ажал бараки, вышки, заборы, контрольно-пропускной пункт со шлагбаумом и, казалось, только и ждал своего заполнения зеками. Под предводительством одного из командиров взводов мы совершили паломничество на этот безрадостный объект, где нам была прочитана лекция по специальности, так сказать, а после отправились устраивать свой быт в палаточные чертоги. В палатках мы размещались по четверо; постелями служили деревянные настилы с бесформенными ватными матрацами, застеленными тонкими одеяльцами, а остальную меблировку составляли кособокие фанерные тумбочки для хранения личных вещей. Все. Вешалки для шинелей отсутствовали, и, как я впоследствии понял, не без умысла. После ужина на очень свежем апрельском воздухе возле бочки с варевом неопределенного вкуса, формы и цвета последовала команда "отбой", и мы разбрелись под брезентовые пологи, тут же уяснив, что раздеваться для сна не стоит. Ледяные отсыревшие матрацы и подушки согреванию теплом человеческого тела не поддавались, и спать мы улеглись в полной зимней форме одежды, то есть не снимая шинелей, а также сапог и ушанок. Ночью я проснулся, содрогаясь от холода. Мои соседи по брезентовому жилищу отсутствовали. Сквозь ткань палатки оранжево просвечивало пятно недалекого костра. Там, в компании часового, охранявшего сон нашей роты, я обнаружил всю честную компанию своих сослуживцев. Нам удалось пропарить над огнем дымящиеся густым паром шинели и сапоги, покуда не явился такой же, как мы, задубевший от мороза сержант и не разогнал нас по арктическим матрацам. - Завтра согреетесь, партизаны! - пообещал сержант многозначительно. Утром по зову охрипшей трубы я, сбросив с себя ровно затянутое колким инеем одеяльце, поспешил на построение. Во избежание простуд и вообще для укрепления общего иммунитета после переклички нам был устроен оздоровительный пятикилометровый кросс, повторявшийся затем каждое последующее утро; далее был завтрак, по окончании которого старшина объявил, что главная цель нашего пребывания в здешних просторах - помощь в строительстве важного военного объекта, возможно, и стратегического назначения. Старшина или добросовестно заблуждался, или бессовестно врал, поскольку по прибытии на объект, находящийся неподалеку, мы сразу уразумели, что командированы для возведения нескольких частных коттеджей в качестве бесплатной рабочей скотины. Каждому из нас "стратегическое" строительство запомнилось, уверен, на всю оставшуюся жизнь! Пахота начиналась ранним промозглым утром и заканчивалась таким же прохладным вечером, хотя ощущение низких температур ранней весны вскоре нами было утрачено: перед отбоем, голышом стоя в снегу, мы, смывая пот и грязь, с наслаждением обливались льдистой водой из умывальника, и пар клубами валил от наших разгоряченных тел, подверженных теперь простудам в такой же степени, как высокопрочные металлы и прочие элементы неорганической природы. За день нами переносились с места на место тонны кирпича, бетона, строительной арматуры и прочих тяжестей, и жирок, нагулянный мной на госпитальном курорте, пропал без следа. Не обремененный тяжестью носилок с раствором, я порой чувствовал, что, подпрыгни сейчас, улечу к звездам, а двухпудовую гирю, зацепив мизинцем, мы перебрасывали друг другу, как баскетбольный мячик, и утренний пятикилометровый кросс воспринимали как детскую потеху. Культурно-развлекательными мероприятиями являлись упражнения в стрельбе из автомата и пистолета, швыряние гранат на дальность и точность, подтягивания на турнике и отжимания от пола, то бишь от земли, до крайней степени измождения. В палатках мы уже спали в одном нательном белье, не всегда и прикрываясь поверх одеяла шинелью, и наши первоначальные мечты о ночлеге в уюте бараков учебной зоны - мечты, отмеченные очевидной практической целесообразностью, однако политически вредные с точки зрения наших идейных командиров, скоро забылись, и деревянные топчаны с продавленными матрацами виделись вполне приемлемыми и даже комфортабельными ложами, а казарменные койки вспоминались как предметы неоправданной, граничащей с развратом роскоши. С первыми листочками, пробившимися на подмосковных березках, мы возвратились на свою городскую базу, где, в несколько дней преодолев либеральные процедуры выпускных экзаменов, получили заветные сержантские лычки и записи в воинских билетах, удостоверяющие наш статус инструкторов по техническим средствам охраны исправительных колоний от окружающего их мира свободных граждан. Едва я успел полюбоваться в желтых зеркалах ротной помывочной на свои новые погоны, прозвучала команда сдать постельное белье и собрать личные вещички в индивидуальные солдатские мешки, после чего в считанные часы казарма опустела: мы, новоиспеченные младшие командиры, спешно развозились по местам своей дальнейшей