редупредительностью, всегда проявляя особенную внимательность к Атаману и во всем считаясь с его мнением. Большего нельзя было требовать от наших врагов. Командование Донской армии их просило и справедливость требует отметить, что его просьбы они всегда исполняли 163). Иные чувства и побуждения питали мы к союзникам. Их в отношении России, той России, которая своевременными колоссальными жертвами на полях Пруссии, приостановила успех Германии, и тем самым оказав давлеющее значение на Западный фронт, быть может, спасла Францию от полного разгрома -- их считали юридически и морально обязанными помочь тем, кто не признал позорного Брест-Литовского мира и кто боролся с властью красного интернационала. И что же? Вместо поддержки и действительной помощи Белому движению, в общем, мно-

163) Ген. Деникин в "Очерках Русской смуты" (том III, стр. 60) политику германцев называет "бездушной и беспринципной". Не входя в оценку такого определения, не могу объяснить, на каком основании мы могли рассчитывать на лучшее к себе отношение, если немцы были наши враги.

241

го красивых слов, много шума и треску и масса неисполнимых обещаний.

Сделав кой-какие жалкие подачки, наши союзники, прежде всего, бросились изыскивать способы наиболее прибыльной оккупации тех или иных местностей России и бесконтрольного расхищения богатств нашей Родины, в минуту ее немощи. Так обычно, у одинокой, оставленной всеми друзьями, безнадежной больной или умирающей, ее алчные приживалки и челядь расхищают ее ценности. Какими же терминами следует охарактеризовать эту политику наших союзников, к каковым и ген. Деникин и его узкое окружение страдали переизбытком чувств верности.

Я хорошо помню озабоченность П. Н. Краснова, когда он рассказывал мне о своем разговоре с немецкой делегацией. Прямыми их вопросами он был прижат к стене. Нужно иметь в виду, что это было тогда, когда еще и половина области не была освобождена от большевиков, когда казаки были одиноки в борьбе, с трудом отбиваясь от наседавших со всех сторон превосходных сил противника. Какой ответ должен был дать Атаман? Признаться немцам, что при приближении союзников Дон примкнет к ним и обратит свое оружие против германцев, значило бы бросить Донское казачество снова в объятия красных. Ведь даже при невмешательстве немцев в нашу борьбу с большевиками, но при прекращении ими снабжения Дона, дело борьбы с Советской властью обрекалось на неудачу. Я не говорю о том, что при желании немцев, им не представляло особого труда задушить тогда невооруженное войско Донское. Казачья масса от войны и революционных потрясений устала и против германцев не пошла бы. С этими факторами и с психологией казачества того времени донская власть должна была считаться. Только безответственные политические критики и авантюристы разных оттенков могли утверждать обратное.

Взвесив все и зрело оценив печальную, но реальную обстановку, а также учтя малую вероятность возможности образования "восточного фронта", Атаман, скрепя сердце, заявил немцам, что Дон в этом случае останется нейтральным и примет все меры, дабы не сделаться ареной борьбы и не пропустит на свою территорию ничьих враждующих войск.

Ответ удовлетворил немцев, но они настаивали на зафиксировании его в письменной форме, в виде письма Императору Вильгельму. Пришлось согласиться и на это.

2-го июля Совет Управляющих отделами, рассмотрел письмо, составленное Донским Атаманом Императору Вильгельму и после долгих прений и своеобразной критики, его одобрил. Видя, что письмо не нашло полного единодушия в Совете, а некоторые его члены выказали даже явное непонимание переживаемого момента, Донской Атаман проявил большое гражданское мужество, сказав присутстствовавшим: "Во всяком случае всю ответственность за это письмо я беру на себя. Независимо от вашего мнения, я отправлю это письмо потому, что в нем вижу спасение Дона и, следовательно, и России, так как судьбы одного тесно связаны с судьбами другой и для меня они неразделимы. Что касается союзников, то в случае их победы, неужели же они не поймут, что наш нейтралитет был вынужденный. И, если не поймут, то пусть судят меня, меня одного..."

242

Высказанным, как нельзя лучше, определяется и политика и вся программа деятельности П. Н. Краснова. Ни "германская", ни "союзническая", ни "самостийническая", а чисто -- русская, преследовавшая благо Дона и России, неразрывно связанных в его представлении.

5-го июля герцог Н. Н. Лейхтенбергский повез это письмо в Берлин через Киев, где к нему должен был присоединиться ген. Черячукин.

