Евгений Ильич, -- напомнил Парыгин. -- Да... Простите, Евгений Ильич. -- Тебе уже лучше? -- Да. Со мной все в порядке. Голос ее делался все тише и тише, и Евгений понял, что она снова уходит, погружается в свою депрессию. Ну и психика у этой девицы! Надо же, какие резкие перепады... Он обнял ее за плечи и осторожно повел в комнату. Анна шла, не сопротивляясь, и послушно уселась рядом с ним на диван. Парыгин не был специалистом в области психиатрии и плохо представлял себе, как вести себя и что нужно делать с такой нервной особой, поэтому положился на интуицию. А интуиция подсказывала ему, что нужно немедленно уложить Анну в постель. Можно и на пол. Это все равно. Если она умирала по своему черноглазому менту, а тот ни разу этим не воспользовался, то в ней должна быть бездна нерастраченной сексуальности, копившейся, судя по всему, не один день. Только этим можно ее сейчас отвлечь и успокоить. Он позволил себе быть неделикатным, но выбранная им линия оказалась правильной. Анна мгновенно откликнулась на грубую ласку и крепко обняла Евгения, подставляя губы для поцелуя и прижимаясь к нему длинным мускулистым телом. Все дальнейшее произошло просто и обыкновенно, Анна отдавалась умело и с немалым энтузиазмом, что позволило Парыгину не испытывать чувства вины. В нем было достаточно и мужской силы, и изобретательности, чтобы не дать Анне заподозрить притворство и искусственность своего любовного пыла. -- Я действительно тебе нравлюсь? -- спросила Анна, когда все закончилось. -- Действительно, -- промычал он, почти не разжимая губ. -- Какие у тебя могут быть сомнения? -- А когда ты понял, что я тебе нравлюсь? -- Давно еще, я же тебе говорил. -- И тебя не смущает, что ты ниже меня ростом? -- продолжала она допрос. -- Ну тебя же не смущает, что ты выше меня, -- попытался отшутиться Парыгин. -- Давай одеваться, а то замерзнем. Но сбить девушку с толку ему не удалось, она настойчиво продолжала вести разговор таким образом, чтобы вырвать у него если не романтические признания, то хотя бы комплименты. В этом деле он был не мастер, и Парыгину самому казалось, что все его попытки уклониться от объяснений выглядят топорно и невежливо. -- Тебе завтра к которому часу на работу? -- спросил он. -- Я завтра не работаю. У меня выходные -- вторник и суббота. -- Все равно, Анечка, давай разложим диван и ляжем спать. У тебя был тяжелый день, да и у меня, признаться, тоже. -- А что мы будем делать завтра? -- Доживем до завтра -- увидим, -- вздохнул Евгений, поднимаясь с пола и помогая ей встать. x x x Эмоциональная жизнь Анны Лазаревой всегда была трудной. И не просто трудной, а почти болезненной. В ней странным образом уживались, с одной стороны, нежность и сентиментальность, а с другой -- всепоглощающая ненависть к окружающему миру. Пожалуй, ненависти было слишком много, и, может быть, именно поэтому Анна инстинктивно хотела побольше тепла и любви. Отсюда и все ее беды проистекали. До двенадцати лет Аня Лазарева была ничем не примечательной школьницей. Учителя уважали ее старательность, поэтому никогда не ставили ей двойки, но при всем желании оценить ее знания больше чем на тройку не могли. Иногда в дневнике появлялись четверки и даже пятерки по таким интеллектуально необременительным предметам, как рисование, труд, пение или физкультура. Но в целом Аня была твердой троечницей. Когда класс выстраивали по росту, она стояла в шеренге первой, но это еще не было поводом для насмешек, потому что второй по росту мальчик был всего на каких-то полсантиметра ниже. Одним словом, в глаза Аня не бросалась, в классе были и отпетые двоечники, и почти такие же высокие, как она, мальчики. Ну разве что самая некрасивая... В двенадцать лет она вдруг начала расти и уже через год прочно завоевала прозвище Дылда. Жизнь в среде одноклассников стала невыносимой, ее дразнили, над ней грубо и глупо подшучивали, а тут еще прыщи, отнюдь не добавлявшие ей привлекательности. В четырнадцать лет девочки из ее класса уже ходили с золотыми сережками в ушах и с накрашенными глазами, делали модные стрижки и встречались с мальчиками из старших классов, и на их фоне Аня Лазарева выглядела не просто гадким утенком, а чем-то вроде детеныша динозавра, с длинной шеей и некрасивой головой. Тогда же появились и вспышки злобности. Родители, надо отдать им должное, показывали девочку врачам, и врачи объяснили, что рост -- это особенности гормонального обмена, прыщи сами пройдут через год-другой, это чисто подростковое, связанное с периодом полового созревания, а что касается раздражительности и вспышек агрессивности, то лучше всего бороться с этим при помощи спорта. Аню с удовольствием приняли в баскетбольную секцию, тем более что общая физическая подготовка у нее была очень хорошая. Не прошло и полугода, как жизнь ее изменилась. Тренер