пучки проводов и генераторные ремни разного типа автомобилей, в одном из углов, подпирая потолок, громоздилась резиновая колонна из старых автопокрышек, а на протянутых под потолком нитках сушились грибы, вобла и - проездные билеты для поездок в метро. Уловив мой озадаченный взор, хозяин пояснил, что дары германских рек и лесов в значительной степени экономят его бюджетные средства, а использованные билетики являют собой предмет бизнеса, ибо путем долгих изысканий им, Валерием, разработано ноу-хау по смешению трех импортных тормозных жидкостей, в результате чего получается состав, бесследно удаляющий отметку, которую наносит на билет контрольный автомат при входе в метро. Как пояснил рукодельник, билеты, обработанные чудо-составом, затем проходили помывочную процедуру, сушку и разглаживание утюгом, после чего предназначались для реализации за половину номинальной цены офицерам и вольнонаемным служащим гвардейской танковой бригады. В честь состоявшегося знакомства я предложил распить залежавшуюся в машине бутылочку немецкого "сухаря", чему Валерий не воспротивился, угостив меня, в свою очередь, борщом собственного изготовления и рассказами о здешней гарнизонной жизни. Валерий работал по контракту, получая грошовую зарплату, треть из которой отдавал в качестве взятки военному начальнику, шантажирующему его возможностью сокращения штатов, как, впрочем, и остальных подчиненных ему вольнонаемных, всяческими правдами и неправдами пытавшихся задержаться в Германии до последнего дня вывода войск, после которого многим предстояло отправиться в нищую российскую глубинку, пораженную безработицей и упадком. Именно такое будущее уготавливалось и Валере, чья семья ныне проживала в одном из поселков Краснодарского края, а он, высылая иждивенцам регулярные денежные переводы, четвертый год ишачил в оккупационной армии, параллельно подрабатывая на шабашках у немцев и не от хорошей жизни собирая по свалкам разнообразное барахло, которое, по его словам, "денег стоило немереных", в услових российской провинции на дорогах не валялось, а после реставрации еще способно было прослужить долгие лета. Вслед за борщом Валера попотчевал меня белыми грибами, тушенными с лучком в сметане, не без удивления комментируя странное пренебрежение немцев к дарам дикой природы: - Тратят деньги на шампионьоны какие-то, а нормальных грибов не собирают... У них даже штраф за это положен - во порядочки... - Охрана природы, - заметил я. - Ага. Точно. По лесу идешь - зайцев целые выводки... И даже не убегают, черти. А куда им бежать с такими задницами раскормленными? Не зайцы, а сенбернары какие-то... Один раз прыгнет, полчаса перекуривает... Это у нас зайцы - да! Он тебя как увидит, сразу четвертую передачу влупит, и только ты его видел! Поблагодарив гостеприимного хозяина, я уже собирался откланяться, как вдруг Валера предложил: - Если жить негде, смотри - оставайся... А там со временем подыщешь себе жилье. Машину во двор загони, туда никто не сунется. У меня, конечно, не этот... не "Холидей Инн"... - Ударение в слове "холидей" он сделал на последнем слоге. - Но разместимся. Лавируя между пирамидами картонных коробок, заполонивших комнату, мы вышли на узкое свободное пространство между двумя диванами, стоящими друг против друга. - Мой - правый, твой - левый, - пояснил Валера. - Спасибо, - сказал я. - Предложение неожиданное, но приятное. Я заплачу сколько надо. - Да ты чего! - всерьез обиделся Валера. - Какая еще плата! Охренел, браток?! Больше чтобы не заикался. Несмотря на бедность, был Валера человеком нежадным, гостеприимным и на чужих трудностях денег не наживал. Это я усек сразу. - Хорошо, - сказал я. - Тогда пошел в магазин. Ужин за мной. Снять квартиру в Карлсхорсте особенной проблемы не составляло: плати взятку ответственному офицеру - и въезжай на свободную служебную площадь. Многие пустующие апартаменты, оставленные уже съехавшими на родину военными, попросту нагло оккупировала разномастная шатия- братия подобных мне бродяг-нелегалов, занимавшихся ночными набегами на магазины, угонами машин и организацией притонов с дешевыми проститутками и наркотиками. Я к ответственному офицеру на поклон идти не хотел, поскольку вполне мог угодить из его кабинета в комендатуру, как находящийся в розыске дезертир, а присоединение же к преступным элементам считал и вовсе негодным делом: жизнь в их крысиных гнездах была мне глубоко отвратительна и сулила в итоге ту же комендатуру и последующее выдворение из страны в тюремные чертоги. С другой стороны, приживание у Валеры не могло длиться бесконечно при всей благосконности ко мне добрейшего и либерального хозяина, трудившегося на многочисленных работах с утра до глубокой ночи. В один из дней Валера явился в настроении весьма