службы, а наша учебка готовилась к встрече очередного курсантского молодняка. И вот знакомый Казанский вокзал, жесткая полка плацкартного вагона и - безрадостный обратный путь в город Ростов-на-Дону, в прежний конвойный полк. Засыпая в тряской духоте ночного купе, я поймал себя на мысли, что не очень-то и огорчен своим отъездом из столицы. Устройся я даже каким-нибудь генеральским прихвостнем, что бы мне сулило подобное положение? Ущербную свободу увольнений в город? Протирание штанов на тепленьком стуле в штабном закутке? Таковые перпективы меня не вдохновляли. А возможные тяготы будущей службы в боевых подразделениях казались несущественными. Лычки сержанта довольно надежно защищали мое достоинство от произвола "дедов" и офицеров, а что же касалось каких-либо физических нагрузок или бытовых неудобств, то после жизни в палаточном лагере они пугали меня не более, чем рыбу вода, высота птицу и волка лес. Из кабинета полкового командира я вышел с предписанием незамедлительно убыть в область, а именно - в поселок Северный, и вскоре рейсовый "икарус" уносил меня прочь от города, в однообразные просторы степей, к месту окончательного назначения - в шестнадцатую конвойно-караульную роту. Где уже вечером того же дня я вступил в глубоко недружественные личные отношения со старослужащим ефрейтором Серегой Харитоновым. 7. Утром меня разбудили петухи. Они голосили по всему поселку, приветствуя восход светила, и я поднялся с постели со странным чувством дачника, приехавшго в деревеньку провести безмятежный отпуск. В чем-то такое чувство было и справедливым. Жесточайшая дисциплина учебки с ее сорокапятисекундным подъемом, заправкой коек буквально по линеечке, спешным построением на зарядку осталась в другой, показательно-показушной армии, а здесь, в боевой конвойной роте, никто никого не подгонял и впустую не суетился: люди серьезно и основательно собирались не на холостую муштру на плаце, а на тяжелую реальную работу, получая оружие, наполняя водой фляги и неспешно уходя в сторону зоны на развод. Вместе со всеми покинул казарму и я - праздно, не обременнный тяжестью автомата, тронувшийся по уже знакомому пути через поселок к видневшимся вдалеке сторожевым вышкам. Младший сержант, командир одного из отделений, белобрысый конопатый парень, шагавший рядом, выказал мне, а вернее, моей должности инструктора глубокую зависть. - Чтоб мне так жить! - со вздохами рассуждал он. - Курорт, а не служба! - То есть? - Что "то есть"? Офицерам и тем хуже, чем тебе... У них ответственность хотя бы. Один солдатик самогона пережрал, другой боеприпас потерял или побег проворонил... А ты - как птичка Божья, порхай себе... Прохудился забор - зеки отремонтируют. Ну и все. Телефон там... раз в год починишь. А в основном - гуляй, цветочки нюхай. Хочешь - по поселку, а скучно стало - на дорогу вышел, попутку поймал и на объект прокатился, развеялся... Вольный стрелок. Это мы... Развод, по машинам, потом весь день на вышке и - отбой. Ну, воскресенье разве - чтоб отоспаться. Слушая младшего строевого командира, я понимал, что не напрасно тянул лямку в московской учебке, отрабатывая свою сегодняшнюю свободу быта и передвижений. Войдя в караульное помещение, я был прямо с порога атакован злобным, как цепной пес, сержантом, прогавкавшим: - Ты новый инстуктор?! Давай, чини сигнализацию, всю ночь не спали, тра-та-та-та! - Слушай, друг, я тут первый день, давай на тон пониже... - Хрена себе - пониже! Коты то в зону, то из зоны шастают, провода на заборе рвут, а мне только и дел, что караул через каждые пять минут "в ружье" поднимать! Я внимательно осмотрел единственное техническое средство охраны колонии - допотопный приборчик, а точнее - пульт, снабженный красной лампой тревоги и пронзительным электрическим звонком. Именно к этому обшарпанном металлическому ящику и тянулись вдоль основного ограждения провода, безнадежно подгнившие и требующие тотальной замены. Опутать периметр забора новыми проводами представляло собой задачу невозможную, во-первых, в силу элементарного отсутствия таковых, а во-вторых, для совершения данного трудового подвига требовалось большое желание и энтузиазм, также напрочь отсутствующие, ибо ползать по забору с молотком и гвоздями мне предстояло исключительно в одиночку, так как привлечение зека к подсобным работам такого рода отрицали режимные соображения, а праздношатающихся солдатиков в роте не было - правами вольного времяпрепровождения располагал исключительно я. К тому же сам по себе прибор являл собой торжество конструкторской мысли идиота, не уяснившего в момент творения этого технического шедевра-урода очевидной истины: прочный провод не порвется, а хлипкий даст сотни ложных срабатываний. Улучив момент, когда караульные вышли во двор, я отсоединил аппарат от сети и