цев, переданных ген. Деникиным на иждивение Дона; когда пришли союзники им заявить, что Дон не признает их, от помощи их отказывается и начать петь дифирамбы немцам; Добровольцам говорить

176) "Очерки Русской смуты", том III, стр. 71.

253

- оставайтесь и размножайтесь спокойно на Кавказе под защитой Дона, а войско одно будет выдергивать натиск многомиллионной массы русского народа, вооружаемого и натравливаемого Советской властью против казачества.

Далее: упрек о невыводе казаков за пределы области также неоснователен. Всеми правдами и неправдами, мы тянули казаков за пределы Войска, о чем свидетельствуют наши многочисленные приказы. Но мобилизуя старшие возрасты, мы вынуждены были им сказать, что они за пределы области выведены не будут, а призываются лишь для борьбы внутри Дона. Таким образом, фраза, выдернутая ген. Деникиным из приказа 177), относится не ко всему служилому элементу, а только к известному возрасту. Нельзя было горячим сердцем строить иллюзию и одновременно холодным рассудком сознавать, что освобождать Россию мы сможем двинуть 4--8 молодых возрастов и всех добровольцев-казаков, но не больше. Мечтать, что войско поголовно выступившее на защиту своих станиц, также поголовно пойдет за пределы области было бы не только наивно, но и для дела опасно.

Наконец, добиваясь мира с большевиками, мы стремились получить временную, крайне нужную передышку, использовав ее в целях создания армии, богато снабженной технически и прекрасно обученной, а также поднять расшатанное экономическое состояние Края, столь необходимое для успешной борьбы с Советской властью. Конечно, об этом мы не кричали и своих планов большевикам не открывали. Но заслуживает ли это, спрошу я, обвинения?

Была разница и в сущности самой борьбы. На Дону борьба с большевиками была чисто народной, национальной, в то время, как в Добровольческой армии этой борьбе термином "добровольчество" 178) и наличием частей, состоявших исключительно из офицеров, до известной степени, придавался характер классовый, интеллигентский, что, конечно, не могло сулить конечного успеха.

В общем итоге, политика Добровольческой армии не притянула, а оттолкнула от себя новые образования и все дело кончилось крахом.

Несмотря на выяснившиеся принципиальные расхождения с командованием Добровольческой армии, жизнь шла своим чередом, события быстро развивались и мне приходилось ежедневно сноситься со штабом этой армии.

Приняв к себе раненых и больных добровольцев и допустив устройство в больших центрах -- Ростове и Новочеркасске вербовочных добровольческих бюро, войско Донское, тем самым обратило эти города в тыл Добровольческой армии. В силу этого, создалось много точек соприкосновения, дававших часто повод для мелких столкновений. При взаимном уважении и доверии, подобные шероховатости и недоразумения, надо полагать, проходили бы незаметно и безболезненно, но при имевшем место, обоюдном недоверии заинтересованных сторон, картина получалась иная.

Бесспорно то, что тыловая атмосфера, как магнит, тянет к себе все трусливое, малодушное, темное, жадное до личной наживы и внешнего

177) Он ссылается на приказ.

178) Несмотря на то, что Добровольческая армия перешла к системе пополнения путем принудительного набора, ее вожди сохраняли за ней термин "добровольческая".

254

блеска, создавая позади фронта, беспорядочную торопливую, полную интриг и сплетен жизнь. Злостная спекуляция, тунеядство, выслуживание с "черных ходов" и лихорадочная поспешность в короткий срок использовать всю сумету возможных благ и удовольствий, -- обычные спутники тыловой жизни. Необходимо неустанно бороться, чтобы уменьшить вредные стороны тыла до минимума и не дать им пышно расцвести и своим ядовитым запахом не только одурманить, но и отравить все прекрасное, героическое -- боевое 179).

Добровольческая армия тогда переживала свою весну. Все жили радостным чувством, опьяненные верой в светлое будущее и мало кто замечал, как в неокрепшем еще организме армии, зарождались видимые признаки ужасных гибельных болезней. Со всех сторон к Добровольческой армии тянулись грязные руки, оставляя на ее, прежде белоснежной одежде, подозрительные пятна; пухли штабы, как грибы вырастали новые и новые учреждения, а шкурники, авантюристы и спекулянты, оседая в тылу, постепенно вытесняли прежних спартанцев. Каждый "белый город" жил тогда своей особенной жизнью, темп и колорит которой зависел от многих причин и главное от совокупности мер, принятых военным командованием для поддержания порядка. И Новочеркасск, столица Дона, в то время не жил нормальной жизнью. "На площадях, на перекрестках улиц, -- говорит Н. Н. Львов 180), не видно сборищ, злобной толпы, по тротуарам не шатаются шинели с оборванными погонами, не слышно среди собравшейся кучки выкриков резолюции, не слышно бесшабашной стрельбы из ружей по ночам. Проходят полки в их старой казенной форме, гремят колесами по мостовой тяжелые орудия и зарядные ящики, на площадях идет обучение новобранцев и каждый день видно, как они упражняются в ружейных приемах, ложатся в цепях, перебегают и строятся в ряды. Новочеркасск стал военным лагерем".

