Святослав Бэлза. За пушкинской строкой
----------------------------------------------------------------------------
Святослав Бэлза, научный сотрудник Института мировой литературы АН СССР.
"Наука и жизнь", No 8, 1971
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
^TО ЖЕЛЕЗНОЙ МАСКЕ^U
Вольтер в своем "Siecle de Louis XIV" (в 1760) первый сказал
несколько слов о Железной Маске...
Сии строки произвели большое впечатление. Любопытство было сильно
возбуждено. Стали разыскивать, разгадывать, предполагать. Иные думали,
что Железная Маска был граф de Vermandois, осужденный на вечное
заключение будто бы за пощечину, им данную дофину (Людовику XIV).
Другие видели в нем герцога де Бофор, сего феодального демагога,
мятежного любимца черни парижской, пропавшего без вести во время осады
Кандии в 1669 г.; третьи утверждали, что он был не кто иной, как
герцог Монмуф, и проч. и проч. Сам Вольтер, опровергнув все сии мнения
с ясностью критики, ему свойственной, романически думал или выдумал,
что славный невольник был старший брат Людовика XIV, жертва честолюбия
и политики жестокосердной. Доказательства Вольтера были слабы. Загадка
оставалась неразрешенною. Взятие Бастилии в 1789 году и обнародование
ее архива ничего не могли открыть касательно таинственного
затворника.
В тексте заметки "О Железной Маске", не увидевшей света при жизни
Пушкина, поэт привел те данные, которые сообщил Вольтер о таинственном
заключенном в капитальном труде "Век Людовика XIV". "Несколько времени после
смерти кардинала Мазарини, - пишет он, - случилось происшествие
беспримерное, и, что еще удивительнее, неизвестное ни одному историку:
Некто, высокого росту, молодых лет, благородной и прекрасной наружности, с
величайшею тайною послан был в заточение на остров св. Маргариты. Дорогою
невольник носил маску, коей нижняя часть была на пружинах, так что он мог
есть, не сымая ее с лица. Приказано было, в случае, если б он открылся, его
убить..."
С полной достоверностью установлено, однако, что остров Сент-Маргерит
не был первым местом заточения Железной Маски и что ранее этот господин
"Некто" содержался в крепости Пинероль. Ни одно повествование о Железной
Маске (а за два с лишним столетия их накопилось великое множество) не
обходится без упоминания имени Сен-Мара. Сей дворянин, сбросив форму
мушкетера, продолжал доказывать преданность королю не доблестной шпагой, а
ревностным усердием в качестве начальника различных тюрем. Вначале ему была
вверена цитадель в Пинероле, куда и был доставлен особо важный арестованный,
лицо которого скрывала маска (причем из черного бархата, как гласят
некоторые источники, хотя для легенды железо оказалось несравненно более
привлекательным). Когда же Сен-Мара облекли губернаторской властью на
Сент-Маргерит, ему было предписано перевезти туда и арестанта в маске. К
периоду пребывания на Сент-Маргерит этих двух людей, скованных цепью одной
тайны, относится излагаемый Пушкиным вслед за Вольтером эпизод: "Однажды
невольник начертал что-то ножом на серебряной тарелке и бросил ее из окошка.
Рыбак поднял тарелку на берегу моря и принес ее губернатору. Сей изумился. -
Читал ли ты, что тут написано, - спросил он у рыбака, - и видел ли кто у
тебя эту тарелку? - Я не умею читать, - отвечал рыбак, - я сейчас ее нашел,
никто ее не видал. - Рыбака задержали, пока не удостоверились, что он в
самом деле был безграмотный и что тарелки никто не видал".
Вершиной карьеры Сен-Мара было назначение его на пост коменданта
королевской тюрьмы э 1. Ворота Бастилии распахнулись 18 сентября 1698 года,
пропуская сопровождавшуюся конвоем закрытую карету, где находились
новоиспеченный комендант и его заключенный. Покинуть стены этого пристанища
Железной Маске уже было не суждено: через пять лет он умер в камере.
Чрезвычайно заманчивая вольтеровская версия о том, что Железная Маск,а
приходился братом Людовику XIV, получила позже мощную поддержку со стороны
автора "Трех мушкетеров". Дюма любил повторять, что история для него - лишь
гвоздь, на который он вешает свою картину. Для романа "Виконт де Бражелон,
или Десять лет спустя" одним из таких "гвоздей" послужила легенда о Железной
Маске. Дюма заставил хитроумного Арамиса сделать попытку подменить Людовика
XIV его братом-соперником. А после крушения этого заговора капитан
д'Артаньян отвозит разоблаченного лжекороля на Сент-Маргерит, где его
случайно встречают Атос и юный Рауль. Разумеется, и серебряное блюдо,
которому доверил жгучую тайну царственный пленник, находит у Дюма не
безвестный рыбак, а отважный виконт де Бражелон.