Не приводя письма целиком 164), я только в главном отмечу его содержание. В начале письма Атаман сообщал о геройстве и успешной борьбе Донских казаков с большевиками, указывал, что Донское войско заключило тесный союз 165) с главами Астраханского и Кубанского войск с тем, чтобы, по очищении земли Астраханского войска и Кубанской области от большевиков, составить прочное государственное образование на началах федерации из Всевеликого войска Донского, Астраханского войска с калмыками, Ставропольской губернии, Кубанского войска, а впоследствии, по мере освобождения и Терского войска, а также народов Северного Кавказа. Далее перечисляя нужды войска Атаман просил признать права Всевеликого войска Донского на самостоятельное существование, а впоследствии и всей федерации под именем Доно-Кавказского союза; признать Дон в прежних границах и разрешить спор с Украиной в пользу присоединения к Дону, ему принадлежащего Таганрогского округа; содействовать присоединению к Дону по стратегическим соображениям городов Камышин, Царицын, Воронеж и станций Лиски и Поворино; оказать давление на Советскую власть и принудить ее очистить территорию Дона и весь район, имеющий войти в Доно-Кавказский союз, помочь войску орудиями, ружьями, боевыми припасами, инженерным имуществом и устроить на Дону орудийный, ружейный, снарядный и патронный заводы.

За эти услуги Всевеликое войско Донское обязывалось соблюдать полный нейтралитет во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебных Германскому народу вооруженных сил, на что изъявили согласие и Атаман Астраханского войска и Кубанское правительство, а по присоединению и остальные части Доно-Кавказского союза.

Вместе с этим, германцам предоставлялись права преимущественного вывоза избытков продовольствия и сырья за удовлетворением местных потребностей, а взамен этого ставилось условием доставить на Дон сельско-хозяйственные машины, химические продукты и оборудование потребных Дону разнообразных заводов и фабрик.

Наконец, Германии были обещаны особые льготы по помещению капиталов в Донские предприятия промышленные и торговые, в частности по устройству и эксплоатации новых водных и иных путей.

Таково вкратце было содержание письма. Однако, когда оно стало известно в обществе, оно дало обильную пищу для праздных пересу-

164) Интересующиеся могут его найти в "Архиве Русской революции", том V, стр. 210-212.

165) По этому поводу состоялось совещание указанных лиц.

243

дов 166). Противники Атамана использовали письмо, обвиняя его в измене союзникам и в немецкой" ориентации. Для лиц, недовольных политикой Атамана -- причем надо заметить, это недовольство отнюдь не вызывалось принципиальными расхождениями, а объяснялось исключительно побуждениями корыстными и мотивами личного характера -- письмо явилось козырем, каковой с натяжкой и подтасовкой, можно было использовать, дабы бросить хоть какой-нибудь упрек ген. Краснову. В остальном, куда-бы ни посмотрели, всюду сказывался его недюжинный организаторский талант. Всюду, во всех отраслях жизни Дона, рельефно выступали достижения его огромного творчества и его неутомимой энергии. Район, очищенный от большевиков, ежедневно увеличивался; действующая армия, переформировываемая постепенно из казачьих ополчений, дружин и партизанских отрядов, в стройную организацию, одерживала успех за успехом, беря тысячи пленных и огромные трофеи; росла и крепла краса и гордость Дона Постоянная армия и молодые казачата, словно по волшебству, превращались в настоящих дисциплинированных воинов, по духу и выправке совершенно не уступавших солдатам Императорской армии; возросло экономическое состояние Дона; урожай оказался небывало обильным и было обеспечено его снятие; работали полным темпом заводы и фабрики, строились новые, обещавшее дать казакам свое донское сукно, свои патроны, винтовки, мыло, стекло и т. д., появились новые деньги, но необесцененные, а дорогие; цены на все пали и на рынках и в магазинах было полное всего изобилие; прекратился произвол и обыватель мог быть совершенно спокоен за свою жизнь и быть уверенным, что насилия допущено не будет. В общем, Дон процветал. Буквально во всем был достигнут колоссальный и бесспорный успех и, конечно, львиная доля в достижении таких блестящих результатов, должна быть отнесена исключительно к таланту и большому государственному уму Донского Атамана П. Н. Краснова.

Понятно, что при таких условиях популярность ген. Краснова не только в Войске, но и за его пределами росла с каждым днем. и, видимо, именно это кому-то не нравилось.

Появление письма, таинственно распространяемого в населении, в сущности явилось той искрой, раздувая которую враги Атамана всемерно старались вызвать пожар и использовать письмо для обвинения П. Н. Краснова в измене Дону и союзникам.

