ноградов (однофамилец нашего штрафбатовского агитатора) вышел
и срочно разослал своих офицеров
(и офицеров батальона охраны, вызванных в комендатуру к тому времени)
по культурно-увеселительным местам города: в варьете, театр балета и в цирк,
потому что Василию Сталину они были предложены в качестве объектов
культурной программы. Он выбрал цирк и поехал туда с полковником Пинчуком,
женой, личным врачом и тем самым тучным подполковником. Мне и еще одному
офицеру было приказано сопровождать и охранять их.
В цирке, как и в других культурно-развлекательных учреждениях Лейпцига,
всегда были забронированы ложи для нужд коменданта города. Одну из лож
заняли почетные гости: в первом ряду разместились генерал Василий, его жена
и полковник Пинчук, а позади них тот самый таинственный тучный подполковник
и врач. Мы разместились рядом, в соседней ложе, причем сели так, что меня от
главного гостя отделял только невысокий барьер с подлокотником.
Первое отделение циркового представления с гимнастами, борцами,
акробатами, жонглерами, силовиками и клоунами, работавшими в непривычной для
нас манере немецкого плоского, пошлого юмора, гости смотрели, как мне
показалось, без особого интереса. Когда первое отделение закончилось и
служители стали устанавливать на арене оборудование для аттракционов с
хищниками, Василий вдруг схватил Пинчука за руку и говорит: "Веди меня к
зверям, хочу посмотреть на них до выхода на арену". Пинчук вроде бы пытался,
хоть и не очень решительно, остановить генерала, ему было неудобно: ведь и
коменданта, и его замов население города знало и относилось к ним с
уважением. Но остановить гостя ему не удалось, и вот так, за руку поплелся
он вслед за генералом через еще не огороженную часть арены. За ними сразу же
последовал и тот тучный подполковник.
Когда они возвращались, ограждение уже было установлено и им пришлось
идти непосредственно вблизи зрителей-немцев, занимающих места в первых
рядах. Заметно было их удивление беспардонностью генерала и одного из
заместителей коменданта.
Но вот началось второе отделение с участием зверей. Они, оказывается,
не учли, что в ближней ложе сидят именитые гости и вели себя несдержанно,
так что служителям арены требовалось оперативно засыпать опилками или песком
то, чем некоторые из животных нечаянно отмечали свое пребывание здесь.
Конечно же, "аромат" этих отметин не могли нейтрализовать ни опилки, ни
песок, и он достигал обоняния гостей. Врач передал жене Василия несколько
мандаринов, и она, очищая их, чтобы ароматными дольками заглушить неприятные
запахи, бросала корочки через плечо назад, а там услужливо их ловили и врач,
и этот солидный подполковник. Естественно, что какая-то часть зрителей
смотрела уже не на арену, а на гостевую ложу. Нам стало стыдно. Утешала
только мысль, что немцы не знали, что этот генерал - сын Великого Сталина,
победившего гитлеровскую Германию.
После цирка полковник Пинчук уехал с гостями на виллу, где их уже ждал
комендант Борисов. Мне не нужно было туда ехать и я не был свидетелем того,
как генерал Василий, увидев там обильный стол, накрытый в его честь, сказал
полковнику Борисову: "Ешьте и пейте это сами. А мне покажите комнату, где я
могу поужинать и отдохнуть". Оказывается, эти большие фургоны были его
походной кухней и рефрижератором. Он возил за собой поваров и официантов, а
также московские продукты и напитки.
В дальнейшем обеспечении программы пребывания генерала Сталина в
Лейпциге я не участвовал, знаю только, что он провел в городе два дня.
Вскоре, как я уже говорил, меня перевели в комендатуру небольшого
городка Дебельн.
Служил я в Дебельне недолго. Оказалось, недалеко от него проходил
службу водителем у командира полка гвардейских минометов ("катюш") брат Риты
Станислав, и нам удавалось довольно часто встречаться либо у нас, либо на
квартире у командира полка майора Гиленкова, с которым у нас сложились
добрые отношения.
В декабре 1947 года пришел приказ коменданта округа полковника Литвина
о переводе меня в Союз "по плановой замене". И вскоре уже знакомый поезд
"Берлин-Москва" уносил нас на восток, на родную землю Советского Союза.
В Москве наши пути с мамой Риты, Екатериной Николаевной, разошлись: мы
оставались в Москве ждать нового назначения, а она поехала в Ленинград, свой
родной город.
Началась наша новая жизнь и продолжилась моя военная служба уже на
Советской земле, еще далеко не залечившей раны войны, не залатавшей все дыры
в экономике. В этой жизни было много интересного и неожиданного. Мне тоже
судьба приготовила немало встреч с разными людьми, о чем я постараюсь кратко
рассказать в следующей главе.
Глава 12
Здравствуй, Родина! Издержки денежной реформы. В резерве округа в
Москве. Назначение с понижением. Косая Гора под Тулой. Рождение Александра
II. Извилистый путь в военную Академию. Диплом с отличием. Войска "Дяди
Васи". Прикарпатье, 38-я армия и ее генералы. Снова Дальний Восток,
Уссурийск. Незабываемые встречи. Харьков, Вьетнам.