Предложенное Вольтером эффектное толкование загадки привлекло не только
Дюма, но также Альфреда де Виньи и Виктора Гюго, не называя уже сонма менее
знаменитых писателей. Попутно возникло несколько разновидностей этой версии,
также исходивших из общего главного тезиса - фамильного сходства узника с
"королемсолнцем". Это злополучное сходство и вызывало якобы необходимость
скрывать его внешность даже от тюремщиков. Оно же объясняло, с другой
стороны, почему с Маской обходились столь почтительно и вообще ограничились
тем, что лишили его свободы, а не учинили над ним расправу, на
которую так скор был XVII век.
Интересно, что пока историков в полной мере не удовлетворяет ни одна из
кандидатур на роль Железной Маски. Между тем претендентов на этот титул
выдвинуто больше, чем на авторство шекспировских пьес. В этом списке
значатся также сын "цареубийцы" Оливера Кромвеля и король Англии Карл I,
которому якобы удалось избежать казни; незаконный отпрыск династии Стюартов
Жак де ла Клош и мальтийский рыцарь Жак де Бретель; кардинал де Ретц и
генерал Бюлонд. Некоторые искатели-энтузиасты доходят подчас до абсурда в
стремлении любой ценой подогнать свои шаткие "гипотезы" под те скудные факты
о Железной Маске, которыми располагает наука. Чего стоят, к примеру,
домыслы, будто стараниями иезуитов в душную маску обрядили Жана-Батиста
Поклена, покрывшего себя неувядающей славой под псевдонимом Мольер!
Сторонников данной "теории" не смущает тот бесспорный факт, что жизненный
путь Мольера завершился еще 17 февраля 1673 года, в день четвертого
представления "Мнимого больного".
И в наши дни по-прежнему бытует версия о принце-близнеце или каком-либо
другом родственнике Людовика XIV. Но еще несколько "соискателей" обладают
примерно равными шансами на сделавшееся почетным звание Железной Маски.
Во-первых, это итальянский граф Эрколе Маттиоли, в пользу которого
существуют весомые доводы, включая пометку о смерти в регистрационной книге
Бастилии, содержавшую, как можно полагать при желании, искаженное написание
его фамилии. Коварный мантуанец дерзнул поставить короля Франции в весьма
неловкое положение, обманув его доверие и разгласив содержание
конфиденциальных переговоров.
К моменту, когда Маттиоли пополнил собой контингент государственных
преступников, содержавшихся в Пинероле, там давно уже находился Николя Фуке.
Некогда всесильный министр финансов, Фуке изрядно досадил Людовику XIV, за
что и отправился в пожизненное заключение. До последнего времени полагали,
что он угас в Пинероле в 1680 году. Но вот недавно один французский
журналист выступил с сенсационным заявлением: по его мнению, вместо Фуке был
погребен кто-то другой, а экс-министр влачил дальше бренное существование,
превратившись в Железную Маску.
Теперь настало время ввести очередной персонаж этой "трагедии масок", в
которой многократно произносилось заветное "Маска, я тебя знаю", но каждый
раз аргументация оказывалась явно недостаточной. Того, о ком пойдет речь,
звали Эсташ Доже (впрочем, нет никакой уверенности, что таково его настоящее
имя). Он был посвящен, несомненно, в какие-то важные секреты, ибо поначалу
его содержали в Пинероле строго изолированно. Позже ему были дозволены
контакты с Фуке. Исследователи не раз пробовали "примерить" Железную Маску
на Доже, но пока безрезультатно. А посему не приходится удивляться, что при
попытке возведения Фуке в ранг Железной Маски сама собой напросилась мысль
отвести для бедняги Доже роль трупа, который захоронили под именем
проштрафившегося министра.
Железной Маски не коснулась ржавчина забвения. Все новые и новые усилия
прилагаются для раскрытия дразнящей тайны. Век электроники призвал на помощь
даже компьютеры. Но те, кто пожелал навсегда заменить живое лицо равнодушной
маской, были мастерами своего дела. И сегодня мы ненамного ближе к решению
задачи "с одним неизвестным", чем во времена Пушкина.
^TАХ, ПРАВДА ЛИ, САЛЬЕРИ?..^U
Моцарт.
...Ах, правда ли, Сальери,
Что Бомарше кого-то отравил?
. . . . . . . . . . . . . . . .
Сальери.
...ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные. Неправда:
А Бонаротти? или это сказка
Тупой, бессмысленной толпы - и
не был
Убийцею создатель Ватикана?
Одно время Пушкин намеревался назвать пьесу "Моцарт и Сальери" иначе -
"Зависть", но довольно быстро отказался от такого замысла. Этот
драматургический шедевр, потрясающий глубиной и предельной
конденсированностью психологических характеристик, - не просто "трагедия
зависти": философская проблематика здесь гораздо шире. Для постижения
морально-этической концепции "Моцарта и Сальери" немаловажное значение
приобретают использованные Пушкиным две легенды об убийствах, якобы
совершенных людьми искусства.
Первая из них связана с именем талантливейшего французского
комедиографа, автора трилогии о Фигаро - Пьера-Огюстена Карона де Бомарше
(1732-1799). Подобно Руссо, он происходил из семьи часовых дел мастера.
Именно ремесло часовщика, освоенное им с блеском, открыло молодому Карону
доступ к королевскому двору. Затем он стал давать уроки музыки принцессам.
"Услужливый, живой, подобный своему чудесному герою, веселый Бомарше" (так
обрисовал его Пушкин в послании к Н. Б. Юсупову) обзавелся вскоре связями и
постепенно составил себе благодаря уму и расторопности немалое состояние.
Приумножить оное ему помог генеральный откупщик Пари Дювернэ, компаньоном
которого сделался Бомарше.
Лишь в возрасте 35 лет выступил Бомарше с первой своей драмой
"Евгения". Его дебют отнюдь не позволял предположить, что в литературу
пришел мастер, который обессмертит себя "Севильским цирюльником" и
"Женитьбой Фигаро". Политический смысл этих комедий с присущими ему
точностью и лаконизмом определил впоследствии Пушкин: "Бомарше влечет на
сцену, раздевает донага и терзает все, что еще почитается неприкосновенным".
Разбогатев и даже получив дворянство, Бомарше продолжал оставаться сыном
"третьего сословия" и служил ему своим творчеством, расшатывая устои
феодальной монархии. Недаром Людовик XVI, ознакомившись с текстом "Женитьбы
Фигаро", изрек: "Нужно разрушить Бастилию, иначе представление этой пьесы
будет опасной непоследовательностью". Его величество оказался провидцем: не
прошло и десятилетия, как восставший народ разгромил зловещую тюрьму -
символ абсолютизма. А комедия Бомарше, вызвавшая "высочайшее"
неудовольствие, была вопреки воле короля поставлена еще задолго до революции
1789 года.
Но все это произойдет позже, пока жд мы имеем дело с господином Каровом
де Бомарше, скромным сочинителем "Евгении" и последовавшей за ней вскоре еще
более слабой пьесы "Два друга". Почтеннейшая публика снисходительно смотрит
на него как на богача, который "возымел фантазию сделаться автором".
Неожиданно со смертью банкира Дювернэ полностью рушится финансовое
благополучие Бомарше. Он находится на грани разорения, ибо доверил почти все
свои капиталы Дювернэ, а наследник банкира, некто граф ла Блаш, наотрез
отказался от уплаты по долговым обязательствам своего дяди. Более того, ла
Блаш обвинил Бомарше в мошенничестве и добился судебного решения в свою
пользу. Но не так-то легко было сломить Бомарше. В борьбе с мздоимцем судьей
Гезманом он прибегнул к не совсем обычной форме защиты: из-под его пера
выходят четыре памфлета - "Мемуары", где он призвал весь народ себе в
свидетели (что одно уже явилось неслыханной дерзостью, учитывая принятую в
те времена негласность процессов). В этих убийственных памфлетах Бомарше не
только вывел на чистую воду своих противников, но и показал порочность
процветавшей тогда системы французского судопроизводства в целом. По
взрывчатой силе содержащихся в них разоблачений памфлеты Бомарше, которые
привели в восторг Вольтера, ставились в один ряд с обвинительными речами
Цицерона. Вместе с тем именно тут впервые проявил он подлинный писательский
талант.
В ответ посрамленные враги начали распространять самые гнусные
измышления о Бомарше, стремясь очернить его. Тогда-то и был пущен слушок о
том, что Бомарше-де отравил свою жену, а вслед за нею и вторую. Не иначе,
как личными переживаниями автора навеян в "Севильском цирюльнике" монолог
дона Базиля - похвальное слово клевете, - положенный в основу знаменитой
арии в опере Дж. Россини.
