ведь речь идет всего о трех месяцах. Как тебе такая идея? -- Да ты что, папа, какой из меня ученый? -- Вот между прочим ученый-то из тебя как раз хороший получится. У тебя голова прекрасная, аналитический склад мышления, усидчивость огромная. Напишешь диссертацию, защитишься, будешь преподавать. -- Это все замечательно, но... -- Что -- но? Какое у тебя опять "но"? -- Я не выдержу до осени. Я хочу уйти сейчас. Прямо сейчас. -- Да-а, -- протянул отчим, -- допек тебя Мельник. А мне он показался вполне нормальным мужиком. Чего ты с ним не поделила? -- Границу мы с ним не поделили. Границу между его самолюбием и начальственным самомнением и моим стилем работы. Я всегда сомневаюсь, меня так Колобок приучил, я никогда не цепляюсь за версию, даже если она мне ужасно нравится, когда вижу, что она слабая или неправильная. Понимаешь, папа, я, конечно, отношусь к своей работе как к творчеству, и мне бывает жалко и обидно отказываться от того, до чего я с таким трудом додумалась, но все равно отказываюсь я легко, даже если на проверку этой версии я убила кучу времени и сил. Потому что в конечном итоге дело в раскрытии преступления и поимке преступника, а не в моих амбициях и не в моем творчестве. Я не стыжусь и не стесняюсь признаваться, что ошиблась. А Мельник -- это начальник, который всегда прав по определению. -- Тяжелый случай. Тогда ты права, надо уходить. Я подумаю, как тебе помочь, поговорю со знакомыми. -- Папа, не надо мне помогать, я тебя прошу. Мне важно услышать твое мнение. А остальное я сама как-нибудь устрою. -- Ну что ж, мое мнение ты услышала. Не можешь работать с Мельником -- уходи, не насилуй себя и не ломай. Еще вопросы есть? -- Больше нет, -- улыбнулась Настя. -- Тогда пойдем. Ты на часы все посматриваешь. Торопишься? -- Немного. Мне еще добираться до дома часа полтора. -- Ладно уж, поезжай. Только не забудь продукты, мама тебе там наготовила на неделю вперед. Когда они вернулись в квартиру, кухня уже была свободна. Леонид Петрович достал большую сумку и стал помогать Насте складывать в нее пакеты, банки и кастрюльки, заботливо приготовленные Надеждой Ростиславовной. -- А это что? -- спросила Настя, беря в руки непрозрачный тяжелый сверток. -- Это рыба. Она сырая, но уже почищенная и разделанная, ее только надо обвалять в муке и пожарить. Справишься? Настя с сомнением посмотрела на сверток. -- Не уверена, но попробую. Вообще-то у меня растительного масла нет, кончилось. Может, я не буду рыбу брать? Давай я вам ее оставлю. -- Еще чего. Погоди-ка, у нас, кажется, много масла, сейчас я маму позову, она тебе его выдаст. Через минуту в кухню влетела Надежда Ростиславовна и с ходу набросилась на дочь. -- Почему ты не хочешь брать рыбу? Что у тебя за жуткая привычка жевать бутерброды! Надо обязательно есть горячее. -- Мамуля, я не умею ее правильно готовить, и масла у меня нет. А когда я сумею дойти до магазина -- неизвестно. Жалко же продукт переводить. -- Тут и уметь нечего. Кладешь на сковороду и жаришь. А масла я тебе сейчас отолью в бутылку. Она достала из шкафчика большую жестяную емкость с оливковым маслом, пустую бутылку из-под коньяка и воронку. -- Вот и все, -- удовлетворенно констатировала мать, аккуратно пристраивая бутылку в сумку между пакетами и банками. -- Ты уже уходишь? -- Да, побегу. Пока доеду, уже совсем поздно будет. Ничего, если я смоюсь потихоньку, не прощаясь с гостями? -- Иди уж, -- улыбнулась мать. -- У тебя усталый вид, отдохни как следует. Сумка была тяжелой, и Настя с трудом дотащила ее до дома. "Сейчас выложу продукты в холодильник -- и спать, -- подумала она, снимая куртку и потирая ноющую поясницу. -- Прошлую ночь совсем не спала, глаза уже закрываются, до подушки бы донести голову". Расставив кастрюльки и банки в холодильнике, она вытащила из сумки бутылку с оливковым маслом. Руки вмиг ослабели, колени задрожали. Обыкновенная бутылка из-под коньяка. И этикетка обыкновенная. Только светлые части на рисунке заштрихованы карандашом. Осторожно поставив бутылку на стол, словно она могла развалиться от малейшего прикосновения, Настя сделала три глубоких вздоха, чтобы унять сердцебиение, и сняла телефонную трубку. -- Мамуля, я доехала, не беспокойтесь. -- Молодец, что позвонила. Не забудь продукты положить в холодильник, а то я тебя знаю, бросишь сумку в прихожей, не разобрав, и все испортится. -- Уже все положила. Слушай, у вас в доме бывают странные гости, -- сказала она как можно более невинным тоном. -- Рисуют на бутылочных этикетках. У кого это такая страсть к художественному творчеству? -- Что ты, Настюша, -- удивленно откликнулась мать, -- это у папы такая привычка. Ты разве не замечала? -- У папы? Она крепко стиснула свободную руку в кулак, ногти впились в ладонь, от боли выступили слезы, но это позволило ей сдержаться. -- Никогда не видела, чтобы он