разговора с Павловым, ее лицо каменело. -- Кажется, я опять ошиблась, -- Настя огорченно покачала головой. -- Спасибо вам, Миша. Не оттого расстроилась Настя, что надежда на Павлова как на возможного убийцу-ревнивца не оправдалась. Настя сожалела, что ошиблась в Ирине Филатовой. Положив перед собой ее фотографию, Настя всматривалась в лицо Ирины. Короткие темные волосы, модельная стрижка, высокие скулы, красивый разрез глаз, короткий нос, очаровательный неправильный рот, невыразимо женственная улыбка. "Неужели ты меня обманула, Ирочка? -- думала Настя. -- Мне казалось, я знаю тебя, я тебя чувствую, как будто ты много лет была моей подругой. Я думала о тебе пять дней, я была уверена, что поняла твой характер. Я мысленно разговаривала с тобой, задавала тебе вопросы и слышала твои ответы: А ты на самом деле совсем другая? Ты не только ловко морочила голову своим возлюбленным, но и лгала своей близкой подруге Люде Семеновой, когда говорила, что лучше переспишь с нищим в подземном переходе, чем с Павловым. Ты обманывала своего начальника, когда приезжала расстроенная якобы из министерства и говорила, что это Павлов тебя разозлил. А куда же ты, голубушка, ездила на самом деле? После каких свиданий ты возвращалась на работу в состоянии, близком к истерике? Где же твое настоящее лицо, Ирочка Филатова?" Настя, вздохнув, убрала фотографию и начала разбирать два огромных бумажных мешка, в которых привезли содержимое сейфа и стола Филатовой. До конца рабочего дня оставалось два часа. x x x До конца рабочего дня -- пятницы, девятнадцатого июня -- оставалось два часа. Гордеев закончил подготовку к визиту Ковалева и, взглянув на часы, решил, что сегодня, пожалуй, беседа уже не состоится. Он не хотел звонить Ковалеву и приглашать его к себе, он ждал, пока тот после очередного звонка Ольшанскому объявится сам. И Ковалев объявился. Худощавый, подтянутый, с густыми, откинутыми назад волосами цвета спелой пшеницы, элегантный, в безукоризненном костюме и при галстуке. несмотря на изнуряющую жару. "Небось не только кабинет, но и машина с кондиционером, -- подумал Гордеев. -- Никакая жара ему не страшна. Ничего, у меня в кабинете быстро вспотеешь". -- Виталий Евгеньевич, -- начал осторожно Гордеев, -- я полагаю, что вы, как отец потерпевшей, имеете право знать, что мы делаем для того, чтобы найти и изобличить преступника. Если он до сих пор не задержан, то это не означает, что мы бездельники и не ищем его. -- Что вы, что вы, -- быстро возразил Ковалев, -- я совсем не имел это в виду. Я действительно ежедневно звонил Константину Михайловичу, но вы должны понять: я отец... -- Понимаю, -- ласково поддакнул полковник. -- Я ценю вашу деликатность, это, знаете ли, редко встречается. Я знаю, что вы не жаловались ни руководству Ольшанского, ни моему. По-видимому, вы с пониманием относитесь к нашим трудностям -- нехватке кадров и чрезвычайно высокой нагрузке оперативно-следственного аппарата, и мы вам за это благодарны... Колобок, привыкший говорить короткими рублеными фразами, написал этот изысканный текст заранее и выучил наизусть. Он хотел усыпить Ковалева и создать у него впечатление, что "интеллигентные люди всегда смогут договориться". -- Поэтому, -- продолжил Гордеев, бросив взгляд на лежащую перед ним шпаргалку, -- я проинформирую вас о ходе оперативно-розыскных мероприятий, предпринятых по делу об изнасиловании вашей дочери. Во-первых... Виктор Алексеевич добросовестно и нудно перечислял все, что в течение трех недель сделала группа, возглавляемая Игорем Лесниковым, сыпал цифрами, указывавшими на количество проверенных подростков, половых извращенцев, хулиганов, лиц, стоящих на различных учетах. Дабы не быть голословным, полковник даже достал из сейфа пухлый конверт и потряс им перед Ковалевым. -- Здесь фотографии всех, кого мы могли бы на сегодняшний день подозревать в совершенном преступлении. Как только ваша дочь поправится настолько, что сможет давать показания, эти снимки будут ей предъявлены для опознания. Видите, как их много? Проделана гигантская кропотливая работа! -- Гордеев неловко махнул рукой, часть фотографий вывалилась из конверта и заскользила по гладкой полированной поверхности стола прямо к Ковалеву. Виталий Евгеньевич с любопытством разглядывал лица на снимках. -- Будьте любезны, подайте, пожалуйста, фотографии, мне не дотянуться. -- Смущенный своей неловкостью, Колобок быстро собирал снимки со стола. Первый этап проехали благополучно, отметил про себя Гордеев. Ты подержал в руках фотографию Шумилина и не узнал его. Значит, ты его не помнишь. Немудрено, четыре года прошло, а таких Шумилиных у тебя, как у народного заседателя, не меньше десятка было. Фокус с нечаянно выпадающими из конверта фотографиями Виктор Алексеевич проделывал в своей жизни множество раз. -- Но, -- Гордеев убрал конверт обратно в сейф и снова водрузил на нос