Горячее желание Донского командования оградить столицу Дона от тлетворного влияния тыла, побудили его ввести строгие правила всего жизненного обихода и сурово карать нарушителей порядка и спокойствия. Крайняя необходимость таких мер обусловливалась и тем, что общий моральный упадок в значительной степени коснулся и нашего офицерства, особенно младшего, среди которого часто наблюдались признаки явной недисциплинированности.

Почти ежедневно в тылу происходили разные инциденты и неприятные происшествия. Нередко действующими лицами являлись и офицеры Добровольческой армии, приехавшие с фронта отдохнуть и покутить. Число последних росло с каждым днем. Здесь необходимо указать на одно весьма важное обстоятельство. Дело в том, что пренебрежение окружения ген. А. Деникина к Донской власти, мало-помалу сверху перешло и на рядовое офицерство. Многие офицеры -- добровольцы, находясь на территории Войска, вели себя дерзко-вызывающе, умышленно игнорируя существующие распоряжения Донского командования и часто даже бравируя этим.

Жалобы на поведение тыловых героев обычно направлялись ко мне. В очень редких случаях я придавал им какое-либо особое значе-

179) Об этом я писал в первой части.

180) "Свет во тьме", очерки Ледяного похода. Н. Н. Львов. Газета "Возрождение".

255

ние, считая все происходящее нормальным тыловым явлением. Гораздо было хуже, если что-либо докатывалось до знания командующего Донской армией. Всякая мелочь раздражала ген. Денисова. Он сильно горячился и зачастую перекладывал вину на высшее командование Добровольческой армии. Разубедить его в обратном было крайне трудно, несмотря на то, что обычно все мои проекты по ведению военных операций, организации армии, устройства тыла, а также и другие предложения, ген. Денисов принимал всегда почти, без всяких коррективов.

Я никакого различия между донскими и добровольческими офицерами не делал и за безобразия карал одинаково, как одних так и других. Но, к сожалению, иного взгляда держался представитель Добровольческой армии при нашем командовании ген. Эльснер, убийственную аттестацию которому дает А. Суворин на страницах книги "Поход Корнилова" (стр. 25). Характеризуя ген. Эльснера, А. Суворин, между прочим, говорит: "В отделе снабжения старшие начальники кувыркались одним движением бровей ген. Эльснера, но в то же время, за постыднейшие, прямо преступные распоряжения и поступки, люди, пригревшиеся около генерала -- не подвергались ровно никакому взысканию ... всем в отделе распоряжались, в сущности, полдюжины окружавших ген: Эльснера, его приближенных, вкладывавших в него все, что им было нужно и приятно". И вот на этого генерала, по словам ген. Деникина, была возложена миссия сглаживать трения между Новочеркасском и ставкой Добровольческой армии 181). Насколько генерал Эльснер с точки зрения командования Добровольческой армии оправдывал свое назначение, -- я не знаю, но могу утверждать, что нахождение его в Новочеркасске отнюдь не способствовало улучшению взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией. Свою миссию ген. Эльснер выполнял чрезвычайно своеобразно. Порой дело доходило до курьезов. Так например: если я или кто-либо из донских начальников (начальник гарнизона, комендант города) подвергал наказанию офицера Добровольческой армии за явно антидисциплинарный поступок -- он это рассматривал, как личную ему обиду и как умаление авторитета Добровольческого командования. На многое серьезное ген. Эльснер умышленно закрывал глаза, а одновременно какой-либо несущественной мелочи, придавал несоответствующее значение. Не выказал он себя и сторонником поддержания строгих правил дисциплины и воинского обихода, что естественно способствовало росту печальных тыловых происшествий. А вместе с тем, я не мог допустить, чтобы офицеры Добровольческой армии пользовались особого рода привилегией и тогда, как донские офицеры за совершенные бесчинства, подвергались бы суровым взысканиям, первым все сходило бы безнаказанно. Несколько раз я лично обращался к ген. Эльснеру, пытаясь урегулировать этот больной вопрос, но безуспешно. Сочувствия я никогда не встречал и все мои начинания обычно разбивались о непонятное упорство ген. Эльснера. Приезжать ко мне в штаб ген. Эльснер избегал, очевидно считая, что посещением меня, он умалит или свое личное достоинство или престиж Добровольческой армии 182). В итоге,

181) "Очерки Русской Смуты", том III, стр. 126.