Скромный по натуре, застенчивый, невластолюбивый, П. Н. Краснов лично для себя ничего не искал, мишура власти его не пресыщала. Он горячо любил Россию и Дон. Любил также казаков и от всего сердца желал им блага. Он знал, что казаки хотят мира, войной они уже сыты и горячо жаждут заняться своей обычной мирной работой. И только во имя блага Дона и России, Донской Атаман пошел за сближение с немцами, видя в этом единственную возможность обеспечить казачеству то, что оно желало и позволить Дону окрепнуть а затем помочь России. Когда пожар, то его тушат средствами, находящимися под рукой в этот момент, а не ждут других, быть может лучших,

166) Письмо было "выкрадено" из отдела иностранных дел и подпольным путем в искаженном виде и с разными комментариями распространялось среди населения. Управляющие отделом иностранных дел в то время был ген. А. Богаевский, державшийся ориентации верхов Добровольческой армии.

244

но которые прибудут, когда сгорит уже весь дом. А на Дону, тогда был пожар. Союзники были далеко. О них долетали смутные, разноречивые вести. Да и что сделали они для России в тяжелую минуту? А немцы были здесь, под боком. Они охотно обещали помочь донцам в их борьбе с большевиками, но, естественно, не даром, а под условием известных компенсаций. Поступи Атаман иначе, двери складов снарядов, оружия и патронов были бы навсегда закрыты для Дона. Боевой успех на фронте всецело зависел от снабжения. Тяжелое временами положение на боевых участках, опасность потерять все завоеванное и ввергнуть безоружных казаков снова во власть большевиков, вынудили Донского Атамана, стать выше своих личных чувств, разумно посмотреть на вещи и брать помощь там, где было можно. Приходилось учитывать и то, что на войске Донском лежала моральная обязанность помогать снабжением Добровольческой армии. Ее командование, как я уже упоминал, не считаясь с условиями обстановки 167), не только не желало непосредственно сноситься с германскими властями, но и заняло явно враждебную к ним позицию. А наряду с этим, оно настойчиво просило Дон, получаемым снаряжением и боевыми припасами снабжать и ее армию. Так генерал Деникин и его окружение на всякий случай страховали себя на будущее, сохраняя чистоту "союзнической" ориентации и не пятная ее сношением с германцами. Любопытно то, что немцы об этом хорошо были осведомлены. Знали они отлично и то, что только сила обстоятельств и безысходность полевения, а не личные чувства симпатии, побуждают Донского Атамана сближаться с ними. Вот почему, они были крайне поражены, когда узнали, что поведение Краснова осуждается кругами Добровольческой армии, что его реальная политика вызывает в Екатеринодаре негодование и дает повод к незаслуженным упрекам и обвинениям Атамана, в "измене России", в "продаже Дона немцам", в "германофильстве".

А между тем, неоспоримо, что "пресловутое" письмо Атамана Императору Вильгельму сыграло для пользы общего дела огромную роль. 29-го июля Украина признала самостоятельность войска Донского, вернула войску Таганрогский округ (промышленный и весьма богатый) с гор. Таганрогом, немцы покинули Донецкий округ, оставив небольшие гарнизоны только в г.г. Ростове и Таганроге, т. е. там, где то признавал необходимым Атаман; натиск большевиков на Донскую область несколько ослаб и казаки успешнее продвигались вперед. Наконец, Дон стал регулярно получать все нужное ему из Украины и Германии (в том числе и тяжелые орудия) для чего в гор. Ростове была учреждена особая, смешанная Доно-Германская экспортная комиссия. Германцы даже предложили нам участие их войск для овладения Царицыным, что Атаман отклонил, ввиду обещания Добровольческой армии после взятия Екатеринодара, перейти на север для совместного с донцами захвата Царицына. Все перечисленное, явилось следствием письма Атамана Императору Вильгельму. Однако, на все это недобро-

167) У меня невольно часто возникала мысль, в какую бы форму вылилось на юге Белое движение если бы и Донская власть заняла по отношению немцев такую же позицию как Добровольческая армия. Вероятно, что при тогдашней психологи казачества и обстановке, это привело бы к преждевременному краху Белой борьбы на юге, в самом ее зародыше.

245

желатели Краснова закрывали глаза и не хотели видеть сути дела, обращая внимание лишь на форму и мелочи, не имевшие никакого существенного значения.

В конечном итоге, надо сказать ни реальная политика Донской власти, ни средства (временная самостоятельность Дона и принятие немецкой помощи для создания на Дону прочной базы для дальнейшей борьбы с Советской властью), применяемые Атаманом для достижения главной, национальной цели -- освобождения России от большевиков, не нашли ни сочувствия, ни поддержки в высших добровольческих кругах. Краснова не поняли. Даже больше: ему предъявили тягчайшие обвинения, его стали травить. Гнусной клеветой и сплетнями, пускаемыми Добровольческой прессой, стремились подорвать авторитет Атамана среди казачества.

Трещина, образовавшаяся вначале между Донским и Добровольческим командованием, расширилась, обратившись в пропасть, уничтожить или засыпать каковую уже оказалось невозможным.