приподнятом, сообщив, что ему подфартило с очередной халтуркой: один из эмигрантов взял в аренду у армии огромную заброшенную квартиру под склад промтоваров и теперь намеревался снабдить ее прочной стальной дверью и решетками на окнах. Осуществление данного проекта целиком и полностью поручалось Валере. Я предложил свою кандидатуру для помощи в работах в качестве бесплатной рабочей силы. От помощи Валера отказался, сказав, что управится сам, и единственное, в чем я могу ему подсобить, - перенести на место шабашки необходимый инструмент и сварочный аппарат, хранившийся у него на антресолях в туалете. Заброшенная квартира впечатляла громадными комнатами с кафельными печами, высокими потолками и широкими окнами, выходившими на тихую улочку, носившую интересное название - Андернахерштрассе. Название улицы Валера прокомментировал так: - Вот приеду домой, друзья меня и спросят: какого, Валера, ты ошивался на этом штрассе? Вскоре прибыл арендатор помещения - грузный лысый человечек со слюнявыми губками и голубенькими невинными глазками младенца, удивленно взирающими на мир, словно немо вопрошая: а куда, собственно, я попал? Арендатора звали Изя. Изя находился в Германии в качестве легального переселенца из города Ленинграда, обласканный и обухоженный немецкими властями, решившими компенсировать импортом советских евреев урон, нанесенный их популяции во времена утверждения своей власти арийским населением страны. Изя излучал благополучие, высокомерие, крайнее довольство собой и - умиротворенную, хроническую сытость, отдающую явным перееданием деликатесов. То и дело, растопырив женоподобные пухлые ручки, Изя озабоченно ощупывал ими свое тугое пузо, на котором едва сходилась рубашка. Глядя на этот странный массаж, я порекомендовал арендатору заняться хотя бы легким спортом типа утренних пробежек, на что последовал неприязненный вопрос: дескать, не являюсь ли я профессиональным пропагандистом здорового образа жизни? Я ответил, что и сам нахожусь в состоянии глубокой растренированности и с огромным бы удовольствием пошел в какой- нибудь спортклуб восстановить упущенную физическую форму. Узнав, что я искушен в восточных единоборствах, Изя озабоченно призадумался, затем своим изумленным младенческим взором изучил габариты моей фигуры, и наконец спросил, в чем состоит род моих занятий на нынешнем этапе быстротекущей жизни. Я поведал, что нахожусь в Германии относительно недавно, намерен устроиться тренером карате или дзю-до и, если имеются предложения на сей счет, готов их заинтересованно рассмотреть. На это Изя ответил, что в кадровой структуре его бизнеса существует вакансия охранника и одновременно грузчика, ибо он занят каждодневным развозом товаров широкого потребления по воинским частям и магазинчикам эмигрантов, а источником же товара является его сестра, кочующая в регионе Юго-Восточной Азии от одного оптового склада к другому. - В день буду платить шестьдесят марок, - предложил Изя. - Кроме того, можешь брать барахло по закупочной стоимости. Устраивает? Я с готовностью согласился. Но вовсе не потому, что нуждался в барахле по закупочной стоимости и в этих марках: мне просто было необходимо движение в любом направлении из того тупика, в котором я оказался, хотя мой новый командир и попутчик ни малейшей симпатии во мне ни внешностью своей, ни манерами, не вызывал. Изя чем-то напоминал гладкого насосавшегося клопа, уверенно и опытно пользующего свои безропотные жертвы. - Считай, ты уже на работе, - заявил он безапелляционно. - Садись в машину, едем ко мне домой, выгрузим старую мебель и сюда ее - на склад... Жил Изя неподалеку от Бранденбургских ворот в добротной новостройке, переданной добрыми немцами социально нуждающимся эмигрантам советско-еврейского происхождения, хотя, судя по машинам престижнейших моделей, плотно у дома припаркованным, пожаловаться на слабую материальную базу своего бытия жильцы могли лишь с целью вызова гнева Господнего. Оплачиваемая государством четырехкомнатная комфортабельная квартира эмигранта Изи, получавшего, как практически и все его собратья, пособие на жизнь и нигде официально не работающего, вмещала в себя антиквариат, телевизоры последних моделей, мебель натуральной кожи и красного дерева, хрусталь и старинный фарфор, что наводило на естественную мысль о серьезных доходах безработного хозяина, снабжающего азиатским барахлишком горячо им любимую Красную Армию. Из квартиры мы вынесли спальный гарнитур, по моим понятиям - вполне приличный, но не устраивающий Изю стандартностью форм и линий. Видимо, вкус Изи утончался пропорционально возрастанию извлекаемых им дивидентов. Что же касается меня, то я бы с немалым удовольствием сменил тесный диванчик, на котором обретался в комнатенке Валеры, на