очки, -- среди всех этих людей есть один человек, в отношении которого подозрения особенно сильны, а улики особенно красноречивы. -- Он сделал паузу. -- Это некто Шумилин Сергей Викторович, 1968 года рождения, племянник президента Фонда поддержки предпринимательства Виноградова. Ковалев замер, на скулах выступили красные пятна, глаза судорожно заметались. -- Вы... вы уверены? -- выдавил он. Гордеев молчал, делая вид, что перебирает бумаги на столе. -- Нет, -- снова подал голос Ковалев, -- это какая-то ошибка. Я знаю Сергея... Сережу много лет.. Это очень хороший мальчик. Серьезный, добрый, честный. Я, собственно, дружен с Виноградовым... Мы дружим домами... Повторяю, я прекрасно знаю Сережу. -- Голос его окреп, он овладел собой и выбрал линию поведения. -- Уверен, что это -- трагическая ошибка. Этого просто не может быть. "Да, как же, знаешь ты его, -- подумал Гордеев. -- Может, и слышал от дядюшки, что у него есть племянник Сережа. Но Виноградов тебе наверняка не рассказывал, что племянник получил срок, хоть и условно, за пьяную езду. Иначе бы ты мне тут не пел сейчас, какой твой Сережа серьезный и честный". Вслух же Виктор Алексеевич произнес: -- Вполне вероятно, что вы правы, Виталий Евгеньевич. Версия, как говорится, сырая, мы сами пока ни в чем не уверены. Я мог бы и не говорить вам всего этого, и вы были бы избавлены от лишних волнений, тем более если версия не подтвердится. -- Я уверен, что не подтвердится, -- быстро встрял Ковалев. -- Но я полагал, -- мерно продолжал гнуть свое Гордеев, -- что, как отец потерпевшей. вы имеете право знать, в каком направлении ведется расследование. Иными словами, я не вижу причин скрывать от вас какую-либо информацию. Поверьте, я вам искренне сочувствую, тяжело сознавать, что в преступлении подозревается родственник близкого друга. Но я еще раз подчеркиваю: версия сырая, подозрений у нас пока больше, чем реальных улик. Если ваша дочь его опознает -- тогда другое дело. А посему у меня к вам просьба, Виталий Евгеньевич. Не надо пока выяснять отношения с Виноградовым. Он человек достаточно влиятельный, чтобы помешать следствию. Он захочет любыми средствами спасти своего племянника и может предпринять действия, которые помешают нам поймать насильника, свяжут нам руки, выбьют почву из-под ног. А вдруг Шумилин в самом деле невиновен? А Виноградов своими необдуманными действиями не даст нам выявить истинного преступника. Так случается очень часто. Я полагаюсь на вашу рассудительность, Виталий Евгеньевич. Гордеев закончил свой заготовленный монолог. Он радовался, что ему удалось ни разу не сбиться с гладкого текста. -- И все-таки я уверен, что Сережа не имеет к этому никакого отношения, -- уже у самых дверей повторил Ковалев. Гордеев, вежливо поднявшийся, чтобы проводить посетителя, согласно кивнул. -- Дай-то Бог, Виталий Евгеньевич, дай-то Бог. Вернувшись к столу, Виктор Алексеевич с удовлетворением поглядел на бланк выписанного следователем Ольшанским поручения на допрос Ковалева. "Вот и ладно, -- подумал он. -- А допрашивать я вас, товарищ Ковалев, буду тогда, когда вы начнете мне мешать. Если, конечно, начнете". Полковник запер изнутри дверь кабинета, с облегчением снял галстук, расстегнул рубашку, включил вентилятор и подставил разгоряченное влажное тело под упругую струю воздуха. Прежде чем уйти домой, Гордеев по обыкновению выяснил, кто из его команды чем занимается. На месте по-прежнему была только Каменская, остальные-- в бегах. Среди прочего Виктор Алексеевич выяснил, что Юра Коротков успешно заканчивает дело об убийстве Плешкова, а Миша Доценко и Володя Ларцев начали работать с Интерполом, чтобы попытаться выяснить, не связана ли смерть Ирины Сергеевны Филатовой с международной мафией. -- Домой пора, Анастасия, чего ты тут высиживаешь? Время девятый час. Давай, давай, оторви задницу от стула, пойдем, пройдемся пешочком. Настя сунула в необъятную сумку две толстые папки, принесенные из института, чтобы дома их просмотреть. Полковник Гордеев и майор Каменская шли не торопясь по Бульварному кольцу и мирно рассуждали о том, что самая лучшая ложь -- это недосказанная правда. А за ними высоко в выцветшем от жары небе плыло облачко, то самое, которое витало над Виктором Алексеевичем уже несколько дней. Только было это облачко уже не таким легким и не таким светлым, как раньше. Но ни Гордеев, ни Настя его не заметили. x x x В субботу, прочитав очередную порцию привезенных из института материалов и выйдя с работы, Настя Каменская не пошла, как обычно, в сторону метро, а уселась за столик открытого павильона-закусочной, расположенного как раз в том месте, где Петровку пересекает бульвар. После неудачного падения в гололедицу у Насти побаливала спина, и носить тяжести ей было трудно. Чтобы не ехать на работу в воскресенье и при этом не потерять драгоценного времени, она нагрузила сумку бумагами