У Пушкина оба - и Моцарт и Сальери - не верят в нелепое обвинение,
выдвинутое против Бомарше. Но убеждены в его невиновности они по различным
мотивам, и как раз здесь кроется ключ к пониманию разительного несходства их
характеров. Сальери, близко знакомый с Бомарше (об их совместной работе над
оперой "Тарар" упоминает Пушкин), считает: "...он слишком был смешон для
ремесла такого". В этих словах - весь Сальери с его гордыней и надменностью,
с его верой в свое особое предназначение. Иное дело Моцарт! Его, казалось
бы, бесхитростное объяснение свидетельствует о поразительной чистоте и
возвышенности натуры:
Он же гений,
Как ты, да я. А гений и злодейство
Две вещи несовместные...
Эта фраза, как бы вскользь оброненная солнечным Моцартом, потрясает
уязвленного Сальери: в одно мгновение рухнуло столь тщательно возводившееся
им в собственном сознании построение, при помощи которого обосновал он и
выносил чудовищное злодеяние. В смятении начинает он лихорадочно перебирать
все читанное и слышанное когда-то, стремясь непременно вспомнить хоть
какой-нибудь "прецедент": самого себя убедить в том, что "гений и
злодейство" вполне совместимы. Услужливая память подсказывает ему предание о
титане итальянского Ренессанса. Но оно не слишком достоверно.
Пушкинский Сальери ловит себя на том, что внутренне отвергает - хотя и
цепляется за нее - припомнившуюся ему легенду о Микеланджело Буонарроти
(1475-1564). Со свойственным ему безграничным презрением к людям приписывает
он ее "тупой, бессмысленной толпе". Однако отнюдь не "толпа" повинна в
возникновении подобных "сказок", а именно разноликие сальери, какие окружали
и Микеланджело и самого Пушкина.
Клеветой, вероятно, порождена и басня, о которой писал Н. М. Карамзин в
"Письмах русского путешественника": "Показывая Микель-Анджелову картину
Распятия Христова, рассказывают всегда, будто бы он, желая естественнее
представить умирающего Спасителя, умертвил человека, который служил ему
моделью, но анекдот сей совсем невероятен". Помимо книги Карамзина,
комментаторы отыскали еще несколько источников, откуда мог почерпнуть Пушкин
"сей анекдот". Это роман маркиза де Сада "Жюстина, или Злоключения
добродетели", поэмы ле Мьера "Живопись" и А. Шамиссо "Распятие". Сюда можно
добавить также "Историю живописи в Италии" Стендаля.
Возвращаясь к Микеланджело, надлежит подчеркнуть, что его несравненные
творения - как скульптурные, так и живописные, - неизменно поражали и
продолжают поражать поистине математической точностью пропорций, высшим
слиянием "алгебры и гармонии". Джордже Вазари, современник и биограф
Микеланджело, засвидетельствовал: "Чтобы достигнуть совершенства, много лет
изучал он анатомию, познавая связь костных частей, мускулы, жилы, сосуды и
тому подобное, а также все положения человеческого тела..." Надо ли
доказывать, что художнику вовсе незачем было закалывать злосчастного
натурщика, дабы воссоздать страдания распятого человека. А живучесть "сего
анекдота", быть может, лучше других доводов говорит о потрясающей
эмоциональной выразительности кисти и резца Микеланджело.
^TЗНАМЕНИТЫЙ АДМИРАЛ^U
Имя Байронов с честию упоминается в английских летописях.
Лордство дано их фамилии в 1643 году. Говорят, что Байрон своею
родословною дорожил более, чем своими творениями. ...Капитан Байрон,
сын знаменитого адмирала и отец великого поэта, навлек на себя
соблазнительную славу...
Гиганты, чьи имена стали символами эпохи, естественно, затмевают других
носителей тех же фамилий, даже если те вправе рассчитывать на память и
уважение потомства. Такая участь постигла и деда Байрона- Джона Байрона
(1723-1786), которого Пушкин дважды упоминает в начатой им биографии "певца
Гяура и Жуана".
Во второй песни "Дон Жуана", рассказывая о том, как юная красавица
нашла на берегу острова изможденного героя романа, чудом спасшегося после
кораблекрушения, поэт пишет:
...едва ли кто другой
Так много выстрадал. Такие же
страданья
Изобразил мой дед в своем
"Повествованье".
Кем же был дед создателя "Дон Жуана"? Ныне на этот вопрос смогут
ответить, пожалуй, лишь историки мореплавания, хотя двести лет назад имя
Джона Байрона хорошо знали в Европе.
