ор. Я говорю это с полной ответственностью, так как нам пришлось изрядно повозиться, вытаскивая из заносов патрульные машины, и местные, и те, что спешили по нашему вызову из Большого Лондона -- из резерва Департамента уголовной полиции. -- Значит, вы утверждаете, что до полудня ни одна машина не могла пробиться из района Льюиса на юг? -- Да. -- А сани? -- Технически это возможно, но преступнику не хватило бы времени. Скорость саней -- миль шесть в час, а при таком снеге лошадь не сделает и трех. Даже с самыми лучшими лошадьми преступник не вышел бы из кольца радиусом пятьдесят миль раньше полудня. -- Хорошо, лейтенант, но ведь вы сами сказали, что, блокируя такую территорию, нельзя быть полностью уверенным в успехе, -- спокойно заметил Шеппард. -- Стопроцентный контроль -- идеал, к которому мы стремимся... -- В конце концов, он мог унести труп в мешке, пойти прямиком через поля, -- бросил Фаркар. -- А я считаю, что это невозможно, -- отвечал Грегори, стараясь держать себя в руках, хотя и чувствовал, что щеки у него пылают. Он с трудом заставлял себя сидеть в кресле, его так и подмывало вскочить. -- После шести утра ни одна машина не могла выйти из блокированного района, за это я ручаюсь. Пешеход мог бы преодолеть заносы, но с такой ношей, с трупом взрослого человека на спине... Ему пришлось бы бросить его. -- Может, он и бросил, -- пробормотал Соренсен. -- Я думал об этом. Мы обыскали всю округу, благо началась оттепель. И ничего не нашли. -- Ваши аргументы отнюдь не так безукоризненны, как вам кажется, -- внезапно вступил в разговор Сисс. -- Во-первых, вы не нашли дохлую кошку, а если бы искали тщательно... -- Простите, но мы искали труп человека, а не дохлую кошку, -- сообщил Грегори. -- Ладно. Но на такой огромной территории очень много возможностей укрыть труп, и безоговорочно утверждать, что его там нет, по-моему, нельзя. -- Преступник мог закопать его, -- заметил Фаркар. -- Украсть, чтобы закопать? -- с невинной миной спросил Грегори. Фаркар фыркнул. -- Он мог закопать, поняв, что уйти не удастся. -- А как он мог понять, что уйти не удастся? Мы ведь не объявляли по радио о блокировании дорог, -- парировал Грегори. -- Другое дело, если у него был информатор или он сам является офицером полиции... -- Прекрасная мысль, -- усмехнулся Сисс. -- Но, джентльмены, мы ведь еще не исчерпали всех возможностей. Остался вертолет. -- Ерунда. -- Соренсен пренебрежительно пожал плечами. -- Почему? Разве в Англии нет вертолетов? -- Доктор считает, что у нас легче найти психопата, чем вертолет, -- с иронической улыбкой сообщил Грегори. -- Простите, но для разговоров подобного рода мне жалко времени. Сисс вынул из портфеля толстую рукопись и начал просматривать ее, время от времени делая пометки. -- Джентльмены! -- произнес Шеппард, и все замолчали. -- Не исключена возможность, что преступник выскользнул из оцепления. Коллега Грегори, рекомендую учитывать это и на будущее. Что касается вертолета... оставим его напоследок... как крайний выход. -- А также и всякую падаль, -- добавил Соренсен. Сисс не отзывался, делая вид, что занят рукописью. -- Поиски тел надо продолжать. Акцию эту следует планировать с максимальным размахом, включив в нее и контроль портов. Деликатный досмотр судов, особенно малотоннажных, я думаю, не будет излишним. Может, кто-нибудь хочет что-то добавить? Высказать какую-нибудь гипотезу? Мысль? Можно смелую, даже очень смелую. -- Мне кажется, нельзя... -- одновременно произнесли Грегори и Фаркар. Взглянули друг на друга и замолчали. -- Слушаю. Но ни тот, ни другой не продолжили. Зазвонил телефон. Инспектор отключил его и обвел присутствующих взглядом. Сизое облако табачного дыма плавало под лампой. Какое-то время все молчали. -- Ну, в таком случае позвольте мне, -- сказал Сисс. Он аккуратно сложил рукопись и спрятал ее в портфель. -- Я использовал постоянную распространения явления, чтобы предсказать, как оно будет развиваться дальше. С этими словами он встал и красным карандашом заштриховал на карте пояс, включающий часть графств Суссекс и Кент. -- Если следующий случай произойдет до конца будущей недели, то местом действия будет сектор, ограниченный с севера предместьями Уэст-Уикома, Кройдона и Сербитона, с запада -- Хоршемом, с юга -- побережьем Канала, а с востока -- Ашфордом. -- Слишком большая территория, -- с сомнением пробормотал Фаркар. -- Да, но из нее надо исключить весь внутренний круг, в котором все это уже происходило. Для явления характерно стремление к внешней экспансии, так что заняться придется поясом шириной порядка двадцати миль. На этой территории находятся восемнадцать больниц и около ста шестидесяти маленьких кладбищ. Это все. -- И вы... вы уверены, что э т о произойдет? -- выдохнул Соренсен. -- Нет, -- после несколько затянувшейся паузы ответил Сисс. -- Не уверен. Но если это не произойдет, о, если это не произойдет... С ученым творилось что-то странное, все недоуменно уставились на него, потому что он весь трясся. И вдруг у него сорвался голос, совсем как у четырнадцатилетнего мальчишки. Сисс прыснул смехом. Да, да, он смеялся, он хохотал, не обращая внимания на ледяное молчание, с которым было принято его бурное веселье. Потом подхватил портфель, склонил голову в небрежном поклоне и, все еще трясясь от смеха, стремительно, какими-то неестественно большими шагами вышел из кабинета. 