двуспальное ложе с двойным матрацем, перевозимое нами на склад в кузове грузового "мерседеса" моего бесившегося с жиру работодателя. Прибыв обратно на склад, мы застали там Валеру, приделывающего к окну решетку из сварной арматуры, и еще двух хорошо одетых молодых людей - как выяснилось, знакомых Изи. Молодые люди, приехавшие на "порше", сопровождали огромный грузовик-рефрижератор, закупоривший своей громадой узенькую улочку перед нашим домом. - Изя, как же так? - начал один из молодых людей с укоризной. - Ты говорил, что склад оборудован, везите товар, а тут еще и двери приличной нет. Что за дела? Изя завращал наивными своими глазками, что-то усиленно проворачивая в изворотливом уме. - Зато есть сторож, мастер карате, - сообщил невозмутимо, потрогав мой бицепс пальчиком. - Вот... Хотите проверить уровень его боевой подготовки - милости просим. - А, - сказал другой парень, - это - другое дело. Давай, мастер, разгружай рефрижератор, укрепляй мускулатуру. За работу плачу двести марок. Я вопросительно посмотрел на Изю, одобрительно мне кивнувшего. Рефрижератор был плотно забит верхней мужской одеждой: шерстяными пиджаками, дорогими мужскими костюмами, плащами, джинсами, зимними и осенними куртками... Производя разгрузочные работы, я, слушая комментарии Изи, уяснял, что одну из комнат склада он намеревается сдавать в субаренду своим знакомцам, а машина со шмотками скорее всего краденая, поскольку молодые люди - также легальные эмигранты псевдоеврейского происхождения - специализируются на похищении грузовиков с товаром по всей территории европейского материка. Изя едва ли ошибался в таком утверждении: молодые люди, расплатившись со мной, укатили, даже не удосужившись подсчитать количество выгруженной из рефрижератора мануфактуры, единственно сказали на прощание, что приедут за ней со своим покупателем через неделю. - Тэк-с, - рассуждал Изя, с любопытством рассматривая сваленные на крашенный суриком деревянный пол груды одежды, упакованной в целлофан. - Есть, Толя, замечательная идея... Может, здесь и поселишься, как считаешь? Одну персональную комнату тебе выделим, спальный гарнитур тем более имеется... Оборудуешь себе кухню, толчок здесь удобный, чистый, ванну поставишь... - Ванну найдем, - откликнулся со стремянки Валера, укрепляющий ударными темпами уже третью решетку на очередном оконном проеме. - И ванну, и мойку для кухни... Да тут в Карлсхорсте этой мебели бесхозной на целый город хватит... Газ подведен, плита у меня есть... - Во, - кивал Изя. - Буду вычитать из твоей зарплаты марочек двести за жилище... - И прибавлять триста, - сказал я. - За что? - За должность сторожевой собаки. - А, это ты верно... Хорошо. Давай без математики... Сойдемся в нулях. Как? - Идет. - Я отправился в уготованную мне комнату - просторную, с желтой кафельной горкой печурки, широким подоконником... От прежних хозяев в комнате остался потертый бархатный диван серо-фиолетового цвета с засохшими от голода клопами, два металлических стула с фанерными сиденьями, обтянутыми потрескавшимся дерматином; в углу были свалены новенькие шинели с нашивками армии ГДР, два знамени с государственным гербом уже не существующего немецкого социалистического государства, бронзовые бюсты Ленина и Маркса. Маленькая свалка истории... - Устраивайся тут, - напутствовал меня Изя. - Завтра утром за тобой заеду. А сейчас помоги мне барахлишко вынести... - Какое? - Ну, какое-какое... Из привезенного ему на ответственное хранение товара Изя отобрал себе пару костюмов, кашемировый пиджак малинового цвета и легкую спортивную куртку. - Классный прикид, - поджав слюнявые губки, констатировал он, загружая похищенное у воров имущество в "мерседес". - А как же... - растерянно начал я. - Именем революции! - кратко ответил Изя. Дождавшись отъезда работодателя, мы с Валерой нырнули в кучу неоприходанной мануфактуры, в течение получаса сформировав себе превосходные гардеробы как для повседневности, так и на случай гипотетических торжественных дат. Затем, перенеся от греха подальше трофеи к Валерию на квартиру, занялись благоустройством внезапно обретенного мной жилища. Благоустройство, а как-то: установление похищенной с армейского склада чугунной эмалированной ванны и душевого оборудования - заняло у нас весь вечер. Сил на сборку спального гарнитура уже не нашлось: в свой первый ночлег я решил удовлетвориться доставшимся мне по наследству реликтовым диваном, на котором, возможно, сиживал юный Адольф Гитлер. Выпив по бутылочке пива с самодельной малосольной воблой, мы распрощались с Валерой до грядущего утра. Закрыв за ним дверь склада, я вдруг вспомнил, что забыл одолжить у него одеяло, подушку и простыни. Беспокоить лишний раз умаявшегося за день приятеля не хотелось. Я разостлал