мянутой телеграмме Эйзенхауэр сообщал, что, изолировав Рур, он намерен направить свой основной удар вдоль оси Эрфурт, Лейпциг, Дрезден, в результате чего после соединения с русскими оставшиеся германские вооруженные силы будут разрезаны на две части. Второе наступление через Регенсбург на Линц, где он также рассчитывал встретиться с русскими, предотвратит "усиление германского сопротивления в укрепленном районе Южной Германии". Сталин охотно с этим согласился. Он заявил, что это предложение "полностью совпадает с планом советского верховного командования". "Берлин, -- добавил он, -- утратил свое прежнее стратегическое значение. Поэтому советское верховное командование намерено выделить второстепенные силы для наступления на Берлин". Это заявление, однако, не было подтверждено дальнейшими событиями. Английские начальники штабов проявляли беспокойство не только в отношении достоинств нового плана, но и потому, что фактически были обойдены верховные власти, как военные, так и конституционные. Они составили пространную телеграмму своим коллегам в Вашингтоне, с которой я ознакомился уже после того, как она была отправлена. В ходе межштабных переговоров это случалось весьма часто, В принципе я был полностью согласен с нашими начальниками штабов, и мы мыслили в одном и том же направлении. Тем не менее я считал, что их телеграмма поднимает много мелких, посторонних вопросов и исходит не из того, из чего следовало исходить, чтобы обеспечить себе наилучшие позиции в споре с начальниками штабов Соединенных Штатов. Поэтому я послал им следующую записку: Премьер-министр -- генералу Исмею для комитета начальников штабов 31 марта 1945 года "1. Я обдумал вашу телеграмму, и, конечно, хорошо, что военные вопросы ставятся перед объединенным англо-американским штабом. Надеюсь, однако, что у нас сознают, что мы располагаем лишь четвертью вооруженных сил, участвующих во вторжении в Германию, и что с июня 1944 года обстановка значительно изменилась... Мне кажется, что основная критика нового плана Эйзенхауэра сводится к тому, что он переносит ось главного наступления на Берлин в направлении через Лейпциг на Дрезден, и, таким образом, возникает вопрос, не будет ли 21-я группа армий настолько рассредоточена, что потеряет свою наступательную силу, особенно после того, как она лишена поддержки американской 9-й армии. Таким образом, нас могут обречь на почти неподвижную роль на севере, в результате чего мы будем фактически лишены возможности форсировать Эльбу, пока в операциях не будет достигнута значительно более поздняя стадия. Исключается также перспектива вступления англичан в Берлин вместе с американцами. Правильность такой критики зависит от масштабов сопротивления противника. Если сопротивление будет фактически сломлено, то нет никаких причин, почему американская 9-я армия и 21-я группа армий не могут принять участия в наступлении на более широком фронте. Последнее слово по этому вопросу должно оставаться за верховным главнокомандующим. Возможно также, что генерал Эйзенхауэр ошибается, полагая, что Берлин в значительной мере утратил свое военное и политическое значение. Хотя значительная часть германских правительственных департаментов переведена на юг, не следует упускать из виду, какое решающее влияние на психологию немцев может оказать падение Берлина. Мысль о том, что не следует придавать значения Берлину и что нужно предоставить русским захватить его на более поздней стадии, мне кажется неправильной. До тех пор пока разрушенный Берлин будет сражаться, выдерживая осаду, как это вполне может случиться, у немцев будет оставаться стимул для сопротивления. Падение Берлина может вызвать почти всеобщее отчаяние у немцев. 6. Утверждая, что мы хотели бы свернуть в сторону для того, чтобы закончить дела в Дании, Норвегии и вдоль Балтийского побережья, мы ослабляем наш довод в пользу большей концентрации сил между морем и флангом Ганновер, Берлин... " Премьер-министр -- генералу Эйзенхауэру 31 марта 1945 года "1. Лично мне кажется, что если сопротивление противника не будет сломлено, то переключение основной оси наступления столь далеко на юг и вывод американской 9-й армии из состава 21-й группы армий может в такой степени растянуть фронт Монтгомери, что отведенная ему наступательная роль окажется сведенной к нулю. Я не вижу, какую выгоду дает отказ от форсирования Эльбы. Если сопротивление противника ослабнет, как вы, очевидно, ожидаете и что вполне может случиться, почему бы нам не форсировать Эльбу и