штриховал этикетки. -- Это потому, что ты с ним вдвоем не пьешь, -- засмеялась Надежда Ростиславовна. -- Во время застолья наш папа ведет себя прилично. А вот когда сидит с кем-нибудь вдвоем за бутылочкой и с серьезным разговором, всегда берет карандаш и портит этикетки. Говорит, что это ему помогает сосредоточиться. Да, Настюша, я забыла тебе сказать, в банке из-под томатов салат "оливье", он незаправленный, чтобы не портился. Когда будешь его есть, положи майонез и не забудь посолить. -- Не забуду, мамуля, спасибо, -- машинально ответила Настя. Значит, папа. "Господи, только не это! -- в отчаянии подумала она, обессилено падая на стул. -- Я не хочу! Я не хочу. За что мне это испытание, Господи? Чем я тебя прогневила? Папа... Он вырастил меня, он в значительной степени сделал меня тем, что я есть. Он многому меня научил. Он так много мне дал. И ведь я сама всегда рисую и заштриховываю ромбики и квадратики, когда думаю, потому что я -- его дочь, хоть и неродная. Вот почему мне так неприятно было думать об этикетке на бутылке, найденной в машине Баглюка. Теперь-то я вспоминаю, что видела на кухне у родителей пустые бутылки со штриховкой на этикетках, но подсознательно боялась это понимать. Не зря я не хотела сегодня идти к родителям, как чувствовала, что все плохо кончится. И зачем я только сказала про это дурацкое масло? Лучше бы мне было ничего не знать. Папа..." Но она кривила душой. Настя была твердо убеждена: всегда лучше знать правду, даже самую неприятную. Да что там неприятную -- убийственную. И что ей теперь с этой правдой делать? Глава 14 Известие о том, что журналист Валентин Баглюк, автор статьи "Трупы на свалке", находится вне пределов досягаемости, огорчило Парыгина. Значит, этот вариант раскручивания ситуации для добывания денег придется оставить. У Евгения Ильича был и запасной вариант, но прибегать к нему очень не хотелось. Опасно. Более того, если эту карту все-таки разыграть, то придется навсегда распроститься с будущими заказами. На карьере наемного убийцы надо будет ставить большой жирный крест, если вообще удастся живым выбраться. Но делать нечего. Лолита уже в панике, и необходимо срочно доставать деньги и отдавать долги брата. Он долго и тщательно инструктировал Анну, как и что нужно делать. Девушка была далеко не глупа, и долго обманывать ее Парыгину не удалось, хотя он очень старался и выбирал такие выражения, которые позволили бы завуалировать неприглядную правду. -- Я случайно узнал о том, что некий человек хотел заказать убийство, -- говорил он своей невесте. -- Сначала я не придал этому значения, а потом прочитал в газете, что тот человек, которого хотели убить, погиб, и понял, что заказ состоялся. Поскольку я знаю, кто заказывал это преступление, я хочу взять с него плату за молчание. По-моему, это справедливо. Как ты считаешь? -- Справедливо, -- соглашалась Анна. Она соглашалась со всем, что говорил ей Евгений, смотрела на него влюбленными глазами и ловила каждое слово. Он был для нее божеством, настоящим мужчиной, смелым, решительным, умным и в то же время заботливым и ласковым. Для него она готова была сделать все. Для него и для себя, разумеется, потому что понимала: чем быстрее он найдет деньги, тем быстрее она станет его женой. А стать женой хотелось больше всего на свете. -- Ты должна назвать ему фамилию: Нурбагандов. Запомнила? -- Запомнила. Нурбандов. -- Не Нурбандов, а Нурбагандов. Нур-ба-ган-дов, -- терпеливо произнес Парыгин по слогам. -- Скажешь ему, что ты знаешь про заказ на Нурбагандова. Более того, ты знаешь, кому был сделан этот заказ. И хочешь получить гонорар за то, чтобы твоя осведомленность не распространилась дальше тебя. -- И сколько стоит моя осведомленность? -- Сорок тысяч долларов. Столько, сколько Лолита должна отдать кредиторам. -- А себе ты разве не хочешь что-нибудь оставить? Столько бьешься, стараешься, и все задарма? -- удивилась Анна. -- Мне не нужны деньги, -- резко ответил Парыгин. -- Во всяком случае, ТАКИЕ деньги. Мы с тобой будем жить на другие доходы, на честные. А в эту грязь я лезу только ради Лолы и племянника. -- Значит, ради меня ты бы не пошел на это? -- Анечка, если бы тебе нужны были деньги, я бы их достал. И больше мы к этому не возвращаемся, хорошо? -- Хорошо, -- покорно кивнула она. -- Я должна сказать, что знаю, кому этот человек заказал убийство. Но если это правда, то почему я требую деньги у него, а не у того, кто убил? Он же может меня об этом спросить. -- И спросит, -- подтвердил Парыгин. -- Обязательно спросит. И ты ему скажешь, что у убийцы ты тоже требовала денег. И получила. Теперь его очередь. -- Как это? -- испугалась она. -- А вдруг он захочет проверить? И потребует, чтобы я назвала ему имя убийцы, иначе он мне не поверит. -- Назови. Имени его я, правда, не знаю, настоящих имен профессиональных