может. Он мне и сказал в виде прощального подарка, что в некой коммерческой структуре недавно убили руководителя службы безопасности, а за некоторое время до этого оттуда уволился сотрудник, который тоже был вскорости убит, причем убит раньше, чем вышеупомянутый руководитель. Иными словами, уволившийся сотрудник руководителя не убивал. Но между этими смертями есть связь. -- Какая, интересно? -- Не знаю. Денисов не сказал. -- Так ты спроси у него, он тебе не откажет. -- Не могу, Юрик. -- Отчего же-с? Неудобство испытываете, ученая девушка? -- Да нет. Денисов в понедельник умер. -- Вот даже как, -- задумчиво проговорил Юрий. -- И зачем он тебе это рассказал? Хотел, чтобы ты поискала эту мифическую связь? -- Юра, ты не о том думаешь. Зачем рассказал -- вопрос десятый. Меня интересует другое. Если между убийствами Нурбагандова и Вавилова действительно есть связь, то Нурбагандова задушил не маньяк. Почему же картина преступления так похожа на другие шесть эпизодов? -- Имитация, -- тут же отозвался Юра. -- Подделка под стиль маньяка. Мы это уже проходили по делу о еврейских мальчиках. Неужели забыла? -- Не годится, -- она покачала головой. -- Эпизод с Нурбагандовым идет вторым номером, а по единственному первому эпизоду вывод о стиле и о наличии серии не сделаешь. -- Да, действительно, -- согласился он. -- А как же тогда? -- А не знаю, как, -- Настя развела руками. -- Вот сижу и думаю, как это могло получиться. -- Да-а-а... Слушай, а твой профессор-то как об этом узнал? -- Никак. Он по своей методике считал, вот у него и получились два разных человека. -- Брось ты, Ася, не может этого быть. Ты ему сама небось рассказала. -- Да я у него в пятницу была, когда вообще ничего еще не знала! Ты вспомни, я же только в понедельник вечером, когда мы у Стасова были, над этой "Русской тройкой" зависла. -- Это что же получается, что твой профессор -- экстрасенс? -- Прекрати, -- сказала Настя спокойно, -- перестрой уже наконец мозги на другую волну. У профессора Самойлова есть методика, разработанная специально для случаев серийных убийств, и методика эта работает, тебе нужно просто это признать, больше от тебя ничего не требуется. Пока не требуется, -- уточнила она тут же. -- Я отправила к нему Мишу Доценко со всеми материалами, Самойлов обещал посмотреть и вынести свое суждение по всем эпизодам. -- Ну и... -- Жду. Обещал завтра к обеду сделать. -- Нет, Аська, -- снова рассердился Коротков, -- все-таки это шарлатанство какое-то. Зря ты это затеяла. А уж Барин тебя за такую самодеятельность вообще сгноит заживо. Ты хотя бы об этом-то подумала? -- Подумала. Барину я ничего про методику Самойлова говорить не буду. Хотя, между прочим, он не производит впечатления человека, не признающего науку. Но на всякий случай поостерегусь. Ты меня, надеюсь, не выдашь? -- Не выдам, -- вздохнул он, -- но я тебя все равно не одобряю. Ты, мать, конечно, умнее нас всех, но в данном случае ты не права. -- Очень может быть. Но попытаться нужно. Я попробую каким-нибудь другим путем подвести Барина к мысли о том, что с маньяком не все так гладко, как нам казалось с самого начала. Наплету какого-нибудь аналитического наукообразия, схемы придумаю, графики... Короче, это мои проблемы. Но Барин не должен знать двух вещей: про Денисова и про Самойлова. Ты согласен? -- Естественно. Чем меньше Барин знает о холопах, тем лучше для всех. Постой, а как же твоя баскетболистка? Отбой? -- Пока нет, подожду, что скажет Самойлов. Если из семи эпизодов шесть совершены одним субъектом, то он может дать ряд признаков и даже довольно точную дату рождения. -- Да ладно тебе, -- недоверчиво протянул Юра. -- Так не бывает. Псевдонаучные фокусы, вот что это такое. -- Не веришь -- не надо. Она посмотрела на часы и удивленно охнула. -- Мать честная, восьмой час! Что-то Барин меня не дернул с вечерним докладом. -- Так он с журналистом беседы беседует. Это, как я понимаю, надолго. Настя потянулась к внутреннему телефону. -- Владимир Борисович, это Каменская. Вы будете меня вызывать сегодня? Хорошо, спасибо. Она положила трубку и весело подмигнула Короткову. -- На сегодня нам амнистия вышла. Их светлость занят и освободится не скоро. Можно считать себя свободными и спокойно работать. -- Ты еще долго? -- Посижу часа полтора, надо бумажки разгрести. А ты? -- И я примерно столько же. Отвезу тебя куда-нибудь к метро. Около девяти вечера Настя и Юра Коротков собрались по домам. На улице Настя подняла голову и поискала глазами окна кабинета Мельника. В окнах горел свет, Владимир Борисович еще был на работе. Колобок-Гордеев тоже никогда не уходил рано, случалось, и ночевал на Петровке. Как знать, может быть, новый шеф окажется в итоге не намного хуже старого... x x x Притормаживая возле очередного перекрестка, Валентин Баглюк с трудом справился с