2 Сильный ветер разорвал тучи, и над домами загорелся желтоватый закат. Электрический свет стал бледнее. Снег на тротуарах и мостовых почернел, расплывался лужами. Грегори шел, спрятав руки в карманы пальто, не глядя на прохожих. У перекрестка он несколько секунд стоял, неуверенно переступая с ноги на ногу; промозглая, зябкая сырость пробирала до костей. Мысленно выругав себя за нерешительность, повернул направо. Совещание закончилось почти сразу же после ухода Сисса -- так ничего и не дав. Шеппард даже не сказал, кто будет вести следствие дальше. Грегори совсем не знал главного инспектора, да и видел его не то в пятый, не то в шестой раз. Конечно, ему известны были способы, как обратить на себя внимание начальства, но за свою недолгую карьеру детектива он ни разу ими не воспользовался. А сейчас жалел, что у него такой маленький чин: это существенно уменьшало шансы на получение дела. Прощаясь, Шеппард спросил у Грегори, что он собирается делать дальше. Грегори ответил, что не знает. Это было честно, но подобная честность, как известно, начальством не ценится. А вдруг Шеппард воспримет его слова как проявление ограниченности или легкомысленного отношения к службе? А чего небось не наговорил за его спиной главному инспектору Фаркар. Этот тип уж явно постарался представить его в самом черном свете. Грегори попробовал убедить себя, что такой отзыв только льстит ему, ибо мнение Фаркара -- чего оно стоит? Затем мысли Грегори перешли к Сиссу. Да, это человек явно незаурядный. Грегори кое-что о нем слышал. Во время войны доктор работал в оперативном отделе генерального штаба, и вроде бы там на его счету были коекакие достижения. Но через год после войны он с треском оттуда вылетел. Кажется, повздорил с кем-то из шишек, чуть ли не с маршалом Александером [Александер Харольд Руперт (1891--1969)--британский фельдмаршал. С декабря 1943 г. главнокомандующий союзными войсками на Средиземноморье, в 1952--1954 гг. министр обороны.]. И вообще он был знаменит тем, что восстанавливал против себя всех, с кем сталкивался. Говорили, что это желчный, злобный человек, лишенный и тени такта, да к тому же еще наделенный даром совершенно по-детски выкладывать людям все, что он о них думает. Грегори отлично понимал, почему Сисс возбуждает неприязнь. Он прекрасно помнил замешательство, какое охватило его во время доклада, когда он ничего не мог противопоставить железной логике ученого. Но в то же время он испытывал почтение к мощному интеллекту этого человека, похожего на птицу с крохотной головкой. "Надо будет им заняться", -- завершил Грегори свои размышления, не уточняя, впрочем, в чем же будет выражаться это "заняться". Загорались витрины, день быстро угасал. Улочка стала совсем узкой; это был сохранившийся в неприкосновенности, видимо, еще со времен средневековья уголок старого города с потемневшими уродливыми домами, в которых сверкали неестественно огромные, насквозь просвечивающие стеклянные коробки новых магазинов. Чтобы сократить путь, Грегори вошел в пассаж. У входа намело небольшой сугроб, и ему показалось странным, что снег не затоптан. Женщина в красной шляпке рассматривала безжизненно улыбающиеся манекены, наряженные в бальные платья. Чуть дальше пассаж плавно заворачивал; сухой бетон был расчерчен фиолетовыми и белыми квадратами света, падающего из витрин. Грегори шел медленно, не глядя по сторонам. Он вспомнил смех Сисса и старался понять, чем же он был вызван. Хотелось восстановить в памяти его звучание, почему-то это казалось чрезвычайно важным. Сисс, вопреки создающемуся впечатлению, не любитель дешевых эффектов, зато самомнения у него хоть отбавляй, и смеялся он, если можно так выразиться, только для себя, над чем-то, что известно ему одному. Из глубины пустого пассажа навстречу Грегори шел человек. Высокий, худой, он шел и покачивал головой так, словно разговаривал сам с собою. Грегори был слишком занят своими мыслями, чтобы наблюдать за встречным, но тем не менее держал его в поле зрения. Они неуклонно сближались. В этой части пассажа был темно: в трех магазинах окна погашены, стекла четвертого забелены известкой -- ремонт, и только там, откуда шел одинокий прохожий, светились несколько больших витрин. Грегори поднял