не продвинуться как можно дальше на Восток? Это имеет важное политическое значение, поскольку русские армии на юге, судя по всему, наверняка войдут в Вену и захватят Австрию. Если мы преднамеренно оставим им Берлин, хотя он и будет в пределах нашей досягаемости, то эти два события могут усилить их убежденность, которая уже очевидна, в том, что все сделали они. Далее, я лично не считаю, что Берлин уже утратил свое военное и тем более политическое значение. Падение Берлина оказало бы глубокое психологическое воздействие на сопротивление немцев во всех частях рейха. До тех пор пока Берлин держится, огромные массы немцев будут считать своим долгом продолжать борьбу до последнего вздоха. Я не разделяю мнения, что захват Дрездена и соединение там с русскими имели бы более важное значение. Те части департаментов германского правительства, которые переброшены на юг, могут быть очень быстро переведены еще дальше на юг. Но пока Берлин остается под германским флагом, он, по моему мнению, не может не являться самым решающим пунктом в Германии. Поэтому я бы в гораздо большей степени предпочел придерживаться того плана, на основе которого мы форсировали Рейн, а именно, чтобы американская 9-я армия вместе с 21-й группой армий продвинулась к Эльбе и дальше до Берлина. Это ни в коей мере не противоречило бы плану большого центрального удара, который вы в настоящее время столь правильно развиваете в результате блестящих операций ваших армий южнее Рура. Потребуется лишь переключение одной армии на северный фланг". Генерал Эйзенхауэр -- премьер-министру 1 апреля 1945 года "В настоящее время обстановка складывается в таком виде, в каком я ее изображал моему штабу год тому назад, когда говорил о цели, к которой мы должны стремиться, а именно, чтобы наши вооруженные силы, форсировав Рейн, сосредоточили свои усилия в направлении Везеля и Франкфурта и расположились, грубо говоря, в большом треугольнике с выступом в районе Касселя. После этого задача состояла бы в том, чтобы определить направление удара, способного вызвать максимальную дезорганизацию среди оставшихся немецких вооруженных сил и подорвать сопротивление немцев. Я никогда не терял из виду огромного значения наступления на самое северное побережье, хотя ваша телеграмма внесла новую мысль о политическом значении быстрого достижения определенных целей. Я ясно понимаю вашу мысль в этом вопросе. Единственная разница между вашими предложениями и моим планом состоит в сроках... Конечно, если в какой-либо момент сопротивление будет внезапно сломлено по всему фронту, мы устремимся вперед и Любек и Берлин окажутся в числе наших важных целей". И я ответил: Премьер-министр -- генералу Эйзенхауэру 2 апреля 1945 года "I. Благодарю вас за вашу сердечную телеграмму... Я, однако, придаю еще большее значение вступлению в Берлин -- возможность, которая, вполне вероятно, нам представится, -- в результате полученного вами из Москвы ответа, в третьем параграфе которого говорится, что "Берлин утратил свое прежнее стратегическое значение". Это следует рассматривать в свете того, что я говорил о политической стороне дела. Я считаю чрезвычайно важным, чтобы мы встретились с русскими как можно дальше на Востоке..." 1 1 Идея Черчилля встретиться с русскими "как можно дальше на Востоке" пронизывает всю его политику с тех пор, как стало ясно, что Советская Армия сможет раньше союзников достигнуть стран Центральной и Юго-Восточной Европы. "Балканский вариант", выдвинутый Черчиллем еще в 1943 г., был рассчитан на то, чтобы обеспечить освобождение Балкан силами партизанских армий Греции и Югославии под контролем англичан раньше, чем туда придет Советская Армия. После открытия второго фронта и освобождения Франции Черчилль требовал от англоамериканских войск упредить русских в овладении Веной. Весной 1945 г. он из политических соображений настаивал вопреки договоренности между верховными главнокомандующими советскими и англо-американскими войсками, по которой на Берлин должна была наступать Советская Армия, чтобы Эйзенхауэр наступал на Берлин. Глава девятая КУЛЬМИНАЦИОННЫЙ МОМЕНТ: СМЕРТЬ РУЗВЕЛЬТА Президент Рузвельт скончался внезапно в четверг 12 апреля в Уорм-Спрингс, штат Джорджия. Ему было 63 года. После полудня, когда Рузвельт позировал художнице для портрета, он внезапно упал и в тот же вечер скончался, не приходя в сознание. Можно сказать, что Рузвельт умер в самый кульминационный период войны, в момент, когда его авторитет был крайне необходим для того, чтобы направлять