машиной. Дорога была очень скользкой. И как его угораздило опять набраться? Впрочем, понятно, он так разнервничался из-за этой пленки и вообще из-за всей истории. Глупая история, если вдуматься. Надо же было так подставиться! И свое имя замарал, и редакцию подвел. Идиот. Распсиховался и начал глушить разгулявшиеся нервы алкоголем. Голова теперь чумная, соображает плохо, руки-ноги утратили координацию. Ладно, до дома бы добраться -- и в постель. А завтра видно будет. Начальник-то этот милицейский нормальным мужиком оказался, не орал, права не качал, расспрашивал спокойно и подробно обо всем. Видно было, что он Баглюку сочувствует, понимает, что тот не по злому умыслу такое сотворил. Не то что сыщик, Коротков. От Короткова на километр злостью разило, ненавистью к журналисту. С ним и разговаривать по душам не хотелось. А с Владимиром Борисовичем разговор хороший вышел, душевный. Баглюк, конечно, покаялся, бил себя в грудь, извинялся, а Мельник все время его останавливал и заставлял снова и снова возвращаться к обстоятельствам получения пленок. -- Кто-то затеял против уголовного розыска грязную игру, -- говорил он Валентину, -- и мне сейчас важны не ваши извинения. Я хочу понять, кто и зачем это сделал. И опять спрашивал, когда тот человек позвонил, что сказал, как они встретились, как выглядел незнакомец, в чем был одет. Просил припомнить и описать походку, жесты, манеры, интонации речи, характерные словесные обороты. Баглюк старался изо всех сил, напрягал память, рассказывал, стараясь быть максимально точным. Владимир Борисович -- человек занятой, сразу видно. За время их беседы несколько раз выходил из кабинета по неотложным делам, оставляя Баглюка одного, правда, ненадолго, минут на пять-семь, не больше. И каждый раз извинялся за то, что вынужден прервать беседу. Вежливый, воспитанный. Приятный, одним словом, мужик этот Владимир Борисович Мельник. Тяжелое опьянение все не проходило, в глазах у Баглюка двоилось, да и реакция была замедленной. Ему стало в какой-то момент страшно, показалось, что машина совершенно его не слушается и едет сама по себе, куда захочет. Может, бросить ее к чертовой матери где-нибудь в переулке и взять такси, а забрать завтра, когда протрезвеет? Нет, угонят, как пить дать угонят или разденут догола, машина без сигнализации. Сто раз говорил себе, что надо бы поставить систему, да все руки не доходили или денег не было. Лучше уж дернуть еще глоточек для храбрости и прибавить скорость, чтоб не мучиться и побыстрее доехать до спасительного гаража рядом с домом. Встав на красный свет у очередного перекрестка, Валентин воровато оглянулся вокруг, быстро достал из "бардачка" плоскую бутылку виски и сделал три больших глотка. На душе сразу повеселело, дорога уже не казалась ему такой скользкой, а машина -- неуправляемой. Чего он испугался, дурачок? Не в первый раз сидит пьяным за рулем. Правда, раньше он ездил только, как говорится, "чуть-чуть взямши", а в такой степени опьянения, как сегодня, ему машину водить не приходилось. Ну и ладно. Всегда обходилось, и сейчас обойдется. Ничего страшного. Его ангел хранит, до беды не допустит. Сейчас газку прибавим, и через десять минут дома. Уже, можно считать, доехали. x x x Утреннее совещание у Мельника началось с неожиданности, но еще более неожиданным был тот оборот, который принял разговор. Собрав сотрудников отдела, начальник сказал: -- Все вы, конечно, знаете, что недавно в одной из газет была опубликована статья "Трупы на свалке". Полагаю, что все вы ее читали, поэтому не стану пересказывать ту грязь, которую на нас в этой статье вылили. Народ закивал головами, дескать, конечно, читали, пересказывать не нужно. -- Хочу сказать вам, что статья была написана на основе материала, который при проверке оказался фальшивкой. С облегчением могу констатировать, что утечки секретных сведений из нашего подразделения не произошло. Но в этой пикантной ситуации один из наших сотрудников проявил поразительный непрофессионализм, который граничит уже просто с халатностью и безразличием к выполняемой работе. Я имею в виду майора Короткова. Все недоуменно уставились на Юру. Как же так? За Юркой никогда не водилось... -- Позавчера майор Коротков посетил редакцию газеты, опубликовавшей статью, познакомился с журналистом Валентином Баглюком и выяснил, на основании каких материалов была написана эта статья. По договоренности с редакцией материалы были переданы в Федеральное бюро судебных экспертиз для проведения предварительного исследования. Вчера эксперты пригласили Короткова и автора статьи Баглюка и наглядно продемонстрировали им свидетельства фальсификации, после чего Юрий Викторович привез Баглюка на Петровку, ко мне, для дачи объяснений. Юрий Викторович, -- обратился Мельник к Короткову, -- не сочтите за труд рассказать нам, что