Филатовой и договорилась с Лешей, что он за ней заедет. Леша в отличие от своей подруги не отличался умением планировать маршруты и рассчитывать время, поэтому Настя, взяв в павильончике чашку кофе и стакан сока, раскрыла толстую переплетенную рукопись и приготовилась к долгому ожиданию. Рукопись оказалась кандидатской диссертацией Филатовой, и Настя с одобрением отметила не просто хороший, а какой-то легкий стиль изложения. Отслеживая путь движения информации от момента совершения преступления до момента попадания в уголовную статистику, Ирина словно рассказывала увлекательную приключенческую повесть, где главного героя на пути к заветной цели подстерегают коварные враги: незнание закона, недоверие к органам милиции, жалость к преступнику и многие, многие другие. Так легко и красиво мог писать только человек, по-настоящему разбирающийся в проблеме и увлеченный ею. Настя перелистала таблицы, приведенные в приложении, и смутное, неясное пока беспокойство закралось в ее расплавленный на жаре мозг. Но Настя не успела его ощутить, потому что за соседний столик усаживалась женщина, приковавшая ее внимание. Свыкшаяся с собственной невзрачностью, Настя остро реагировала на чужую красоту, не уставала восхищаться ею и даже наслаждаться. Вот и теперь она пристально рассматривала незнакомку, не забывая обращать внимание и на ее спутника. Женщина была по-настоящему красива: высокая, стройная, с густыми темно- рыжими, почти каштановыми волосами, тяжелым покрывалом лежащими на плечах и спине. Движения ее были порывистыми, словно она с трудом сдерживала рвущиеся наружу энергию и темперамент. Вот она закинула ногу на ногу, и было в этом некое обещание, томительное и неопределенное. Ее спутник весь подался вперед, но взял себя в руки и расслабленно откинулся на спинку колченогого стула. Вот женщина запустила руку с наманикюренными пальцами в волосы, как большим гребнем провела сверху вниз. Сверкнул на солнце бронзовый лак ногтей, и будто язычки пламени вспыхнули в роскошной темно-рыжей гриве. Иногда женщина встряхивала головой, и бежала по ее длинным волосам волна, плавно переходя на спину и добегая, чудилось Насте, по ногам до самых кончиков пальцев в открытых босоножках. Страстная, распространяющая вокруг себя какую-то огненную ауру, женщина напоминала Насте молодую норовистую кобылу с длинной рыжей гривой и мускулами, играющими под холеной лоснящейся кожей. Она жадно впитывала каждый жест красавицы, чутким ухом ловила хрипловатый смех и немного странные интонации. Обладая абсолютным слухом и хорошо разбираясь в иностранных языках, Настя подумала, что так интонируют фразы только англичане, хотя женщина говорила по-русски бегло и без малейшего акцента. "Скорее всего, долго жила за границей", -- подумала она, с сожалением заметив почти бегущего по аллее Лешу. Оставшуюся часть субботы и все воскресенье Настя провела, лежа на полу (даже тех нескольких сотен метров, которые ей пришлось тащить неподъемную сумку, оказалось достаточно, чтобы спина снова разболелась) и обложившись документами и рукописями, черновиками и расчетами Ирины Филатовой. Ирина была человеком аккуратным, писала красивым четким почерком и даже черновые графики и рисунки вычерчивала по линейке на миллиметровой бумаге. Настя взяла в руки листок с надписью: "Следственная работа. Владимирская обл.". На графике фломастерами разных цветов прочерчены четыре линии, обозначенные: "Закончено расследованием", "Приостановлено", "Передано в суд", "Передано на общественность". Линия, обозначающая количество законченных дел, была почти прямой. Зато идущие до 1985 года параллельно линии "Передано в суд" и "Передано на общественность" вдруг стали резко расходиться в разные стороны, первая -- вниз, вторая -- круто вверх. Внизу под рисунком убористая приписка: "Выяснить, не менялся ли в 1985 г. прокурорский корпус. Если нет, запросить карточки ф. 2". Молодец, Ирина Сергеевна, одобрительно подумала Настя, хоть ты ни одного дня в следствии не работала, но знаешь, где что искать. Если уголовное дело прекращается с применением мер общественного воздействия, то либо виновный не представляет большой общественной опасности, либо следователь знает, что доказательства по делу слабоваты и в суде обвинение развалится, как карточный домик, либо прокуратура ужесточила требования к доказанности обвинения. Настя внимательно просмотрела все материалы. Странно, но не удалось обнаружить никаких признаков того, что Филатова готовила монографию. Книга стоит в плане на текущий год, уже середина июня, а среди бумаг -- ни черновиков, ни плана-проспекта, ни набросков -- ничего. Открыв прочитанную еще вчера диссертацию, Настя вспомнила, что именно показалось ей выпадающим из общей картины. -- Леша! -- крикнула она. -- Принеси мне телефонный справочник, он на холодильнике. Страстный любитель пасьянсов, Леша оторвался от "Могилы