политику Соединенных Штатов. Когда я рано утром в пятницу 13 апреля получил известие о его смерти, я почувствовал себя так, словно мне нанесли физический удар. Мои взаимоотношения с этим блистательным человеком имели огромное значение на протяжении долгих тяжелых лет совместной работы. Теперь этим отношениям пришел конец. Я был подавлен сознанием большой, непоправимой утраты. Я отравился в палату общин, которая собралась в ] 1 часов, и в нескольких словах предложил почтить память нашего великого друга, немедленно отложив заседание. Этот беспрецедентный шаг, предпринятый по случаю смерти главы иностранного государства, соответствовал единодушному желанию членов палаты. Медленно покидали они парламент после заседания, продолжавшегося всего лишь восемь минут. Все страны в той или иной форме чтили память Рузвельта. В Москве были вывешены окаймленные крепом флаги, и, когда собрался Совет 1, его члены вставанием почтили память президента. Японский премьер-министр выразил американцам "глубокое соболезнование" в связи с потерей их лидера, которому он приписывал заслугу в том, что "Америка в настоящее время занимает выгодное положение". В противовес этому германское радио заявило, что "Рузвельт войдет в историю как человек, который своим подстрекательством превратил нынешнюю войну во вторую мировую войну, как президент, который в итоге сумел усилить мощь своего самого большого противника -- большевистского Советского Союза". 1 Сессия Верховного Совета СССР. -- Прим. ред. * * * Хотя смерть Рузвельта была внезапной и неожиданной, я, как уже упоминалось, чувствовал после того, как мы расстались в Александрии, по окончании Ялтинской конференции, что силы оставляют президента. В личных телеграммах я всячески стремился облегчить напряжение, вызванное разногласиями по большим политическим вопросам, которые советский антагонизм вносил в нашу официальную переписку, В первое мгновение я решил вылететь на похороны и уже заказал самолет. Однако на меня оказали большое давление, требуя, чтобы я не выезжал из страны в этот критический и трудный момент, и я уступил желаниям своих друзей. Президенту я направил следующее послание: Премьер-министр -- президенту Трумэну 13 апреля 1945 года "Я очень сожалею, что не могу в данный момент изменить свои планы, одобренные сегодня утром королем и кабинетом. Планы предусматривают дебаты в парламенте на следующей неделе, а также мое выступление во вторник с целью воздать должное покойному президенту, и мое присутствие при короле на церковной службе в соборе св. Павла в связи с похоронами. Я искренне надеюсь встретиться с Вами в ближайшее время. Тем временем учтите, что наш министр иностранных дел в курсе всех наших совместных дел". Мне казалось странным, особенно в последние несколько месяцев, что Рузвельт не ознакомил детально своего заместителя и потенциального преемника со всеми делами и не ввел его в курс тех решений, которые принимались. На наших делах это сказывалось весьма неблагоприятно. Одно дело, когда читаешь о событиях после того, как они свершились, и совсем другое дело, когда сам переживаешь их час за часом. В лице Идена я имел коллегу, который знал все и мог в любой момент полностью принять на себя руководство, хотя я и чувствовал себя вполне здоровым и полным энергии. Но в Соединенных Штатах вице-президент сразу вступает на пост, облеченный верховной властью, будучи до этого мало осведомлен и в еще меньшей степени наделен властью. Как мог Трумэн знать и оценить проблемы, которые решались в этот кульминационный период войны? Все, что мы узнали о нем позднее, свидетельствует о том, что он является решительным, бесстрашным человеком, способным принимать величайшие решения. Но в эти первые месяцы его положение было крайне трудным и не давало ему возможности полностью проявить свои незаурядные качества. * * * На мою первую официальную телеграмму, выражавшую соболезнование и вместе с тем поздравлявшую нового президента, Трумэн прислал самый дружеский ответ. Несколько дней спустя я получил от нашего посла телеграмму, содержавшую интересные сведения. Лорд Галифакс -- премьер-министру 16 апреля 1945 года "Антони и я виделись с Гарри Гопкинсом сегодня утром. Уже в течение некоторого времени Гарри замечал, как сильно слабел президент. Он мог выполнять лишь очень небольшую работу. По его мнению, смерть президента создала совершенно новую обстановку, в которой нам придется начинать с самого начала. В одном мы можем быть уверены -- политика будет вырабатываться