разъемов, высоко поднял его над головой и, основательно способствуя величине G, определяющей силу земного притяжения, опустил ящик на чугунную плиту перед бездействующей по причине теплого месяца мая, печкой-"буржуйкой". Затем поставил прибор на место, с педантичностью опытного диверсанта-подрывника присоединив к нему обратно все до единого разъемы и тщательно проверив плотность соединений. - Ну что? - спросил меня озлобленный ночными перебежками по караульной тропе сержант, заглянувший в помещение. - Сейчас... проанализируем, - отозвался я, включая тумблером энергопитание. Внутри ящика, пережившего не отвечающее техническим правилам эксплуатации падение с высоты, что-то по-змеиному зашипело, контрольные лампочки, едва успев вспыхнуть, тут же печально погасли, и после краткой агонии ветеран караульного помещения испустил дух в виде ядовитого чада от горелой пластмассы. - На дембель откинулся, - ошарашенно прокомментировал сержант данное событие. - Отслужил, - скорбно согласился я. - Ничто не вечно под луной, как известно. - И что теперь? - вопросил сержант тупо. - Теперь караул будет спать спокойно, - твердо пообещал я. - А ротному доложишь: так и так, по причине моральной и материальной изношенности, обогатив атмосферу планеты экологически вредными газами, скончался прибор... как его... проволочно-разрывной сигнализации за инвентарным номером ноль - тридцать пять - шестьдесят один. Прибор восстановлению не подлежит. Заявляю это тебе как лицо компетентное. - Но... - Что "но"?.. Ты потрясен утратой? Или покойный способствовал пресечению хотя бы одного побега? - Какой там способствовал! Одна головная боль! - отозвался сержант уныло. - Тогда в чем дело? - Ты подтверди, что мы тут ни при чем, вот в чем дело! А то ротный подумает, караул с аппаратом чего нахимичил... Ребята тем более грозились... - Кончина носила естественный характер, - успокоил его я. - О чем, если надо, можем составить акт вскрытия. - Да нужен кому этот акт... - Вот именно. Таким образом, со средствами сигнализации, отвлекающими отдыхающую смену караула от сна, я разобрался в течение считанных минут и навсегда, полагая, что часовые на вышках со своими верными дружками "калашниковыми" куда надежнее и эффективнее обеспечат охрану жилой зоны, нежели десяток агрегатов, подобных тому, что был умерщвлен мною с безжалостной решимостью при первом же кратком знакомстве. Открыв пирамиду с оружием, сержант вытащил из нее ключ. Сказал: - Держи. От твоей блат-хаты. - Какой еще... - Ну, каптерки... Видел хибару на углу возле зоны? - Да... - сказал я, припоминая побеленый кубик некоего малогабаритного строения, мимо которого недавно прошел, приняв его за сортир для караульных солдат. - Вот там и есть твоя резиденция... японского царя, - уточнил сержант. Далее я обошел периметр колонии по караульной тропе, выяснив, что если внутренняя запретная зона и основной глухой забор находятся в относительном порядке, то внешние охранные сооружения весьма пообветшали: истлевшие гирлянды путаной проволоки, официально именовавшиеся "малозаметным препятствием", свешивались с трухлявых серых столбов, еле державшихся в земле своими перегнившими основаниями, опоры же крайнего ограждения с предупредительными табличками "Стой! Запретная зона!" поддерживались в вертикальном положении исключительно за счет натянутой между ними ржавой провисшей колючки. То есть по принципу некоей взаимоустойчивости, как хоровод нетрезвых танцоров. Приведение этих перекошенных временем кольев в надлежащий вид требовало гигантских трудозатрат. Свой променад вокруг исправительно-трудового учреждения я завершил у двери подведомственной мне каптерки. Войдя туда, я был приятно обескуражен тем, что предстало моем взору. Я находился внутри небольшой комнатенки с низким потолком, чью обстановку составлял письменный стол, стул с матерчатой обивкой сиденья и полутораспальная койка, аккуратно застеленная казенным солдатским одеялом. В углу ютилась компактная печка- голландка. За ситцевой выгоревшей от солнца занавесочкой я обнаружил стеллаж с разнообразным инструментом, запасными частями от постовых телефонных аппаратов и разную электротехническую мишуру. Я с удовольствием расположился на кровати, положив ногу на ногу и ладонями подперев затылок. Разврат-с! Невольно припомнились слова одного из командиров нашей сержантской школы: "Крепитесь, ребята, ваше учение и есть ваш последний бой. После него, считай, отвоевались". Командир был прав, хотя полагаю, что полгода сержантского образования с лихвой перекрывали по своим тяготам полный срок рядовой солдатчины. Я запер каптерку и отправился поглазеть на достопримечательности поселка, но, никаких достопримечательностей не обнаружив, купил у старухи, торчавшей на углу у здания местной пекарни, стакан семечек