наемных убийц вообще никто не знает, но зато знаю псевдоним, под которым он известен своим заказчикам. Зотов. -- Зотов? -- переспросила Анна. -- Надо же, как просто. Даже не верится. -- Во что тебе не верится? -- В то, что наемный убийца может иметь такой обыкновенный псевдоним. Я думала, у них клички какие-нибудь устрашающие, например. Бешеный, или Зверь, или Горбун. А тут Зотов. Просто Зотов. -- В таких делах чем проще -- тем лучше. Если ты скажешь ему, что Зотов тебе уже заплатил, этого будет достаточно. Тот, кому ты будешь звонить, тоже не знает его настоящего имени. -- А вдруг он позвонит этому Зотову и спросит? А тот ему скажет, что никто у него никаких денег не требовал. И что тогда? -- Не беспокойся, этого не случится. -- Откуда ты знаешь? -- Знаю. Она помолчала некоторое время, потом вышла из комнаты на кухню. До Парыгина донесся шум воды, текущей из крана, и треск зажигалки. Анна ставила на огонь чайник. -- Чай будем пить? -- громко крикнул он. Анна не ответила. Парыгин вышел следом за ней на кухню и увидел, что она стоит у окна спиной к двери и смотрит на голые ветки деревьев. -- Что ты, Анечка? -- ласково спросил он. -- Загрустила? -- Я думаю, -- ответила она, не оборачиваясь. -- О чем? Или о ком? -- О тебе. -- И что же ты обо мне думаешь? -- Я думаю, что Зотов -- это ты. Она по-прежнему стояла спиной к нему, и Парыгин не видел выражения ее лица. Он мгновенно похолодел, но уже в следующую секунду принял решение. Ну и пусть знает. Никуда она от него не денется. За эти несколько дней он научился чувствовать Анну и был уверен, что ее эта новость не оттолкнет. И не потому, что она цинична и безнравственна, а потому, что вцепилась в него и хочет замуж. Такая за кого угодно пойдет, лишь бы выглядеть не хуже других, устроенной, благополучной, семейной и любимой. А если он в ней ошибся, что ж... Никто не знает, куда она делась, с кем и где живет. В один прекрасный день ушла из дома на работу и больше не пришла, позвонила и сказала, что с ней все в порядке, никто ее не ищет. Никто из ее знакомых Парыгина не видел. Жаль девку, что и говорить, но она ему чужая, а Лолиту и мальчика он обязан защитить в память о брате. Он медленно подошел к Анне, взял за локоть, усадил на табуретку, встал рядом с ней. Осторожно погладил по волосам и, нагнувшись, легонько поцеловал в губы. -- Ты слишком хороша для того, чтобы я тебя обманывал. Да, ты права, Зотов -- это я. Тебя это напугало? -- Нет, не очень. Я чего-то подобного и ожидала. Пользуясь твоими же словами, ты слишком хорош, чтобы оказаться обыкновенным инженером. Так и вышло. Ты убил этого Нурбагандова? -- Нет, Анечка, я его не убивал, в этом весь фокус и состоит. Ладно, я сейчас расскажу тебе все как есть, а ты уж сама делай выводы. Я действительно рядовой инженер на автозаводе, у меня огромный стаж работы и прекрасная репутация. Именно поэтому ко мне и обратился некий человек, которому ты должна звонить. Для выполнения заказных убийств далеко не всегда используются профессионалы. Ты этого не знала? Очень часто гораздо удобнее и дешевле нанять такого вот человека с незапятнанной репутацией, на которого никогда в жизни не падет и тени подозрения. Понимаешь? Анна молча кивнула, не поднимая глаз. Парыгин забеспокоился. Неужели она опять впадает в депрессию? Впрочем, ничего удивительного, узнать такое о человеке, за которого замуж собралась... Надо срочно что-то предпринимать, надо выводить ее из ступора, зря, что ли, он все это время старался, из кожи вон лез, чтобы она оставалась довольной и веселой. В постель ее укладывал по три раза в день, подарки делал, комплименты говорил. Вроде она даже расцветать начала, прямо похорошела, и вот опять снова-здорово. -- Мне нужны были деньги для Лолы, и я согласился. Я знаю, Анечка, откуда в этом деле ноги растут. Вероятно, кредиторы брата отлично знали, что, кроме меня, помочь Лолите некому, и понимали, что я ради этих денег в лепешку расшибусь и на все пойду. Вот они и подсказали заказчику, что можно недорого и без риска использовать меня. В общем, я согласился. Мне назвали фамилию человека, и я начал готовиться. А спустя два дня мне сообщили, что в моих услугах не нуждаются. Отказались, одним словом. Я подумал, что отпала нужда ликвидировать этого Нурбагандова. Может, они помирились, или договорились, и еще что-нибудь в этом же роде. А недавно случайно узнал из газеты, что Нурбагандова все-таки убили. И понял, что они нашли другого исполнителя, более дешевого. А может быть, решили не экономить и нанять кого-нибудь опытного, настоящего заказника-профессионала. Вот и все. Так что я не убийца. Собирался -- да, что греха таить, было дело. Но все-таки не убил. Бог спас, отвел от беды. Анна подняла голову, посмотрела на него, и губы ее слегка дрогнули в робкой улыбке. У Парыгина отлегло от сердца. Все в порядке, она