в значительно большей степени в результате согласованных действий сената. Как это будет выглядеть на деле, трудно предсказать. Многое будет зависеть от его личной оценки людей, с которыми он будет иметь дело. Что касается самого Гарри, то Трумэн просил его представить ему свои соображения о внешней и международной политике, что Гарри и делает, но, конечно, не сможет продолжать работать на своем нынешнем посту. Трумэн, возможно, не захочет его, да и сам Гарри этого не желает. Методы Трумэна будут совершенно отличными от методов Ф. Д. Р. Возможно, представляет интерес тот факт, что любимым занятием Трумэна является история военного искусства. Говорят, что он много читал в этой области. Как-то вечером здесь он проявил удивительное знание кампаний Ганнибала. Он почитает Маршалла". * * * Сталину я писал: Премьер-министр -- маршалу Сталину 14 апреля 1945 года "1. Получил Ваше послание от 7 апреля. Благодарю Вас за успокоительный тон этого послания и надеюсь, что недоразумение с "Кроссвордом" можно теперь считать ликвидированным. Я глубоко опечален смертью Президента Рузвельта, с которым у меня за последние пять с половиной лет установились узы очень близкой личной дружбы. Это печальное событие еще больше подчеркивает значение того факта, что Вы и я связаны друг с другом многочисленными проявлениями любезности и приятными воспоминаниями даже в обстановке всех тех опасностей и трудностей, которые мы преодолели. Я должен воспользоваться этим случаем, чтобы поблагодарить Вас за все любезности, которыми Вы окружили мою супругу во время ее пребывания в Москве, и за все заботы о ней в ее поездках по России. Мы считаем большой честью награждение ее орденом Трудового Красного Знамени за ту работу, которую она проделала, чтобы смягчить ужасные страдания раненых воинов героической Красной Армии. Денежные суммы, которые она собрала, может быть, невелики, но это проникнутые любовью пожертвования не только богатых, но главным образом пенсы бедных, которые были горды тем, что еженедельно делали свои небольшие взносы. От дружбы масс наших народов, от взаимопонимания наших правительств и от взаимного уважения наших армий зависит будущее всего мира". Маршал Сталин -- премьер-министру 15 апреля 1945 года "Ваше послание по случаю кончины Президента Ф. Рузвельта получил. В Президенте Франклине Рузвельте советский народ видел выдающегося политического деятеля и непреклонного поборника тесного сотрудничества между нашими тремя государствами. Дружественное отношение Президента Ф. Рузвельта к СССР советский народ будет всегда высоко ценить и помнить. Что касается меня лично, то я особенно глубоко чувствую тяжесть Утраты этого великого человека -- нашего общего друга". Иден, находившийся в Вашингтоне, писал: Министр иностранных дел, Вашингтон -- премьер-министру 15 апреля 1945 года "1. Посол и я беседовали со Стеттиниусом вскоре после моего прибытия сегодня утром. По словам Стеттиниуса, Сталин и Молотов проявили признаки глубокой печали в связи со смертью президента. Сталин спросил Гарримана, может ли он внести в такой момент какой-либо вклад, который способствовал бы укреплению единства великих союзников. Стеттиниус заявил, что, к счастью, Гарриман не ответил сразу: "Польша", а вместо этого сказал, что было бы хорошо, если бы Молотов смог приехать на конференцию в Сан-Франциско. Стеттиниус ухватился за это и послал телеграмму, предлагая, чтобы Молотов не только приехал в Сан-Франциско, но и чтобы он сначала заехал для переговоров в Вашингтон. Час тому назад Стеттиниус позвонил мне и сказал, что русские согласились на это и Молотов прилетит на американском самолете, который уже послан за ним. Поэтому я полагаю, что он будет здесь ко вторнику, когда, я думаю, мы займемся польским вопросом. Все это хорошие новости, но мы не должны на них слишком рассчитывать, так как остается еще выяснить, какую позицию займет Молотов, когда он прибудет сюда. Во всяком случае отрадным является уже то, что мы получим возможность заняться этим вплотную. Стеттиниус также говорил со мной сегодня относительно прений в палате общин на этой неделе по вопросу о Польше. Он выразил надежду, что вы сможете отметить, что в свете совещания трех министров иностранных дел события приняли новый оборот. Я согласился, но сказал, что, по моему мнению, русским не вредно узнать, как серьезно мы обеспокоены тем, что московская комиссия до сих пор не смогла добиться прогресса на основе ялтинских решений. Я твердо считаю, что мы должны оказывать на русских постоянное давление. Пока еще нет никаких оснований для оптимизма, и больше всего мы можем рассчитывать на успех любых переговоров здесь, если русские полностью поймут, насколько серьезным для всех нас был бы провал в этом деле". И на следующий день: Министр иностранных дел, Вашингтон -- премьер-министру 16 апреля 1945 года "Сегодня утром Эдуард 1 и я нанесли наш первый визит президенту. 