пришел в школу, к директору, и просил отпустить Лазареву из 8-го "Б" класса на сборы для подготовки к межреспубликанским соревнованиям. -- Аня -- гордость нашей команды, вся надежда только на нее, и, если вы не разрешите ей отсутствовать на занятиях, московская юношеская сборная вряд ли выиграет, -- убеждал он. Разумеется, Аню отпустили, и вся школа была поставлена в известность, что Лазарева -- восходящая звезда советского баскетбола. Девочку моментально перестали дразнить, а ее рост, бывший до той поры постоянным предметом гадких насмешек, превратился в достоинство, которому завидовать впору. Спортивная карьера пошла успешно, прыщи постепенно исчезли, как и обещали врачи, и все было бы ничего, если бы не сложности на любовном фронте. Двух с небольшим лет, прожитых Аней в роли прыщавой дылды, оказалось достаточным для формирования в неустойчивой подростковой психике комплекса неполноценности. Она хотела быть как все, хотела бегать на свидания, носить золотые сережки, делать модные стрижки и целоваться с мальчиками. Но красивая стрижка только подчеркивала уродство ее прыщавого лица, а на свидания ее никто не приглашал. И она люто ненавидела девочек, которым повезло больше, и мальчиков, которые не обращали на нее внимания, а если и обращали, то только для того, чтобы выдать очередную порцию издевательств. Она ненавидела родителей, которые настырно объясняли ей какую-то чушь про красоту души и достоинства ума. Она ненавидела всех людей вообще за то, что они провожали ее сочувственными взглядами. И учителей за то, что они ее не защитили от одноклассников. И глупую природу за то, что сделала ее такой. Короче, Аня ненавидела все и вся. И выходом из этого мира всеобщей ненависти ей виделась любовь. Только любовь. Она должна доказать им всем, что ничем не хуже, что и за ней ухаживают, и ее приглашают на свидания, и ей объясняются в нежных чувствах. Аня бурно реагировала на малейшие знаки внимания со стороны юношей, охотно откликалась на них, проявляла активность... И этим отпугивала. Жизнь постепенно входила в нормальную колею, Аня закончила школу, но в институт поступать и не думала. Куда ей с ее "удовлетворительной" подготовкой. Поскольку статья за тунеядство в те годы еще существовала, а занятия спортом требовали ежедневных тренировок и частых отъездов то на сборы, то на соревнования, для таких случаев существовала практика формального трудоустройства. Человек где-то кем-то числится, но на работу не ходит, а свою зарплату отдает тому, кто трудится за двоих. Аня Лазарева тоже где-то числилась, посвятив всю себя баскетболу. Как и многие молодые, она не думала о завтрашнем дне, полагая, что всегда будет юной и сильной и всегда будет выходить на площадку. Однако и родители, и тренеры постоянно долбили ей голову разговорами о высшем образовании. Сначала она отмахивалась, но со временем, присмотревшись к другим спортсменам и к жизни вообще, поняла, что они правы. Дорога была проторенной: институт физкультуры параллельно с занятиями спортом, потом, после завершения выступлений, тренерство. Так поступали очень многие. Учеба в институте давалась легко, Анна даже удивлялась этому, помня свои постоянные школьные тройки. К четвертому курсу она уже играла в сборной страны, и будущее казалось ей понятным и предопределенным. Кто же мог предположить, что перемены в политике и экономике приведут к постепенному умиранию спорта... Все стало дорого, и за все надо было платить: за аренду зала для тренировок, за аренду спортбазы для сборов, а уж сколько стоили билеты на поезд или самолет, чтобы вывезти куда-то команду, лучше и не говорить. Вместе с количеством спортивных секций стремительно падало и количество требующихся тренеров. Так и вышло, что, получив диплом о высшем образовании и став слишком "старой" для выступлений в составе сборной, Аня Лазарева в двадцать семь лет оказалась никому не нужна. Ни спорту, ни какому-либо другому виду деятельности, ибо ничего не умела, кроме как играть в баскетбол. Она почувствовала себя обманутой. С пятнадцати лет все свое время и силы она отдавала баскетболу, она и не жила, по большому счету, а только функционировала как бегающий, прыгающий и забрасывающий мячи механизм. Двенадцать лет выброшены псу под хвост. Ни семьи, ни ребенка, ни профессии, ни денег -- ничего. За плечами только спортивные награды, любовные разочарования и несколько абортов. А дальше что? Первая депрессия была длительной и тяжелой, Анна пыталась отравиться, но родители раньше времени вернулись домой с дачи и успели вызвать "скорую". Испугавшись психиатрического лечения, которое неминуемо следует за попытками покончить с собой, она все отрицала, уверяла врачей в своем неизменном жизнелюбии, благодарила их за спасение и отчаянно лгала насчет того, зачем приняла такое количество