Финал службы. Развал СССР
Наш переезд в Советский Союз был настолько радостным событием, что нас
даже не озаботило то, что по расписанию мы пересекли границу СССР вечером,
накануне Нового, 1948-го, года. Это совпадение мы все считали добрым знаком,
даже не представляя себе сложностей, которые могут возникнуть у нас в связи
с завершением проводимой в Советском Союзе первой послевоенной денежной
реформы. В пограничный Брест, тот самый Брест, при освобождении которого три
года тому назад наш штрафбат понес большие потери, мы прибыли с небольшим
опозданием, когда до завершения обмена денег, выданных нам по месту службы,
на новые (из расчета десять старых рублей на один новый) оставалось всего
два часа. За это время мы, до наступления Нового года, должны были успеть
произвести обмен денег.
Нам указали, где находится обменный пункт на вокзале, а там у касс
скопилась такая очередь, что нам сразу объяснили, что сумма, которую мы
сможем обменять, будет заметно ограничена.
В общем, наши не такие уж тугие кошельки стали совсем тощими. Однако
несмотря на эту неприятность, вернувшись в свои вагоны, мы все же отметили
возвращение на Родину и так удачно совпавшее с этим важным для нас событием
наступление Нового года!
И поезд точно по расписанию, ровно в полночь, отправился со станции
Брест, и наши бокалы с вином в честь Нового года звенели под лязг буферов
трогающегося поезда. Почти не отрываясь от окна, смотрели и смотрели мы в
эту первую ночь на наше родное небо с, казалось, несравнимо более крупными и
значительно более яркими звездами, чем там, на чужом и все удаляющемся от
нас Западе. Днем нас нельзя было оторвать от созерцания родных пейзажей,
встречающих и провожающих наш поезд раскрасневшихся от мороза станционных
работниц, заменивших своих мужей, братьев, в большинстве не вернувшихся с
войны. И как прелестны были юные девушки в железнодорожной форме, хотя и
бедно одетые. Куда там до них хваленым полькам, а тем более немкам.
Смешанное чувство радости от возращения на Родину и печали от расставания с
друзьями владело нами.
Наконец, Москва. Хорошо, что у Риты оказались здесь добрые дальние
родственники, и мы нагрянули к ним на недельку, как рассчитывали, до
получения нового назначения. А прожили там около трех месяцев, так как Отдел
кадров Московского военного округа будто нарочито долго подыскивал мне
должность. По тогдашним правилам, более чем двухмесячное нахождение в
резерве без должности влекло прекращение выплаты денежного содержания, и мы
вынуждены были, чтобы прожить с семьей в послереформенной Москве, сдавать в
скупочные магазины фактически за бесценок почти все немногое, что привезли.
Я постепенно становился все менее разборчив в предлагаемых мне должностях и
уже согласен был на любую. Вот, когда я "дозрел": будучи майором, дал
согласие на должность старшего лейтенанта в Косогорский райвоенкомат
Тульской области в подчинение, как оказалось, к капитану, просидевшему всю
войну в тылу.
...Добрались мы до Косой Горы. Жилья нет. Поселились на квартире у
военкоматовского конюха, пока нам на троих не выделили комнатушку метров в
восемь в общей квартире с печкой, топившейся малокалорийным, но многозольным
углем с тульских шахт. Эта "квартира" находилась рядом с Косогорским
металлургическим комбинатом, постоянно извергавшим из своих труб и домен
неимоверное количество дыма и копоти, из-за которых нам, а особенно
маленькому Сереженьке, иногда нечем было дышать. Да и вторая беременность
Риты стала вследствие этого протекать сложнее. И я принял решение отправить
их в Ленинград, к уже устроившейся там в своей старой маленькой квартирке
маме и бабушке.
Вскоре, ближе к лету, я выпросил себе отпуск и впервые приехал в
Ленинград, город Петра, город Ленина, Октябрьской революции, город-герой. Он
потряс меня своей красотой и, как раньше мои женщины сравнивали Лейпциг с
городом на Неве, так теперь я сравнивал его с далеким уже Лейпцигом, и на
каждом шагу убеждался в том, что Лейпцигу далеко до Ленинграда.
Вот в этом городе-красавце и родился наш второй сын. Рита захотела
назвать его Александром. Я не возражал, пусть будут у нас в семье Александр
I и Александр II! (Между прочим, когда Саша вырос и женился, первенца они
тоже назвали Александром. Это уже был Александр III!)