поверила в его ложь, она не будет его бояться. И не побежит в ментовку его сдавать. -- А план мой состоит вот в чем. Тот человек, которому ты будешь звонить, прекрасно знает, что я никого не убивал, поэтому очень удивится, когда ты ему скажешь, что потребовала у меня денег и я заплатил. За что же я платил, если ни в чем не виноват? -- А в самом деле, за что ты платил, если не убивал? Парыгину понравился ее голос, он был живым и звучным, совсем не таким, каким она разговаривала с ним в тот первый вечер. Стало быть, она снова в порядке, он вовремя ухватил опасный момент и не дал ей погрузиться в апатию и тоску. -- Я платил за то, чтобы ты молчала о том, что знаешь. Если милиция узнает, что я соглашался выполнить заказ, ничего хорошего не будет, можешь мне поверить. Это называется приготовление к умышленному убийству, и за это тоже можно срок получить. Хоть и маленький по сравнению со сроком за реально совершенное убийство, но отбывать его все равно не хочется. Знаешь, Анюта, терять свободу не хочет никто. И мало кто думает о том, что маленький срок -- это не страшно. Очень часто человек, спасаясь от маленького срока, делает от страха огромные глупости и совершает новые преступления, за которые срок уже полагается действительно большой. Вот и наш с тобой Зотов от страха заплатил. Потому что ты очень опасная особа, от тебя лучше откупиться, чем объяснять, что никого на самом деле не убивал. -- Почему я опасная? С чего ты взял? Парыгин легко рассмеялся, снова нагнулся и поцеловал Анну. Поцелуй был не очень долгим, но очень многообещающим. -- Я еще не придумал. Но к тому моменту, когда тот человек вступит со мной в контакт и спросит про тебя, я обязательно придумаю что-нибудь душераздирающее и убедительное. И объясню ему, что лучше заплатить. Себе дороже выйдет с тобой в игры играть. И он поймет, что если уж я, ни в чем не виновный, решил платить, то ему, по самые уши замазанному, тоже придется это сделать. Он заплатит, мы отдадим деньги Лолите, а дальше будет все так, как я тебе обещал. Мы зарегистрируем брак и поедем на две недели в ШриЛанку, в марте там двадцать пять градусов тепла. Ты увидишь океан. -- А дельфины там есть? -- как-то очень по-детски спросила она, подняв на него огромные глаза. На какой-то момент Парыгин дрогнул. Боже мой, она же совсем еще ребенок, а он втягивает ее в эти грязные мужские игры. Даже смешно: такая высоченная, мускулистая -- и детские мечты о дельфинах. Волна нежности затопила его. -- Есть, -- сказал он, расстегивая пуговицы на ее рубашке. -- Там есть дельфины. И прекрасные тропические растения, которые одурманивающе пахнут по ночам. И вежливые официанты, которые разносят холодные напитки прямо на пляже. И мы будем там любить друг друга с утра до ночи. Она снова улыбнулась, на этот раз открыто и призывно. -- Ты предлагаешь начать прямо сейчас? -- Я уже начал. Разве ты еще не поняла? -- Он потянул ее за руку. -- Пойдем. Пойдем, девочка моя, я покажу тебе, как буду любить тебя на берегу океана. Давно уже Парыгин не был так противен сам себе, как в этот момент. x x x Она перестала замечать, как бежит время. Ей казалось, что боль заполнила все пространство внутри ее и убила все чувства, которые позволяют человеку ориентироваться и не потеряться в окружающем мире. Она не испытывала ни усталости, ни голода, ни привычного зимнего озноба, она не могла вспомнить, когда в последний раз пила кофе и ела ли сегодня, она подолгу тупо смотрела на циферблат часов, пытаясь сообразить, который час. Нечеловеческим усилием воли Настя заставляла себя работать, плохо понимая, что и зачем делает, и надеялась при этом только на выработавшиеся годами навыки, не позволяющие ей делать очевидные глупости. x x x Параллельно с восстановлением событий последних дней жизни Дмитрия Вавилова выяснялись и сведения об Аликади Нурбагандове. Доценко попытался выяснить в банке "Русская тройка", почему новый сотрудник проработал всего четыре дня и уволился, и не стоит ли за этой поспешностью какой-то криминал. Нет, заверили его в банке, никакого криминала за Нурбагандовым не было, его рекомендовал на работу человек во всех отношениях надежный и достойный, но буквально дня через два после того, как Алик приступил к выполнению своих обязанностей, в Дагестане, откуда он родом, случилось огромное несчастье, террористы взорвали жилой многоквартирный дом, в котором как раз жили его родные. Алик пришел к исполнительному директору и написал заявление об уходе, сказав, что ему очень жаль оставлять такую интересную, престижную и высокооплачиваемую работу, но он обязан позаботиться о членах своей семьи, поэтому должен немедленно ехать в Дагестан и помогать им устраиваться, искать временный кров и строить новое жилье. Его аргументы показались всем уважительными и правдивыми, о взрыве в дагестанском городе на