на диванчике исторические государственные флаги в качестве постельного белья, уместил в изголовье бюсты идолов мирового комммунизма, обложив их для амортизации черепа шинелями, и, теми же шинелями накрывшись, погрузился в счастливый сон обретшего собственный приют скитальца. Утром, купив на углу у метро кофе в пластмассом стаканчике и сэндвич с ветчиной, я уселся вместе с Изей в грузовичок и покатил, завтракая на ходу, в аэропорт Западного Берлина Тегель, на таможню которого пришло из Турции карго с дубленками и кожаными куртками, отправленное стараниями неведомой мне родственницы нового начальника. Без каких-либо проволочек груз получив, мы двинулись на торговую Кантштрассе, где меня просто-таки поразило обилие магазинов, чьими владельцами являлись выходцы из России, прибывшие в Берлин незамедлительно после падения разделяющей город стены. Большинство торговых людей превосходно знали друг друга по прежней, советской жизни, в которой, как я уяснил, эти ребята активно занимались противозаконной в то время спекуляцией и прочими махинациями, продолжив традиции своей деятельности уже на германской территории сплоченным, проверенным коллективом. Впрочем, практически весь их бизнес основывался на российском армейском покупателе. Такие типы, как Изя, поставляли в оптовые магазинчики на Кантштрассе ходкий товар, а далее товар распределялся по мелким торговцам, реализующим его в воинских частях, подобных оставленному мной дивизиону. В своей среде торговцы именовались "лесниками". Особенно популярным товаром являлось газовое, дробовое и электрошоковое оружие, приобретаемое убывающими на криминальные просторы отчизны военными как предметы первой тамошней необходимости. Торговля же данными бытовыми аксессуарами требовала дорогостоящей лицензии, чье приобретение бывшие спекулянты считали такой же излишней роскошью, как и уплату налогов приютившему их немецкому государству, а потому на Кантштрассе зверствовала полиция, устраивая обыски в магазинах, проверки документов с целью обнаружения нелегалов, незаконно работающих за прилавком, а также безжалостно штрафуя владельцев машин, парковавшихся под знаками "остановка запрещена", которыми Кантштрассе, именующаяся с недавнего времени "улицей русской мафии", была усеяна на всем своем протяжении. Посему выгрузку кожано-меховых изделий мы с Изей производили в ударном порядке, непрерывно озираясь на поток машин, чтобы вовремя узреть в нем бело-зеленые полицейские "жигули", грозящие неприятностями. Неподалеку от нас столь же спешно производили погрузочно-разгрузочные работы иные коллеги Изи, с кем он не успевал обмениваться приветствиями. Волоча последние коробки с дубленками, мы вошли в магазин, дабы получить накладную, но тут в двери появился какой-то невзрачный человечек, отрывисто произнесший в сторону стоящего за прилавком хозяина: - Полицай сигнал. Практически вся публика, находившаяся в торговом учреждении, побросав свои тюки, сумки, теряя башмаки и очки, ринулась к выходу, но тут выяснилось, что невзрачный человечек, заглянувший в магазин, просто задал вопрос, имеется ли в продаже сигнал типа полицейской мигалки, и не более того. Возникшая суматоха быстро улеглась, но на праздного посетителя вылился не один ушат нецензурного негодования. Пока деловая публика предавалась выбросу своих отрицательных эмоций, к магазину действительно подкатил полицейский автомобиль и на пороге возникли двое офицеров с пистолетами и наручниками. С их появлением в помещении воцарилась торжественная тишина, подобная той, какая сопутствует последнему прощанию с покойным в похоронном учреждении. Офицеры неспешно подошли к прилавку, спросив у побледневшего продавца, имеются ли у него в продаже сувенирные матрешки. Вопрос, вызвавший у остолбеневших клиентов магазина, снабжающих армию, судорожные улыбки. - Ассортиментом не предусмотрено... - затрудненно дыша, прохрипел продавец. Полицейские недоуменно переглянулись. - Русский магазин, а матрешек нет, - хмыкнув, произнес один из них. - Очень странно. Не дожидаясь дополнительных пояснений со стороны продавца, мы с Изей, двигаясь внезапно вспотевшими спинами по стеночке, выскользнули на тротуар, в несколько заячьих прыжков достигли сидений "мерседеса" и резво покатили прочь. Дальнейший наш путь лежал в предместья Берлина, в одну из воинских частей, где Изе предстояли переговоры с полковником-интендантом, ведающим снабжением военторга продуктами и промтоварами. Темой переговоров была взятка, которую полковник - распорядитель кредита на закупку необходмых гарнизону товаров получал от Изи - неоднократно проверенного, кристально честного в криминальных расчетах снабженца части. Как я уяснил, полковнику было глубоко наплевать как на стоимость поставляемой ему продукции, так