Наполеона", которую безуспешно раскладывал уже несколько часов, и, прихватив толстый справочник, зашел в комнату. -- Может, тебя поднять? -- заботливо спросил он, зная, что, когда у Насти болит спина, она может либо лежать, либо стоять, но перемещаться из одного положения в другое ей приходится только с посторонней помощью. -- Пока не надо. И будь добр, подай мне во-он ту стопку блокнотов на столе. Настя заглянула в телефонный справочник и стала медленно листать записную книжку и блокноты-ежедневники Ирины. Видно, Филатова была не очень-то общительна, не стремилась расширить круг знакомств. Судя по обнаруженному в книжке служебному телефону начальника информационного центра ГУВД, который ушел на пенсию еще в 1981 году, записи вносились на протяжении как минимум десяти-пятнадцати лет, и все Иринины знакомые, появившиеся за это время, вполне сюда уместились. Не найдя того, что искала, Настя взялась за ежедневники. Обычные записи -- отмечены совещания, необходимые звонки, дни -рождения. Одна страница сплошь покрыта тщательно выписанными словами "Владимир Николаевич", то прописными буквами, то строчными, то печатными, то с завитушками и вензелями. Так бывает, когда сидишь на скучном собрании и делаешь вид, что записываешь. Интересно, кто такой этот Владимир Николаевич? Очередной поклонник? Ай да Ирочка! Странное все-таки это дело, подумала Настя. Все время вылезает то, чего не ждешь, и упорно не находится то, что непременно должно быть. -- Лешик, подними меня! -- попросила Настя и, уже стоя и облокотившись на кухонный шкаф-пенал, вдруг спросила: -- Как ты думаешь, может человек быть скрытным, замкнутым и одновременно насквозь фальшивым? -- Теоретически, наверное, может, -- кивнул Леша. -- А практически -- вряд ли. Это неэкономично. -- Поясни, -- потребовала Настя. -- Если человек скрытный и замкнутый, то зачем ему врать и притворяться? Это же огромная затрата энергии. Проще ничего не говорить. Скрытность и замкнутость и откровенная фальшь -- два разных способа достижения одной и той же цели: не дать окружающим узнать, какой ты на самом деле. Не открыться. Обычно человек выбирает только один способ, в зависимости от своего характера и стиля мышления. Оба одновременно плохо сочетаются, -- произнес Леша, не отрываясь от карт. -- Вот и я так думаю. А про себя Настя добавила: "Зачем же вы врете, Александр Евгеньевич? В диссертации Ирины нет ни единой цифры по Энской области, где вы изволили жить и работать. В ее записной книжке нет ни одного телефона с кодом Энска. И вашей фамилии там тоже нет. Ваши координаты записаны у нее на перекидном календаре, на листочке от 15 октября за прошлый год, но координаты новые, московские. И против них стоит большой вопросительный знак. Так зачем же вы говорите нам неправду?" К вечеру боль в спине почти совсем утихла, и Настя отправила Лешу домой в подмосковный Жуковский, клятвенно заверив его, что с укладыванием в постель и с утренним вставанием она справится сама. Вытянувшись на спине под одеялом, Настя мысленно восстанавливала картину убийства Филатовой. Вот Ирина поднимается на девятый этаж, хлопает дверью лифта, отпирает квартиру. Просыпаются старики соседи. Ирина входите темную прихожую, и здесь происходит нечто, пока не совсем понятное. Но к этому можно вернуться потом. Ирина теряет сознание, убийца кладет ее на пол в прихожей, снимает обувь и ставит ее под вешалку -- следов мокрых кроссовок на кухне не обнаружено. Потом несет Ирину к плите, прикладывает ее руку к нужному месту. Сам он в резиновых перчатках, ему ток не страшен. Ирина получает электротравму и мгновенно умирает. Убийца хорошо слышал стук двери лифта и громкий щелчок замка, он понимает, что кто-нибудь мог и проснуться. Лишний шум для него опасен, поэтому он не дает телу Ирины свободно упасть на пол. Он наносит ей удар по затылку плоской поверхностью сиденья кухонной табуретки, чтобы имитировать удар об пол, но не очень точно рассчитывает силу удара -- он оказывается слабее, чем нужно. Осторожно кладет труп на пол, придает ему нужную позу. И уходит. Разумеется, у него были ключи, при помощи которых он попал в квартиру. Экспертиза не обнаружила на замке следов взлома. Он мог бы, уходя, запереть квартиру, но уж очень неудачным было время, он побоялся, что кто-нибудь услышит лязгающий звук замка. Поэтому он поднимает рычажок-"собачку", оставляя дверь плотно притворенной, но не запертой. Остается вопрос: от чего Филатова потеряла сознание, когда вошла в квартиру? В противном случае, если убийца ей не знаком, она бы подняла шум, и в любом случае, даже если в квартире был знакомый, -- не стала бы снимать обувь, ведь ей надо отдать деньги Захарову. Что же сделал убийца? Хлороформ? Айрумян следов не обнаружил. Удар по голове? Тоже нет. Какой-нибудь парализующий газ? Все это не годится. Гурген -- опытнейший эксперт, он не мог бы этого