голову. Встречный сбавил темп; он шел на сближение, но заметно медленней. Наконец оба они остановились на расстоянии нескольких шагов. Грегори все еще думал о своем и, хотя смотрел на встречного, лица его не видел. Он сделал шаг вперед, тот тоже продвинулся на шаг. "Что ему нужно?" -- подумал Грегори. Они стояли и исподлобья рассматривали друг друга. У встречного были широкое лицо, черт в темноте не разобрать, шляпа как-то слишком надвинута на лоб, кургузое пальто небрежно стянуто кушаком, конец кушака обернут вокруг пряжки. С пряжкой явно было что-то не в порядке, но у Грегори своих дел было выше головы, чтобы еще задумываться и над этим. Он двинулся вперед, стараясь обойти встречного, но тот заступил ему дорогу. -- А ну давай... -- гневно начал Грегори и умолк. Встречный -- это был он сам. Он стоял перед огромным зеркалом, перегораживающим пассаж. По ошибке вошел в тупик. С минуту он рассматривал свое отражение с таким чувством, словно глядел на постороннего. Смуглое лицо, выражение не очень умное, волевая челюсть -- как порой казалось ему. А возможно, это вовсе не признак воли, а упрямства, ослиного упрямства -- и так он иногда думал. -- Ну, налюбовался? -- пробормотал он, резко повернулся и направился к выходу. У него было такое чувство, словно его оставили в дураках. Пройдя несколько шагов, он все-таки не удержался и оглянулся. "Встречный" тоже остановился -- где-то там, далеко, между двумя рядами пустых освещенных магазинов, -- и почти сразу же двинулся дальше, в глубь пассажа, уходя по каким-то своим зеркальным делам. Поправив со злостью кушак и сдвинув шляпу со лба, Грегори вышел на улицу. Следующий пассаж привел его прямо к "Европе". Швейцар распахнул стеклянную дверь. Грегори прошел мимо столиков к фиолетовым огням бара. Благодаря своему росту Грегори не пришлось вставать на цыпочки, чтобы взгромоздиться на трехногий табурет. -- "Белая лошадь"? -- спросил бармен. Грегори кивнул. Бутылка зазвенела, словно в ней был скрыт маленький колокольчик. Грегори сделал глоток и снова убедился, что "Белая лошадь" чересчур крепка, отдает сивухой и дерет в горле. Он терпеть не мог этот сорт виски. Но так получилось, что несколько раз он бывал здесь с молодым Кинзи и они пили именно "Белую лошадь". С тех пор бармен причислил его к завсегдатаям и помнил вкусы. А встречался он здесь с Кинзи, чтобы договориться об обмене квартиры. И вообще, он предпочел бы выпить теплого пива, но в столь фешенебельном заведении стеснялся его заказывать. Сейчас же он забрел сюда просто потому, что не хотелось идти домой. Он надеялся, что за рюмкой удастся связать воедино все известные факты "серии", но не смог вспомнить ни одной фамилии, ни одной даты. Запрокинув голову, Грегори допил остатки виски. И вдруг вздрогнул: бармен что-то говорил ему. -- Что, что? -- Поужинать не желаете? У нас сегодня подают дичь, и время для ужина в самый раз. -- Дичь? Он не понимал ни слова. -- Ах, ужин? -- дошло наконец до него. --Нет, спасибо. Налейте еще одну. Бармен кивнул. Он мыл под серебристыми кранами бокалы и так гремел ими, словно собирался превратить в кучу осколков. Потом поднял багровое мясистое лицо, заговорщицки прищурил глаза и прошептал: -- Ждете, да? За стойкой никого, кроме Грегори, не было. -- Нет! А в чем дело? -- грубо бросил Грегори, во всяком случае, грубей, чем хотел. -- Да нет, ничего, просто я думал, что вы тут по службе, -- пробормотал бармен и отошел. Кто-то осторожно тронул Грегори за плечо, он резко обернулся и не смог скрыть разочарования: сзади стоял официант. -- Прошу прощения... Лейтенант Грегори? Вас к телефону. Грегори пробирался сквозь толпу танцующих, его толкали, и он старался идти как можно быстрее. Лампочка в телефонной кабине перегорела. Было темно, только сквозь круглое оконце падало пятно света, ежеминутно меняющего цвет. -- Грегори у телефона. -- Говорит Шеппард. У Грегори упало сердце. -- Лейтенант, я хотел бы вас видеть. -- Хорошо, сэр. Когда вам... -- Я предпочел бы не откладывать. У вас есть время? -- Конечно. Я завтра... -- Нет. Если можно, сегодня. Вы свободны? -- Да, да. -- Отлично. Вы знаете мой адрес? -- Нет, но я могу... -- Уолэм, восемьдесят пять. Это в Паддингтоне. Можете приехать прямо сейчас? -- Да. -- Может, вам удобнее часика через два? -- Нет, я сейчас... -- Ну жду. В трубке прогудел сигнал отбоя. Грегори остолбенело смотрел на телефон. Господи, откуда Шеппард узнал об этой несчастной "Европе", в которой он тешит свой грошовый снобизм? А может, он обзванивал все бары, разыскивая его? При одной мысли об этом Грегори стало жарко. Он выскочил из ресторана и помчался к автобусной остановке. От автобуса пришлось пройти добрый кусок пешком. петляя по каким-то безлюдным улочкам. Наконец он оказался в переулке, где не было ни одного многоэтажного здания. В