таблеток. Шел девяносто четвертый год, настроение всеобщего безразличия к чужой беде охватило к тому времени и систему бесплатного здравоохранения, тем более и лекарств не хватало, и корпуса больничные давно находились в аварийном состоянии, так что класть новых больных было некуда, короче, Анну отпустили с миром и без всякого лечения. Спустя несколько месяцев депрессия повторилась, и снова была попытка суицида, и снова неудачная. На этот раз спасло Анну не возвращение родителей, а недобросовестность человека, у которого она покупала таблетки. Во флаконе было пятьдесят таблеток, но только восемь из них соответствовали этикетке, а остальные были, как говорится, "из другой оперы", к тому же с давно прошедшим сроком годности. И снова обошлось без официальной медицины, правда, перепуганные родители все-таки пригласили домой частнопрактикующего психиатра, который ничего толкового не сказал, кроме сакраментального: "Ей нужно чем-нибудь заняться. Хоть работой, хоть семьей". После его ухода Анна, придя в бешенство, била посуду, хлопала дверьми и орала на родителей как резаная, запрещая им соваться в свою жизнь. -- Хватит и того, что вы в пятнадцать лет запихнули меня в этот кретинский баскетбол! -- кричала она, сверкая глазами. -- Лучше бы сделали мне пластическую операцию, морду мне поправили, тогда я бы уже давно была замужем и жила как все! Лучше бы наняли мне репетиторов, чтобы я поступила в человеческий институт, тогда у меня хотя бы профессия была в руках! А вы сунули меня в спорт, сбагрили с рук и обрадовались, да еще и институт присоветовали, который никому сегодня не нужен! Искалечили мне всю жизнь, а теперь пытаетесь в психушку отправить? Не выйдет!!! Приступ ярости утих, а через несколько дней Анна через знакомых устроилась в фирму "Метропресс", торгующую газетами и журналами. Это действительно ее отвлекло, и снова все мысли ее повернулись к ожиданию прекрасного принца. Семья ее не бедствовала, а дополнительный заработок дал ей возможность тщательно ухаживать за собой, посещая косметический салон, чтобы всегда выглядеть пусть не обворожительной, но хотя бы холеной. Периодически в ее жизни появлялись какие-то мужчины, но манера вцепляться в них и повисать на шее, вымогать признания и делать подарки приводила к одному и тому же: кавалеры быстро сбегали. Женщина, которая по сути своей могла бы быть и превосходной женой, и страстной и преданной любовницей, отталкивала их своей привязчивостью и назойливостью, внушая самый настоящий ужас. И каждый раз Анна приходила в отчаяние, рыдала, впадала то в бешенство, то в апатию, хотела убить неверною возлюбленного или покончить с собой. Потом успокаивалась и терпеливо ждала следующего случая, так и не поняв, в чем же корень всех ее неудач. Ей и в голову не приходило, что все зло в ней самой и нужно менять привычную манеру поведения с мужчинами. Внезапное появление в ее жизни красивого журналиста по имени Михаил было так похоже на придуманную ею же сказку про прекрасного принца! Высокий, модно и дорого одетый, разбирающийся в литературе, дарящий цветы -- все это походило на ставший явью кинофильм, который Анна мысленно смотрела сотни раз. Потому и исчезновение поклонника было воспринято ею как мировая катастрофа. Ведь сон уже начал сбываться... А вот странный мужчина по имени Евгений Ильич никакой сказкой предусмотрен не был. Сколько бы ни мечтала Анна Лазарева о счастливой любви, никогда в этих мечтах даже не мелькал среднего роста немолодой мужчина, который в буквальном смысле подберет ее, рыдающую и опухшую от слез, в вечернем метро. И может быть, именно эта "непредусмотренность", "невымечтанность" нового знакомого позволила Анне быть с ним естественной хотя бы в первые часы, не вешаться ему на шею, а настойчиво просить уйти. Однако же на близость с ним она пошла охотно, вероятно, в силу как раз тех причин, о которых так прозорливо догадался Парыгин. И, проснувшись утром в незнакомой квартире рядом с Евгением, Анна почувствовала, что боль от утраты прекрасного принца уже не так сильна, как вчера вечером. Она не строила напрасных иллюзий и не пыталась убедить себя в том, что Михаил был чем-то занят и потому не смог прийти. Нет, все было очевидно с самого начала, когда он только стал делать вид, что не понимает намеков Анны на имеющуюся квартиру, где можно побыть вдвоем. Дура она, дура! Да если бы он хотел ее, он бы уложил ее в постель в первый же день, когда привел к себе домой. А она, идиотка, на второй же день помчалась договариваться насчет квартиры, деньги вперед за месяц заплатила, каждый вечер ждала, что вотвот... И то, что он вчера не пришел, не нужно пытаться объяснить занятостью. Все ясно. Все к тому и шло. Она ему не нужна. А она-то размечталась! Вот так всегда у нее выходит: сначала напридумывает себе всякой романтической