упустить. Так что же? Что же? 5 В понедельник, двадцать второго июня, едва Гордеев успел закончить оперативку, его вызвал к себе начальник. По его лицу Гордеев понял, что ничего хорошего не ожидается. Генерал начал сразу на повышенных тонах: -- Чем вы там, черт возьми, занимаетесь?! Мне следователи телефон оборвали -- жалуются на твоих ребят. Своевольничают, дерзят, язык распускают где не надо! "Петраков, -- подумал Виктор Алексеевич. -- Недоволен, что не дали закрыть дело Филатовой. С этим ясно. Дальше что?" -- Отираются по академии, понимаешь ли, по институту, порядочных людей от дела отрывают! -- продолжал выговаривать генерал. -- Убийство сотрудницы из Дома моделей еле-еле вытянули, на последних секундах буквально. И вообще претензий к твоим ребятам много, а к тебе -- особенно. Что за девицу ты у себя пригрел? Чем она у тебя занимается? Чай тебе заваривает да юбку задирает по первому требованию?! Хорошо устроился, Гордеев, ничего не скажешь! Содержишь у себя под боком любовницу за офицерскую зарплату из государственного кармана. Что молчишь? Стыдно? -- Товарищ генерал, -- осторожно начал Гордеев, -- на меня или на Каменскую пришла анонимка? -- Да при чем здесь анонимка! -- взорвался начальник. -- Вся Петровка только об этом и говорит! Люди ночами не спят, ноги до мозолей стаптывают, язвы себе наживают, света белого не видят, а она сидит себе и бездельничает! Совесть ты совсем потерял, Виктор Алексеевич, вот что я тебе скажу! Вот ты приведи мне хоть один пример, чего это твоя Каменская сделала полезного? Ну? Хоть один пример! "С этого бы и начинал, -- зло подумал Гордеев. -- Гадости про Настю вся Петровка, положим, не говорит, а те, кто говорит, делают это не первый год. И вы, любезный товарищ генерал, эти разговоры не вчера услышали. А вот то, что кто-то вас накрутил не далее как на днях, -- вот это точно. Кто-то очень хочет узнать, чем мы занимаемся, а заодно и мне настроение испортить. А вы, товарищ генерал, попались на удочку, и теперь вас дергают за веревочку, как марионетку. Вы хотите меня побольнее ударить, чтобы я начал оправдываться и раскрылся. Примеры вам нужны? Ох, не хотел я отдавать Настю, видит Бог, не хотел, но очень уж сильно вы меня обидели, заподозрив в прелюбодействе." -- Что ты молчишь? -- продолжал напирать генерал. -- Ответить нечего? Или придумываешь на ходу, что бы такое хорошее про свою телку сказать?! "Ну, благословясь!" -- сказал сам себе Гордеев и быстро, взволнованно, словно оправдываясь, и как бы выбалтывая под влиянием обиды свои маленькие тайны, поведал начальнику кое-что про роль Каменской в работе по делу об изнасиловании Наташи Ковалевой, и про Интерпол, и про многое другое... По пути от начальника к себе Виктор Алексеевич заглянул к Насте. Та сидела, погруженная в филатовские бумаги, сосредоточенно вникая в их логику. -- Ты как себя чувствуешь, Стасенька? Настя вздрогнула. Этим ласковым именем Колобок называл ее крайне редко, только в самые тяжелые или ответственные минуты. -- Хорошо. А что, плохо выгляжу? -- Нормально. -- Гордеев помолчал. -- Вокруг нас какая-то щука бьет хвостом. Я ее пока не вижу, но волна сильная. Будем ее блеснить. -- Вокруг нас с вами? Или вокруг всех нас? -- Это мы и будем выяснять. Запирай-ка дверь, свари кофе и начнем думать вместе. x x x Заказчик долго смотрел на лежащие перед ним папки -- три зеленые и красную. В зеленых папках -- чистовые экземпляры рукописи монографии Филатовой, в красной -- текст, с которого печатался чистовик. Теперь все. Никогда эта книга не увидит свет, никто ее не прочтет. Сколько же нервов он потратил, сколько сил приложил, чтобы собрать эти четыре папки на своем столе... В тот день, когда Заказчик понял, что Ирина знает правду, у него еще оставалась надежда на то, что она все простила. Были же эти слова насчет издательства, которое опубликовало бы книгу за гонорар! .Он и думать не мог, что речь идет именно об этой книге. В тот же вечер поднял все свои связи в издательском мире, разрекламировал Ирину как редкостную умницу, блестящее перо (уж он-то знал, о чем говорит!), заручился обещаниями помочь с публикацией. Думал, завтра она привезет рукопись, он ее обрадует -- и вот он, шаг к примирению. Но она не приехала. Прислала папку со своим адъюнктом, якобы у нее много срочной работы. А он, Заказчик, прочитал первую страницу и почувствовал, как пол уплывает из-под ног. Не теряя ни минуты, помчался в институт. -- Зачем вы это делаете? -- спросил он. -- А почему нет? -- Ирина пожала плечами. -- Я написала книгу, так почему я не могу ее опубликовать? Мне нужна монография для поступления в докторантуру. Что вас, собственно, не устраивает? -- Ира, я прошу вас, все что угодно.. Сколько вы хотите? -- Денег? -- Она почти не удивилась, словно была готова к разговору. -- Вы же все равно не заплатите. -- Ее губы искривились в усмешке. -- Я заплачу. Сколько? -- Я вам не верю. Вы -- жадный. И потом, у вас нет таких денег. То, что пять лет назад стоило десять тысяч, сейчас стоит миллион. У вас есть миллион? -- Это неважно, я достану. -- Сердце Заказчика колотилось тяжело и неровно. -- Вы хотите миллион? -- Нет. От вас, -- она сделала ударение на этом слове, -- я не хочу ничего. Один раз вы меня обманули, я не могу больше вам .