лужах дрожали отражения газовых фонарей. Странно, что почти в самом центре этого района сохранился такой запущенный уголок. У восемьдесят пятого дома он удивился еще больше. В саду за низкой оградой, вдали от соседних домов, стояло массивное здание, совершенно темное, точно вымершее. И только приглядевшись, Грегори заметил слабую полоску света, пробивавшегося из крайнего окна на втором этаже. Тяжело, со скрипом открылась калитка. Грегори шел почти на ощупь: ограда закрывала свет уличного фонаря. Дорожка из уложенных на расстоянии каменных плит вела к входной двери. Прежде чем ступить, Грегори нащупывал их ногой. Звонка не было, вместо него из черной плоскости двери торчала отполированная временем ручка. Он потянул за нее, но не сильно, словно боялся наделать шума. Ждать пришлось довольно долго. Из невидимой водосточной трубы время от времени падали капли; от перекрестка донесся визг шин автомобиля, тормозящего на мокром асфальте. Бесшумно отворилась дверь. На пороге стоял Шеппард. -- А, это вы! Очень хорошо. Входите. В холле было темно. В глубине виднелась лестница, на которую падала полоска света. На втором этаже все двери были распахнуты настежь, перед ними -- что-то вроде небольшой прихожей. Сверху на Грегори кто-то смотрел пустыми черными глазами; это оказался череп какого-то зверя, почти сливающийся со стеной, только глазницы чуть выделялись на желтоватом фоне костей. Грегори снял пальто и вошел в комнату. После долгой дороги в темноте глаза стали чувствительными к свету, и он даже зажмурился. -- Усаживайтесь. В комнате царил полумрак. Абажур яркой настольной лампы был направлен на раскрытую книжку. На стенах и на потолке дрожали пятна света, отраженного разбросанными по столу бумагами. Грегори продолжал стоять. В кабинете было всего одно кресло. -- Садитесь, садитесь, -- повторил главный инспектор. Это звучало почти как приказ. Грегори нерешительно уселся. Он оказался так близко к лампе, что почти ничего не видел. На стенах смутно маячили какие-то туманные пятна, очевидно картины, под ногами вроде бы лежал мягкий ковер. Кресло было не очень удобное, но хорошо подходило для работы за этим огромным письменным столом. Напротив стоял длинный стеллаж с книгами. В центре его поблескивало матовое бельмо телевизора. Шеппард подошел к столу, вытащил из-под книг черный металлический портсигар и предложил Грегори сигарету. Сам тоже закурил и принялся расхаживать между дверью и окном, закрытым тяжелыми коричневыми шторами. Молчание затягивалось, и Грегори уже устал следить за тем, как инспектор меряет шагами комнату. -- Я решил поручить это дело вам, -- вдруг бросил на ходу Шеппард. Грегори не знал, как реагировать. Он еще чувствовал хмель и глубоко затягивался, словно надеясь, что табачный дым отрезвит его. -- Будете вести его самостоятельно, -- продолжал Шеппард тоном приговора. Он все так же расхаживал по комнате и время от времени искоса поглядывал на Грегори. -- Выбрал я вас вовсе не потому, что у вас имеются какие-то особенные следственные способности. Их у вас нет. Систематичности тоже. Но это не помеха. Я остановил свой выбор на вас оттого, что это дело вас захватило. Я не ошибаюсь? -- Да, -- ответил Грегори и подумал, что такой сухой, лаконичный ответ как нельзя лучше подходит к ситуации. -- У вас есть какая-нибудь своя концепция этого дела? Настолько своя, что вы не стали высказывать ее на сегодняшнем совещании? -- Нет. То есть... -- Грегори колебался. -- Говорите, я слушаю. -- Мои впечатления ни на чем не основаны, -- с трудом выдавил из себя Грегори. -- Мне кажется, что в этой истории главное -- не трупы. То есть они играют какую-то роль, но дело не в них. -- А в чем? -- Вот этого-то я и не знаю. -- Правда? Голос инспектора звучал жестко, но Грегори уловил в нем насмешливую интонацию. Жалко, что темнота скрывает его лицо, которое Грегори иногда видел в Ярде. -- Мне думается, это дрянное дело, -- вдруг выпалил Грегори, как будто беседовал с приятелем. -- В нем есть что-то... что-то противоестественное. И не оттого, что оно страшно сложное. Там есть детали, которые невозможно связать, и не потому, что это физически невозможно, а потому, что тогда получится психологический нонсенс, и притом такой основательный, что дальше просто некуда. -- Да, да, -- продолжая ходить, пробормотал Шеппард. Грегори уже бросил следить за ним и, не отрывая взгляда от бумаг, говорил -- все запальчивей и запальчивей: -- Концепция безумия, мании, психопатии в качестве почвы, на которой вырастает вся эта история, сама лезет в руки. Куда ни ткнись, как ее ни отбрасывай -- все равно возвращаешься к ней. Собственно, для нас это единственная спасительная соломинка. Но это только так кажется. Маньяк -- великолепно! Но эти масштабы, эта последовательность -- ну как бы вам объяснить? Если