ероев, без наград полегло в матушку-землю, и свою, и чужую? Далее комбат сказал, что я представлен к ордену боевого Красного Знамени и присвоению очередного воинского звания, при котором "одна большая звезда заменит все маленькие звездочки на погонах". Как-то уж очень витиевато он это изложил. Значительно проще через несколько дней об этом сказал мне ("по секрету") Коля Гуменюк. Вначале было заготовлено представление к такому высокому званию посмертно на меня, но как только Батурин узнал от Риты, вернувшейся из госпиталя, что я жив, он тут же приказал это представление переоформить "согласно желанию командира роты" на Смешного. Я подумал: а может, комбату было такое указание сверху, что в штрафбате Герой может быть только посмертно? А может, Батурину не хотелось, как и раньше, чтобы кто-то в батальоне носил награду более высокую, чем у него? (К тому времени он уже успел получить орден Красного Знамени. Наверное, тоже за Одер.) Потом на этом вечере после двух или трех тостов случилось неожиданное. Здесь я снова передам слово автору очерка "Военно-полевой роман" Инне Руденко, которая со слов Риты записала там следующее: Суровый Саша был, волевой, но как-то раз чуть не потерял сознание. Было это после ранения. Отмечали Сашино возвращение из госпиталя, говорили о том, как недоставало его всем, как я его искала и ждала, какая у нас верная любовь, и вдруг встает наш друг и прямо в лицо двум говорившим бросает: "Вы не смеете даже произносить их имена!". Оказалось, эти двое, пока Саши не было, уже договорились, кто первый попытается меня "утешить". Саша побледнел так, что еле мы его подхватить успели. А я, действительно, потерял на какое-то время сознание от вдруг возникшей чудовищной головной боли. Наверное, к этому эмоциональному фактору добавилось и то, что я все-таки "употребил" (правда, не водки или спирта, а по случаю счастливого "воскресения" мне налили, кажется, французского коньяка, который среди трофеев не был редкостью), несмотря на строгие наставления госпитальных врачей. Другом этим оказался все тот же Георгий Ражев, который все больше становился сварливым, склонным к ссорам и скандалам, успевший уже солидно хватить спиртного до этого батуринского приема. Его болезненное воображение, подогретое винными парами, нафантазировало какую-то жуткую картину из неправильно понятой услышанной фразы, где речь шла о том, как они сокрушаются о случившемся и каким образом лучше успокоить, утешить молодую вдову на сносях. За эти последние недели Георгию удалось устроить не один скандал и среди офицеров подразделений, и в штабе. И все на почве "злоупотребления". На следующий день его в батальоне уже не было. Решение комбата Батурина об откомандировании Ражева сложилось несколько раньше. Тогда, перед Одером, его внезапная замена Сережей Писеевым, оказывается, была связана с письмом Ражева-отца, полковника, занимавшего какой-то видный пост в 5-й Ударной армии, наступавшей южнее нас, с Кюстринского плацдарма. Сердобольный папаша, узнав, вероятно, от сына, что тот готовится форсировать Одер, прислал комбату 8-го ОШБ просьбу не посылать его чадо в предстоящие бои, чтобы, не дай Бог, в самом конце войны оно, уже имевшее и ранения и тяжелую контузию, не погибло. Конечно, отца понять можно, каждому родителю всегда хочется, если такая возможность имеется, хоть чем-нибудь уберечь свою кровинку. Ну, а тут возможность была: ведь по штату офицеров было на четыре роты, а воевать шла одна. Эта его последняя выходка, видимо, переполнила чашу терпения в общем-то флегматичного Батурина, и Георгия так срочно откомандировали к отцу, что к утру его уже не было в батальоне. Уехал он не попрощавшись. Наверное, все-таки стыдно было. Через много лет после войны, когда я разыскивал своих друзей-однополчан, вернее "одноштрафбатовцев", нашел и его в Пензе, и почти до самой его кончины мы переписывались. Все-таки совместная фронтовая жизнь и пережитые опасности сближают сильнее, нежели разделяют случаи типа того, каким был тот первомайский скандал близ Берлина. Потом его письма перестали приходить, и через несколько лет на мой запрос в военкомат пришел ответ: "Капитан в отставке Ражев Георгий Васильевич умер 14 мая 1993 года и похоронен на Аллее Славы города Пензы". Наверное, все-таки тогда (у нас в ШБ) у него были срывы, а остальную часть жизни он прожил достойно. В те дни штаб батальона несколько раз менял место дислокации (и все вокруг Берлина). В бой наши подразделения больше не посылали, хотя пополнение штрафников все еще поступало. Война кончалась, но, будто по инерции, трибуналы продолжали работать. Мой верный Путря трогательно, со слезами искреннего сожаления на глазах простился с нами и уехал в распоряжение Отдела кадров фронта уже лейтенантом (я даже подарил ему свои погоны, убрав с них лишние