верить. И здравый смысл не позволяет. -- Какой здравый смысл? -- Тогда у вас были деньги, потому что вы брали взятки. Ведь брали же, правда? Но вы пожадничали. А сейчас вам взяток не дают -- не за что. Старые запасы вы давно истратили, обустраиваясь на новой квартире. Где вы возьмете этот миллион? -- Губы ее снова дрогнули, будто само слово "миллион" ее забавляло. -- Старым проверенным способом -- взятками? Да кто вам их даст?! Даже если вы м придумаете, за что брать, вас поймают за руку раньше, чем вы наберете первую сотню тысяч. Сейчас к коррупции относятся очень серьезно, кому, как не вам, знать об этом. -- Как вам не стыдно, Ирина! Я никогда не брал взяток! -- Он попытался возмутиться, не очень, впрочем, умело. -- Неужели? Хотите, я назову фамилии следователей, которые прекращали с вашего благословения уголовные дела по липовым справочкам о неизлечимом заболевании подследственного и которые с вами делились? Хотите? Дружко, Маслинский, Галактионов, Козлов. А Недовесов не захотел играть в ваши игры и отдал под суд одного большого начальника, за что вы его и уволили. Разве не так? -- Кто вам наплел такие глупости, Ира? Разве можно верить тому, что люди болтают? Ай-ай-ай, Ирочка, вы серьезная женщина... -- Я -- серьезная женщина, -- перебила она холодно, -- поэтому я не верю тому, что говорят люди. Я верю тому, что говорят цифры и документы. -- Какие цифры, какие документы? -- залепетал Заказчик. -- Побойтесь Бога, Ира, что вы говорите? -- Это не ваша вина. -- Она внезапно улыбнулась. -- Вы почти все думаете, что мы ни на что не годимся, только штаны здесь просиживаем. Если бы вы и вам подобные дали себе труд вникнуть в нашу работу, вы бы поняли, как много мы умеем и можем. И не удивлялись бы. -- Вы не сможете это доказать, -- твердо произнес Заказчик. -- Все, что вы говорите, может быть, и правильно, но голословно. -- А я и не собираюсь ничего доказывать, -- равнодушно ответила она. -- Я хочу, чтобы вы четко видели перспективу. Когда вокруг вашего имени поднимется волна, обязательно поинтересуются вашей деятельностью того периода. И найдут то, что нашла я. Вам это мало чем грозит, вы быстренько уволитесь, займетесь коммерцией, сейчас все так делают. Что у вас сейчас за должность -- смех один. Будете зарабатывать раз в пять, а то и в десять больше. Одним словом, вы почти не прогадаете. Но во всем этом есть одно неприятное для вас обстоятельство. Из тех, кто давал взятки за незаконное прекращение против них уголовных дел, есть двое, которые взлетели сегодня слишком высоко. Этих двух уголовных дел в архиве нет, вы предусмотрительно позаботились о том, чтобы их уничтожили. Дела были якобы украдены, а сотрудница архива получила выговор. Но на эти дела в информационном центре были в свое время выставлены карточки, про которые вы забыли. А в карточках есть и фамилия следователя, и фамилия подследственного. Вы поздно спохватились. Когда по вашему указанию изымали карточки, с них уже были сделаны фотокопии. Так что если вокруг вас поднимется скандал, то эти двое пострадают в первую очередь. И они вам этого не простят. - А если скандала не будет? -- спросил Он пересохшими губами. Все, что она говорила, было правдой. Заказчик прекрасно это осознавал. -- Может так случиться, что ваша книга выйдет -- и ничего не произойдет? -- Так не случится, это я вам гарантирую. У меня есть право научного руководства, двое моих учеников уже успешно защитились. И сейчас у меня есть адъюнкты. Они добросовестно читают все, что я им рекомендую. А уж прочитать книгу своего научного руководителя сам Бог велел. Не один -- так другой, кто-нибудь обязательно заметит то, что вы так старательно пытаетесь скрыть. Вот такая, Владимир Николаевич, пьеса из научной жизни. -- Вы меня шантажируете? -- Нет. -- Она удивленно взмахнула ресницами и округлила глаза. -- Нет, ни в коем случае. -- Чего же вы хотите? Зачем все это? -- Вы мне неприятны. -- Она сказала это просто, как будто отвечала на вопрос "Который час?". -- Я вас ненавижу за то, что вы меня обманули. Я хочу вас уничтожить. x x x -- Анастасия Павловна, я прошу меня понять: погибла наша сотрудница, офицер, талантливый ученый. Вполне естественно, что, я интересуюсь ходом следствия, тем более что я лично знал Ирину Сергеевну. Настя внимательно слушала сидящего перед ней мужчину. Начинающий полнеть, чуть лысоватый, лицо хорошее, породистое, отметила она. Нос с горбинкой, тяжелый подбородок, твердый рот. Под глазами синева. Пожалуй, Доценко погорячился, этот