и на ее качество; единственное, что волновало его, - наличная сумма денег от Изи за предоставление контракта. Рассеянно глядя на несущуюся под колеса автомобиля серую полосу автобана, я пытался понять суть происходящих событий, непосредственным участником которых являлся. На моих глазах происходил некий исторический катаклизм, вызванный крушением исполина советской империи. И на обломках исполина шла активная коммерческая возня всякого рода-племени ушлых пареньков. Уходящая из Европы армия оставляла колоссальные ценности: недвижимость, полигоны, аэродромы, благоустроенные городки, технику, получая взамен лишь субсидии на ее временное содержание от германских властей - субсидии, значительной своей частью оседавшие в карманах армейских хапуг и суетящихся вокруг них прилипал-изь. "Лесники" и прочая шушера составляли уже последнее звено этого роя паразитов над поверженным воином-освободителем- оккупантом. Но мне, очевидцу нашествия хищников, плотно кучковавшихся возле воинских частей, в свою очередь, глубоко пораженных изнутри повсеместным рвачеством и казнокрадством, не без оснований казалось, что в сфере правительственных небожителей, стоявших у истоков исторических преобразований, также витают идеалы свойства сугубо материалистического, и в ушах моих звучали слова незабвенного полковника Покусаева о крупных распродажах не какого- нибудь ширпотреба, а обширных европейских территорий... Бойкий грызун Изя всего лишь добирал крохи, упавшие ему от разрезанного в недосягаемых высях пирога... Позже, читая газетки, обличающие министра обороны в незаконном приобретении им служебных "мерседесов", я снисходительно посмеивался над таковыми разоблачениями, не понимая: а в чем, собственно, состоит злоупотребление властью? Подобными автомобилями владели многие жалкие "лесники", а уж глава огромного военного ведомства обладал безусловным правом позволить себе этакое средство передвижения на элементарной основе личного статуса; причем свора разнообразных изь могла хотя бы из чувства элементарной благодарности преподнести ему в подарок перевязанный красивой ленточкой "Шаттл", не нанеся этим никакого ущерба своим сколоченным на нуждах армии капиталам. С другой стороны, размышлял я, если армия - часть общества, значит, и общество находится в состоянии точно такой же дезориентации, утраты идеалов и подвергается аналогичному разграблению и паразитизму со стороны всевозможных дельцов, чья цель - набить плотнее твердой валютой собственный карман, а затем отчалить с награбленным на благополучные капиталистические территории. А что же народ? Как обычно, безмолствует? Но откуда такая коровья покорность? От исторически выработанного мировоззрения? Или прав был диктатор Сталин, установив на всем пространстве страны свои лагерные порядочки, ибо понимал, что человеком русским, склонным к пьянству, воровству и признанию грубой силы, можно управлять исключительно с помощью террора и лозунгов, а к тому же были учтены коварным горцем и уроки бездарно павшего самодержавия, погрязшего в дерьме собственной немощи и беспредельного казнокрадства. Словом, я приходил к простой мысли, что и народ, и всякий отдельный его представитель, своей судьбой всецело обязан собственной инициативе и выбору. И точно так же, как нельзя приписывать победу над немецким фашизмом Иосифу Сталину, невозможно инкриминировать развал Союза персонально Горбачеву или же Ельцину. Однако свой бестолковый и несчастный народ я все же любил. За выносливость его, долготерпение и - философское отношение к жизни, которое сквозило даже и в разухабистости его неисчислимых безумств и потерь... В Берлин, продираясь сквозь плотные вечерние автопробки, мы вернулись под вечер, раскидав турецкую кожгалантерею по курируемым Изей магазинчикам, собрав деньги за реализованный товар и заключив несколько контрактов с военторговскими коррумпированными деятелями. На складе, ставшим отныне моим жилищем, меня ожидали приятные сюрпризы: Валера оборудовал мне кухню мойкой, полками и газовой плитой, а кроме того, собрал спальный гарнитур, отчего выделенная мне в пользование комната приобрела вполне жилой и даже уютный вид. - Сегодня в Карлсхорсте шмон, - сообщил Валера. - Несколько автобусов с полицейскими приехало, шерстили все квартиры, бродяг замели в кутузку - батальон! Все машины проверили по компьютеру, твою тоже... - И чего? - не без опаски спросил я. - Нашли три угнанные. - Я о своей... - А, с твоей все нормально вроде... Вот так да! Неужели никаких сигналов в полицию от потерпевших от меня господ из спецслужб так и не поступило и мне задарма досталась роскошная тачка? Или - "БМВ" отныне приманка и, подойди я к машине, как тут же окажусь в лапах врага? - Слушай, - попросил я Валеру, - ты только никому не