звездочки). А там его, наверное, сразу (или вскоре после Победы) и уволили в запас. И я был рад, что приложил руку к тому, чтобы сохранить ему жизнь, а то едва ли он бы выжил на Одере. Тот мой ординарец, что был у меня на Одере, погиб на плацдарме. Путря завершил свой штрафбатный срок. И теперь по распоряжению комбата вновь прибывающих штрафников назначали ординарцами к офицерам, и не имеющим подразделений. Ко мне прикрепили капитана-артиллериста Сергея (не помню точно фамилии, кажется - Кострюков). Это был москвич среднего роста, с тонкими чертами лица, выдающими в нем потомственного интеллигента. Он прекрасно играл на пианино и вообще был музыкально и литературно образованным человеком. Вот не помню только, в чем он перед самым концом войны проштрафился. Так случилось, что этому пополнению не пришлось вступить в бой, хотя, несмотря на это, по шесть-семь часов боевой подготовки ежедневно у них было. А судьба у них сложилась так, что, наверное, все они вскоре по случаю Победы были амнистированы. Сергей оставил мне свой московский адрес. И в мой первый отпуск в конце 1946 года, когда мы с Ритой проездом через Москву на Дальний Восток впервые попали в столицу нашей Родины и в первый раз увидели Кремль, Мавзолей, Красную площадь, то все-таки выбрали время навестить заветный московский адрес, однако дома Сергея не застали - он где-то недалеко под Москвой продолжал служить. Но встреча с его родными, которым он, оказывается, рассказал о нас, была сердечной и приятной. 2 мая пал Берлин! До окончательной Победы оставалась какая-то неделя, а 4 мая Батурин с Казаковым где-то добились разрешения совершить поездку в Берлин, к рейхстагу. И снова, как в Рогачеве, Бресте и Варшаве, в штурме Берлина мы не участвовали, а только каким-то образом обеспечивали этот штурм ценою многих жизней. Как и в Варшаву, так и сейчас в Берлин вошли в еще горящий город... Ехали по берлинским улицам долго, петляя по ним из-за того, что во многих местах они были завалены обломками разрушенных домов, подбитыми танками и орудиями. Впечатление от этой столицы фашистского рейха мрачное. И не только, а может, и не столько от разрушений и других следов войны. Большинство улиц какие-то скучно-прямые, и вообще планировка города показалась утомительно-правильной. ...Множество зданий хмурятся подслеповатыми или выбитыми окнами, из которых свешиваются белые простыни вместо флагов капитуляции. Но это оттуда, где окна или уцелели, или их уже чем-то позатыкали и там чувствуется жизнь. Многие двери снесены вместе с частью прилегающих стен, и дома щерятся, словно беззубые рты дряхлых стариков. Уцелевшие стены домов однообразно грязные, серые какие-то. Изредка появляются на улицах или выглядывают из редких окон домов люди, с первого взгляда тоже однообразные, одинаково потертые, что ли. В большинстве это женщины, глубокие старики и любопытная, как у всех народов, детвора. Кое-где попадаются и уцелевшие, но затаившиеся в подвалах разрушенных зданий или старики - "фолькштурмовцы", или пацаны из "гитлерюгенда" с потерянными взглядами, выловленные нашими солдатами-патрулями. А ведь они надеялись отстоять на краю гибели свой "тысячелетний" рейх. Многие из них положили головы ради бредовых идей их бесноватого фюрера. А эти притаились было, чтобы переждать, сменить свою военную форму и затеряться в массе людей гражданских. Помню, подъехали мы со стороны реки Шпрее и уперлись в обрушенные фермы моста через нее. Объезд искать не стали, а карабкаясь по этим фермам, нижняя часть которых местами была погружена в воду, перебрались на другой берег, прямо на площадь перед рейхстагом и подошли к нему. Кое-где из выбитых больших окон этого мрачного здания еще вился дымок и тянуло гарью. И никакой величественности! Над разрушенным скелетом бывшего стеклянного купола реет красный флаг - наш, советский, флаг! Но это не просто флаг, это Знамя Победы! Широченная лестница главного входа и многочисленные колонны избиты, испещрены, словно оспинами, следами осколков и пуль. Нашу небольшую группу встретил молодой лейтенант, с которым о чем-то переговорил комбат Батурин. Дав нам команду подождать, он ушел внутрь с этим офицером. Вскоре лейтенант вернулся и разрешил нам войти. В это время в зале, куда мы вошли, было совсем немного людей, а наш комбат стоял невдалеке с такого же небольшого роста, но, в отличие от кругленького Батурина, поджарым, худым полковником, и тот, живо жестикулируя, о чем-то рассказывал. Как я потом узнал, этот полковник был командиром того полка, который штурмовал рейхстаг, и теперь назначен его Военным Комендантом. Причуды судьбы свели меня с ним уже более чем через 30 лет после этих дней, когда я, будучи начальником военной кафедры Харьковского автомобильно-дорожного института, проводил военные сборы студентов при одной из