берегу Каспийского моря в те дни говорили все средства массовой информации, и Алику посочувствовали и пожелали счастливого пути. Вопрос, кто же рекомендовал его на работу в банк, остался временно открытым, поскольку рекомендация была сделана устно по телефону лично исполнительному директору, который в данный момент находится на Кипре в связи с проработкой вопроса об открытии там представительства "Тройки" и в течение ближайших двух месяцев в Москву не вернется. Разумеется, вежливый и обаятельный Доценко получил в "Тройке" номер телефона, по которому можно связаться с отсутствующим директором, более того, ему даже разрешили позвонить за счет банка, но разговор с банкиром его разочаровал. -- Да, что-то припоминаю, -- живо откликнулся директор, -- если я взял его на работу, значит, кто-то мне называл его имя, иначе и быть не может. Но я совершенно не помню, кто это был. -- Ну хотя бы приблизительно, -- просительно сказал Доценко. -- Хоть из какой сферы был человек, из какого ведомства. -- Нет, не помню. Я ежедневно общаюсь с таким количеством людей, в том числе и незнакомых, что не могу позволить себе держать в голове каждое имя, иначе я просто сойду с ума, -- засмеялся директор. Почему-то в этот момент Доценко, глядя через оконное стекло на грязную слякотную улицу, по которой идут люди в темных одинаковых пальто и куртках, мысленно представил себе этого довольного жизнью исполнительного директора сидящим в открытом кафе на залитой солнцем улице, обрамленной пальмами с ярко-зелеными толстыми сочными листьями. Мимо него идут туристы в белых шортах и ярких майках, проезжают сверкающие автомобили, которые можно не мыть каждый Божий день, потому что на средиземноморском курорте сухие и чистые дороги. Михаил совершенно не представлял себе, какая стоит на Кипре погода в начале февраля, но картинка ему привиделась именно эта. Он не испытывал ни малейшей зависти к исполнительному директору "Русской тройки". Только, может быть, досаду, потому что оборвалась еще одна ниточка. Проводя проверку личности Нурбагандова, Доценко посылал запрос в Дагестан, откуда был родом погибший и где, судя по всему, должна была находиться его семья. Ответ его удивил до крайности. Собственно говоря, и ответа-то никакого не было. Что в переводе на язык оперативно-розыскной деятельности означало: по Нурбагандову справок не даем. Сам по себе факт такого ответа удивительным, конечно, не был, любой оперативник сталкивался с подобной ситуацией сотни раз, но каждый знал: ему обязательно позвонят и спросят, почему и с какой целью он этим человеком интересуется. Капитан добросовестно прождал несколько дней, но ему никто не позвонил. И это уже было странным. Пока он честно выжидал звонка от человека, по инициативе которого о Нурбагандове "справок не давали", пришли ответы и на запросы о веселой троице хулиганов, побивших немножко посуды и официантов в ресторане. Один из них уже год как плотно сидел за наркотики, второй принадлежал к какой-то второсортной преступной группировке и был застрелен во время крутой разборки. А насчет третьего пришел ответ: не значится. И в тот же день Михаилу позвонили. -- Я хотел бы встретиться с вами по поводу Гаджиева, -- произнес приятный мужской голос. -- Если, конечно, вам это интересно. -- Конечно, интересно, -- немедленно откликнулся Доценко. Ну, здесь-то, по крайней мере, ситуация привычная. Гаджиев Мурад Магомедович был тем самым "хулиганом", который первым кинулся извиняться перед администрацией ресторана и предлагать деньги в возмещение причиненного ущерба. И вообще, если судить по материалам архивного уголовного дела, из всех троих он производил самое приличное впечатление. Судя по всему, Гаджиев в тот раз работал, выполняя чье-то задание, но не справился с ситуацией, в результате чего все трое оказались в милиции, и ему пришлось брать инициативу на себя и делать все для того, чтобы дело прекратили. Что ж, ему это удалось. Доценко встретился с человеком, который ему позвонил, и вернулся на Петровку, чтобы поделиться с Каменской. -- Гаджиев был агентом этого парня, -- рассказывал он. -- Парень, кстати сказать, нормальный, без выкрутасов. Его фамилия Чупров. Однажды Чупрову сообщили, что пришел запрос на человека, у которого есть подходы к какому-то конкретному ресторану. А поскольку у Чупрова был Гаджиев, завсегдатай этого самого ресторана, Чупров, парень, как я уже сказал, нормальный и добросовестный, отзвонил по указанному номеру телефона. Вот таким образом он и познакомился с Дмитрием Вавиловым. Вавилов в то время разрабатывал группу, связанную с наркотиками, и ему для проведения комбинации нужен был человек из этого ресторана. Человека он получил, но, естественно, настоящего имени его не знал. Чупров своих людей берег, как и полагается. Но толи сам Вавилов был неопытным, то ли сбой какой-то