чепухи, а потом бьется в истерике. Откинув одеяло, Анна осторожно вылезла из постели и юркнула в ванную. Быстро приняла душ, но, когда потянулась за полотенцем, горло снова предательски сжалось. Это полотенце, совершенно новое, специально купленное, она тоже принесла сюда вместе с нехитрыми покупками к чаю, в надежде на свидание с Михаилом. Ну можно ли быть такой... А теперь вместо Михаила в постели лежит какой-то странный дядька, совершенно не похожий на романтического героя. Да еще и ниже ее ростом на целую голову. И почему в ее жизни все так по-дурацки складывается? Опустив плечи и вяло передвигая ноги, она вышла из ванной, вернулась в комнату и присела на край постели. Натягивать джинсы и джемпер на только что вымытое и еще влажное после душа тело не хотелось, а халата здесь не было. Через несколько минут Анна стала замерзать. Евгений лежал неподвижно и ровно дышал, видно крепко спал, ей было жаль будить его, но и ложиться обратно под одеяло не хотелось. Она потянулась за майкой и колготками, и в этот момент Евгений открыл глаза. -- Тебе нужно уходить? -- спросил он совсем не сонным голосом. -- Нет, но я уже проснулась, а валяться не люблю. Ты поспи еще, если хочешь. -- А ты что будешь делать? -- Схожу в магазин, здесь неподалеку, куплю что-нибудь на завтрак. -- Пойдем вместе, -- решительно сказал он, откидывая одеяло. Вчера, когда они занимались любовью, в комнате было темно, и только теперь, при дневном свете, Анна сумела рассмотреть тело своего случайного партнера. А он совсем не плох, этот дядька. Фигура просто потрясающая, ему ведь лет пятьдесят, наверное, волосы на груди уже седеют, а лишнего жира -- ни грамма, сплошные мускулы. Ноги длинные и сухие, узкие бедра, широкие плечи. Ну надо же! А в одежде-то выглядит как... Она не смогла мысленно подобрать подходящего слова. Ну, короче, обыкновенно выглядит, как многие мужики в пятьдесят, у которых от сидячего образа жизни мышцы обвисают, и брюшко появляется, и ноги делаются дряблыми. У нее появилось непреодолимое желание найти в этом мужчине такие достоинства, которые оправдали бы ее вчерашний порыв и заодно принизили бы неверного возлюбленного. Михаил, наверное, маменькин сынок, капризный, избалованный, изнеженный, и спортом никогда не занимался. Небось стыдно перед девушками раздеваться, мускулов нет, ноги кривые. А может быть, он вообще импотент? Потому и близости не хотел. Конечно, он просто-напросто обыкновенный импотент, оттого и не женат до сих пор. Или даже гомик... Не зря же женскими любовными романами зачитывается. А Евгений как партнер очень даже хорош, и сильный, и умелый, и без комплексов. Она так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как Евгений оделся и умылся. -- Ты что, Аня? Ты же собиралась одеваться. -- Ах, да, -- спохватилась она и стала торопливо натягивать джинсы. Они дошли до ближайшего магазина и купили продукты. Платил за все Евгений, и по его выбору и количеству покупок Анна поняла, что он не собирается ограничиваться одним лишь завтраком. -- Ты умеешь готовить чахохбили? -- спросил Евгений. -- Умею. -- Тогда будем покупать курицу. Где-то я видел бабульку с кинзой и рейханом. Не помнишь? -- В соседнем ряду, -- радостно откликнулась Анна. -- Вон она, в синей шапочке. Господи, он хочет пожить в этой квартире вместе с ней! Он хочет, чтобы она готовила ему обеды! Он первый в ее жизни мужчина, который не считает, что проведенная вместе ночь -- это еще не повод для знакомства. Может быть, зря она всегда смотрела только на молодых мужиков? Может быть, прекрасный принц бывает и таким? А кто сказал, что принцы бывают только молодыми? Настроение у нее поднялось, от недавней депрессии не осталось и следа, напротив, Анна пришла в радостно-возбужденное состояние. И внезапно вспомнила, что, в сущности, совсем ничего не знает о человеке, которому собирается сегодня готовить чахохбили из кур. -- Женя, а ты кто? -- спросила она, отходя от прилавка с зеленью, где они только что придирчиво выбирали рейхан, кинзу и петрушку. -- Я -- Женя, -- улыбнулся Парыгин. -- Евгений Ильич. Ты уже забыла? -- Я имею в виду, чем ты занимаешься. -- Придется тебя огорчить. Я обыкновенный инженер на обыкновенном автозаводе. Не миллионер, не банкир и не звезда экрана. -- А почему ты не на работе сегодня? -- У меня больничный. Грипп. -- Непохоже, -- усмехнулась Анна. -- Судя по вчерашнему, ты абсолютно здоров, молодые могут позавидовать твоему здоровью. -- Да? -- Он снова улыбнулся и ласково дотронулся до ее руки. -- Спасибо, Анечка, я ценю твой комплимент. Мне приятно, что я тебя не разочаровал. А что касается гриппа, то ты отчасти права. Я действительно сказал врачу, что пока еще плохо себя чувствую, и продлил больничный, потому что у меня есть проблемы, для решения которых мне нужно свободное время. Более