бы вы вошли в дом и увидели, что у всех столов и стульев только по одной ножке, вы могли бы сказать: это работа сумасшедшего. Какой-то псих так меблировал свое жилище. Ну а если вы идете из дома в дом и видите, что по всему городу так?.. Я не знаю, что бы это могло значить, но это не безумие, нет, не безумие! Скорее, это другой полюс. Тут поработал кто-то слишком разумный. Только вот разум свой он поставил на службу необъяснимому делу. -- А что же дальше? -- Шеппард задал вопрос тихо, словно боясь пригасить жар, которым был охвачен молодой детектив. Грегори долго сидел, смотрел на бумаги, не видя их, и молчал. -- Дальше? Дальше плохо. Совсем дрянь. Серия действий без единой осечки -- это ужасно, это... это меня просто пугает. Это бесчеловечно. Люди так не могут. Люди ошибаются, у них бывают просчеты, человек просто должен где-то споткнуться, оставить след, бросить начатое. Эти трупы в самом начале... ну, которые переворачивались... Я не верю, что преступник, как утверждает Фаркар, испугался и бежал. Ничего подобного. Он тогда хотел только пошевельнуть. Сперва чуть. Потом больше. Потом еще больше -- и вот исчезает первое тело. Так и должно было быть, так он задумал. Я все думаю, все пытаюсь понять -- зачем? И не могу. Не знаю. -- Вы слышали про дело Лаперо? -- спросил Шеппард. Он стоял в дальнем углу комнаты, почти невидимый в темноте. -- Лаперо? Это француз, который... -- Тысяча девятьсот девятый год. Припоминаете? -- Что-то вертится в голове, но... В чем там была загвоздка? -- Слишком много следов. Так это было определено, не совсем, правда, удачно. На берегу Сены стали находить геометрические узоры, выложенные из пуговиц. Пряжки от ремней, от подтяжек. Мелкие монеты. И из них были выложены многоугольники, окружности. Разнообразнейшие фигуры. Носовые платки, сплетенные косичкой. -- Погодите. Сейчас, сейчас. Я ведь об этом где-то читал. Двое стариков, которые на чердаке... да? -- Правильно. -- Они отыскивали молодых людей, решивших покончить самоубийством, отговаривали, утешали, приводили к себе и просили рассказать, что их толкнуло на такой шаг? Правильно? А потом... душили. Да? -- Более или менее. Один из них был химиком. Убитого они раздевали, тело растворяли в концентрированной кислоте, что оставалось -- сжигали, а пуговицами, пряжками и прочими мелочами забавлялись, точнее задавали головоломки полиции. -- Простите, а почему вы вспомнили это дело? Один из них был сумасшедший, а второй -- жертва так называемой folie en deux [Безумие вдвоем (фр.)]. Безвольный, полностью подчинившийся сильной личности напарника. Головоломки из пуговиц были для них этаким возбуждающим средством. Дело это, конечно, было трудное для расследования, но, в сущности, тривиальное: были убийцы и убитые, были следы. И неважно, что оставленные намеренно... Грегори прервал тираду и со странной улыбкой глянул на инспектора, пытаясь рассмотреть в темноте выражение его лица. -- А... -- произнес он таким тоном, словно сделал открытие. -- Вот оно что... -- Именно, именно, -- подтвердил Шеппард и снова принялся ходить по комнате. Опустив голову, Грегори в задумчивости водил пальцем по ребру столешницы. -- Намеренно... -- прошептал он. -- Имитация... Имитация, а? -- повторил он уже громче. -- Симуляция... Но чего? Безумия? Нет, не то: круг снова замыкается. -- Да, замыкается, потому что вы идете не в том направлении. Когда вы произносите "симуляция безумия", вы ищете точной аналогии с делом Лаперо. Там действия убийц были направлены по определенному адресу: они умышленно оставляли следы, предлагая полиции разгадать загадку. В нашем случае может оказаться, что адресат -- необязательно полиция. Мне даже кажется, что это вообще маловероятно. -- Ну да, -- пробормотал Грегори. Он чувствовал растерянность, возбуждение его угасло. -- Значит, мы снова возвращаемся к исходной точке. К мотиву. -- Да нет же, вовсе нет. Посмотрите-ка сюда. Шеппард показал на стену, на неподвижное пятнышко света, которое Грегори прежде не замечал. Откуда пробивается этот свет? Грегори бросил взгляд на стол. Под абажуром лежал пресс для бумаг из шлифованного стекла. Узкий луч, преломляясь в нем, падал на стену. -- Ну, и что вы здесь видите? -- спросил Шеппард, отходя в тень. Грегори чуть откинулся, чтобы не мешал яркий свет настольной лампы. На стене, скрытая темнотой, висела картина. Только один-единственный фрагмент ее выступал из мрака. На этом кусочке, площадью не больше двух положенных рядом монеток, видно было темное пятно, окруженное пепельно-серой каймой. -- Это пятно? -- спросил Грегори. -- Разрез какой-то? Нет, погодите, я не могу так сразу. Сейчас... Заинтригованный, он, прищурив глаза, внимательно всматривался в пятно. И чем пристальней всматривался, тем сильней поднималось в нем беспокойство. -- Похоже, это