и, лузгая их, прогулочным шагом двинулся в расположение роты - близилось время обеда. У проходной мне встретился лейтенант, чье лицо показалось странно знакомым. Последующее мгновение взаимного узнавания сильно испортило мое настроение: передо мной стоял Басеев - усилиями военных медиков не только спасенный, но и возвращенный в строй. Жизнь, что и говорить, продолжалась... Соблюдая уставные правила, я небрежно козырнул старшему по званию. Он вежливо кивнул мне в ответ. Я уже вошел в проходную, спиной чувствуя пронзительный взгляд своего недруга, как вдруг прозвучало: - Сержант... стоять! Я замер. - Ко мне! Вразвалочку я приблизился к своему бывшему кровопийце. - Отвыкли ходить строевым шагом, сержант?! - повысил он голос. - Отвык и привыкать не собираюсь, - ответил я. - К тому же я не ваш подчиненный, поэтому орите не на меня, а в сторону. - А ты наглец, сука... - Не усугубляй, лейтенант, - сказал я, преисполняясь холодной яростью. - Ничем хорошим дело не кончится. Задницу я тебе лизать не буду, а начнешь войну - кишки из тебя выпущу хотя бы и на последнем выдохе. У тебя своя гордость, у меня - своя. И пусть они не пересекаются. - Там, где я родился, - сказал Басеев, сузив свои глаза- маслины, - врагов не прощают, сержант. - Ну так назначь время и место дуэли, - отозвался я. - Всегда готов. - Мы пойдем другим путем, - внезапно остыв, рассудительно молвил политически грамотный Басеев фразу из наследия вождя мирового пролетариата и, круто развернувшись на каблуках, направился в сторону поселка. - Понятно, - сказал я. - Партизанскими горными тропами. Аппетит все-таки мне горец подпортил, и обед я проглотил, не ощутив вкуса пищи, как-то механически. В принципе я подчинялся исключительно ротному, а также одному из заместителей командира полка, ведавшему инструкторами, а потому взводный Басеев имел ко мне отношение достаточно условное, но... Да, именно в этом "но" и заключалась вся, так сказать, диалектика... После обеда я наведался в канцелярию к ротному. - Ознакомился с хозяйством? - последовал вопрос. - Так точно. - Впечатление о зоне? - Памятник старины. Охраняется государством. В данном случае - надежно, поскольку стоят часовые. - Без ребусов, сержант... - Необходима кардинальная замена всех ограждений внешней запретной зоны. - А... может, еще сезон простоят? - спросил капитан с тоскливой надеждой в голосе. - Я не Нострадамус, - ответил я. - Но одно знаю точно: если что-то и делать, то летом, а не зимой. А лето уже завтра. Капитан задумался. Потом произнес: - Кстати, мне доложили, что на КП вышла из строя аппаратура. - Поскольку пришла пора, - бездушно ответил я. - Она еще Бабеля с Мейерхольдом помнила, аппаратура эта. - Ты без намеков, - нахмурился капитан, полагаю, не до конца уяснив, о ком это я. - А какие тут намеки? Что у нас, по сути, имеется из исправных сооружений? Единственный забор и вышки. Все остальное - труха. - Но где я возьму стройматериалы? - Капитан внезапно запнулся, осененный какой-то идеей. - Слушай... - произнес в раздумье, - а вообще-то кое-что можно найти... - Что именно? - вопросил я требовательно. - Арматуру, к примеру. Толстую, сантиметра четыре в диаметре... - Пойдет, - сказал я. - Под опоры малозаметного препятствия. Сокращенно - эм-зе-пе. Вобьем в землю метра на полтора - века простоит. - А прежними столбами караулку зимой топить будем, - заметил хозяйственный капитан. - Так, - сказал я. - А что помимо арматуры? - Еще столбики бетонные... - Как раз для внешнего ограждения, - вынес я резюме. - Если достанем путанку для эм-зе-пе и колючку - можно считать, дело сделано. Мной начал овладевать какой-то нездоровый пыл коммуно-тюремного созидания, чей вирус мгновенно проник и в капитана, озабоченно схватившегося за телефонную трубку. - Куприянов?! - заорал он неведомому для меня собеседнику. - Эй, Куприянов, это Тарасов... Слышно плохо? Да телефон, твою мать, еще этого... Мерхо... то есть царя Николая слышал, м-да... Ты вот чего, Куприянов, ты мне проволоки не дашь? Колючей и гладкой. Да, путанка, точно, соображаешь. А я тебе новый объект караулом обеспечу. И зеками, естественно, осужденными то есть... Точно дашь? На всю жилую зону, учти. Конечно, не шутка. Что? Договоримся? Ну бывай, Куприянов, рассчитываю... - Даст проволоку? - спросил я начальника по окончании разговора. - У него нет выхода, - надменно ответил капитан. - И рабочей силы. А для нас она не проблема. - И когда привезут арматуру? - Уже сегодня, - последовал четкий ответ. Затем капитан открыл сейф, извлек из него несколько мятых купюр, наказав: - Дуй в поселок. Купишь три поллитровки и консервь подешевле. - Оплата за арматуру? - позволил я себе некоторую иронию. - Соображаешь, - степенно ответил ротный. - Что, серьезно?.. - Выполняйте приказ, сержант, - вздохнул