воинских частей в украинском городе Черкассы. И там перед принятием студентами военной присяги мне порекомендовали пригласить на этот торжественный ритуал Героя Советского Союза полковника Зинченко Федора Матвеевича. Что-то уж очень знакомое показалось мне в чертах и жестах этого полковника, и когда он представился как командир полка, штурмовавшего рейхстаг, я сразу узнал в нем того первого советского военного коменданта рейхстага. Несколько лет после этой встречи в Черкассах мне доводилось встречаться с этим неординарным и интересным человеком и каждому из нас было что вспомнить из тех грозных событий. А тогда, в сорок пятом, когда мы вошли в рейхстаг, его стены, колонны и другие архитектурные детали, частично разрушенные, закопченные, всего только через два дня после взятия рейхстага были уже расписаны и краткими, и пространными автографами советских воинов, даже на высоте, доступной лишь гигантского роста человеку. А писались они и мелом, и обломками кирпичей, и обгоревшими головешками. Подтащили мы с Петей Загуменниковым (он накануне вернулся в батальон) какие-то обломки бетонные и ящики обгорелые к стене, забрался я на них, а Рита и Петр поддерживали меня с двух сторон, чтобы не свалился. И какой-то обугленной палкой вывел: "Александр и Маргарита Пыльцыны. Дальний Восток - Ленинград - Берлин". И росчерк за двоих. (Замечу, что тогда Рита была еще Макарьевская.) Мы набивали карманы обломками штукатурки, осколками камней и кирпичей на память, как сувенирами и для себя, и для тех, кому не довелось поехать с нами к рейхстагу, и для потомков. Жаль, не сохранил я ни их, ни той ложки, изуродованной пулей, ни даже пули, вынутой из моей ягодицы уже после войны, год спустя после ранения под Брестом. Почему-то не было тогда особого стремления хранить эту вещественную память о войне. Помнилась она по ранам и не только телесным, но и сердечным, душевным. И, казалось, этой вот памяти вполне достаточно на всю оставшуюся жизнь. И верно, хватило, если я пишу эту книгу почти через 60 лет после тех огненных лет, дней, ночей. ...К вечеру возвратились. Надо сказать, что еще два дня тому назад Рита где-то нашла белого кролика и приютила его у нас. И надо же, он оказался настолько ручным, что сразу привык к ее рукам и, наверное до этого уже приученный, любил лакать пиво, которого у нас было достаточно. Утром эта пушистая животина взбиралась на спинку кровати, чтобы в удобную минуту юркнуть под перину. Так вот, когда мы возвратились из Берлина, наш юркий кролик сидел под стулом неподвижно, и изо рта у него торчала длинная толстая макаронина. Видимо, он нашел ее и стал постепенно заглатывать, пока она не уперлась где-то внутри его. Рита испугалась, взяла его на руки и осторожно извлекла эту макаронину. Как повеселело это забавное существо! А когда приходил поиграть на пианино мой новый ординарец Сергей Кострюков, Рита сажала этого зверька на край клавиатуры, и он "внимательно вслушивался" в звуки. По окончании игры, увидев какую-нибудь приманку на другом конце клавиатуры, он прыжками преодолевал всю черно-белую дорожку клавишей, вызывая почти аккордные звуки. В общем, будущая мать забавлялась с ним, как с ребенком. Между прочим, когда родившийся у нас вскоре после Победы малыш немного подрос, первой его любимой живой игрушкой тоже был кролик и тоже беленький, пушистый. Со дня на день мы ждали капитуляции Германии, и я тогда вспоминал, что давно, еще в 1944 году, написал стихотворение, в котором были слова: "и весной, в начале мая, прогремит Салют Победы над землей!". И весна уже в самом разгаре, и начало мая уже обозначено, а Победы все нет и нет... Наш помначштаба Валерий Семыкин вывел от дежурившей круглосуточно радиостанции наушники к Батурину, его замам, Киселеву, к нам с Ритой и еще кое к кому. Включить их радисты должны, как только появится сообщение о Победе. И этот миг наступил в ночь на 9 мая! Вскоре после 12 ночи вдруг влетает к нам связист и кричит: "Победа, капитуляция, ура!". Не успели мы одеться, как на улице уже гремел Салют Победы. Люди бросались друг к другу, тискали друзей в объятиях, целовались, многие плакали, не стесняясь слез радости. Стреляли все, кто из пистолетов, кто из автоматов и пулеметов. По-моему, даже громкие выстрелы из ПТР были слышны. В небо взвились сотни самых разных по калибру, и серийных, и цветных и даже дымовых ракет, которые в освещенном этим фейерверком небе тоже были хорошо видны. Небо от края до края чертили трассирующие пули. Нечего теперь было их экономить! Я тогда еще подумал: а куда же пули падают? Ведь в какое бы бездонное небо их не выпускали, падать-то им все равно на землю, хоть и немецкую, но плотно заселенную людьми. И как же они, падая с огромной скоростью, минуют и тех, кто их запускает вверх, и вообще любых, в том числе и мирных