Павлов вполне достойно держится, да и внешность приятная. Похоже, он понял, что с Мишей взял неверный тон, и пришел исправлять впечатление. -- К сожалению, мне пока нечего вам сказать, Александр Евгеньевич. Могу утверждать определенно, что Филатову убили не из ревности и не из-за денег. Но это, увы, пока все, что мы знаем точно. Конечно, могут открыться и новые обстоятельства. Тогда мы вернемся к этим версиям. -- Я боюсь показаться вам надоедливым, но... Вы позволите мне приходить к вам, узнавать, как идут дела? Вы ведь знаете, -- он пристально посмотрел Насте в глаза, -- я любил Ирину. Очень любил. Я был готов пойти на развод, но она и слышать не хотела, говорила, что все равно негде будет жить. -- Александр Евгеньевич, -- дружелюбно улыбнулась Настя, -- вы много лет знали Ирину Сергеевну. Расскажите мне про нее. Вы же понимаете, нам важна каждая мелочь, каждая деталь. -- Что вам рассказать? -- вздохнул Павлов. -- Ирочка была... Да разве это расскажешь? Чудесная, очаровательная, нежная... -- Было видно, что он не на шутку разволновался, руки задрожали, кадык дернулся над узлом галстука. -- Не могу, простите. Он поднялся. Взглянул на часы. Вымученно улыбнулся Насте. -- Давайте заключим с вами маленькую сделку, Анастасия Павловна. Вы мне разрешите приходить и спрашивать про ход расследования, а я за это буду рассказывать вам про Ирочку. Договорились? -- Хорошо. Приходите, буду с нетерпением ждать ваших рассказов. Почти столкнувшись с Павловым в дверях, к Насте влетел разъяренный Гордеев. -- Знаешь, где сейчас Шумилин? В клинике неврозов. Ковалев, конечно же, побежал к своему дружку и все рассказал. А Виноградов даже ничего выяснять не стал, видно, знает отлично, какая сволочь его родственничек и чего от него можно ожидать. Запихнул в психушку от греха подальше, чтобы мы его не достали. -- Интересно, а Ковалев об этом знает? Ситуация-то пикантная. Виногра- дов, с одном стороны, друг, а с другой -- укрывает насильника его же родной дочери. По сути одно то, что парень согласился на госпитализацию, в глазах Ковалева должно быть признанием в том, что он виновен. -- Верно, -- согласился Гордеев. -- Виноградов должен бы, по идее, скрывать это от Ковалева. -- Попробуем узнать кое-что. -- Настя набрала номер телефона. -- Будьте добры Эллу Леонидовну. -- Прикрыв трубку рукой, она пояснила Гордееву: -- Моя приятельница. Работает в клинике неврозов. Мы с ней вместе курс психодиагностики у Березина слушали... Эллочка? Здравствуй, это Настя Каменская. Обменявшись любезностями, Настя попросила, если возможно, выяснить, по чьей протекции госпитализировали Шумилина Сергея Викторовича, 1968 года рождения. Элла обещала перезвонить. Долгожданный звонок раздался в самом конце дня. Настя поговорила с Эллой и, озадаченно покачав головой, зашла к Гордееву. -- Шумилина в клинику устраивал лично сам Ковалев Виталий Евгеньевич. -- Подонок, -- тихо пробормотал Виктор Алексеевич. -- Ну, мы еще поглядим, кто кого. И этот понедельник, двадцать второе июня, был таким же жарким, как все предыдущие дни. И снова, чуть приволакивая распухшие от жары ноги, Настя Каменская, не выносившая толпы и духоты, медленно брела мимо автобусных остановок домой. Она думала о том, что в русском языке слово "правда" --только одно, а слов, противоположных по значению, куда больше: "обман", "ложь", "неправда", "вранье". Может, потому, что правда -- проста, а ложь многолика? Настя стала перебирать в уме синонимы этих слов на всех известных ей языках. Поглощенная своими лингвистическими изысканиями, она не заметила невысокого смуглого человека в очках, который на некотором отдалении следовал за ней от самой Петровки. Если бы с Настей рядом был Юра Короткое, он бы наверняка узнал этого человека. Но Юры не было, а обнаруживать наблюдение Настя не была приучена. x x x Во вторник ситуация неожиданно обострилась. Насте позвонил Дима Захаров, сообщил, что агентство, в котором он работает,, получило заказ на сведения об Ирине Сергеевне Филатовой. Заказ передан, естественно, через посредника, да и самого посредника шеф все равно не назовет. Имя клиента -- профессиональная тайна. Обычно ленивая и медлительная, Настя пулей влетела в кабинет к Гордееву. -- Виктор Алексеевич, у меня на телефоне Захаров из частного охранного агентства. Кто-то интересуется биографией Филатовой. -- Да? -- Колобок сунул в рот дужку очков. -- Любопытно. Какие будут суждения? -- Если уж нам так повезло с Захаровым, я думаю, есть смысл этим воспользоваться. Надо спеть им какую-нибудь песенку. -- Врать нехорошо, Анастасия, -- пошутил Колобок. -- Это не ложь, а дезинформация. Зачем нам мучиться, устанавливая клиента, когда можно просто посмотреть, где нашу песенку будут повторять. Настя вместе с Захаровым начала сочинять биографию Ирины, стараясь гармонично сочетать общеизвестные факты с изящной выдумкой. А Виктор