Вопрос взаимоотношений Дона с Добровольческой армией, или иначе говоря рознь вождей Белого движения, представляет значительный интерес. Та уродливая форма, которую принял этот вопрос, не могла не оказать отрицательного влияния на общий ход борьбы на юге. В целях полноты и правдивости освещения взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией, полагаю уместным коснуться хотя бы вкратце истории их возникновения.

Первые соприкосновения Дона с Добровольческой армией зародились еще при Атамане Каледине, когда в Новочеркасск прибыл ген. Алексеев и Быховские узники, приступившие к созданию противобольшевистской организации, именуя ее Добровольческой армией. В то время, большевизм в сущности, нигде не встречал серьезного сопротивления и быстро ширился по всей России, опережая чаяния даже наиболее оптимистически настроенных его вождей. Однако, несмотря на такой ошеломляющий успех, совет народных комиссаров далеко не считал свое положение прочным и потому весьма ревниво относился к тому, что могло поколебать его позицию. Вести с Дона уже давно беспокоили Красную Москву. Беспокойство усилилось, когда стало известно о начавшемся формировании Добровольческой армии с целью свергнуть большевистскую власть. Видя в этом серьезную для себя угрозу, большевики энергично стали парировать. Они широко развили на границах Донской земли свою вредную, растлевающую пропаганду, бросили на Дон сотни опытных агитаторов, начали натравливать на казаков солдатскую массу, ехавшую домой через территорию Дона, не пропускали казачьи эшелоны на Дон, подолгу задерживали их в пути и своей агитацией совершенно деморализовали казачьи полки, оставшиеся еще верными долгу и присяге 168).

При таких условиях, формирование Добровольческой армии и, в связи с этим, присутствие на Дону видных русских генералов, расцениваемых революционной демократией и при участии советских агентов, фронтовым казачеством, ярыми "контрреволюционерами", дало повод фронтовикам говорить: "все зло на Дону -- от добровольцев, офицеров, буржуев и помещиков, бежавших в Новочеркасск из Рос-

168) См. "Воспоминания", часть I.

246

сии; не будь их, большевики не беспокоили бы нас". Такое упрощенное толкование ставило Калединское правительство в весьма затруднительное положение, особенно если учесть, что среди пресловутого "Паритета" 169) нашлись члены, явно поддерживавшие мнение фронтовиков. Лично Каледин, всецело разделял взгляд ген. Алексеева и Корнилова на безусловную необходимость создания Добровольческой армии, но не мог, однако, как Атаман, не прислушиваться и к голосу казачества. Искали выход и нашли его в половинчатом решении, а именно: Добровольческая армия из столицы Новочеркасска ушла в Ростов. Нападки, если не прекратились, то несколько стихли, зато у рядовых добровольцев родилось сознание, будто бы они на Дону не совсем желанные гости.

Когда обстановка ухудшилась и большевики стальным кольцом сжали Новочеркасск, взгляды фронтовиков стали находить отражение и в части общества, с трепетом и страхом ждавшего большевистского нашествия. Я не раз слышал, как опасаясь за свою судьбу, горожане вторили фронтовикам, говоря: "без сомнения, присутствие здесь Добровольческой армии притягивает большевиков, не будь ее, красные не напирали бы на Дон и позволили бы нам "самоопределиться".

Чем обстановка становилась тревожнее, тем больше муссировалось подобное мнение, достигая Ростова и вызывая в рядах добровольцев естественное недовольство.

Калединский выстрел еще сильнее сгустил атмосферу. По городу ползли зловещие слухи и мрачные предположения, пугавшие обывателя. Соболезнуя Каледину, говорили: "В тяжелую минуту все оставили Алексея Максимовича и даже добровольцы, которых он любил и которым во всем помогал, заявили ему, что они оставят Донскую землю и куда-то уйдут".

Действительно, через несколько дней после смерти Каледина, не будучи в состоянии удерживать город Ростов от превосходящего в силах и вооружении противника, Добровольческая армия, спасая себя, ушла на Кубань, предоставив г. Новочеркасск и Ростов их собственным силам. Уход в критический момент добровольцев, охладил среди обывателей Донской столицы симпатии к ним и даже вызвал ропот и недовольство.

Вскоре на Дону воцарилась красная власть. Казачество переживало сложные психологические процессы. О добровольцах лишь временами долетали неясные и разноречивые слухи. В связи с ними, у Новочеркасского обывателя, то зажигалась, то тухла надежда на освобождение их Добровольческой армией от советского гнета. Должен подчеркнуть, что это было то время, когда добровольцев ждали с жгучим нетерпением, ждали как спасителей. Но время шло, а они не приходили. В душу обывателя заползало сомнение, а надежду сменяло разочарование.