немцев? Конечно, не хотелось бы, чтобы от этого фейерверка в эту первую бессонную ночь мира кто-нибудь погиб, как на войне. Ближе к рассвету, растратив почти все запасы огневых средств, стали постепенно собираться к штабу. Вышли Батурин с Казаковым, поздравили всех с окончанием войны, и комбат объявил, что в 12 часов дня по московскому времени на местном стадионе будет торжественный обед в честь Победы для всего батальона. Приказано было даже устроить стол и для штрафников. Все как-то внезапно помолодели, а наш доктор Степан Петрович Бузун по случаю Победы даже сбрил свою старомодную бородку и ко всеобщему удивлению оказался совсем еще не старым мужчиной. Речи говорили все. Кто кратко, кто многословно, но в словах каждого была и радость Победы, и боль потерь, и вера в долгое мирное будущее, и надежды на светлое, счастливое завтра. А каждая речь завершалась тостом, и считалось добрым знаком каждый тост сопровождать полной чаркой. Видимо, предугадав это, на стол поставили не стаканы и кружки, а по-мирному - рюмки (и где их столько набрали?). Но тем не менее, многих, что называется "развезло". Видимо, хорошо "расслабился" и Батурин, если он вдруг отозвал меня в сторону и "по секрету" сообщил то, о чем я давно догадывался. Оказывается, тогда, на Наревском плацдарме генерал Батов вроде бы распорядился пустить мою роту в атаку через минное поле. И хоть я уже давно убедился в справедливости своих догадок и мою голову сверлила мысль, уж не с подачи ли самого Батурина генерал Батов принял такое решение, это сообщение ошеломило меня и снова мною овладело состояние странно острой головной боли и какого-то помутнения в глазах. И опять я посчитал причиной этого несколько выпитых чарок, хотя Рита строго следила, чтобы мне кто-нибудь не налил водки или, тем более, спирта, и сама наливала мне какое-то слабое вино, которым ее заботливо снабдил наш Степан Петрович. Мы, фронтовики, часто, еще до Победы (а теперь - тем более) примеряли к себе возможное послевоенное время, рисуя его в самых радужных красках. Но главное - все мечтали поскорее вернуться в родные пенаты, "под крышу дома своего". Мы и теперь, спустя столько лет после того памятного Дня Победы, еще чаще примеряем настоящее к своему прошлому. И столько совпадений в наших судьбах: и детей вырастили, и внуков, и правнуков понянчили, и делами послевоенными не ударили в грязь лицом... Но, наверное, еще больше несовпадений. Особенно после того, как в Беловежской Пуще уже без фашистского вторжения была разрушена, раздроблена наша Великая единая Родина, ради чести которой, ради свободной жизни и избавления от фашистского рабства ее были принесены в жертву многие и многие жизни и судьбы человеческие. Итак, кончилась безумно долго шедшая, страшная война. А что дальше? Как сложится судьба? Не все поедут домой, армия еще нужна. Кому-то из офицеров (а у нас в батальоне теперь почти все офицеры) придется и продолжить почетную воинскую службу. А штабы всех рангов уже получили распоряжения и разнарядки готовить соответствующие представления на офицерский состав: кого уволить, кого оставить, а кому еще добывать Победу над Японией! Спустя много лет в очень известном кинофильме "Белорусский вокзал" прозвучала песня Окуджавы о "Десятом десантном батальоне", которую мы, бывшие штрафбатовцы, приняли как свою - о нашем Восьмом отдельном штрафном батальоне, и к 40-летию Победы, когда мне удалось разыскать и собрать в Харькове десяток однополчан, то несколько переиначенную мной эту песню мы пели как свою. И были там такие слова: "Уходит в ночь на Рогачев отдельный, наш Осиповский смелый батальон". А за словами "Нужно нам добыть победу, одну на всех, мы за ценой не постоим" шел наш куплет: В атаках тех смертельных и мат, и хрип, и стон - то в рукопашную идет отдельный отчаянный, железный батальон. А дальше соответственно боевому пути 8-го ОШБ шли слова: От Курска до Днепра, на Вислу через Брест, до Нарева и Одера мы шли, несли свой крест. Хоть похоронен кто-то где-то, но и теперь непобедим, и кровью смывшая вину победа нам всем нужна, мы за ценой не постоим. Бессилен вихрь шрапнельный, и неспособен он поставить там заслон, где шел отдельный Восьмой наш офицерский батальон. А потом, уже к 50-летию Победы, когда скорбь по утраченной в Беловежье нашей Великой Родине, СССР, была острой и глубокой, сами собой сложились следующие строки: Победе 50. Пройдут еще года... Мы чести офицерской не уроним никогда! На склоне лет пришли к нам беды - былой Отчизны больше нет. Такой ценой добытую Победу распнули, предали, остался бледный след... А нынче срок смертельный, для многих стал последним он. И не собрать увы, тебя, отдельный штрафной наш ветеранский батальон! А тогда, еще в мае 1945 года, едва закончилась война, узнал я, что в аттестации на предмет дальнейшей моей судьбы