говори, что я хозяин машины. Телега дорогая, а криминала в округе полно, мало ли что... - Само собой, - поддержал такую мысль Валера. - Дадут по башке, ключи отберут... Это здесь только так. Как "здрасьте". Райончик у нас - боевых действий, все черти сюда слетелись. Валерина правота была несомненна: каждодневно Карлсхорст наводняли разношерстные авантюристы всех национальностей из бывшего социалистического лагеря, многих из которых привлекала открывшаяся здесь дешевая ночлежка, занимающая жилой отселенный дом, арендованый неким совместным предприятием у армейских властей. Валера обслуживал ночлежку, оборудованную прачечной, как сантехник и газовщик, пользуясь за это неограниченным правом бесплатной замены постельного белья и полотенец, и воспользоваться своей привилегией предложил мне, представив меня хозяину ночлежки, как приятеля и коллегу по совместной работе. Попивая чаек на балкончике владельца этой сомнительной гостиницы - офицера запаса, прослужившего здесь, в Карлсхорсте, не один год, - я наблюдал за суетой, царящей во дворе дома, где шла торговля автомобилями, разгрузка всемозможного товара, предназначенного для отправки на Украину, в Россию, в Болгарию и даже в Монголию, откуда также прибывали "челноки", рыскавшие по Европе в поисках дешевого барахла и обретающие его именно в этом районе Берлина, набитом жуликами всей мастей. В ночных набегах на германские магазины в основном специализировались поляки-нелегалы, продающие затем награбленное за десять-двадцать процентов от реальной стоимости - лишь бы хватило на водку, наркотики и ломоть пиццы. Эта публика не боялась ни тюрьмы, ни депортации: в Моабите их вполне устраивали чистые, просторные камеры и сытное, с ветчиной и бананами, питание, а нелегальный переход границы, следовавший незамедлительно после выдворения в Польшу, означал для них всего лишь приятный и полезный для здоровья променад. В ночлежке я был одарен всеми постельными принадлежностями, включавшими подушки с одеялами. Провожая меня до жилища, Валера говорил, что в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств я могу переселиться к нему в любой необходимый момент: - Хоть сейчас... Я даже твои простыни с дивана не убрал, только их одеяльцем накрыл. Приходи и ложись. Все, как в мавзолее... Я был бесконечно признателен этому простому рабочему человеку, абсолютно равнодушному к происходящей вокруг него криминально-коммерческой возне, органически бескорыстному и привыкшему получать деньги за конкретный и нужный труд, которого он никогда не чурался. Став обладателем чистенького постельного белья, я сел на трамвай и покатил в спорткомплекс, где одновременно размещалась сауна. Получив в кассе билет, спросил на английском у стоявшей за мной в очереди очень красивой и хорошо одетой шатенки лет двадцати пяти, как, собственно, пройти в сауну? - Я тоже иду туда, - ответила она. - Вы... американец? - Акцент? - спросил я, вздохнув. Она рассмеялась, показав здоровые, жемчужной белизны зубы. - Да. Акцент. Я часто бываю в Лос-Анджелесе, поэтому... - А я вот ни разу в Лос-Анджелесе не был. - Серьезно? - Вполне. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, отдали свои билеты контролеру и затем прошли в пустую раздевалку. - Здесь? - спросил я, оглядываясь на ряды шкафчиков из серебристого пластика. - Да, здесь раздеваются, - кивнула моя попутчица, стягивая с себя платье и оставаясь в трусиках и прозрачном черном лифчике. Я несколько озадачился, искоса глядя на ее идеально округлые бедра и тяжелые упругие груди, которые в поддержке их лифчиком, на мой взгляд, и не нуждались. - Раздевайтесь, что вы стоите? - предложила она. Чпок! Лифчик расстегнулся, скрывшись в глубине шкафчика, куда полетели и трусики. Я с невозмутимостью героя-висельника расстегнул рубашку, выгадывая мгновения для окончательного прояснения сложившейся ситуации, ибо опасался оказаться в роли чего-то недопонявшего идиота, но тут в раздевалку вошли две абсолютно голые молодые женщины и костлявый согбенный старичок, также никакой одеждой не обремененный, хотя в наготе своей скульптур Микеланджело он не напоминал. До меня наконец дошло: у немцев так принято, и стесняться здесь нечего. Я тоже полностью разоблачился и в этом порнографическом состоянии проследовал за шатенкой, с интересом глядя на ее очень складную попу, наводящую на всякие естественные размышления, которые лицемеры наверняка бы назвали грязными. Как следует пропарившись в раскаленной духоте сауны и наплескавшись в бассейне, я пригласил шатенку в небольшой бар, располагавшийся на первом этаже спортивного комплекса, где произошло окончательное закрепление нашего знакомства. Шатенку звали Ингред, работала она в международном отделе крупного банка, проживала в западной части