т очень приятна; заставить вас просить - все равно что дать ему взятку. Мамаева. Все это вздор, фантазии! Так вы не желаете, чтоб я за вас просила? Глумов. Решительно не желаю. Кроме того, мне не хочется, быть у вас в долгу. Чем же я могу заплатить вам? Мамаева. А старухе чем вы заплатите? Глумов. Постоянным угождением: я бы ей носил собачку, подвигал под ноги скамейку, целовал постоянно руки, поздравлял со всеми праздниками и со всем, с чем только можно поздравить. Все это только для старухи имеет цену. Мамаева. Да, конечно. Глумов. Потом, если старуха действительно добрая, я мог бы привязаться к ней, полюбить ее. Мамаева. А молодую разве нельзя полюбить? Глумов. Можно, но не должно сметь. Мамаева (про себя). Наконец-то! Глумов. И к чему же бы это повело? Только лишние страдания. Входит человек. Человек. Иван Иваныч Городулин-с. Глумов. Я пойду к дядюшке в кабинет, у меня есть работа-с. (Кланяется очень почтительно.) Мамаева (человеку). Проси! Человек уходит, входит Городулин. ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ Мамаева и Городулин. Городулин. Имею честь представиться. Мамаева (упреком). Хорош, хорош! Садитесь! Каким ветром, какой бурей занесло вас ко мне? Городулин (садится). Ветром, который у меня в голове, и бурей страсти, которая бушует в моем сердце. Мамаева. Благодарю. Очень мило с вашей стороны, что вы не забыли меня, заброшенную, покинутую. Городулин. Где он? Где тот несчастный, который вас покинул? Укажите мне его1 Я нынче в особенно воинственном расположении духа. Мамаева. Вы первый, вас-то и надобно убить, или что-нибудь другое. Городулин. Уж лучше что-нибудь другое. Мамаева. Я уж придумала вам наказание. Городулин. Позвольте узнать. Объявите решение, без того не казнят. Если вы решили задушить меня в своих объятиях, я апеллировать не буду. Мамаева. Нет, я хочу явиться к вам просителем. Городулин. То есть поменяться со мной ролями? Мамаева. Разве вы проситель? вы сами там где-то чуть ли не судья. Городулин. Так, так-с. Но перед дамами я всегда... Мамаева. Полно вам болтать- то. У меня серьезное дело. Городулин. Слушаю-с. Мамаева. Моему племяннику нужно... Городулин. Что же нужно вашему племяннику? Курточку, панталончики? Мамаева. Вы мне надоели. Слушайте и не перебивайте! Мой племянник совсем не ребенок, он очень милый молодой человек, очень хорош собой, умен, образован. Городулин. Тем лучше для него и хуже для меня. Мамаева. Ему нужно место. Городулин. Какое прикажете? Мамаева. Разумеется, хорошее! У него отличные способности. Городулин. Отличные способности? Жаль! С отличными способностями теперь некуда деться; он остается лишний. Такие все места заняты: одно Бисмарком, другое Бейстом. Мамаева. Послушайте, вы меня выведете из терпения, мы с вами поссоримся. Говорите, есть ли у вас в виду место? Городулин. Для обыкновенного смертного найдется. Мамаева. И прекрасно. Городулин (нежно). Нам люди нужны. Позвольте мне хоть одним глазком взглянуть на этот феномен: тогда я вам скажу определительно, на что он годен и на какое место можно будет его рекомендовать. Мамаева. Егор Дмитрич! Жорж! Подите сюда. (Городулину.) Я вас оставлю с ним на несколько времени. Вы после зайдите ко мне! Я вас подожду в гостиной. Глумов входит. Представляю вам моего племянника. Егор Дмитрич Глумов. (Глумову.) Иван Иваныч хочет с вами познакомиться. (Уходит.) ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ Городулин и Глумов. Городулин (подавая Глумову руку). Вы служите? Глумов (развязно). Служил, теперь не служу, да и не имею никакой охоты. Городулин. Отчего? Глумов. Уменья не дал бог. Надо иметь очень много различных качеств, а у меня их нет. Городулин. Мне кажется, нужно только ум и охоту работать. Глумов. Положим, что у меня за этим дело не станет, но что толку с этими качествами? сколько ни трудись, век будешь канцелярским чиновником. Чтобы выслужиться человеку без протекции, нужно совсем другое. Городулин. А что же именно? Глумов. Не рассуждать, когда не приказывают, смеяться, когда начальство вздумает сострить, думать и работать за начальников и в то же время уверять их со всевозможным смирением, что я, мол, глуп, что все это вам самим угодно было приказать. Кроме того, нужно иметь еще некоторые лакейские качества, конечно в соединении с известной долей грациозности: например, вскочить и вытянуться, чтобы это было и подобострастно и неподобострастно, и холопски