и военной карьеры комбат полковник Батурин, дав в общем весьма положительную характеристику моих боевых качеств, не преминул уколоть меня тем, что "отсутствует тесная связь с красноармейской массой", имея, наверное, в виду, что часть моего времени я отрывал от этой самой "массы" для жены. Но ведь именно меня, а не его штрафники нарекли теплым словом "батя". И конечный вывод он сделал такой: Смел, отважен. Поле боя читает хорошо, трудности переносит легко, физически вынослив. Взаимодействие в подразделении и со средствами усиления организовывать может, морально устойчив, усиленно работает над повышением своих теоретических знаний. Целесообразно оставить в кадрах армии на должности командира стрелкового батальона. Так что мое будущее было уже предопределено, хотя моего мнения Батурин не удосужился выслушать. Да я и не в обиде, так как его рекомендация оставить меня в армии, в общем, импонировала мне. Еще тогда, когда меня, молодого красноармейца, направили в военное училище, я сказал самому себе: "Значит, служить мне, как медному котелку!" Вот и служил я все сорок календарных лет - с 1941 по 1981 год верно и честно. Думаю, те из читателей, кому интересны и вехи этой моей долгой армейской службы, и люди, с которыми мне волею судеб приходилось встречаться, наберутся терпения и дочитают последние главы моей книги. А кроме моих непосредственных и прямых начальников мне довелось близко видеть Георгия Жукова, Семена Буденного, Василия Сталина, маршала Ротмистрова, космонавтов Германа Титова и Георгия Гречко и многих других, которым я посвящу несколько страниц. Но это в конечных главах, а пока впереди глава о том, что произошло с нами в первые месяцы и годы после войны, как складывалась моя послевоенная служба и цементировалась наша семья, родившаяся в огненные годы. ...Так много прошло лет с тех пор, как отгремели огненные дни и ночи войны невиданных ранее в истории человечества масштабов. Большинство моих боевых товарищей, с которыми ходили мы в тяжелые бои, фронтовых друзей, с которыми долго и упорно, вместе со всем советским народом, шли к такой трудной и тяжелой Победе, к сожалению, уже не увидят этой книги. А я посвящаю ее всем им. И, как обещал во вступлении, всех, чьи имена сохранила память, перечислю в своеобразном памятном списке, который и завершает эту главу. Ибо одной из главных задач, которые я поставил себе перед тем, как сесть за эти мемуары, было оставить в нашей истории их след, их дела и подвиги. Вместе с теми, кого мне удалось разыскать уже спустя сорок лет после Победы, мы вспомнили имена многих, но, к сожалению, не всех, и собрал я далеко не полные данные о них. Но пусть хотя бы только фамилии их дойдут до потомков, и пусть останутся они не безымянными героями той войны. Они заслуживают того, чтобы их помнили, ведь каждый из них вложил частицу своей жизни, а кто-то и всю жизнь в дело Победы. Многих из них война догнала спустя годы. 1. Афонин Алексей Антонович. Родился 07.05.1919 г. Старший лейтенант. Командир взвода автоматчиков. Проживает в Новосибирской области. 2. Бабич Анатолий Григорьевич. Майор. Начальник боепитания батальона. Умер 23.04.1983 г. 3. Батурин... Полковник. Командир штрафбата с августа 1944 г. После войны жил в Подмосковье. Умер в 1983(?) г. 4. Бельдюгов Иван Иванович. Майор. Командир стрелковой роты. 5. Бойко... Капитан. Командир роты противотанковых ружей. Погиб в ноябре 1943 г. 6. Бузун Степан Петрович. Капитан медслужбы. Начальник медпункта батальона. 7. Булгаков Дмитрий Иванович. Родился 24.12.1918 г. Лейтенант. Командир стрелкового взвода. Выбыл из ШБ по ранению 24.10.1944 г. 8. Глухов... Капитан. Уполномоченный Особого отдела "СМЕРШ". 9. Гольдштейн Моисей Иосифович. Родился 03.05.1919 г. Капитан. Командир минометного взвода. После войны служил в войсках МВД, подполковник. Умер в Киеве 04.12.1999 г. 10. Гуменюк Николай Дмитриевич. Родился в 1919 г. Капитан. Помощник начальника штаба. Умер в Киеве в 1972 г. 11. Давлетов Ф... Старший лейтенант. Командир стрелкового взвода. Погиб на Наревском плацдарме (Польша) 24.10.1944 г. 12. Деменков Иван... Старший лейтенант медслужбы. Фельдшер батальонного медпункта. 13. Желтов... Майор. Парторг батальона. Погиб во время рейда в тыл врага в районе г. Рогачева 21.02.1944 г. 14. Загуменников Петр Иванович. Родился 04.09.1924 г. Майор. Командир взвода и роты противотанковых ружей. После войны продолжал службу в Советской Армии. Подполковник. Жил и умер в Полтаве 20.06.2001 г. 15. Зельцер Моисей... Капитан. Начальник продовольственной службы батальона. 16. Зорин Павел Иванович. Старший лейтенант. Командир взвода связи. Начальник связи батальона. 17. Измайлов Иван Петрович. Родился 23.03.1906 г. Майор. Помощник командира батальона по снабжению. После войны проживал в Узбекистане. 