В отличие от Сережи, Саша родился полновесным и "полнометражным". Рос
быстро и, забегая вперед, скажу, что рост его со временем превзошел и
Сережин, и мой - дорос он до 184 см. Был он физически крепким и с возрастом
проявлял все более разносторонние способности. И получилось, как тогда модно
было делить всех на "физиков" и "лириков", вырос он в отличие от Сергея
"лириком". Не зная нотной грамоты, овладел игрой на многих музыкальных
инструментах, включая пианино, кларнет, саксофон, гитару. Сумел создать
вокально-инструментальный ансамбль (а тогда они были в моде), разъезжал с
гастролями по Северу. Он к тому же еще поэт и бард. Закончил успешно в
Харьковском университете факультет иностранных языков, по специальности -
английский язык, овладел этим языком в совершенстве, выработал свою методику
его изучения, защитил диссертацию, стал доцентом, заведовал кафедрой
иностранных языков в одном из технических вузов, издавал и был главным
редактором всеукраинского журнала на английском языке. Правда, по сравнению
со своим старшим братом Сергеем, отличавшимся особой аккуратностью и строгой
обязательностью, Саша не обладал в достаточной мере этими качествами.
Сергей тоже вырос физически крепким, сильным, любителем пеших
путешествий (начинал с Уссурийской тайги и Тихоокеанских берегов
Дальневосточного Приморья, а потом исходил все Черноморское побережье Крыма
и Кавказа с палаткой и примусом). Работать стал с 15 лет молотобойцем. После
окончания физмата и службы в армии уже более 30 лет работает учителем
физики. Увлекается народной медициной и нетрадиционными методами лечения. На
профессиональном уровне овладел фото- и видеосъемками. В общем, "физик".
Но все это потом, с годами. А тогда, после окончания моего отпуска,
отвез я их всех к себе на Косую Гору, в ту самую каморку. И вот в этой
комнатушке, где некуда было даже поставить кроватку для младенца, наш
Сашенька спал... в чемодане. А однажды ночью крышка его захлопнулась и он
чуть не задохнулся в нем. Хорошо, что Рита проснулась вовремя! Здесь мы и
прожили до 1950 года, пока я не поступил в военную академию.
А на Косой Горе нам повезло в том, что Рита, периодически бывая в Туле
"по продовольственному вопросу", случайно встретила на улице нашего
фронтового друга Жору Сергеева, бывшего неоднократно моим заместителем в
боях. Так что связь наша восстановилась и не прерывалась до самой кончины
Жоры в 1974 году.
В Ленинградскую же Военно-транспортную академию поступил я необычным
путем.
Но немного предыстории.
В косогорском военкомате я ведал учетом офицеров запаса. Работы было
много, шло постепенное сокращение армии - это мы, военкоматовские работники,
чувствовали по все большему притоку на учет офицеров, уволенных в запас. И
что меня больше всего волновало - боевые офицеры, не имеющие гражданской
специальности, шли на самые непрестижные должности - сторожами, дворниками,
а то и, несмотря на тяжелые ранения, на самые тяжелые работы -
навалоотбойщиками в угольные шахты под Тулой. Помню даже случай, когда
подполковник, бывший начальник связи корпуса, большой специалист-практик, но
не имевший по этой отрасли специального образования, едва смог устроиться
дежурным телефонистом в какую-то контору.
Проработал я в военкомате почти два года, и во мне созрело решение во
что бы то ни стало поступить учиться в такую военную академию, которая бы
давала специальность, нужную "на гражданке". А то ведь, неровен час, уволят
из армии, а кто я? Командир штрафной роты? И кому я нужен буду? И подал я
рапорт в Военно-юридическую академию (Москва).
Тогда предварительные вступительные экзамены во все военные академии
проходили при штабах округов, и их результаты рассматривали общие мандатные
комиссии. А Военно-юридическая академия прельстила меня тем, что не нужно
было сдавать экзаменов по математике, которую я за время войны, и особенно -
после ранения в голову, основательно подзабыл. И поехал я в феврале 1950 г.
в Москву на экзамены.
Все положенное по программе сдал сравнительно успешно, хотя и не без
трудностей. На заседание мандатной комиссии при штабе Московского военного
округа, состоящей в основном из генералов и полковников, явился в новом
кителе, со всеми орденами и медалями. Как только я доложил, что я кандидат в
юридическую академию, вся комиссия подняла меня на смех: "такой боевой
офицер - и не в академию имени Фрунзе!". На мой довод о том, что
общевойсковая академия не дает гражданской специальности, один генерал даже
стал подтрунивать: "Давай тогда уж лучше в ветеринарную! Все равно свои
командирские погоны сменишь на узенькие (тогда медикам, ветеринарам и
юристам было положено носить узкие погоны), зато кобылам клизмы научишься
ставить, на гражданке пригодится!"
И все стали меня уговаривать поступать в Военную академию им. Фрунзе,
мол, мы тебе зачтем и недостающий экзамен (по тактике и полевому уставу). Я
снова проявил упорство, и тогда они заявили мне: "Не проходишь по конкурсу".
Видно, в юридическую было много кандидатов, а во Фрунзенскую - недобор.
Вот так, несолоно хлебавши, я вернулся на свою Косую Гору! Но решение
во что бы то ни стало поступить хоть в какую-нибудь военную академию, дающую
гражданскую специальность, не оставляло меня, и, к неудовольствию военкома,
я выпросил себе отпуск и уже в июне поехал в Ленинград, где было много
академий.