182) Юридически мое положение было бесспорно выше представителя Добровольческой армии. Однако, не считаясь с этим, я охотно посещал ген. Эльснера, пока не убедился, что такую постановку дела он признает для меня обязательной.

256

наладить дружескую с ним работу мне не удалось, а в то же время жалобы на поведение добровольцев в тылу участились. Кругые меры принятые нами для прекращения безобразий, вызывали со стороны ген. Эльснера протест и раздражали его самолюбие. В Добровольческую ставку сыпались на нас жалобы. Нас обвиняли в умышленном притеснении офицеров Добровольческой армии, что абсолютно не отвечало истине. Вместе с этими жалобами в ставку Добровольческой армии шло большое количество донесений, сообщений и просто доносов от многочисленных добровольческих агентов, осевших в разных учреждениях тыла и особенно в городах Новочеркасске и Ростове. Эти добровольческие соглядатаи, как шпионы, неотступно следили за каждым шагом лиц, занимавших ответственные посты на Дону. Они интересовались даже частной жизнью, не говоря уже о каких-либо наших планах, секретных совещаниях или распоряжениях. Никакую мелочь они не упускали, даже слово, сказанное в обществе, в интимном кругу, среди родных и приятелей. Не жалея ни бумаги, ни чернил, не стесняясь в выражениях, они слали свои информации, производя эффект в Екатеринодаре и выливая ушаты клеветы и помой на казачество, командование и на главу войска -- Атамана. "Очерки Русской смуты" ген. Деникина в части касающейся Дона пестрят многочисленными выписками вроде: донесение, доклад офицера, сообщение, отчет о разговоре и т. д. и т. д. Не пощадила агентура Добровольческой армии и героя Галиции генерала Н. И. Иванова, в чем сам признается ген. Деникин. Его обвинили в "тяжком" преступлении -- в сношении представителями германского командования 183).

Без опасения можно сказать, что густая сеть добровольческих разведчиков, раскинутая по Донской территории, совершенно ненужная и даже, я утверждаю, вредная, принесла огромное зло в деле поддержания и раздувания вражды между Донским и Добровольческим командованиями.

Нельзя было не возмущаться и не негодовать, сознавая, что нас судят не по поступкам и нашим действиям, а по отзывам разведки, значительный процент которой составляли молодые люди, часто с подозрительным прошлым и далеко не безупречной репутацией в настоящем. Эти молодые люди ловили всякий вздорный и нелепый слух, искажали его по-своему и придавали ему совершенно ненужное и вредное значение.

И Донская контр-разведка, уклоняясь от своего прямого назначения -- следить за большевиками, пыталась вначале составлять целые объемистые доклады о деяниях добровольческих агентов и уделять многие страницы описанию происходящего в ставке Добровольческой армии. Но такая ее не только бесполезная, но и вредная для дела деятельность была в корне пресечена. Ни одного агента, мы не держали на территории Добровольческой армии уже и потому, что количество таковых в распоряжении Донского командования было крайне ограничено и они были используемы исключительно по своему прямому

Едва ли надо доказывать, что такое положение было ненормальным. Представителей при моем штабе было несколько, и не мог начальник штаба тратить время на посещение их. Обычно последние приезжали в штаб и возникшие вопросы решались по взаимному соглашению.

183) Том III, стр. 118.

257

назначению. Кроме того, мы считали слежку за вождями родной нам по крови армии, преследовавшей одну с нами цель, оскорбительной и совершенно излишней. Наш официальный представитель при Добровольческой армии ген. Смагин, был только -- представитель Донской армии. Никаких специальных функций на него возложено не было. Скажу больше: нам было доподлинно известно, что ген Смагин в известной степени склоняется к "добровольческой ориентации" и питает личные симпатии к ген. Деникину. Последнее обстоятельство, в сущности и послужило одной из главных причин его назначения. Мы надеялись, что своим благожелательным отношением к вождям Добровольческой армии, своим тактом и большим житейским опытом, ген. Смагин будет сглаживать неровности и укреплять дружбу армий. Были приняты во внимание и его преклонный возраст и очень большое старшинство в офицерских чинах, что по моему мнению, должно было служить ему гарантией от резких выпадов, как командующего Добровольческой армией, так и его окружения.