18. Казаков... Майор. Заместитель командира батальона по политчасти. 19. Карасев Иван Андреевич. Родился 10.11.1918 г. Младший лейтенант. Командир взвода автоматчиков. 20. Качала Василий Моисеевич. Родился 13.03.1921 г. Капитан. Командир стрелкового взвода. После войны проживал в Краснодарском крае. Умер 3.07.1988 г. 21. Киселев Филипп Андреевич. Родился 18.08.1923 г. Майор. Командир взвода, ПНШ-1, начальник штаба батальона. После войны продолжал службу в Советской Армии. Генерал-майор. После увольнения жил и умер в Москве 29.01.1996 г. 22. Кудряшов Александр Иванович. Родился 11.09.1913 г. Подполковник. Заместитель командира батальона (до мая 1944 г.). После войны продолжал службу в Советской Армии. Полковник. Проживал в Уфе. Умер 12.05.2000 г. 23. Кузнецов Евгений... Лейтенант. Командир взвода автоматчиков. 24. Кузьмин Георгий Емельянович. Родился 08.06.1922 г. Капитан. Командир взвода ПТР. После войны продолжал военную службу. Майор. Проживает в Новосибирске. 25. Костик Станислав Иванович. Родился 10.03.1921 г. Старший лейтенант. Командир стрелкового, затем комендантского взвода. После войны продолжал военную службу. Майор. Проживал в Минске. Умер в 1992 г. 26. Лозовой Василий Афанасьевич. Родился 01.03.1921 г. Майор. Начальник штаба батальона (до августа 1944 г.). После войны продолжал службу в Советской Армии. Полковник. Умер в Киеве 24.06.1993 г. 27. Матвиенко Иван Владимирович. Родился 28.02.1921 г. Майор. Командир стрелковой роты, с октября 1944 г. - заместитель командира батальона. После войны проживал в Кировоградской области. Умер 8.12.1991 г. 28. Мирный... Лейтенант. Политработник. 29. Назыков Василий... Старшина, затем лейтенант. Заведующий секретным делопроизводством. После войны служил при штабе ГСОВГ, Берлин. 30. Носач Василий Антонович. Майор. Начальник штаба батальона до ноября 1943 г. После войны проживал в Киевской области. 31. Оленин... Майор. Парторг батальона. 32. Осипов Аркадий Александрович. Родился 23.04.1908. Полковник. Командир штрафного батальона с момента его создания до августа 1944 г. Почетный гражданин г. Рогачева. Проживал там же. Умер 15.01.1995 г. 33. Пекур Федор Ильич. Майор. Командир минометной роты. 34. Писеев Сергей Алексеевич. Родился 02.09.1923 г. Старший лейтенант. Командир пулеметного взвода и взвода автоматчиков. После войны проживал в Одессе. Умер 01.03.1991 г. 35. Пыльцына Маргарита Сергеевна. Родилась 06.06.1925 г. Старший сержант. Медсестра и санинструктор батальона. Умерла в Харькове 12.12.1996 г. 36. Пусик Константин Данилович. Капитан. Начальник финансовой службы батальона. После войны жил и умер в Москве 24.06.1985 г. 37. Ражев Георгий Васильевич. Родился 15.09.1920 г. Капитан. Командир взвода автоматчиков. После войны жил и умер в г. Пензе 14.05.1993 г. 38. Разоренов... Капитан. Командир стрелкового взвода. 39. Рудзинский... Майор. Заместитель командира батальона по политчасти (до августа 1944 г.). 40. Семенов Юрий... Родился в 1924 (1925?) г. Лейтенант. Командир взвода автоматчиков. 41. Семыкин Валерий Захарович. Родился 23.02.1920 г. Капитан. Командир взвода связи, ПНШ-3 батальона. После войны продолжал службу в Советской Армии. Подполковник. Проживает в Хохольском районе Воронежской области. Почетный гражданин района. 42. Сергеев Георгий Тимофеевич. Родился в1921 г.(?). Старший лейтенант. Командир пулеметного взвода. После войны проживал в Туле. Умер в августе 1974 г. 43. Сисенков Сергей Тимофеевич. Старший лейтенант. Командир пулеметного взвода. Умер в 1953 г. 44. Слаутин Николай Александрович. Майор. Командир стрелковой роты. После войны проживал в Семипалатинской области. 45. Смирнов Петр Васильевич. Капитан. Командир взвода противотанковых ружей. Умер 03.03.1975 г. 46. Соколов... Старший лейтенант. Офицер штаба. 47. Сыроватский Михаил Иосифович. Родился в 1911 г. Майор. Командир стрелковой роты. Погиб в 1945 г. 48. Тавлуй Павел Семенович. Родился в 1915 г. Майор. Командир стрелковой роты. 49. Тачаев Борис... Капитан. Начальник оружейной мастерской. 50. Усманов Фуад Бакирович. Родился 14.08.1922 г. Капитан. Командир стрелкового взвода, ПНШ-4. После войны окончил юридический институт. Был Председателем Верховного Суда Башкирии. Умер в Уфе 18.01.1966 г. 51. Филатов Алексей Григорьевич. Родился 22.02.1915 г. Подполковник. Заместитель командира батальона. После войны жил и умер в Москве 06.07.1998 г. 52. Филатов Михаил... Подполковник. Заместитель командира батальона до октября 1944 г. 53. Цигичко Василий Корнеевич. Родился 28.11.1921 г. Майор. Командир роты ПТР, затем ПНШ-2. После войны продолжал службу в Советской Армии. Подполковник. Проживал и умер в Харькове 06.08.1994 г. 54. Чайка... Родился в 1913(?) г. Старший лейтенант. Командир взвода автоматчиков и парторг роты. 55. Чесноков Степан... Капитан. Комендант штаба. 