1 Галифакс. -- Прим. ред. Я. коснулся вопроса о встрече между вами и президентом и сказал, что президент, вероятно, помнит, что президент Рузвельт собирался в ближайшем будущем посетить Европу и в первую очередь заехать в Лондон. Президент ответил, что ему эта идея очень нравится, но мы должны понять, что в данный момент ему предстоит выполнить ряд неотложных обязанностей. Впечатление, которое я вынес из встречи, таково, что новый президент настроен искренне и дружественно. Он сознает свою новую ответственность, но не подавлен ею. Его упоминания о вас не могли быть более теплыми. Полагаю, что в его лице мы будем иметь человека, который будет с нами лояльно сотрудничать, и я весьма ободрен этой первой беседой". Я ответил: Премьер-министр -- Идену, Вашингтон 24 апреля 1945 года "Как бы я ни хотел лично встретиться с президентом, я не склонен ехать в Соединенные Штаты в ближайшие два месяца. Весьма вероятно, что до этого у нас начнется избирательная кампания. Твердо сказать об этом мы не можем, пока не увидим, каковы военные успехи. Я уверен, что король и правительство его величества пошлют президенту самое сердечное приглашение. Мне кажется, что месяца через три было бы удобно организовать визит, так как к этому времени парламентские выборы либо уже состоятся, либо будут отложены до октября. Это еще не установлено". Таким образом, все мы вновь двинулись вперед по своему грудному пути под глубоким впечатлением нашей общей утраты. Глава десятая УСИЛЕНИЕ ТРЕНИЙ С РОССИЕЙ Первым политическим актом президента Трумэна, затрагивавшим нас, было рассмотрение польского вопроса на той стадии, на которой он находился всего за 48 часов до кончины Рузвельта. Трумэн предложил послать совместную декларацию Сталину. Конечно, документ, в котором излагалась американская позиция, вероятно, в основном уже был подготовлен государственным департаментом ко времени прихода к власти нового президента. Тем не менее достойно удивления, что Трумэн смог так быстро заняться этим вопросом, несмотря на формальности, связанные с вступлением на пост президента, и похороны своего предшественника. Трумэн признавал, что позиция Сталина является не слишком обнадеживающей, но считал, что нам следует предпринять "еще одну попытку". Трумэн предложил просить Сталина согласиться на следующий план: 1. В Москву должны быть немедленно приглашены Берут, Осубка-Моравский, Роля-Жимерский, епископ Сапега, один видный польский Деятель, который не связан с существующим варшавским правительством и должен быть предложен Сталиным, а также из Лондона -- Миколайчик, Грабский и Станчик. После того как приглашения будут посланы, представители Варшавы могут, если они этого пожелают, приехать первыми. Польские деятели должны затем выдвинуть кандидатуры других людей, находящихся в самой Польше или за границей, которых можно привлечь к участию в консультациях с таким расчетом, чтобы на переговорах были представлены все основные польские группы. До консультации с польскими деятелями мы не можем связать себя обязательствами в отношении состава нового правительства национального единства и не считаем югославский прецедент применимым к Польше. Я немедленно ответил на это важное предложение: Премьер-министр -- президенту Трумэну 15 апреля 1945 года "1. С большим удовлетворением прочитал Ваше послание No 1 и весьма благодарен за заверения в дружбе и товариществе, которые оно содержит. Со всей искренностью заверяю Вас во взаимных чувствах. Я только что прочел проект совместного послания, которое Вы предлагаете направить Сталину. В принципе я полностью согласен с изложенными в нем условиями. Но есть один важный момент, на который Вам укажет г-н Иден. Поскольку Вы сможете обсудить с ним текст, я уверен, что все детали можно будет уладить. Важно как можно скорее показать наше единство во взглядах и действиях. Тем временем Иден, несомненно, изложит Вам наше мнение о том, что в действительности происходит в Москве и в Варшаве. Как мне представляется, люблинское правительство остро ощущает настроения польской нации, которая хотя и не питает враждебных чувств к