и вместе с тем благородно, и прямолинейно, и грациозно. Когда начальник пошлет за чем-нибудь, надо уметь производить легкое порханье, среднее между галопом, марш-марш и обыкновенным шагом. Я еще и половины того не сказал, что надо знать, чтоб дослужиться до чего-нибудь. Городулин. Прекрасно. То есть все это очень скверно, но говорите вы прекрасно; вот важная вещь. Впрочем, все это было прежде, теперь совсем другое. Глумов. Что-то не видать этого другого-то. И притом, все бумага и форма. Целые стены, целые крепости из бумаг и форм. И из этих крепостей только вылетают, в виде бомб, сухие циркуляры и предписания. Городулин. Как это хорошо! Превосходно, превосходно! Вот талант! Глумов. Я очень рад, что вы сочувствуете моим идеям. Но как мало у нас таких людей! Городулин. Нам идеи что! Кто же их не имеет, таких идей? Слова, фразы очень хороши. Знаете ли, вы можете сделать для меня великое одолжение. Глумов. Все, что вам угодно. Городулин. Запишите все это на бумажку! Глумов. Извольте, с удовольствием. На что же вам? Городулин. Вам-то я откроюсь. Мы с вами оба люди порядочные и должны говорить откровенно. Вот в чем дело: мне завтра нужно спич говорить за обедом, а.думать решительно некогда. Глумов. Извольте, извольте! Городулин (жмет ему руку). Сделайте для меня это по-дружески. Глумов. Стоит ли говорить, помилуйте! Нет, вы дайте мне такую службу, где бы я мог лицом к лицу стать с моим меньшим братом. Дайте мне возможность самому видеть его насущные нужды и удовлетворять им скоро и сочувственно. Городулин. Отлично, отлично! Вот уж и это запишите! Как я вас понимаю, так вам, по вашему честному образу мыслей, нужно место смотрителя или эконома в казенном или благотворительном заведении? Глумов. Куда угодно. Я работать не прочь и буду работать прилежно, сколько сил хватит, но с одним условием: чтобы моя работа приносила действительную пользу, чтобы она увеличивала количество добра, нужного для благосостояния массы. Переливать из пустого в порожнее, считать это службой и получать отличия - я не согласен. Городулин. Уж и это бы кстати: "Увеличивать количество добра". Прелесть! Глумов. Хотите, я вам весь спич напишу? Городулин. Неужели? Вот видите, долго ли порядочным людям сойтись! Перекинули несколько фраз - и друзья. А как вы говорите! Да, нам такие люди нужны, нужны, батюшка, нужны! (Взглянув на часы.) Заезжайте завтра ко мне часу в двенадцатом. (Подает ему руку.) Очень приятно, очень приятно. (Уходит в гостиную.) Входит Мамаев. ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ Мамаев и Глумов. Мамаев. А, ты здесь! Поди сюда! (Таинственно.) Крутицкий давеча заезжал ко мне посоветоваться об одном деле. Добрый старик! Он там написал что-то, так нужно ему обделать, выгладить слог. Я указал на тебя. Он у нас в кружке не считается умным человеком и написал, вероятно, глупость какую-нибудь, но ты, когда увидишься с ним, польсти ему несколько. Глумов. Вот, дядюшка, чему вы меня учите. Мамаев. Льстить нехорошо, а польстить немного позволительно. Похвали что-нибудь из пятого в десятое, это приятно будет старику. Он может вперед пригодиться. Ругать его будем мы, от этого он не уйдет, а ты все-таки должен хвалить, ты еще молод. Мы с тобой завтра к нему поедем. Да, вот еще одно тонкое обстоятельство. В какие отношения ты поставил себя к тетке? Глумов. Я человек благовоспитанный, учтивости меня учить не надо. Мамаев. Ну вот и глупо, ну вот и глупо. Она еще довольно молода, собой красива, нужна ей твоя учтивость! Врага, что ли, ты нажить себе хочешь? Глумов. Я, дядюшка, не понимаю. Мамаев. Не понимаешь, так слушай, учись! Слава богу, тебе есть у кого поучиться. Женщины не прощают тому, кто не замечает их красоты. Глумов. Да, да, да! Скажите! Из ума вон! Мамаев. То-то же, братец! Хоть ты и седьмая вода на киселе, а все-таки родственник; имеешь больше свободы, чем просто знакомый; можешь иногда, как будто по забывчивости, лишний раз ручку поцеловать, ну, там глазами что-нибудь. Я думаю, умеешь? Глумов. Не умею. Мамаев. Экий ты, братец! Ну, вот так. (Заводит глаза кверху.) Глумов. Полноте, что вы! Как это можно! Мамаев. Ну, да ты перед зеркалом хорошенько поучись. Ну, иногда вздохни с томным видом. Все это немножко щекочет их самолюбие! Глумов. Покорнейше вас благодарю Мамаев. Да и для меня-то покойнее. Пойми, пойми! Глумов. Опять не понимаю. Мамаев. Она женщина темперамента сангвинического, голова