вы узнали об обстоятельствах появления у Баглюка двух фальсифицированных записей. По лицу Короткова было видно, что он не чувствует своей вины и не понимает, что происходит. Он поднялся, одернул пиджак. -- Баглюк рассказал мне, что получил эти материалы от неизвестного мужчины, который якобы озабочен развалом агентурно-оперативной работы в милиции и хочет, чтобы была опубликована скандальная статья, после чего, может быть, на проблему обратят внимание. -- И это все? -- Это все, товарищ полковник. -- И вы, опытный оперативник, считаете, что этого достаточно? Вы выяснили, что это был за человек, как выглядел, как был одет, как двигался и говорил? Вы хоть что-нибудь спросили об этом у Баглюка? -- Я не успел, Владимир Борисович. Как только в редакции мне показали пленки, я немедленно позвонил вам, вы же помните. А вы сказали, чтобы мы брали пленки и сразу же ехали в Федеральное бюро судебных экспертиз. Вы пообещали, что, пока мы будем ехать, вы доложите вопрос руководству и добьетесь, чтобы дали команду посмотреть наши материалы сразу же, вне очереди. -- И вы поехали? -- Так точно. -- Каким транспортом вы добирались из редакции? -- Я ехал на своей машине, а представители редакции -- на машине Баглюка. -- Что было дальше? -- В бюро мы сразу прошли к директору, он сказал, что ему уже звонили, и направил нас в отдел фоноскопической экспертизы. Мы отдали пленки, их зарегистрировали, и мы разъехались. -- Прекрасно. Вы поехали по своим делам и с Баглюком больше не общались, я правильно вас понял? -- В тот день -- нет, не общался. -- А вчера? -- Вчера мы встретились уже в бюро, а после разговора с экспертом поехали сюда, к вам. -- И опять каждый на своей машине? -- Так точно. -- Как же так, Юрий Викторович? Вы оперативник или конвоир, позвольте вас спросить? Может быть, вы полагаете, что ваша профессиональная обязанность состоит в сопровождении журналиста Баглюка в его поездках по городу? Как могло получиться, что вы даже не удосужились побеседовать с ним подробно, выяснить детали, необходимые для поиска того, кто подсунул ему липу? Или вы настолько увлечены решением своих личных любовных проблем, что совсем забыли о работе и предпочитаете перекладывать ее на плечи других? Это было грубо. Весь отдел знал о том, что Юра Коротков давно уже не хранит верность своей жене, более того, многие были знакомы с женщиной, с которой у него вот уже четыре года был роман, но никогда никто не мог бы упрекнуть его в том, что он крутит любовь в ущерб работе. Коротков стал заливаться краской, губы сжались, казалось, он вот-вот сорвется. -- Владимир Борисович, -- начал он звенящим от злости голосом, но Мельник тут же перебил его: -- Вчера вы вполне успешно переложили свою работу на меня. Вы сбросили мне Баглюка как ненужный груз, ставший обузой, и радостно побежали пить кофе в кабинет к своей подружке Каменской. К счастью, я оказался в данной ситуации больше сыщиком, чем начальником, поэтому сделал за вас то, что вы сделать поленились или забыли. Я получил от Баглюка все сведения, какие только смог из него вытрясти. И слава Богу, что я это сделал. Он выдержал драматическую паузу, сверля глазами Короткова, который стоял перед ним, пылая багровым румянцем. -- Потому что если бы я этого не сделал, то сегодня информация оказалась бы утраченной безвозвратно. Вчера поздно вечером журналист Валентин Баглюк погиб в автокатастрофе. Он вел машину в состоянии сильного алкогольного опьянения и на скользкой дороге не справился с управлением. Садитесь, Коротков. Я надеюсь, из случившегося вы все сделаете выводы. За три недели я уже понял, что под руководством Гордеева вы привыкли жить как одна большая семья. Может быть, это и неплохо с точки зрения психологического климата. Но для серьезной работы совершенно непригодно. В семье можно не вымыть посуду или не постирать носки, потому что это сделает за тебя кто-нибудь другой, а и не сделает, так тоже ничего страшного. Грязная посуда, как и грязные носки, никуда не убежит. Пора забыть эти привычки. Вы находитесь на службе, и будьте любезны помнить об этом. Все. Все свободны. Коротков после утренней разборки с трудом пришел в себя. И прежде чем бежать по делам, упрямо зашел к Насте. Ну и черт с ним, с Барином этим, пусть он даже сейчас его застанет здесь. -- Да, я лопух, -- зло говорил он, прикуривая одну сигарету от другой, -- но кто же знал, что этот придурок нажрется и сядет за руль. Уже три дня дороги в городе такие, что не приведи Господь, километра нельзя проехать, чтобы не увидеть битую машину или аварию. Баглюк же сам ездил, неужели не понимал, что происходит на дорогах? Так нет, напился и поехал. Настя молча составляла какой-то документ. Она понимала, что бессмысленно подавать Юре ответные реплики, ему просто нужно выпустить пар и успокоиться. -- И Люсю зачем-то