случился, только комбинация оказалась выстроена крайне неудачно. Возникла драка, и парочка разрабатываемых вместе с агентом Чупрова оказалась в милиции. А там им всем пришлось предъявлять документы. Гаджиев после этой истории устроил Чупрову форменную истерику, кричал, что не нанимался работать со всякими идиотами, он шкурой своей рискует, и так далее. Чупров еле-еле его успокоил и дал честное слово, что постарается не дергать его в течение хотя бы нескольких месяцев, чтобы история в ресторане забылась. А в мае прошлого года Гаджиев исчез и с этого же времени находится в розыске. -- Понятно, -- протянула Настя. -- Вот почему Вавилову нужно было залезть в архивное дело. Ему нужна была настоящая фамилия того человека, которого ему дал тогда Чупров. -- Зачем ему эта фамилия? Вы думаете, он хотел снова тряхнуть стариной и провести какую-нибудь комбинацию? -- Нет, Миша, ничего такого он не хотел. Смотрите: на работу в банк приходит Аликади Нурбагандов, и начальник службы безопасности начинает маяться неизвестно какими тревожными мыслями. Причем мается он так, что это замечают буквально все окружающие. Спустя четыре дня Нурбагандов по вполне уважительной и правдоподобной причине увольняется из банка якобы для того, чтобы ехать на родину, в Дагестан. Однако никуда не уезжает, остается в Москве и спустя очень короткое время погибает. После его гибели Вавилов вдруг ни с того ни с сего начинает предпринимать попытки к тому, чтобы узнать фамилию чужого агента, которого ему когда-то "одолжили" для проведения одной комбинации. Что это еще за фокусы? Мало того, что он этого чужого агента в свое время чуть не спалил своими неумелыми действиями, так он еще и фамилию хочет выяснить. Зачем, а? Михаил ждал, когда она продолжит, но Настя замолчала и уставилась в стену над головой Доценко ничего не видящими глазами. Лицо ее было осунувшимся, щеки запали, и под скулами обозначились синеватые тени. Карандаш, который она все время вертела в пальцах, замер, и Мише показалось, что она вдруг окаменела, ослепла и оглохла. -- Анастасия Павловна, -- осторожно позвал он. Настя вздрогнула, выронила карандаш, и он с легким стуком упал на деревянную поверхность стола. -- А?.. Да... простите, Мишенька. На чем я остановилась? -- На том, что Вавилов зачем-то пытался разыскать чужого агента. -- Да, верно. Короче, все ясно. Он узнал в новом сотруднике банка человека, которого ему когда-то дали для проведения комбинации, и пытался понять, как же это может быть. Сначала он просто видел, что лицо знакомое, и пытался вспомнить, где и когда с ним встречался. Потом, может быть, уже после известия о гибели Нурбагандова, сообразил, что это человек Чупрова, и заподозрил неладное. Но чтобы никого не обижать понапрасну, решил сначала выяснить фамилию того, кто ему помогал в девяносто пятом, ведь похожих людей очень много, вы это знаете, Миша. А вдруг обознался? Тем более это было очень даже вероятно, ведь Вавилов с человеком Чупрова встречался всего один раз, когда инструктировал его и давал задание, то есть лицо помнит не в деталях. А новый сотрудник банка и агент Чупрова являются лицами кавказской национальности, иными словами, могут бросаться в глаза типичными этническими признаками внешности, и за этими признаками уже не видны детали, отличающие одного человека от другого. Черные волосы, густые брови, крупный нос, изогнутая верхняя губа -- на Кавказе так выглядит каждый десятый, а нашему славянскому глазу кажется, что это один и тот же человек. Одним словом, Вавилов прекрасно все это понимает, боится обознаться, не хочет понапрасну людей обижать и поэтому просит своего приятеля Филипыча посмотреть в архивном деле фамилии задержанных. Филипыч сходил в архив и доложил Вавилову фамилии. И имени Нурбагандова там не было. Какой Вавилов должен был сделать из этого вывод? -- Что он обознался, -- ответил Доценко. -- Миша, вы рассуждаете, как неработающий пенсионер, -- укоризненно сказала Настя. -- Поставьте себя на место начальника службы безопасности крупного банка. -- Тогда я бы заподозрил, что Гаджиев под другим именем пытается втереться в банковскую структуру. -- И как бы вам это понравилось? -- Совсем не понравилось бы, -- признался Михаил. -- Я бы сначала подумал, что Гаджиев совершил преступление, скрывается от правосудия и купил себе за бешеные деньги новые документы. И мне как начальнику службы безопасности эти понравиться никак не может, потому что банк солидный и приличный и уголовникам в нем не место. -- Хорошо, -- согласилась Настя. -- А потом что пришло бы вам в голову? -- Что если Гаджиев никакого преступления не совершал и в бегах не находится, то почему у него фамилия другая? Потому что он продолжает работать на правоохранительные органы, может быть, теперь уже на налоговую полицию или на ФСБ, и его заслали в наш банк