Алексеевич Гордеев вызвал к себе Ковалева. -- Виталий Евгеньевич, мне казалось, что в прошлый раз мы поняли друг друга. А вы меня подвели, нарушили нашу договоренность. Как же так? -- мягко и вкрадчиво начал Колобок. -- Я вас не понимаю, -- надменно ответил Ковалев. -- Вы разве не сообщили Виноградову о наших подозрениях в адрес его племянника? -- невинно осведомился полковник. -- Я не счел возможным скрывать от него, -- с достоинством произнес Виталий Евгеньевич. -- Могу я узнать, что вам ответил на это Виноградов? -- Вы что, допрашиваете меня? -- возмутился Ковалев. -- Почему я должен докладывать вам, что мне говорят мои друзья в личной беседе? -- Не должны, -- мирно согласился Гордеев. -- А вам не показалось странным, что Виноградов тут же госпитализировал племянника с таким диагнозом, который исключает проведение в отношении него процессуальных действий? -- Я вас не понимаю, -- повторил Ковалев, -- Сережа болен, очень болен, у него глубочайшая депрессия. Он нуждается в лечении и врачебном надзоре. -- Это понятно, -- согласно кивнул Гордеев. -- И на почве чего у него такая глубокая депрессия? -- Трагедия в личной жизни. -- В голосе Ковалева послышалась уверенность. -- Любимая девушка обошлась с ним незаслуженно жестоко, а в этом возрасте, сами знаете, когда рушится любовь -- рушится мир. Виктор Алексеевич сочувственно поцокал языком. -- Надо же, как бывает. Такой красивый статный парень, косая сажень в плечах, девушки должны его обожать. -- Да-да, -- оживленно подхватил Ковалев, -- так всегда и бывает, но вот сошелся свет клином на одной -- и вся жизнь прахом. Гордеев помолчал, потом очень тихо спросил: -- Виталий Евгеньевич, вы не испытываете неловкости? На самом деле Гордееву хотелось крикнуть во весь голос: "Неужели вам не стыдно?!" -- Неловкости? Почему? -- Ковалев закинул ногу на ногу, видимо, полагая, что можно расслабиться после успешного прохождения подводного рифа. В прошлый раз я выразил уверенность в том, что вы с пониманием относитесь к трудностям нашей работы, и даже поблагодарил вас за это. Теперь признаюсь: я вас обманывал. Я знал, что вы не уважаете нас работников милиции, что вы в грош нас не ставите. Может быть, такое ваше отношение распространяется только на одного меня? Вероятно, я кажусь вам толстым нелепым недотепой? В пятницу вы на моих глазах рассматривали фотографию, на которой запечатлен ваш Сережа, и не узнали его. Вы никогда не видели племянника вашего друга Виноградова. Более того, Виноградов -- не такой уж близкий ваш друг если не счел нужным поделиться с вами что этот Сережа, управляя автомобилем ч пьяном виде, искалечил двух человек и был за это осужден. А вы клялись мне, что он -- серьезный, добрый мальчик. Вы можете возразить мне, что транспортное происшествие -- это несчастный случай, который может иметь место и с самыми порядочными людьми. В другой ситуации я бы с вами согласился. Но речь сейчас не об этом. Вы не только лгали мне в прошлый раз. Вы сочли себя таким ловким, а меня -- таким глупым, что за прошедшие три дня даже не потрудились взглянуть на Шумилина, которого своими же руками уложили в больницу, от нас подальше. Шумилин никогда не был статным красавцем, его никогда не любили девушки, а вы, если следовать вашей легенде, должны были бы это знать. И я хочу, Виталий Евгеньевич, чтобы вы объяснили мне, зачем вы все это делаете? К чему такое нагромождение лжи? -- Если это не допрос, я позволю себе откланяться, -- холодно произнес, вставая, Ковалев. -- Нет, -- резко осадил его Гордеев. -- Я еще не закончил. Сергей Шумилин был осужден четыре года назад, двадцать четвертого мая тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. После этого каждый год двадцать четвертого мая в отношении детей и внуков свидетелей, дававших показания в суде, совершались преступления. В нынешнем году жертвой стала дочь народного заседателя Ковалева Виталия Евгеньевича. Хочу отметить, что преступления из года в год становились все более опасными, от побоев до изнасилования. Впереди -- семьи судьи и второго заседателя. Неужели вам не страшно, Виталий Евгеньевич? Если преступления совершил Шумилин, то вы спасаете от следствия опасного человека, который в следующем же году совершит еще одно изнасилование, а то и убийство. -- Я не желаю слушать эту чушь! Белый как снег Ковалев направился к двери. -- Постойте! -- окликнул его полковник. Ковалев медленно обернулся, как будто каждое движение причиняло ему невыносимую боль. -- Я понял, что взывать к вашим гражданским чувствам бесполезно. Но вспомните хотя бы, что вы -- отец. Едва шевеля губами, Ковалев произнес: -- Сережу я вам не отдам. x x x Работа над жизнеописанием Ирины Филатовой шла вдохновенно. Приехавший на Петровку Дима Захаров склонился вместе с Настей над длинной "простыней", склеенной из нескольких листов, вдоль которой была прочерчена толстая, размече