капитан, утомленный, видимо, порывом нашего обоюдного энтузиазма. - Водку - в канцелярию, дальнейшие указания - после отбоя. После отбоя, дождавшись наступления тьмы кромешной, два взвода роты погрузились в бортовой грузовик системы "ЗИЛ", двинувшись в сторону арматурного завода, - объекта, в дневное время находящегося под нашим попечительством и представлявшего собой одну из так называемых "рабочих зон", где вкалывали на благо Родины зеки, производя ценную строительную продукцию. Ночью объект пустовал, и вместо боевого конвоя в караулке находился безоружный гражданский сторож с милицейским свистком, чье применение в степной глуши могло преследовать разве что оздоровительные цели по развитию объема легких. Не доезжая несколько сотен метров до объекта, наша машина остановилась на обочине, и солдатам было предложено на некоторое время вздремнуть, после чего я вручил превосходно знавшему сторожа ефрейтору Харитонову вещмешок с консервами и водкой, и тот, небрежно мешок подхватив, двинулся в сторону КП для выполнения ответственного задания ротного. Прошло около часа, прежде чем из темноты донесся пьяный выкрик выполнившего свою миссию пулеметчика: - Р-р-рота, в р-ружье! Солдаты горохом скатились из кузова "ЗИЛа" на землю. - Ну? - вопросил я Харитонова, бессмысленно таращившего на меня одурманенные очи в свете зажегшихся фар. - Дед... готов, - доложил он с гордостью. - Я... тоже. Я махнул рукой водителю: мол, заезжаем. Арматуру грузили в кузов всю ночь. Я работал наравне с остальными, одновременно подсчитывая количество похищаемого материала. В роту мы прибыли с рассветом. Невменяемого Харитонова, мычавшего и брыкавшегося, я лично уложил в его койку, на что последовала сонная реплика из угла, где дислоцировались "деды": - Уже и подельнички, а бодались... Отмывшись от грязи, солдаты повалились спать. Я последовал примеру товарищей. Разбудить нас ротный приказал в полдень, не раньше, оставив положенные к завтраку пайки сливочного масла на обед. После обеда желающие могли продолжить свои сонные грезы - наступил выходной, и на службе томился лишь караул по охране жилой зоны, где праздно шатались зеки, радуясь своему узаконенному конституцией блаженному воскресному безделью. 8. Мое служебное рвение по реконструкции королевства кривых заборов не преследовало задачу выслужить себе какой-нибудь краткосрочный отпуск, тем более по Москве я не тосковал, а диктовалось простой необходимостью чем-то занять себя, помимо бесцельных блужданий по поселку и абсолютно бессмысленных визитов на рабочие объекты, столь малые по площади, что постовые на вышках, не повышая голоса, травили друг другу анекдоты и байки, а в зоне различали не только зеков, но и каждый оброненный ими гвоздь или затоптанный окурок, а уж курили граждане жулики с максимальным к.п.д. по израсходованию низкосортного табака для отравления своих организмов. Единственным обширным объектом являлся арматурный завод, с территории которого мы отгрузили готовую продукцию, совершив деяние, вполне отвечающее соответствующей статье Уголовного кодекса, хотя - вот заковыка - корыстными побуждениями данное преступление не отличалось, однако термины: "группой лиц", "по преварительному сговору", "с использованием технических средств", - то есть автомобиля "ЗИЛ", - к нашей акции могли быть применимы безусловно. С другой стороны, листая кодекс, изучение которого было мне просто необходимо из-за специфики службы, я находил во многих его формулировках элементы универсального толкования, парадоксальным образом отражавшиеся на практике наказания за содеянное. В частности, приняв под командование бригаду зека, способствующую моим обновленческим подзаборным инициативам, я, поинтересовавшись у всех членов коллектива, кто и за что сидит, получил от одного молоденького осужденного следующий ответ: - За колесо. - Украл колесо? - Да, от "волги". - И получил три года?! - У меня отягощающее обстоятельство... Применение технических средств. - Каких? - Домкрат и баллонный ключ. - А как же без них? - Без них - никак, - удрученно согласился собеседник. - А с ними - заполучите трояк! Вот так! Народ в бригаде подобрался разностатейный: убийца по неосторожности, с перепугу порешивший залезшего к нему в дом воришку дедовской казачьей шашкой; упомянутый похититель колеса; бродяга неопределенной национальности, знающий двадцать языков населяющих СССР народов и считавшийся ввиду скорого окончания срока расконвоированным осужденным; благообразный старичок, чей нынешний срок пребывания в заключении был пятнадцатым по счету, однако рецидивистом не значившийся, ибо каждый раз осуждался по отличной от предыдущей статье; и, наконец, "аварийщик" по имени Олег, схлопотавший двенадцать лет за дорожно-транспортное происшествие, совершенное им в нетрезвом состоянии. То, что