России, тем не менее полна твердой решимости сохранить независимость и все с большей неприязнью взирает на временное польское правительство, по существу представляющее собой советскую марионетку. В согласии с Советским правительством люблинцы пытаются сформировать правительство, опирающееся на более широкую основу. Это шаг в правильном направлении, но он не удовлетворит наших требований и не обеспечит выполнения решений Крымской конференции. Надеюсь получить сегодня днем текст заявления Миколайчика, которое он намерен опубликовать в своей польской газете в Лондоне в следующий четверг. Если текст окажется удовлетворительным, мы можем передать его Сталину в понедельник по телеграфу одновременно с нашим совместным посланием или как часть этого послания". Иден, который в тот момент находился в Вашингтоне, прислал мне на следующий день телеграмму. Он считал, что мы не можем согласиться на первое из предложений президента относительно приглашения польских руководителей в Москву для консультаций. В состав представителей из Польши должны входить люди, которые действительно имеют вес и могут говорить от имени польских партий. Мы должны иметь право выдвинуть кандидатуры поляков из самой Польши и не можем всецело предоставить этот выбор на усмотрение русских. Если поляки из самой Польши не будут подлинно полномочными людьми, Миколайчик и его друзья, по мнению Идена, могут не согласиться участвовать в консультациях. Совместное послание было отправлено 15-го в несколько измененном виде. Тем временем я добился от Миколайчика, с которым виделся в Чекерсе, следующего заявления: Миколайчик -- премьер-министру 16 апреля 1945 года "1. Я считаю, что тесная и прочная дружба с Россией является краеугольным камнем будущей польской политики в рамках более широкой дружбы Объединенных Наций. Для того чтобы положить конец всяким сомнениям в отношении моей позиции, я хочу заявить, что я соглашаюсь с крымским решением в отношении будущего Польши, ее суверенного независимого положения и образования Временного Правительства, представляющего национальное единство. Я поддерживаю принятое в Крыму решение о созыве конференции руководящих польских деятелей с целью создания Правительства Национального Единства, возможно более широко и объективно представляющею польский народ и такого, которое получит признание трех главных держав". По получении этого заявления Сталин написал мне: Маршал Сталин -- премьер-министру 17 апреля 1945 года "Ваше послание с изложением заявления Миколайчика получил 16 апреля. Благодарю Вас за информацию. Заявление Миколайчика представляет, конечно, большой шаг вперед, но неясно, признает ли Миколайчик также ту часть решений Крымской конференции, которая касается восточных границ Польши. Хорошо было бы, во-первых, получить полный текст заявления Миколайчика и, во-вторых, получить от Миколайчика разъяснение о том, признает ли он также ту часть решений Крымской конференции о Польше, которая касается восточных границ Польши". Поэтому 22-го я направил Сталину открытое заявление Миколайчика, напечатанное в его газете. Заявление Миколайчика гласило: "По требованию России три великие державы высказались в пользу установления восточной границы Польши по линии Керзона с возможными небольшими исправлениями. Моя личная точка зрения сводилась к тому, что по крайней мере Львов и нефтеносный район должны быть оставлены за Польшей. Учитывая, однако, что, во-первых, в этом отношении имеется абсолютное требование с советской стороны и, во-вторых, что существование двух наших народов друг подле друга зависит от выполнения этого условия, мы, поляки, обязаны спросить себя, должны ли мы во имя так называемой целостности нашей республики отклонить его и поставить тем самым под угрозу все насущные интересы нашей страны. Ответ на этот вопрос должен быть "нет". Поскольку я не получил никакого ответа, можно было предполагать, что на данный момент диктатор был удовлетворен. Оставались открытыми другие вопросы, Иден телеграфировал из Вашингтона, что он и Стеттиниус договорились о возобновлении наших требований относительно допуска в Польшу наблюдателей и необходимости снова настаивать на том, чтобы Советское правительство повременило с переговорами о договоре с люблинскими поляками. Однако вскоре после этого решения стало известно, что договор уже заключен. * * * На следующий день, 23 апреля, Стеттиниус и Иден в течение часа с четвертью беседовали с Молотовым по поводу Польши. Они не добились никакого успеха. Затем Молотов