намеренно. Безопасности банка как таковой это, конечно, не угрожает, если иметь в виду легальную сторону вопроса. А насчет нелегальной пусть у дирекции голова болит. Я обязан проверить личность сотрудника и доложить руководству, а там уж без меня пусть решают, что с ним делать. Кстати, Анастасия Павловна, Нурбагандова принимали на работу, когда Вавилов был болен. И принимали без усиленной проверки, просто посмотрели документы, которые он представил, провели профессиональное тестирование, убедились в том, что бухгалтерский учет он знает прекрасно, компьютерными системами владеет, и назначили на должность. -- Таким образом, перед Вавиловым стояли три варианта: либо ГаджиевНурбагандов -- скрывающийся от милиции преступник, либо он -- засланный казачок, либо Вавилов банально обознался и Нурбагандов -- это именно Нурбагандов, а никакой не Гаджиев. Вероятно, Вавилов предпринимает какие-то усилия, чтобы это прояснить и хоть что-нибудь проверить. Он скорее всего просил своего дружка Филипыча сделать запрос на Гаджиева, точно так же, как это сделали вы, Миша. Надо спросить у Чупрова, не было ли такого, ведь если Филиппов делал запрос, Чупрову должны были немедленно сообщить об этом. -- А потом Вавилова убивают, -- добавил Доценко. -- Вероятно, кому-то очень не понравились его попытки прояснить ситуацию. Анастасия Павловна, мы, кажется, опять куда-то влезли. -- Да, влезли, -- подтвердила Настя каким-то бесцветным голосом. Она очень хорошо понимала, куда именно они влезли. Именно об этом предупреждал ее покойный Денисов. Но сейчас ей все казалось ненужным и неинтересным, потому что боль, поселившаяся в ее душе, вытесняла все остальные мысли. -- Идите, Мишенька, -- негромко сказала она, -- у вас много других дел, занимайтесь ими. А я пока подумаю. -- Анастасия Павловна... -- Идите, Миша, -- повторила она уже тверже. -- Не обижайтесь на меня. Мне нужно побыть одной. Она видела, что Доценко действительно обижен. Что ж, на его месте она тоже обижалась бы и недоумевала, потому что теперь должна была начаться самая работа, а она проявляет к этой работе полное безразличие. -- Мы с вами должны раскрыть семь убийств, и то, что вам удалось установить, говорит только о том, что, по крайней мере, Нурбагандова совершенно точно убил не маньяк. Вот об этом мы с вами и должны помнить. А кто убил Вавилова -- не наша забота, этим занимается РУОП, -- добавила она, чувствуя непреодолимое отвращение к себе самой. -- Хорошо, -- ровным голосом ответил Михаил и вышел из кабинета. "Обиделся, -- как-то отстраненно подумала Настя. -- И правильно сделал. Я выполняю последнюю просьбу Денисова... Можно подумать, Денисов для меня самый главный человек на свете. Чего я так упираюсь? Надо бы рассказать Мише все, что знаю про эту государственную программу. Ведь очевидно же, что Нурбагандов действовал в рамках этой программы, поэтому и получил новые документы и новую биографию. Совершенно случайно он попал в ту структуру, где его узнали. Невероятное попадание, но это случается. Поэтому он был обречен. Его аккуратно, под благовидным предлогом убрали из "Тройки" и почти сразу же убили, чтобы не мелькал перед глазами. А потом убрали Вавилова, который его узнал и начал проверять. Эдуард Петрович был прав, между двумя убийствами есть связь. А те, кто убирал Нурбагандова-Гаджиева, далеко не дураки, они убили его таким способом, при котором вероятность того, что что-то выплывет наружу, была минимальной. Когда речь идет о жертве маньяка, никому не придет в голову глубоко копаться в прошлом убитого, потому что это прошлое никакого значения не имеет. Жертвы маньяков всегда случайны, они не связаны с преступником личными отношениями... Папа. Господи, как больно! Папа. Ну почему? Почему? Почему это должно было случиться именно со мной? Я не могу думать ни о чем, кроме этого. И не могу никому об этом рассказать. Даже Лешке, которому обычно можно рассказывать все". Она представила себе, как вернется вечером в пустую квартиру и останется один на один со своей болью. Сколько дней она уже живет так? Один, два, неделю? Ей кажется, что другая жизнь, та, прошлая, была когда-то очень давно, и в той прошлой жизни у нее было все, что нужно, чтобы быть счастливой, а она все чем-то была недовольна, находила какие-то глупые поводы для переживаний и расстройств. Разве она могла представить себе, что может быть ТАКАЯ боль и ТАКАЯ жизнь? Если бы могла, то, наверное, чувствовала бы себя абсолютно счастливой и благодарила судьбу за каждый день, прожитый без этой чудовищной боли, которая пронзает все тело и от которой темнеет в глазах. Вот теперь надо как-то собираться с силами и куда-то идти... Куда идти? Ах да, домой, конечно, уже половина девятого. Сколько же она так просидела, уставясь неподвижными глазами в трещину на штукатурке. Час, два, три? Кажется, недавно здесь