сюда приплел, и тебя, -- продолжал он возмущаться. -- Надо же было назвать тебя моей подружкой! Да к тебе весь отдел бегает. Ну скажи мне, Ася, только объективно, был у меня хоть один провал в работе из-за того, что я с Люсей время проводил? Ну скажи, был? -- Не было, -- сказала Настя, не поднимая головы. -- Не обращай ты внимания, Юра. Новая метла, чего ж ты хочешь. Это болезнь первого периода нахождения в должности. Самоутвердиться путем охаивания сложившихся порядков, нагнать страху на подчиненных повышенной требовательностью. Нужно перетерпеть. Обычно это скоро проходит. -- Сколько еще терпеть-то? -- буркнул Коротков уже спокойнее. -- С полгодика примерно. Потом отчитываться за полгода придется, а ведь мы все полгода под его руководством работали, он же с первого января назначен. И на предыдущего начальника он уже ничего спихнуть не сможет. Колобок год закрыл, прежде чем уходить. Поэтому поближе к полугодовому отчету Барин утихнет и начнет работать так, как лучше для дела, а не для его самолюбия. -- Нет, ну ты подумай, -- он снова разволновался, -- возил меня мордой об стол перед всеми как мальчишку! И, главное, за что?! Можно подумать, у меня на руках только один Баглюк с его кретинской статьей. Да у меня двенадцать трупов, и по каждому я должен что-то сделать, мечусь целыми днями как угорелый, чтобы вечером отчитаться перед ясными очами. А Баглюк -- это даже не уголовное дело, не труп. -- Теперь уже труп, -- заметила Настя. -- Не криминальный, -- упрямо возразил Юрий. -- Ладно, я пошел план перевыполнять. Тебя никуда подвезти не надо? -- Нет, я буду ждать звонка Самойлова. Месяц заканчивается, я сказала Мельнику, что нужно готовить аналитическую справку за январь, так что мои кабинетные посиделки у него подозрений не вызывают. Юра ушел. Минут через пятнадцать явился Миша Доценко. Видно было, что на него утренний разбор полетов произвел сильное впечатление. -- Анастасия Павловна, теперь всегда так будет? -- испуганно спросил он прямо с порога. Пришлось потратить еще некоторое время и объяснить Мише то, что она только что объясняла Короткову насчет новой метлы. -- Что по Лазаревой, Мишенька? Удалось найти каких-нибудь свидетелей? -- Кое-что удалось, но пока немногое. В трех случаях из семи жильцы близлежащих домов видели в интересующее нас время очень высокого человека. Но не могут точно сказать, кто это был, мужчина или женщина. Во-первых, было темно, а во-вторых, человек был в куртке с капюшоном. То есть сначалато все в один голос говорили, что мужчина, но это и понятно, когда видишь очень высокую фигуру, то как-то в голову не приходит, что это может быть женщина. А когда я начинал расспрашивать подробнее, оказывалось, что никаких признаков, позволяющих идентифицировать пол, они назвать не могут. -- А куртка? -- Тоже не легче. Описание куртки у всех типовое, повторяю, было темно, цвет практически неразличим. Только светлое или темное. Но темных курток с капюшоном в Москве пруд пруди, в них каждый третий ходит. Между прочим, и Лазарева такую носит. Темную и с капюшоном. По лицу Доценко пробежала тень, глаза потухли, словно выключили лампочку, горящую у него внутри. -- Что, надоело вам с ней гулять? -- сочувственно спросила Настя. -- Сил моих нет, -- признался Михаил. -- Она прямо впиявилась в меня. Подарки какие-то делает, я уж и так, и сяк кручусь, чтобы ее не обидеть. То галстук подарит, то перчатки. Предполагается, что я тоже должен ей что-то дарить, но ведь опасно. С одной стороны, сделаешь подарок -- она расценит это как начало ведения совместного хозяйства, а не сделаешь подарка -- вроде как ты плохо воспитан. Цветы ей покупаю каждый раз и чувствую себя полным идиотом. Вообще-то она хорошая баба, но уж слишком прилипчивая. Понятно, почему мужики от нее шарахаются. Если бы она так в глотку им не вцеплялась, может, давно бы уже замуж вышла. -- Хорошая? -- переспросила Настя. -- Вы не забыли, что она у нас с вами подозреваемая в нескольких убийствах? -- Так это другой вопрос. Конечно, она ненормальная, то есть не совсем нормальная, -- уточнил Доценко, -- психованная. Аня вполне может оказаться убийцей. Но в целом она добрая девица. Кошек бездомных жалеет, собак. -- Она вам нравится? -- Нет! Он сказал это так поспешно и испуганно, что Настя невольно рассмеялась. Она в целом представляла себе вкусы молодого капитана. Ему нравились изящные сексапильные брюнетки небольшого роста с точеными ножками и темными глазами. Анна Лазарева под этот типаж ну никак не подходила. -- Не переживайте, Миша, вам уже недолго осталось мучиться. В самое ближайшее время мы сможем принять решение по Лазаревой. -- У вас появились какие-то данные? -- с явным облегчением спросил он. -- Пока нет. Но могут появиться уже сегодня. -- Значит, мне сегодня вечером опять?.. Он не договорил и безнадежно