у ней горячая, очень легко может увлечься каким-нибудь франтом, черт его знает что за механик попадется, может быть, совсем каторжный. В этих прихвостнях бога нет. Вот оно куда пошло! А тут, понимаешь ты, не угодно ли вам, мол, свой, испытанный человек. И волки сыты, и овцы целы... Ха, ха, ха! Понял? Глумов. Ума, ума у вас, дядюшка! Мамаев. Надеюсь. Глумов. А вот еще обстоятельство! Чтоб со стороны не подумали чего дурного, ведь люди злы, вы меня познакомьте с Турусиной. Там уж я открыто буду ухаживать за племянницей, даже, пожалуй, для вас, если вам угодно, посватаюсь. Вот уж тогда действительно будут и волки сыты, и овцы целы. Мамаев. Вот, вот, вот! Дело, дело! Глумов. Клеопатре Львовне мы, разумеется, не скажем про Турусину ни слова. Не то что ревность, а, знаете, есть такое женское чувство. Мамаев. Кому ты говоришь! Знаю, знаю. Ни-ни-ни! и заикаться не надо. Глумов. Когда же мы к Турусиной? Мамаев. Завтра вечером. Ну, теперь ты знаешь, что делать тебе? Глумов. Что делать? Удивляться уму вашему. Входят Мамаева и Городулин. ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ Мамаев, Глумов, Мамаева и Городулин. Городулин (Мамаевой тихо). Через две недели он будет определен. Мамаева. Через две недели я вас поцелую. Мамаев. А, Иван Иваныч! Я к вам заезжал сегодня, я хотел дать вам совет по клубному делу. Городулин. Извините, Нил Федосеич, некогда. (Подает руку Глумову.) До свиданья. Мамаев. Так поедемте вместе, я вам дорогой. Мне в сенат нужно. Уходят. ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ Мамаева и Глумов. Мамаева (садится на кресло). Целуйте ручку, ваше дело улажено. Глумов. Я вас не просил. Мамаева. Нужды нет, я сама догадалась. Глумов (целует руку). Благодарю вас. (Берет шляпу.) Мамаева. Куда же вы? Глумов. Домой. Я слишком счастлив. Я побегу поделиться моей радостью с матерью. Мамаева. Вы счастливы? Не верю. Глумов. Счастлив, насколько можно. Мамаева. Значит, не совсем; значит, вы еще не всего достигли?0 Глумов. Всего, на что только я смел надеяться. Мамаева. Нет, вы говорите прямо: всего ли вы достигли? Глумов. Чего же мне еще! Я получу место.. Мамаева. Не верю, не верю. Вы хотите в таких молодых годах показать себя материалистом, хотите уверить меня, что думаете только о службе, о деньгах. Глумов. Клеопатра Львовна... Мамаева. Хотите уверить, что у вас никогда не бьется сердце, что вы не мечтаете, не плачете, что вы не любите никого. Глумов. Клеопатра Львовна, я не говорю этого. Мамаева. А если любите, можете ли вы не желать, чтобы и вас любили? Глумов. Я не говорю этого. Мамаева. Вы говорите, что всего достигли. Глумов. Я достиг всего возможного, всего, на что я могу позволить себе надеяться. Мамаева. Значит, вы не можете позволить себе надеяться на взаимность. В таком случае, зачем вы даром тратите ваши чувства? Ведь это перлы души. Говорите, кто эта жестокая? Глумов. Но ведь это пытка. Клеопатра Львовна. Мамаева. Говорите, негодный, говорите сейчас! Я знаю, я вижу по вашим глазам, что вы любите. Бедный! Вы очень, очень страдаете? Глумов. Вы не имеете права прибегать к таким средствам. Вы знаете, что я не посмею ничего скрыть от вас. Мамаева. Кого вы любите? Глумов. Сжальтесь! Мамаева. Стоит ли она вас? Глумов. Боже мой, что вы со мною делаете! Мамаева. Умеет ли она оценить вашу страсть, ваше прекрасное сердце? Глумов. Хоть убейте меня, я не смею! Мамаева (шепотом). Смелее, мой друг, смелее! Глумов. Кого люблю я? Мамаева. Да. Глумов (падая на колено). Вас! Мамаева (тихо вскрикивая). Ах! Глумов. Я ваш раб на всю жизнь. Карайте меня за мою дерзость, но я вас люблю. Заставьте меня молчать, заставьте меня не глядеть на вас, запретите мне любоваться вами, еще хуже - заставьте меня быть почтительным; но не сердитесь на меня! Вы сами виноваты. Если б вы не были так очаровательны, так снисходительны ко мне, я, может быть, удержал бы мою страсть в пределах приличия, чего бы мне это ни стоило. Но вы, ангел доброты, вы, красавица, из меня, благоразумного человека, вы сделали бешеного сумасброда! Да, я сумасшедший! Мне показалось, что меня манит блаженство, и я не побоялся кинуться в пропасть, в которой могу погибнуть безвозвратно. Простите меня! (Склоняет голову) Мамаева (целуя его в голову). Я вас прощаю. Глумов, почтительно кланяясь, уходит. Мамаева провожает его долгим взглядом. ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ ЛИЦА: Софья Игнатьевна Турусина, богатая вдова,барыня, родом из купчих. Машенька, ее племянница. Манефа. Приживалка 1-я. Приживалка 2-я. Крутицкий. Городулин. Мамаев. Глумов. Григорий, человек Турусиной. Богатая гостиная на даче в Сокольниках, одна дверь посредине, другая сбоку. ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ Машенька и Турусина выходят из средней двери. Машенька. Поедемте, ma tante! Поедемте! Ну, пожалуйста, поедемте! Турусина. Нет, мой друг, нет! Ни за что на свете! Я уж велела лошадей отложить. Машенька. Помилуйте, ma tante, на что же это похоже! В кои-то веки мы сберемся выехать, и то не в час; десяти шагов от ворот не отъехали, и назад. Турусина (садясь). Мой друг, я очень хорошо знаю, что делаю. Зачем напрасно подвергать себя опасности, когда можно избежать ее? Машенька. Но почему же нам непременно угрожала опасность? Турусина. О чем ты еще спрашиваешь, я не понимаю? Ты сама видела: в самых воротах нам перешла дорогу какая-то женщина. Я хотела приказать остановиться, но так уж, скрепя сердце, поехала дальше, и вдруг встреча... Машенька. Да что ж такое, что встреча? Турусина. Да, если б с левой стороны, а то с правой. Машенька. Да и с правой, и с левой все равно. Турусина. Не говори так, я этого не люблю. Я не терплю вольнодумства в моем доме. Я и так довольно слышу кощунства от гостей, которые бывают у нас. Посторонним я запретить не могу, а тебе запрещаю. Мы должны беречь свою жизнь. Конечно, слишком много заботиться о себе грех, но беречь свою жизнь мы обязаны. Не надо быть упрямым! Мало ли мы видим несчастных случаев: разобьют лошади, сломается экипаж, кучер напьется пьян и завезет в канаву. Провидение печется о людях. Если тебе прямо говорят: не езди туда-то, ты подвергнешь себя опасности,- так кто же виноват, если ты не послушаешь благого совета и сломишь себе голову? Машенька. Нам никто не говорил: не езди!.. Турусина. Разве непременно нужны слова! Дурная встреча красноречивей всяких слов. Еще если б была крайняя необходимость, ну, уж нечего делать, а то ехать бог знает зачем! Для того только, чтоб провести весь вечер в пустых разговорах, в пересудах о ближнем, и для этого пренебрегать указаниями свыше и подвергать себя очевидной опасности! Нет уж, покорно благодарю. Я понимаю, зачем тебе хочется ехать туда! Ты думаешь встретить там Курчаева, самого нераскаянного безбожника, которого я к себе пускать не велю. Вот ты и тянешь тетку, нисколько не рассуждая о том, что я из-за твоего удовольствия могу переломить ногу или руку. Машенька. Я не понимаю, ma tante, что вам не понравился Курчаев? Турусина. Как он может мне понравиться? Он смеется в моем присутствии над самыми священными. вещами. Машенька. Когда же, ma tante, когда? Турусина. Всегда, постоянно, он смеется над моими странницами, над юродивыми. Машенька. Вы говорите, что он смеется над священными вещами. Турусина. Ну конечно; я ему говорю как-то: посмотрите, у моей Матреши от святости уж начинает лицо светиться; это, говорит, не от святости, а от жиру. Уж этого я ему никогда в жизни не прощу. До чего вольнодумство - то доходит, до чего позволяют себе забываться молодые люди! Я в людях редко ошибаюсь; вот и оказалось, что он за человек. Я вчера два письма получила. Прочти, если хочешь. Машенька. Разве верят безымянным письмам? Турусина. Если б одно, можно бы еще сомневаться, а то вдруг два и от разных лиц. Входит человек и подает Турусиной письмо. Григорий. Скитающие люди пришли-с. Турусина. Что он говорит, бог его знает. Ну, да все равно, вероятно, богомольцы. Вели их накормить. (Человек уходит. Турусина читает письмо.) Вот еще письмо. Видно, что пишет женщина солидная. (Читает вслух.) "Милостивая государыня Софья Игнатьевна, хотя я не имею счастия..." (Читает про себя.) Вот слушай! "Выбор вами такого человека, как Егор Васильевич Курчаев, заставляет меня заранее проливать слезы об участи бедной Машеньки..." Ну, и так далее. Машенька. Удивительно! Я не знаю, что и думать об этом... Турусина. Неужели ты и теперь станешь спорить со мной? Впрочем, мой друг, если ты непременно желаешь, так выходи за него. (Нюхает спирт.) Я не хочу, чтоб меня звали тиранкой. Только ты знай, что ты меня этим огорчаешь и что едва ли ты вправе будешь жаловаться, если я тебе... Машенька. Не дадите денег... Турусина. И, главное-то, благословения. Машенька. Нет, ma tante, не бойтесь! Я московская барышня, я не пойду замуж без денег и