коснулся договора, заключенного Советским правительством с варшавской администрацией. Иден указал, что договор заключен до того, как был достигнут какой-либо прогресс в создании нового временного правительства национального единства в Польше. Молотов заявил, что он сделает все, что в его силах, но любое новое правительство должно базироваться на уже существующем правительстве и должно относиться дружественно к СССР. Молотов был удивлен тем, что договор может вызвать недовольство, так как он отражает попытку СССР поощрить просоветские настроения в Польше. Советы не выдвигали никаких возражений против каких-либо соглашений Англии к Соединенных Штатов с Францией или Бельгией. Иден отметил, что наши три страны признают правительства Франции и Бельгии, тогда как у Польши существуют два правительства -- одно, признанное Соединенными Штатами, нами и большей частью мира, а другое -- признанное Советским правительством. Заключение договора с варшавским правительством, которое мы и американцы не признаем, дело совершенно другое и заставляет людей думать, что Советское правительство удовлетворено польским правительством в его нынешнем виде. Стеттиниус согласился с этим. Молотов возразил, что Соединенные Штаты и Англия не являются соседями Польши и могут позволить себе отложить решения, но Россия должна заключать договоры без задержек, чтобы содействовать борьбе против Германии. "У меня создалось очень плохое впечатление, -- писал мне Иден, -- от сегодняшней вечерней встречи с г-ном Молотовым. Я не заметил каких-либо признаков того, что вашему совместному с президентом заявлению было уделено сколько-нибудь серьезное внимание. Если русские не согласятся работать вместе с нами и американцами на основе ялтинских решений, то не будет единства трех держав, которое могло бы послужить основой для Сан-Франциско". Я ответил 24-го: "Добиваясь, как я это делаю, прочной дружбы с русским народом, я вместе с тем уверен, что она может основываться только на признании русскими англо-американской силы. Я с удовольствием отмечаю, что новый президент не позволит Советам запугать себя". * * * В тот же день я написал Сталину: Премьер-министр -- маршалу Сталину 24 апреля 1945 года "Я видел послание относительно Польши, которое было вручено Президентом г-ну Молотову для передачи Вам, и в связи с его особой важностью я консультировался с Военным кабинетом. Мой долг теперь -- информировать Вас о том, что мы полностью поддерживаем Президента в вышеуказанном послании. Я искренне надеюсь, что будут найдены средства уладить серьезные трудности, которые, если они будут продолжаться, омрачат час победы". Суть ответа Сталина сводилась к тому, что мы рассматриваем временное польское правительство не как ядро будущего польского правительства национального единства, а просто как одну из нескольких групп, равную любой другой группе поляков. Это не соответствует решениям, принятым в Ялте. "Там, -- утверждал Сталин, -- мы все трое, включая президента Рузвельта, исходили из предпосылки, что временное польское правительство, действующее в настоящий момент в Польше и пользующееся доверием и поддержкой большинства польского народа, должно служить ядром, то есть основной частью нового реорганизованного правительства национального единства. Вы, очевидно, не согласны с таким толкованием этого вопроса. Отказываясь взять югославский прецедент за образец для Польши, вы подтверждаете, что временное польское правительство нельзя рассматривать как основу, как ядро будущего правительства национального единства". Сталин утверждал также, что у Польши, в отличие от Англии и Соединенных Штатов, имеются общие границы с Советским Союзом. Ее безопасность имеет для России такое же важное значение, как безопасность Бельгии и Греции для Англии. Советский Союз имеет право добиваться дружественного правительства в Польше и никогда не сможет одобрить существование враждебного правительства. "Нас к этому обязывает, -- писал он, -- помимо всего прочего, кровь советского народа, обильно пролитая на полях Польши во имя ее освобождения. Я не знаю, было ли создано в Греции подлинно представительное правительство и является ли правительство Бельгии действительно демократическим". С Советским Союзом не советовались при создании этих правительств, и он не претендовал на право вмешиваться, "ибо понимает все значение Бельгии и Греции для безопасности Великобритании". Если бы Соединенные Штаты и Англия договорились заранее о Польше, в которой СССР особенно