Военно-морскую я сразу исключил (плавать-то я не умел), артиллерийскую
тоже (специальность чисто военная) и поехал в Академию связи имени
Буденного. Там мне отказали, но посоветовали обратиться в
Военно-транспортную, где открывался новый факультет и мог быть недобор.
Когда в приемной комиссии меня стали расспрашивать о службе, я понял,
что чем-то заинтересовал их, и, еще не зная, на какие факультеты будут
набирать, стал упирать на то, что я из семьи потомственных
железнодорожников, что и дед, и отец, и мать, и братья мои работали на
железной дороге. А закончить 10 классов фактически помог мне тогдашний
Нарком путей сообщения Каганович, чье имя носит избранная мною академия.
Поступить же в Новосибирский военный институт инженеров железнодорожного
транспорта мне помешала война, и сейчас надеюсь на исполнение этой моей
мечты, поступив на факультет железнодорожного транспорта академии.
Столь страстную тираду собеседник мой с явным сожалением прервал,
сообщив, что на факультеты, имеющие отношение к железной дороге, набор
завершен, а вот на инженерно-автомобильный еще есть возможность поступить.
Куда девался мой железнодорожный патриотизм! Я сразу же согласился, чему,
кажется, обрадовался и мой собеседник. Через несколько дней я, счастливый, с
документами о том, что зачислен кандидатом в слушатели и обязан явиться к
установленному сроку для сдачи конкурсных вступительных экзаменов (минуя
окружные предварительные), мчался в свой военкомат.
Мой райвоенком, недовольный тем, что я только и делаю, что разъезжаю по
экзаменам, все-таки вынужден был меня отпустить. И хотя здесь мне нужно было
сдавать и математику, и физику, и химию, да еще и все то, что я сдавал в
Москве, я решился. И не знаю уж, какими усилиями мне все это удалось
осилить, но я был зачислен на 1-й курс инженерно-автомобильного факультета.
Можете представить себе, с какой радостью я простился с этой своей
доменно-металлургической Косой Горой.
Я уже раньше говорил, что мне посчастливилось служить здесь, в
академии, под началом легендарного генерала Чернякова Александра
Георгиевича. Но пять лет в академии столкнули меня еще со многими хорошими
людьми. О некоторых из них я просто не могу умолчать, ибо они тоже оставили
во мне добрый след. Это, во-первых, начальник нашего курса, подполковник
Танасиенко Николай Мартынович, молодой, по-особому подтянутый не только
внешне, но и внутренне. Обладая феноменальной памятью и способностью
объективно оценивать все наши поступки, он сумел быстро сплотить курс и
держал его все пять лет в атмосфере искренности и правдивости. Я вскоре был
назначен старостой курса, насчитывающего более сотни слушателей. Самыми
близкими друзьями по курсу стали для меня подполковник Шалапин Дмитрий
Иванович, избранный секретарем партбюро курса, майор Булавкин Сергей
Александрович, назначенный командиром одного из пяти учебных отделений, и
капитан Взятышев Николай Александрович, все пять лет избиравшийся секретарем
парторганизации учебного отделения.
Дружили мы и после академии, пока ставший уже генерал-майором Дмитрий
Шалапин не погиб в автокатастрофе, а полковник Сергей Булавкин, будучи уже в
запасе, не скончался скоропостижно от сердечной недостаточности. С Николаем
Взятышевым мы до сих пор, вот уже более пятидесяти лет, дружим. Его после
окончания учебы оставили в академии на преподавательской работе, там он стал
доктором технических наук, профессором, полковником, и теперь, уже будучи в
отставке, продолжает преподавать в академии. В любой мой приезд в Ленинград
мы с ним встречаемся и ведем долгие разговоры о прошлых временах, об ушедших
уже в мир иной наших однокурсниках и о нынешних, довольно непростых
временах...
Учился я в академии, как и многие, с определенным напряжением, но
хватало времени и на участие в художественной самодеятельности. Был у нас
академический драмкружок, вернее - театр, в котором режиссером был один из
профессионалов, работавший на киностудии "Ленфильм". Так вот, в этот театр
вовлекли и меня. Ставили, помню, вначале "Русский вопрос" по пьесе
Константина Симонова (я тогда еще не предполагал, что буду с ним лично
знаком), а затем и "Платона Кречета" Корнейчука, и здесь мне довелось играть
председателя исполкома Береста. Рита тоже была занята - в роли ассистентки
Вали. Спектакль имел успех, даже выступали с ним во многих дворцах культуры
Ленинграда.
Академию я окончил "с отличием", в звании подполковника и имел право на
выбор места дальнейшей службы. В числе этих мест оказалось одно в
воздушно-десантных войсках, и я выбрал именно его, так как захотелось
испытать себя в прыжках с парашютом, да к тому же я узнал, что некоторое
время тому назад этими войсками долго командовал легендарный человек,
генерал-полковник А. В. Горбатов, так полюбившийся нам еще по боям под
Рогачевом. А значит, в войсках этих еще живы "горбатовские" традиции. Таким
образом я стал начальником автослужбы 8-го Воздушно-
десантного корпуса (ВДК), дивизии которого дислоцировались в Белоруссии
и Литве.