Очень скоро ген. Смагин вошел в свою роль, будучи часто единственным связующим звеном между армиями и постоянным ходатаем о нуждах Добровольческой армии. Я должен засвидетельствовать, что эту неблагодарную и тяжелую работу ген. Смагин выполнял с большим тактом, скромно и весьма продуктивно. Приезжая в Новочеркасск сам или посылая своего секретаря Н. Жеребкова, ген. Смагин, посещая меня, никогда не поднимал разговора об отношении к нам командования Добровольческой армии, никогда не занимался передачей каких-либо сплетень и никогда не чернил ставку Добровольческой армии. Хорошо помню, как в каждый свой приезд, он засыпал меня многочисленными житейскими просьбами: то заменить автомобиль, то увеличить содержание и суммы на представительство, то дать офицера или писаря для канцелярской работы, то еще что нибудь. Все деликатные и щепетильные вопросы, которые могли разжечь вражду между армиями, он тактично замалчивал, хотя не было сомнения, что находясь в Екатеринодаре, ему часто приходилось болеть душой за нападки на Дон. А в то же время, сколько нелестных отзывов, сколько совершенно ненужных донесений, основанных скорее на базарных сплетнях, чем на реальных данных, было послано ген. Эльснером в Екатеринодар, что, конечно, не умиротворяло, а только разжигало страсти. В "Очерках Русской смуты" ген. Деникин пишет: "10-го августа ген. Алексеев, находившийся тогда в Екатеринодаре, под влиянием донесений из Новочеркасска, телеграфировал Краснову: "негласно до меня доходят сведения, что предполагаются обыски и аресты моего политического отдела. Если это правда, то такой акт, ничем не вызванный, будет означать в высокой мере враждебное отношение к Добровольческой армии. Разве кровь армии, пролитая за Дон, позволяет такой унизительный шаг?" А в сущности, это была очередная клевета, посланная из Новочеркасска в Екатеринодар и резко опровергнутая Атаманом. Но важно то, что в Екатеринодар доносилось обо всем, вплоть до сплетень и вздорных выдумок, а там всему придавали серьезное значение.

Неоспорима и стара истина, что жизнь соткана из мелочей. Самые незначительные пустяки, повторяясь ежедневно уже составляют явление, не заметить которое часто невозможно. Так было и в

258

наших отношениях с добровольцами. Повседневная жизнь вызывала в тылу много мелких трений, которые, будучи однородными, своим следствием имели создание тех или иных настроений. Тылы армий между собой враждовали. Для ссоры был достаточен самый ничтожный повод. Всякое незначительное, само по себе происшествие, обычно разбавлялось, видоизменялось и в искаженном виде превращалось в целое, страшное событие. Катясь дальше, оно достигало центральных штабов и часто способствовало тому или иному настроению.

Об ежедневных столкновениях в тылу добровольцев с донцами, я мог бы написать целую книгу, но это не входит в мою задачу. Полагаю достаточным привести лишь несколько наиболее ярких примеров, запечатлевшихся в моей памяти, -- поведения наших гостей -- добровольцев на территории Дона. Из них, я полагаю, читатель сможет видеть, что главная вина, быть может, не была столько в рядовом офицерстве, сколько в той атмосфере, которая окружала Добровольческую армию или в несостоятельности ее вождей видоизменить психологию офицерского состава и поставить его на правильный путь.

Как-то однажды, в конце мая или в начале июня, я, после обеда, пешком возвращался в штаб. В самом центре города, мое внимание было неожиданно привлечено неестественно громким пением. Подойдя ближе, я мог уже разобрать исполнение гимна "Боже Царя храни" неуверенными и определенно нетрезвыми голосами. Кто так бурно веселился в помещении "Центральной гостиницы", да еще при открытых окнах, мне известно не было. Перед зданием собралась большая толпа любопытных. Среди нее, я заметил и команду только что мобилизованных казаков, шедших на сборный пункт. Пение заинтересовало станичников. Сбросив свои мешки на землю, они разместились на тротуаре и, почесывая затылки, громко обменивались впечатлением. И по адресу певших и по адресу Донской власти раздавались более чем нелестные отзывы и злобно критические замечания. Поспешив в штаб, я вызвал начальника гарнизона ген. Родионова и приказал ему немедленно прекратить неуместное пение, а если он найдет нужным, то и весь пир. Как вскоре выяснилось, кутили офицеры одного из полков Добровольческой армии, стоявшего в Новочеркасске на отдыхе. Вмешательство начальника гарнизона пировавшие встретили, выражаясь мягко, с большим протестом. Очевидно, они не могли осознать всю неуместность своего поведения в такое для нас критическое время, когда казаки только что поднимались против Советской власти и когда подобные эпизоды могли иметь роковое последствие. Только ссылка начальника гарнизона на мое приказание, побудила их, в конечном результате, покориться распоряжению. Но зато, на следующий день, во все стороны на меня летели жалобы и протесты. В них обвиняли начальника штаба Войска Донского и в "левизне" и несправедливом отношении к офицерам Добровольческой армии и в умышленном их притеснении. И долгое время этот случай вызывал в обществе разнообразные комментарии и страстные споры, пока я, изведенный вечным о нем напоминанием, не сказал: "Да, да, пусть все знают, что я не был, не есть и никогда не буду тем монархистом, который свою принадлежность к монархической идее, доказывает пением священного гимна в пьяном виде".