что-то живое, -- сказал он, невольно понижая голос. -- Хотя нет... Может, окно в развалинах? Шеппард подошел ближе и встал на пути луча. Пятнышко света лежало теперь у него на груди. -- Вы не можете определить, что это, поскольку видите только часть. Не так ли? -- А! Так вы полагаете, что эта серия с исчезновениями трупов является как бы частью, фрагментом, началом чего-то большего? -- Да, именно так я и думаю. Шеппард снова принялся ходить по комнате, а Грегори опять перевел взгляд на стену. -- Возможно, это начало какой-то крупной аферы, уголовной или политической, которая со временем перешагнет границы нашей страны. И то, что произойдет, будет следствием нынешних событий. А возможно, все будет иначе. Возможно, это отвлекающий маневр, тактический ход, чтобы сбить с толку. Грегори слушал вполуха: не отрываясь, он смотрел на картину. -- Простите, сэр, -- неожиданно для самого себя произнес он, -- а все-таки, что это такое? -- Где? А! Шеппард повернул выключатель. Комнату залил свет. Горел он всего секунды две-три -- инспектор почти сразу погасил его, и снова стало темно. Но Грегори все же успел увидеть то, что прежде было скрыто темнотой: запрокинутое назад и вбок женское лицо, белки закатившихся глаз, глубокую странгуляционную борозду на шее. Рассмотреть фотографию в деталях он не успел, но все-таки, с опозданием, ощутил ужас, каким веяло от этого мертвого лица. Он перевел взгляд на инспектора. -- Возможно, вы и правы, -- моргая после яркого света, сказал он, -- но я не уверен, это ли главное. Можете вы себе представить человека, который в темном морге, ночью перегрызает зубами полотняную занавеску? -- А вы не можете? -- прервал его Шеппард. -- Нет, могу, но только в состоянии аффекта, в случае опасности, когда под рукой нет ничего другого, когда это единственный выход... Но ведь вы-то не хуже меня знаете, для чего он это сделал. И через всю серию проходит эта проклятая железная последовательность. Ведь он все делает так, чтобы создалось впечатление, будто покойники ожили. Для этого он делал расчеты и изучал метеорологические бюллетени. Но неужели этот человек мог подумать, что найдется хотя бы один полицейский, который поверит в чудо? Вот в этом-то и заключается безумие! -- Которого нет и быть не может, как вы сами утверждаете, -- спокойно заметил Шеппард. Чуть отдернув штору, он смотрел в темный сад. -- А почему вы вспомнили дело Лаперо? -- после недолгого молчания спросил Грегори. -- Потому что началось оно весьма невинно: с геометрических фигур, выложенных из пуговиц. Но не только поэтому. Вот ответьте-ка мне, пожалуйста, что является противоположностью деятельности человека? -- Не понимаю, -- пробормотал Грегори, чувствуя, что у него начинает болеть голова. -- В деятельности человека проявляется его личность, -- спокойно пояснил инспектор. -- В любой, в том числе и преступной. А вот правильность всех случаев этой серии безлична. Безлична -- как законы природы. Вам понятно?.. -- Кажется, да... -- неожиданно хриплым голосом ответил Грегори. Откинувшись всем корпусом назад, он наконец вышел из круга ослепляющего света, и теперь глаза его начали привыкать к темноте. На стене кроме женщины висело еще несколько фотографий. Все это были снимки мертвецов. Шеппард вновь расхаживал по комнате, передвигаясь на фоне этих чуть выступающих из мрака лиц, точно среди каких-то фантастических декораций или, нет, -- как среди привычных, свойских вещей. Наконец он остановился около стола. -- Математически эта серия настолько совершенная, законченная, что напрашивается вывод, будто преступника как такового нет. Это ошеломляет, Грегори, но это похоже на правду... -- Что, что вы... -- чуть слышно прошептал Грегори, инстинктивно отшатнувшись. Шеппард продолжал стоять возле стола, лица его в темноте не было видно. И тут Грегори услышал короткий сдавленный звук. Главный инспектор смеялся. -- Я вас напугал? -- посерьезнев, спросил он. -- Вы полагаете, что я несу чушь? А кто делает день и ночь? -- вдруг после небольшой паузы задал он вопрос. В его голосе звучала насмешка. Грегори вскочил, оттолкнув кресло. -- Понял! Ну конечно же! -- воскликнул он. -- Сотворение нового мифа. Искусственный закон природы. Искусственный, безличный, невидимый творец. И разумеется, всемогущий. Великолепно! Имитация всемогущества... Грегори смеялся, но в этом смехе не было веселости. Несколько раз глубоко, судорожно вздохнув, он умолк. -- Почему вы смеетесь? -- тихо, почти печально спросил инспектор. -- Не потому ли, что такая мысль уже приходила вам в голову, но вы отбросили ее. Имитация? Да, конечно. Но она может оказаться настолько совершенной, что вы, Грегори, придете ко мне с пустыми руками. -- Вполне возможно, -- холодно ответил Грегори. -- И тогда вы назначите вместо меня другого. В конце концов, если