Олег - личность неординарная, я понял, едва взглянул на него. Несмотря на сорокалетний возраст, у него было тело тренированного двадцатилетнего спортсмена, в глазах сквозил цепкий, ироничный ум; был он опрятен, и даже зековская спецовка, неизменно выстиранная и отглаженная, сидела на нем как некая аккуратная курточка, подчеркивая внушительную мускулатуру торса и бицепсов. По слухам, мне стало известно, что ранее Олег служил в КГБ, причем в звании полковника, а дело, связанное с аварией, носит характер загадочный, как, впрочем, и его сегодняшнее местонахождение среди уголовников, противоречащее той установке, что офицер органов обязан в случае осуждения быть помещенным в специальную зону, в среду себе подобных. Олег только начинал осваивать свой срок, отсидев из него всего лишь три месяца. Зеки, как я понял, относились к нему крайне недружелюбно: категория "блатных" откровенно угрожала расправой как менту позорному, а "мужики" видели в нем представителя ненавистной им феодальной прослойки коммуно-эксплуататоров, да и вообще наследника боевой чекистской славы, основанной на кровушке народной и повсеместном насилии. Так что держался полковник в окружении осужденных благодаря несгибаемой воле, недюжинной физической силе, а также и в силу тех обстоятельств, что сами собой селились в сметливых зековских умах сомнения: мол, коли он с нами, то, ясное дело, не напрасно - видимо, решили мусора своего проштрафившегося в чем-то собрата сначала под статью подвести, а потом чужими руками в расход отправить, ан не дурачки мы, чтобы такие планы граждан начальников в жизнь претворять, пусть живет... Мучается, но живет. Я также подозревал, что и среди администрации колонии, невзирая на возможные жесткие указания сверху, бытовало чувство сопереживания к опальному чекисту - да и кто застрахован от подобной участи? - а потому в мою бригаду "гоп-стоп", демобилизованный приговором полковник попал, скорее всего из соображений изоляции от агрессивной среды бандитов, способных в условиях никем не контролируемой рабочей зоны сделать даже из чемпиона мира по всем видам рукопашного боя набитое переломанными костями чучело. Тем более накануне моего прибытия в роту одному из лагерных стукачей на том же арматурном производстве вставили в задницу перевитой металлический прут, вылезший заостренным концом из темени. Рьяно начавшееся следствие зашло в тупик: свидетелей убийства, несмотря на все усилия "кума" и его агентуры, обнаружить не удалось, а труп, как ему и полагалось, хранил гробовое молчание. С другой стороны, если кому-то и жаждалось расправиться с Олегом, он мог бы не торопиться с финальной точкой в его судьбе: двенадцать лет в тюремном положении пария, отмеченного к тому же печатью "легавого", - слишком долгий срок, чтобы пройти его до конца. А если чудом и осилишь такой путь, то встретит тебя, инвалида, пораженного десятком недугов, включающих туберкулез и язву желудка, уже напрасная свобода, если что и сулящая, то скорый переход в мир иной... Итак, каким бы человеком Олег ни был, испытывал я к нему естественное сочувствие и даже некоторую симпатию за сдержанность его, интеллигентность, очевидную силу характера и умение несуетно, но продуктивно работать. Симпатия, как правило, чувство взаимное. Уже через несколько часов после нашего знакомства мы говорили с Олегом, не утруждая себя уставными обращениями. - Сам родом из Москвы? - спрашивал он. - Может, прозвучит странно, но тот роддом, где я появился на свет, расположен в городе Вашингтон, Округ Колумбия. - Да ну? - Вот и "ну". Более того, там и вырос. - Значит, сержант внутренних войск МВД хорошо говорит по- английски? - перешел он на мой родной язык, и я аж вздрогнул от удивления, поскольку фразу он произнес как американец, без всякого акцента, разве что в речи его прослеживались интонации жителя южных Штатов. - А вы, гражданин осужденный, случаем, не из Нового Орлеана? - спросил я. Он рассмеялся. Затем, покачав головой, произнес: - Лихо ты... распознаешь диалекты. Да, бывал я в этом славном городишке, столь непохожим на поселок Северный Ростовской области... - А в Вашингтоне? - И в Вашингтоне. И вообще на всем пространстве от Флориды до Аляски. Мы сидели в тени забора, раздетые по пояс, отдыхая после трудового физического упражнения по забиванию пудовой кувалдой арматурного шеста в землю на полутораметровую глубину. Перекуривавшие зеки из моей бригады, равно как и солдатик-конвоир, загоравший с "калашниковым" на зеленой травке, пробивавшейся под майским солнышком во внешней "запретке", с недоуменным интересом прислушивались к нашему диалогу на импортном языке. Особое любопытство проявил бродяга-полиглот, диагносцировавший нашу беседу таким образом: - Ого, фирма базарит... Ударение в слове "фирма" он сделал на