заинтересован, то это поставило бы СССР в нетерпимое положение. Сталин поблагодарил меня за пересылку заявления Миколайчика по поводу восточных границ Польши и обещал посоветовать временному польскому правительству отказаться от своих возражений против приглашения его для консультаций. "Все, что требуется сейчас, -- писал в заключение Сталин, -- это принять югославский прецедент за образец для Польши". * * * 29 апреля я изложил все дело Сталину: "... Вы говорите о принятии "югославского прецедента в качестве образца для Польши"... Я должен сразу сказать Вам, что эти два случая совершенно различны. В случае с Польшей три державы договорились относительно того, какие меры мы должны принять для организации нового правительства. Это должно быть сделано посредством консультаций в присутствии Комиссии между представителями Правительства Берута и польскими демократическими деятелями из Польши и из-за границы. В случае с Югославией не было ничего похожего... ... Я не высказывал каких-либо жалоб или комментариев относительно всего этого и как в Ялте, так и в других случаях молчаливо соглашался с решением, которое было достигнуто в Югославии. Я не выражаю недовольства и сейчас любой акцией, предпринятой Вами в Югославии, несмотря на все мои опасения, и я надеюсь, что все пройдет гладко и сделает югославов процветающим и свободным народом, дружественным как в отношении России, так и в отношении нас самих. ... Мы не могли бы, однако, принять "югославский пример" в качестве руководящего принципа в отношении того, что должно произойти в Польше. Ни мы, ни американцы не имеем каких-либо военных или особых интересов в Польше. Все, к чему мы стремимся в материальных вопросах, должно быть рассмотрено соответствующим образом между дружественными государствами. Все мы здесь потрясены тем, что Вы предположили, что мы могли бы работать над созданием польского правительства, враждебного СССР. Это прямо противоположно нашей политике. Но ведь Польша была страной, из-за которой в 1939 году англичане вступили в войну с Германией. Обращение нацистов с Польшей для нас символизировало гитлеровскую низость и низменную страсть к завоеваниям, к порабощению, и вторжение Гитлера в Польшу послужило искрой, которая привела к взрыву. Британский народ вступает в войны не по расчету, как это иногда думают, а побуждаемый чувством. Британский народ чувствовал -- и это чувство возросло с годами, -- что Гитлер со всеми своими посягательствами, проводя подготовку к войне, представлял угрозу для нашей страны и для свобод, которые мы ценим в Европе, и когда после Мюнхена он столь позорно нарушил свое слово в отношении Чехословакии, то даже крайне миролюбивый Чемберлен дал Польше наши гарантии против Гитлера. Когда же германское вторжение в Польшу повлекло за собой выполнение этих гарантий, весь народ вступил в войну против Гитлера, хотя мы были неподготовленными. В сердцах людей зажегся огонь, подобный тому, которым был объят Ваш народ в благородной защите своей страны от вероломного, жестокого и -- как это одно время казалось -- почти сокрушительного германского нападения... ... Что касается Вашей ссылки на Грецию и Бельгию, то я признаю соображение, которое Вы мне высказали, когда мы должны были вмешаться крупными вооруженными силами для подавления атаки ЭАМ -- ЭЛАС против правительственного центра в Афинах. Мы неоднократно давали указания о том, чтобы Ваши интересы в Румынии и Болгарии признавались преобладающими. Однако мы не можем быть полностью вытеснены из этих стран, и мы не хотим, чтобы там обращение Ваших подчиненных с нами столь отличалось от любезного обращения, которое Вы неизменно оказываете нам, занимающим высокие посты. В Греции мы ищем только ее дружбы, которая связывает нас много лет, и хотим лишь ее независимости и целостности. Однако мы не намерены пытаться решить, должна ли она быть монархией или республикой. Нашей единственной политикой в Греции является восстановление нормального положения вещей как можно скорее и проведение справедливых и свободных выборов, которые, я надеюсь, будут проведены в течение последующих четырех или пяти месяцев. Эти выборы должны определить режим, а позже -- конституцию. Должна преобладать воля народа, выраженная в условиях свободы при наличии всеобщего избирательного права. Это является нашим коренным принципом. Если бы греки захотели республику, то это не повлияло бы на наши отношения с ними. Мы используем наше влияние на Греческое Правительство, чтобы пригласить русских представ