того, я даже подумываю о том, чтобы оформить кратковременный отпуск за свой счет. Он решил брать быка за рога. Тянуть нельзя, время идет, а денег для Лолиты все нет. Ему нужна помощница, и эта чудаковатая девица с неустойчивой психикой, конечно, не лучший вариант, но хоть что-то. Тем паче она вся в переживаниях по поводу Доценко и, вполне возможно, охотно согласится помогать Парыгину хотя бы для того, чтобы отвлечься и не чувствовать себя брошенной. -- Какие у тебя проблемы? -- Семейные. -- С женой? -- Нет. Я холостяк. Проблемы с вдовой моего брата. Я должен ей помочь достать деньги, много денег. Видишь ли, мой брат умер, оставив большие долги, и несчастную женщину теперь одолевают кредиторы. Они угрожают ей и ее ребенку, а мальчику всего семь лет. Я должен о них позаботиться, понимаешь? -- Понимаю, -- кивнула Анна. Они купили хлеб и отправились домой. Предусмотрительный Парыгин позаботился и о "витаминах" -- кураге, изюме, орехах, маслинах. Если ему удастся найти правильную ноту в общении с Анной, то квартира на Мосфильмовской станет на ближайшие дни его прибежищем, стало быть, надо обустраиваться в ней как следует. Они долго, не спеша завтракали, потом занимались любовью. Парыгин отвел себе этот день для того, чтобы окончательно определиться с дальнейшими шагами, а заодно постараться приручить Аню. В его жизни было много женщин, и разбираться в них он научился неплохо. Во всяком случае, к середине дня, к обеду, он уже понял, что для Анны главное -- брак или хотя бы его подобие в виде постоянных отношений с мужчиной, пусть даже женатым на другой женщине. Поэтому, окончив поедание приготовленного к обеду чахохбили, он задумчиво сказал: -- Вот ведь чудеса какие на свете бывают. Всю жизнь искал такую женщину, как ты, а нашел случайно в метро, да к тому же оказалось, что она любит другого. Почему ж мне так не везет, а? Удар был продуманным, поэтому безошибочно попал в цель. Анна залилась краской и опустила глаза. -- С чего ты решил, что я люблю другого? Глупости это. -- А вчера? -- лукаво спросил Парыгин. -- Так то было вчера. -- Выходит, ты еще и ветреница? -- Что ты... Просто увлеклась. Знаешь, как это бывает? Разум помутился временно. Ты гораздо лучше. -- Лучше чем что? -- Чем кто. Ты лучше его. Она за все время ни разу не назвала Михаила по имени, и Парыгину приходилось тщательно следить за своей речью, чтобы случайно не проговориться и не дать понять, что ему известно не только имя, но и отчество, и даже фамилия капитана Доценко. -- Кстати, чем этот "он" занимается? -- Журналист. -- Да? -- хмыкнул Парыгин. -- Модная профессия. Это уже лучше. Стало быть, она не знает, что Доценко работает в милиции. Теперь уже совершенно очевидно, что он не роман с ней крутил, а выполнял задание. Интересное кино! Что же, он в чем-то подозревал эту дылдочку? В чем она может быть замешана? Или ни в чем, а просто капитан ее связи "прокачивал"? Это, конечно, как говорится, "не есть гуд", потому что настырный капитан может в любой момент появиться рядом с девицей, а значит, и рядом с Парыгиным. Но опыт подсказывает, что это вряд ли произойдет. Если девочка еще нужна капитану, не стал бы он так резко исчезать и настраивать ее против себя. -- Ты бы позвонила ему все-таки, -- заботливо сказал он. -- Может, зря ты вчера так убивалась. Просто у него действительно случилось что-то непредвиденное. -- Я не знаю его телефона. -- Интересное дело! Что же это у вас за отношения были? -- Такие вот... -- Анна помолчала. -- Дурацкие отношения. Мы и познакомились-то совсем недавно, дней десять назад. Он мой телефон взял, а свой не оставил. Да и не нужно было, он же каждый вечер приходил ко мне на "Профсоюзную". -- А в выходные, когда ты не работала? -- Звонил днем, и мы договаривались о месте встречи. Да ладно, Женя, не надо больше о нем, хорошо? Все прошло и забыто. Мне нужно было раньше догадаться, что у нас с ним ничего не получится. -- А со мной? -- А с тобой получится. Ты совсем другой. -- И замуж за меня пойдешь? Анна долго смотрела на него, не произнося ни слова, и Парыгин вдруг увидел, какие у нее огромные желто-зеленые глаза. И ресницы длиннющие. И вообще она совсем не уродина, вот только нос подкачал, слишком длинный. -- Пойду, если позовешь, -- наконец сказала она. -- Уже позвал. -- Почему? Ты же меня совсем не знаешь. -- А мне и не нужно тебя знать. Вполне достаточно понимать, что мне хорошо сидеть с тобой на кухне и разговаривать. И готовишь ты просто замечательно. И в постели ты великолепна. Только не жди от меня слов любви, я уже немолод, чтобы этому учиться, так что не обижайся, ладно? Я буду хорошим мужем, честное слово. Ты согласна? -- Да. Если ты не передумаешь. На мгновение он забыл, что играет. Черт возьми, а не жениться ли ему и в самом деле на этой девице? Не помирать же