махнул рукой. -- Вероятно, да. Но вы мне позвоните перед тем, как идти к Лазаревой на свидание. Может быть, я вас обрадую. -- Хорошо бы, -- удрученно произнес Доценко. -- А то мне с каждым днем все труднее из себя целомудренного строить. Она никак не поймет, почему я ее в постель не тащу. До трех часов Настя просидела над аналитической справкой о состоянии преступности и раскрываемости преступлений за январь, вздрагивая от каждого телефонного звонка и с надеждой хватая трубку. Ну что же Самойлов, почему не звонит? И вот наконец долгожданный звонок. Голос профессора был, как и вчера, сух и ровен. -- Я не нашел в представленных вами материалах признаков серийных убийств, -- спокойно сообщил он. -- А что вы нашли? -- спросила Настя, чувствуя внезапную дрожь. -- Ничего. Все семь убийств совершены разными людьми. Сожалею, но больше я ничем не могу быть вам полезен. Моя методика разработана только для серийных убийц. Для обыкновенных преступников она не годится, поэтому никаких дополнительных данных я вам сообщить не могу. Настя поблагодарила профессора, повесила трубку и уставилась в темнеющее пространство за окном. Ну и что теперь делать? Верить профессору Самойлову или нет? Глава 10 Парыгин уже почти окончательно убедился в том, что молодой оперативник Доценко не приведет его к тем людям, которые ворвались в квартиру с видеокамерой. И поставил сам себе последний срок: сегодня. Сегодня он еще раз посмотрит, как черноглазый сыщик проведет день, и на этом все. Надо искать другие пути. Вчера Евгений уже в третий раз осторожно проверил улицу, где находилась его основная квартира, и не обнаружил никаких признаков того, что его кто-то ищет. И возле завода ничего подозрительного. Может, он все себе напридумывал? Черт его знает... Но не померещилась же ему эта троица. И разбитое окно. И выброшенный на улицу стул. Больше всего на свете Евгений Парыгин боялся сойти с ума. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что почти тридцатилетняя карьера профессионального наемного убийцы не может не сказаться на психическом здоровье уже хотя бы потому, что лишение жизни себе подобного противно природе. И посему постоянно внимательно прислушивался к себе: "не поехала ли крыша". На всякий случай Парыгин позвонил своему знакомому, тому самому, который быстро умел решать проблемы битых стекол, и заговорил с ним вроде бы ни о чем, спросил, как дела. Знакомец тут же поинтересовался, не разбилось ли окно снова, из чего Евгений Ильич сделал вывод, что ему не померещилось, стекло действительно было разбитым и его приходилось вставлять. Что же это за история такая непонятная, не имеющая продолжения? Ладно, в последний раз сегодня посмотрим за передвижениями сыщика, решил Парыгин. Около половины шестого Доценко вошел в здание на Петровке, однако шел уже седьмой час, а он и не думал выходить и ехать на "Профсоюзную", к своей дылде, как делал это на протяжении всех предыдущих дней. "Неужели я его упустил? -- с внезапной тревогой подумал Евгений. -- Вот черт, если он вышел через другие двери в переулок, то, может быть, именно сегодня он, нарушив привычный распорядок, как раз и встретится с теми, кто меня интересует?" Он бегом помчался в метро и в десять минут восьмого уже был на "Профсоюзной". Дылда с красным от мороза носом еще торговала, но вид у нее был озабоченный. Девица то и дело поглядывала на часы, и недоумение на ее лице постепенно сменялось отчаянием. Без четверти восемь подъехала машина, двое крепких парней загрузили в нее нераспроданную прессу и складные столы и уехали. Девица, однако, и не думала уходить, продолжая тупо стоять на одном месте, не сводя безнадежного взгляда со ступенек, ведущих из подземного тоннеля. Все ясно, подумал Парыгин, они поссорились, и он не пришел, как обычно. Что ж, если он упустил Доценко, то нужно хотя бы понаблюдать за девицей. Может быть, имеет смысл даже познакомиться с ней. Обиженные дамочки частенько охотно рассказывают про своих кавалеров всякие гадости, в том числе и не подлежащие разглашению. Минутная стрелка на часах сделала полный круг и пошла на второй, а дылда все стояла как привязанная. Лицо у нее стало совсем отрешенным, словно она вообще забыла, зачем стоит здесь, неподалеку от входа в метро, просто ей сказали, что нужно стоять, и она выполняет приказ. Парыгин стал замерзать, но мужественно терпел, понимая, что происходит нечто экстраординарное и случай упускать нельзя. Вряд ли тут дело в ссоре. Не стала бы она так долго ждать. Если бы они накануне поссорились, то уже в половине восьмого она бы поняла, что Доценко не придет, и спокойно уехала бы. А сейчас время уже к десяти движется, а девушка все стоит. Что-то произошло другое. В начале одиннадцатого дылда наконец сдвинулась с места. Уставившись прямо перед собой невидящими глазами, она