С первыми весенними ласточками Дон словно ожил. На красном фоне белыми пятнами запестрели очаги казачьих восстаний, против Советской власти. Исчезал большевистский угар и казачество постепенно отрезвлялось. И еще тогда, многие жадные взоры, были уст-

169) См. "Воспоминания", часть II.

247

ремлены в туманную даль, навстречу долгожданной Добровольческой армии. Но, увы, ожидания опять были напрасны и надежды опять не оправдались.

Уже донцы сами освободили свою столицу. По донским степям ширился казачий сполох, казаки временами одерживали значительные победы над красными и вот тогда, наконец, пришла дорогая весть: Добровольческая армия вернулась в Донскую землю и принесла донцам помощь. Но эта радость была непродолжительна. Добровольцы действительно пришли, но изнуренные, измученные, голодные, плохо одетые, многие с незажившими еще ранами, слабо вооруженные, без патронов и снарядов. В таком состоянии Добровольческая армия 170) без предварительной, основательной реорганизации и пополнения живой и материальной силой, конечно, не была способна к серьезным боевым действиям. Это подтвердили и ее руководители, заявив нам, что не ранее, как только через 1--2 месяца, армия сможет приступить к боевым действиям, а прежде этого, она должна отдохнуть, укомплектоваться, пополнить свою материальную часть и в этом ей "обязан" придти на помощь Дон. Таким образом, расчеты Донского командования на помощь Добровольческой армии не оправдались. Однако, возвращение ее на Донскую территорию имело большое моральное значение. Все войско, забыв пережитое, искренно радовалось приходу добровольцев. Те же чувства переживало и Донское командование, ибо с приходом Добровольческой армии, у него исчезало чувство одиночества в борьбе с Советской властью и рождалась уверенность, что совместными, дружными усилиями казаков и добровольцев удастся быстро справиться с большевиками. Наличие этих данных, казалось, обеспечивало возможность установления самых тесных и дружеских взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией. Но несмотря на такие благоприятные условия, достигнуть этого все же не удалось и мне думается, что причина этого лежала с одной стороны в личных качествах ген. Деникина и его ближайших помощников, а с другой -- в характере командующего Донской армией ген. С. Денисова. Надо иметь в виду, что когда Добровольческая армия вернулась на Дон, ее вожди гордились сознанием, что им удалось, несмотря на чрезвычайно трудные условия, сохранить остатки армии и вывести их из большевистского кольца, стремившегося задушить добровольцев. Больше того, ни тяжелые испытания Ледяного похода, ни физические и моральные страдания, перенесенные этой кучкой героев, не смогли поколебать у них безграничной любви к Родине и горячей веры в близкое ее возрождение. Но к сожалению, приходится засвидетельствовать и то, что первое наше общение с руководителями Добровольческой армии, показало нам, что эта, я бы сказал, законная гордость, переходит у них в надменность. Уже при первой встрече с Донским Атаманом, ген. Деникин проявил чрезвычайное высокомерие. Он говорил с ген. Красновым таким тоном, каковой можно было допустить еще в отношении командира полка ему подчиненного, но ни в коем случае не в отношении Атамана войска Донского. Ген. Деникин, видимо, не хотел считаться с тем, что генерал Краснов, прежде всего, не подчинен ему и

170) Наименование "армия" совершенно не отвечало тому, что принято понимать под этим словом.

248

является представителем многомиллионного населения области, что он законно выборный Атаман, причем эти выборы подтверждены законным актом Круга Спасения Дона. Не учитывал ген. Деникин и того, что за генералом Красновым стояло все Донское войско, частично уже освобожденное от большевиков, имелась территория, средства, а всем имуществом и достоянием населения он мог свободно распоряжаться по праву, предоставленному ему Кругом. А за генералом Деникиным и его окружением -- в прошлом -- был Ледяной поход, в настоящем -- до крайности измученная и утомленная горсточка воинов-героев, ему подчиненных, а в будущем -- планы, радужные надежды, широкие перспективы и мечты, мечты. Большая заслуга ген. Краснова уже состояла в том, что престиж Войскового Круга, сведенный при Каледине и Назарове 171) к нулю, он сумел в короткий срок высоко поднять в глазах казачества, что бесспорно имело огромное значение в деле борьбы с Советской властью. Вместе с тем, он сумел вдохнуть в казачество веру и воодушевить его на борьбу с большевиками. Краснова казаки знали, верили ему и за ним шли. Ген. Деникин не мог не видеть на Дону всеобщего подъема и воодушевления и не мог не знать об ежедневных больших успехах казачьего оружия в борьбе с большевиками. Если ген. Деникин любил, ценил и гордился Добровольческой армией, совершившей Ледяной поход, то он должен был знать что и войско Донское имело свою "Добровольческую армию" --Степной отряд, ген. П. Попова. Когда Добровольческий отряд покидал г. Ростов, почти одновременно оставил г. Новочеркасск и отряд ген. Попова. Оба отряда, спасаясь от большевиков, имели одну и ту же ближайшую цель: выиграть время, выждав оздоровления масс от большевистского угара, сохранить жизнь возможно большему числу участников и с этой целью всемерно уклоняться от боя с большевиками. Как известно, генерал Корнилов настаивал на совместном движении отрядов. Ген. Попов не согласился с ним и пошел самостоятельно, поведя отряд в донские степи. И следует признать, что выбор направления, сделанный Поповым случайно оказался более удачным, ибо ген. Попов достиг ту же цель, но достиг с наименьшими потерями. Несколькими днями раньше, чем вернулись добровольцы, он привел свой отряд в район восстания и его отряд, в сущности, без предварительного отдыха, приступил к военным операциям.