последнем слоге. - Забавная получается картина, Олег, - продолжал я. - Ты бывший комитетчик, это факт общеизвестный. Так? - Бывший, - согласился он внезапно отчужденным голосом. - Далее. Английский твой - не из самоучителя. И не из института иностранных языков. Сам собой возникает наивный вопрос: ты шпион? - Другими словами, - сказал он, - тебе интересно знать, работал ли я в разведке? - Вопрос, конечно, нетактичный... - вставил я осторожную реплику. - Почему? Вполне естественный, многократно мне задававшийся... Да, работал. И особенного секрета в том нет. Имею в виду утвердительный ответ по данному поводу. - Вновь задаю детский вопрос: почему? - сказал я. - Потому что данный печальный факт отлично известен и котрразведке США, - отозвался он. - Просто факт или факт со всеми подробностями? - А вот тут ты попал в десятку, сержант, - усмехнулся он. - Насчет подробностей - напряженно... - Понял, касаться не будем, - констатировал я, натягивая гимнастерку: к зоне, скрежеща, подъезжал бульдозер, выделенный мне в качестве вспомогательной техники местной строительной конторой. - Ты - Подкопаев?! - высунувшись из кабины, проорал, досадливо отмахиваясь от черного выхлопа солярки, водитель. - Что делать надо?.. - Зону сносить, - сказал я. - Ты без шуток давай... - А я без шуток. Всю внешнюю "запретку". Водитель выпрыгнул из кабины. - За слова отвечаешь? - спросил с подозрением. - Или дуру мне гонишь? - Отвечаю, - сказал я. - Смотри, не подведи под срок... Я свое откантовался, мне хватит... - На какой предмет пострадали? - с интересом спросил старожил тюремных застенков - подчиненный мне старичок, помимо различных зон обретавшийся еще в и монастырях, где отмаливал, по его словам, "грехи реализованных искушений", за что в колонии получил кличку Отец Святой. - За Ленина, - четко ответил бульдозерист. - Неконкретно, - сказал старичок, букву закона изучивший прежде азбуки. - Из-за него мы тут практически все. Хороший был парень, но долго жил. - Поддал я как-то... - поведал владелец тяжелой техники. - А тогда на кране работал... Ну, начал разворачиваться у горкома, и стрелой по лысине ему... - Вы имеете в виду бюст? - спросил бродяга, именуемый Труболетом. - Хер знает... Статуя, в общем... - И?.. - болезненно поморщился старец, как будто ощутил прикосновение стрелы крана к своему личному затылку. - Что - "и" ?.. - растерялся водитель. - ДТП и хулиганка, - высказался юридически грамотный похититель колес, рассматривая с профессиональным, видимо, любопытством гусеницы бульдозера. - Это да! - сказал водила. - Но там еще одну статью пристегнули, волки. - Продолжайте, молодой человек, - заинтересованно вскинулся Отец Святой, видимо, жаждущий всякого знания в практике уголовного законодательства. Водитель обернулся на клокочущий вхолостую энергией бульдозер, ковырнул носком кирзового сапога землю "запретки", десятилетиями стоявшую "под парами". - Да я, - продолжил, - судье возьми и скажи: мол, весь ваш Ленин из двух фанер склеен, оттого и рассыпался. Наверное, говорю, и в Мавзолее такое же чучело под колбой балдеет... - Высказывания, порочащие государственный и общественный строй, - менторским тоном резюмировал колесный вор, пытаясь вручную определить момент натяжения гусеницы. - Совершенно верно, - удивленно подтвердил водила, живо обернувшись на него. - Оч-чень любопытный прецедент! - поднял ввысь палец обитатель монастырей и тюрем, но тут свое веское хриплое слово высказал наш бригадный убийца: - Кончай о прошлом! Теряем время! Сноси труху, скоро обед! Бульдозер взревел, как стая разъяренных львов, и ринулся на на потраченные течением времени конструкции малозаметного препятствия, сметая проволоку и столбы к обочине зоны. Водитель, воспламенный остронегативными, чувствовалось, воспоминаниями о своем колониальном прошлом, работал горячо и на совесть. На лица подчиненных мне зеков легла умиротворенная тень от созерцания разрушительно-революционной миссии бульдозериста, словно тот воплощал своим действием анархический идеал всемирного освобождения вольного человеческого духа от оков тюремного бесправия и прозябания в строго ограниченном вооруженным конвоем пространстве. Труды предыдущего поколения вертухаев бульдозер смел в неполные полтора часа. Часовые кричали с вышек под злорадный смех зеков: - Держи руль крепче, чума! Нас не снеси! Пристрелим в полете, бля! Обошлось, впрочем, без жертв, если не считать запутавшуюся в проволоке поселковую курицу, которую многоопытный Труболет, сноровисто из силков освободив, тут же поднял за ноги, отчего курица моментально погрузилась в состояние нирваны, и этот простой приемчик я не без любопытства запомнил как одну из составных частей приобретаемого мной жизненного опыта. Заботливо обернув пернатую дичь спецовкой, Труболет предложил: - Едем, начальник, на речку. Сполоснемся, сготовим птицу... Все лучше баланды... - Разбежался! - угрюмо молвил убийца. Повисла напряженная пауза. Зеки затаили дыхание в ожидании моего ответа, надеясь на чудо положительной реакции по поводу такого предложения их сотоварища. Лично я ничего не имел против освежающей водной процедуры, более того, в мое распоряжение администрацией лагеря был выделен для подсобных работ разболтанный грузовичок, и съездить на речку, а вернее - на канал, извилисто тянувшийся через степь буквально в нескольких километрах от зоны, особенной проблемы не составляло, но вот понравится ли данное мероприятие моему шефу - капитану Тарасову, - вопрос и одновременно ответ. Голос подал курировавший мою бригаду конвоир - старослужащий рядовой Кондрашов. - Едем, Толик, - сказал он. - Если кэп возникнет, скажем: тырили доски со склада стройбата - они тут неподалеку стоят своим шалманом... А вы, суслики, - обратился к зекам, - считайте себя предупрежденными: если возникнет желание сдернуть - давлю на гашетку, и мы все в отпусках: я - в краткосрочном, вы - в вечном... - Мы - приличные люди! - едва ли не с возмущением прокомментировал такое образное предостережение конвоира Отец Святой. - О чем речь вообще, молодой человек! - И аквалангов у нас на дне не припасено, - вдумчиво и даже с каким-то сожалением добавил колесный вор. - Кто дернется - замочу лично! - предупредил убийца. - И, кстати, возьмите ведро, начальник, - сказал Труболет, имевший в отличие от других право свободного передвижения в окрестностях зоны и потому страха перед "калашниковым" не испытывавший. - Зачем оно? - Возьмите, говорю, не пожалеете. Я взял из караулки цинковое старое ведро с заржавленными боками и в самом деле не пожалел: в канале обитало множество раков, и вскоре, с наслажением выкупавшись, мы сидели на травке в одних трусах с рядовым Кондрашовым, державшим "калашников" на голых коленях, наблюдая, как на водной глади мелькают незагорелые задницы зеков, ныряющих в поисках рачьих нор к илистому неглубокому дну. Серо-зеленые пучеглазые обитатели водоема, чьих клешней не страшились заскорузлые лапы зеков, один за другим покидали воздушным путем родную стихию, шлепаясь на берег возле ведра с подсоленной водой. Из лесопосадок, чахло тянувшихся вдоль канала, убийца принес несколько ворохов сучьев, запалил костер; стараниями Труболета, проявившего высокую квалификацию походного повара, запеклась в глине попавшая в тюремные силки, напоследок выполнившие свое предназначение, жирная курица, а после подоспели и свежесваренные раки. Основательно перекусив дарами степного канала и накупавшись до звона в ушах, мы возвратились на прежнее место - под забор жилой зоны, напрочь лишенные желания продолжать какую-либо трудовую деятельность. У нас оставалось еще целое ведро раков, пожертвованное мной караулу жилой зоны, крайне доброжелательно отнесшемуся к такому презенту, причем один из дружков ефрейтора Харитонова, имевший в памятный первый вечер моего пребывания в роте твердое намерение познакомить меня с бляхой своего ремня, сказал: - Мы, Толик, в тебе, кажется, заблуждались... Кажется, Толик, ты хотя и москвич, но не фраер локшовый... Тут следует заметить, что употребление воровского жаргона среди личного состава конвойной роты было явлением повсеместным и органичным, как и само заимствование данной лексики у осужденных, с которыми мы составляли, в общем-то, единый коллектив, разделенный разве условностями униформы и забором, по одну сторону которого располагались бараки зека, а по другую - наша казарма. Режим службы зеркально отражал распорядок дня зоны: мы вместе отправлялись на подневольный труд, вместе возвращались с него, и неизвестно, кому было тяжелее - зекам или конвою, ибо торчать на вышке в палящий степной зной или в пронзительный зимний холод с ураганными в здешних краях промозглыми ветрами ничуть не легче, чем клепать железки в теплом цеху промзоны и даже таскать кирпичи на стройке. Что же касается пищи, качество ее было практически одинаковым, а уж свободное время как в лагере, так и в роте проходило по единому образцу: сон, воскресная киношка, стирка одежды и чистка сапог. Кроме того, каждый из нас, солдат, точно так же, как и граждане уголовнички, отбывал не по доброй воле свой срок, считая дни, оставшиеся до желанной даты освобождения, и жил в одинаково томительном ожидании ее приближения. Функции зоновской "секции внутреннего порядка" в роте исполняли сержанты, в качестве администрации выступали ротный и взводные, "блатных" олицетворяли старослужащие, а новобранцы пахали, как лагерные "мужички". Был свой "лепила" - то бишь фельдшер-сержант, "кум" - замполит, а также стукачи, составляющие его секретную агентуру, время от времени выявляемые и переходящие после нанесения им