бы это было необходимо, я уже сейчас мог бы объяснить любую деталь. Вплоть до случая в прозекторской. Окно можно открыть снаружи с помощью нейлоновой жилки, заранее привязанной к рычагу. Я даже попробовал. Но чтобы творец новой религии, этот имитатор чудес, начинал с таких... -- и он пожал плечами. -- Нет, все это не так просто. Вот вы говорите "имитация". Восковая кукла является имитацией человека, не так ли? А если некто создаст куклу, которая умеет говорить и ходить, то это будет превосходная имитация. А если этот некто сконструирует куклу, способную истекать кровью? Куклу, которая будет несчастной и смертной, тогда что? -- А что общего это... Но ведь и у совершенной имитации, и у этой куклы должен быть творец, которому можно надеть наручники! -- воскликнул Грегори, чувствуя, как в нем поднимается бешенство. "Он что, издевается надо мной?" -- промелькнуло у него в голове. -- Сэр, не могли бы вы ответить на один вопрос? Шеппард повернулся к нему. -- Вы считаете, что эта проблема неразрешима, да? -- Да нет, что вы. Об этом не может быть и речи. Но вполне вероятно, что разрешение... -- и инспектор замялся. -- Прошу вас сказать мне все до конца. -- Не знаю, имею ли я право, -- сухо произнес Шеппард, точно обидясь на настойчивость Грегори. -- Вполне вероятно, что разрешение вас не устроит. -- Но почему? Объясните же! -- Не смогу. Он подошел к столу, выдвинул ящик и вынул небольшой пакет. -- Будем исполнять наш долг, -- сказал он, вручая пакет Грегори. В нем были фотографии троих мужчин и одной женщины. С глянцевого картона на Грегори смотрели заурядные, ничем не примечательные лица. -- Это они, -- утвердительно произнес Грегори. Две фотографии он уже видел. -- Да. -- А посмертных нет? -- Нам удалось достать только две. -- Шеппард снова полез в ящик. -- Сделаны в больнице по просьбе родственников. Это были фотографии двоих мужчин. И странная вещь, смерть сделала заурядные лица значительными, дала им монументальную торжественность. Они стали выразительней, чем при жизни, словно бы теперь им было что скрывать. Грегори поднял глаза на Шеппарда и поразился. Сгорбленный, как-то внезапно постаревший, тот стоял, сжав губы, словно на него накатила волна боли. -- Сэр? -- с неожиданной робостью произнес вполголоса Грегори. -- Я предпочел бы не поручать вам этого дела... но у меня никого больше нет, -- тихо произнес Шеппард, кладя руку на плечо лейтенанту. -- Поддерживайте со мной постоянный контакт. Я бы очень хотел вам помочь, но сомневаюсь, чтобы в таком деле опыт чего-нибудь стоил. Грегори отшатнулся. Рука инспектора упала. Они стояли в темноте. Из мрака со стен на них смотрели лица мертвецов. У Грегори возникло ощущение, что сейчас он еще пьяней, чем в начале вечера. -- Прошу прощения, -- произнес он, -- но вам ведь известно больше, чем вы мне сказали, да? -- Дыхание у него было прерывистым, как после долгого бега. Шеппард не отвечал. -- Вы... вы не можете или не хотите? -- продолжал допытываться Грегори и даже не удивился собственной дерзости. Глядя на него с безмерным сожалением, Шеппард отрицательно покачал головой. А может, это была ирония? Грегори взглянул на свои руки: в левой он сжимал фотографии, сделанные при жизни, в правой -- посмертные. И опять, как и минуту назад, когда он задавал дерзкие вопросы, что-то толкнуло его. Это было словно касание незримого перста. -- Которые... важнее? -- почти беззвучно выдохнул он. Только в полной тишине этой комнаты его слова можно было разобрать. Шеппард, поджав губы, взглянул на него, как-то устало повел рукой и подошел к выключателю. Комнату залил яркий свет, все стало обыденным и привычным. Грегори медленно засовывал фотографии в карман. Визит близился к концу. И все-таки, хотя они теперь обсуждали конкретные детали -- количество и расположение постов у моргов, патрулирование названных Сиссом городков, полномочия Грегори, между ними оставалась какая-то недосказанность. Несколько раз инспектор умолкал и выжидающе смотрел на Грегори, словно раздумывая, не вернуться ли к теме предыдущего разговора. Но так-таки ничего больше не сказал. Нижняя половина лестницы тонула в темноте. Грегори ощупью добрался до выхода и тут услыхал, что Шеппард окликает его. -- Желаю успеха! -- торжественно напутствовал его главный инспектор. Лейтенант отпустил дверь, и ветер с грохотом захлопнул ее. На улице сырость и холод пронизывали до костей. Лужи подернулись льдом, под ногами хрустела смерзшаяся грязь, порывы ветра несли тысячи мелких капель, превращавшихся на лету в ледяные иглы. Они впивались в лицо и с сухим шуршанием отскакивали от жесткой ткани пальто. Грегори попытался как-то осмыслить происшедшее, но с таким же успехом он мог заняться определением формы невидимых туч, которые ветер гнал над головой. Воспоминания вечера сталкивались