медленно, как автомат, спустилась по ступенькам в метро. Парыгин направился следом за ней. Она дошла до платформы, но не села в поезд, а обессилено опустилась на скамейку. Народу в этот поздний час было немного, и ему пришлось, чтобы не светиться, встать за колонной, метрах в пяти от девушки. Поезда приходили и уходили, а она все сидела, и непохоже было, что она собирается куда-то ехать. Внезапно Парыгин напрягся: из открывшихся дверей вагона вышел высокий парень в серой куртке из нубука, отделанной светло-серой цигейкой. В первую секунду ему показалось, что это Доценко. Девица резко поднялась и сделала шаг в сторону парня, и в тот же момент Евгений понял, что они оба обознались. Лицо совсем другое, только фигурой похож, да куртка точно такая же. Парень быстро прошел мимо, а дылда снова села на скамейку. Плечи ее опустились, губы задрожали, по щекам покатились слезы. И Парыгин с удивлением почувствовал острую жалость к этой некрасивой высокой девушке, которая вот уже три часа с лишком ждет своего кавалера, не понимает, почему он не пришел, и с ужасом думает о том, что ее бросили. Слезы по щекам девушки уже не просто катились, они струились мощным потоком, плечи тряслись, но она отчего-то не опускала голову, не прятала лицо в ладони, продолжая вглядываться в пассажиров, выходящих из вагонов. Никто не обращал на нее внимания, люди проходили мимо, занятые своими мыслями и заботами, и ни у кого не вызывала удивления плачущая на платформе молодая женщина. Парыгин подошел и встал прямо перед ней, но девушка, похоже, его не заметила. Евгений положил руку на ее плечо, ласково погладил. -- Не плачь, -- негромко сказал он, -- он не стоит твоих слез. Раз он мог так поступить, значит, нечего по нему убиваться. Она не подняла глаз, не посмотрела ему в лицо, а обхватила Евгения руками и прижалась головой к его куртке. В грохоте приближающегося поезда он сперва не услышал ее отчаянных рыданий, и только по вздрагивающей спине понял, что девушка больше не сдерживается и дала волю своему горю. Евгений не боялся женских слез. Он знал, что некоторые, да что там некоторые -- большинство мужчин их не переносят, теряются, не знают, что делать, и от этого либо становятся агрессивными и грубыми, либо сразу идут на попятный и уступают плачущей женщине. С ним такого не происходило. В сущности, он не видел разницы между женщиной плачущей и смеющейся. И в том, и в другом случае это было физиологическое проявление сильных эмоций, а полюс, положительный или отрицательный, значения не имел. Поэтому он молча стоял перед рыдающей девушкой, не испытывая ни малейшего психологического дискомфорта, и терпеливо ждал, когда истерика закончится. Ждать пришлось недолго, за это время успели пройти только четыре поезда. Девушка расцепила сомкнутые за спиной у Парыгина руки и полезла в карман за платком. Евгений уселся рядом с ней, просунул руку ей под локоть. -- А теперь рассказывай, кто посмел тебя обидеть. -- Зачем? -- всхлипнула она, вытирая нос. -- Защищать меня будете? -- Ну, это не обязательно. Ты человек самостоятельный, если надо -- сама себя защитишь. -- Чего же вы хотите? -- Хочу, чтобы ты не плакала и не расстраивалась. Хочу, чтобы ты улыбалась, потому что у тебя милая улыбка и хорошие зубы, а от слез у тебя нос краснеет, и это не очень-то красиво, согласись. -- Откуда вы знаете, какая у меня улыбка? -- А я у тебя несколько раз журналы покупал. Не помнишь? Она отрицательно помотала головой и снова высморкалась. Теперь, после рыданий, она была не просто некрасивой -- почти уродливой, с заплывшими глазами, опухшим лицом и красными пятнами на щеках. -- Так что случилось? Он не пришел? Она кивнула, уткнувшись глазами в пол. -- И ты думаешь, что он уже никогда не придет? Снова кивок, сопровождаемый коротким всхлипыванием. -- И для тебя это трагедия? Ты сильно к нему привязана? Еще один кивок. -- Ну что ж, значит, тебе придется смириться с тем, что любовь не всегда бывает взаимной. Ты взрослый человек, и я никогда не поверю, что эта первая в твоей жизни неразделенная любовь. Ты ведь уже проходила через это, правда? Парыгин нутром чуял неладное. Девушка не вступала в разговор, хотя после истерики женщины обычно успокаивались и с каждой минутой становились все более общительными, начиная с возрастающим гневом обвинять "этого подонка" во всех смертных грехах. А эта, наоборот, с каждой минутой, казалось, все больше уходила в себя, закрывалась в своей раковине. Это Парыгина совсем не устраивало, не для того он мерз черт знает сколько времени на улице и стоял на платформе за колонной, чтобы в результате познакомиться с молчуньей, из которой надо слова клещами тянуть. Такая и не расскажет ничего путного. Надо ее расшевелить, не дать замкнуться окончательно. -- И я через это проходил, поэтому знаю, как тебе сейчас