мы выходили из потока метеоритов. Через час после захода солнца наступила полная тишина. Несмотря на это, я не мог выйти из камеры, так тяжело было состояние Зорина. Он лежал с закрытыми глазами и каменным лицом и больше ни о чем не спрашивал. Время от времени я осторожно брал его за руку. Его большое сердце все еще боролось. Поздно ночью он вдруг сказал: - Сказки... помнишь? - Помню. - Дети не хотели... печальных, и я приделывал к ним веселые... концы... Я вздрогнул и замер. Что он хотел сказать? Дыхание неправильными толчками поднимало его широкую, мощную грудь. Вдруг он прошептал: - Лодки... такие лодки... - Ты что говоришь? - Я наклонился к нему. - Из бересты... Я вырезал... когда был маленьким... дай... я вырежу... - Тут... тут нет бересты. - Да... но ветки... сирень... дай... Я бросился к столу. Там в стеклянной колбе стоял пучок сухих веток. Когда я вернулся, Зорин был мертв. Я накрыл его лицо, вышел в шлюз, надел скафандр, взял инструменты и пошел к ангару автоматов. Вместе с ними три часа закладывал новые сегменты в рефлектор антенны, выпрямлял мачту, сваривал ее, натягивал канаты. Все это делалось словно в каком-то странном сне. Это был сон - слишком реальный, пронзительно реальный, но все-таки сон, потому что в глубине сознания я был убежден, что, если очень сильно захотеть, я проснусь. Вернувшись, я пошел наверх, на радиостанцию, и включил ток. В динамиках послышался глухой шум. Вдруг небольшую кабину наполнила громкая речь - сильный, чистый голос: - ...и передадим четырежды координаты. Завтра утром в шесть часов по корабельному времени "Гея" берет курс к вам и прибудет к астероиду через двенадцать дней. Мы очень обеспокоены вашим молчанием. Будем вызывать вас круглые сутки. Говорит Ирьола с борта "Геи" на шестой день после установления связи с белой планетой. А сейчас будет говорить Анна Руис. Я слышал только слова, предшествующие последней фразе, - они взбудоражили мою кровь. Динамик щелкнул и на мгновение умолк. Я вскочил, рванул дверь и сбежал вниз с отчаянным криком: - Я не лгал, Зорин! Я не лгал! Это все правда! Это правда! Сжал огромное тело и стал трясти его. Светлые волосы Зорина метались по подушке... Я опустил бездыханное тело, упал ничком и зарыдал. Что-то стучалось в мое сознание, звало, просило, умоляло... Я очнулся. Это была Анна. Голос Анны. Я хотел бежать наверх, но не смел оставить Зорина одного. Медленно пятился к лестнице, продолжая смотреть в его застывшее лицо. Лишь когда Анна назвала меня по имени, я отвернулся от него. Ее голос был все ближе. Поднимаясь по лестнице, я взглянул вверх и в открытом иллюминаторе увидел Южный Крест, а дальше - бледное пятно: там сияли холодным ровным светом Магеллановы Облака. Нерасставленные картинки накоплялся в неподвижных местах, то есть в узлах, образуемых волнами. - Очень, - ответила Анна. Она продолжала смотреть на меня. воздухом шлема слышался отзвук ударов моего сердца.