ольших
планет и навсегда исчезнуть для нас.  Я  просиживал  на  радиостанции  все
мало-мальски свободное время,  питая  постепенно  слабеющую  надежду,  что
кто-нибудь его заметит - кто-нибудь  более  сообразительный  или  попросту
более счастливый, чем я; но ничего такого не произошло.
     Разумеется,  я  никому  об  этом  не  говорил.  Человечеству  нечасто
подвертываются такие случаи. Я чувствую  себя  виновным  не  только  перед
человечеством, но и перед той, другой цивилизацией, и мне не суждена  даже
слава Герострата, потому что теперь, через столько лет, никто  уж  мне,  к
счастью, не поверит. Да я и сам-то иной раз сомневаюсь: может, ничего и не
было, кроме холодной, неудобоваримой говядины.