бобылем. Конечно, психопатка она, такие его никогда не привлекали, не говоря уж о внешности, но ведь и закон есть, согласно которому любят одних, а женятся совсем на других. И не потому, что жизнь несправедливо устроена, а потому что так правильно. Именно так. И потом, может быть, она психованная такая как раз из-за того, что замуж не может выйти. А станет законной женой -- и все пройдет, как рукой снимет. Родит ему девочку, маленькую, пухленькую, ручки-ножки в перевязочках... -- Я не передумаю, -- очень серьезно сказал Парыгин. -- Только сначала мне нужно решить вопрос с деньгами для вдовы брата. Как только я с этим разберусь, мы подадим заявление. -- Я могу тебе чем-нибудь помочь? -- спросила Анна. -- Можешь. С твоей помощью я сделаю это намного быстрее. Чем быстрее раздобудем деньги, тем быстрее пойдем в загс. Годится? Она кивнула, взяла Евгения за руку и прижалась щекой к его ладони. -- Я все сделаю, Женя. Даже если ради этих денег нужно будет когонибудь убить. -- Ну, до этого не дойдет, -- улыбнулся он. А про себя подумал: "Будем надеяться, что не дойдет". Глава 11 Морозы внезапно сменились теплом и слякотью, впрочем, за последние несколько лет подобные зимние капризы погоды уже стали привычными. Настя Каменская в последний раз носила зимой сапоги из натуральной кожи лет шесть назад, после чего пришла к выводу, что это непростительное роскошество, ибо хождение по щиколотку в подтаявшем от соли грязном снегу уродует обувь быстрее, чем в первый раз сносится набойка. С тех пор она перешла на дешевые сапоги из кожзаменителя, которые растрескивались на морозе, но зато их было не жалко, когда наступали слякотные дни. Сегодня утром, идя на работу, она в очередной раз бросила тоскливый взгляд на стоящую возле дома машину мужа. Насте так и не удалось выкроить время, чтобы отогнать ее в Жуковский и поставить в гараж Лешиных родителей. Сама поездка заняла бы полдня, да еще пришлось бы отбыть положенное в гостях у свекрови, ибо уклоняться было невежливо, они и без того нечасто видятся. Машина, конечно, оборудована сигнализацией, но толку-то от нее... Если недавно рабочий день начался с неприятностей для Короткова, то сегодня, похоже, подошла Настина очередь. -- Капитан Доценко, поделитесь с товарищами, где и с кем вы провели вчерашний вечер, -- заявил Мельник во время утреннего совещания. -- Не понял, товарищ полковник, -- недоуменно откликнулся Михаил. -- Ко мне есть претензии? -- Есть, и серьезные. Вы должны заниматься разработкой Лазаревой, а вы вместо этот провели вечер здесь, на Петровке. И участвовали в коллективной пьянке. Вчера был день рождения у Игоря Лесникова. Но, во-первых, традицию отмечать дни рождения с коллегами по работе никто никогда не отменял, даже во времена борьбы с алкоголизмом. А во-вторых, такие отмечания, во всяком случае в их отделе, не носили характера коллективной пьянки, скорее напоминали дружеские посиделки, хотя, конечно же, не без спиртного, никто и не отпирается. Настя поняла, что пора принимать удар на себя. Ведь это она вчера после разговора с профессором Самойловым разрешила Мише не ехать на свидание с изрядно надоевшей ему баскетболисткой. -- Владимир Борисович, -- сказала она, вставая, -- это была моя инициатива. Я считаю, что в работе с Лазаревой можно сделать перерыв. -- Вы считаете? Мельник вздернул брови, и при этом на лице его было написано такое изумление, словно Насте ни по долгу службы, ни по закону природы не полагалось думать и иметь собственное мнение. -- И на каком же, позвольте спросить, основании вы смеете считать, что можно упускать из виду убийцу, который задушил семь человек? Вам не терпится получить восьмой труп? Или ваша фамилия -- Мельник, и вы полагаете, что можете самостоятельно принимать решения и давать указания младшим по званию? Объяснитесь же, Анастасия Павловна. -- Я вчера закончила детальный анализ данных о всех семерых потерпевших и собиралась сегодня доложить вам результат. У меня есть все основания полагать, что эти эпизоды между собой, может быть, и связаны, но не личностью преступника. За всем этим стоит какой-то другой механизм, но вовсе не помрачение рассудка у одного человека, маньяка. -- Это чушь! -- отрезал Мельник. -- И вы сами не можете не понимать, что это полная чушь. Вы просто хотите выгородить Доценко. Немедленно возобновляйте работу с Лазаревой. Немедленно! Не хватает только, чтобы мы ее упустили. Пока каждый вечер рядом с ней находится Доценко, мы, по крайней мере, можем быть спокойны и целенаправленно искать доказательства ее вины. Если же она снова кого-нибудь убьет, вина будет лежать на нас с вами. А конкретно -- на Каменской и Доценко. Полагаю, мне не нужно вам объяснять, что в этом случае вы должны будете положить мне на стол рапорта о переводе в другую службу, где от вашей самонадеянности и