больно. Знаешь, я ведь давно за тобой наблюдаю. Мне часто приходилось бывать в этом районе, и я всегда покупал у тебя газеты или журналы. Только ты меня не замечала, не обращала на меня внимания. Однажды я уже совсем было набрался храбрости и хотел заговорить с тобой, а к тебе подошел такой высокий красавец, подарил тебе цветы, и я понял, что у меня шансов нет. Может быть, тебе это покажется удивительным, но я даже в свои годы иногда бываю робким. Смешно, да? Она не улыбнулась, но голову все-таки повернула. Уже что-то. -- Вы кто? -- спросила она невыразительным голосом. -- Меня зовут Евгений Ильич. А тебя? -- Анна. -- Тебе есть куда поехать ночевать? -- Домой, -- коротко произнесла она. -- А там кто? Родители? Снова кивок. Ну-ка, Парыгин, напрягись, включай смекалку, она опять перестала разговаривать и начала уходить в себя, давай, тормоши ее, сделай так, чтобы она встряхнулась. -- Тогда домой нельзя, -- решительно сказал он. -- По себе знаю, хуже нет, чем в таком состоянии, как у тебя, показываться родителям. Они же всю душу вынут. Близкая подруга есть? -- У меня есть где ночевать. -- Ты пойми, -- горячо заговорил Евгений, -- тебе нельзя сейчас ехать туда, где живут твои знакомые, друзья или родственники. Они замучают тебя вопросами, дурацкими советами и унизительной жалостью, и тебе станет еще тяжелее. Нужно место, где никого нет. Есть такое? Она опять кивнула. -- Тогда поехали, я тебя отвезу. Пойдем, пойдем, -- он встал со скамейки и потянул ее за руку, -- поймаем машину и поедем. Анна послушно поднялась и пошла рядом. Парыгин крепко держал ее под руку, у него было такое впечатление, что она ничего не видит под ногами и может в любой момент споткнуться, особенно на ступеньках. Он вывел ее на улицу, встал у самой кромки тротуара и поднял руку. Машину удалось поймать почти сразу. Евгений буквально втолкнул Анну в салон, потому что она так глубоко ушла в себя, что, похоже, не видела ничего вокруг. -- Куда едем? -- спросил веселый паренек, оборачиваясь назад, к пассажирам. Парыгин сжал локоть девушки, стараясь причинить ей боль, чтобы вернуть к действительности. -- Аня, куда ехать? -- тихонько спросил он. -- А? Да... На Мосфильмовскую. Несмотря на молодость, водитель оказался опытным и осторожным, по скользкой дороге не гнал и правил не нарушал. Несмотря на умеренную скорость, доехали они быстро. Парыгин расплатился и помог Анне выйти из машины. Она молча, не сказав ни слова благодарности, пошла к подъезду, Евгений так же молча шел следом, словно было само собой разумеющимся, что он проводит ее до самой квартиры. Выйдя из лифта, девушка долго искала в кошельке ключ. По тому, как неуверенно и неумело она открывала замок, Парыгин понял, что это чужая квартира и бывать здесь Анне если и приходилось, то нечасто. Вместе с ней он вошел в маленькую тесную прихожую. -- Чья это квартира? Анна, будто не слыша вопроса, сделала шаг и села на табуретку, стоящую рядом с вешалкой. Плечи ее опустились, глаза уткнулись в покрытый дешевым линолеумом пол. -- Аня! Ты меня слышишь? Никакой реакции. Парыгин быстро стянул куртку, прошел на кухню, поискал глазами чайник, налил в него воды и поставил на огонь. Потом заглянул в холодильник. Непохоже, чтобы в квартире кто-то жил. Он снова вернулся в прихожую и опустился на корточки перед безмолвно застывшей девушкой. -- Аня, встряхнись. Надо раздеться и умыть лицо. Сейчас будем пить чай. Ну Аня, девочка, давай, возьми себя в руки. Я понимаю, тебе тяжело, наверное, даже жить не хочется, но это нужно в себе перебороть. Давай, моя хорошая, поднимайся. Он говорил еще какие-то слова, стараясь не умолкать, чтобы звуком своего голоса вернуть ее из той глубины, в которую девушка погрузилась и откуда не хотела выходить в этот мир, наполненный болью и обидой. Наконец Анна подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. -- Чего вы со мной возитесь? Кто я вам? -- Ты -- девушка, с которой я хотел познакомиться. Разве этого не достаточно? -- Уходите, -- глухо сказала она. -- Я хочу остаться одна. -- Вот уж нет, -- Парыгин улыбнулся. -- Нельзя быть неблагодарной. Если бы не я, ты бы до сих пор ревела в метро. А потом поехала бы домой, где родители сейчас доставали бы тебя со страшной силой. Неужели я не заслужил час отдыха и чашку чая? -- Отдыхайте, -- равнодушно бросила она. -- И чаю выпейте. А потом уходите. Такой оборот Евгения не устраивал. Он понял, что эта девчонка нужна ему для осуществления задуманного. Во-первых, у нее есть хаза, на которой можно осесть, потому что возвращаться домой опасно, пока ситуация не прояснилась, а ночевать в одной квартире с Лолитой не хочется, чтобы не осложнять отношения. Во-вторых, ему нужна помощница, чтобы достать деньги для Лолы. Он уже придумал, где их взять, но без посторонней помощи ему не обойтись. Парыгин