И я был горд еще и тем, что в командование этими войсками тогда вступил
Герой Советского Союза генерал-лейтенант Маргелов Василий Филиппович, как
оказалось, патриот ВДВ до мозга костей, последователь методов командования
своего предшественника, Александра Васильевича Горбатова, такой же
легендарный человек, любивший и пестовавший эти войска. Тогда аббревиатуру
ВДВ и ветераны, и молодые десантники расшифровывали как "Войска Дяди Васи",
любовно именуя так своего командующего, вкладывая в эти слова и огромное
сыновнее уважение к нему, и некоторое душевное смятение перед величием его
полководческого таланта. И легенд о нем складывалось немало.
Свои первые прыжки с парашютом я совершил при штабе 8-го ВДК в Полоцке,
а затем, после его расформирования, прыгал уже в 105-й Гвардейской
воздушно-десантной Венской Краснознаменной дивизии, штаб и несколько полков
которой дислоцировались в Костроме. Там я занимал уже должность заместителя
командира дивизии по технической части. В десантных войсках было много
интересных традиций. Но одна из них, особенная, касающаяся только офицеров -
игра в преферанс в воздушных кораблях (так было принято называть самолеты с
десантом на борту) во время перелетов к месту высадки, длившихся по часу и
более. Штурман самолета за 15 минут до десантирования предупреждал играющих,
и те успевали "расписать пульку".
Ну, а вообще, здесь, в дивизии, мне пришлось поближе узнать "Дядю Васю"
Маргелова - и его крутой характер, и его душевность.
Помню, однажды он строго наказал меня за то, что во время моего отпуска
командир одного из полков, решив построить для техники к зиме более
совершенные укрытия, уже в конце лета сломал все старые, но не рассчитал
силы и средства, и в осень техника осталась под открытым небом. Меня, только
что вернувшегося из отпуска, вызвал в полк прибывший с инспекторской
проверкой командующий генерал Маргелов. На мою попытку оправдаться тем, что
я был в отпуске и вообще не знал о таком решении командира полка, генерал
едко заметил: "Отпускные получал? Так прежде, чем уезжать, надо было
спланировать все дела наперед. Вот и отвечай теперь за планирование. - А
потом добавил: - Командира полка я тоже накажу, но он просто глупец, а ты
мне нравишься, мне такие десантники нужны. Поэтому с тебя и спрос больше.
Поймешь и, уверен, сделаешь все, чтобы не промахнуться в дальнейшем".
Суровое было наказание, но, поразмыслив, я пришел к выводу, что и
справедливое.
Не могу не упомянуть и своего командира, генерала Симонова Михаила
Егоровича. Перед тем как ему было присвоено это высокое звание, где-то
раскопали, что он на фронте, будучи всего-навсего старшиной, командиром
музыкантского взвода одной из дивизий, присвоил себе звание не то капитана,
не то майора. Дело передали в ЦК (без его решений тогда таких званий не
присваивали). Занимался подобными делами Комитет партийного контроля при ЦК
КПСС, который возглавлял Матвей Федорович Шкирятов. Узнал он обстоятельства
тех давних событий, при которых отступавший под натиском противника батальон
этот старшина остановил и повел в атаку. А когда был тяжело ранен, то в
госпитале раненые солдаты этого батальона назвали его своим комбатом, ну, а
там решили, раз комбат, то или майор, или, в худшем случае, капитан. Так что
после ранения из госпиталя Михаил Егорович вышел со справкой о ранении уже
как офицер. Тогда Шкирятов заметил: "Многие иногда бросали не только
батальоны и полки, а этот - наоборот. Значит, оправдал он это свое фронтовое
звание. Так тому и быть". И подтвердили ему задним числом это, и присвоили
генеральское звание.
А я в свои неполные тридцать три года получил в это время звание
полковника.
Характер у генерала Симонова был сложный. Это от него я слышал такую
фразу: "Тенором не командуют". Весьма образно! Видимо, это у него была
профессиональная (музыкант же!) поговорка. Был у него заместитель "по
строевой" полковник Сорокин Михаил Иванович, и вот что-то между ними не
заладилось... все-таки генерал был слабее в тактических вопросах и в военной
теории вообще, чем Михаил Иванович. И комдив решил избавиться от "соперника"
по принципу: какой же начальник потерпит рядом подчиненного умнее себя. Но
надежнее способа, чем выдвинуть его на повышение, не нашел. А в результате -
комдив Симонов так и остался в генерал-майорах, а Михаил Иванович Сорокин со
временем стал Генералом Армии, заместителем Министра обороны СССР...
Вскоре в моей службе произошли неожиданные перемены. По случаю опухоли
щитовидной железы мне была сделана операция, и я был признан негодным к
дальнейшей службе в десантных войсках, что меня весьма огорчило и
расстроило. Прыжки с парашютом я полюбил и совершал их с удовольствием. По
минимальным нормам, офицер ВДВ моего ранга должен был совершать не менее
трех-пяти прыжков в год, но мне удавалось делать по двадцать-тридцать в
самых различных условиях, зимой и летом, днем и ночью.