между собой и рассыпались на отдельные эпизоды, не связанные друг с другом ничем, кроме охватившего его чувства растерянности и пришибленности. Стены, увешанные фотографиями мертвецов, стол, заваленный раскрытыми книгами... Грегори внезапно пожалел, что не заглянул ни в одну из них, не бросил взгляда в разложенные бумаги. Ему даже в голову не пришло, что это было бы бестактно. Он чувствовал, что дошел до какой-то границы, за которой исчезает всякая определенность. Каждая деталь, каждый факт готов был раскрыть любое из бесчисленных своих возможных значений, чтобы, когда он попытается уцепиться за него, внезапно развеяться, рассыпаться. И в погоне за истиной он будет погружаться в море многозначительных подробностей, пока не утонет в нем, так ничего до конца и не поняв. Собственно говоря, кого он собирается привести к Шеппарду -- творца новой религии? Четкость безотказной, обкатанной машины следствия оборачивалась в этом деле против нее самой. Ибо чем больше нагромождалось тщательно измеренных, сфотографированных и запротоколированных данных, тем явственней виделась бессмысленность всей этой конструкции. Даже если бы ему пришлось выслеживать прячущегося в темноте вооруженного громилу, он бы и тогда не ощущал так остро собственную беспомощность и беззащитность. А что могло означать это сомнение и беспокойство, проглядывавшее в глазах старика инспектора, который хотел бы ему помочь, да не может. Почему он поручил это дело, разрешение которого (он ведь сам это говорил) может оказаться неприемлемым, ему -- начинающему? И только ли для этого он вызвал его так поздно, почти ночью? Не видя ничего вокруг, не чувствуя стекающих по лицу капель, Грегори шагал, сам не зная куда, шагал, засунув в карманы кулаки. Глубоко вдыхал студеный влажный воздух, и опять перед его глазами возникало лицо Шеппарда -- с подрагивающими уголками губ, наполовину скрытое тенью. Грегори подсчитал, что с той поры, как он вышел из "Европы", прошло без малого три часа -- сейчас была половина одиннадцатого. "Ну, вроде протрезвел", -- подумал он и остановился. При свете фонаря прочитал название улицы, прикинул, где находится ближайшая станция метро, и направился к ней. Прохожих стало больше, появились неоновые рекламы, светофоры на перекрестках подмигивали красными и зелеными огнями. У входа в метро люди шли сплошным потоком. Грегори встал на эскалатор и медленно поехал вниз, погружаясь в волны мерно нарастающего гула. Поток сухого воздуха обтекал тело. На перроне было значительно теплее, чем наверху. Он пропустил поезд, шедший в Ислингтон, проводил взглядом последний вагон и обошел вокруг газетного киоска. Потом оперся спиной о стальную колонну и закурил. Подошел его поезд. Двери с шипением раздвинулись. Грегори сел в углу. Дернувшись, вагон тронулся. Огни перрона побежали назад, все быстрей и быстрей, и сменились лампами туннеля, смазанными стремительным бегом поезда. И опять он вернулся мыслями к разговору с Шеппардом. Ему казалось, что у этой встречи был некий второй, скрытый, куда более важный смысл, который он постиг бы, если бы только смог сосредоточиться. Бездумно смотрел он на освещенные желтоватым электрическим светом лица случайных попутчиков. Он чувствовал какое-то смутное беспокойство, оно стучало, как кровь, и наконец выразилось в словах: "Случилась беда". Что-то очень скверное и непоправимое произошло этим вечером... или днем... И вдруг поток мыслей оборвался. Грегори прищурил глаза. Ему показалось, что в противоположном углу вагона, возле дверей, сидит знакомый. Да, это лицо он где-то встречал. И теперь, не отрываясь, он смотрел на него. Обрюзгшее лицо, черты мятые, какие-то губчатые. Ну где же он видел этого старика? Старик крепко спал, привалясь головой к перегородке, шляпа сползла ему на лоб, и тень от нее постепенно закрывала лицо. Вагон мерно качался, тело спящего безвольно подрагивало в такт раскачиванию вагона. В какой-то момент рука его сползла с колен и, мотаясь, точно длинный сверток, повисла -- большая, бледная, набрякшая. А вагон несся все быстрей, тряска усилилась. Вдруг нижняя челюсть спящего отвалилась, и рот его приоткрылся. "Спит как убитый", -- подумал Грегори и тотчас почувствовал леденящий страх. На миг у него перехватило дыхание. Ну конечно же! Фотография этого человека -- сделанная после смерти -- лежала у него в кармане. Поезд резко затормозил. Кросс-роу. Вошли несколько человек. Огни на перроне дрогнули и стали отставать. Поезд покатил дальше. Снова блеснули рекламы и световые табло. Грегори даже не взглянул на название станции, хотя ему давно пора было выходить. Он неподвижно сидел и напряженно смотрел на спящего. Раздалось пронзительное шипение; двери закрылись, горизонтальные линии светящихся трубок плавно поплыли назад, исчезли, вагон, набирая ход, мчался по т