56. Шатов... Капитан. Начальник вещевого снабжения батальона. 57. Шамшин Александр Петрович. Родился 29.12.1923 г. Капитан, командир стрелкового взвода. Умер в августе 1961 г. 58. Яковлев Константин... Капитан. Командир минометного взвода. 59. Янин Иван Георгиевич. Родился в 1924 г. Старший лейтенант. Командир стрелкового взвода, заместитель командира роты. Погиб на Наревском плацдарме (Польша) 30.10.1944 г. * * * Пусть вечная память о тех, кого уже нет в живых, послужит данью признательности и благодарности за их подвиги во имя любви к своей Родине в те далекие, но незабываемые годы. А потомкам хочу пожелать такой же безграничной любви к земле отцов и матерей своих, такой же готовности в случае необходимости встать на ее защиту, какими обладали их предшественники в годы Великой Отечественной войны. Глава 11 Первые дни мира. Таинственная болезнь. Орденская история. Поезд "Берлин-Москва". Рембертув, госпиталь. Точная диагностика. Вечер танцев. Рождение сына. Лейпцигские впечатления. Мои новые начальники. Памятные встречи Первые дни мира все-таки, несмотря на всеобщее ликование, для меня были омрачены признанием Батурина о преднамеренном решении Батова пустить мою роту на минное поле. У меня и раньше не было сомнений, что это решение заставить штрафников атаковать противника через необезвреженное минное поле было принято не без участия нашего комбата. И так было жаль тех ребят, которые погибли там. А теперь они, как шли плечом к плечу на битву с врагом, так и лежат рядом друг с другом в чужой земле, под серым чужим небом, завещав лишь вечную память и безмерную скорбь нам, боевым друзьям, и своим родным и близким. Хотя все мы понимали, что приказы отдаются, чтобы их выполняли беспрекословно, тем более - в военное время. Но понимали и то, что именно поэтому любой приказ должен быть и логичным, и разумным, и, несмотря на войну, просто человечным. ...После того памятного вечера 1 мая, когда я потерял сознание в гостях у Батурина, у меня поднялась высокая температура, державшаяся три дня. К дню нашей поездки к рейхстагу она упала до нормы, а вот 9 мая снова зашкалила за 39 градусов, и я почти сутки бредил. Через 2-3 дня все вошло в норму. Однако с периодичностью 7-9 дней такие приступы стали повторяться регулярно, и даже сам Степан Петрович, наш общепризнанный врачебный авторитет, терялся в догадках: тяжело протекающее лихорадочное состояние и помрачнение сознания схожи с признаками сепсиса, как следствия заражения крови, но снижение жара через 2-3 дня и нормальное самочувствие после этого, да еще и периодиче- ские приступы такой лихорадки совершенно не характерны для сепсиса. Я старался не провоцировать эти приступы, полагая, что их тяжесть может зависеть от спиртного. И когда мы, "одерцы", получили ордена за форсирование Одера, я участвовал в торжественном ужине по этому поводу, но к рюмке даже не прикоснулся. А тогда все мои взводные получили кто "Невского", кто "Хмельницкого", а я и Николай Слаутин, заменивший меня после ранения, ордена боевого Красного Знамени. Ребята, чтобы их ордена хорошо блестели, натирали их оксидированную, черненую поверхность ртутью (из разбитого по этому случаю обычного градусника). Но на ордене Красного Знамени таких черненых деталей всего два маленьких изображения плуга и молота на белом эмалевом фоне, остальные все позолоченные. И доброхоты из кавалеров других орденов решили и наши ордена "подновить". А получилось так, что ртуть, попав на позолоченные поверхности, мгновенно превратила тонюсенький слой позолоты в амальгаму серебристого цвета. И орден стал не золотым, а серебряным. Много лет, чтобы орден стал похож на себя, я покрывал эти побелевшие его части бронзовой краской. И только спустя семь лет, когда я уже учился в ленинградской военной академии, кто-то надоумил меня написать письмо в Верховный Совет СССР с просьбой заменить мне пришедший в негодность орден. Надежды на замену, честно говоря, у меня не было, но буквально через неделю я получил правительственное письмо за подписью Председателя Верховного Совета СССР Николая Михайловича Шверника, где мне было рекомендовано сдать орден для ремонта в Ленинградский монетный двор, а его директору предписывалось отремонтировать орден "с расходом драгметалла за счет фондов Верховного Совета". Сдал я орден, и буквально через пять дней мне вернули его с восстановленной позолотой и черными плугом и молотом. Я даже засомневался, тот ли орден мне вручили или совсем новый. Но когда посмотрел на номер, вычеканенный на обратной стороне, то увидел знакомую, едва заметную царапинку. Значит это мой, родной, кровный, "одерский". Так с тех пор он и блестит на моем мундире нетускнеющей позолотой. А тогда, под Берлином, наш батальонный доктор Бузун доложил комбату, что меня нужно срочно госпитализировать с неизвестной