Заключение медиков было безоговорочным, и я решил вообще уволиться в
запас. Написал рапорт, и он "по команде" ушел в Москву. Вызвал меня генерал
Маргелов, который тогда за какие-то грехи был смещен с должности
Командующего ВДВ, не согласился покинуть войска и остался заместителем
командующего. Посожалел он о случившемся со мной и посоветовал не торопиться
с увольнением, но встретив мой решительный ответ, что кроме как в ВДВ
служить больше нигде желания нет, рапорт подписал.
Долго ходил этот рапорт по разным инстанциям, но в конце концов на нем
появилась окончательная резолюция бывшего тогда Главкома Сухопутных войск,
Маршала Советского Союза
А. А. Гречко : "Молодой, еще послужит".
Вот так я и оказался начальником автослужбы 38-й армии в Прикарпатье,
штаб которой стоял в Ивано-Франковске. По делам службы много приходилось
бывать и в Закарпатье. Живописные горы, водопады, богатая природа,
своеобразная гуцульская архитектура - все это радовало...
Хорошо запомнился командующий армией генерал-майор
Н. Г. Штыков, человек желчный, злой, казалось просто ненавидящий всех
подчиненных. При очередных "разносах" (похоже, только из них и состояла его
деятельность) переходил на унижающие человеческое достоинство оскорбления.
Невольно вспоминался командующий ВДВ генерал Маргелов, наш "Дядя Вася".
Вскоре Штыкова сменил генерал Ухов. В противоположность своему
предшественнику обладал он нравом веселым. Правда, иногда горячился,
срывался на грубые выражения, но быстро остывал и говорил самокритично: "Ну,
как я тебя отчихвостил? Не обижайся, со мной это иногда бывает".
При нем на должность Члена Военного Совета армии пришел полковник
Средин Георгий Васильевич, человек редкой души, напомнивший мне моего
первого командира роты - младшего политрука Тарасова. Обладал Георгий
Васильевич проницательным умом, имел всегда собственное мнение по всем
вопросам военного бытия.
Помню, приехал какой-то московский инспектор из Главного
Политуправления Вооруженных Сил и стал делать полковнику Средину замечания,
что в военных городках мало яркой, наглядной агитации и привел в пример
городской парк, где этой агитации было в изобилии. Тогда Георгий Васильевич
спросил его в присутствии многих офицеров, что именно по своему содержанию
ему больше всего понравилось и запомнилось, а тот замялся, сказал, что не
запомнил. Тогда Средин прямо сказал этому проверяющему: "А зачем это обилие
пестрых лозунгов, если их содержание не оставляет следа в душе и памяти
человека?". И москвич сконфузился. Вот так тонко сумел поставить на свое
место не в меру ретивого политработника наш новый Член Военного Совета.
Вскоре ему было присвоено генеральское звание, затем он уверенно продвигался
по службе и дошел до должности заместителя начальника Главного Политического
Управления Министерства обороны.
Однажды меня вызвали в Москву и предложили поехать "за генеральскими
лампасами" в Дальневосточный военный округ, в Уссурийское военное
автомобильное училище, начальнику которого только что было присвоено звание
генерала. Через год его собирались перевести в европейскую часть СССР, а мне
предлагалось постажироваться этот год у него в заместителях, а затем занять
эту генеральскую должность. Дальний Восток, как уже знает читатель - моя
родина, и я без раздумий согласился.
Начальником училища был генерал-майор, Герой Советского Союза Яксаргин
Василий Владимирович. Небольшого роста, щуплый, с лицом в пятнах зеленки и
кругляшках лейкопластыря. Такое впечатление было, что уж очень он любил не
столько болеть, сколько лечиться. Каждый его рабочий день начинался с
посещения училищной санчасти. Дотошным был до абсурда. Рапорт дежурного по
училищу, да и любое обращение к нему офицера не принимал, пока не сделает
десяток замечаний по поводу того, что не так ногу приставил, не на тот угол
носки развернул, не на той высоте руку к головному убору приложил и грудь не
так выпятил, и т. д., и т. п.
Вскоре после моего приезда он ушел в отпуск, дав мне перед этим тьму
указаний по поводу укрепления престижа училища и поддержания высоких
показателей дисциплины и успеваемости.
В первые же дни моего исполнения обязанностей начальника училища
случилось ЧП: один курсант ушел в самовольную отлучку и в нетрезвом виде
учинил драку в городе, избив на автобусной остановке пряжкой солдатского
ремня почти до полусмерти какого-то юношу. Чтобы пресечь подобные случаи
(имевшие место, кстати, и ранее), я решил этого хулигана предать суду
военного трибунала, и он был осужден на два года дисциплинарного батальона.
Когда генерал Яксаргин возвратился из отпуска, то устроил мне разнос за то,
что я, видите ли, опозорил перед командованием округа училище, в котором за
долгие годы до моего прихода не было ни одной судимости. И виноват,
оказывается, я, а не самовольщик-хулиган. Я понял, что самое страшное во
всем этом то, что я "вынес сор из избы", хотя почти все офицеры училища
одобряли мои решительные действия, отрезвившие многих разнузданных юнцов.