был Миша, она разговаривала с ним... Потом она ходила к Мельнику и отчитывалась о работе, проделанной за день. Что она ему говорила? Даже припомнить не может. Хорошо, что, кроме дела о семи задушенных, у нее есть и другие дела, которыми надо заниматься, по ним и отчитывалась. А про душителя Мельник пока не спрашивает, потому что Лазареву объявили в розыск, и, пока ее не найдут, Барин ничего спрашивать не будет. Настя с трудом заставила себя подняться из-за стола и убрать в сейф бумаги. Она уже застегнула куртку и потянулась к выключателю, чтобы погасить свет, но внезапно вернулась к столу, сняла телефонную трубку, набрала номер. -- Иван Алексеевич, пригласите меня сегодня поужинать с вами, -- сказала она, не испытывая ни смущения, ни неловкости, хотя в другое время даже под страхом смерти не смогла бы напроситься в гости к генералу Заточному. -- Приезжайте, -- коротко ответил генерал. -- Адрес помните, или вас у метро встретить? -- Помню, сама дойду. Она положила трубку, погасила свет, заперла дверь и медленно пошла по длинному коридору здания на Петровке, 38, плохо понимая, зачем только что звонила генералу и чего ждет от встречи с ним. x x x Генерал открыл ей дверь в спортивном костюме. Он был сухощавым и подтянутым и всегда выглядел намного моложе, чем был на самом деле. Возраст выдавали только поредевшие волосы и морщины, зато желтые тигриные глаза умели превращаться в расплавленное золото, когда Ивану Алексеевичу хотелось быть обаятельным и расположить собеседника к себе. Генерал помог Насте раздеться и указал жестом на кухню. -- Прошу извинить, заранее не готовился к вашему визиту, поэтому ужин совсем скромный. -- Ничего, я не голодна. Мне бы только сесть где-нибудь в уголке, -- пробормотала Настя. Заточный уселся напротив гостьи за стол и внимательно посмотрел на нее. -- Вы плохо выглядите, -- заметил он. -- Не болеете? -- Нет. -- Вам надо снова начать гулять со мной по выходным. Вы совсем разленились, Анастасия, это не дело. -- Иван Алексеевич, ну почему все так заботятся о моем физическом здоровье! Мама мне каждый день на мозги капает, чтобы я правильно питалась, вы требуете, чтобы я гуляла и дышала воздухом. Она не сумела сдержаться, и слова прозвучали раздраженно и нервно, но генерал, судя по всему, не обиделся. -- А что вы видите в этом неправильного? -- насмешливо спросил он. -- Да нет, все правильно, только почему-то никто не проявляет заботы о том, чтобы у человека на душе было спокойно, все больше о желудке беспокоятся. Не обращайте внимания, Иван Алексеевич, это я просто так ворчу, от плохого настроения. А где Максим? -- Уехал с друзьями в дом отдыха, на лыжах кататься. -- А учеба? -- удивилась она. -- Какая учеба, Настенька? Он уже студент, у них каникулы до десятого февраля. -- Ох, простите, -- она виновато улыбнулась, -- я забыла, все никак не привыкну к тому, что он уже не школьник. Заточный поставил на стол хлеб, бутылку с кетчупом, тарелку с квашеной капустой. -- Сейчас картофель сварится, потерпите еще чуть-чуть. Кстати, почему вы не идете домой? Где ваш муж? -- В Америке. В прекрасной далекой Америке, вожделенной для девяноста процентов наших соотечественников. -- Что за сарказм? -- удивился генерал. -- Вы что-то имеете против Америки? -- Ничего. Ровным счетом ничего. Но и "за" тоже ничего нет. Поэтому я просто не понимаю, что там хорошего и почему все так туда стремятся. Меня, например, туда калачом не заманишь. Тоска зеленая. И все чужие вокруг. -- Анастасия, я вас не узнаю сегодня. Вы сами на себя не похожи. Что с вами? Я, в общем-то, догадываюсь, что вы пришли ко мне не потому, что голодны, а дома у вас нет еды. Вас что-то гнетет, вы хотите что-то обсудить со мной, так что же вас удерживает? Говорите. Вы ведь для этого пришли, а не для того, чтобы съесть в моем скучном обществе отварную картошку с квашеной капустой, правда? -- Правда. Я действительно хочу поговорить с вами, но у меня язык не поворачивается. -- А вы не бойтесь. Тем более и картошка уже сварилась, сейчас начнем есть, и дело легче пойдет. Он ловко слил воду в раковину, подсушил картофель и выложил его на большое плоское блюдо. -- Накладывайте себе сами, капустку берите, это мы с Максимом заквашивали, она в этот раз замечательно получилась. Может, вы выпить хотите? -- Нет, спасибо. Настя положила себе на тарелку две дымящиеся картофелины и начала машинально разминать их вилкой, уставившись на едва заметное пятнышко на зеленовато-голубой клеенке, которой был покрыт кухонный стол. Есть ей не хотелось, но приличия требовали, чтобы она хотя бы сделала вид, что ужинает вместе с хозяином. -- Иван Алексеевич, помнится мне, вы как-то говорили, что если я надумаю сменить место работы, то могу рассчитывать на вашу службу, -- наконец начала она, собравшись с духом. -- Говорил. Могу и сейчас повторить. А что, у