Берлина, изначально являясь "капиталистической" немкой, а здесь, на бывшей гэдээровской территории города, оказалась, навещая свою престарелую тетку, и, вероятно, после визита к родственнице решила основательно помыться. Естественно, со стороны Ингред последовали вполне логичные вопросы относительно целей моего пребывания на германской земле. Пришлось изворачиваться, туманно ссылаясь на предложение поработать тренером карате в одном из спортивных клубов. А, собственно, что я мог ей сказать? Что я русский, которых здесь откровенно недолюбливали? Что дезертир с неопределенным будущим, проживающий на вещевом складе сомнительного дельца? Что имущество мое состоит из пистолетов, угнанной машины и позаимствованного у воров тряпья? Услышав о том, что я специалист в нанесении увечий роду людскому утонченными методами восточных изуверов, Ингред устремила на меня взор, преисполненный восхищения. - И ты не куришь? И пьешь только минеральную воду? - вопрошала она, гася сигарету и смущенно глядя на свой бокал, наполненный джином с тоником. - Если честно, - отвечал я, - то иной раз алкоголь себе позволяю. А вот насчет курева - по-моему, это глубоко античеловеческое занятие. Ты уж меня извини, Ингред... - А что извинять? Ты прав... - Она накрыла мою руку своей узкой нежной ладонью. - Тем более у меня полгода назад умер муж от рака легкого... В этот момент я, нисколько не претендующий на роль искушенного психолога, тем не менее остро почувствовал, как между нами проскочила тепленькая искорка взаимного влечения. - Ингред, - предложил я, руководимый идеей марксисткого толка - разжечь из искры костер, - ответь: не против ли ты отужинать с молодым, честно неженатым лицом американского происхождения? Если не против, берем такси и... - Зачем такси? У меня есть машина, - рассудительно сказала она. 6. Я проснулся в шесть часов утра, движимый чувством долга перед предстоящей работой, но тут вспомнил, что сегодня воскресенье и торопиться мне некуда. Я лежал на широкой, как плато, кровати с зеркальной спинкой в спальне Ингред и, сонно всматриваясь в сумрак комнаты, из которого блекло выступал гарнитур цвета слоновой кости, вспоминал события прошедшего вечера и ночи, и виделся мне зальчик ресторана, высокие бокалы с легким ледяным вином, ее тревожный взгляд зеленоватых глаз в темноте салона машины, осторожный поцелуй, внезапно превратившийся в жаркое, ненасытное слияние губ, а затем эта комната, горячечная круговерть наших тел, мокрых от сладкого любовного пота, слившихся в неразрывное, не способное, кажется, разделиться целое... Я осторожно нащупал висевший на спинке стула белоснежный махровый халат, выданный мне вчера неожиданной любовницей в качестве домашней спецодежды, и, поднявшись с ложа, босиком прошлепал по прохладному навощенному паркету на кухню. В окне занимался серенький октябрьский рассвет; виднеющиеся за стеклом дома с мокрыми скатами крыш казались безжизненными нагромождениями унылого камня. Я выпил кофе, затем принял душ и, ощупывая пробившуюся за ночь щетину, вернулся в спальню, сразу же угодив в сладкие утренние объятия Ингред. - Никуда тебя не пущу, - шептала она. - Никуда... Останешься здесь. Лишь поздним вечером я улучил минутку для того, чтобы позвонить Изе -сказать, что заезжать за мной в Карлсхорст не следует и утром я сам приеду к его дому. Утром, высадив меня у подъезда обители моего работодателя, Ингред, подозрительно покосившись, спросила, не выйдет ли сейчас мне навстречу какая-либо прелестная дама, которую я условно именую своим менеджером? В голосе ее сквозила явная ревность. - Вот и дама, - указал я на появившегося в дверях Изю. - Прости, она несколько полновата, кривонога и ей необходим парик... Ингред рассмеялась, поцеловав меня в щеку. - Знаешь, кого ты мне напоминаешь? - спросила, влюбленно глядя на меня. - Кого же? - Ни-ко-го! - Она приложила палец к моим губам, дрогнувшим в невольной усмешке. Затем довольно суровым тоном сказала: - Прошу вас явиться после работы домой не очень поздно. Вы поняли?!. - Йес, сэр... - вздохнул я. Разъезды с Изей по знакомому маршруту "таможня - Кантштрассе - магазины" завершились вечерним посещением склада, где Валера уже установил железную дверь с сейфовым замком. Мы прошли на недоустроенную кухню, чтобы выпить по кружке чаю, но едва уселись за столиком, как в коридоре послышались чьи- то шаги, и через мгновение перед нами возникли двое парней - рослых, с короткими стрижками, в спортивных костюмах и кроссовках на высокой пухлой подошве. Лица парней отмечало полнейшее отсутствие какого-то ни было интеллекта и каменная невозмутимость. - Изя, вчера был последний срок, - встав на пороге, произнес один из парней вместо приветствия. Я посмотрел на своего шефа. Он как-то моментально и ощутимо