259

Еще большего внимания заслуживает следующее, чрезвычайно интересное явление. Некоторые офицеры -- добровольцы определенно усвоили мысль, что Дон -- источник, откуда можно и нужно все черпать для Добровольческой армии дозволенными и недозволенными средствами, включительно до применения вооруженной силы. Едва ли можно предполагать, что такое явление могло бы иметь место, если бы оно как-то не поощрялось свыше. Говорю так потому, что подобный взгляд проводился и у нас в отношении Украины. Но Украина борьбы с большевиками не вела. Все ее склады были под ключом у немцев и потому, если кому-либо удавалось "стащить" нужное для Дона и доставить в область, -- его расценивали, как героя, наделяли особым вниманием и благодарностью. Подобным, например, способом "выкрали" и обманным путем доставили в Новочеркасск несколько десятков аэропланов с запасными частями и подвижными мастерскими, -- т. е. многомиллионное имущество.

Положение Дона было иное. Ведя напряженную и кровавую борьбу с большевиками, он сам во всем нуждался. Связь Донского штаба со ставкой Добровольческой армии была отлично налажена, при штабах находились представители командований и, следовательно, каждый вопрос можно было разрешить путем переговоров и взаимных уступок. Однако, Добровольческая тенденция была иная, быть может, как остаток неизжитой еще партизанщины. Я не говорю о тех случаях, когда Добровольческая армия, будучи в районе ст. Великокняжеской, освободила от большевиков несколько населенных пунктов и до чиста их обобрала -- такова уж судьба освобождаемых. Гораздо хуже, когда из глубокого тыла шли жалобы на самоуправство офицеров -- добровольцев, об отобрании и увозе ими разного военного имущества. Сначала я просто не верил, что могло быть что-либо подобное и чаще всего мой гнев обрушивался на того, кто доносил о самоуправстве, а сам не принял нужных мер, дабы решительно прекратить безобразие. И только тогда я убедился, что самоуправство наших гостей переходит всякие границы, когда нечто подобное произошло в самом Новочеркасске, т. е. под боком штаба. В один из обычных вечерних докладов начальник военных инженеров полковник К. весьма взволнованно доложил мне следующий случай. По его словам, в этот день, во время обеденного перерыва, к нашему центральному гаражу подъехала группа офицеров--добровольцев. Заявив дневальному, что они имеют нужное разрешение, офицеры вошли в гараж и стали хозяйничать. Они отобрали часть запасных автомобильных частей, отвинтив в том числе и несколько магнето, взяли некоторый инструмент и погрузили все в свой автомобиль. Когда же дневальный, чувствуя что творится что-то неладное, пробовал протестовать, офицеры убедили его не беспокоиться, а затем, сев в автомобиль, укатили неизвестно куда. Оставить такой безобразный поступок без расследования, значило бы, в будущем лишь поощрить подобные деяния. Я негодовал. Не понравилось мне и держание нашего дневального, не употребившего оружия для защиты вверенного ему имущества, на что он имел полное право. Я сделал замечание начальнику инженеров за непорядок у него в гараже, приказал дневального примерно наказать, а затем решил, с помощью коменданта города, тщательно расследовать этот случай, дабы отыскать виновных. Сообщив об этом ген. Эльснеру, я сказал ему,

260

что впредь такие действия офицеров-добровольцев, будут рассматриваться как мародерство и виновные будут предаваться военно-полевому суду. Вместе с тем, было отдано приказание всеми мерами, вплоть до применения вооруженной силы, прекращать в будущем подобные самоуправства и виновных арестовывать. Об этом нашем распоряжении я поставил в известность и ген. Эльснера. Последний горячился протестовал и по обыкновению перекладывал все на наше пристрастие к офицерам-добровольцам. Он категорически отрицал возможность участия в этом происшествии офицеров Добровольческой армии, упорно считая, что все было проделано переодетыми большевиками. Но и при таком предположении, казалось бы, ген. Эльснер должен был приветствовать строгие меры, вводимые нами. В конечном результате отыскать виновников нападения на гараж нам не удалось, но расследование определенно установило, что они своевременно успели перейти Кубанскую границу и скрыться в районе Добровольческой армии.