без позволения родных. Мне Жорж Курчаев очень нравится: но если вам неугодно, я за него не пойду и никакой чахотки со мной от этого не будет. Но, ma tante, пожалейте меня! У меня благодаря вам есть деньги. Мне хочется пожить. Турусина. Понимаю, мой друг, понимаю. Машенька. Найдите мне жениха какого угодно, только порядочного человека, я за него пойду без всяких возражений. Мне хочется поблестеть, покрасоваться. Так жить, как мы живем, подумайте сами, мне скучно, очень скучно. Турусина. Я вхожу в твое положение. Суетность в твоем возрасте извинительна. Машенька. Когда я буду постарше, ma tante, я весьма вероятно, буду жить так же, как и вы,- это у нас в роду. Турусина. Дай бог, я тебе от всей души желаю. Это прямой путь, настоящий. Машенька. Так, ma tante, но мне прежде надо выйти замуж. Турусина. Не хочу скрывать от тебя, что я в большом затруднении. Нынче молодежь так испорчена, что очень трудно найти такого человека, который бы мне понравился; ты мои требования знаешь. Машенька. Ах, ma tante, уж в Москве-то не найти! Чего-чего в ней нет! Все, что угодно. У вас такое большое знакомство. Можно обратиться к тому - другому; Крутицкий, Мамаев, Городулин вам помогут, укажут или найдут для вас точно такого жениха, какого вам нужно. Я в этом уверена. Турусина. Крутицкий, Городулин! Ведь они люди, Marie! Они могут обмануть или сами обмануться. Машенька. Но как же быть? Турусина. Надо ждать указания. Без особого указания я никак не решусь. Машенька. Но откуда же явится это указание? Турусина. Ты скоро узнаешь откуда; оно явится сегодня же. Машенька. Курчаеву не отказывайте от дому, пусть ездит. Турусина. Только ты знай, что он тебе не жених. Машенька. Я вполне полагаюсь на вас; я ваша покорная, самая покорная племянница. Турусина (целует ее). Ты милое дитя. Машенька. Я буду богата, буду жить весело. Ведь и вы прежде весело жили, ma tante? Турусина. Откуда ты знаешь? Машенька. Я знаю, знаю, что вы жили очень весело. Турусина. Да, ты знаешь кое-что, но ты не можешь и не должна всего знать. Машенька. Все равно. Вы самая лучшая женщина, какую я знаю, и вас я беру примером для себя. (Обнимает тетку.) Я тоже хочу жить очень весело; если согрешу, я покаюсь. Я буду грешить и буду каяться так, как вы. Турусина. Празднословие, Marie! Празднословие! Машенька (сложив руки). Виновата! Турусина. Уж ты разговорилась очень. Я устала, дай мне отдохнуть, немного успокоиться. (Целует Машеньку; она уходит.) Милая девушка! На нее и сердиться нельзя; она и сама, я думаю, не понимает, что болтает. Где же ей понимать? Так лепечет. Я все силы употреблю, чтобы она была счастлива; она вполне этого заслуживает. Сколько в ней благоразумия и покорности! Она меня тронула почти до слез своею детскою преданностью. Право, так взволновала меня. (Нюхает спирт.) Входит Григорий. Григорий. Господин Крутицкий. Турусина. Проси! Входит Крутицкий. ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ Турусина и Крутицкий. Крутицкий (берет ее за руки). Что, все нервы? а?.. Турусина. Нервы. Крутицкий. Нехорошо! Вот и руки холодные. Уж вы того, очень... Турусина. Что? Крутицкий. Очень, то есть прилежно... ну, очень изнурять себя... не надо очень-то... Турусина. Я уж вас просила не говорить мне об этом. Крутицкий. Ну, ну, не буду. Турусина. Садитесь. Крутицкий. Нет, ничего, я не устал. Я вот гулять пошел, ну, дай, думаю, зайду навестить старую знакомую, приятельницу старую... хе, хе, хе!.. Помните, ведь мы... Турусина. Ах, не вспоминайте! я теперь... Крутицкий. А что ж такое! Что не вспоминать-то... У вас в прошедшем было много хорошего. А если и было кой-что на ваш взгляд дурное, так уж вы, вероятно, давно покаялись. Я, признаться вам сказать, всегда с удовольствием вспоминаю и нисколько не раскаиваюсь, что... Турусина (с умоляющим видом). Перестаньте! Входит Григорий. Григорий. Сударыня, уродливый пришел. Крутицкий. Что такое? Турусина. Григорий, как тебе не стыдно! Какой уродливый? Юродивый. Вели его накормить. Григорий уходит. Как глупы эти люди, самого обыкновенного назвать не умеют. Крутицкий. Ну, я не скажу, чтобы в нынешнее время юродивые были очень обыкновенны. Кроме вас, едва ли их где встретишь. Обращаюсь к прежнему разговору. Вы извините, я хотел вам только сказать, что прежде, когда вы вели другой образ жизни, вы были здоровее. Турусина. Здоровее телом, но не душою. Крутицкий. Ну, уж этого я не знаю, это не мое