непрофессионализма будет меньше вреда. -- Владимир Борисович, это непроизводительная трата сил и времени, -- упрямо возразила Настя. -- По делу о душителе мы увлеклись однойединственной версией просто потому, что первоначальный сбор информации дал возможность подозревать Лазареву, и забыли о проработке других вариантов. Между тем улик в отношении Лазаревой не так-то много, чтобы можно было переключаться полностью только на нее. Я настаиваю на том, что нужно проверять и другие версии. -- Вы настаиваете? -- зло переспросил Мельник. -- Настаивать вы будете у себя на кухне, обсуждая с мужем меню па обед. А здесь будьте любезны исполнять мои указания. С Лазаревой глаз не спускать. Не пропускать ни одного вечера. Если нужно, подключим других сотрудников, но эта баскетболистка для нас -- объект внимания номер один. Вам ясно? Настя молча кивнула и села на место. Что ж, все верно. Мельник -- это не Гордеев, к этому надо привыкнуть. Она сама виновата, позволила себе расслабиться и действовать так, как привыкла при прежнем начальнике. И Мишку подставила. Балда! Если не можешь изменить ситуацию -- измени отношение к ней. Этот принцип всегда ее выручал. Но права ли она, полагая, что должна менять отношение, потому что не может изменить ситуацию? Может быть, как раз на ситуацию-то она и в состоянии повлиять? Каким образом? Самым простым. Уйти от Мельника. Не нужно приноравливаться к начальнику, с которым не можешь сработаться, если есть возможность получить другого начальника. Того же Заточного, например... До самого конца совещания Настя так и не вникла в суть обсуждаемых вопросов, погрузившись в обдумывание внезапно появившейся идеи. С самого начала, как только стало известно, что Гордеев уходит на повышение, она мыслила в одном направлении: как ей работать под руководством нового шефа. И с первого же дня, когда появился Барин-Мельник, она внимательно следила за его словами и поступками, пытаясь понять его логику и требования, стараясь приспособиться к его стилю работы и образу мыслей. Ей и в голову не приходило, что можно рассматривать вопрос в совершенна другой плоскости. Да, Мельник ей не нравился, но она искала оправдания его действиям и зачастую находила их. И даже выгораживала нового начальника перед коллегами, перед тем же Юрой Коротковым. И зачем все это? Зачем тратить душевные силы на Барина, когда можно просто уйти. И работать с человеком, который тебя понимает и тебе доверяет. Миша Доценко стоял перед Настей совершенно растерянный и уже битых десять минут пытался извиниться. Хотя извиняться ему было не в чем. -- Если б я только предполагал, что он так отреагирует, я бы постарался вчера не попадаться ему на глаза. Но кто же знал! Анастасия Павловна... -- Перестаньте, Миша, -- морщилась Настя, которая, в свою очередь, тоже чувствовала себя виноватой. -- Мы оба промахнулись, недооценили Мельника. Не берите в голову. -- Значит, мне сегодня опять?.. -- Зачем? -- Настя вскинула на него глаза и улыбнулась. -- И не думайте даже. Ну подумаешь, наорал начальник, ткнул мордой в грязь, в последний раз в жизни, что ли? Мы же с вами решили, что Лазарева тут ни при чем. -- А он? -- А он пусть считает, как ему удобнее. Подлаживаться под него я не буду. Но и нарываться не стоит. Просто не мелькайте здесь по вечерам, вот и все. И добросовестно докладывайте ему про ваши с Анной трогательные прогулки под луной. Конечно, есть риск попасться на лжи, поэтому страхуйтесь, проверяйте ее время от времени, но ни в коем случае не тратьте на нее столько сил. Это не она. -- Вы уверены? -- с тревогой спросил Доценко. -- Нет. Или да. Не знаю, Миша, у меня нет твердого ответа. Но в любом случае нужно проделать массу работы, на которую просто не останется времени, если мы зависнем на Лазаревой. Надо вплотную заняться Нурбагандовым и постараться увязать всю полученную информацию с делом об убийстве Вавилова из банка "Русская тройка". Вот вам телефон сотрудника из регионального управления, который занимается Вавиловым, я с ним уже договорилась, он поделится с вами тем, что успел накопать. Поезжайте и перестаньте переживать из-за Мельника. Оставшись одна, Настя почувствовала себя неуютно. За многие годы работы на Петровке она привыкла ощущать себя здесь как дома, а сегодня ей захотелось уйти, чтобы лишний раз не попадаться на глаза Барину. Никогда Виктор Алексеевич Гордеев не был для нее "источником повышенной опасности", никогда она не избегала его и не боялась. А тут... Нет, пожалуй, пришедшая во время совещания мысль была все-таки правильной, надо уходить. И чем скорее, тем лучше. Текущих дел было по обыкновению много, но Настя трусливо выбрала те из них, которые требовали выезда хоть куда-нибудь, главное -- за пределы здания на Петровке. Она успела пройти метров двести в сторону метро, когда рядом затормозил