Все перечисленное, как будто бы говорило за то, что у ген. Деникина не было никаких оснований относиться пренебрежительно к войску, а надменно к Атаману и к Донскому командованию. Авторитет последнего стоял на большой высоте и для пользы общего дела необходимо было его поддерживать, а не умалять, тем более, что казаки верили своим вождям и видели, как они неоднократно наравне с ними рисковали своей жизнью. Наконец, сами достигнутые уже результаты, наглядно доказывали целесообразность постановки дела борьбы с Советской властью. Однако, с точки зрения ген. Деникина, все было плохо на Дону, все ему не нравилось, все критиковало его окружение. Если Донской Атаман, по своему характеру, мог не придавать особого значения такой оценке со стороны добровольческих кругов и не обращать серьезного внимания на отношение к нему ген. Деникина,

171) См. "Воспоминания", части II и III.

249

то совершенно иначе реагировал на это командующий Донской армией ген. Денисов.

Восстание на Дону и всю тяжелую организационную работу в атмосфере царившего тогда хаоса, я провел вместе с ген. Денисовым. Этот маленький, на вид самый обычный человек, обладал, однако, колоссальной энергией, храбростью и неутомимостью. Во время кратких передышек между боями, он не отдыхал, часто забыв об еде и сне, бегал, суетился, кричал, волновался, поверял части, беседовал с казаками, посещал раненых, разносил вялых начальников, ободрял малодушных. Одним словом -- он был душой всего дела. А во время боя ген. Денисов, тогда еще полковник, всегда был в самом опасном месте, смело смотрел смерти в глаза, всегда личным призером воодушевлял усталых и потерявших сердце. И если еще в начале казаки колебались, то уже в короткий срок, они оценили его, сроднились с ним, искренно его полюбили, беспрекословно ему подчинялись, глубоко веря, что Денисов выведет их победителями и из самого тяжелого положения. Ведя казаков от победы к победе, Денисов освободил с ними столицу Дона и затем вскоре встал во главе Донской армии. И здесь не щадя сил и здоровья, не заботясь о личных удобствах жизни 172), он бескорыстно всецело отдался делу борьбы с большевиками и восстановлению порядка в Донском крае. Работая неустанно сам, он беспощадно карал лентяев и паразитов, нисколько не считаясь с их настоящим положением или заслугами прошлого, чем, конечно, нажил себе много врагов. Без лукавства и хитрости, даже и в тех случаях, когда безусловно требовалось быть дипломатом -- он действовал решительно и прямолинейно и тем самым увеличивал число своих врагов. Но Атаман любил Денисова. Он высоко ценил его, как преданного и чрезвычайно полезного помощника.

Попытка ген. Деникина, когда Добровольческая армия только что вернулась на Дон 173), подчинить себе войско Донское, вызвала горячий протест со стороны Денисова. Он сердился и резко осуждал такое намерение Добровольческого командования. Действительно, трудно было подыскать мотивы, каковые бы оправдали такую обидную для войска попытку. Не было и оснований предполагать, что одним из главных мотивов могла быть неуверенность высших кругов Добровольческого командования, что без их помощи и руководства Донская власть не справится с предстоящей задачей и не сможет поднять и организовать казачество на борьбу с большевиками. Необоснованность такого предположения доказали дальнейшие события. Выходило будто бы нам хотели сказать: земля ваша велика и обильна, войско большое, а порядка в нем нет, поэтому мы пришли царствовать над вами. Нельзя отрицать общеизвестного факта, что организация Донских сил стояла на большой высоте и могла служить образцом и примером и для Добровольческой армии. Во всяком случае, беспочвенные притязания Добровольческого командования, не отвечавшие ни обстановке, ни психологии казачества того времени, не нашли сочувствия в Дон-

172) Ген. Денисов с женой и двумя детьми ютился в двух комнатах, хотя при желании мог реквизировать для себя любой особняк, что обычно практиковалось в Добровольческой армии лицами, занимавшими несравнимо меньшее положение, чем он.