дело. Вообще вы с виду были здоровее. Вы еще довольно молоды... Вам бы еще можно было пожить как следует. Турусина. Я живу как следует. Крутицкий. Ну, то есть рано бы ханжить-то. Турусина. Я вас просила... Крутицкий. Ну, виноват, виноват! не буду. Турусина. Вы странный человек. Входит Григорий. Григорий. Сударыня, странный человек пришел. Турусина. Откуда он, ты не спрашивал? Григорий. Говорит, из стран неведомых. Турусина. Пустить его и посадить за стол вместе с теми. Григорий. Да вместе-то они, сударыня, пожалуй... Турусина. Поди, поди! Григорий уходит. Крутицкий. Вы у этих, что из неведомых-то стран приходят, хоть бы паспорты велели спрашивать. Турусина. Зачем? Крутицкий. Затем, что с ними до беды недолго. Вон у одного тоже три странника спасались. Турусина. Так что же? Крутицкий. Ну, все трое и оказались граверы хорошие. Турусина. Что ж за беда? Крутицкий. Да ремесло-то плохое. Турусина. Чем же плохо ремесло - гравирование? Крутицкий. Не портреты же они в землянках-то гравируют. Турусина (тихо). Лики? Крутицкий. Как же не лики! Целковые. Турусина (с испугом). Ах, что вы! Крутицкий (садится). Вот то-то же! Добродетель добродетелью, а и осторожность не мешает. Вам особенно надо беречься. Уж это дело известное, коли барыня чересчур за добродетель возьмется, так уж тут мошенникам пожива. Потому что обмануть вас в это время очень просто. Турусина. Я делаю добро для добра, не разбирая людей. Я с вами хотела посоветоваться об одном очень важном деле. Крутицкий (подвигаясь). Что такое? говорите! Я рад, рад вам служить, чем могу. Турусина. Вы знаете, что Машенька теперь уж в таком возрасте, что... Крутицкий. Да, да, знаю. Турусина. Нет ли у вас на примете молодого человека? Вы знаете, какого мне нужно? Крутицкий. Какого вам нужно. Вот это-то и закорючка. Мало ли молодых людей... Да постойте же! Есть, именно такой есть, какого вам нужно. Турусина. Верно?.. Крутицкий. Я вам говорю. Скромен не по летам, умен, дворянин, может сделать отличную карьеру. Вообще славный малый... малый славный. Его рекомендовали мне для некоторых занятий; ну, я того, знаете ли, попытал его, что, мол, ты за птица! Парень хоть куда! Далеко пойдет, далеко, вот увидите. Турусина. А кто он? Крутицкий. Как его! Дай бог память! Да вот, постойте, он мне адрес дал, он мне теперь не нужен, люди знают. (Вынимает бумагу.) Вот! (Читает.) Егор Дмитриевич Глумов! Каково пишет! Чисто, ровно, красиво! По почерку сейчас можно узнать характер! Ровно - значит, аккуратен... кругло, без росчерков, ну, значит, не вольнодумец. Вот возьмите, может быть, и пригодится. Турусина (берет адрес). Благодарю вас. Крутицкий. Что за благодарность! Вот еще! Наш долг! (Встает.) Прощайте. Заходить, а? Или сердитесь? Турусина. Ах, что вы всегда, всегда рада. Крутицкий. То-то! Я ведь любя. Жаль! Турусина. Навещайте. Крутицкий. По старой памяти? хе, хе, хе!.. Ну, до свиданья! (Уходит.) Турусина. Вот и старый человек, а как легкомыслен. Как ему поверить! (Прячет адрес в карман.) А все-таки надо будет справиться об этом Глумове. Входит Григорий. Григорий. Господин Городулин. Турусина. Проси. Григорий уходит. Входит Городулин. ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ Турусина и Городулин. Турусина. Очень рада вас видеть. Не стыдно вам! Что вы пропали? Городулин. Дела, дела. То обеды, то вот железную дорогу открывали. Турусина. Не верится что-то. Просто вам скучно у меня. Ну, да спасибо и зато, что вот изредка навещаете. Что наше дело? Городулин. Какое дело? Турусина. Вы уж и забыли? Вот прекрасно! Покорно вас благодарю. Да и я-то глупо сделала, что поручила вам. Вы человек, занятый, важными делами, когда вам помнить о бедных несчастных, угнетенных! Стоит заниматься этой малостью. Городулин. Угнетенных, вы изволите говорить? Насчет угнетенных я не могу припомнить ничего-с. А вот позвольте, я теперь вспомнил: вы, кажется, изволили просить меня справиться насчет ворожеи? Турусина. Не ворожеи, а гадальщицы, - это большая разница; к ворожее я бы не поехала ни за что. Городулин. Извините! Я сознаюсь в своем невежестве: я в этих тонкостях не силен. Одним словом, вдова коллежского регистратора Улита Шмыгаева. Турусина. Какого бы она звания ни была, это все равно, во всяком случае, она дама почтенная, строгой жизни, и я горжусь тем, что пользовалась ее особенным расположением. Городулин. Особенным-то ее расположением, как из дела видно, пользовался