давно не мытый автомобильчик Короткова. -- Куда направляешься? -- Куда глаза глядят, -- в сердцах не сдержалась Настя. -- Сбегаешь от Барина? -- Угу. А ты сам куда? -- Садись, расскажу. Настя забралась в салон, машина тронулась. -- Аська, я знаю, что мои эмоции вызывают у тебя справедливое негодование, поэтому морально готов к тому, что ты начнешь меня ругать, -- начал Юрий. -- Хорошее начало, -- кивнула она. -- Главное -- самокритичное. Продолжай, солнце мое. -- Я не выношу, когда меня унижают, тем более публично. Но еще больше не выношу, когда унижают моих друзей. В данном случае -- тебя и Мишаню. -- Понятно, -- вздохнула Настя, -- ты горишь жаждой мщения. И на чем ты собрался подцепить нашего Барина? На бабе или коллективной пьянке? -- Еще не знаю, надо посмотреть. Она повернулась к Короткову и внимательно посмотрела на его сосредоточенное лицо. -- Ты шутишь, я надеюсь? -- Ни в одном глазу. Я серьезен, как жених перед венчанием. -- Да перестань, Юрик. Ну что за бред, ей-богу, сводить счеты с начальником, да еще таким дурацким способом. Даже думать забудь про это, слышишь? -- Слышу. А вот ты, если такая умная, скажи-ка мне, почему Баглюк оказался пьяным за рулем. Настя задумалась. А ведь Юрка прав. В тот день они уходили с работы почти в девять вечера, и Мельник еще был на месте. По крайней мере в начале восьмого он освободил их от ежедневного доклада, потому что занимался Баглюком. Стало быть, в районе половины восьмого Валентин Баглюк еще был трезв и находился на Петровке. Авария, в которой он погиб, произошла, если верить сводке, в двадцать три десять. Во сколько он ушел от Мельника и куда направился, где успел за какие-то три часа напиться до поросячьего визга? И только ли в этом дело?.. -- Юр, а почему так вышло, что как только появляется возможность получения информации о чем-то, связанном с Мамонтовым, так моментально источник этой информации погибает? -- Во! -- Коротков назидательно поднял палец. -- А я тебе о чем толкую? Мамонтов собирался мне что-то рассказать и был убит. Баглюк вступил в контакт с уголовным розыском и тут же очень удачно разбился. Конечно, он не был трезвенником, это любой подтвердит, но очень уж вовремя напился в последний раз. Вот я и хочу подъехать к ребятам в отделение, поспрашивать их о техническом состоянии машины журналиста. А заодно и посмотреть вещи, изъятые на месте аварии. Бумаги, записи и все такое. -- Ты полагаешь, что после разговора с Мельником он к кому-то поехал, много пил и делился впечатлениями о фальшивых пленках, а в это время кто-то поработал с его машиной? -- Ага, мать, примерно так я и полагаю. Я хочу доказать горячо любимому начальнику Барину, что он тоже не Бог весть какой профессионал, если не предусмотрел такой возможности. Понимая, как опасно то, что произошло, он должен был лично доставить Баглюка домой и убедиться в том, что нашему писаке ничего не грозит. Более того, если бы он был хорошим опером, он бы легко сложил в уме два и два, то есть привычку журналиста напиваться до потери самоконтроля и явную расстроенность и нервозность, и в этой ситуации Мельник должен был предвидеть, что Баглюк обязательно напьется, причем не доехав до дому, а дорога скользкая. Ты вспомни, чему нас всегда учили: обращайте внимание на то, в каком состоянии от вас выходит человек, и умейте протезировать его ближайшие поступки, умейте просчитывать, куда и с каким настроением он направится после разговора с вами. Ведь так? -- Так, -- согласилась Настя. -- В этой науке была и вторая ступень: умейте построить разговор так, чтобы после него человек пошел туда, куда вам нужно, и сделал то, что вы от него хотите. -- Ну вот, а Мельник что же ушами хлопал? Видел, что мужик сам не свой от страха и огорчения, знал, что мужик лот склонен принимать на грудь в немереных количествах и не умеет вовремя остановиться, понимал, что тот за рулем, а на дорогах гололедица, и все равно выпустил его одного. Так что не надо рассказывать мне, что во всем отделе я один дурак. -- Успокойся ты, -- примирительно сказала Настя, -- никто тебя дураком не считает. Юрик, спорить с оппонентом, используя аргумент "сам дурак", это дурной тон. Я прошу тебя, уймись. Она помолчала, закуривая, потом задумчиво добавила: -- В нашей сыщицкой науке есть и третья ступень. Если ты подозреваешь, что человек в разговоре с тобой врет, подумай, кому он после этого расскажет правду. Если наш дружок Баглюк действительно распереживался донельзя в кабинете у Мельника, а потом помчался к кому-то пить водку, то этому "кому-то" он наверняка в подробностях пересказал все, что произошло в течение дня и выбило его из колеи. -- Вот-вот, -- подхватил Коротков. -- И мы должны найти этого человека. Во-первых, мы таким образом узнаем, не расходится ли то, что он рассказал Мельнику, с тем, что