Приведу еще случай, ярко рисующий тыловые нравы того времени. Равняясь на главу войска -- Атамана, его ближайшие помощники жили чрезвычайно скромно. Сам П. Н. Краснов занимал в атаманском дворце только три комнаты, а четвертую обратил в склад для сбора пожертвований для армии, где обычно целый день работала его супруга Лидия Федоровна, заботливо разбирая вещи, сортируя их, пакуя и отправляя частям на фронт. Во дворце жил и председатель совета Управляющих ген. А. Богаевский, бывший одновременно и Управляющим отделом иностранных дел. Его Петр Николаевич приютил у себя как своего старого друга. Ниже читатель увидит игру Африкана Петровича Богаевского и узнает как он, отплатил Краснову за это радушие и гостеприимство.

Командующий армией ген. С. Денисов довольствовался двумя небольшими комнатами в доме своей сестры. Что касается меня, то я с семьей в пять человек, ютился в двух комнатушках, нанимая их в частном доме и платя очень дорого. Ген. С. Денисов считал это ненормальным явлением. Он несколько раз убеждал меня переехать в другое помещение, более соответствующее моему положению. После долгих колебаний, я, наконец, согласился. Вопросом расквартирования в городе у нас ведал начальник военных инженеров. Вызвав его к себе я поручил ему найти для меня квартиру. Тотчас же, заработали телефоны, забегали посыльные и квартирные агенты, засуетилось инженерное управление. Уже вечером начальник инженеров доложил мне что в центре города для меня найдена очень хорошая квартира. Это помещение, как он мне сказал, предназначалось вначале для канцелярии санитарного управления Донской армии, но что управлению он отведет другую квартиру. Из дальнейшего с ним разговора, я выяснил, что он лично еще не видел этого помещения, а потому я предложил ему осмотреть квартиру на следующий день и результат доложить мне.

Утром полковник пришел ко мне очень расстроенный. Оказалось, что приехав осмотреть квартиру, он к своему великому удивлению, нашел в ней несколько офицеров-добровольцев, хозяйничавших там. На его вопрос, -- почему они здесь и как проникли в помещение, когда оно было заперто -- офицеры ответили, что отделу управления ген. Эльснера требовалось помещение и так как эта квартира была пустая, то они ее открыли и заняли. Разъяснив им недопустимость подобного са-

261

моуправства, полковник К. добавил, что это помещение предназначено для квартиры начальника штаба Войска и потому они обязаны немедленно его очистить. В ответ на это, старший из присутствовавших там офицеров, довольно развязно заявил, что они исполняют приказания только ген. Эльснера и потому никого сюда не впустят. Не желая вступать с ними в дальнейшую перебранку, начальник инженеров сказал им, что он тотчас же едет к начальнику штаба Войска с докладом. Его доклад сильно меня поразил. Я был сильно возмущен. Взяв с собой коменданта штаба, я немедленно отправился в указанный дом. но к счастью для офицеров и к моему сожалению, там никого не застал. Очевидно офицеры сочли за лучшее не встречаться со мной и своевременно скрыться. Помещение я нашел для жилья неудобным и вскоре переселился в квартиру, предоставленную мне одним моим знакомым. Но эту дерзость добровольцев, я долгое время не мог забыть. Нарушение ими основных правил порядка и явное неподчинение представителю Донского командования, да еще при исполнении последним служебных обязанностей, побуждало меня не оставлять этот случай без последствий. Разыскать виновных было не трудно, ибо одного из них знал начальник инженеров. Я мог арестовать их и предать суду или держать несколько месяцев на гауптвахте, а затем выслать из пределов Дона. Однако, я знал, что такая мера, хотя и оправдываемая обстоятельствами, вызовет новый протест Добровольческого командования и еще больше усилит нападки на Донскую власть. В силу этих соображений, я ограничился лишь тем, что обо всем поставил в известность ген. Эльснера и просил его строго наказать виновных за самоуправство и превышение власти, а о наложенных на них взысканиях, меня уведомить. Не помню и потому не могу сказать, наказал ли тогда ген. Эльснер своих офицеров или, по своему обыкновению, оставил все без последствий.

Все это, конечно, пустяки, мелочи, но именно из них то и складывается вся жизнь, явления и создавались настроения.

Если жизнь хозяев, -- донских офицеров, регулировалась строгими правилами, то тем более, казалось, гости обязаны были пунктуально соблюдать их, и ни в коем случае не злоупотреблять предоставленным им гостеприимством. Но, к сожалению, убедить в этом представителя Добровольческого командования ген. Эльснера было невозможно.