173) См. "Воспоминания", часть IV.

250

ском правительстве, а в казачьих массах вызвали удивление, граничащее с протестом. Осталось недовольно и Донское командование. Добровольцам было сказано, что о подчинении Дона разговора быть не может, но дружеское, тесное сотрудничество и желательно, и необходимо174).

Такой ответ не удовлетворил генерала Деникина и дал лишь повод к накоплению у него неприязненных чувств к Донской власти. Эти чувства нашли яркое отражение на совещании Донского и Добровольческого командования в ст. Манычской 15 мая 1918 года.

Как я говорил, ни к какому положительному решению совещание не пришло. Участники разъехались раздраженными, каждый дав волю своим чувствам и каждый сетуя один на другого. Надменность, проявленная здесь ген. А. Деникиным, обидела донцов. Равняясь на него, тот же резкий тон усвоило и его окружение, что конечно, еще больше обострило и без того натянутые отношения.

Диаметрально противоположными оказались и взгляды на немцев, что опять лишь усилило охлаждение между Доном и Добровольческой армией.

Политика Атамана в отношении германцев, раздражала круги Добровольческой армии и они в резкой форме осуждали генерала Краснова. Для нас не составляло сомнения, что сущность и значение наших сношений с немцами, вожди Добровольческой армии умышленно не желают понять. Мероприятия Донского Атамана не нашли сочувствия и у генерала Алексеева, о чем свидетельствуют его письма к ген. Деникину от 26 и 30 июня 1918 года. В них ген. Алексеев дает отрицательную оценку деятельности ген. Краснова, что лишний раз доказывает, что истинные побуждения и намерения Донского Атамана, не были правильно поняты ген. Алексеевым. Если у добровольцев был кумир -- союзники, которых они боготворили, то идол Донского Атамана была Родина. Не веря в искренность ни союзников, ни немцев, Краснов горячо желал скорее освободить Дон от иностранной опеки, сделать его независимым от кого бы то ни было и тем самым создать прочный плацдарм для дальнейшего освобождения России. Дабы не быть голословным, укажу хотя бы на то, что наше стремление присоединить к Дону, и, конечно, только временно, ближайшие пограничные города, являвшиеся тогда скоплением большевистских полчищ и служившие им базами при наступлении на область, и с той же целью несколько узловых станций, облегчавших красным переброску войск, ген. Алексеев трактует так: "воспользоваться случаем и округлить границы будущего "государства" за счет Великороссии, присоединением пунктов на которые "Всевеликое" отнюдь претендовать не может". С полным сознанием ответственности перед историей, я протестую

174) Привожу донесение ген. Кислякова ген. Деникину:

"Правительство и Атаман (тогда еще Походный -- ген. П. X. Попов), сообщал ген. Кисляков, -- не считает возможным подчинение Донской армии командующему Добровольческой армией. Мотивы такого решения -- крайние опасения, что такое подчинение не своему (неказачьему) генералу может послужить поводом к агитации, которая найдет благоприятную почву среди казаков. Заявляют, что приход нашей армии на Дон крайне желателен и что совместные действия с казаками послужат к укреплению боевого духа последних. Словом, от подчинения отказываются, "унии" весьма хотят". ("Донская Летопись", том III. стр. 85).

251

и категорически утверждаю, что никогда Донской Атаман не имел таких намерений, какие ему приписывает ген. Алексеев. И ген. Краснов, и Денисов, и я, и все наши ближайшие сотрудники, прежде всего были русские, а затем уже казаки. Наши права на Россию, как русских, были совершенно одинаковы с любым русским гражданином. Никто и никому патента на спасение России не давал. Каждый к этой цели шел своей дорогой, используя обстановку и применяя те средства, какие ему казались наиболее целесообразными.

Помимо чисто стратегических соображений, которые я выставлял Атаману 175) о желательности присоединения пограничных пунктов к Дону, Атаман подготовлял казачье сознание к необходимости выхода за пределы области. Из совокупности донесений с фронта, я имел основание предполагать, что за черту границы казаки не пойдут, что вскоре и оправдалось. Даже при длительной обработке казачьего сознания и применения разных искусственных мер, донцы, как известно, весьма неохотно, выходили из пределов своей области.