сник, густо покраснев лысиной и тревожно озираясь по углам кухни своими младенческими глазками. Скинь ему набежавшие годы, он вполне бы сошел за дитя, испугавшегося заглянувшего к нему в спаленку злого буку. - Ты меня слышишь, Изя? - ровным голосом вопросил парень. - Но я же сказал... - Изя словно бы пытался преодолеть некий языковой барьер. - Я же сказал... - Что ты сказал? - Это... Сказал, я тут ни при чем... - Изя, - поморщился парень. - Тебе все объяснили... Ты заказал товар, товар закупили, теперь надо за него заплатить. - Я ничего не заказывал... Я просто сказал: хорошо бы... - Изя, хватит бегать по кругу. Ты заплатишь за товар и еще десять тысяч за наши услуги. - Но... - Сегодня. - Но какие еще услуги?!. - Услуги, - терпеливо продолжил парень, - оказанные нами нашему клиенту. За беготню, базары с тобой... - Я ничего не собираюсь платить! - выкрикнул Изя визгливо и привстал со стула. - Это... какой-то рэкет! - Тогда поедем прокатимся с нами, - зевнул второй парень, широко разверзнув зубастую пасть, и шагнул к Изе, ухватив его за ворот куртки. Хотя внимание незваными гостями мне выказывалось не большее, нежели кухонному столу, я нашел необходимым проявить свое присутствие при данном деловом разговоре. - Эй, любезный... - Не вставая со стула, я перехватил кисть парня, вцепившегося в Изину верхнюю одежду. - Полегче. По- моему, коммерческие споры в этой стране решаются в судебном порядке, а не частным силовым давлением. Так что убери свою лапку. - Надо говорить "пожалуйста", подонок, - поправили меня. - Пожалуйста, подонок, - смиренно повторил я. - Это кто? - не глядя на меня, спросил парень у Изи. Вместо ответа тот издал какой-то беспомощный звук, обычно употребляемый для выражения своих мыслей крупными рогатыми животными. - Я грузчик, - скромно представился я. - Ах грузчик... - процедил парень. - Ну, тогда иди перекури, героизм не входит в твои обязанности. - И по совместительству охранник этого человека, - учтиво продолжил я. - О, это меняет дело, - озабоченно произнес второй парень, доставая из-под куртки граненые нунчаки темного дерева, соединенные гибким металлическим тросиком, закрепленным в узенько блеснувших хромом подшипниках. Вышибала материальных ресурсов имел очень хороший инструмент для своей работы, это я уяснил сразу. Попутно мной уяснилось и другое: сейчас последует удар деревом твердых пород по моему черепу, и главное - уловить мгновение, предшествующее контакту предметов живой и неживой природы. Мизансцена оставалась прежней: Изя парализованно замер в обмякшей позе деморализованной жертвы, рука первого злодея крепко держала его ворот, а мои пальцы столь же крепко обхватывали запястье противника. Нунчаки с присвистом описали в воздухе стремительную дугу. Я, не вставая со стула, подсек ударом пятки лодыжку воротодержателя, одновременно дернув его за руку резким движением книзу. Ах, какая же это элегантная штука - айкидо, позволяющая точным расчетом направить силы недругов, устремленные на тебя, им же во вред! Деревяшка точно и беспощадно вклеилась в стриженый затылок невольно прикрывшего меня вышибалы, кулем рухнувшего под стол, и тут же, не давая опомниться выведшему его из строя дружку, я плеснул очень горячий чай из кружки прямо в его удивленно разинутую пасть, что дало мне необходимое время для того, чтобы подняться со стула, миновать разделяющее нас пространство и, во избежание второго удара нунчаками, плотно приблизиться к агрессору, подсадив его на свое колено тем местом, что было наверняка нежнее его очерствелой души. - Что ты сделал? - с ужасом вопросил меня Изя, глядя на неподвижно лежавшие в осколках разбитой посуды тела. - Защитил свою жизнь, - сказал я, - честь и достоинство. Заодно выполнил служебные обязанности. - Ты не представляешь, что теперь будет... - Зато представляю, что было бы, - ответил я, подбирая с пола нунчаки. - Они же меня на куски порежут... - Давай обсудим эти проблемы не при посторонних, - сказал я, выволакивая за ноги громоздкое туловище слабо попискивающего гангстера с разбитыми яйцами к выходу из складского помещения. Перетащив недееспособных амбалов во внутренний дворик дома, где валялись искореженные кузова разобранных автомобилей и всяческий бытовой мусор, я вернулся на склад. Пригорюнившийся шеф сидел на табурете, напоминая своим видом восьмиклассницу после аборта. - Без тебя домой не поеду, - прохныкал он. - У меня будешь жить, я тебе комнату дам... Я направился в свою спальню за хранящимся под матрацем "макаровым", приходя к заключению, что впервые в жизни получаю такое обилие предложений о совместном проживании. Мной не испытывалось никакого желания обрести приют в Изиных апартаментах, тем более этот человек был мне откровенно чужд самой своею сутью, но вот п