Центром, где сплетались все интриги и рождались злободневные слухи, где весьма часто происходили столкновения, ссоры и скандалы, где, наконец, за небольшую плату можно было получить хороший обед и ужин, -- служило донское гарнизонное собрание в Новочеркасске. Его охотно посещали и офицеры-добровольцы, причем, нередко, скромные ужины кончались бурной попойкой. Винные пары развязывали языки и бывали случаи, по адресу войска отпускались нелестные замечания. Войско называли "самостийным", вместо "Всевеликое" говорили "всевеселое", высмеивали Донской флаг, издевались над Донским гимном, оскорбляя этим молодое национальное чувство казаков. Такие обидные отзывы о Войске задевали донских офицеров и они не оставаясь в долгу, отвечали бранью по адресу Добровольческой армии. В результате происходили горячие споры и опасные столкновения, грозившие порой окончиться свалкой с употреблением даже оружия. Особенную страстность вызывал вопрос "ориентации". Каждая

262

сторона, отстаивала свою точку зрения, не стеснялась подбором выражений, часто весьма оскорбительных. Взаимные обвинения усилились, когда стало известно, что как-то в частном доме, командующий Донскими армиями ген. С. Денисов, доказывая, что войско Донское силой обстоятельств вынуждено было принять немецкую помощь, сказал, что Донская армия, будучи связана территорией и народом, никуда не может уйти, как Добровольческая армия, напоминающая ему в этом случае "странствующих музыкантов". Слова "странствующие музыканты" с большими комментариями тотчас же стали известны в Екатеринодаре и там войско Донское прозвали проституткой, продающей себя тому, кто ей заплатит. Ген. Денисов не остался в долгу и ответил: "Если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании".

Эти слова создали ген. Денисову репутацию злейшего врага Добровольческой армии и ген. Деникин никогда не мог простить ему их.

В общем, из-за каждого пустяка, страсти разгорались и разлад между армиями ширился с каждым днем.

Переходя к рассмотрению вопроса взаимоотношений между начальниками штабов Донской и Добровольческой армий, должен оговорить, что начальника штаба Добровольческой армии Ивана Павловича ген. Романовского я раньше не знал, с ним вместе не служил, и никогда его прежде не видел. Мое знакомство с ним и первый наш разговор произошел по аппарату Юза на расстоянии нескольких десятков верст. Встретился я с ним впервые лишь в ноябре месяце 1918 года, когда я прибыл в Екатеринодар на совещание. В силу этих условий, отношения у меня с ним в начале были чисто официальные, несколько натянутые, но внешне весьма корректные. Часто я сетовал ему на поведение в нашем тылу офицеров Добровольческой армии и убедительно просил его принять меры для обуздания их. В этих случаях, Иван Павлович обычно отнекивался, иногда ссылался на мою пристрастность к добровольцам или на чересчур строгие наши требования и в общем ничего не предпринимал. В дальнейших переговорах по аппарату, уже можно было улавливать со стороны ген. Романовского долю его недоверия и нерасположения к Донской власти и нотку высокомерия к Донскому командованию. Я умышленно старался не замечать неуместных иногда его колкостей по адресу Донской армии и каждый раз переводил наш разговор только на суть дела. Но эта моя тактика не останавливала Ивана Павловича и он, пользуясь всяким случаем выходил из рамок делового разговора и нередко отпускал на счет Донской власти, более чем обидные эпитеты. Такое положение вещей, конечно, отнюдь не способствовало разрешению насущных вопросов и скорее их тормозило. Мало того, это обстоятельство служило дурным предзнаменованием возможности установления тесного и приятельского сотрудничества штабов двух соседних армий, преследовавших одну и ту же цель.

Вспоминая ген. И. Романовского, я далек от мысли судить об его военных дарованиях, или его организаторских способностях. Это -- дело лиц, знавших его близко и работавших с ним. Здесь же, я считаю уместным оттенить лишь то, что в деловых со мной сношениях ген. Романовский без всякой видимой причины допускал странную не-

263

приязнь и даже злобность в отношении Донской власти и армии, о постоянных победах которой он был прекрасно осведомлен из ежедневных сводок. Столь же хорошо ему были известны и результаты, достигнутые донским командованием по созданию Постоянной казачьей армии. Я лично сам видел, как во время одного смотра этой армии, плакали старые генералы, вспоминая недавнее прошлое и усматривая в ней возрождение старой Императорской армии. Нет также оснований предполагать, что побудительным мотивом могло служить чувство, близкое к зависти, о чем пишет П. Н. Краснов, говоря: "Штаб Донской армии, богато снабженный и блестяще оборудованный, щеголял точностью донесений, красотой исполнения схем, аккуратностью работы, чего нельзя было сказать про штаб Добровольческой армии 184).

Всякий щепетильный вопрос вроде сравнения продуктивности работы того или другого штаба или стройности и целесообразности организации их, я всемерно избегал затрагивать. Не было, казалось, и никаких внешних причин для недовольства ген Романовского на мой штаб. В начале фланги армий непосредственно соприкасались, причем при решении вопросов, связанных с этим, я всецело шел навстречу Добровольческой армии, быть может, даже в ущерб интересам Донской армии и требованиям обстановки. Наконец, несмотря на одинаковое наше положение и, следовательно, права, я считал ген. Романовского старшим и всегда проявлял к нему нужную предупредительность.