Однако Яксаргин доложил начальству о моих якобы непродуманных действиях
и поставил вопрос о невозможности моего назначения на должность начальника
училища. Понятно было, что в округе прислушались к мнению генерала-Героя. И
менее чем через год Яксаргин был переведен на должность начальника военной
кафедры Кубанского сельхозинститута, а начальником училища был назначен
полковник Павлов, занимавший до этого, как и я, должность зам. командира
десантной дивизии по технической части.
Так и не состоялось мое производство в генералы. Я по натуре человек
вообще-то добрый, но резкий и прямолинейный, когда лукавят, плутуют, держат
за глупца или недотепу.
Вскоре был заменен и начальник политотдела училища. Им стал
политработник Петр Веселков. Был он одним их тех, кого называют демагогом и
болтуном. Почти любую свою фразу он или начинал, или заканчивал словами "на
партийной основе". Не обладал он в училище ни авторитетом, ни уважением,
даже курсанты называли его за глаза Петькой. Тем не менее довольно быстро он
выдвинулся в Политуправление округа, и даже получил генеральское звание. Ну
что же, кто как продвигался по служебной лестнице вверх.
Но служба в Уссурийске подарила мне и несколько замечательных встреч,
обогативших меня и как офицера, и как личность вообще.
Одна из них - незабываемая встреча с Константином Симоновым, известным
советским прозаиком и поэтом.
А произошло это так. На празднование 20-летия Великой Победы он приехал
на Дальний Восток и, встретив 9 мая 1965 года во Владивостоке, на следующий
день приехал в Уссурийск, чтобы посетить знаменитый памятник дальневосточным
партизанам.
А памятник этот находился на территории нашего училища, и к нему в день
Победы со всего Уссурийска тянулись колонны молодежи с гирляндами из цветов
и хвойных ветвей. Мне довелось в числе гарнизонного начальства сопровождать
Константина Михайловича.
Трудно описать эту встречу с выдающимся человеком, особенно вечер в
курсантском клубе, где он без устали читал свои фронтовые стихи. А потом
дарил автографы. Тогда из училищной библиотеки растащили все его книги для
этой цели. Когда при личном знакомстве с ним нам с Маргаритой удалось
рассказать ему о том, что недалеко от города есть удивительное место -
могила Виталия Бонивура, восемнадцатилетнего юноши, погибшего от рук
японских оккупантов, Константин Михайлович попросил назавтра сопровождать
его к этому историческому месту.
Дорога недалекая, но гость наш успел расспросить меня о моих военных
годах, заинтересовался очень нашей с Ритой штрафбатовской историей и
пообещал нам свою дружбу. И был верен слову - мы долгое время переписывались
с ним и даже годы спустя он помогал нам разыскивать нашу названую дочь -
вьетнамскую юную героиню Хо Тхи Тху (об этой истории, начавшейся через пять
лет после нашей с Симоновым встречи, я расскажу позже).
После посещения Дальнего Востока Константин Михайлович издал небольшую,
но очень памятную для нас книжечку "Признание в любви", в которой искренне
признавался в любви к интересному и своей историей, и своей природой
Дальнему Востоку, и
в частности к Уссурийску, а мы принимали часть этих признаний и на себя
лично - такое великое обаяние исходило от этого человека.
Не могу умолчать еще о людях, заслуживающих самых добрых эпитетов в
свой адрес.
Тогда Командующим 5-й армией, штаб которой стоял в Уссурийске, был
генерал Петров Василий Иванович. Поскольку по службе мне довольно часто
приходилось с ним встречаться, приглашать его на различные торжества в
училище, расскажу о своих впечатлениях от этих встреч.
Я восхищался его доступностью, как-то необычно сочетающейся с его
недосягаемостью - так высоко он стоял над всеми своим умением убеждать и
невольно возникающей верой в справедливость и непререкаемость его суждений.
Вскоре он стал начальником штаба, а затем и командующим войсками
Дальневосточного военного округа, оттуда был назначен Первым заместителем
Министра обороны и стал Маршалом Советского Союза. Для меня он тогда был
более авторитетен, чем тогдашний Министр обороны Маршал С. Л. Соколов.
Другой легендой Дальневосточного военного округа был его командующий,
Герой Советского Союза, генерал-полковник, ставший потом маршалом
Бронетанковых войск, Олег Александрович Лосик. Мудрый, ответственный
военачальник, выдержанный, не любивший устраивать "разносы" по разным
поводам. Он обладал феноменальной памятью и помнил характеристики всех более
или менее крупных рек, дорог и горных перевалов как в своем округе, так и на
территории сопредельных государств (Китая, Кореи). Оперативно-командные
сборы генералов и старших офицеров округа проводил настолько толково и
организованно, что, побывав на них, каждый чувствовал, как становится
обладателем и новых знаний тактической обстановки, и умений организовывать
на примере этих сборов любые командирские занятия. В частных разговорах и
беседах с подчиненными был мягок, обходителен, приятен. Редко доводилось
встречать таких военачальников...