В сентябре 1740 года от берегов Англии отошла эскадра адмирала Джорджа
Ансона, на одном из кораблей которой находился семнадцатилетний мичман Джон
Байрон. Задачи экспедиции были довольно разнообразными. Важнейшей, очевидно,
было каперство. Параллельно с этим преследовались также цели политические,
столь тесно переплетавшиеся с пиратскими, что трудно сказать, где начинались
первые и где кончались вторые. В данном случае речь шла о грабеже испанских
судов и поселений на побережье Тихого океана. Наконец, в свободное от
выполнения двух первых заданий время адмиралу рекомендовалось по возможности
обогатить человечество какими-либо географическими открытиями во славу
Британии.
Ансон трактовал распределение своих обязанностей именно в той
последовательности, в какой они здесь изложены. Когда изрядно потрепанный в
штормах и абордажах шестидесятипушечный "Сенчурион" Ансона отдал якорь в
родных водах, понадобилось свыше тридцати повозок, чтобы вместить золото,
серебро, драгоценности и другую добычу, которую по дороге не успели обратить
в деньги. Поэтому Ансона встретили в Лондоне с триумфом, даже не упрекнув за
то, что из всей блестящей эскадры он сумел сохранить лишь свой флагман.
Вскоре он был назначен первым лордом Адмиралтейства.
Вспомогательный корабль "Уэджер", на котором шел Джон Байрон, отстал от
эскадры Ансона, когда та огибала Южную Америку, и налетел на скалы близ
входа в Магелланов пролив. Байрону и его товарищам пришлось претерпеть в
Патагонии - этом, по его словам, "наименее пригодном для жизни месте на
земном шаре" - немало лишений. Он сочно живописал их впоследствии в книге
"Повествование достопочтенного Джона Байрона, содержащее рассказ о великих
бедствиях, выстраданных им и его спутниками на побережье Патагонии". В
довершение всех обрушившихся на него невзгод мичман попал в руки к
испанцам, которые три года продержали его в плену. Лишь в феврале 1746 года
смог Джон Байрон вернуться в Англию.
Быть может, ореол мученичества в значительной степени способствовал
стремительному продвижению Джона Байрона по службе после восстановления его
во флоте. Он сразу же был назначен капитаном небольшого военного судна,
затем сменил несколько фрегатов и в конце концов получил под начало целое
соединение кораблей, с успехом осуществлявшее боевые действия против Франции
в годы Семилетней войны.
Война эта, в ходе которой англичане захватили Канаду и заняли ключевые
позиции в Индии, заложила основы будущего колониального могущества
Великобритании. После окончания Семилетней войны Адмиралтейство спешно
организовало новое кругосветное путешествие. Байрону было доверено
командование экспедицией.
Снаряжение двух парусников "Дельфин" и "Тамар" велось с особой
тщательностью, но в таком темпе, что работы не прекращались даже по
воскресеньям. Проводились они в обстановке строжайшей секретности, так как
плавание должно было носить, помимо всего прочего, экспериментальный
характер: "Дельфину" выпала честь стать одним из первых, если не первым
английским кораблем, днище которого покрыли медной обшивкой. Нововведение,
скажем сразу, себя оправдало: "Дельфин" вернулся из трудного плавания в
отличном состоянии, его подводная часть ничуть не пострадала от червей и
других врагов дерева да и не была покрыта столь внушительным наростом из
водорослей и ракушек, заметно снижавшим скорость. Единственное, что не очень
устраивало моряков, - медная обшивка была новшеством, блестящим не только в
переносном, но и в прямом смысле слова и потому отпугивала рыбу, в чем
экипаж "Дельфина" с прискорбием убедился в первые же дни своего путешествия.
Поход Байрона начался 21 июня 1764 года, длился немногим более двадцати
двух месяцев и прошел в общем на редкость благополучно. В Тихом океане было
обнаружено несколько неизвестных островов, одному из которых - "по настоянию
моих офицеров", как подчеркивает капитан-коммодор в своем журнале, - дали
имя Байрона. Значение этого путешествия определяется не столько ценностью
сделанных Джоном Байроном открытий, сколько тем, что оно дало интенсивный
толчок для организации последующих научных экспедиций. Через три месяца
после возвращения Байрона и во многом благодаря его инициативе на том же
самом "Дельфине" отправился в путь вокруг света капитан Сэмюэл Уоллис. А еще
через два года из Плимута вышел в свой первый, как говаривали в старину,
кругоземный вояж Джемс Кук. В дальнейшем Джон Байрон был губернатором
Ньюфаундленда, занимал ряд других видных постов, получил звание
вице-адмирала и окончил свои дни, совсем немного не дожив до рождения
великого внука, которого нарекли Джордж Ноэл Гордон.
Last-modified: Mon, 28 Jan 2002 19:45:38 GMT