И вот, как тогда, так и теперь для меня составляют загадку мотивы, которые побуждали ген. Романовского держаться в отношении меня враждебной позиции 185).

В основу своих взаимоотношений с начальником штаба Добровольческой армии я положил и настойчиво проводил в жизнь, как лейтмотив следующий принцип: если паны дерутся, то мы, начальники штабов, должны сделать все, чтобы у холопов остались чубы целыми. Но эта моя точка зрения не нашла поддержки в лице ген. Романовского. Он не считаясь с моим миролюбием, продолжал все в том же тоне вести переговоры, как бы испытывая устойчивость моего душевного равновесия. Конечно, так долго продолжаться не могло и рано или поздно атмосфера должна была разрядиться. Не помню по какому поводу, но ген. Романовский вновь в недопустимой форме отозвался о Донской армии. На его выпад я ответил тем же по адресу Добровольческой армии, а ленту разговора по аппарату показал командующему армией и Атаману, доложив при этом, что подобные замечания ген. Романовский уже неоднократно отпускал по нашему адресу, что такое его поведение истощило мое терпение и что в будущем всякий его подобный выпад, я буду соответственно парировать. И командующий армией и Атаман Краснов были возмущены отзывом ген. Романовского о войске и Краснов был вынужден просить ген. Деникина охладить пыл своего начальника штаба.

Первая наша резкая пикировка еще больше обострила взаимоотношения. Но она имела и хорошую сторону: Иван Павлович стал несколь-

184) Архив Русской Революции. Том V, стр. 205.

185) Я не придавал никакого значения разным слухам, которыми окрестили ген. Романовского -- "черным гением" Добровольческой армии, связывая с его именем все несчастья и невзгоды, выпавшие на долю Добровольческой армии. Погиб ген. Романовский в Константинополе от руки убийц в форме русских офицеров, оставшихся неразысканными и поныне.

264

ко сдержаннее, а у меня окрепла мысль, что на смирении с добровольцами далеко не уедешь и надо не забывать закон Моисея.

Конечно, по существу все это были лишь незначительные шероховатости между главами штабов Донской и Добровольческой армий, за которыми, к сожалению, скрывались уже принципиальные расхождения по более важным вопросам как то: взгляд на немцев, взаимодействие армий, использование офицерского состава, борьба с дезертирством из одной армии в другую.

Читатель уже знает, как относилось высшее добровольческое командование к германцам. Той же точки зрения держался и ген. Романовский. Вопрос о немцах невольно поднимался каждый раз когда шли переговоры о высылке Доном Добровольческой армии снарядов и патронов. Иногда случалось, что мы сами ничего не имели в резерве и наши склады были пусты. В этих случаях, рисуя истинное положение, я обещал ген. Романовскому, при первой же получке нами снаряжения от немцев, исполнить его просьбу. Сказав просьбу, я не совсем точно определил этим словом то, что фактически исходило от Добровольческой армии. Это были требования, но отнюдь не просьбы. Говоря так, я нисколько не искажаю того, что было на самом деле. Командование Добровольческой армии предъявляло нам разнообразные притязания и обычно облекало их в форму требований. Мало того каждый раз, почему-то признавалось нужным нам напоминать, что Войско обязано помогать Добровольческой армии. Такая постановка вопроса нередко вызывала горячий обмен мнениями. Ведь наши сношения с немцами и Украиной, имевшие следствием получение всего необходимого снабжения, высшие круги Добровольческой армии резко осуждали. Они за это негодовали на нас, высмеивали, приписывали обидные эпитеты, делая из нас предмет злостной и недостойной травли. А наряду с этим, в тяжелые минуты, ген. Романовский вызывал меня к аппарату и кивая на тех же немцев, просил помочь добровольцам. Он рисовал мне критическое положение Добровольческой армии, ввиду недостатка снарядов и патронов и подчеркивая "нашу дружбу" с немцами, убеждал меня, если наши склады были пусты, обратиться к ним и от них получить все нужное для Добровольческой армии. Разве не ясно, что этим самым, Добровольческая армия через своего начальника штаба возлагала на нас весьма неприятную роль тайного посредника между нею и немцами. Больше того, этим же самым, быть может, против своей воли, Добровольческое командование наличие немцев бесспорно признавало фактором, могущим облегчить борьбу Белых армий с Советской властью. Уклоняясь сами от непосредственного контакта с немцами, они в нужных случаях, толкали нас на сближение с германцами, а затем эти наши сношения с немцами предавали в Екатеринодаре анафеме. И Атаман и особенно командующий армией несколько раз подчеркивали это явное несоответств