болезнью. И отвезли меня в город Ной-Руппин, в какой-то госпиталь. Через несколько дней, после второго приступа, когда температура у меня снова пришла в норму, меня выписали с диагнозом "посткоммоционная цефалгия", что, как мне объяснили, означало воспаление мозговой оболочки из-за контузии, полученной во время ранения в голову. Но, как потом показала жизнь, главной причины этих моих странных приступов там так и не установили. Наступил июнь. Изнурительные приступы неведомой болезни все более изматывали мой уже заметно ослабленный организм. А в батальоне началась работа по освобождению амнистированных по случаю Великой Победы штрафников, не успевших принять участие в боях. Я доложил комбату, что хочу отвезти жену либо в Ленинград, по месту ее жительства довоенного, либо под Варшаву, в Рембертув, где располагался ее бывший госпиталь и где пока проходила службу моя теща, старший лейтенант медслужбы. К тому времени уже было налажено пассажирское сообщение и четко по расписанию ходил скорый поезд "Москва-Берлин-Москва". Необходимые документы оформили быстро, и на следующий день комбат дал в распоряжение начштаба Филиппа Киселева свой "виллис", чтобы меня отвезли ни Силезский вокзал Берлина. Вместе с Киселевым вызвались проводить нас Семыкин и Цигичко. И снова ехали мы через Берлин. Мало что в нем изменилось за этот первый месяц мира, но улицы в основном были расчищены, белые флаги уже не висели, да и народу на улицах прибавилось. Довольно часто попадались наши армейские походные кухни, раздающие пищу старикам и детям. Вскоре мы приехали на вокзал и пошли к коменданту. Билеты, оказывается, уже были все проданы, осталась только "бронь", которая будет продаваться не раньше чем за час до отхода поезда. У кассы уже стояли несколько младших офицеров. Защемило сердце: вдруг нам билетов не достанется... Но все обошлось. Обрадовались! А поезд уже ждал на перроне, и посадка фактически заканчивалась. Ребята быстро доставили нас к вагону. Распрощались. Может быть, навсегда? Поезд быстро набирал скорость, а мы стояли у раскрытого окна в общем коридоре напротив своего купе и не могли насытиться воздухом, будто пахнущим скорым свиданием с Родиной. Уже началась массовая отправка войск эшелонами: и на Дальний Восток для завершения войны с Японией, и в Москву и другие города для демобилизации. Все мы помним эти события и по документальным, да и по художественным фильмам, а мы, современники этого, помним и то, что даже на крышах вагонов поезда Берлин-Москва оказывалось немало "зайцев", не желающих ожидать формирования эшелонов и спешащих после стольких лет войны домой. Надо сказать, что в Германии сеть железных дорог была достаточно развитой и железнодорожные переезды в большинстве случаев были заменены виадуками для пересечения путей на разных уровнях, и эти сравнительно часто встречающиеся мостовые сооружения были небезопасны для тех, кто находился на крышах. Такой трагический случай произошел и в нашем поезде. Какой-то солдат, решивший ускорить свое возвращение на родину, ехал на крыше нашего вагона, но, видимо, вовремя не обратил внимания на приближающийся виадук и шел или стоял на крыше во весь рост. От удара головой о железные фермы этого мостового сооружения ему размозжило череп и сбросило на ходу с крыши. Видимо, машинист заметил это, и поезд остановился. Тяжкое это было впечатление - от гибели воина, дошедшего до Берлина, но не сумевшего живым вернуться из него на Родину. И это тяжелое чувство не оставляло нас еще долго... Вскоре переехали Одер, а затем и границу тогдашней Германии. Какой контраст между населением поверженной Германии и освобожденной Польши! Здесь на каждой станции, где поезд останавливался хотя бы на несколько минут, вагоны наши буквально облепляли торговцы всякой снедью и товарами, от часов, зажигалок и бижутерии до сапог и всякой немецкой военной униформы. Из многоголосого зазывного гама все-таки можно было расслышать "млеко зимне, кава горонца" (молоко холодное, кофе горячий), "запалки, бибулки" (спички, бумажки нарезанные для самокруток). Реже звучало "бимбер", "монополька" (это уже известные читателю горячительные напитки). И вообще, чего только не предлагали и на продажу, и в обмен. Казалось, все население этих пристанционных городков и поселков превратилось в торговцев или менял. И трудно было сказать, кого было среди них больше - детей, подростков, женщин или мужчин. А валюта в ходу была самая разная: и польские злотые, и марки немецкие - так называемые оккупационные, или рейхсмарки, и советские рубли. В общем, "международная ярмарка". И так всю дорогу, до самой Варшавы. Там мы узнали что в Рембертуве поезд будет стоять 1-2 минуты. А нам больше и не нужно было и потому мы приготовились к выходу, благо вещами мы не были обременены, только у Риты появилось неско