Таким образом, желанию Атамана упрочить положение Дона и создать здесь надежную базу для будущих действий по освобождению России, ген. Алексеев придает иной смысл. Национальные стремления ген. Краснова, он с добавкой иронии, окрашивает в "самостийный" цвет, что бесспорно лишь усилило взаимное непонимание и недоверие между генералами Красновым и Деникиным. Далее: вынужденное обстоятельствами заявление Донской власти -- держать вооруженный нейтралитет и не допускать никакой вражеской силы на территорию Дона, -- весьма обеспокоило ген. Алексеева и сообщая об этом ген. Деникину, он советует Добровольческой армии обратить на это внимание. В конце же письма ген. Алексеев говорит: "Должен откровенно сказать, что обостренность отношений между генералами Красновым и командованием Добровольческой армией, достигшая крайних пределов и основанная меньше на сути дела, чем на характере сношений, на тонне бумаг и телеграмм, парализует совершенно всякую работу".

Но, скажу я, прояви вожди Добровольческой армии к ген. Краснову доверие, отбрось они предвзятые мысли и обидные для него сомнения, откажись от своих необоснованных притязаний к Дону и попроси Атамана искренно изложить им его заветные мечты и цели -- отношения несомненно были бы иные. Они увидели бы перед собой, прежде всего, большого русского патриота, горячо и бесконечно любящего Родину и готового за нее отдать все, вплоть до жизни. Поняли бы они и его лукавую, гибкую политику в отношении немцев -- все только им обещать, использовать все средства и возможности, втянуть в борьбу с красными все новые государственные образования, лишь бы избавить Россию от большевиков, а дальнейшее уже не дело Атамана, а дело всей России.

Краснов стремился сначала уничтожить большевиков на Дону, а затем помочь всем войском в возможно большей мере (Постоянная армия и корпус донских добровольцев) в борьбе за освобождение Рос-

175) Несколько раз, после моих докладов командующему армией и Атаману о важности овладения г. Царицыном, ген. Краснов просил ген. Деникина занять Царицын и обеспечить этим область войска Донского с востока. См. "Воспоминания", часть IV.

252

спи, не предрешая заранее ее будущего устройства и оставляя решение этого вопроса, после выполнения главной задачи.

Добровольческая армия шла к той же цели иным путем -- борясь с большевиками, она одновременно стремилась объединить осколки бывшей России в Единую, Неделимую. Все, преследовавшие ту же цель, но другой дорогой, безжалостно отметались, расцениваясь добровольческими кругами, если не врагами, то во всяком случае отщепенцами, делались предметом критики, травли и насмешек. Ни для кого не тайна, что вожди Добровольческой армии проявили крайнюю нетерпимость в отношении самостоятельных временных образований, как Украина, Дон, Грузия, Крым и т. д. И не только нетерпимость, но даже враждебность и особенно к тем образованиям, которые не хотели признать, что Добровольческая армия в лице ген. Деникина олицетворяет всю Россию. Мало того, в вопросах политических, обычно щекотливых и тонких, требовавших большой гибкости ума и дипломатической изворотливости, ген. Деникин проявлял резкую военную прямолинейность, похвальную, может быть, для честного солдата и отличного начальника, но несоответствующую для той роли, которой судьба его наделила.

С точки зрения обывательской, так сказать, житейской, прямолинейность, неоспоримо весьма почтенное и уважаемое качество. Но политика, особенно внешняя, имеет свою иную идеологию. В истории государств можно найти неоднократные подтверждения тому, что чем политика была вероломнее, лукавее, эгоистичнее и, быть может беспринципнее, тем чаще она давала государству максимум благополучия и благоденствия, (Англия). Лица, проводившие ее с точки зрения национальной идеи своего государства, обычно расценивались большими патриотами и благодарное потомство воздвигало им памятники.

Положив в основу своей политики благо Дона, неразрывно связанное с благом России, Краснов выказал большую гибкость и нужную изворотливость и, как опытный кормчий, крепко держал руль, ведя судно к намеченной цели. Его до-нельзя простую, по существу политику, упорно не хотел уяснить ген. Деникин. Политику Краснова он называет "слишком хитрой" или "слишком беспринципной" 176) и осуждая ее, приводит ряд, по его мнению, противоречий, как например:

"Немцам -- пишет ген. Деникин -- он (Краснов) говорил о своей и "Союза" преданности... союзникам, -- что "Дон" никогда не отпадал от них и что германофильство (Дона) вынужденное.. . Добровольцев звал идти вместе с Донскими казаками на север на соединение с чехо-словаками ... донским казакам говорил, что за пределы войска они не пойдут..., наконец, большевикам писал о мире..."

А по теории ген. Деникина очевидно надо было поступить так: немцам сказать, что они враги и даже объявить им войну, имея при этом 10 пушек и те без снарядов, 3--5 тыс. винтовок, почти без патрон, армию численностью в 5--6 тыс. человек, в образе толпы и плюс к этому несколько тысяч раненых и больных, главным образом доброволь