встал, подхватил девушку под мышки и рывком поднял на ноги. Несмотря на существенную разницу в росте и комплекции, он без труда смог это сделать, тренированные годами мышцы служили ему безотказно. Ловко расстегнув "молнию" на ее куртке, он раздел Анну, снял с нее шапку и обмотанный вокруг шеи теплый шарф. Она не сопротивлялась, но и не помогала ему, просто стояла, как тряпичная кукла, которая упадет, как только ее перестанут поддерживать. Снимать сапоги с нее Евгений не стал и прямо в обуви повел на кухню. Дойдя до ближайшего стула, Анна тут же села и оперлась локтями о стол, обхватив ладонями голову. Казалось, она настолько обессилела, что не может находиться в вертикальном положении. Чайник закипел, Парыгин заварил свежий чай, найдя в шкафчике нераспечатанную упаковку "Липтона", поставил чашки на стол, одну пододвинул поближе к Анне. Она не пошевелилась. Евгений спокойно выпил свой чай, налил себе еще, потом стал одну за другой открывать дверцы кухонных шкафов. Да, пожалуй, совершенно точно, никто не живет здесь. Чай, кофе, коробка с сахаром, бутылка коньяка, баночка клубничного джема -- все неначатое. И больше ничего. Джентльменский набор для скромного чаепития. Внезапно его осенило: -- Ты снимаешь эту квартиру? В ответ только молчаливый кивок. -- Но ты здесь не бываешь, верно? -- Не бываю, -- вяло откликнулась Анна. -- Почему? Зачем тогда снимать, если не пользоваться? Деньги только переводить. Молчание. -- Ты сняла ее, чтобы встречаться с ним, правда? И купила кое-что, чтобы чаю попить. Но вместе вы ни разу здесь не были. Почему, Аня? Он не хотел близости с тобой? Она опять тихо заплакала, так же, как недавно в метро, не меняя позы, не пряча лица, не всхлипывая. Ему все стало ясно. Какой смысл встречаться с девушкой, если избегаешь близости с ней? На дворе-то, почитай, не викторианская эпоха, а самая что ни есть сексуальная революция. Доценко работал с ней, это очевидно. Пока была нужна -- бегал исправно на свидания, а стала не нужна -- бросил. Как сломанную игрушку, от которой все равно никакого толку. Он подошел с Анне, обнял ее, стал тихонько гладить по голове. -- Поплачь, Анечка, поплачь, -- ласково заговорил он. -- Слезы -- это дело хорошее, они душу очищают. -- Зачем вы со мной возитесь? -- дрожащим голосом пробормотала она. -- Чего вы от меня хотите? Уйдите, пожалуйста. -- Куда же мне идти? Метро уже не ходит, а я без машины. Выгоняешь меня ночью на мороз? А я-то думал, ты добрая. Анна внезапно резко вырвалась из его рук и вскочила со стула. Лицо ее исказила такая ярость, что Евгению стало не по себе. -- Ненавижу! -- закричала она. -- Ненавижу вас всех! И его тоже! Убью! Своими руками задушу! Подонок! -- Тихо! -- Парыгин тоже повысил голос. -- А ну-ка перестань орать, весь дом перебудишь. -- И вас ненавижу! Вы все одинаковые!!! Она попыталась оттолкнуть его и выскочить из кухни, но Евгений ловко перехватил ее руки и изо всех сил сжал. Несмотря на существенную разницу в росте, Анна оказалась значительно слабее, хотя ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы ее удержать. Спортсменка, что и говорить. Она яростно вырывалась из его цепких рук и даже пыталась брыкаться, глаза ее сверкали, лицо побледнело, губы превратились в узкую полоску. Через несколько мгновений Парыгин с удивлением ощутил, что ему все труднее удерживать разбушевавшуюся девушку, в ней словно нарастала некая неведомая сила, придавая мускулам крепость, а движениям -- резкость и быстроту. "Идиотизм, -- мелькнуло у него в голове, -- стою среди ночи в чужой кухне и чуть ли не дерусь с незнакомой девицей. Бешеная какая-то! Откуда только силы у нее берутся?" Анна каким-то образом ухитрилась вывернуться и схватила его за волосы. От неожиданной боли Парыгин взвыл и тут псе перестал сдерживаться и напоминать себе, что имеет дело с женщиной. Проведя болевой прием, он быстро уложил Анну на пол, заведя ее руки за спину. Ярость ее утихла так же моментально, как и вспыхнула. Теперь она лежала на полу, уткнувшись лицом в не особенно чистый линолеум, и, похоже, снова собралась плакать. Евгений присел на корточки рядом с ней. -- Ну ты чего? -- спокойно спросил он. -- На людей бросаешься... Аня, прекращай-ка все это. Я понимаю, тебе плохо, но ты должна перетерпеть. У тебя другого выхода нет, понимаешь? Драками и насилием ты ситуацию все равно не поправишь, твой парень тебя бросил, и он не вернется, даже если ты меня в кровь изобьешь. Даже если убьешь совсем. Он не вернется, и с этим тебе придется смириться. Ну, все? Уже можно вставать? Он отпустил ее руки и помог ей подняться. Лицо девушки было попрежнему бледным, но глаза снова потухли и уже не сверкали так яростно, как несколько минут назад. -- Простите, -- сказала она ровным голосом. -- Я не должна была себя так вести. Простите. Я забыла, как вас зовут. --