После четырех с небольшим лет службы на моем родном Дальнем Востоке
московское руководство, направившее меня туда за генеральскими лампасами,
так сказать "на вырост", решило вернуть меня в европейскую часть СССР, и
получил я назначение в Харьковский автодорожный институт, приобретший
мировую известность еще и потому, что в его составе была лаборатория, где
конструировались скоростные автомобили "ХАДИ", установившие не один мировой
рекорд скорости. Руководил этой лабораторией известный гонщик и конструктор
Владимир Никитин, неоднократный чемпион СССР и мира.
Руководить военной кафедрой в гражданском вузе - дело для меня новое,
непривычное, и многие, уже имевшие опыт работы в таких условиях, мне что-то
советовали, от чего-то предостерегали, чем-то даже пугали. Да и укоряли,
зачем, мол, согласился ехать в задымленный, запыленный город без приличной
реки и практически без зелени.
Однако я был приятно удивлен тем, что город очень даже зеленый, а дыма
в нем не больше, чем в других индустриальных городах, да и реки, хоть и
небольшие, но их было целых четыре.
Еще более приятной была встреча с руководством института.
Кафедру пришлось создавать "с нуля". Ни помещений, ни оборудования, ни
кадров. И если офицеров-преподавателей для начала мне уже назначили из
Харьковского Гвардейского танкового училища, то все остальные вопросы нужно
было решать с руководством вуза. Исключительно внимательным и заботливым
оказался ректор Борис Владимирович Решетников, с которым мы создавали
кафедру и ее учебно-материальную базу. Большую помощь оказали, а в
дальнейшем и тесное взаимодействие организовали заведующие кафедрами,
известные профессора Николай Яковлевич Говорущенко и Андрей Борисович
Гредескул, декан автомобильного факультета Валентин Георгиевич Терлецкий.
Тесный контакт образовался у нас и с комсомольской организацией института и
ее секретарем, недавним выпускником-отличником Анатолием Туренко. Начав, как
я уже говорил, "с нуля" в сентябре 1968 года, уже в середине января 1969
года мы проводили полнокровные плановые занятия со студентами.
Все время, пока институтом руководил Б. В. Решетников и сменивший его
затем Иван Макарович Грушко, а потом и побывавший деканом и проректором тот
самый комсомольский вожак Анатолий Николаевич Туренко, у нас было полное
взаимопонимание и взаимная поддержка, особенно в деле укрепления дисциплины.
Недаром же иногда говорили: "то ли военная кафедра при институте, то ли
институт при военной кафедре". И действительно, авторитет военной кафедры,
ее влияние на многие стороны жизни института были значительны. Не случайно
эта кафедра не один год признавалась лучшей среди всех военных кафедр
Украины по военно-патриотическому воспитанию молодежи.
В 1981 году институт построил для кафедры современный учебный корпус,
только жаль, к тому времени мне пришлось уволиться в запас по болезни. Да и
возраст уже подходил к предельно допустимому для кадровой службы. И еще
более десяти лет после увольнения по просьбе ректоров я оставался в
институте на нештатной должности референта-помощника ректора. И я благодарен
этим людям за доверие.
За тринадцать лет руководства кафедрой и десять лет работы в ректорате
произошло очень много событий. Остановлюсь на одном из них.
Летом 1970 года мы с Маргаритой Сергеевной проводили свой отпуск на
Черном море, в Гурзуфе. Наши сыновья, Сергей - после службы в армии, а Саша
- будучи студентом инфака университета, работали в это время в пионерлагере
"Артек" пионервожатыми-воспитателями. И вот однажды прибежал в Гурзуф один
из сыновей и передал нам, как бывшим фронтовикам, приглашение руководства
"Артека" на слет пионеров стран, борющихся за независимость.
Мы сидели в первом ряду вместе с другими почетными гостями этого слета,
а на сцену поочередно выходили и рассказывали о своей борьбе дети разных
народов - пионеры Кубы, стран Африки... Особенно горячо встретили
присутствующие детей из воюющего тогда Вьетнама. В составе этой делегации
были два мальчика лет четырнадцати и одна девочка лет двенадцати-тринадцати.
Все они были в военной форме, с орденами и медалями и с красными пионерскими
галстуками. Их руководитель (переводчик) рассказывал, какие героические дела
в борьбе с американскими агрессорами за плечами этих детей, особенно
маленькой, хрупкой девочки, которую зовут Тху, о том, что вождь вьетнамского
народа "Дядя Хо" (Хо Ши Мин), проводя слет детей-партизан, лично беседовал с
этой девочкой и вручил ей награду. Во время этого рассказа девочка вдруг
спрыгнула со сцены и со словами "Ма", "Ма" бросилась к Маргарите Сергеевне,
обняла ее и залилась слезами. Сценарий торжества был сломан.
Оказалось, что слово "ма" по-вьетнамски означает "мама". У этой девочки
американцы убили