отставной солдат. Турусина. Что вы говорите! Это все вздор, клевета! Она имела успех, имела знакомство с лучшими домами, ей позавидовали и оклеветали ее. Но я надеюсь, что ее оправдали, невинность должна торжествовать. Городулин. Нет-с, ей по Владимирке. Турусина (привстав). Как! Вот он, ваш хваленый суд! Сослать невинную женщину! За что же? За то, что она приносит пользу другим? Городулин. Да ведь ее не за гаданье судили. Турусина. Нет, вы мне не говорите! Все это сделано в угоду нынешнему модному неверию. Городулин. Ее судили за укрывательство заведомо краденых вещей, за пристанодержательство и за опоение какого-то купца. Турусина. Ах, боже мой! Что вы говорите! Городулин. Святую истину. Жена этого купца просила у нее приворотного зелья для мужа, чтобы больше любил; ну, и сварили зелье по всем правилам, на мадере: только одно забыли - спросить дозволение медицинской управы. Турусина. Что же купец? Городулин. Подействовало. Умер было, только не от любви. Турусина. Вам все это смешно, я вижу. У юристов и у медиков сердца нет. И неужели не нашлось ни одного человека, который бы заступился за эту бедную женщину? Городулин. Помилуйте, ее защищал один из лучших адвокатов. Красноречие лилось, клубилось, выходило из берегов и наконец стихло в едва заметное журчанье. Ничего сделать было нельзя, сама призналась во всем. Сначала солдат, который пользовался ее особенным расположением, потом она. Турусина. Я этого не ожидала! Как легко ошибиться! Нельзя жить на свете! Городулин. Не то что нельзя, а при смутном понимании вещей действительно мудрено. Теперь учение о душевных болезнях довольно подвинулось, и галлюцинации... Турусина. Я вас просила не говорить со мною об этом. Городулин. Виноват, забыл. Турусина. Пусть я ошибаюсь в людях. Пусть меня обманывают. Но помогать людям, хлопотать о несчастных - для меня единственное блаженство. Городулин. Блаженство - дело не шуточное. Нынче так редко можно встретить блаженного человека. Григорий входит. Григорий. Блаженный человек пришел. Городулин. Неужели? Турусина. Кто он такой? Григорий. Надо полагать, из азиатцев-с. Городулин. И я тоже полагаю. Турусина. Почему ты думаешь, что азиатец? Григорий. Уж очень страшен-с. Так даже жутко глядеть-с. Ежели сударыня, к вечеру, не приведи господи! Турусина. Как страшен? что за вздор! Григорий. Такая свирепость необыкновенная-с. Оброс весь волосами, только одни глаза видны-с. Турусина. Грек, должно быть. Григорий. Не очень, чтобы грек-с, еще цветом не дошел. А как вот есть, венгерец-с. Турусина. Какой венгерец? Что ты глупости говоришь! Григорий. Вот что мышеловки продают. Турусина. Принять его, накормить и спросить, не нужно ли чего ему. Григорий. Его, я думаю, особенно-с... Турусина. Ну, ступай, не рассуждай! Григорий. Слушаю-с. (Уходит.) Турусина. У меня к вам просьба, Иван Иваныч. Городулин. Весь в внимании. Турусина. Я насчет Машеньки Нет ли у вас кого на примете? Городулин. Жениха? Пощадите! Что за фантазия пришла вам просить меня! Ну, с какой стороны я похож на сваху московскую? Мое призвание - решить узы, а не связывать. Я противник всяких цепей, даже и супружеских. Турусина. А сами носите. Городулин. Оттого то я и не желаю их никакому лихому татарину. Турусина. Кроме шуток, нет ли? Городулин. Постойте, кого-то я на днях видел; так у него крупными буквами на лбу и написано: хороший жених. Вот так, того и гляди, что сию минуту женится на богатой невесте. Турусина. Вспомните, вспомните. Городулин. Да, да... Глумов. Турусина. Хороший человек? Городулин. Честный человек, я больше ничего не знаю. Кроме шуток, отличный человек. Турусина. Постойте, как вы назвали? (Вынимает бумагу из кармана.) Городулин. Глумов. Турусина. Егор Дмитрич? Городулин. Да. Турусина. Вот и Крутицкий мне про него же говорил. Городулин. Ну, значит, ему и быть, так у него на лбу, то есть на роду, написано. Прощайте. (Кланяется и уходит.) Турусина. Что это за Глумов? В другой раз сегодня я слышу имя этого человека. И хотя я не верю ни Крутицкому, ни Городулину, но-все-таки тут что-нибудь да есть, коли его хвалят люди совершенно противоположных убеждений. (Звонит.) Входит Григорий. Зови барышню и скажи, чтобы все шли сюда. Григорий уходит. Какая потеря для Москвы, что умер Иван Яковлич! Как легко и просто было жить в Москве при нем. Вот теперь я ночи не сплю, все думаю, как пристроить Машеньку: ну, ошибешься как-нибудь, на моей душе грех будет. А будь жив Иван Яковлич, мне бы и думать не о чем: съездила, спросила - и покойна. Вот когда мы узнаем настоящую-то цену человеку, когда его нет! Не знаю, заменит ли его Манефа, а много и от нее сверхъестественного. Входят Машенька, 1-я приживалка с колодой карт, которую держит перед собой, как книгу, 2-я приживалка, с собачкой на руках. ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ 1-я приживалка садится у стола, 2-я приживалка садится на скамейке у ног Турусиной. 1-я приживалка. Прикажете разложить? Турусина. Погоди! Ну, Машенька, я говорила о тебе и с Крутицким и с Городулиным. Машенька (с волнением). Говорите. Продолжайте. Я покорилась вашей воле и теперь с трепетом жду решения. Турусина. Они оба рекомендовали одного человека, точно сговорились. Машенька. И прекрасно. Значит, человек достойный. Кто же он? Турусина. Но я им не верю. 1-я приживалка. Прикажете? Турусина. Гадай! правду ли они говорили? (Машеньке.) Я им не верю, они могут ошибаться. Машенька. Почему же, ma tante? Турусина. Они люди. (2-й приживалке.) Не урони собачку! Машенька. Кому же вы поверите, ma tante? оракулу? Мне что-то страшно. Турусина. Очень естественно. Так и надо, и должно быть страшно. Мы не можем, не должны без страха поднимать завесу будущего. Там, за этой завесой, и счастье, и несчастье, и жизнь, и смерть твоя. Машенька. Кто же нам приподнимет завесу? Турусина. Тот, кто имеет власть. Входит Григорий. Григорий. Манефа-с. Турусина. Вот кто! (Встает, идет навстречу Манефе, и все за ней). Входит Манефа. ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ Те же и Манефа. Турусина. Милости просим, пожалуйте! Манефа. И то иду! Пошла шабала и пришла шабала. 1-я приживалка (с умилением). Ох, батюшки мои! Турусина (грозно). Молчи! Манефа (садясь). Пришла да села, как квашня. 2-я приживалка (со вздохом). О, о, о, ох! Ах, премудрость! 1-я приживалка. Привел господь, дожили! Манефа (тише). Что вы бельмы-то выпучили? Турусина. Очень рады, что сподобились видеть тебя. 1-я приживалка. Ох, сподобились! 2-я приживалка. Все сподобились. Турусина. Ждем! что скажешь, мати Манефа. Манефа. Ждем! ждали в сапогах, а приехали в лаптях. 1-я приживалка. Батюшки, батюшки! Запоминайте, запоминайте хорошенько! Турусина. Я хотела спросить тебя... Манефа. Не спрашивай, вперед знаю. Знайка бежит, а незнайка лежит. Девкой меньше, так бабой больше. 2-я приживалка. Так, так, так! Турусина. Нам человека-то знать нужно. Не скажешь ли чего рабе Марии? Может быть, во сне или в видении тебе... Манефа. Было видение, было. Идет Егор с высоких гор. 2-я приживалка. Скажите! Егор! Машенька (тихо Турусиной). Ведь и Курчаев Егор. Турусина. Погоди. Кто же он такой? Манефа. А я почем знаю? Увидишь, так узнаешь! Турусина. Когда же мы его увидим? Манефа. Желанный гость зову не ждет. 1-я приживалка. Замечайте! Замечайте! Турусина. Ты нам хоть приметы скажи. 2-я приживалка. Первое дело: надо спросить, волосом каков. Всегда так спрашивают, как это вы не знаете! Турусина. Ну, уж ты молчи! Волосом каков? Манефа. К кому бедокур, а к вам белокур. Машенька. Белокурый. Ведь и Курчаев белокурый. Может быть, он. Турусина. Да ведь ты слышала - видение было. Разве может гусар благочестивым людям в видениях являться? Какая ты легкомысленная! 1-я приживалка. Ах, даже удивительно! И по картам выходит Егор. Турусина. Что ты мелешь! Как ты по картам имя увидала? 1-я приживалка. Тьфу ты! Обмолвилась. Язык-то наш... то есть белокурый по картам-то. Турусина (Манефе). Тебе все известно, а мы грешные люди, мы в сомнении. Егоров много и белокурых тоже довольно. Манефа. Чуж чуженин далеко, а суженый у ворот. Турусина и прочие. У ворот? Манефа. Сряжайтеся, сбирайтеся, гости будут. Турусина. Когда? Манефа. В сей час, в сей миг. Все обращаются к дверям. Входит Григорий. Приехали с орехами. (Встает.) Григорий. Нил Федосеич Мамаев. Турусина. Один? Григорий. С ними молодой барин, такой белокурый. 1-я приживалка. Ах! Будем ли мы живы? 2-я приживалка. Не во сне ли мы все это видели? Турусина. Проси! (Обнимая Машеньку.) Ну, Машенька, услышаны мои молитвы! (Садится, нюхает спирт.) Машенька. Это так необыкновенно, ma tante, я вся дрожу. Турусина. Поди, успокойся, друг мой: ты после выйдешь. Машенька уходит. Манефа. Конец - всему делу венец. (Идет к двери.) Турусина (приживалкам). Возьмите ее под руки, да чаю ей, чаю. Манефа. Кто пьет чай, тот отчаянный.